Приложение. История и судьбы

Наш дед, Василий Ефремович Мартюшев, и его братья и сестры были вывезены из Вятской губернии малолетками. Ехали с той стороны Урала на восток как переселенцы: сначала на лошадях, а где и на плотах – когда достигали больших зауральских рек. Останавливались на лето в каком-либо поселении, арендовали землю и делали небольшие посевы пшеницы, овса. Запасшись продуктами, продолжали свой путь на восток. Первая остановка на жительство на несколько лет была около Читы. Оттуда переехали на р. Бурью²²²⁹ около Благовещенска.

В те годы началось население с государственной помощью Амурского края и Дальнего Востока – Приморья. Разрешалось на пустующих землях строить деревни и распахивать землю без всякого налога или покупки земли. Так наши предки кочевали с места на место несколько десятилетий и только к концу XIX века добрались до Уссурийских краев. Сюда же с Бурьи-реки приехало несколько братьев Басаргиных.

Религиозных разногласий не было, так как все были часовенного согласия. Объединившись, эти две больших семьи основали поселок Каменка в Уссурийской долине. Начетчики и наставники прихода были чаще из Басаргиных. Первая улица с юга на север была заселена этими двумя семьями: северный край занимали Басаргины, а южный Мартюшевы. Наш дед Василий Ефремович и его сыновья и братья селились сплошь, как одно родство, оставляя запасные усадьбы для молодоженов.

К началу Первой мировой войны мартюшевское племя так расплодилось, что заняло почти весь переулок вдоль горного ключа Каменка. Оно дало много призывников на военную службу, многие были в боевых действиях. Мой отец, Григорий Васильевич Мартюшев, только что женился, как началась война. Он попал в действующую армию, был ранен и контужен, но домой вернулся здоровым.

По возвращении с фронта, он вскоре отделился от отца, так как в семье было еще несколько женатых братьев, которым становилось тесно жить под отцовским кровом. В десяти километрах от Каменки был небольшой поселок Варпоховка, где отец купил старенький домишко с разными пристройками и большим огородом, протянувшимся нижним концом к обрывистому берегу уссурийской протоки. На этой протоке он поставил водяную мельницу. Будучи на фронтах в разных европейских странах, он много видел мельниц, как ветряных и колесно-водяных, так и турбинных, которые своей силой превосходили все прочие. Он кое-что там изучил, достал турбиностроительное руководство, выписал французские жернова. Своими руками устроил железную турбину, нанял поселковых людей на земельные работы, они забивали дубовые сваи, ставили основание самого корпуса из толстых бревен с таким расчетом, чтобы верхний этаж равнялся с обрывистым берегом – удобнее было заносить мешки с зерном в засыпное отделение.

Старики, которые имели водяно-колесные мельницы в окрестностях этих поселений, приходили смотреть турбину и скептически посмеивались, что у них вон какие большие наливные колеса, и то такие жернова не потянут, а он строит такое маленькое турбинное колесо и хочет, чтобы оно крутило такие большие жернова. Когда мельница была закончена, к первому ее пуску были приглашены старшие люди поселка и было привезено несколько возов пшеницы. Пруд был обширный. Воду подняли более пяти метров. По расчетам, давление должно было быть очень эффективным и жернова должны были давать максимум оборотов. Когда была пущена вода в резервуар, турбина двинулась и жернова зашумели, а старики-скептики стояли, рот разинув, и говорили: «А ведь пошла, правда, пошла, смотри-ка, как чудно: такое маленькое колесо, а как быстро гонит такие большие жернова».

За первые сутки было смолото 350 пудов зерна. Когда камни подшлифовались, отец поднял их, пробил холодильники, расчертив всю схему ковки камня по новой системе, сбалансировал верхний камень и снова пустил в ход. На этот раз заказал зерна самым богатым людям, чтобы мельница работала полностью сутки. В конце суток подытожили вес муки, оказалось 600 пудов наилучшего размола.

В окрестностях в больших деревнях имелись у богатых людей паровые мельницы. Кто привозил на эти мельницы зерно, был обязан привезти столько же дров для топки паровика – сверх того, что платил за размол. На нашу мельницу не нужно было дров, а плата такая же, и крестьяне повезли на эту мельницу, минуя три-четыре паровых. Для очистки зерна был куплен куколеотборник, отделявший отруби от размола, также было поставлено автоматическое устройство для разделения муки на несколько сортов.

По окончании строительства мельницы отец купил несколько хороших породистых лошадей, плуг и стал засевать около двадцати десятин зерновых. Имелись дойные коровы, свиньи, овцы и прочая домашняя живность. В нескольких километрах в лесном распадке стояла пасека, где была срублена из бревен избушка и омшаник для зимовки пчел. Обзавелся он всем необходимым, как полагается доброму трудолюбивому хозяину. Для обслуживания имел постоянного работника, а для уборки урожая нанимали временных рабочих. У матери была нанята девочка нянчиться с детьми и кухарка, которая помогала ей во всей домашней работе. За эти годы, в которые заводилось хозяйство, так же прибывала и семейка. К 1922 году отец уже числился в разряде богатых людей, поэтому, когда началось раскулачивание богачей, он попал в разряд первых кулаков.

Когда Белая армия отступила в Китай, а новая власть стала укрепляться, пошли чистки, аресты и расстрелы. Противники советской власти начали организовывать партизанские отряды. Новая власть в это время объявила всеобщий призыв в Красную армию. Молодежь не являлась по повесткам на призывные пункты, отчего обострились отношения между властью и населением. В некоторых деревнях проводилась тайная вербовка в белопартизанские отряды. Собирались сведения, имеется ли у кого на руках оружие, и какое – нарезное или дробовое.

Во время пребывания Белой армии на Дальнем Востоке многие достали боевое оружие: трехлинейки, наганы, пистолеты и достаточно всякого припаса к ним. У многих еще с прежних времен было охотничье оружие. ГПУ приступило к конфискации этого оружия. Пошли аресты, допросы. Некоторые проболтались о тайной вербовке в белопартизанские отряды. Сознавшихся на допросах, так называемая'тройка» расстреливала без суда и следствия. Эта жестокость советской власти принудила некоторых поневоле уйти в партизанские отряды или сформировать свои.

Один наш родственник, Тимофей Саввинович Мартюшев-Кузнецов (он вырос сиротой у деда по матери и имел фамилию деда – Кузнецов; под этой фамилией он будет упоминаться в этой истории), был вынужден стать предводителем боевого отряда партизан на Дальнем Востоке, в Приморье, таким образом.

Как и все таежники, он имел дробовик еще с прежних времен, но во время смуты и отступления Белой армии достал трехлинейку, автоматический наган с деревянной кобурой и браунинг. Все это оружие было спрятано в его амбаре в сусеках с зерном. Видимо, кто-то донес, что он имеет боевое оружие. По приказу ГПУ старостой была собрана поселковая сходка, где начались аресты и тех, кто не явился по повестке на призывной пункт, и тех, кто отказался сдать боевое оружие. Всех арестованных сажали в деревенские бани или в амбары, которые были построены из толстых бревен. Тимофей Кузнецов после допроса был отконвоирован в новый бревенчатый амбар, так как ближняя баня уже была заполнена арестантами. Люди из ГПУ не спрашивали, чей амбар и можно ли его занять, а просто указывали на крепкие постройки. Этот амбар принадлежал как раз Тимофею Кузнецову. Если бы он попал в баню или в другой амбар, то наверняка был бы расстрелян. Через некоторое время привели еще двоих. У дверей был поставлен часовой с винтовкой. Дело было уже в сумерках. ГПУ всегда проводило подобные аресты вечером, а ночью, тех, чья судьба была предрешена, пускали в расход.

Все арестованные и посаженные в амбар хорошо знали, как были расстреляны в прошлую ночь в соседнем поселке несколько десятков старообрядцев.

Когда закрылась дверь и щелкнул замок на дверях амбара, Тимофей шепнул товарищам по несчастью:«Будьте готовы и смелы к следующему открытию дверей и действуйте по моей команде». И подал им – одному винтовку, другому дробовик, сам примкнул наган к кобуре, а браунинг сунул в карман.

Как только в очередной раз отворилась дверь, он сразу же выскочил из амбара и вполголоса крикнул часовому:»Ни с места! Если только крикнешь, я тебя сразу же пристрелю!» Конвоирами арестантов по назначению старосты были люди из соседнего поселка, и они, как служащие ГПУ, исполняли приказы, но оружие им не выдавалось – как ненадежному элементу. Среди них был Иван Антонович Журавский, молодой украинец, побывавший в армии, смелый, отчаянный мужик.

– Ребята, заберите у часового винтовку и дайте ему по зубам так, чтобы он больше ничего не мог сказать, – приказал Кузнецов.

Иван Журавский говорит Тимофею:

– Я ожидал, чтобы меня послали конвоировать этих двух, чтобы выручить тебя. Я хорошо знаю, что меня завтра тоже расстреляют, а поэтому желаю быть с тобой.

При таких обстоятельствах поневоле сорганизовалась группа отчаянных головорезов. Отряд состоял из семи человек, из которых четверо уже были вооружены. Получив свободу, они в следующую же ночь достали свое спрятанное в усадьбе оружие и припасы, и ушли в тайну.

Как только часовой сообщил, что из амбара все ушли с Тимофеем Кузнецовым во главе и с оружием в руках, тут же начальник ГПУ приказал своему небольшому отряду занять в усадьбе круговую оборону, где они и просидели до утра. На этой же усадьбе стояла баня, заполненная арестованными, но Тимофей не решился на такой риск, чтобы освободить собратьев.

Наутро тройка ГПУ пошла по домам со списком тех, кто числился неявившимся на призывные пункты и на вчерашнее собрание, где проходили аресты. Когда пришли в дом Филимона Мефодьевича Мартюшева, двоюродного брата Тимофея Кузнецова, тот сидел спокойно и чинил обувь. Сам он был полностью готов ко всякому случаю. Спокойно поприветствовал вошедших и пригласил их присесть на скамейку, а сам продолжал чинить обувь. Старший просил:«Вы будете Филимон Мартюшев?» Он ответил, что он Михаил:»Вы ошиблись, не в тот дом зашли». В ГПУ были осведомлены, что Михаил, как последний сын Мефодия, жил с отцом, поэтому спросили:"А где же ваш отец?» Он ответил, что отец работает в саду.

– Иди его позови.

Филимон спокойно накинул на плечи теплую тужурку, надел шапку и вышел как бы позвать отца. В сад был проход через сарай, где было много сена, стояла телега, на стене висела сбруя. В сене была спрятана винтовка. Он ее взял и по подсолнечным рядам огорода прошел никем не замеченным и скрылся в зарослях.

Через несколько минут чекисты догадались, что это был именно Филимон. Так ловко сумел он их обмануть.

Брат Филимона Михаил в эти дни был на пасеке в нескольких километрах от поселка Каменка. Он ничего не знал о случившемся в деревне, так как его престарелые родители жили на пасеке, а жена тоже с ним уезжала. Поэтому дома никого не было, и никто его не предупредил, что творится в поселке. ГПУ поставило дозорных, и как только Михаил появился в своей ограде, ему не дали даже в дом зайти, а увели под конвоем к старосте, где заседала тройка. На допросе, угрожая, выпытывали, где находятся его братья Филимон и Ефим. Когда он сказал, что он только что приехал с пасеки и ничего не знает про братьев, ему тут же приписали, что он вернулся от группы Тимофея, чтобы узнать, что творится в поселке, и как шпиона начали его пытать и бить. Когда он увидел на своих руках и на груди висящие куски отбитого мяса, то понял, что живым эти звери его не выпустят, и стал готовиться достойно умереть. Пытка продолжалась почти до утра.

Когда его повели на расстрел, он едва мог стоять на ногах. Человек, которому было приказано пустить его в расход, взял его сзади за ремень и, толкая в спину, повел его по огороду к задней городьбе. Когда они были уже в конце огорода, человек тихо прошептал ему на ухо, чтобы он расстегнул ремень и убегал, а он будет стрелять вверх, а ремень останется в его руках как доказательство побега осужденного. О, как желание жить дает в такие минуты силы! Михаил, подталкиваемый палачом, едва переставлял ноги, а тут появились такое воодушевление и сила, едва он услышал обещающий жизнь шепот. Он немедленно расстегнул ремень и прыгнул в сторону, и одновременно раздался выстрел и крик палача, что Мартюшев совершил побег. Михаил через несколько прыжков упал в тыквенные заросли и ползком добрался до городьбы огорода. Человек все стрелял и кричал, призывая в погоню дежурных солдат. Зная, что за городьбой недалеко от огорода есть небольшое болотистое озерцо, довольно глубокое, Михаил, собрав последние силы, дополз до этого озера и опустился в него. На крик стрелявшего несколько всадников на конях с зажженными факелами на всем скаку кинулись в его направлении. Из темноты Михаилу было хорошо видно, как всадники приближаются, и он тихо, держась за береговые корни, погрузился с головой в воду.

Всадники, проверяя пространство вокруг озерца, несколько раз объехали озерцо, освещая его факелами, но болотистые подступы озерца не давали им подъехать к берегу, а густая трава на крутом бережке хорошо маскировала Михаила, и они его не обнаружили.

Раны сильно разъедало застойной илистой водой, но холодная вода не давала потерять сознание, а желание жить укрепляло волю и заставляло терпеть. Когда он убедился, что поблизости нет никого, он вылез из воды и, собрав последние силы, ушел на берег реки Уссури.

Утром, едва рассвело, дозорные отряда Кузнецова заметили еле двигающегося человека, шедшего в их направлении. Когда они незаметно подошли к нему ближе, то узнали своего человека, о котором их уже известили, что всю ночь он был на пытках, а утром расстрелян. Подхватив его под руки, увели в лагерь, где он пролежал несколько дней, оправляясь от ран и внутренней опухоли от сильных побоев. Каждая деревенская женщина перед родами делает настой из сорока целебных трав на самодельной медовухе. Это снадобье немного восстановило его здоровье, но отбитое, висевшее кусками мясо начало гноиться, и вся деревенская хитрость была не в силах чем-либо помочь. Требовалось срочное хирургическое вмешательство. В местные клиники не было смысла обращаться за помощью. Везде был контроль ГПУ. Решили немедленно переправить его за границу, в город Пограничная. Там был военный госпиталь Белой армии. На носилках тайными тропами за несколько дней Михаил был доставлен в этот госпиталь. Там был военный врач Николай Павлович Голубев, который уже был знаком нашим героям, когда Белая армия стояла в Приморье. Он был настоящий мясник, так как отступавшая Белая армия при частых боях давала неограниченное число раненых. Несмотря на недостаток медикаментов и госпитальных условий, ему приходилось прибегать к таким операциям, которые из-за своей сложности немыслимы были и в мирных условиях. Доктор Голубев сделал ему более тридцати операций за несколько месяцев, вырезая загнившие куски отбитого мяса и внутренние повреждения. Знакомый китаец-аптекарь, который при старой власти проживал в Спасске, а теперь открыл свою аптеку в Пограничной, сделал для него несколько бутылок китайского бальзама из разных трав, куда входили главные целебные компоненты – женьшень и панты. Так, за три месяца Михаил был поставлен на ноги. Теперь он был злейшим врагом советской власти и при каждом случае неумолимым противником чекистов.

Отряд Тимофея Кузнецова состоял теперь из восьми человек. Это были: Тимофей Саввинович Кузнецов, его два брата, Иван и Федор Саввиновичи Мартюшевы, Симеон Зиновьевич Калугин, Михаил Мефодьевич Мартюшев и его два брата – Филимон и Евфимий Мартюшевы, и Иван Антонович Журавский.

* * *

Советская машина тем временем делала свою черную работу: шли поголовные аресты виновных и невиновных. В деревне Варпоховка многие были арестованы, в том числе и мой отец, Григорий Васильевич Мартюшев. Арестованные все были угнаны в Чугуевку, где к этому времени была построена большая тюрьма и стоял отряд чекистов.

Отец вел свою жизнь осторожно. Он никогда не присутствовал на тайных собраниях, не состоял ни в каких организациях и всегда говорил:"Советская власть выбила такую сильную Белую армию! А что может сделать такое незначительное движение против этого зверя? И вообще, нам, христианам, не подобает восставать против власти, потому что всякая власть от Бога, хотя бы и строптивая была». Большинство с ним соглашалось, поэтому, хотя он и был арестован, но была какая-то надежда, что невиновных после допросов всех выпустят. С ним вместе в одном отделении сидел односельчанин, его хороший друг Илларион Исакович Гостевских.

Моя мать, Ксения Маркеловна (урожденная Фефелова), и ее подруга, жена Иллариона Евфимия, первую неделю каждый день навещали своих мужей и передавали им продукты и теплую одежду, так как уже наступала осень. После нескольких дней допросов их мужья были в рядах невиновных. Они обратились с просьбой к начальнику Чугуевского отдела ГПУ, чтобы он освободил их мужей, так как они уже прошли допросы и виновности у них нет.

