К вопросу о Лозаннской конференции⁵⁰ (Лозаннская конференция и энциклика папы Пия XI Mortalium animes)

Свободен бо сый от всех всем себе поработих, да множайшия приобрящу. Бых Иудеем яко Иудей... бых немощным яко немощен... всем бых вся, да всяко некия спасу.

(1Кор 9:19–22).

Любы долготерпит, милосердствует... не превозносится… не

цщет своих си... не радуется о неправде, радуется же о истине, вся покрывает, всему веру емлет, вся уповает, вся терпит.

(1Кор.13:4–7).

Летом 1927 года состоялась в Лозанне конференция по вопросам веры и церковного строя (on Faith and Order). Она является пока самым ярким и сильным выражением того неудержимого стремления всего христианского мира к единению, которое обнаруживается за последние годы, с особенной силой после войны.⁵¹ Она была торжественной манифестацией – конечно, еще не единства, но, во всяком случае, стремления к нему, существующего во всем христианстве. Ее прямые догматические достижения – в смысле устранения разногласий – не были существенны: разногласия были лишь констатированы без попытки примирения. Зато положительное религиозное достижение было значительно: здесь почувствовалось по-новому и с новой силой, что весь христианский мир верит и любит Господа Иисуса Христа, духовно питается Святым Евангелием и Словом Божиим с живущим в нем Духом Святым, Который дышит где хочет, и никто не знает, когда Он приходит и куда уходит. В этом состоит подлинный и добрый «панхристизм» конференции, по жесткому выражению папской энциклики «Mortalium animos», остерегающей католиков от участия в этом движении. Ибо для всех христиан⁵² воистину Христос есть один и тот же, Альфа и Омега, начало и конец, и основное значение этого факта не может заслоняться никаким разделением (как и католическим «панпапизмом», который в энциклике, очевидно, противопоставляется «панхристизму»). Хотя, конечно, в церковном сознании нет места различию между истинами веры fundamentalia и non fundamentalia (основными и неосновными (лат.) – Прим. ред., ибо все они одинаково истинны и существенны, однако остается различие в степени их проявленности (dogmata explicita и implicitа (догматы сформулированные и подразумеваемые (лат.) – Прим. ред.), а также в их взаимоотношении при обосновании. Зерном же, из которого вырастает вся христианская догматика, – исторически, не без колебаний и отклонений, медленно и с постепенностью, – является, конечно, исповедание апостола Петра на пути к Кесарию Филиппову: «Ты еси Христос, Сын Бога живаго» (Мф.16:16), и эта вера есть камень основания Церкви, и она именно была проповедана апостолами. Без этой веры нет христианства, и она в себе уже заключает возможность приятия всех догматов. Последние, однажды открытые, являются одинаково существенными, однако до времени они могли и отсутствовать в сознании, как и ныне отсутствуют – по заблуждению или ограниченности – во многих протестантских общинах. Та простота первохристианства, которую ищут благочестивые протестанты, есть именно это начальное состояние догматической веры, которую, конечно, неправильно задерживать в этой начальной стадии, но, однако, нельзя умалить и ее первоосновности. И в Лозанне было нечто от этого первохристианского света в жизненном ощущении того, что все христиане верят, и любят, и поклоняются Господу Иисусу Христу, Владыке Неба и земли, и что все они содержат единое Евангелие Царствия. (Формально это выразилось в единодушном и единогласном принятии первого отчета о миссии Церкви в мире – Евангелии). В религиозной жизни откровением может быть иногда переживание не только новых, но и уже известных истин, однако практически забываемых и потому жизненно утрачиваемых. Таким откровением Лозаннской конференции и было соборное переживание веры во Христа и благодатное озарение от Его приближения: «Не сердце ли наю горя бе в наю, егда глаголаше нама на пути?» (Лк.24:32) Чужие и далекие, разноплеменные и разноязычные в этом стали близки друг другу: нечто совершилось, и об этом духовном событии хранят ответственную память его участники. Не следует преуменьшать также и религиозно-психологического значения личных встреч и личных связей, возникших между представителями разных исповеданий, которые доселе привыкли более обличать и анафематствовать, нежели взаимно выслушивать и понимать друг друга. Об этом писал еще кардинал Мерсье своему клиру по поводу встречи в Малине католиков с англиканами.

