Народная Библия во времена Христа Спасителя

Источник

РЕЧЬ, произнесенная на публичном акте Московской Духовной Академии 1 Октября 1880 года экстраординарным профессором Павлом Горским-Платоновым.

Позвольте предложить вашему вниманию несколько слов об одном недавнем открытии в области знания Священного Писания. Разумею новый, доселе никому не известный сирийский текст ветхого завета, открытый немецким ученым Бэлем, тот самый текст, который читали и Спаситель и Апостолы и по которому приводятся ветхозаветные свидетельства в Евангелиях и Посланиях. Сколь важно открытие этого текста, особенно в виду разностей, отличающих текст приводимых в новом завете ветхозаветных свидетельств от текста еврейского и греческого – говорить об этом перед вами было бы излишне.

История открытия текста сирийской народной библии, употреблявшейся во времена Христа Спасителя, не похожа на историю открытия других древних памятников подобного рода. Обыкновенно открытие их происходило так, что тот или другой трудолюбивый исследователь древних манускриптов более или менее неожиданно находил неизвестную дотоле рукопись или же отрывки из нее. Открытие текста той «народной библии», о которой идет наша речь, произошло не так. Путь, который привел Бэля к его открытию, был труден. По его собственному, несколько изысканному выражению, ему пришлось пролагать дорогу «по горному хребту, обиловавшему движущимися ледниками и пропастями, пока наконец он спустился на равнину и получил возможность спокойно порадоваться на результаты, добытые на этом пути»1.

Поучительно было проследить путь столь трудный и, в то же время, столь важный по своим последствиям. Я ходил за автором по указанному им пути, видел пропасти великие, но на равнину не вышел, а возвратился на прежнее место. О причинах, от которых зависело получение столь неутешительного последствия, представляю вам краткий отчет.

Автор, открывший новую «народную библию» времен Христа Спасителя, начинает приводить читателя к убеждению в необходимости признать это открытие за несомненное приобретение науки исследованием времени происхождения греческого перевода LXX. В своем исследовании автор приходит к заключению давно известному, против которого в данном случае нет никакой нужды спорить, хотя оно и не совсем точно, именно к заключению, что перевод LXX явился при первых Птоломеях, и во всяком случае прежде, чем внук Сираха перевел на греческий язык книгу своего деда. Для Бэля этот результат дорог потому, что он надеется присоединить к нему другие выводы, которые могли бы помочь ему в разрешении поставленной им для себя задачи.

Если перевод LXX появился рано, не позднее первых Птоломеев, то хорошо было бы, так думается Бэлю, присоединить к этому положению и такое положение, что перевод LXX рано приобрел себе широкое распространение среди как язычников, так и иудеев.

За отсутствием доказательств, способных привести к мысли о распространении греческого перевода между язычниками, автор приводит уже отысканные чужими трудами свидетельства, несколько похожие на доказательства, но в действительности не принадлежащие к числу таковых. Так он дает особенно видное место свидетельствам Гекатея и Мегасфена. Не привожу этих свидетельств и потому, что они не заключают в себе ни прямых, ни косвенных указаний на знакомство упомянутых авторов с переводом LXX, и потому, что Гекатей, спутник Александра Македонского в его походах, едва ли мог дожить до появления этого перевода, и поэтому наконец, что Бэль не в силах будет извлечь что-нибудь в пользу мысли о существовании особенной, народной библии во времена Христа Спасителя, если бы и удалось ему найти не такие, а другие, более уважительные свидетельства о раннем знакомстве язычников с греческим переводом ветхозаветных книг.

Но таких, хотя бы и бесполезных для дела, свидетельств нет, и автору, после указаний на Гекатея и Мегасфена, приходится прибегать к предположениям, что будто знакомство с переводом LXX не давало египетскому историку Мегасфену спать спокойно, и что будто бы такое же беспокойство причинял этот перевод и халдейскому историку Берозу.