Начальник ГПУ Никитин был хорошо знаком нашим, так как он служил в Чугуевской волости еще до советской власти и часто бывал во всех поселках, которые принадлежали Чугуевской волости. Теперь новые власти повысили его по службе и перевели в отдел ГПУ. Он руководил всеми арестами и допросами. Он сказал женщинам:"Ваши мужья уже прошли допросы и не виновны ни в чем, но я не имею распоряжения от высшего начальства распускать всех невиновных, а поэтому нужно обождать распоряжения начальства. Я на днях выезжаю в Спасск, и когда по возвращении привезу решение высшего начальства, будем распускать всех, кто оправдан».

Эти две женщины вернулись домой в Варпоховку, зажарили нескольких поросят, напекли разных пирогов и шанег, и на другой день к вечеру вернулись в Чугуевку, потому что на утро следующего дня должен был выйти в Спасск обоз. Когда начальник Никитин увидел подарки, он приказал их унести в приготовленную телегу, а сам, смеясь, заговорил с молодыми бабами:

– Какие вы беспокойные, молодки! Пусть уж будет так, как вы желаете. Я отпущу только этих двух.

Когда их выпускали из камеры, многие просили передать своим семьям, чтобы они их навещали и также ходатайствовали перед начальством об их освобождении. Но такого счастья больше не повторилось.

* * *

В это время проходил сбор царской золотой и серебряной монеты, о которой было объявлено властями, что она исключается из обращения и ее должны сдать государству. Вот этот обоз в сопровождении небольшого отряда во главе с Никитиным и должен был доставить эти ценности в Спасск. Отряд Кузнецова был осведомлен, что первая обеденная остановка будет в пятнадцати километрах от Чугуевки на постоялом дворе. Партизаны подговорили там одного из постояльщиков – украинца, дальнего родственника Ивана Журавского, чтобы по окончании обеда он погнал волов на пастбище, громко погоняя их, чтобы засада знала точное время окончания обеда. И вот послышалось:"Цобь! Цобь! Цобе!» Пора, пора! Это был условный знак. Бойцы отряда сразу заняли свои позиции в определенных местах и приготовились к бою.

Впереди шел конный разъезд из трех всадников, возглавляемый Никитиным, а следом шла подвода, которая везла несколько мешков серебряных и золотых монет.

Впереди был небольшой мост, где находился в засаде Иван Журавский, а остальные укрылись на возвышенных пригорках перед мостом. Когда передний разъезд подъехал к мосту, Никитин приказал заглянуть под мост, громко разговаривая и смеясь – что, мол, поди, какая-то засада может быть. Иван Журавский, слушая их разговор, решительно приготовился показать им, кто здесь находится. Как только чекист заглянул под мост, Иван выстрелил ему прямо в лоб разрывной пулей, которая разнесла ему весь череп, так что глаза выпали. Никитин крикнул подводе, чтобы она не останавливалась, а следовала за ними, и они пустились галопом наутек. Иван выскочил из-под моста, выстрелил вдогонку, сбил самого Никитина, а третий умчался за поворот дороги. Подвода с ценностями уже проскочила мост, но Иван дал еще выстрел вдогонку по лошадям, попал в мешок серебряных монет, они веером, словно брызги воды, полетели по сторонам, а коренная лошадь, как бы споткнувшись, упала на дорогу. Пристяжная дернула несколько раз, и телега перевернулась в канаву.

Задние верховые, когда услышали выстрелы впереди, хотели прийти на подмогу, но было уже поздно: задняя засада открыла по ним интенсивный огонь с тыла и весь отряд был перебит моментально – за исключением того, который был впереди и ушел.

Один из чекистов упал в канаву с простреленной головой, но был только контужен. Некоторых раненых достреливали, а проверяя этого, увидели, что у него глаз выпал, и решили, что он мертв. Когда все утихло, он пришел в сознание и смог добраться на попутной подводе до ближайшей деревни, где получил скорую помощь. Он остался жив, только потерял глаз.

Срочно было сообщено в Особый отдел ГПУ в Спасске о таком дерзком поступке бандитов. Немедленно был сформирован карательный отряд для поиска и уничтожения банды Тимофея Кузнецова.

Кто находился в чугуевской тюрьме, виновные и невиновные, все были расстреляны. Если бы мать и ее подруга не выручили накануне своих мужей, то и они пострадали бы со всеми. Теперь они решили больше не попадать под арест.

Как рассказала Олимпиаде Басаргиной Анна Басаргина²²³⁰

Я родилась в России и жила там двенадцать лет. Мой отец был богатый. Он имел водяную мельницу и были у него рабочие. Мама имела стряпуху и жила очень хорошо. Мы всегда были тепло одетые и обутые, и всем довольные. Которые люди были бедные, мои родители помогали им.

Но пришла советская власть и начала гонять всех. Мельницу отобрали у моих родителей. Моего отца хотели убить, но он убежал от милиции и спрятался. Ему нельзя было жить дома, то он только ночью некоторый раз приходил навещать нас. Мы продали наш большой дом и перешли в маленькую избушку, которая была у нас в ограде. Советская власть гоняла всех богатых в деревне, не только нас. Бедняки все это делали. Они раскулачили всех зажиточных.

Один человек, который служил в милиции, был один из наших. Он был принужден советской властью служить в милиции. Этот мужчина пришел к нам и сказал маме:"Ксенья, что есть у вас, то все убирай. Завтра опять придет к вам милиция».

У нас было 13 гусей и 50 куриц. Мама позвала двух подружек, которые не выдали бы ее, и они закололи всех куриц и гусей, и изрубили их на мелкие кусочки. Эти кусочки они положили в кадушку и засыпали соленой капустой. Утром пришли милиционеры к нам и забрали скота и овечек, а капусту не взяли. Они не подумали посмотреть под капустой.

Несколько времени прошли, и этот же самый мужчина пришел опять к нам и сказал маме, что завтра милиция опять придет и заберет наше последнее имение.

Мама поблагодарила его и в эту же ночь запрягла лошадь, положили самое лучшее имение на сани и увезли в Мергушку. Эта деревня была семь верст от нас. Там тоже жили свои и всего было только пять домов. Ночью снег повалил и завалил следы маминых лошадей.

Утром пришли к нам милиционеры и описали все, что осталось, сделали на распродажу. Собралось много народу, и милиционеры начали распродавать наше имение. Вытаскивали вещи и кричали:"Кто сколь даст?»

Даже распродали наши скроенные рубашки, которые мама хотела сшить нам к празднику.

Отец сказал нам переехать с этого места в другую деревню, называемую Перевал. Когда мы собирались уезжать, один мужчина пришел к нам и спросил маму, не надо ли ей помочь, чтоб увести. И мама, как по-свойски, рассказала ему, что у нас есть 20 пудов пшеницы.

«Ну ладно, я тебе помогу увести эту пшеницу», – сказал этот мужчина, а сам побежал и заявил милиции, что у нас есть пшеница.

Но добрый человек, который все рассказывал маме, пришел и рассказал ей, что мужчина доказал милиции. Мама опять ночью запрягла лошадь и увезла пшеницу в Мергушку, и снег опять все следы завалил.

Утром пришла милиция и ничего у мамы не могла добиться. Мама плакала и отправдывалась, что у нас и не было пшеницы. Но в этот день милиционеры сделали большой обыск. Они все сено перерыли, но ничего не нашли.

Мама наняла других людей, и они увезли нас на Перевал. Ехать туда заняло три дня. На Перевале у нас были свои, и они пустили нас на квартиру, дали нам маленькую избушку. Ночью приходил к нам отец и совещался, куда ехать дальше. Наши родители решили ехать в деревню Лужок. Там была большая река, и они хотели на лодке куда-то ехать по этой реке. Мы переехали на Лужок через год и взяли с собой только пищу и одежду.

В этой деревне тятя жил вместе с нами на квартире, но, когда приезжала милиция, тятя сразу выскакивал из окна и убегал за огороды. В это время он жил у одного старичка за деревней. Мама плакала и рассказывала милиции, что нам жить нечем, что мы голодные и нам одеваться нечем. Милиция ее не тревожила.

Однажды приехал на Перевал тятин брат Иосиф, наш дядя, и они решили бежать за границу в Китай. У мамы был привезен с собой ящик с одеждой, и она пустила в распродажу. Она оставила нам всем по одной переодёвке, а все остальные сарафаны и рубахи продала корейцам.

Мы поплыли по реке Улахэ на двух лодках. Тятин племянник Николай со своей женой и трехмесячной дочерью поехали с нами на лодке, а дядя Иосиф с женой и четырьмя детьми – на другой лодке. Один день проплыли, а вечером подъехали к сплаву, или к бому²²³¹. Через речку были натянуты канаты. Нашу лодку здесь чуть не перевернуло этими канатами, но мы все-таки причалили к берегу. Дядя Иосиф с женой только успели выскочили из лодки и вытащили детей, когда ихну лодку утянуло в бом. Мы ночевали на берегу, а назавтра к лодке добавили повыше края и все три семьи поплыли на одной лодке. Если можно было бы подольше там быть, то еще построили бы одну лодку. Но все люди в этой деревне знали отца, и он боялся, что кто-нибудь предаст его в милицию. Река была большая. Плыли, плыли и как-то наехали на карчу, утонувшая лесина, у которой только корни выставлялись. Тятин племянник взялся за корень, хотел поддержаться, но лодку сразу развернуло и перевернуло.

У меня на руках был трехлетний брат, он спал. Я упала в воду и уронила его. Он был закрытый пальтом, и никто не заметил, как он и утонул.

Все уплыли, кто куда, я и Анисия плавать умели, но все равно, кое-как догреблись до берега. Поймались за кусты лесины, которые склонились низко над рекой, и вылезли на берег. Ходили по берегу и плакали. Я сказала сестре Анисии:«Давай скочим обратно в речку и утонем. Родителей нету, что нам делать?»

Но тут мы услыхали крик:»Ох, ох! – прибежал к нам дядя Иосиф. – Вы живые! А где ваши родители?»

Мы ответили, что мы не знаем, и вместе с дядей Иосифом пошли искать наших родителей. Шли по берегу и увидали мальчика, он сидел на лесине и кричал нам. Это был дядин сын Иван. Он на лесину залез, а спуститься не мог. Было опасно, потому что корень лесины был у самой воды. Дядя помог Ваньке слезть с лесины и оставил его с нами, а сам пошел искать его жену и родителей. Дядя Иосиф наказал нам никуда не ходить и не спать. Он сказал, что, если мы уснем, то помрем.

А сон долил, невозможно было. Только кто начинал засыпать, того ширяли под бок и говорили:«Ты не спи, а то помрешь».

Мы были мокрые и так дрожали от холода, что говорить не могли. Мошки к нам лезли, заедали нас. Дождь сильный лил. Это было в месяце мае. Дядя Иосиф целый час искал свою жену и тятю с мамой. Когда пришел обратно, он сказал нам:»Говорите Славу Богу. Ваши родители живые, они на острове. Вы еще здесь посидите немножко, а я пойду помощь искать».

Дядя Иосиф пошел в колхоз за помощью. Когда он пришел туда, люди уже собирались уезжать в деревню. Деревня была 10 верст отсюда. Дядя Иосиф остановил народ и рассказал им, что случилось. У колхозников была лодка, они привезли ее на лошадях к острову и справили наших родителей на берег.

А с родителями получилось так: когда лодка перевернула их, тятя поймал всех детей и побросал их обратно в лодку. А сам держался за лодку и еще помогал маме и тетке Марье держаться. Когда лодка опять перевернулась, тятя опять ловил детей и ложил их на лодку или в лодку. Не успеет только положить детей в лодку, как она опять перевернется. Двое детей дяди Иосифа уже захлебнулись, не стали дышать. Одному ребенку было 3 года, а другому было 5 лет. Моему брату, Прохору, было ничего, он только окоченел от холода.

Когда они причалили к острову, тятя разжег огонь. У него были сухие спички в пазухе. Тятя нагревал мокрые пальто у огня и завертывал Прохора в них. Так и обогрел его. А те два сына дяди Иосифа так и уплыли с лодкой. Они уже были покойные.

Когда моих родителей и тетку Марью переправили к нам на берег, тятя спросил нас, где его племянник Николай. Мы не знали, где он. Начали искать его, но не нашли, и когда наступила ночь, мы поехали ночевать в колхоз. Назавтра целый день искали Николая и не могли найти. Мы видали его, когда лодка перевернулась. Он лежал на какой-то постели. И так он, видно, утонул. Жена его осталась с ребенком в колхозе, а с нами дальше не поехала. Мы нашли наш ящик с деньгами.

Колхозники увезли нас в деревню Бельцову. В Бельцовой было много знакомых людей, но они не старообрядцы были, а никоньяны. Один старичок принял нас в свой дом, и мы жили у него три дня. Раньше тятя тут жил и знал его. Мама доила в колхозе корову и кормила нас молоком.

Идти на рисоплантацию было очень далеко, но как раз здесь собирались новобранцы плыть куда-то по реке. Мы попросили их довезти нас до рисоплантации. Они довезли нас до одной деревни, а дальше мы пошли пешком. Наняли лошадь и посадили на нее маленького брата и калеку сестру. Тетка Марья шла пешком и несла на руках маленького ребенка. Когда мы пришли на определенное место, тятя и дядя Иосиф устроились столярами. В субботу им выдали инструменты и сказали им приходить после воскресенья на работу. В воскресенье утром нам дали квартиру и пайку – булку хлеба и конфет. Мама разделила всем по кусочку хлеба и по конфетке, и мы пошли рыбачить на речку.

Удилищев не было, то мы взяли маленькие палочки и привязали к палочкам веревочки, а крючки нам дали люди. Мы поймали несколько линечков и дома поджарили их, и съели с хлебом. Потом мама вздумала идти дальше на речку, там было видать тальник, и она хотела срубить его на удилищи. Мы и пошли туда. А на рисоплантации, где рабочие копали, один человек встретился нам и спросил нас, куда мы пошли. Мы сказали ему, что мы пошли туда, где тальник растет. Этот человек сказал нам, что нельзя туда ходить, потому что там китайская граница и нас могут выгнать оттуда. Но мы все равно пошли туда – мама, мои две сестры, мой братанник и я. Нас никто не угнал.

На берегу у тальника мы увидали тятю и дядю Иосифа, они сидели в кустах и разговаривали с китайцем, который был на другой стороне реки. Этот китаец был нам знакомый, он жил в нашей деревне однажды. Тятя с дядей Иосифом просили китайца переплавить нас на ту сторону. Эту речку звали Сунгач, она была маленькая, но сильно глубокая.

Китаец переплыл на лодке к нам и переплавил нас на другой берег, а тятя с дядей Иосифом ушли домой. Только мы пришли в дом китайца, мы увидали милицию. Нам китаец наказал:«Будет милиция спрашивать вас что-нибудь, вы ничего не говорите, кроме»путундо».»Путундо» значит«я не понимаю».

Мы так и сделали. Когда пришла милиция и начала спрашивать у нас что-то, мы только отвечали»путундо«. Милиция с китайцем поругалась и ушла. А мама еще вперед полиции ушла к другому китайцу, который был знакомый ей. Когда милиция ушла, мы собрались идти к маме, и китаец нам сказал:»Я посылаю моего сына с вами. Делайте, что он будет делать. Если он упадет на землю, то вы тоже падайте, если он побежит, вы тоже бежите».

Нам надо было идти по берегу границы. На другой стороне реки ходила русская милиция. Мы сняли платки с головы и пошли. Как только мальчик заметил милицию, он сразу пал на землю. Мы тоже пали. Когда он побежал, мы тоже побежали. Так и прибежали к другому китайцу.

Через несколько времени и к этому китайцу пришла милиция и начали ругать его. А китаец защищал нас перед милицией:"Эта женщина осталась вдовой и кормиться им нечем. Они хорошие люди, мы раньше жили у них. Я не хочу отдавать их вам».

Милиция согласилась и ушла, а мы остались у китайца. Он накормил нас вечером и еще утром дал есть.

Утром мой братанник Иван засобирался идти обратно к матери с отцом. Мы его уговаривали, что его родители скоро придут, но он не хотел нас слушать и все ревел. Мама сказала китайцу, что мы пойдем обратно к первому китайцу, и мы пошли. Только пришли туда и гудок загудел, настало двенадцать часов. Китаец должен был переплавить через речку тятю и Иосифа с женой. Только они подъехали к берегу – и мы пришли. Вот тут Ивану-то и радость была.

Мы тогда вернулись назад к китайцу, и он увез нас в город. В городе мы купили по маленькому мешку муки и рису. Этот китаец продал нам свою лошадь дешевенько. Посадили на лошадь мою калекую сестру и пошли. Вот так мы и путешествовали.

Город Мишань обходили кругом три дня. Через Мишань было ближе идти, но нельзя в его было заходить. Те, которые заходили в Мишань, китайцы всех сдали обратно на русскую сторону.

Ночевать было очень холодно, и закрыться было нечем. У тетки Марьи были пеленочки для ребенка, мы ими и закрывались. Шли пешком, без обуток, и ноги поотбили. Потом мы зашли к одним китайцам и попросили их, чтобы они продали нам обутки. Тятя говорил немножко по-китайски. Китаянка пожалела нас, сняла ботинки с себя и отдала мне. Когда я обулась, мне было хорошо. Так же и моей младшей сестре Вере. Когда мы попросили купить обутки, китаянка тоже сняла с себя и отдала Вере.