Les hommes sont faits pour s'aimer les uns les autres; il n'est pas rare que des cœurs mutuellement étrangers qui auraient pu, à distance, se croire ennemis, goûtent à se comprendre, un charme pénétrant qúils n'auraient pas soupçonné. C'est peut être la première fois, depuis quatre cents ans, disait l'un d'eux, que des hommes d'études, protestants et catholiques, aient pu s'entretenir avec une franchise entière pendant des heures et des heures, sur les sujets les plus graves qui intellectuellement les divisent, sans qúun instant la cordialité de leur rapports en ait été troublée ni leur confiance dans l'avenir déconcerté. Assurément, le rapprochement des cœurs n’est pas l'unité dans la Foi, mais il y est disposé.⁵³

«Pourquoi ces conversations? – ставит перед собой вопрос кардинал Мерсье и дает на него следующий ответ: – Tout d'abord, parce que je n'ai pas le droit de me dérober à une occasion qui vient à moi de faire un acte de charité fraternelle et d'hospitalité chrétienne».⁵⁴

Достаточно сопоставить с этим заявлением теперешнее запрещение католикам участвовать в съездах (conventus) с некатоликами в энциклике,⁵⁵ чтоб измерить расстояние между этими двумя датами. Теперешнее заявление apostolicae sedis (апостольского престола, т.е. Ватикана (лат.) – Прим. ред.) является особенно неожиданным в устах папы, который единение христианского мира (хотя бы и в римском понимании) объявил задачей своего понтификата. По смыслу энциклики католикам возбраняются всякие догматические встречи со всеми не-католиками, ранее нежели последние, раскаявшись в заблуждениях, не вступят в Католическую церковь, в частности, не признают Ватиканского догмата и не войдут в подчинение папе.⁵⁶ Энциклика отличается в этом предельной исключительностью, притом не в отношении к возможности соединения, о котором пока нет и речи, но даже и вне-церковного или при-церковного общения, которое в наши дни приобретает столь жизненное значение. Еще недавно происходившие Малинские собеседования с «протестантами» теперь как будто исключаются по смыслу последней энциклики. Я уже не говорю о разных формах общения с православными, которые еще так недавно допускались Римом: официально поощряемые Велеградские конгрессы, также и частные встречи богословов православных и католических, которые давали большое духовное удовлетворение, по-видимому, обеим сторонам и являются несомненно желательными и плодотворными. (Даже к участию в Ватиканском Соборе были посланы приглашения и не католикам, именно главам Православных церквей). Конечно, такая исключительность всей тяжестью ложится, прежде всего, на самих католиков, поставляемых в положение ненужной и вредной для христианского дела изолированности. Будем надеяться, что здесь она будет исправляема жизнью, но в отношении к делу Лозаннской конференции дело, очевидно, решено бесповоротно. Между тем, сама Лозаннская конференция была исполнена желания иметь в своей среде представителей католического мира, конечно, отнюдь не в качестве договаривающейся стороны, но как представителей самой могучей ветви западного христианства, для выражения своего собственного учения и для личного духовного сближения, одним словом, для тех самых целей, ради которых кардинал Мерсье благословил Малинские беседы. Бесспорно, как это неоднократно высказывалось в речах и в печати,⁵⁷ что начавшееся сближение христианского мира остается односторонним и неполным, пока от него сторонятся католики. И какова бы ни была непримиримость Ватикана, с противоположной стороны должно по-прежнему делаться все возможное, чтобы привлечь католический мир к участию в начинающемся мировом движении. К сожалению, приходится еще раз на этом примере констатировать, насколько западный церковный мир еще не изжил своего раскола и духовно болеет им.