Легче автору находить подтверждение той мысли, что греческий перевод ветхозаветных книг был известен не одним огречившимся Александрийским иудеям, но и иудеям Палестинским, особенно времени, близкого к началу церкви христианской. Уважительными историческими свидетельствами и с большей обстоятельностью, чем сделано это в разбираемой книге, можно доказать, что греческая образованность и греческий язык нашли себе доступ в Палестину, что употребление греческого перевода ветхозаветных книг около времени Рождества Христова было довольно распространено и между иудеями палестинскими. При этом, припоминая деятельность иудейских учителей по составлению таргумов или перефразированию священных книг на арамейский язык, не будет нужды прибегать к усиленным, но справедливым попыткам говорить, как это видим у Бэля, что будто греческое образование, греческий язык, греческий перевод, получили такое преобладание, вследствие которого вожди народа иудейского ничего и не могли дать давать народу в объяснение священного писания, кроме перевода LXX, не могли противопоставить ему ничего самостоятельного. Говоря такие вещи, Бэль, может быть, и чувствует, что впадает в преувеличения, но они ему нужны; без них он никак не может придти к желанному для него результату. А желательно ему получить сирийскую библию, переведенную для народа с греческого перевода LXX. Если греческое образование преобладало в Палестине, если греческий язык был весьма распространен, если, вследствие того, греческий перевод мог найти себе широкое распространение в Палестине, то по мнению Бэля, легко уже будет допустить, что в случае нужды дать народу библию на народном тогда, арамейском языке, подлинником для этого перевода мог послужить перевод LXX. При этом Бэль, очевидно, забывает, что чем усерднее он доказывает великое распространение в Палестине перевода греческого, тем менее остается места для изобретенной им народной библии, переведенной с греческого. Чем доступней подлинник, каким думает считать Бэль перевод греческий, тем излишней перевод с доступного подлинника.

Указаниями на распространение перевода греческого, подготовляя читателя к мысли о возможности появления в Палестине такого перевода библии на народный язык, который сделан был бы с перевода греческого, Бэль в тех же подготовительных видах желает доказать, что самаритянский перевод пятикнижия, сделан с перевода LXX. Эта мысль полезна автору по двум причинам. Во-первых, если самаритянский перевод сделан с греческого, то ясно, что перевод греческий рано стал пользоваться уважением в Палестине. Во-вторых, если самаритянский перевод сделан с греческого, то имея перед глазами этот готовый образец перевода с перевода, легче можем согласиться с мыслью, что возможен был и другой, сирийский перевод с того же греческого подлинника. Итак, польза от мысли, что самаритянский перевод сделан с греческого довольно велика, но доказать эту мысль нечем. За отсутствием доказательств, автор обращает внимание на случаи сходства между самаритянским и греческим переводами. Случаи сходства действительно есть и не в малом количестве. Но чем изъяснить их? Тем ли, что составители самаритянского перевода пользовались греческим переводом? Или тем, что греческие переводчики имели в виду и самаритянский перевод? Или тем, что переводчики и того, и другого перевода, не имея в виду одни других, переводили с таких еврейских кодексов, которые были между собою сходны в некоторых, весьма незначительных, случаях несходства с другими еврейскими кодексами? Или тем, что в текст LXX, впоследствии, вошли некоторые поправки, заимствованные из, так называемого, Σαμαρειτικόν, то есть, упоминаемого некоторыми из древних писателей греческого перевода, сделанного с самаритянского пятикнижия. Или тем, что в самаритянское пятикнижие вошли, впоследствии, некоторые поправки, сделанные на основании греческого перевода. Или тем, что в некоторых случаях возможна была одинаковость ошибки и со стороны самаританских, и со стороны греческих переводчиков пятикнижия? Предположения, как видите, можно сделать различные, но во всяком случае против первого предположения, то есть, против предположения, что составители самаритянского перевода пользовались переводом греческим, восстает нужда признать перевод самаритянский более древним, чем перевод греческий. Нужда эта проистекает из того, что самаритянам неизбежно было иметь у себя пятикнижие в то время, когда они устроили себе храм по образцу Иерусалимского, когда они совершали в нем богослужение по закону Моисееву, когда они имели у себя иерархию с первосвященником во главе, братом первосвященника иудейского. А все это было у самарян ранее перевода LXX, и все это говорит в пользу мысли о более раннем происхождении перевода самаритянского, сравнительно с переводом LXX.