Мы пришли на озеро Хайкан и пошли по берегу. Мы прошли один день. А на второй день мы прошли мимо китайца, который полоскался на озере. Когда китаец выполоскался, он пришел домой и рассказал купцам, которые приехали к нему, что он видел русских беженцев на берегу Хайкана.

Купцы послали китайца за нами. Уже вечер наступал, мы хотели зайти в лес от Хайкана и ночевать в лесу. Китаец догонял нас и махал руками. Мы все перепугались, когда увидели китайца, думали, что он вернет нас и сдаст русским. Китаец звал нас идти с ним, но мы не хотели. Но он не пускал нас идти дальше. Мы не понимали, что он говорил, но решили идти за ним. Надеялись на Бога. Когда пришли к китайцу, нас купцы встретили и сказали:«Если вы еще бы ушли подальше, там увидели бы речку. Если вы бы перешли эту речку, то опять бы на русской стороне были».

Мы так радовались, что они нас вернули. Купцы накормили нас и дали нам место для ночлега. Назавтра заседлали купцы двух лошадей. Посадили на них малышей и пошли. Мы шли целый день, и было очень трудно идти. Дорога была грязная, и мы по колен брели. Когда вышли на сушу, то уже все очень устали, идти совсем не могли.

Зашли в корейскую деревню, и нас встретил один кореец. Этот старик знал много басаргинских, и он сказал нам:»Я жил у вас в деревне Каменке. Вы обязательно зайдите ко мне в гости, хотя только переночевать».

Купцы уехали домой, а мы остались ночевать у старика. Он нас накормил и уклал спать на мягкую постель. Назавтра он нас проводил к купцам. Мы пришли к купцам, они нам дали пряники на дорогу, и мы опять пошли. Куда бы мы ни пришли, нас везде встречали, потому что мы беженцы. Когда подходили к деревне или к городку, там всегда уже стояла толпа людей. То хлеба, то манты давали нам.

Все было по-хорошему, и мы пришли в Личужен к нашим. В Личужене жили Чащины, мы остались у них, а тятя и дядя Иосиф уехали в Эхо. Мама поступила в служанки. Потом Миша Мартюшев приехал за нами. Он приехал зайцем на поезде. У нас денег не было, и мы тоже поехали зайцем. Мы залезли на поезд и спрятались там, закрылись мешками. Так и уехали к тяте. А потом собрались несколько мужчин на охоту и уехали за 70 верст от города. Они еще хотели посмотреть землю там. Мы не хотели селиться в городе. Китаец, который был помещик, жил там в лесу. Он дал нам земли под поселок и под огороды. Он все дал даром. Мы купили все, что нужно, погрузили на лодку и поехали вниз по реке заселять землю. Много людей поселились и назвали этот поселок Силинхэ. Через несколько лет начали ходить в поселок хунхузы. Приходили всякие хунхузы: пикачи, старогринцы, новогринцы и латайцы. Вот один раз пришли в Силинхэ одни хунхузы и хотели разорить нашу деревню. Но наши мужики выгнали их.

Приехали Басаргины и недалеко от Силинхэ заселили другую деревню, Коломбо. Я вышла замуж за Басаргина, Ивана Абрамовича. Несколько лет прошло, и вошла в Манчьжурию Советская армия. Они забрали некоторых мужчин и увезли их в Россию. Мы пожили немножко при советских и уехали в Мерген. Мы жили в Мергене 3 года. Потом уехали в Татицван и сделали там поселенье. Мы 10 лет жили в Татицване. Там было очень холодно. Здесь начали прижимать нас китайцы, отбирали землю и не давали ничего сеять на ней. Мужчины ничего не могли заохотничать, и нам жить стало совсем нечем. Мы опять вздумали бежать за границу, в Гонконг. Теперь мы стали хлопотать документально, и нам дали документы и отпустили нас в Гонконг.

г. Вудберн, штат Орегон, США, май 1991 г.²²³²

Как мы уехали из Китая?

В Китае мы начали хлопоты об отъезде за границу в 1952 г., еще при Сталине. Боялись, конечно. Получили документы только в 1954-м, уже Сталина не было; послабление, знаете, стало. А мы были под надзором советского консульства в Попыне. Когда мы предъявили консульству фотокопии виз, – Парагвай нас принял, и мы предъявили, что, вот, хотим выехать за границу, – они возмутились против нас:

– Ну, куда же вы едете в рабство! Вам надо на Родину!

Мы говорим:

– Ну, ребята, разрешите нам тогда на Родину ехать.

– Не-е-ет, знаешь, Петр Григорьевич, надо заслужить на Родину ехать!

Я говорю:

– Ну что ж, если мы не заслужили на Родину ехать, так дайте нам разрешение туда.

И вот, нас продержали до 1957 г., когда уже китайское правительство инициативу взяло в свои руки и все, что касается эмигрантов, перешло в его распоряжение.

Мы, хотя были и советские подданные, но подданные заграничные, имевшие право отказаться возвращаться и куда-то уехать. К нам приезжали на дом китайские власти и спрашивали:

– Куда вы хотите поехать: на родину или за границу?

Мы говорили:

– За границу. Вот, у нас давно уже документы есть.

– Мы знаем, – отвечают. – Но вы куда сейчас хотите?

– Только за границу.

Конечно, прежде чем уехать, у нас было очень много переживаний. Но вот, в 1957 г. мы распродали свой скот, все свое личное имущество. Когда китайские власти это узнали, приехала в деревню представительница и говорит:

– Вы не торопитесь, поживите, как вы жили: охотничайте, пашите, сейте – придет время, когда мы вам разрешение дадим. Мы у вас все купим.

И действительно, купили, дали хорошую цену. У нас были хорошие лошади, хорошие коровы дойные. В Китае в это время начали и молоко, как бы это сказать, рекламировать. У меня дрова были накладены, нарублены – все, до палочки вот такой купили. Очень хорошие деньги дали. Мы нисколько на них не обижаемся.

И вот, приехал представитель:

– Собирайтесь. Вот вам разрешение.

Для нас в деревне это было неожиданно. Мы ожидали, конечно, но – когда? Ведь года уже прошли ожиданий тех.

Приехал он в августе месяце. У нас разлив как раз воды был, прошел, уже так немножко земля начала обсыхать. Мы запряглись и поехали.

Скот наш был продан раньше. Лошади у меня были, хорошие лошади, Шеребет у меня был, конь заводской – пришлось раньше продать. И когда нас установили ехать, мы купили корейских коров, понимаете? Украинский бык, вол – это сила пахать. А у корейцев это не обязательно бык, может быть, и корова: она такая же шустрая, тихого коня она перегонит. И вот, мы купили этих коров. Они давали тогда три литра в день: маленькие они, не молочные. Ну и куда – по дрова, к примеру, – поедешь, вожжами тряхнешь – э-э-э! – она бежит. Понимаешь? И вот, на коровах поехали.

Когда мы выезжали из своих домов, коровы эти тоже были уже проданы. Мы на них доехали до озера Тимбаху, где катер нас должен был принять. Мы перегрузились, а этих коров отпрягли и – фить! – они ведь дома телков оставили, и они побежали домой по дороге, двадцать километров, и убежали домой. За них уже заплочено было; мы за них уже деньги получили. Если бы они потерялись по дороге, к кому-то зашли – так там все знали, что русские уезжают. И потом, советская власть строгая: если в поселок пришла чужая какая-то скотина, так там сразу не возьмешь ничего.

Ну вот, мы приехали в Сяньцзин. На свои, конечно, средства. В Сяньцзине дожидали некоторое время, несколько недель, пароход, чтоб уехать. Там пароходы не так уж часто ходили. Они были товарные, торговые, из Гонконга, английской кампании. Не пассажирские, просто там каюта была. Нас посадили, привезли в Гонконг.

В Гонконге мы семь месяцев жили. Уже под покровительством организации «Мирро». Была такая международная церковная организация. Мы в хотеле жили. Все хорошие хотели наши заняли. Не только мы там были: и татары, и евреи... В общем, эмигрантами в Гонконге все хотели были заняты. Именно переселенцами. Нас кормили три раза в день, вот как кормили!

Я от нечего делать там все время писал, потому что работы нет. Что я там написал,«Местная книга» называется. Нет, это не рассказы об охоте. То я в Китае еще писал, ранее, еще когда охотились; в то время я и писал, записывал – в связи с охотой. В Гонконге мы ничего не делали, за нас хлопотала уже организация: искала, какая страна нас примет. За границу ведь поехать не так-то просто даже и сейчас. Вот, евреи, когда начали уезжать, сколько их в Англии держали! А Америка? –»Не имеется документов». Израиль не хочет. Они сидят, дожидают. А у нас ведь было так: мы, куда бы нам только разрешили – мы хотим. Лишь бы кто бы нас принял!

И вот, Бразилия объявила: она принимает нас. Погрузили нас часть на пароход, часть самолетом увезли.

И организация эта – там, в Бразилии, было отделение этой организации – купила нам землю: по двадцать гектар на семью. Не думайте, что это мало. Двадцать гектар на семью! Целый год они нас там кормили. И землю эту вспахали они, организация эта. И дали нам на дома материал. Дома, конечно, мы сами построили; они там из досок, утепления не надо, потому что тепло. Купили нам на каждый поселок по трактору, каждой семье денег дали, чтобы мы купили себе лошадей. Очень хорошо нас снабдили. Конечно, осталось много и у организации, у бюрократов этих в руках. Да, это, так сказать, обыкновенно.

Я посмотрел, что землю надо обрабатывать, а трактор у нас один. И мы сдали трактор частнику, которого знали. Объявили на собрании, что:«Ну, кто желает, возьмите трактор. Нам отпахать: сколько надо, значит, – каждому отпахать. Чтобы он был твой, частный». За им ведь надо ходить. А когда не хозяин, дак – а-а-а! Взял наш же человек, в поселке. И он обрабатывал всем землю, пахал. Он у нас всю осень проработал. Зачали сеять.

Но ведь урожай-то, он будет, или не будет. Я тогда подумал, походил, посмотрел и купил грузовичок. И начал учить язык бразильский, и скоро стал разговаривать. И начал тогда ездить скупать: что на базаре у нас дефициты какие, – едешь и по дешевке привозишь: никаких там тебе налогов, ничего. И проездил так я два года. За это время уже многий урожай получили.

Пять лет прожили в Бразилии. И прослышали, что в Америку можно поехать. Не то что мы хотели в Америку, а просто от русских услышали: сидят, разговаривают знакомые там, в котором городе ребята землю купили, и спрашивают:»А когда наша очередь?» Квота, дескать. Наши говорят:«В чем дело? Че вы туда?» Те объясняют: «В Америку мы бумаги заполняли, а там – квота: два года приблизительно ждать места». Я говорю:»А че вам здесь не живется?» Он говорит:"Ай, друг, так то Аме-е-ерика! А здесь, дескать, – Брази-и-лия!» А он нам шил ботинки – шузер, или как называется? Сапожник, шумейкер.

Ну, когда это нам рассказали такое дело, один из наших вспомнил, что они летели через Лос-Анджелес одним самолетом с молоканами: те летели в Америку. Давай переписку делать. Молоканин их вызвал в Соединенные Штаты, сюда, в Орегон. Те потом нам здесь нашли спонсора. И вот, в 1963 году мы сюда приехали.

Мы в расчете на удачу ехали: ощущения такие некоторые имели.

Нас пять душ семьи было. Я и билеты купил, и еще восемьсот долларов привез сюда деньгами. И купил машину – пятьсот долларов дал. В то время сто можно было дать. Но я – потому что в Бразилии на старой ездил. Ты знаешь, старые машины как? Среди дороги разъедется, не хочет везти, приходится канителиться. Я решил: пусть дорогая будет, но я новую куплю, из магазина. Купил вагончик, десять человек садилось в него. Ну, вот, и начали мы жить здесь.

Начали и начали. Вскоре прослышали про Аляску. Нам здесь не понравилось тем, что здесь центр, разные люди. Мы всегда, чтобы сохранять свои традиции, жили в тайгах, в лесах. А здесь, как видите, центр. Дети должны ходить в школу. Правда, в то время еще не было ни сникерсов, ни наркомании. В шестидесятых годах. Ну, да и надо было как-то организоваться.

Я, конечно, наблюдал людей. А наши люди захотели выехать отсюда. Съездили в южную часть Аляски. Когда они проявили такое желание, я говорю, что:«Запишите и меня туда». Они мне сразу:»Давай, полетим». В общем, мы исследовали южную часть Аляски: наняли самолет и на самолете летали.

У нас здесь есть агент, который продает землю. Вы в любой штат приезжаете, говорите:«Где есть земля продажная?» Они вам покажут в конторе:»Вот здесь, вот здесь продается земля такая-то, и за столько-то она продается». И вот, вы хотите посмотреть ее. Если это близко, то он на машине вас садит, везет. А это далеко там было, южная часть. Нам нужно было лететь самолетом. Два часа почти что маленьким самолетом мы летели туда.

Приземлились, сели на воду. Это гидросамолет. Надели лыжи и пошли исследовать землю. Но там в мае месяце вот такой снег лежит. Горы. Нам не понравилась. И я им сказал, что:"Нет, ребята, нам здесь не подойдет». Мы посмотрели, посмотрели, посмотрели – не понравилось: и дорого, и далеко.

Потом, через некоторое время начали исследовать северную часть Аляски, Кенайский полуостров. Взяли теплые сапоги и поехали мы с другом – он сейчас на Аляске живет. Приехали, посмотрели. Нам понравилось: природа подходящая, более открытая, больше удобных мест. А южная – это крутые горы и очень изрезанное проливами побережье, а в проливах, если вы захотите там плыть, вам просто волной забьет. Потому что очень далеко прилив заводит воду – в горы туда, в узкие проливы, а как вниз пойдет, она льется, как река, да еще ведь какая река! А на Севере – приливы, конечно, есть и там, и заливы, но там обширное место, плоскогорье, никаких скал. Ну, нам понравилось.

А на следующий день – аукцион этих земель. И вот, мы целую квадратную милю земли закупили. Закупили и начали ее заселять, дорогу пробивать. Тогда там ничего – ни дороги, ничего не было, только лес. Ну, дорога была два километра, да ведь еще надо еще же и участок надо было расчистить. Ну, начали хлопотать. Когда землю купили, начали хлопотать здесь. А это Эм... – как у них называется, не могу вспомнить: Эм-би-си, или Эй-би-эм, как ее? Как-то так. Не знаю. Организация, которая помогает крестьянам на Аляске. И мы начали хлопотать, чтобы нам трактор разрешили купить. Кредит нам надо – тридцать тысяч долларов. А здесь их самая главная контора.

Ну, мы поехали, значит, повстречались с ними. Они нам отвечают, что: «Мы вам дадим, раз земля у вас уже куплена». Дали нам кредиты, и мы купили большой грузовик, самосвал, десять тонн который на себя принимает, и универсальный трактор, всего только сорок сил, называется'Эпсо». У него сзади катерпилер, спереди ковш, можно нагружать. И этот ковш так поднимается, что можно лесину взять, бревно. Возьмешь ее, поднимешь и везешь по лесу на этот грузовик и – на лесопилку. Нам двадцать семь тысяч стал грузовик и семнадцать тысяч трактор. Грузовик был подержанный, а трактор был новенький совершенно. Ну вот, они чек выписали, мы получили машину и поехали. Конечно, мы им выплатили.

И вот, там начинали работать мои сыны. Я здесь ферму продал, у меня – маленько денег, по работам не пошел никуда. Сел на наш трактор за руль и давай работать на ем. Проложил туда дорогу, офонарил. Потом давай расчищать улицу – где должна быть улица у нас. Приехал отсюда, из Орегона, тот, который хотел поселиться там тоже, купил лесопилку. На тракторе по этой дороге возить лес паршиво; и, понимаешь, стали по этой дороге ездить летом на санях, представь себе! Большой мотор, огромнейший такой, и лесопилки все оборудование затащили туда, и установили лесопилку. Ну, сначала делаем улицу, лес обрубаем, складываем его, на сани опять, тащим к лесопилке, пилим там материалы, копим на домики.

Потом, конечно, начали расследовать, как рыбалка. Мы еще раньше думали заняться рыболовством. Летом ездили, смотрели, как рыбачат, какие нужны снасти, какие судны, как чего. Ну, так выглядели, что люди всяко, и на лодках рыбачат – значит, хорошо: мы тоже что-нибудь будем делать. Отсюда еще, вот, на следующий год стали подъезжать те, которые уже там имели вклад, по кусочку земли.

А на следующий год купили два старых катера, понимаете, на которых уже американцы не хотели ездить рыбачить, ну – по двенадцать лет. За две тысячи долларов. А лайсенс²²³³ в то время покупать не нужно было, только оформление – двести долларов. Двести долларов запишешь, двести долларов приложишь, пошлешь, и тебе приходит лайсенс на саймон²²³⁴. А теперь лайсенс стоит дороже, чем катер.

Ну вот, мы начали рыбачить. Первый год порыбачили, осенью разделили нашу кампанию, кинули на жребий, кому чево, и... открыли свою фабрику – строить свои катера...