Сильная сторона энциклики «Mortalium animos» состоит в том, что в ней ставится вопрос о самой возможности такого начинания, как Лозаннская конференция, о его догматическом смысле и предпосылках. Анализ ее в этом отношении представляет для православных тем больший интерес, что подобная же исключительность свойственна и православным кругам (католизирующего направления), хотя по существу различие между Православием и католичеством на этом примере выступает с особой яркостью.

Какова же действительная база Лозаннской конференции и междувероисповедного объединительного движения, ее догматическая предпосылка? Как оно возможно при наличии глубоких догматических расхождений? Разумеется, здесь менее всего может идти речь о какой-либо догматической амальгаме, или новом исповедании, которое возникло бы на основе соглашения путем выведения за скобку общего для всех исповедания и отбрасывания всего остального. Папская энциклика именно таким образом изображает эту задачу.⁵⁸ Однако подобный релятивизм едва ли способен кого-либо удовлетворить, кроме, может быть, мелких протестантских сект, легко возникающих путем дробления и столь же легко исчезающих путем слияния. Конечно, и их объединение само по себе есть известное благо и составляет некоторое достижение. Однако такой релятивизм, чуждый большинству исповеданий, совершенно не совместим с Православием, которое сознает себя Единой истинной Апостольской Церковью, обладающей полнотой и неповрежденностью предания и апостольским преемством иерархии. Абсолютизм Православия в этом смысле нисколько не меньше, нежели Римской церкви, хотя и различны пути их, и, конечно, для Православия также не может быть иной задачи для объединительного движения, как всех соединить в лоне Православия, «да будет едино стадо и един пастырь» (Ин.10:16. – Прим. ред.). Или, говоря словами энциклики, christianorum enim coniunctionem haud aliter foveri licet, quam fovendo dissidentium ad unam veram Christi Ecclesiam reditu (единство христиан не иначе можно поддержать, как поддерживая возвращение несогласных к единой истинной Христовой Церкви (лат.) – Прим. ред.).

Участие представителей Православных церквей, разумеется, возможно лишь на условии сохранения полноты и чистоты Православия, как это и было торжественно засвидетельствовано в особой декларации, подписанной всеми без исключения представителями Православных церквей, которые присутствовали на конференции. И однако этот догматический максимализм, совершенно естественный и неустранимый для Церкви, не заставляет православных сделать того вывода, который, исходя из того же догматического максимализма, делает Римская церковь.⁵⁹ Конечно, самым прямолинейным выводом является вовсе не общаться с еретиками, что указано и канонами. Этот вывод, не чуждый и православным кругам, едва ли является соответствующим примеру апостола Павла, который хотел для всех быть всем, да некако некия спасет (1Кор.9:22 – Прим. ред.). Действительно, каноны запрещают молиться и общаться с еретиками, однако смысл и сила этого запрещения в том, чтобы действительно не проявлялся догматический индифферентизм или даже воля к еретичествованию.⁶⁰ Когда же этой воли нет – и, напротив, есть стремление к единению во Христе, прямолинейное применение этих канонов было бы фарисейским отцеживанием комара и поглощением верблюда. Поэтому буква этих канонов справедливо оставляется одинаково и православными епископами, когда они, например, входят в общение, даже и молитвенное, с англиканами, и католическими, когда они собираются на Малинские или Велеградские беседы, конечно, также благословляя их молитвой. Молитвенное единение составляет даже особую силу подобных собраний. Разумеется, оно имеет свои границы, и притом довольно узкие. Для православных исключена возможность общения Таинств и Трапезы Господней с не-православными, которое сравнительно так легко для протестантов. (На Лозаннской конференции, отдаваясь влечению к единству, вступали в Евхаристическое общение представители протестантских общин, между собою доселе разделенных). Общение в Таинствах, предполагающее единство иерархии апостольского преемства, остается, конечно, делом еще далекого будущего (его еще нет, в силу догматических расхождений, даже между Православием и католичеством, невзирая на взаимное признание и силы Таинств, и священства).