Бэль понимает, что ему неудобно отстоять большую древность перевода LXX сравнительно с переводом самаритянским, но это не приводит его в уныние. У него есть в запасе другое предположение, при помощи которого можно объяснить сходство перевода самаритянского с греческим, не допуская однако самостоятельности перевода самаритянского, а выводя это сходство также из перевода греческого. Он думает, что прежде перевода LXX существовал более древний перевод греческий, обнимавший собой только пятикнижие. Этим более древним переводом могли пользоваться самаритянские переводчики. Им же пользовались при переводе пятикнижия и LXX. Отсюда и сходство в переводах самаритянском и LXX.

Новый оборот мыслей автора делает совершенно бесполезными предшествующие его рассуждения о влиянии греческого образования и греческого языка на иудеев. Эти рассуждения нужны были для того, чтобы объяснить возможность появления в Палестине переводов библии на туземный язык, сделанных с перевода LXX. А теперь, с появлением предположений о давнем, до-Птоломеевском греческом переводе, открываются виды, совершенно новые, для которых нисколько не нужны ни влияние на Палестину греческого образования, ни вторжение в нее греческого языка, начавшиеся только со времен Александра Македонского. Если еще философ Платон, живший задолго до времен Александра Македонского, мог почерпнуть значительную часть своей мудрости из старинного греческого перевода пятикнижия, которым иудеи в целях прозелитизма поделились с греками, то нужно было дожидаться появления перевода LXX, чтобы переводить с греческого на свой туземный язык. Давая перевод другим, они, конечно, имели его и сами. И если бы по необъясимым причинам иудеям пришлось в действительности сначала дать другим греческий перевод своих священных книг, а затем воспользоваться переводом греческим как подлинником, с которого нужно было сделать перевод на свой туземный арамейский язык, то естественнее было бы им вспомнить при этом о своем старом греческом переводе, тем более, что старый греческий перевод был очень хорош.

Если вы, Мм. Гг., заметите мне здесь, что непозволительно так быстро летать фантазией и что прежде суждения о качествах старинного, до-Птоломеевского греческого перевода следует доказать само бытие этого перевода, то я следуя за Бэлем, не в состоянии буду удовлетворить ваше справедливое требование. Все, что можно привести исторического в пользу мысли о бытии старинного греческого перевода пятикнижия, известного и философам греческим, сводится в существе дела к одному свидетельству, давно известному и давно утратившему значение. Это свидетельство принадлежит некоему Аристовулу, о котором думают, что он жил при одном из Птоломеев. Этот то Аристовул и говорит, что Платон воспользовался для своей философии старинным греческим переводом пятикнижия. Если вас не удовлетворит это свидетельство, имеющее характер благочестивого или вероятнее, патриотического вымысла, то за отсутствием других доказательств бытия старинного греческого перевода, нам придется ограничиться суждениями об его качестве, и из суждения об его качестве вывести новое доказательство его бытия.

Старинный греческий перевод пятикнижия был очень хорош. Это открывается из того, что у LXX очень хорош перевод пятикнижия. По словам Бэля, переводчики LXX «торопились со своим делом вперед, что не гнулось у них, то они ломали» – было их лозунгом. Если же, не смотря на торопливость, перевод пятикнижия вышел у них хорош, то ясно, что LXX пользовались старинным очень хорошим переводом, и здесь заключается новое доказательство бытия старинного греческого перевода пятикнижия.

К этому рассуждению не нахожу нужным присоединять какие-нибудь примечания. Дело ясно говорит само против себя.

Если автор имел право надеяться, что проведенными до сего пункта изысканиями он подготовил твердую почву, на которой смело можно будет поставить сирийскую библию, переведенную с греческого, то читатели с большим правом могут порадоваться тому, что подготовлению их к принятию ново-открытой библии наступил конец, и что они с полной свободой могут приступить к имеющей быть показанной, после предварительных приготовлений, народной библии времен Христа Спасителя.