Ну, и начали строить свои катера – все из фибрового стекла. Первый катер был у нас'Урал». Я его именно для себя строил, как организатор. И вот, начали выпускать катера. Через год у нас уже десять тысячных катеров было. Правительство тогда нам заявило, что:«Вы должны назвать свое общество рыбальное». Как? Мы посоветовались, значит, и решили так:»Русский флот» –"Рашн флит». Вы знаете, сейчас этот'Рашн флит» уже все рекорды побивает, всех американцев. Сейчас уже больше ста суднов, больше десятка фабрик, которые выпускают эти рыболовные катера. Вот как русские делают!

Какой образец мы взяли, чертеж какой? Да это, конечно, надо рассказывать. Мы немножко обман сделали. Ну, и, в то же время, мы правы, потому что положение такое.

Там открыл фабрику один американец, и мы все были у него рабочие, мы именно. И у него работая, мы узнали весь его секрет. Конкуренция в Америке, знаете? А он не догадался, что из нас, может быть, такая фальшивка будет. Мы у него же купили катера, перевернули катер, сняли с него форму и давай лепить. Он туда приезжает и говорит:

– Так вы с моего сняли!

Мы нечестно сделали, это я правильно говорю: нечестно. Но у нас не было выхода иного: тогда бы изошли деньги. Я говорю, что:

– Да, с твоего, но мы укоротили, он не твой уже.

А там по закону так: если на фут, на полфута не точно, как у него, хотя с него снял, – имеешь право, суд уже не судит. А, если точно сделаешь, уже ты не правый. Мы еще не были подданные, нам еще не разрешалось тридцать футов – двадцать пять только. Мы на пять футов отрезали и начали делать.

Ну, конечно, он пообижался, мы поизвинялись, что положение, мол, такое и такое. После этого, конечно, он, если наши заказывали у него, подписку брал, что: «Вы мне обещаете не снимать с моего катера больше». Это нечестность наша была. Но, ведь... не везде честно люди живут. А, в конце концов, его фабрика остановилась, и он распродал свои формы. И наши же у него купили. Ну и вот, начали строить.

А сейчас, конечно, уже не та форма – может быть, с той же, но ее расширили, увеличили. В общем, что-то там делают, я не знаю. Мои сыны там сейчас, внуки да все эти родственники. Там их уже три-четыре фабрики в этом поселке. Такие катера строят, что... Вот так и начинали в начале.

Ну, я пятнадцать лет порыбачил. И мне стало относиться на сердечное переживание большое. Потому что ведь на море, Вы знаете, кто, говорят, на море не бывал, тот от усердия Богу не молился. И Николе, да. Бывал так, Вы знаете: идешь ночью, захватывает ночь, а тебе еще восемь часов идти надо открытым морем и нигде нет захода. А тебя уже начинает ставить. Знаете море, открытое море? Ветерок вроде небольшой, а он усиливается, он усиливается, и вот ты как все равно, что утенок. Знаешь, какие это настроения и энергия? Не видать ничего, и радара нет.

Как шли, на что? По солнцу-то идешь и идешь, горы-то видать, хотя и ночь. Там же ночи-то во время рыбалки белые, светло, так что опасности нет. Но опасно то, что зайти некуда: тебя может разбить, а радио нет, попросить помощи не от кого. Ну, эти все переживания мне на сердце отнеслись. Потом я замечаю, что у меня, наверное, высокое давление получилось из-за всех переживаний. Я в то время не знал об этом высоком давлении. У меня стала голова болеть. И вот, как я пойду на море, начнет болеть, болеть, хуже, хуже. От переживаний.

Ну вот, когда мы с Галиной поженились, порыбачили – один год мы порыбачили, а потом я решил продать все это и поехал в Уругвай пешком ходить. Купил там земли. Уругвай представляете? Двадцать четыре часа только самолетом сидишь и летишь. Мы туда ездили в гости и купили там дачу. И на дачу ездили года два. Закончим рыбалку, здесь лето кончится, а там лето начинается. Здесь вьюга, а мы туда приезжаем – там весна, все цветет. А потом у нас тут ребенок родился. Ну, когда я посмотрел, что море уже на мое здоровье относится, то понял, что все это надо кончать. А у нее операция рака была, ей тоже климат не больно хороший. Можно было, конечно, прожить в Орегоне, но мы решили поехать туда.

Здесь я продал катер, продал этот лайсенс. Когда-то за двести долларов покупал, да за пятьдесят пять тысяч продал. Собралась хорошая сумма, мы поехали, сразу купили земли шестьдесят гектаров, купили полторы сотни овец, потом уже расплодилось их до трехсот. Потом поехал на аукцион да купил пятьдесят с лишним маток хорошего мясного скота. Купил на заводе хорошего породистого быка-производителя. И, вы знаете, через два года у меня уже сто пятьдесят голов было. В Уругвае. Но... тяжело, знаете: там забота была, что тебя закачает или потопит, а здесь – что скот пропадет. Это тяжело ведь смотреть. Сто тридцать летом пчел купил. Понимаете, такое хозяйство. Ну, потихонечку жили, и прожили мы там четыре года, в Уругвае.

Вот я смеялся, когда мне предлагали недавно эти, из России:"Вы приезжайте!» Я им рассказывал, как я жил, рыбачил, а потом ездил в Уругвай. Они говорят:

– Вы имеете практику, вы приезжайте к нам. И жильем наделим вот сейчас же.

Я говорю, что:

– Да, я слыхал, как у вас арендаторы работают.

И давай им рассказывать.

Как я приехал в Уругвай, я привез тридцать пять – сорок тысяч долларов. Я долларами привез, не чеком, ничем – зелеными бумажками. Пришел в банк, государственный банк, положил. Зашел в инвестиционный отдел, говорю, что я купил уже земли здесь, хочу здесь заняться – дайте мне вид на жительство. И они мне выдали. Конечно, там формальности нужны были, почти как при въезде в каждую страну.

И вот, я завел скота – я тебе рассказывал, – завел скота, купил грузовичок, купил комбайн, купил трактор, удобрения. Удобрения, когда надо их, заказываешь через их совхозную систему, а когда не надо, говоришь, чтобы не заезжали. Они ведь спрашивают, кому везти куда чего.

И вот, я посеял сразу эту землю. Первый год, когда мы ее купили, мы свеклу сеяли сахарную – на каждый гектар тысячу килограмм с удобрениями химическими. И после этого никакого удобрения не надо, можно пшеницу посеять, можно кукурузу. Я десять гектар там засеял кукурузой. И собрал два урожая: в декабре-январе убирается свекла, а в январе, с пятнадцатого января самое позднее, можно кукурузу садить, она еще выспеет. И скоро я перепахал все.

Там можно дело делать, там бюрократии нету, там все законно.

И вот, я вырастил кукурузу и повез ее продать. Никто у меня не спрашивает, я никому никакой процент не плачу ничего. Или, вот, овцы: овец надо как-то стричь. А в Уругвае вообще очень большая продуктивность шерсти, шерсть за границу идет, очень много овец. Как стрижка идет, хозяин нанимает себе рабочих, пять-шесть человек. У него моторчик, все эти приспособления. И он объезжает, прежде как стричь:

– Вы будете у нас стричь?

– Да, пожалуйста. Мы будем, да.

Значит, он распределяет работу. Они обстригают в мешки, такие мешки высокие. Каждый рулон веревочкой завяжут. По условию, заплати, значит, столько-то за работу и – два барана, это обязательно. Мясо я им даю. Барана. Они отберут, тут же заколют, которого они пожелают. Вина? А это уже, если они захотят, я им могу привезти, только уже за ихний счет, они уже тогда оплачивают это.

Вот, я приготовил шерсть, снял урожай кукурузы, снял урожай овса, если на каких гектарах посеяно было. Пшеницу я не сеял в то время. И вот, ищу, где есть какие закупатели. А там такие закупатели. Едешь:

– Что, нужно шерсть?

Спрашивают:

– А шерсть у тебя есть?

Я говорю:

– Да, есть. А сколько плотишь-то?

– Вот что.

– Нет, обожду, когда будет в два раза дороже, как ты говоришь.

Потому что у меня нужды нет продать, а я знаю, что она завтра будет уже вот такая, цена. Там по радио часто, все время публикуют цены:«На шерсть цена – вот такая-то, к такому-то числу будет вот такая-то». Ну вот, и сидишь, ждешь, когда цена поднимется так, что выше уже не бывает. Тогда везешь в одну компанию, во вторую:»Сколько даешь?» Если маленько, на сто, на двести песов меньше дает, – нет, это уже не годится, я говорю:"Ладно, поезжай». Если кто больше даст, я там продам. А если нет, я ворачиваюсь к ему. Вот такая штука.

На овес бывает закупка осенью. Все это надо знать. Овес для корма там сеется. Потому что в зимний период травы все засыхают. А зимы-то нет. Бывают там такие мороза – человек не боится. И вот, раньше посеют, он подымется, а в зимний период скота пускают на него. И вот, его выедают, выедают. Два-три раза съедят за зиму. У меня был и рогатый скот, да и безрогий скот, мясной скот, и овцы были.

И я будоражил скот: электрический провод протягивали, там автоматика стоит: овца подойдет – баф! – оно ей ударит этим, – она отскочит и больше не подходит.

И вот, придет август, когда уже начинается весна. Убираешь скота, от корня пойдет овес, и еще хороший урожай в декабре месяце получишь овса. Представляете себе?

А воды там было мало. На ферме не было ни речки, ничего, а был колодец, старый колодец. Где мы жили, здесь у нас домашний колодец был, я ему поставил большую электрическую помпу, и наливали для скота в корыта, водопои. А на той, на большой части земли – она так через дорогу была, рядом же тут, шестьдесят гектар, нет, сорок гектар, – эта была двадцать, та сорок – там старый колодец был, я поставил ветряную мельницу. Там такое практикуется: ветряная помпа, веринка. Огромная такая и очень крепкая. Английское изделие.

Ее поставить мало важно: надо поставить бассейн. Когда ветер, она все время качает и качает в бассейн. Бассейн – сорок тысяч литров! Веринка качает, давление высокое, провода идут, такая вот там шпага ставится высоко, передающие шестерни крутятся легонечко, и помпа потихонечку: сссик! ччик! И каждый раз – вшик! – плюнет туда, с литру плюнет. Хе-хе-хе. Понимаете? День и ночь. А ветра нет. А когда ветру мало, – у меня сорок тысяч литров запасу, понимаете? Сорок тысяч!

А оттуда – проведенная труба и деланный такой водопой, из цемента складенный, и автоматически – к уборной. Пока они пьют, из бассейна поступает вода. Как только перестают пить, ну что ж, выключилось все. Он опять полненький стоит.

Вообще, по всему Уругваю везде помпы, такие увалистые места. И там помпу не забьешь, очень глубоко, и воды мало. А вот колодцы копают, и он из колодца потихонечку воду выкачивает, набирает. А вот бассейн – это уже на заказ. Если большая ферма, много скота, их несколько строит таких. Он такой круглый делается, открытый. Все специалисты на это есть: из кирпича его выложат и оцементируют. Еще есть такая вроде краска, как пластик: засохнет, вода никуда не вытекает, нигде не текет, все специально.

И вот, прожили мы там четыре года. И устали. И потом, скучно. Да, скучно. Приехали сюды.

Я вот что хочу сказать.

Я высказывался тем, которые приглашали меня в Советский Союз поехать и там начать:

– Вот, у вас так бы было, что что бы я ни производил, – к примеру, я снял бы шерсть, и привез, и продавал там, где дороже мне бы дали, – и никто бы меня не просил кому-то платить какие-то проценты. Я плачу только налог государству.

Там, когда продаешь шерсть, или пшеницу, или что, тебе дается накладная, что ты такой-то продукт продал такой-то консомине²²³⁵. И обязан с этими бумагами идти в конце года платить налог. И больше ничего. Это все очень маленькое дело. Также и со скота.

Скот, когда я привожу на аукцион, меня никто не спрашивает, кто я – американец, или я там такой-то. А кричат:«Эй, руку! Давай!» Они'руку» называются, мужчины.»Эй, руку опять приехал». Ну, они меня там знают, я им овец возил, скота возил. Народ дружелюбный, дружелюбный, тем более коммерсанты, это уже известно, очень хороший народ.

Когда привозишь скот, заходишь в ихнюю контору, сразу представить должен документы. Потом – что прививку сделал. И больше ничего. Ферма моя, или арендована, это их не касается. Но, раз ты фермер, не коммерсант – коммерсант там другое дело, другая линия, – то чтоб у скота была прививка. Прививку скоту нужно сделать в свое время. Все это государственное дело, и государство объявляет в газетах и по радио, что должна с такого-то числа прививка сделаться такому-то, такому-то скоту, молодняку раньше, большим скотам тогда-то, овцам тогда-то. А потом представляются эти документы.

У меня сто шестьдесят голов скота было, триста с лишним овец расплодилося, был овес и другое. Я это все начал продавать, чтобы уезжать оттудова. Комиссионеры там есть тоже, дилеры; это посредник, он ищет покупателя. Ну, я пришел к нему, сказал, что мне надо:

– Я, вот, хочу продать.

Он:

– За сколько?

– За столько.

– А, хорошо. Это будет сделано.

Назавтра приезжает покупатель на пыльном пикапе; было, значит, сухо. Он сотни, тысячи гектар имел земли. Приехал, я пригнал скот в городьбу, он посмотрел.

– Хороший скот. Я тебе дам самую вышнюю цену сегодня.

Да, надо знать, когда продавать за цену. Потому что в зимний период скота жирного нету, у кого корма нет. А у меня корм всю зиму был, им скот жирный. И при конце зимы самый хороший момент продавать его. Я один раз на мясной комбинат – это мы с тобой, Катя, ездили? – пятнадцать козлят привозил.

И он дал мне сразу цену хорошую. А назавтра пришли два грузовика с прицепами, с вагонами, и мы туда скот загнали.

А где принимают пшеницу, всякие продукты, там большие весы. Мы заехали, свешали, потом поехали в ограду, выкатили скот, они опять снова зашли на весы, свешали, высчитали все, заплатили за весы там сколько берут, процента четыре. Поехали к ему в евону контору, выписал он мне чек – миллион с лишним ихних песов. Я же миллионер был! Хе-хе-хе-хе. Этот миллион стоит приблизительно двадцать пять тысяч долларов всего только. Ну и миллион!

Вы знаете, у них у всех так глаза повылезали, у этих местных – там русских много, они там все у меня были, – когда узнали. Я, конечно, не скрывал.

– Вот ведь дядька так дядька!

Приехали назад в Орегон. Показалось, будто я в действительности не уезжал. Это всем показалось.

Ну, видите, это очень хорошо, что я с деньгами приехал. А что бы я без денег был?

Я рассказал это все в России и говорю:

– У вас бы было так, я бы с удовольствием бросил бы все в Америке. Я же, мол, маленько могу делать, я же капитал имею. Я бы приехал и вам бы помог, и вы бы мне помогли. И мы бы жили. А у вас что?

– Вот, смотри, газета.

Я газету читаю, что, вот, им дали в колхозе арендовать землю под такой-то процент. Вот и все. Я говорю:

– А комбикорм? А проценты? А займы в банке? Если вы с колхоза четыре процента берете, а отдаете арендатору за восемь... Разве так можно? Нет. Я там в любой банк – аргентинский там, бразильский, уругвайский, парагвайский – всякие банки есть, и американский есть, – в любой банк я захожу, у него есть страховка государственная, я вложу туда деньги долларами, и мне до девяти процентов дают там.

Когда я уезжал, я сказал:"Дайте мне вот столько-то тысяч». Все сразу взять можно тоже было, но я тогда опасался, что нас кто-то видит. Знаете, это, может быть, и террористы...

Мы все деньги – вот сюда вот завязали с женой, на пояс. Шшить! – и в Америке. Поместили их в банк в тот же день. Ну, уж я вам скажу: слава Богу, отложили немножко. Если я сюда увозил тридцать пять тысяч, а потом еще получал пятьдесят, израсходовав эти, так, наверное, было немножко и больше. Вот такова наша история.

Да, это вот мои внуки. Они уже обамериканились. Но я бы хотел, чтобы, вот, Гаврюшка – ему одиннадцать лет – был чисто русским человеком. Еще будет, наверное, когда-нибудь. Я бы хотел где-то заняться каким-то хозяйством, чтобы его приучать к хозяйству. Не всем же быть инженерами, и инженерам не везде кусок хлеба. Если все инженера, так нечего будет есть тогда, вот. Я бы хотел, чтобы он главную линию знал, которую мы знаем.

У меня, вот, главное – земля. Я на море пятнадцать лет жил, и не понравилось мне: все время с болезнями там был. Доход хороший, заработки хорошие, но болезненные. Все время переживаешь. А на земле: ну, лошадь лягнула, упал, встал да пошел. А на тракторе совсем нет опасности: трактор везет-везет, хлоп! – что-то изломался, смотришь: ху ты! – масло потекло, так посмотришь, сядешь на машину, поедешь, часть возьмешь, разберешься, починишь, и поехал трактор. Я люблю – на земле. И вообще, со скотом как-то лучше.

Да-а, я бы хотел, чтобы Гаврюшка был чисто русским человеком.

Еще будет, наверное, когда-нибудь.

г. Вудберн, штат Орегон, США, май 1991 г.²²³⁶

– Ты что – настоящий русский?