Воинствующая ересь и схизма, раскалывающая Церковь, конечно, вызывают к себе от нее прещения и необходимую самооборону. (Это и сейчас имеет место по отношению к воинствующему сектантству). Но общества, изжившие или изживающие свою волю к разделению и ощутившие, напротив, стремление к воссоединению несмотря на совершившееся уже и сделавшееся наследственным разделение, заслуживают ли они лишь сурового отвержения с прямолинейным требованием – раскаяться и подчиниться ранее, чем осознано, почему нужно каяться и подчиняться? Может быть, это и применимо иногда в случаях индивидуальных обращений, но едва ли в этом всегда есть добрая педагогия апостольская – «для всех быть всем, да некако некия спасти».

Нужно и возможно общение между христианами, не только живущими в Церкви, но и от нее отколовшимися и даже еще не замечающими, не сознающими совершившегося отделения.

Церковь соборна не только в смысле кафоличности, которой противится всякий духовный провинциализм, но и в смысле собирания сердец – в любви и единомыслии. И соборность осуществляется в соборовании, которое может быть многочасно и многообразно. На первом Вселенском Соборе к беседам допущены были даже языческие философы, и в этом видим выразительный образ первого вселенского соборования. Соборование между разными христианскими исповеданиями, раз оно стало духовно возможным и даже необходимым, открывает широкие и неограниченные возможности сближения и догматического уразумения друга друга, которое до сих пор совершалось лишь через посредство мертвого печатного слова, без личного взаимного понимания в любви. Поэтому действительные разногласия преувеличиваются еще и взаимным непониманием. Сколько исторических ран и догматических недоразумений вследствие односторонности выражения и неточности человеческого слова может быть сглажено, а может быть, и устранено, и тем самым приближено уразумение единой церковной истины, которая побеждает неотразимостью своей. Конечно, нужно заранее отказаться от мысли о единообразии и нивелировании всех психологий и местных преданий, что вовсе и не требуется единством Церкви. Конференция не есть церковный Собор в точном смысле слова, потому что он может включать в себя только членов Церкви, но она не есть и внецерковное, чисто мирское собрание или съезд. Это есть все-таки прицерковное, а постольку уже и церковное соборование. Ведь даже оглашенные, но еще не крещенные имеют доступ к Литургии оглашенных и, стало быть, не являются чуждыми Церкви. Но те христиане, которые крещены крещением во имя Святой Троицы, всегда сохраняющим силу, и которые, следовательно, уже рождены для Церкви, каким образом оказываются вне ее? И тем более это надо сказать о тех, кто сохраняя законное священство, имеют через него и все другие Таинства, хотя и пребывают в отделении.⁶¹ Очевидно, обычные канонические и догматические различения, знающие только два состояния: принадлежности или непринадлежности к Церкви, для теперешнего положения вещей недостаточны, они должны быть утончены и усложнены. Крещение, живая вера в Господа и любовь к Нему, Святое Евангелие не остаются бессильными и бездейственными.⁶² Это и есть реальная мистическая почва для начинающегося единения, которое может возрастать. Соединение христианского мира не достигается «пактом», человеческим соглашением и измышлением. Оно может совершиться лишь вдохновением любви ко Христу и действием Святого Духа. Оно есть чудо, превышающее человеческие силы, но христиане должны молить о чуде и верить в чудо. Нельзя мириться с разделенным состоянием христианского мира, всегда надо чувствовать в сердце рану от этого разделения. И православное соборование с любовью открывает сердце и инославию ради той подлинной и искренней любви к Господу, которую последнее имеет, несмотря на то многое, чего оно не имеет, нередко по вине не современников, но исторической. Православие есть не только статика, достигнутое состояние полноты, сокровище истинной веры, сохраняемое неизменно до конца веков, но и динамика, действующая в христианском мире, его закваска, так сказать, внутренняя логика христианства. Как «душа по природе христианка» (Тертуллиан), так и церковность по силе вещей ведет к Православию в меру своего роста и углубления. И Православию устраниться от этого великого и святого дела, совершающегося в мире, было бы грехом нелюбви и нерадения. Конечно, это возлагает бремя неудобоносимое на нас, слабых и немощных, но сила Божия и в немощи совершается.

