Чаада́ев
Чаада́ев Петр Яковлевич (1794–1856), русский религиозный мыслитель.
Родился в Москве в дворянской семье. После нескольких лет учебы в Московском университете поступил в гвардию. Во время Отечественной войны 1812 участвовал в Бородинском и других крупных сражениях. Богатство, знатность, боевые заслуги обеспечили Чаадаеву блестящую карьеру, но в 1821 он оставил службу. Поездка в Европу, знакомство с *Шеллингом, дружба с декабристами и А.С.Пушкиным – все это постепенно сформировало Чаадаева как оригинального мыслителя. Фактически он стал одним из первых самостоятельных историософов в России. Внутренний переворот, пережитый Чаадаевым в 20-х гг., придал его воззрениям глубоко религиозную, христианскую направленность. Писал Чаадаев мало. Главные его идеи были изложены в «Философических письмах», написанных (по-французски) в 1829–30-х гг. Попытка опубликовать их закончилась трагически. Первая же глава (или письмо), напечатанная в журнале «Телескоп» (1836), вызвала острые дискуссии в обществе и правительственные репрессии. Чаадаев был объявлен сумасшедшим, и за ним был установлен надзор. Такая реакция была вызвана беспощадной критикой, которой Чаадаев подверг современную ему российскую действительность. Его обвиняли в антипатриотизме и идеализации Запада. Второй упрек имел под собой основания, но первый был результатом недоразумения. Если бы книга вышла в печати целиком, критики бы убедились, что Чаадаев выступает в ней как человек, искренне преданный своей стране. Он считал, что великая миссия России заключается в соединении созерцательности Востока и активности Запада. Ориентиром для такого соединения, по мысли Чаадаева, лучше всего является универсальная католическая церковная система. Философ утверждал, что христианство призвано преобразовывать жизнь общества, а не только отдельные души. В этом он был единомышленником *Ламенне и предшественником Вл.*Соловьева. Чаяние Царства Божьего принимало у Чаадаева оттенок *хилиазма.
«Истина едина, – писал он, – Царство Божие, небо на земле, все евангельские обетования – все это не иное что, как прозрение и осуществление соединения всех мыслей человечества в единой мысли; и эта единая мысль Самого Бога, иначе говоря, – осуществленный нравственный закон. Вся работа сознательных поколений предназначена вызвать это окончательное действие, которое есть предел и цель всего, последняя фаза человеческой природы, разрешение мировой драмы, великий апокалиптический синтез».
Свой взгляд на историю как на духовное становление Чаадаев противопоставлял идеям декабристов о внешнем переустройстве общества.
Философ утверждал, что вера, в широком смысле слова, есть важнейший двигатель общественного развития и что религиозная вера не противоречит науке. Наука познает Бога в творении, и поэтому она, как и вера, идет к познанию Бога, но своим путем. Это познание развивалось в человечестве постепенно. Проблески истины появились уже в язычестве, «ранее, чем мир созрел для восприятия новых истин». «Первоначальное откровение» завершилось «двумя великими откровениями – Ветхого и Нового Завета». Эти откровения Чаадаев не отделяет от *Церкви, избегая *библиолатрии. «Никогда, – говорит он, – Божественное Слово не могло быть заточено между двумя досками какой-либо книги; весь мир не столь обширен, чтобы объять его; оно живет в беспредельных областях Духа, оно содержится в неизреченном таинстве Евхаристии, на непреходящем памятнике Креста оно начертало свои мощные глаголы».
Чаадаев настаивает на *богочеловеческой природе Священного Писания. «Дух Святой, говоря устами Своих пророков, не переделывал человеческой природы». «Работа здравой экзегезы научила меня различать в святой книге то, что является прямым воздействием Святого Духа, и то, что есть дело рук человеческих; поэтому боговдохновенность, покоящаяся на этом дивном произведении, не сможет сделать в моих глазах одинаково святым и ненарушимым каждое слово, каждый слог, каждую букву, к которым люди прибегли, чтобы передать мысль, которую Дух Святой вложил в сердца их. Чтобы стать понятным для человеческого разума, Божественное Слово должно было пользоваться человеческим языком, а следовательно, и подчиниться несовершенствам этой речи. Подобно тому, как Сын Божий, став Сыном Человеческим, принял все условия плоти, Дух Божий, проявляясь в духе человеческом, также должен был принять все условия человеческой речи; но подобно тому, как Спаситель не в каждом из актов Своей жизни торжествует над плотью, но во всей Своей жизни в ее целом, Св. Дух также торжествует над человеческой речью не в каждой строчке Писания, но в его целом».