Знаешь, мне все хочется настоящих русских узнать.

И пароходы хотелось посмотреть советские – как там. А на американских я бывал.

И с Солженицыным охота была познакомиться...

Есть тут брат Амброс, монах, хороший человек, всем хочет помочь. Ты его, наверное, не знаешь. Я его знаю уже лет двадцать пять, мы часто встречаемся. Он не русский, не-ет, он натуральный уже американец, брат этот Амброс. Но, знаешь, он, может, даже больше имеет крови русской, чем мы: он – от Рюрика, князь такой, а мы-то вообще не знаем, от кого. Ну, значит, я ему и говорю:

– Брат Амброс! Я хочу посмотреть советские пароходы. У нас же бывают.

А он говорит:

– А зачем?

Я говорю, что мне охота посмотреть: русские все-таки люди.

Он говорит:

– Ты знаешь что, Кирилл: ты лучше не смотри. Ты ведь не хочешь в трубл²²³⁷ попасть?

Это – недоразумение такое. Я говорю:

– Я не хочу в трубл. Только не это.

Потом я начал его спрашивать:

– Ну какой может быть трубл?

Он говорит:

– В будущем, пройдет, вот, несколько лет, кто знает, какое будет положение в нашей стране.

А в Америке уже двести с лишним лет – хорошо все, все законно, и все – порядок. Значит, мы живем почти что в раю. В общем – в раю, действительно. Потому что мы попали к умным людям. И две партии ведут их, и – все хорошо, как нужно. А он, как религиозный человек – монах ведь он – говорит:

– Смотри на историю, что, где, как царствие живет, или страна, всё люди надеются, а Бог может наказать за беззаконие, знаешь, за грехи. И, может быть, Америка будет страдать за то, что Бога у них нет. А может быть, – говорит, – даже так, что мы зайдем на пароход, а он отойдет, и нас могут сбросить или куда-нибудь увезти.

Ну, это ерунда. Он маленечко попугал нас.

Я приехал домой, жена в церковь идет, я говорю ей:

– Амбросий меня так научил: лучше не ездить на пароход, потому что мы не подданные.

Мы ведь до сих пор не подданные, еще нет. Мы – не американцы и не русские. Я вообще-то уроженец Китая.

Ну, она тут говорит:

– Тогда лучше не поедем.

Я и с ребятишками поговорил: да, лучше не надо. Ну, ладно. И до сих пор ни разу на советском пароходе я не был.

Но однажды были наши ребята. Знаешь, советский пароход приходил два года тому назад. Он заблудился, должен был прийти в Сиэтл, а зашел в наш порт. Он как рыбальный пароход был. Они приехали с Камчатки. Знаешь, где это – Камчатка?

И вот, сошли они на берег и оказались там, где мы работали, как мы называем, на елочных работах, в лесу. Да, на лесоповале. И капитан был. Мои ребята их угощали; и бражкой тоже; была у них там бражка. И сперва они подавали им, а потом те сами уже себе наливали...

Друг дружку они одарили. Одному моему сыну капитан подарил шапку, такая, знаешь, шапка – фуражка, или как ее? Часами поменялись. Шапочки такие, которые у нас стоят по пять долларов, – они сменяли. А там, в России, такая стоит, может быть, двадцать, или шестьдесят.

Хорошие ребята. Их девятнадцать человек было на пароходе: восемнадцать мужчин и одна женщина.

Ну и мои, значит, ребята приехали на пароход. Они-то думали: на советском пароходе побудем – на русских поглядим. Заходют, а тамо – такая, значит, картина. Не икона, а картина – в рамке. Как мы называем,"Святитель Никола». Да, Угодник. Ребята говорят:

– Это что такое у тебя? Это че? Вы же советские!

Потому что – на советском пароходе.

И отвечают те:

– Бывает ведь на море всякое: волны или че. И, – говорят, – он, это, помогает.

– Но вы же коммунисты?!

– У нас, – говорят, – один коммунист – помощник капитана.

Ну, побыли они на пароходе. Пароход не очень старый, новый был пароход. А уборных, знаешь, нету: так просто – дырки и все.

– Неужели у вас тут, – спрашивают, – туалета нормального нет?

– Нету, – говорят. – Просто дырки.

Меня тогда не было там; я был дома. А они сильно хотели приехать к нам. Особенно хотели бы в русской бане помыться. Да очень далеко было ехать. И долго не могли дозвониться мне. А я им говорю:"Вы остерегайтесь этих коммунистов». А вообще-то, можно было привезти их сюда: какая бы еда ни была...

Ну, потом они в магазин зашли. У них денег нету американских, а русские деньги, советские-то, там не берут. А в то время русский рубль дороже американского был. Ну вот, они и говорят:

– Давай меняться. Нам, – говорят, – разрешают.

На выпивку, когда они поедут – ну там, на бутылку водки, или сколько, – им разрешают. А больше – все. А им мяса надо было купить. И те им доллара дали: сменяли восемьсот рублей на сто долларов.

А потом их на пароход проводили. Они уже были пьяные. И когда на пароход поднимались, один ударил по лицу помощника капитана, и у того дареная шапка в воду упала.

А Солженицын приезжал к нам в семьдесят пятом году. Мне в то время тридцать лет было.

По-моему, он даже не знал, что мы тут есть.

Я вообще-то человек неграмотный, необразованный. Ну, неграмотный как: немножко писать-то умею и читать немножко умею. Гласы знаю и по крюкам петь умею.

А Солженицына я вообще-то не знал. Но у меня родственник есть, книжка ему попала Солженицына, и я немножко прочитал ее. Ну, вижу – хороший человек. А потом по радио сообщают, что Солженицын этот приезжает в Аляску. Петербург там есть, понимаешь? Я узнал и поехал с Амбросием сразу же к брату на Аляску.

Говорю ему:«Солженицын приезжает». Отвечает:»Уже тут». Он там в отеле стоял, с Наташей, со своей женой. И мы сразу же начали ему звонить.

Звонили-звонили – не дозвониться: он не хотит даже телефон брать. А хозяин там, в отеле, говорит, что он приедет вот в такое-то время в Дортмунд. Мы, значит, сразу же – к Амбросу. Я ему говорю:

– Пожалуйста, можно нам встретить его?

– Я, – отвечат он, – попрошу своих монахов его встретить.

Егошные, там, в монастыре которые, поехали и его встретили. А как встретили, привезли сразу туда, в монастырь. Это католический монастырь. И Амвросий мне сразу же позвонил, говорит:

– Солженицын приехал.

Мы с женой поехали. Приехали. А он, значит, меня не знал; сразу, это, спрашивает биографию. Ну, я им просто рассказал все: как мои родители и другие крестьяне-охотники в тридцатых годах из-под Никольска в Приморье бежали от коллективизации через Уссури. Поселок в Маньчжурии построили свой – японцы им разрешили – скот завели, землю распахали, зверя били, тигрят в тайге ловили – ну да, на продажу; старики и сейчас могут тебя этому научить, если хочешь. Японцы ни в чем им не препятствовали, только смотрели, как живем, удивлялись, записывали. А в сорок пятом году туда пришли танки с красными звездами; и многих наших похватали, и в Советский Союз увезли, в лагеря. Остальные ушли от советских на юг, поселок свой бросили, он оказался уже в Китае. Сталин требовал, чтобы ему нас выдали, но Мао Цзэдун не послушал: отпустил нас, и мы уехали кто куда – в Австралию, в Канаду, в Бразилию. В Бразилии климат тяжелый – оттуда перебрались сюда, в Орегон. А другие из Турции приехали – жениться, замуж выходить.

А как раз было Отдание Пасхи, праздник, – я их пригласил.

Он говорит:

– Мы сильно устали, не можем приехать. В Вознесение приедем, когда отдохнем.

Я их сам в Вознесение привез. И они у нас погостили.

Призвал я моих родителей, Петр Федоровича, моего брата, и дядю Абрама. Ну и, значит, зачали обедать.

Я взял, самое хорошее вино купил. Сами-то мы не пьем с базару, только – свое. А домашнее – что? – бражка. Я ему налил вино. А он видит и'Почему, – говорит, – Кирилл, вы мне – такое, а себе – другое?»

Я говорю, что:

– Это самое хорошее.

А он говорит:

– Нет. Я это не буду. Что вы сделали – только то, бражку эту. Это для меня, – говорит, – самое милое.

Ну, выпили. Он вообще-то не пьет. Только что ради нас, а так нет. Три стакашка выпил. А Наташа подходяще, жена. Ну и зачали обедать.

И он тарелку поставил и в нее – и арбузы, и пирог рыбный – все вместе. Мне это странным кажется, и я говорю:

– Что ты делаешь?

Я думаю: может, он ненормальный? Или он пьян? Или думает, что у нас тарелок других нету, всяческих? Он говорит:

– Знаешь что, Кирилл: я такую заповедь взял: до самой смерти не забыть ту тарелку, на какую, когда мы в лагерях сидели, нам все валили. Так и я, когда так ложу, всех своих друзей, всех пленных, которые в лагерях сидели, – я их всех поминаю, как мы вместе сидели.

Немножко заплакал. И мы тоже заплакали.

И я говорю, что:

– Забудьте про лагеря-то. Давайте немножко покушаем.

Ну и вот, покушали борща, потом другое. И пошли к иконе. И он зачал рассказывать, какие трудности в России были.

Но некоторые, знаешь, которые не знают истории, ничего не читали, говорят, что он раньше был коммунист.

Ну вот, побыл он у нас немного. И'Архипелаг ГУЛАГ» почитал. Читал и рассказывал много, как он в лагерях сидел. И потом еще'Один день Ивана Денисовича» мне на память подарил. Нет, не надписал, а наговорил. Но украли у меня. Он читал нам этот рассказ.

Он, наверное, более шести часов был у нас, мы сидели за столом. Он у нас и ночевал.

Я говорю потом ему:

– Мои друзья хотят тебя увидать.

– Какие друзья? – спрашивает.

– Лаера²²³⁸, – говорю, – адвокаты.

А это, знаешь, большие люди, лаера. И надо было успеть до четырех часов: лаера расходятся в четыре. И как я ему сказал, он говорит:

– Поехали. Мне тоже охота увидать их.

Я им говорил, а они мне не верили, говорили:

– Ты, может, врешь, или че?

Он на своей машине поехал, сам вел. На его машине и поехали. А у нас ведь не так ездят: хоть и нету на перекрестке машин, ты должен остановиться, раз написано'Stop». Мы подъезжаем –"Stop», а он проехал. Я говорю:

– Почему ты не остановляешься? Ведь за это сейчас, знаешь, штраф.

А он говорит:

– Если нету машин, то че остановляться – время тратить? У нас время нету.

Я говорю:

– Ты скоро когда-нибудь получишь тикет²²³⁹.

Ну, немного время прошло, он и получил.

Приехали мы к лаерам. Нет, не в Портленд, тут, в Вудберн. И я говорю, что:

– Вот, пожалуйста, – Солженицын.

Ну, все по-русски выпили. А лаера-то не русские, нет, американцы. Ну и, довольны так. Но он вскоре уехал, немного побыли.

А потом приехали пятидесятники приглашать его. Он не очень хотел к ним туда ехать, но те дожидались, и много собралось народу; и мы поехали туда.

Ну, значит, заходим. А у нас иконы наши, мы молимся. А он посмотрел – у них нету. И он спрашивает старшего:

– А вы какой веры?

Они говорят:

– Мы пятидесятники.

– Вот эту секту, – говорит он, – сейчас коммунисты в России зазирают хуже даже, чем православных.

Наша вера уже две тысячи лет существует, а ихняя – они выдумали сами.

И они пригласили его, ну, там, выпить, или съесть чего-нибудь, что они приготовили. Я ему говорю, что:

– Ну, ты, пожалуйста, выпей хоть соку немножко.

И он взял стакан, и выпил.

А когда он сказал, что:«Ваша вера не имеет никакого фундамента», – они на него так злы сделались. Они встречали его как бога...

Ну, а мне он много чего предсказал. Люди, вот, приходили которые, и он мне говорил:»Смотри, вот тот – нехороший человек». Нет, не американец, тот критик был. И мне говорит:«Ты, вот, веришь всем людям». Я верю.»А люди, которые сильные, могут обмануть». И несколько раз говорил мне так:«Будь всегда загороженный кругом».

Я говорю:

– Как так:»загороженный кругом?»

Он отвечает:

– Загороженный, – чтобы никто на тебя не сердился, зло на тебя не имел, – чтобы никто тебя из-за угла кирпичом не торнул.

Я ему подарил рубашку свою, такую вот, новую. А он – с бородой, он не побрезговал. У меня карточки есть.

Ну, расстались мы с ним. Он потом мне письмо написал. Да.

Я его скольки раз по телевизору потом видал! В Америке. В Белом дому. После того, когда он уехал, он выступал там, в Белом дому. И народу очень много было. Но там уже такие – чиновники. Тысячи народу было. Он-то говорил по-русски, а переводчик переводил. И называл их, американцев:«Вы, – говорит, – ослы». Да. И никто не заелся. В то время Картер был президент. И вот, жена Картера потом ему сказала:»Почему ты так нас называешь? Мы уже двести лет в Америке. И не ослы». Он говорит, что:«Вот, вы опускаетесь ниже коммунистов. Коммунисты у вас за плечами. Или вы думаете так же, как они? Ведь, когда Ленин учился, Карл Маркс, у которого Ленин учился, говорил:»Все они задавятся одной петлей». А Ленин говорит:«Как так можно? Это же нужно очень много веревок покупать, чтобы каждому задавиться!» И вот, Карл сказал:»Ты об них не беспокойся: у них деньги есть! Они каждый сам себе купит веревку и задушится».

Ну, смотри: я тебе наговорю! Может, большие дела наговорю? Ты не крючок? Ты не советский человек? Настоящий русский? Религиозный? Веришь в Бога?

Знаешь, мне все хочется настоящих русских узнать.

В настоящей статье кратко описывается жизнь русских людей-старообрядцев деревни Покровки, в районе Трех-Речья, – в северо-восточной части Китая. Жители этого сурового края своим напряженным трудом обратили дикую и пустынную местность в цветущий край. Многими усилиями и не всегда при благоприятных условиях они устраивали свою жизнь на чужбине.

Небольшая извилистая река с крутыми перекатами с грохотом переливается через речные камни; особенно она шумит в том месте, где берет резкий, крутой поворот. Вода в ней изумительно прозрачна, что даже видно любого размера гальку в самом глубоком месте реки. Узкой голубой лентой она проходит между гор, пересекает долины мелких речушек, принимая их в свое русло. Только в своем устье река выходит на равнину, и в этом месте она наиболее широка и течение ее плавное.

Зимой река замерзает, покрываясь толстым слоем льда, но по-прежнему, не замерзая, журчит на перекатах, не поддаваясь жестоким морозам суровой зимы. Река носит название – Илгачи. И текут ее быстрые холодные воды в другую, но гораздо большую реку Ган.

Обе стороны реки покрыты густыми зарослями кустарника, шиповника, деревьями дикой яблони и черемухи. Изредка встречается вяз, осина, ива, а иногда – тополь. Между деревьями растет малина, малоцветная смородина и рябина.

Ранней весной, как только начинает таять снег, мутные ручьи бурными потоками устремляются в реку, она быстро наполняется, затем, вздувшись, с грохотом разрывает свой зимний покров. Начинается ледоход. С шумом и треском плывут льдины, громоздясь одна на другую и, раздробившись на части, исчезают в пучине мутных вод. Иногда река выходит из берегов и, разливаясь, затопляет окрестные луга и постройки жителей на низких местах. По берегам реки виднеются лишь верхушки деревьев, пригибаемые сильным течением до самой воды. Величественной и грозной бывает река в эту пору.

Не успеет еще последний снег сойти с полей, а природа уже начинает оживать и просыпаться от долгого зимнего сна. Луга покрываются зеленью сочных трав, и кое-где уже появляются первые полевые цветочки. Распускаются почки, и деревья покрываются темно-зеленой листвой, начинают ярко цвести, наполняя воздух благоуханием. И тут взору представляется неописуемая красота: река на всем своем протяжении одевается в сказочный убор, покрываясь кудрявой каймой цветущей черемухи и яблони.

В утреннюю пору, когда долина реки окутана густым туманом и ощущается свежесть раннего легкого ветерка, в природе чувствуется какая-то особая трогательная тишина и спокойствие. Не слышно еще звуков лесных обитателей, и деревья не шумят своей листвой. Приятно и радостно в такую пору в лесу!

Природа дремлет, но уже вдали начинает белеть восток, звезды блекнут на небе, а вскоре и совсем исчезают. Огненным пламенем загорается заря, и первые лучи солнца устремляются на землю, засияв яркими красками на траве, покрытой крупными каплями росы. Неудержимо льются горячие потоки света на просыпающийся Божий мир. И вот уже все кругом зашевелилось, зашумело, запело. Воздух наполняется пением и щебетанием птиц, в траве стрекочут кузнечики, и разноцветные бабочки порхают над полями. Легко и привольно дышится в объятиях этой таинственной, своеобразной, верной природы, и трудно представить иную, более живописную картину раннего утра.