Если нельзя сказать, что Бэль достаточно предрасположил нас к мысли о возможности допустить существования нового, особого перевода библии, сделанного с LXX и обращавшегося в Палестине, то не в большей степени удовлетворят нас доказательства действительного существования сирийской библии, переведенной с греческого.

Запас доказательств, которые автор может предложить в пользу своего положения о существовании сирийской библии, весьма ограничен. Собственно говоря, он имеет только одно доказательство. Он находит его в том дополнении, которое прибавлено в греческом переводе LXX к последнему стиху последней главы книги Иова. Это дополнение в нашем славянском переводе начинается так: написано же, что он восстанет с теми, кого воскрешает Господь. О нем толкуется в Сирийской книге, что жил он в земле Авситидийской на пределах Идумеи и Аравии: прежде же было имя ему Иовав. В греческом подлиннике это место читается так: γέγραπται δὲ αὐτόυ πάλιν ἀναστήσεσθαι, μεθ’ ὦν ὁ κύριος ἀνίστησιν. οὑτος ἐρμηνεύεται ἐκ τῆς συριακῆς βιβλου. Εν μὲν γῆ κατοιχῶν τῆ Αὐσιτιδι и т.д. Здесь для автора драгоценны слова: οὑτος ἐρμηνεύεται ἐκ τῆς συριακῆς βιβλου, и он переводит их так: «о нем (Иове) сообщается из сирийской библии, что он жил и прочее». В подчеркнутых мною словах заключен источник всей разбираемой мною книги.

Что это за сирийская книга, которая у Бэля обратилась в сирийскую библию?

Положительного ответа на предложенный вопрос дать нельзя. Может быть это сирийский таргум на книгу Иова. Может быть это сирийская книга неизвестного содержания, в которой найдено составителем греческой прибавки к книге Иова предание о месте жительства и родословии Иова. Может быть это сирийская древняя первоначальная запись истории Иова. Может быть это была книга, написанная не на сирийском, а на еврейском языке, потому что в древности иные называли Палестину Сирией и обитателей Палестины сирийцами. Каждое из этих предположений одинаково не имеет доказательств ни за себя, ни против себя. Но Бэля не смущает это. Он верует, что нашел свидетельство о сирийском таргуме на книгу Иова и что бытие этого таргума несомненно доказывается выражением: сирийская книга. Увлекаясь своим верованием, он забывает даже необходимость определить время, когда появилось прибавление, упоминающее о сирийской книге, – современно ли оно переводчикам, или приставлено позднейшей рукой, которая может быть и оставила след времени более позднего, чем век LXX? При внимательном рассмотрении приставки могло оказаться, что есть достаточные основания не приписывать ее LXX, что, замечу мимоходом, и выразилось опущением этого дополнения в нашем русском переводе книги Иова.

Но мысль Бэля не с этой стороны ждет на себя нападаний. Она желает укрыться от замечания, что книга сирийская еще не значит: библия сирийская. Автор, так смело поставивший библию вместо книги, желает стать под защиту такого рассуждения: из свидетельства LXX знаем несомненно, что книга Иова была переведена на сирийский язык. А так как переводить начали, конечно, не с книги Иова, то отсюда следует, что перевод других книг ветхозаветных на народный сирийский язык еще древнее. В разъяснении ошибочности этого вывода из произвольного предположения надобности, конечно, нет.

Автора на смущает и другое обстоятельство, способное, однако, приводить в смущение. Книга сирийская, библия сирийская, но зачем все это сирийское? Влияние сирийского языка на иудеев началось только с того времени, когда они подпали под сирийское владычество, то есть, после смерти Александра Македонского. А если перевод LXX, из которого взято свидетельство о сирийской книге, явился во времена первых Птоломеев, то очевиден недостаток времени, в которое можно было бы иудеям испытать на себе влияние сирийского владычества, и с ними и сирийского языка, а вместе с тем и почувствовать нужду в сирийском переводе книги Иова. Бэль думает укрыться в этом случае под защиту предположения, что слову сирийский не нужно давать точного значения, а нужно разуметь под ним смесь еврейского с халдейским. Но облегчая себя этим предположением в одном, автор отягощает себя в другом. Если старый мнимый перевод или таргум был составлен на языке, представляющем смесь еврейского с халдейским, унаследованным от времен плена Вавилонского, то он мало пригоден был для последующих поколений несомненно осирийшившихся, то есть усвоивших себе в значительной степени язык сирийский, или точнее, арамейский, и заменивших свой родной, древне-еврейский язык смесью сирийского с еврейским. А между тем последующие поколения, более близкие к времени Рождества Христова, они-то собственно и дороги для Бэля, он и открывает именно их народную, всем понятную, арамейскую библию, а совсем не устарелый, мало понятный еврейско-халдейский таргум.