На основании сказанного Православие, оставаясь самим собой во всей своей неизменности и отнюдь не становясь в положение одной из договаривающихся сторон, имеет полную возможность соборовать с инославными христианами, помогая им в их искании единой истинной церковности. Этого требует от Церкви материнская забота и любовь к рассеянным чадам Божиим, да будут они едино во Господе и в Церкви Его.

Но почему эти соображения не могли бы иметь такую же силу и для католичества? Неужели только мнимое внешнее уничижение – вхождение в конференцию в качестве одной из многих «церквей», а не единственной? Но такая чувствительность противоречила бы духу пастырской любви, готовности для всех быть всем: разве же можно требовать, в самом деле, от протестантских исповеданий, чтобы они, оставаясь в своем теперешнем состоянии, могли иначе определить свое взаимоотношение, и разве не именовался некогда римский первосвященник servus servorum Def (раб рабов Божиих (лат.) – Прим. ред.)? Думается, что действительная, более глубокая и общая причина отстранения Рима заключается в том, что Римская церковь есть прежде всего церковноюридическая организация иерархического властвования, имеющая свое средоточие в папе, и лишь во вторую очередь единение в любви. Недаром в энциклике говорится так много о Ватиканском догмате, наряду с основными христианскими догматами, и вообще о власти римского первосвященника. Признание этой власти и подчинение ей есть prius (предварительное условие (лат.) – Прим. ред.) соборования с Римской церковью. Ватиканский догмат стал здесь впереди Никейского, папская непогрешимость заслонила Евангелие. Такое препятствие совершенно отсутствует в Православии, для которого каноническое общение является не условием, но последствием, осуществлением достигнутого церковного единства, и любовь выше закона. Поэтому оно свободно в путях соборования, которые для католичества оказываются преграждены Ватиканским догматом. Вот главный вывод, который может быть сделан на основании энциклики папы Пия XI, который начал именно с призыва к единению и соборованию на почве взаимного «иринического» сближения и ознакомления. Эти иринические устремления ныне оказываются преодолены ватиканскими. Остается надеяться, что даже и эта энциклика не закроет возможностей и путей христианского общения с представителями католической богословской мысли.

Я знаю, что против всего сказанного может быть указано на всю действительную духовную опасность интерконфессионализма. Однако прошли уже те времена, когда вообще можно было замыкаться и изолироваться от мира как бы в монастырской ограде. Церковь окружена теперь бушующей стихией, непрестанно взметающей свои волны и в ее ладью. И перед лицом враждебного антихристианского движения должны стягиваться разрозненные силы христианского воинства и искать и хотеть взаимного понимания. «Ищите и обрящете». Но, конечно, для этого нужно удерживать живую и крепкую связь с Церковью, знать свою духовную крепость, откуда можно выходить и куда возвращаться для укрепления. Эта крепость есть наша Святая, Соборная, Апостольская, Православная Церковь.

Дело Лозаннской конференции должно продолжаться в мире. Но какими путями? Очевидно, что прямое повторение ее, столь трудно осуществимое, нежелательно и даже невозможно: non bis in idem (не (повторяйте) дважды одно и то же (лат.) – Прим. ред.), и после первого шага должны следовать дальнейшие. В Лозанне совершилось всеобщее исповедание веры в Господа Иисуса Христа, Сына Божия, и на этом камне нужно утверждать Церковь Его. В Лозанне была исповедана вера в Святое Евангелие как книгу Живота Вечного, и теперь нужно выявлять эту общую веру. В Лозанне было провозглашено Никейское и апостольское исповедание веры, и ныне необходимо развернуть все его содержание. В Лозанне главной задачей было установление необходимого единства веры и исходного единомыслия, причем сознательно обходились и даже отстранялись элементы разногласия, теперь время бесстрашно приступить к обсуждению именно вопросов разногласия, в духе назидания, терпения, любви, с желанием прежде всего понять друг друга, уразуметь смысл и силу разногласия. Общий поток должен разделиться на отдельные каналы, «экуменический» порыв осуществляться в детальной работе. Должна быть создана экуменическая «символика», сравнительное вероведение христианства, однако не характера «обличительного богословия», имеющего целью нападение и оборону, но иринического обсуждения вопросов, которые сделались спорными и разделяющими. Такое любовное и мирное отношение к догматическому противнику отнюдь не означает догматического индифферентизма, которым пугает нас энциклика, ибо твердость и верность истине отнюдь не означает враждебной нетерпимости. Заблуждения нередко являются полуистинами и односторонностями мысли или даже только ее словесного выражения, «отвлеченными началами», по выражению Вл. Соловьева, которые могут найти себе соответствующее место при свете истины.⁶³