Если западная часть Трех-Речья представляет из себя луговую степь, то уже в долине реки Илгачи она переходит в лесостепь, покрытую невысокими горами, постепенно переходящими в предгорья Большого Хингана. Горы покрыты лесом, главным образом, березой, лиственницей и осиной. В степях и лесах водилось много разных диких зверей: волков, лисиц, зайцев, изюбрей, диких коз и даже иногда встречались медведи. По мере того, как увеличивалось население края, звери все дальше и дальше уходили в леса и горы.

По левую сторону Илгачи была расположена деревня Покровка. Левый берег реки довольно холмистый, возвышенный, вдоль него без особого порядка разбросаны деревянные постройки жителей, в основном, русских. Посередине деревни проходила широкая проселочная дорога, при въезде она идет, извиваясь, низиной, затем резко поднимается кверху. На самой вершине холма по левую сторону от дороги стояла старообрядческая Церковь во имя Покрова Пресвятой Богородицы. Старообрядческая община в Покровке была многочисленной, составляла примерно половину всего населения деревни. Жителями Покровки являлись, главным образом, выходцы из Забайкальского края, Западной Сибири и часть из центральной России. Через жестокие страдания прошли эти люди, оставив позади поруганную и многострадальную Родину, покинув своих родных и близких.

Нелегкой и сложной была жизнь первых поселенцев этого сурового северного края. Напряженным трудом они вели борьбу за освоение пустынной местности без каких-либо средств и помощи. Только глубокая вера в Бога воодушевляла их; для них высшим идеалом была и осталась вера отцов – вера православная. В горячем и искреннем исповедании веры черпали они духовные силы, столь необходимые для борьбы за свое существование. Вера в Бога выводила их из суеты земной жизни и открывала путь к пониманию вечных благ, указывала и определяла истинное назначение человеческого бытия. Для поклонения и прославления Господа Бога за Его милосердие к грешным людям нужна и внешняя сторона богослужения, а именно – храм Божий. В полном сознании всего этого, лишь только закрепившись на жительство вдоль берега реки, верующие первым долгом принялись за постройку храма. Было сделано обращение через протоиерея о. Иоанна Шадрина к епископу Афанасию Иркутско-Амурскому²²⁴¹ за благословением на открытие прихода, таковое вскоре было получено, и постройка храма началась. (Позднее старообрядческие приходы в Трех-Речье вошли в состав Белокриницкой митрополии²²⁴²). После окончания постройки храма в 1932 году, правящим архиереем епископом Афанасием был назначен настоятелем храма о. Иоанн Старосадчев, который прибыл в Трех-Речье из г. Харбина²²⁴³.

В постройке храма участвовали также и жители других деревень Трех-Речья, их щедрые пожертвования помогли жителям Покровки быстро выстроить бревенчатый просторный храм в центре деревни на самом высоком месте. Храм был обнесен высоким дощатым забором, и вокруг него были рассажены разные деревья. Наиболее активное участие в постройке храма принимали семьи: Чучалиных, Чепурновых, Кудиных, Чистюниных, Шахматовых, Крупиных, Дулимовых, Кабановых, Боковых, Савиных, Авдеевых, Жигалиных и многих других. Их жертвенность и постоянная забота о храме указывали на сознание ими своего христианского долга, и они с честью его выполняли.

После освящения храма о. Иоанном Старосадчевым, регулярно совершались богослужения до самого отъезда русских из Трех-Речья.

Часто обращали люди свои взоры в сторону родного края, и пред глазами вставали картины далекого, родного, прекрасного и незабываемого прошлого. Жестокая тоска сковывала сердце, тяжелый вздох вырывался из груди и крупные горячие слезы падали на чужую землю. В храме Божьем люди находили себе утешение, черпали духовные силы для преодоления жизненных испытаний и томящей тоски по родине, к которой в сердцах их навечно осталась пламенная любовь.

При церковных богослужениях помогали священнику о. Иоанну Старосадчеву псаломщик Тимофей Димитриевич Чучалин, Чистюнин Меркурий Семенович, Кабанов Феофан Кириллович, а позднее, Леонид Васильевич Ширяев, братья Георгий и Федор Прохоровы – сыновья священника о. Константина. Кроме того, читали и пели в церкви подростки, обученные Л.В. Ширяевым. Много было хороших, верующих людей, богобоязненных и добродетельных, их добрые христианские дела служили и будут служить примером для грядущих поколений.

Особо хочется остановиться на одной доброй христианской семье, глубоко почитаемой в старообрядческой среде. Это были супруги Ширяевы, Леонид Васильевич и Мария Федосеевна. Истинно христианский образ жизни, незлобивость, душевная доброта, смирение, готовность помочь любому и каждому; все это создало атмосферу общего к ним уважения и почтения. Мария Федосеевна была преподавательницей в русской школе. Эта замечательная русская женщина пользовалась общей любовью и уважением, среди учеников и родителей, а также и общественности. Леонид Васильевич обучал детей церковнославянскому чтению и пению. Его обходительность, кроткая улыбка и ласковый взгляд действовали на учеников с поразительной силой. Слушали его на занятиях внимательно и прилежно, и выполняли все заданное к следующему уроку. У него был свой особый подход к детям, как-то просто и быстро он располагал к себе детские души и умело проводил урок, делая его интересным, понятным и увлекательным.

Многое уже было достигнуто Леонидом Васильевичем со своими учениками, но преждевременная смерть оборвала его плодотворную деятельность. Старообрядцы потеряли в лице его отзывчивого, честного, доброй души человека, любимого преподавателя и искреннего друга. Этот кроткий и смиренный человек навсегда останется в памяти людей, его знающих.

В последние годы своей жизни у него открылся дар писать иконы, одна из них находится в нашем св. Благовещенско-Успенском храме в Сиднее, которая несколько лет тому назад обновилась.

Обремененные большими семьями, постоянно находясь в тяжелой обстановке крестьянского труда, такие люди, как Тимофей Димитриевич Чучалин, относились к делам церковным с исключительным прилежанием и ревностью. Церковь для Тимофея Димитриевича была главной и неотъемлемой частью его жизни. Высокого роста, сухощавый, с пристальным взглядом на добродушном лице, он с первой встречи располагал к себе и вызывал доверие. Его большие натруженные руки свидетельствовали о нелегкой жизни, глубокие морщины на лице говорили о пережитом. Никогда не повышающий своего голоса, не терпевший грубых и шумных споров, он всегда говорил спокойно и обстоятельно. Это был добрый и глубоко верующий человек.

Прямая противоположность ему был его приятель Епифан Семенович – низкого роста, коренастый, с большой окладистой бородой. Веселого, но кроткого нрава, он никогда не унывал и не огорчался. Со своей семьей он был одним из основателей прихода, да не только прихода, они с Тимофеем Димитриевичем были первые поселенцы Покровки.

Нельзя не упомянуть о большом труженике на церковном поприще Меркурии Семеновиче Чистюнине. Он исполнял не только функции старосты, но и вел полный досмотр за церковью. Постоянно следил за чистотой в храме, заботился о заготовке дров на зиму, чистил церковный двор и т.п. Кроме всего этого, он читал и пел в церкви, и помогал священнику при исполнении треб.

Невозможно индивидуально описать каждого человека в этом кратком рассказе, но судьбы и дела их во многом схожи между собой, у всех у них было особое влечение и благоговение к Церкви Христовой.

Торжественно и радостно встречали верующие праздник Светлого Христова Воскресения. В Пасхальную ночь все шли в церковь, чтобы соединиться в общей духовной радости и с трепетом услышать в полночь святые слова:"Христос Воскресе». В этот праздник в народе какое-то особое торжественное и радостное состояние, сердца преисполняются молитвенным вдохновением, общей радостью и братской любовью. Люди посещают друг друга и в троекратном пасхальном поцелуе забываются все горечи и обиды, всюду восторг и радость, всюду душевная теплота и милосердие.

По деревне, не умолкая, разносится звон колоколов. Это подростки поочередно как бы разносят благую весть о Воскресшем Христе. Люди на время удаляются от всех забот и трудностей повседневной жизни.

Основным занятием жителей Покровки было хлебопашество и животноводство. Под посев обычно распахивались южные склоны холмов в подлесных местах. В верстах семи или восьми от деревни строились так называемые заимки²²⁴⁴, иногда по несколько заимок вместе, обычно недалеко от реки или ручья.

Весной, во время посева хлебов, почти все мужское население, включая детей от шестилетнего возраста, находилось на полях. Начиналась горячая пора сева. Вставать приходилось рано, чтобы до жары успеть вспахать побольше, так как в дневной зной работа замедлялась, рабочий скот быстро выматывался из сил, да и на людей жара действовала страшно утомительно. Мальчишки-пристяжники²²⁴⁵, покачиваясь в седлах, засыпали, только сердитый оклик отцов на время сбрасывал с них дремоту. В обеденный перерыв, когда взрослые отдыхали, за рабочим скотом обычно досматривали подростки, младшие же бежали к воде купаться. Их гулким шумом наполнялась окрестность, детский крик и радостный безмятежный смех звучал не умолкая. Зов старших обрывал веселье, и мальчишки нехотя разбегались по своим местам, принимаясь за свое дело.

Урожаи, несмотря на короткое лето, бывали хорошие, особенно урожайной была пшеница, которой засевалась основная площадь пахотных земель.

В субботу после обеда все бросали работу и выезжали в деревню помыться в бане, привести себя в порядок, чтобы вечером пойти ко всенощной в церковь. Внутри церкви полумрак, лишь восковые свечи да лампады ярко мерцали перед ликами святых. В храме торжественная тишина и спокойствие, горячей молитвой верующие возлагают свои упования на милосердие и щедроты Всеблагого Бога.

Наутро начиналась Божественная Литургия. В просторном храме мужчины, одетые в русские рубахи, стояли по правую сторону, женщины же по левую. Хор, состоящий преимущественно из мужчин, пел торжественно и проникновенно, духовной радостью наполнялись сердца верующих, в храме люди смиряли свою гордыню, душевные страсти и обретали душевное утешение.

Незаметно подходит сенокосная пора и начинается упорная, напряженная работа. В короткий срок нужно запасти корм для скота на долгую и суровую зиму. Уборка урожая сокращала эти сроки, а поэтому приходилось работать с раннего утра до полной темноты, люди забывали о времени и отдыхе. Только когда случались дожди, тогда вся работа останавливалась на полях; кое-кто принимался за ремонт инвентаря, другие направлялись в лес за поспевающей ягодой. Ребятишки же с удочками (если была поблизости река) располагались вдоль берега и подолгу терпеливо ловили рыбу. В те годы леса были еще не тронуты хищнической рукой человека и в реках водилось много разной рыбы. Изредка бывали случаи, когда в нужный момент созревания хлебов подолгу не бывало дождей. Устанавливаются томительные жаркие дни, какие бывают обычно во время знойной засухи. В такие дни на небе ни облачка, багровое солнце нещадно печет и его горячие лучи, льющиеся беспрерывно на землю, опаляют растительность. Листья деревьев и трав начинают желтеть, и не так давно цветущая степь резко изменяет свой облик, становится неузнаваемой, грустной и поблекшей. В сердца людей вкрадывается волнение и мучительная тревога за посевы хлебов: все усилия и труды могут быть напрасными, гибель урожая означала разорение крестьянину.

В таких случаях, по общепринятому традиционному обычаю верующие устраивали крестный ход на поля и нивы. На простом крестьянском языке говорили:"пойти потрудиться». Обычно всегда собиралось много народу, нередко присоединялись жители соседних деревень, и вот, большая колонна нестройными рядами движется по дороге, а порой и просто по открытому полю. Несут люди хоругви, св. иконы, главным образом, запрестольные (образ Честного Креста Господня, Нерукотворный образ Христа Спасителя, Божией Матери), а также образа глубокочтимых в народе святых. Шествие это сопровождалось духовным песнопением; хор пел св. молитвы, Величания всем праздникам (Господским и Богородичным), всем святым и Божьим угодникам, псалмы и молебны. Но молебны, главным образом исполнялись у реки или источника, где совершалось малое освящение воды.

Нужно заметить, что никто не оставался равнодушным к этому величественному шествию верующих; проезжий или прохожий останавливался и благоговейно осенял себя крестным знамением, а иной проводит это шествие со слезой. Когда проходили мимо новообрядческого храма, то новообрядцы приветствовали крестный ход колокольным трезвоном.

Незабываемое впечатление осталось в памяти людей, принимавших участие в крестных ходах: с момента выхода с иконами из храма, колонну сопровождали, беспрерывно кружась в небе, ласточки и другие пташки. Пением молитв славят верующие Всевышнего Бога, а над головой не умолкая раздается переливчатое пение птиц, они как бы совместно с людьми славят Творца Вселенной. Трогательная и величественная картина! Духовным подъемом объяты верующие, сердца их трепещут, из глаз бьются слезы покаяния, духовной радости и умиления.

После того как окончится освящение воды, священник окропляет водой св. иконы, молящихся, ближайшее поле и посевы, а затем крестный ход продолжает свой путь дальше. Хождение по полям иногда продолжалось несколько дней, кроме того, посещались те деревни, где жили старообрядцы, и, если была там церковь, то совершалась вечерня и утреня, а наутро – Божественная Литургия.

После Богослужения крестный ход шел на Вознесенскую гору, где в честь Вознесения Господня был воздвигнут восьмиконечный крест, и там совершался молебен с водоосвящением. Часто бывало так, что молебен еще не окончен, а небо начинает быстро покрываться тучами и на землю падают первые капли дождя. Тогда иконы покрывались чем-либо и молебен продолжался, народ же, радуясь милости Божьей, стоял, не прикрываясь, на дожде. После окончания молебна радостные, благодаря Бога, люди расходились по домам.

В начале августа начинается уборка урожая, в это время на полях стоит несмолкаемый шум жнеек, сноповязалок. Люди усиленно спешат убрать урожай вовремя, забывая о своем отдыхе. Возможно, это самая горячая пора года, и часто можно слышать до глубокой ночи шум и говор работающих людей.

С наступлением заморозков начинается молотьба; зерно ссыпают в амбары, а лишнее сдают государству. В конце осени и в начале зимы люди освобождаются от напряженного крестьянского труда.

Прошло немало времени с той поры, как люди покинули этот благодатный край, но в памяти их вечно живы картины того далекого прошлого, сердцу близкого и незабываемого.

Большая часть древлеправославных христиан из-за постоянного никонианского гонения на истинную Церковь в России ушла на восток и со временем все дальше и дальше удалялась от центра в Сибирь, на Дальний Восток, в Амурскую область, а затем даже вынуждена была бежать в Манчжурию, в Китай.

Несмотря на трудные условия жизни во времена гонений, наши древлеправославные христиане сохранили свою веру и в таком состоянии приехали в свободные страны, где им удалось наконец получить больше религиозной информации обо всем: об истории древней Церкви, о русской древлеправославной и о митрополите Амвросии, который восстановил трехчинную иерархию древлеправославной русской Церкви – Белокриницкую иерархию. В Австралии в библиотеке Кудриных мы нашли документальные богословские подтверждения о каноничности Белокриницкой иерархии и законности присоединения митр. Амвросия, на которого возводилась клевета никонианской миссионерской пропагандой: например, обвиняли его, что будто он был крещен обливательно. Этой лживой пропаганде ранее многие верили, да и теперь есть властолюбцы, которые верят этой лжи.

В библиотеке Кудриных мы нашли такие редкие книги, как'Книга о вере», «Броня правды»,«Истинность старообрядствующей иерархии против возводимых на нее обвинений» еп. Арсения Уральского,»Исследования о крещении и святительском достоинстве Митрополита Амвросия» Ф.Е. Мельникова, и другие книги в защиту религиозной правды древлеправославной русской Церкви Христовой.

После исследования мы пришли к твердому заключению, что нет спасения без христопреданного священства, без церкви Христовой, которая для этого и создана Иисусом Христом, Богом нашим...

Илларион Фокеевич Басаргин был первым, который стал изучать историю Белокриницкой иерархии, и первым, кто сказал во всеуслышание, громким голосом о необходимости восстановления священства и старообрядческой епархии для часовенных старообрядцев²²⁴⁷ в свободном мире. Он проживает в Австралии. Но какими язвительными насмешками был встречен его смелый, мудрый призыв его же родственниками – Басаргиными и их приспешниками на Аляске!

Многие старообрядцы стали прислушиваться к его христианскому воззванию и затем начали глубже изучать Священное Писание, историю часовенных старообрядцев, историю Белокриницкой иерархии. И вот, после трехлетнего исследования этого вопроса и другие люди, которые действительно искали истину, также пришли к решающему заключению, что Христово священство вечно, и что часовенное старообрядчество происходит от одного и того же древнеправославного корня, как и древнеправославные христиане Белокриницкой иерархии, и что раньше у них были одни и те же (общие) монастыри, откуда они призывали и получали священников. Изучили и поняли, что обвинение Белокриницкой иерархии со стороны никонианской церкви и беспоповских учителей всех толков было ложно, и что по причине такой ложной пропаганды против древнеправославной русской Церкви – Белокриницкой иерархии многие беспоповцы отказались от священства и не присоединялись к этой законной христопреданной иерархии, сохраняемой Рукою Всевышнего до сего времени.