Быстрота автора в построении соображений не отличающихся устойчивостью, заслуживает внимания, но еще в большей степени возбуждает наше внимание и даже удивление та бытрота, с какой он, и притом без всякого сожаления, покидает собственные соображения, выхоженные по видимому с заботливостью, – покидает в дальнейшей дороге к намеченной цели, как будто желая облегчить себя от излишнего груза. Так мысль о существовании древнего сирийского перевода библии, известного еще LXX, – мысль, которой давалось самим автором важное место в ходе исследования, в дальнейшем течении мыслей автора испаряется почти бесследно, оставив после себя в наследство только слова: сирийская библия, – слова, уже являющиеся, так сказать, без ограничения пределами пространства и времени. Позволяю себе это выражение в виду того, что Бэль, придя к выводу о существовании сирийской библии во времена LXX, начинает затем доказывать, что сирийская библия была переведена с греческого перевода LXX. Семьдесят заимствуют дополнение к книге Иова из сирийской библии, и, в тоже время, сирийская библия переведена с перевода LXX. Желательно было бы видеть в подобных обстоятельствах, по крайней мере, такой ход мыслей: переводы библии на сирийский язык бывали; известен древний перевод, на который ссылаются еще LXX; потом явился новый сирийский перевод сделанный с LXX. Если бы так вел автор свои мысли, они были бы, хотя и неосновательны, но зато доступны. А теперь, при том ходе мыслей, какой видим у автора, нельзя не подивиться высвобождению сирийской библии из ограничений пространства и времени. Делать нечего, остается припомнить, что сам автор указывал на обилие движущихся ледников и пропастей и затем посмотреть, как он совершает свой дальнейший путь.

«Сирийская народная библия времен Христа Спасителя была переведена с греческого перевода LXX». Расскрывая это положение, автор одновременно желает достигнуть двух целей: во-первых, доказать, что существовала сирийская народная библия, и, во-вторых определить ее качество. Но при раздельном, не при одновременном следовании к предположенным автором целям достигнуть их нельзя.

Бытие и качество сирийской народной библии открываются, по мнению Бэля, из таких мест ветхого Завета, которые приводятся новозаветными священными писателями в евангелиях и посланиях. Из разбора этих мест видно, – так думает Бэль, – что они приводятся по большей части согласно с греческим переводом. Хотя и нельзя признать этот вывод справедливым, но разбирать его здесь было бы излишне, потому что, даже признав вывод справедливым, невозможно будет признать справедливым дальнейшее следствие, из него выводимое. Из предполагаемого согласия ветхозаветных цитат, приводимых новозаветными писателями, с греческим переводом можно было бы выводить то заключение, что новозаветные писатели пользовались греческим переводом, а Бэль выводит то заключение, что сирийская библия была переведена с греческого перевода LXX. Он рассуждает так: места Ветхого Завета, приводимые новозаветными писателями, приводятся ими, по большей части, согласно с греческим текстом LXX, а так как новозаветные писатели употребляли сирийскую библию, то, следовательно, сирийская библия была переведена с греческого перевода. По совершенной произвольности предположения, что новозаветные писатели употребляли сирийскую библию, и определение качества сирийской библии, выводимое путем подобных предположений, никакой силы иметь не может.