Таким образом, следует не бояться контроверс, но даже идти на них – этот путь указуется нам теперь, и успешность или неуспешность этого дела покажет, вместе с тем, и степень зрелости самого начинания, которое все равно не может задерживаться в стадии неопределенности и недоговоренности. Однако наряду с этим негативным методом контроверс должно следовать и позитивному методу взаимного знакомства с тем, что составляет истинное сокровище духовной жизни, ее особые духовные дары.

Отсюда следует, что работа догматического изучения и сравнительного знакомства с религиозной жизнью христианских общин на долгое и неопределенное время должна явиться главным делом объединительного движения. Должно начаться продолжительное предварительное соборование, подготовляющее Собор вселенского христианства. Для этой работы должны быть намечены и созданы соответствующие учреждения. Так, прежде всего, вместе с проф. Неіlег я поддерживаю мысль о создании постоянного учреждения – «экуменического института исследования» или академии, в котором приняли бы участие ученые богословы разных течений в христианстве (См. цитированную статью), причем, конечно, должна быть снова сделана попытка привлечения и католических богословов. Это учреждение могло бы устраивать богословские съезды и подготавливать материал для будущей, хотя и в отдаленном времени предстоящей, конференции. Второй задачей этого учреждения является создание экуменической литературы дискуссионного характера: журнала, сборников, книг по основным вопросам, разделяющим разные исповедания, с целью вызвать не столько «обличение», сколько догматическую беседу или даже спор, который помог бы понимать друг друга. Отсутствие такого рода литературы составляет немалое препятствие к дальнейшему сближению. «Любовь всему верит и всему надеется» (1Кор.13:7). И если обычно в догматических разногласиях естественно предполагается еретическое упорство и злая воля, то здесь можно надеяться на действительное нахождение пути к уму и сердцу противника. На путь создания соответствующего (социального) международного института с периодическим изданием уже вступила Стокгольмская конференция, и он естественно указуется и для Лозаннской.

Каковы первоочередные вопросы, которые подлежат экуменическому обсуждению или вселенскому соборованию? Это, прежде всего, вопросы экклезиологические: о природе Церкви и о священстве; о Таинствах и в особенности о Евхаристии. Сюда следует присоединить вопрос об искуплении. Но в первую очередь должен быть поставлен вопрос, прямо вытекающий из принятия Никейского Символа, – о смысле и силе почитания Богоматери (как на это я указывал еще и на конференции). Этот вопрос более всего разделяет христианский мир, и отношение к нему должно быть приведено к полной ясности. Все это предполагает долгий и трудный путь изучения, обсуждения, споров. Однако спорящими являются уже не враги, но друзья, ищущие понять друг друга, и более того, братья о Господе, хотя и доселе fratres separati (разделенные братья (лат.) – Прим. ред.).

Конечно, сказанное не исключает возможности и даже желательности общих и частных съездов для оживления братских чувств, для личных встреч и, наконец, для обсуждения отдельных вопросов, назревших и подготовленных, хотя и не в них должен лежать сейчас центр тяжести. В качестве пожелания могу выразить мысль, что первый такой общий съезд должен быть мариологическим.

Август 1928.