Конечно, к такому выводу пришли с великим трудом искатели правды Божией и труженики на ниве Христовой. С этой целью мы совершили исследовательское путешествие в Румынию, чтобы еще и лично, своими глазами убедиться, какова на самом деле есть Митрополия Белокриницкой иерархии и как там совершаются церковные Богослужения. Мы сами присутствовали там на многих Богослужениях во многих храмах. Познакомились и с архиереями: с митрополитом Иоасафом, епископом Киприаном, с епископом Леонидом²²⁴⁸ и с многими священниками, дьяконами, мирянами. Провели с ними открытую беседу по всем вопросам и канонам Церкви, которые нас интересовали, и о догматике.

Наши беседы с ними были совершенно откровенны и записаны на магнитофонную ленту. Кроме того, мы записали на ленту и церковные песнопения, чтение. Привезли оттуда и древнюю книгу, в которой описывается история древнеправославной русской Церкви со времен раскола Церкви п. Никоном – с XVII века. Она не противоречит нашей родословной. Наоборот, о многих фактах почти дословно рассказывает одинаково.

Все это дало нам сильный толчок к сближению с Белокриницкой иерархией, к принятию нас в лоно Матери-Церкви и еще больше зажгло сердца людей светом Христовой истины, которые ясно сознавали теперь, что без христопреданного священства и без причастия Святых тайн – нет спасения.

Нашей встрече с архиереями святой Белокриницкой митрополии много способствовал о. Тимофей Овчинников, рукоположенный там же в 1975 году. Его самоотверженная, неоценимая забота о нас продолжалась во все время наших хлопот о поставлении для нас священноиерея. Он также неутомимо продолжает вместе со своим обществом заботиться о нас, исполняя свой христианский долг и до сего времени. В настоящее время он окормляет древнеправославных христиан в гг. Сиднее и Мельбурне.

После нашего совещания с часовенными старообрядцами в поселке Ярвун (Австралия), совместно с ними был составлен призыв ко всем старообрядческим начетчикам, к часовенной братии, чтобы собрать всеобщий съезд для обсуждения вопроса о священстве. Прежде же предполагалось проводить малые (групповые) беседы с отдельными лицами, которые наиболее сведущи в св. Писании. Но все это с ненавистью было отвергнуто многими беспоповскими вождями, вмешавшимися в среду часовенных старообрядцев (беспоповцы разных толков, поморцы, коноваловцы, синьзянцы и др.), ложное учение которых о прекращении священства – о законности беспоповства – остается неизменно. Боясь, что такое ложное их учение будет раскрыто и богословски опровергнуто перед всем народом нашего часовенного согласия, они не допустили подчиненный им народ ни к одной такой беседе о священстве.

Но все-таки сторонникам восстановления священства удалось частично ознакомить верующий народ с нашим душеспасительным делом посредством отдельных брошюр и призывов, а также и путем групповых бесед.

И вот зерно, упавшее на добрую землю, в добрые сердца, зажгло их – простых богобоязненных людей – неугасимым пламенем веры в вечность христопреданного священства, что уже теперь дало свои благодатные всходы. Не оставалось ни одной семьи среди часовенных старообрядцев, где бы не говорилось о восстановлении священства. А противники священства, беспоповские учителя, не желающие упустить из своих рук незаконную духовную власть над беспоповцами, всеми силами стали чинить препятствия делу восстановления священства.

Но, в то же время, обнаружилось, что в среде часовенного старообрядчества теперь народилось много разных толков беспоповщины, чего раньше не было.

И вот, небольшая группа жителей с. Николаевска на Аляске, испытавшая духовные бесчинства, репрессии наставников-властолюбцев, решила сама приступить к достижению намеченной духовной цели своими силами. Для этого было проведено несколько решающих собраний, на которых и был избран кандидат в священники – Кондрат Созонтович Фефелов, сам бывший много лет наставником в этом селе.

В первых числах января 1983 г. в Вашингтон были отправлены ходатаи просить правительство США разрешить поездку нашего кандидата в священники в Румынию для его рукоположения в Белокриницкой митрополии. В этом нам очень помог ответственный работник'Толстовского Фонда» князь Кирилл Владимирович Голицын, который сам лично после выяснения сообщил нам о том, что Государственный Департамент удовлетворит нашу просьбу.

Получив в Государственном Департаменте надлежащее разрешение, мы сразу же обратились за визами в румынское посольство в Вашингтоне. Затем через неделю наша группа отправилась в Румынию. Она состояла из двенадцати человек взрослых и одного ребенка.

Спустя неделю поле праздника Святого Богоявления мы прибыли в Румынию, где на вокзале г. Браила нас встретил о. Фаддей со своей дочкой. Взяв такси, он привез нас в гостиницу.

Несколько дней мы посещали храмы, слушали торжественные службы, присутствовали на Божественной Литургии, знакомились с древлеправославием. Затем мы решили подать в Митрополию нашу письменную просьбу о рукоположении Кондрата Фефелова во священники. Как только получили разрешение на это рукоположение от митрополита Иоасафа и когда все документальные формальности были завершены с надлежащими инстанциями, тогда мы приступили к присоединению к Православной Старообрядческой Церкви Белокриницкой иерархии. По правилам св. отцов крещение от простецов неприемлемо, потому что оно не может равняться закону крещения от простеца страха ради смертного, поэтому мы были присоединены первым чином.

Через неделю после крещения совершались службы – Литургия святителям: 25 января св. Григорию Богослову, 27 – св. Иоанну Златоусту, а 30-го – всем трем святителям: Василию Великому, Григорию Богослову и Иоанну Златоусту.

Через 8 дней после нашего присоединения мы, шесть пар, были повенчаны.

Затем мы поехали в Славский монастырь, где пребывает преклонного возраста Высокопреосвященнейший митрополит Иоасаф. Нас сопровождали туда два священника со своими матушками. В течение трех дней мы проехали много сел и городов, где проживают в основном старообрядцы. Настоятели храмов всюду встречали нас с христианской любовью и лобызанием. Везде нас приглашали на трапезу и обильно угощали с радостными возгласами, поздравляли нас с принятием св. таинств, св. крещения, св. причащения Тела и Крови Христовой и с таинством бракосочетания. Все хотели угостить нас, но у нас не было достаточно времени, чтобы посетить каждый дом.

После нашего возвращения в Митрополию (в Браилу) был устроен радостный ужин, на котором присутствовал и владыка Киприан, и священники, сопровождающие нас. Тут же были решены все вопросы касательно предстоящего хиротонисания в первые две степени: иподьякона и дьякона. В субботу 6 февраля в храме после богослужения владыка Киприан известил, что завтра утром будет совершаться рукоположение нашего кандидата во священники – священника для Аляски, о чем он просил известить всех своих друзей и родственников.

Утром 7 февраля в храме собралось так много народу, что люди стояли плотной стеной до самых клиросов. А на клиросах было много певчих.

На совершение святого дела хиротонисания пришло шесть священников, один протопоп и два дьякона. Рукополагал нашего кандидата Кондрата С. Фефелова епископ Киприан. Митрополит Иоасаф не мог присутствовать.

Для нас здесь все казалось новым и дивным. Вся Литургия с перерывами для совершения хиротонии была великим торжеством. Вот пропел трижды лик священнослужителей из алтаря:«Кирие элейсон», что в переводе означает:»Господи помилуй». Им вторили сперва правый клирос, затем – левый. Началось облачение новопосвященного во священнические ризы. Владыка Киприан из Царских врат алтаря по частям показывал молящемуся народу священнические облачения (ризы) и при этом велегласно трижды провозглашал:«Достоин!! Достоин!! Достоин!!» Священники и дьяконы, стоявшие в алтаре вокруг святого престола, протяжно повторяли по-гречески:»Аксиос! Аксиос! Аксиос!» Им вторили клиросы то по-русски, то по-гречески:"Достоин! Аксиос!»

Когда же вывели из алтаря нашего новорукоположенного священноиерея Кондрата в иерейском облачении, то все мы, наш маленький аляскинский приход, с благодарением Всевышнему изливали слезы радости. В прошлом это, казалось, была несбыточная мечта – сегодня она стала радостной действительностью.

Затем владыка Киприан, выйдя из алтаря, стал ласково и внушительно читать наставление о. Кондрату. По окончании же наставления сам о. Кондрат коленопреклоненно благодарил владыку Киприана, иереев и всех присутствующих, и со слезами умиления обратился к своей пастве, стал ее благодарить за оказанную ему честь и просил всех их единодушно помогать ему в исполнении священнического и христианского долга, совместно и в единомыслии служить Богу. Затем мы все, приезжие, подошли под благословение владыки Киприана, а потом – под благословение о. Кондрата со слезами умиления и радости.

Через несколько дней мы должны были выезжать в обратный путь, так как истекал срок нашей визы. Для о. Кондрата было исходатайствовано продление визы на пребывание в Румынии для прохождения обучения и практики святого священнослужения в святой Митрополии, где он остался еще на несколько месяцев.

Начатое нами святое дело неуклонно растет.

Спустя два месяца в святую Белокриницкую митрополию поехала и вторая группа часовенных старообрядцев, и присоединилась там так же к святой соборной и апостольской Церкви Христовой. А через месяц вернулась в США вместе с о. Кондратом, который теперь и сам на месте совершает присоединение часовенных старообрядцев к истинной Церкви, которые изъявляют желание.

Слава Богу за все!

В южной части Кенайского полуострова в Аляске находятся несколько поселений русских староверов. Эти люди, которые продолжают соблюдать веру со времени раскола в XVII веке, странствовали по всему миру последние 200 лет и искали место, где они могли бы жить и молиться по-своему. Старшие люди в этом обществе родились в России и в Китае, и жили несколько лет в Южной Америке. Многие из них приехали в Соединенные Штаты в 1962–1965 годах и поселились в Орегоне. Через несколько лет некоторые семьи переехали на север в Канаду и в Аляску. Этот рассказ является историей одной из первых поселенцев Николаевской деревни, в которой теперь живут около 500 человек²²⁵⁰.

Почему поехали люди в Аляску? 250 лет тому назад царь Петр Великий посылал людей в Аляску за мехами. По какой причине старообрядцы приехали? Вот как мне рассказывала моя тетка Саломея Григорьевна Калугина, одна из первых, приехавших сюда.

Я не знаю, сколько лет тому назад мы приехали в Аляску, приблизительно 13 мая. В Орегоне нам стало трудно, потому что американцы окружали нас, и для пользы детей мы стали думать о переезде на другое место.

Мы стали посылать людей в Аляску, чтобы они осмотрели местность. Прохор Мартюшев и Григорий Гостевский ездили в Аляску несколько раз и нашли эту землю. Прохор и Павел Касачев поехали покупать землю. Толстовский Фонд помог им купить эту землю. Взяли землю в кредит, но дали часть денег наличными.

Собрали собрание, и Прохор спросил, кто поедет в Аляску. Желателей не нашлось, никто не хотел бросать Орегон и большие деньги. А, если поехать в Аляску, то надо будет работать тяжело и все сначала начинать.

Мой брат Прохор Мартюшев со своей семьей и наши старые родители стали собираться в Аляску. Кирилл и Владимир, женатые сыновья Прохора, тоже поехали в Аляску.

Когда они стали собираться, они пригласили моего мужа, Анисима, ехать с ними. Анисим согласился. Мы недавно приехали в Орегон из Бразилии, и у нас было мало денег; поэтому мы купили только один грузовик.

Все четыре семьи вместе взяли в долг 20-тонный самосвал и гусеничный трактор, которым можно копать землю и проводить дорогу. Загрузили трактор на самосвал и к нему прицепили грузовик. Кирилл сел за руль, и мы отправились в Аляску.

Мы ехали очень долго. Первые ночи ночевали в мотеле, а потом стали ночевать, где придется. В Канаде было холодно. Земля была немножко талая, но местами был снег. Первое воскресенье мы остановились у речки. Речка еще была не совсем талая. Ночевали тут две ночи и поехали дальше. Останавливались по дороге есть, и детей кормить, немножко размяться.

Второе воскресенье мы уже ночевали в Аляске у гор. 13 мая 1968 года мы приехали к Биллу Ребику²²⁵¹ на бугорок.

Мужики остановились у дороги, и Прохор пошел показывать им, где будут проводить дорогу. Ушли в лес и даже не заглушили мотор самосвала. Три часа они рассматривали землю, а самосвал работал все это время. Мы не знали, как выключать мотор, потому что выключатель мотора сделан по-другому.

Пришла к нам Билла Ребика жена. Она показала нам, где можно брать свежую воду, и дала разрешение ставить палатки. Когда мужики вернулись, они поставили палатки, и мы приготовились лечь спать.

На другой день мужики сделали крышу и под нее поставили дровяную печку, которую нам дали американцы. Это стала наша кухня на все четыре семьи. Американцы привозили нам рыбы, креветок²²⁵², другую пищу. Некоторые привозили одежду. Больше всех приезжали алеуты.

Через неделю моему отцу, Григорию Мартюшеву, привезли мужики трейлер. Тятину палатку превратили в баню. В субботу мы убирали палатку и топили каминку. Когда вода нагревалась в банках, мы закрывали все палаткой и мылись. Две или три субботы помылись так, потом я попросила, чтобы мой муж построил лучшую баню. Я последнее время ходила²²⁵³.

Мужики напилили лес²²⁵⁴ в городе и построили баню на санях. Когда мы поехали на свою землю, баню привезли с собой. Когда люди прибывали, то многие мылись в ней.

Когда весь снег растаял, мужики начали проводить дорогу до этого места, где сейчас деревня. Однажды поехал Анисим чистить дорогу и повез детей на тракторе в ковшике с собой. Когда Анисим приехал на место, он сбросил детей и начал работать. Когда начал чистить то место, где дети играли, они все разбежались, и Анисим принялся толкать пенек с дороги в сторону.

Некоторые дети разбежались, когда Анисим начал чистить это место, а Ольга, Кириллова дочь, и наш двухлетний сын Алеша остались. Они всегда играли вместе. Ольга была мать, а Алешка – ребенок.

Люба, наша дочь, стояла в сторонке. Она кричала что-то и махала отцу руками. А Анисим посмотрит на нее и снова работает. Потом увидал, что чья-то головка видна из-за пня. Это был Алешка.

Ольгу уже завалило землей и придавило камнем. Алешку завалило землей по пояс. Благодаря тому, что Анисим не успел еще сдвинуть пенек, только нагрузил грязь. Если бы Алешка не выставил голову, то не знаю, что бы получилось. Анисим остановился и раскопал детей. С тех пор Анисим больше никогда не стал возить детей с собой.

Анисим две недели не разгружал трок²²⁵⁵. Он хотел заняться скотоводством. Но когда приехал сюда в мае месяце, снег еще лежал кругом, то он сказал, что хочет ехать обратно в Орегон. Потом все-таки остался.

Анисим из Орегона не очень хотел ехать в Аляску. Вначале собирался, а потом не захотел ехать. Тогда Прохор сказал ему:

«Если ты не поедешь, то мы тоже не поедем, потому что только мне и моим сыновьям не поверят».

Если бы Анисим не поехал, то все бы рассыпалось.

У Билла Ребика была телка. Эта телка где хотела, там и ходила. Куда мы не пойдем, она идет за нами, но не давалась, чтобы ее гладили.

Однажды в праздник мужики пошли смотреть, куда дорогу прокладывать, и телушка пошла за ними. Когда мужики остановятся где-нибудь, она ест траву. Они пойдут дальше, и она опять идет за ними. Мужики увидали дикобраза и стали любоваться им, потому что никогда не видали дикобразов. Когда они отошли от дикобраза, телка подошла к нему и начала нюхать его, а дикобраз как поднял хвост – и всю морду телке облепил колючками. Телка не знала, то ли орать, то ли нет, так как ей стало больно от колючих игл.

Мужики хотели вытащить колючки, но телка не допустила их к себе, убежала в лес и заблудилась. Наверно, дня три не было ее дома, и долгое время она ходила с колючками. Мама просила мужиков, чтобы они поймали телку и вытащили колючки из ее морды. Но как ее поймать? Это было сделать трудно, потому что она не давалась даже прикоснуться к себе.

Хорошая телка была, она нам понравилась, и мы хотели купить ее, но Билл не продал ее нам. Но осенью продал ее американцу, потому что сено не накосил для нее. У нас тоже сена не было, поэтому мы ее не купили. Анисим мне говорил, что, если я сено накошу, то он купит эту телку. Но я в положении²²⁵⁶ была и не могла косить сено.

Моя дочь Марина первая родилась в Аляске. Я одевала ее как парнишку, в робочку²²⁵⁷. Мы жили в палатках долго, и Марине было холодно. Марину две недели не крестили. Я сильно болела. Когда выздоровела, только тогда окрестили Марину. К ее крестинам я заквасила брагу из суррогата²²⁵⁸. Тот год суррогат рано поспел на бугорке.

Иван Фролов приехал в Аляску погостить. Он пришел к нам в палатку и сел у каминки. Возле каминки квасилась брага. Посидел Иван немножко и собрался идти. Анисим начал уговаривать его, чтобы он еще посидел, а он все равно ушел, и Анисим за ним. Потом Анисим вернулся и заворчал на меня за то, что в палатке пахнет мочой, поэтому Иван даже не мог терпеть и ушел. Я ответила ему, что у нас некому мочиться. Алешка маленький, но он ходил на улицу, Марине еще месяца не было, и я ее перешпиливала вовремя. Стали искать, откуда запах идет. Анисим и я оба ходили и нюхали все везде. Анисим подошел к кастрюле с брагой, поднял покрышку и сказал:

«Фуу! Этим и пахнет. Что это такое?»