Как сходство новозаветных цитат из Ветхого Завета с соответствующими местами греческого перевода LXX пролагает для автора путь к определению качества сирийской библии, так и несходство между текстом новозаветным и текстом LXX служить для него новым средством определить качество сирийской библии. Бэль думает, что из случаев несходства цитат нужно вывести то заключение, что редакторы сирийской библии по местам свободно относились к греческому переводу, передавали его не точно, по своему, а за ними шли и новозаветные писатели. Построив такие суждения, Бэль, впрочем, сам же и отнимает у них всякое значение замечанием, что не можем же мы слишком ограничивать новозаветных писателей в их свободе, что они не были же рабски привязаны к народной библии. Таким образом и последний, так сказать, призрак почвы для умозаключений о качестве сирийской библии исчезает совершенно.

Сходство в ветхозаветных цитатах, приводимых евангелистами – синоптиками, служа для Бэля средством определения качества сирийской библии, в тоже время служит и средством доказательства ее бытия. Если евангелисты – синоптики приводят какое-нибудь место из ветхого завета в одинаковых словах, но отличных от тех, которые употреблены в греческом переводе и в еврейской библии, то отсюда, по мнению Бэля, следует, что евангелисты приводят это место по сирийской библии, стало быть, она существовала. И так сходство в указанных случаях доказывает, по мнению Бэля, бытие сирийской библии. А разногласие в указанных случаях что доказывает? На этот вопрос Бэль отвечает: для сходства возможно только одно онование – зависимость от сирийской библии, а для разностей в цитатах евангелистов – синоптиков оснований много. В этих словах нет ответа на данный вопрос; и сходство и несходство в цитатах могли исходить из различных оснований, не имеющих ничего общего с мыслью о сирийской библии.

Новое подтверждение действительному существованию сирийской народной библии автор усматривает в разнообразии полезных последствий, проистекающих от признания сирийской библии не за вымысел фантазии, а за истинный исторический факт.

Бытием сирийской библии можно было бы объяснить те места в Новом Завете, в которых приводятся ветхозаветные свидетельства, не встречающиеся однако в приводимом и даже в близком виде ни в еврейском тексте, ни в греческом переводе. Существование таких мест в Новом Завете можно было бы изъяснить предположением, что таковые места существовали в сирийской народной библии.

Бытием сирийской библии можно было бы объяснить разности в выражениях, заимствованных новозаветными писателями очевидно из греческого перевода Ветхого Завета, но не буквально. Источник этой небуквальности можно было бы найти в сирийской библии.

Бытие сирийской библии полезно было бы допустить и в виду того, что она была нужна для народа.

Отрицать возможность разнообразных полезных последствий, могущих произойти от признания существования сирийской библии, конечно, нет нужды. В виду пользы, не одну сирийскую библию можно выдумать, а и многое другое, что, будучи признано за действительно существующее, оказалось бы весьма пригодным в различных отношениях, но, кроме пользы, нужны же и основания для введения придумываемого предмета в область действительного бытия. А их для сирийской народной библии времен Христа Спасителя нет. Нигде и ни у кого нет и малого, хотя бы мимоходом брошенного, упоминания об этой библии. Автора, очевидно, занимали трудные вопросы, вызываемые ветхозаветными цитатами, встречающимися у писателей новозаветных. Он искал решение этих вопросов. Упоминание греческого перевода о какой-то сирийской книге навело его на мысль о сирийской библии. Не будь этого упоминания, и не было бы книги о сирийской народной библии, и я не имел бы чести беседовать в вашем присутствии об этом предмете.

* * *

1

Böhl, Forschung nach einer Volks-bibel zur Zeit Iesu, стр.28, Wien, 1873. Развитию суждений, высказанных в поименованной книге, посвящено и другое сочинение того же автора под заглавием: Die alttestamentliehen Citate im neuen Testament, Wien, 1878.


Источник: Народная Библия во времена Христа Спасителя. Речь, произнесенная на публичном акте Московской Духовной Академии, 1-го октября 1880 года, экстра-ординарным профессором Павлом Горским-Платоновым. // Журнал «Прибавления к изданию творений Святых Отцев, в русском переводе» за 1880 год. — М.: Типография М.Н. Лаврова и К°, 1880. Ч. 26. Кн. 4. С. 1070-1085 (1-я пагин.)

Комментарии для сайта Cackle