В этой мысли мы находим первую попытку связать учение о *боговдохновенности с Халкидонским догматом.
Толкуя сказание *Шестоднева о сотворении человека, Чаадаев подчеркивал, что сущностью *теоморфизма является свобода. В этом даре проявилась кенотическая тайна, ибо, дав человеку свободу, Бог «отказался от части Своего владычества в мире». Это владычество вновь станет полным при наступлении на земле Царства Божьего. Путь к нему отражен в Священном Писании. Его образы настолько могущественны и ярки, что способны оставить неизгладимый след в сознании, «производя впечатление людей, с которыми мы жили в близком общении».
Среди этих образов в Ветхого Завета на первом месте стоит Моисей. Самым поразительным в нем, согласно Чаадаеву, было сочетание человеческой немощи с величием провозглашенных им истин. «С одной стороны – это величавое представление об избранном народе, то есть о народе, облеченном высокой миссией хранить на земле идею единого Бога... С другой стороны – человек простодушный до слабости, умеющий подавлять свой гнев только в бессилии, умеющий приказывать только путем усиленных увещаний, принимающий указания от первого встречного; странный гений, вместе и самый сильный и самый покорный из людей!» Чаадаев один из первых в русской религиозной мысли утверждал, что книги *пророков ценны не только тем, что предвозвещали будущее. «В них, – писал философ, – заключается учение; учение, относящееся ко всем временам; столь же важная часть вероисповедания, как и все прочие».
Чаадаев первый в России выступил против *мифологической теории происхождения христианства, выдвинутой в 18 в. Ш.Дюпюи и Вольнеем. Божественное происхождение христианства философ связывал с той удивительной силой, которую оно проявило в истории. «Было ли это простым человеческим действием – придать жизнь, действительность и власть всем этим разрозненным и бессильным истинам, разрушить мир, создать другой... выразить всю совокупность рассеянных в мире нравственных истин на языке, доступном всем сознаниям, и, наконец, сделать добро и правду осуществимыми для каждого?» Даже если рассматривать христианство чисто исторически как «еврейскую секту», опирающуюся на Ветхий Завет, который был лишь дополнен Иисусом Христом, оно все равно остается великим явлением и «носит на себе печать независимого действия высшего Разума, что не может быть объяснено приемами человеческой логики».
Незадолго до написания «Философических писем» русское общество волновало толкование Апокалипсиса. Оно пыталось найти в нем указания на конкретные события Нового времени (см. статью *Юнг-Штиллинг). Чаадаев считал эти поиски «смешными». «Мысль Апокалипсиса, – писал он, – есть беспредельный урок, применяющийся к каждой минуте вечного бытия, ко всему, что происходит около нас... Превосходная поэма Иоанна есть драма вселенной, ежедневная, вечная, и развязка ее не так, как в драмах, произведенных нашим воображением, но по закону бесконечности продолжается во все веки и началась с самого начала действия». Этот взгляд на Откр. стал впоследствии наиболее распространенным в библейской экзегетике.
♦ Сочинения и письма, под ред. М.Гершензона, т.1–2, М.,1913; Статьи и письма, со вступительной статьей и комментариями Б.Н.Тарасова, M.,1987; Lettres philosophiques adressées à une dame, Р.,1970.
● Гершензон М.О., П.Я.Чаадаев. Жизнь и мышление, СПб.,1908; прот. Зеньковский В., История русской философии, Париж, 1948, т.1; Ковалевский М., Ранние ревнители философии Шеллинга в России – Чаадаев и Иван Киреевский, «Русская Мысль», 1916, №12; Лазарев В.В., Чаадаев, М.,1986; Лебедев А., Чаадаев, М.,1965; Тарасов Б.Н., Чаадаев, М.,1986 (с библиографией); прот. Флоровский Г., Пути русского богословия, Париж, 19812; см. также КЛЭ, т.8; ФЭ, т.5; ФЭС.