«Это брага, – я сказала. – Анка и Улитка каких-то ягод нарвали, и я заквасила брагу».

«Выброси сейчас же, чтобы не пахло!» – Анисим сказал и ушел.

Я взяла кастрюлю и пошла на улицу. Феоктиста что-то делала в'кухне» и, увидев меня, спросила, что я несу. Я ответила:

«Брагу. Она пахнет, и Анисим сказал мне ее вылить».

Феоктиста попробовала брагу и сказала:

«Ты не выливай ее, это хороший будет суррогат».

На крестинах мы все напились и не заметили, как день прошел.

«Какой это'суррогат?» – спросил тятя.

Феоктиста рассказала ему, что получилось:"Если бы Саломея вылила эту брагу, то мы бы не знали, что из этой ягоды можно квасить брагу».

Так и прозвали эту ягоду'суррогатом».

Где у нас сейчас стоит баня, там росла большая лесина. Анисим расчистил небольшое место возле этой лесины и повез меня туда. Дорога до болота была хорошая, а дальше возможно было только ехать между лесинами. Мы едем, кружась по дороге. Я Анисима спросила:

«Ты куда меня повез? Говорил, что расчистил, а сам везешь в лес».

Приехали на место.

«Эх! – я сказала. – Это все, что ты расчистил? Да еще и хвастался, что и под дом расчистил».

«А что, тебе не хватает места?» – спросил Анисим.

Он расчистил местечко под палатку и маленький промежуток через лес, место под огород.

«Ты нас сюда привезешь? – я спросила Анисима. – А девчонки наши как будут ходить в школу? Школа скоро откроется, и им будет далеко ходить пешком».

Через две недели мы переехали сюда, а детей оставили на бугорке с дедушкой и бабушкой. Прохор жил у нас в палатке. По утрам я вставала готовить завтрак, а Анисим с Прохором уходили проводить дорогу. Придут, покушают и опять идут работать.

Первый дом построили Прохору. Потом начали строить нам дом.

Анисим начал копать подполье трактором. Половину прокопал, и трактор сломался. Тогда мы стали копать подполье лопатами. Выкопали немного глубже и начали строить дом. Анисим ложил прокладку и ставил стены. Я помогала прибивать гвозди. Ночью, 17 сентября по-старому, выпал снег. А мы еще не успели даже крышу покрыть и стропила не поставили. Тогда мы очень переживали, что даже не спали всю ночь. Да еще картошка была не выкопана. Утром встали и начали снег отметать, и ставить стропила. Холодно было. Через неделю мы покрыли крышу и опять стало тепло, снег растаял.

Поехали копать картошку. Выкопали ее и зарыли в землю на пашне. Поздно осенью привезли ее домой. Картошка приморозилась, и она стала сладкой. Тот год капуста не выросла. Ели мы много рябчиков, которых я сама била из винтовки. Мистер Пойндекстор²²⁵⁹ продал нам куриц, по два доллара каждая. Так что мы не были голодными, и ладно.

Однажды в воскресенье мы поехали на бугорок. Кирилл с семьей и тятя с мамой все еще жили на бугорке. А Владимир Мартюшев с его женой Татьяной в то время жили в поселке в палатке. На болоте дорога была плохая, едва проехали. У тяти была хорошая брага, мы выпили ее. За стол садились на три очереди, потому что только четыре человека помещались за стол. Когда одна группа поест, тогда садилась другая группа есть, а мама только успевала готовить и подавать.

Мы поехали домой поздно и на болоте завязли. Когда Феоктиста вылезала из грузовика, она упала и вывернула ногу. Надо было везти Феоктисту домой, а мужики все опьянели и не могли вытащить грузовик.

Прохор пошел домой пешком, виляя по дороге. Татьяна и я повели Феоктисту домой. Ведем ее, а она ругается:

«Да распроклятые эти магистрали! Из-за них только ногу изувечила!»

Шли, шли и увидели Прохора под лесиной, на нем лохматое меховое пальто. Я сказала:

«Смотрите, какой дикобраз лежит».

Но мы подняли Прохора, чтобы он помог нам проводить Феоктисту домой. Но, когда Прохор встал, его хоть самого веди. Мы все взялись под ручки и шли, и пели песню.

Добрались к нашему дому и еще выпили браги. Брага у нас была нехорошая, потому что мы ягод не собрали, а изюму не было на что купить, так что я сделала брагу из квасу. Потом сходили к Татьяне в палатку, а к Прохору уж не пошли, потому что очень поздно было.

Утром, пока земля была замерзшая, мужики пошли на болото и вытащили грузовик.

Я точно не помню, когда Кириллова палатка сгорела. Мне помнится, что она сгорела после того, как снег выпал и растаял. Это получилось, когда они жили на бугорке в палатке.

У Кирилла Мартюшева была газовая лампа. Матрена, его жена, начала наливать газ в лампу возле каминки. Каминка горела сильно, и у Матрены баночка с газом вспыхнула в руках. Она бросила все и побежала к дверям, но двери уже загорелись. Матрена быстро сообразила и разрезала палатку ножиком, и выбежала на улицу с дочкой Еленкой. У Еленки только ноги обгорели немножко. Ей было всего несколько месяцев.

Вверху на палатке лежали веники, чтобы париться в бане. Они вспыхнули огнем, и все загорелось. Тятя еще в то время был здоровый, и он быстро забежал в палатку и вытащил Ольгу на улицу.

«Ой мама, я сгорела!» – Ольга стонала и ползала на четвереньках от боли. Волосы у Ольги были заплетены в коски, которые не сгорели, а только обгорели остальные волосы. Губы обгорели, что не узнаешь их, а зубы все шатались.

Приехала машина'Скорой помощи» и увезла Матрену с Еленкой в больницу. Они хотели Ольгу тоже взять, но доктор посмотрел на нее и сказал, что она все равно не выживет. Тятя унес Ольгу к себе в трейлер. Она пожила всего два часа и умерла.

Мужики были в Анкоридже. Они поехали в Хомер ненадолго, а потом сами решили ехать в Анкоридж. Они сказали Матрене, чтобы она известила нас об их решении, но с ней вот что получилось. Когда мужики вернулись домой, только остались остатки обгоревшей палатки.

Татьяна и я всю ночь переживали и не могли уснуть, потому что мужики не вернулись домой. Мы вначале думали, что они у тяти загуляли, потому что у него была хорошая брага. Но потом уже стало двенадцать часов ночи, и их все не было. Я утром встала, больная, отстряпала, и пришел Прохоров сын, Оська.

«Ты ничего не знаешь?» – спрашивает меня Оська.

Я напугалась, думала, что-то случилось с мужиками. Но Оська сказал, что у Матрены палатка сгорела. Мне сразу стало худо, и я спросила его, все ли сгорели.

«Нет, – сказал Оська.– Ольга умерла, а Матрену с Еленкой увезли в больницу. С парнишками ничего не случилось».

Я оставила Анку дома с детьми и пошла к Прохору. Мы с ним почти бегом пошли на бугорок. У Феоктисты болела нога, и она не пошла. Когда мы пришли на бугорок, где палатка горела, там только угли одни остались. Книги²²⁶⁰ догорали, и ветер перелистывал листы.

Если бы Прохор приехал сюда ночью с Томом Симмонсом²²⁶¹, то они бы спасли ящики с книгами. Ящики стояли под крышей возле палатки. Дорога была очень плохая, а Том Симмонс с его женой приехали в деревню на джипе. Они сказали Прохору, что палатка горит, а он растерялся и не знал, что делать. Он не поехал с ними, а потом жалел и думал, что, может быть, он бы смог спасти книги.

Колька и Андрюшка перешли жить к Прохору. Когда Феоктиста начинала зажигать лампу, Андрюшка сразу убегал из дому. Он очень долго боялся. Тятю с мамой перевезли в деревню, они не захотели жить одни на бугорке, без Матрены. Матрену с Еленкой увезли в Анкоридж в больницу.

У нас были большие трудности с водой. Один американец сказал Прохору, что цементные трубы хороши для проводки воды, и Прохор уехал в Кенай покупать эти трубы. А в Кенае ему кассир сказал, что цементные трубы нехороши для воды, и что ими только проводят сур²²⁶².

Привезли трубы домой и начали проводить воду из деревни, но, как только начали копать яму, трактор сломался. Увезли трактор в Хомер, сварщик сварил то, что сломалось, и опять взялись за работу. Анисим трактором сталкивал чащу и копал яму, а мы прокладывали трубы. Даже Татьяна, Феоктиста и я помогали. Мужики соединяли трубы и смазывали их мазью.

Когда трактор начал заваливать трубы землей, камень упал и сломал трубу. «Вы осторожнее заваливайте их», – Прохор сказал.

Проложили трубы до болота. На болоте тек ручей, и земля была сырая. Мы решили делать так – прокопать немножко, две или три трубы проложить и скорее закопать, чтобы вода не накоплялась. Проложили трубы, но, когда начали закапывать, трактор опять сломался.

Увезли поломанные части трактора в Анкоридж. Пока направляли трактор, наверно, месяц прошел.

Уже зима наступала. Земля стала замерзать, и другие трубы нельзя прокладывать. На другой год провели пластмассовые трубы, и поэтому вода стоила вдвое дороже. Было трудно, пока снегу не было. Надо было ходить по воду на ручей. Когда выпал снег, тогда мы катали большие комки снегу и ложили их в пластмассовые кадушки, и варили все из снеговой воды. В баню также. Таяли снег и выливали в тазики, чтобы была холодная вода. Во время Великого поста провели электричество. Тогда-то мы ожили. У нас была электрическая печка, привезена с Орегона. Анисим здесь купил подержанную стиралку. Перед Пасхой мужики съездили в Анкоридж и купили ледники²²⁶³.

Первый год дети даже не перешли из класса в класс, потому что шибко тяжело было ходить к остановке автобуса по снегу, и они не всегда ходили. Вы сами знаете, какая здесь погода, глубокий снег и сильный ветер. Сколько раз получалось, что они подходили к остановке и опаздывали от автобуса, так как он подождет детей немножко и уходит. Дети со слезами уходили домой, мокрые и холодные. Много раз мужикам приходилось ездить за детьми. Выпадал глубокий снег, и они не могли идти домой. Анисим садился на большой трактор и ехал за ними.

На второй год уже прибавился народ. Привезли в деревню трейлер и мистер Кяшь²²⁶⁴ учил детей в нем. Мистер Кяшь был хороший учитель и разговаривал по-русски, только у него шибко много недостатков было. То у него жена или дети заболели, то друзья приехали, и он часто не приезжал учить детей.

Наш Алешка тоже учился у него. Марья, моя сестра, спросила меня, почему мы послали такого маленького ребенка в школу. А я говорю:

«Ну, а что? Раз время пришло, пусть ходит в школу, и все».

«Какое же время? – спросила Марья. – Ему только четыре года сейчас, в марте только будет пять».

А мы в документы не посмотрели и послали Алешку в школу рано. Анисим сказал учителю, что Алешке нет еще пяти лет, и мы решили взять его домой. Но мистер Кяшь сказал Анисиму, что Алешка не мешает ему и очень хорошо учится. Тогда мы оставили Алешку в школе. Мистер Кяшь учил только два или три месяца. Мистер Мор²²⁶⁵ начал учить после него и учит до сих пор.

Меньше года проучились в трейлере. Народу стало больше, и дети не помещались в трейлере. Стало шибко тесно, и Федор с Ананием построили два маленьких дома для школы. Мистер Мор учил старших детей в одном доме, а другой учитель, мистер Валенский²²⁶⁶, учил младших детей в другом.

Когда жили на бугорке, мы молились каждое воскресенье утром в тятином трейлере. Потом мы собирались все вместе и разговаривали.

Мы купили корову через год после приезда в Аляску. До этого мы покупали молоко в магазине. Купили корову в Хяппи Вялы²²⁶⁷ у Джима Нельсона. Хорошая корова была, только туго доилась. Кондратий Фефелов, Феопент Ревтов, Виктор Якунин и Григорий Ревтов купили своих коров в Матануске. (Они приехали в Аляску весной, через год после нас.)

Сено косили косами. Я и Марья косили сено вместе, наш покос выкосим, потом косим их. Когда косили наш покос, Феоктиста к нам присоединилась.

«Я тебе покошу сено, а ты дай мне несколько курочек», – Феоктиста сказала. Она покосила несколько дней, и я дала ей восемь курочек.

Анку и Марьину дочь Агашку учили косить сено только на второй год. Мы три года косили сено косами.

Анка и Улитка, мои дочери, помогали мне копнить сено. Я бросала сено в кузов грузовика, а девчонки утаптывали его. Здесь сено нехорошее. В Китае было разнотравие, оно не скользкое, а здесь пырей, сколько его ни кладешь, он все сваливается. Тяжело было копнить, но все-таки скопнили. Я нагружала полный грузовик сена и привозила домой, Анисим приезжал домой с работы и сбрасывал его. (Он работал в консервной фабрике в Нинильчике.) Он сбрасывал сено на землю, а я топтала его, чтобы оно не разваливалось. На другой день опять так же.

Наша корова жила под большой лесиной. Анисим сбил небольшой сарайчик у этой лесины, и наша корова жила там все лето. Осенью поднялась гроза, подул сильный ветер, и эта лесина упала, и сломала сарайчик. Корову придавило досками, и она громко замычала. Детям показалось страшно, и они встали, и начали молиться Богу. Мы привязали корову к другой лесине, и она жила так до самой зимы. Зимой Анисим опять сбил корове маленький сарай, в котором было место, чтобы только ей развернуться. А загон он загородил проволокой. Так корова прожила целый год. Потом построили большой сарай.

Сено свалили в кучу и держали прямо в ограде²²⁶⁸. Дождь лил и снег валил на сено, и оно запрело, стало черное и нехорошее.

Через четыре года мы с Анисимом съездили в Орегон и купили там прессовщик с косилкой. Стали косить сено машиной, но опять же беда. На покосе были кочки, и машина скашивала их и прессовала вместе с сеном.

Поставили тюки сена в ограду, а зимой они начали расти и портиться. Приходилось разрубать мерзлые тюки топором. Только некоторые тюки были хорошие. Я не знаю, как бедная коровушка выжила у нас. Когда стали покосы ровные, тогда стало хорошо косить и сено было хорошее. Тогда построили место для сена.

Теплицу я сама построила через два года – четыре фута шириной и пять футов в длину. Всего один огурец вырос. Помидоров было много, но они не успели поспеть.

Через год Анисим построил мне другую теплицу, около 10 футов шириной и 15 футов в длину. В этой теплице овощи лучше росли. Мы ели много огурцов и редиски, но помидоры опять нехорошо спели. А теперь у нас больше и лучше теплица, чем те были.

Дорогу в деревне провели только от нашего дома до Прохора. Засыпали ее гравием и песком. Когда люди начали приезжать, то мы прокладывали длиннее дорогу. Феопент приехал с семьей, и они вначале ходили по грязи, потому мы проложили дорогу до них. У нас не хватало денег делать всю дорогу за раз.

Федор Басаргин пришел к нам и ругал Анисима за то, что Анисим не засыпал дорогу у них:

«Я платил вам, как другие, но все ходят по хорошей дороге, а мы не можем пройти пешком!»

Анисим сказал Федору, что сейчас нельзя работать, шибко много грязи и сырости. А Федор настаивал, что он должен засыпать, и все. Тогда Анисим привез гравий на самосвале, но, когда начал высыпать, самосвал завяз. Самосвал много времени стоял в грязи.

Здесь везде был густой лес. Бабушка Марья Мартюшева приехала и сказала:

«Те, кто раньше приехали, забрали все самые чистые места, а нам оставили один лес».

Ей ответили, что везде был лес, но она спорила:

«Да ну, посмотрите, какая земля у всех».

Бабушка Марья и ее муж жили вместе с их сыном, Автономом Мартюшевым. Они первые начали селить вторую улицу, а там ничего не было расчищено.

Я не помню, когда начали рыбачить, наверно, года через два. Первый катер купили у американцев. Григорий, Феопент, Кондратий и другие рыбачили на нем. Они научились как строить катера от американцев, и стали строить сами себе новые катера.

Весной Артемий Полушкин и Кондратий Фефелов купили лесопилку. Поставили ее на сани, которые сделаны из бревен, и притащили ее в деревню. Все дети помогали пилить. Лесопилка еще была не полностью закончена, поэтому приходилось отгребать опилки и отбрасывать бруски в сторону. Всем хватало работы.

Через три или четыре года Анисим опять хотел обратно поехать в Орегон. Я не хотела ехать, но согласилась. Мать, братья, сестры у него все жили в Орегоне, и он хотел около них жить. Я сшила себе юбки из толстого материала, в которых я могла бы работать на ягоде. Анисим поехал в город позвонить своему брату, Корнилию. У братьев что-то не сошлось, и Анисим решил не ехать в Орегон. И так мы остались здесь.