«Общий» греческий язык (по связи с библейским)

Под названием ϰοινή¹ разумеется греческий язык в известную эпоху своего развития – в эпоху, когда сделан был перевод LXX [толковников] и написаны книги Нового Завета. Чтобы составить себе правильное понятие об этом периоде языка, необходимо проследить историю греческого языка с более раннего времени.

С незапамятных времен греческий язык делился на наречия (διάλεϰτοι). Древние сами различали их четыре: аттическое, ионическое, дорическое, эолическое. Новые лингвисты находят это деление неудовлетворительным в научном отношении и предлагают другую группировку наречий; например, известный немецкий ученый К. Brugmann делит их на 7 групп: ионическо- аттическую, дорическую, северо-западную, северо-восточную или эолическую, элидскую, аркадийскую и кипрскую, памфи- лийскую. Наречия в свою очередь подразделялись на говоры (μεταπτώσεις, ὑποδιαιϱέσεις τοπιϰαί ϰατά πόλεις, ϰατά ἔθνη). С течением времени границы между отдельными наречиями стираются, и одно переходит в другое так, что прежнее их распределение становится все менее применимым. В конце концов старые наречия постепенно совсем исчезают, и на их место появляется один «общий» язык (ϰοινή), на котором говорят во всех странах, куда проникает греческое влияние. Только с этих пор и может быть речь о едином греческом языке; раньше этого существовали лишь отдельные наречия. Начало и постепенное развитие этого процесса темно вследствие недостаточности фактических данных. Судить о нем можно только на основании более или менее вероятных предположений.

Начало этого процесса надо искать еще в V веке до Р.Х. Победа афинян над персами при Микале в 479 г. привела к заключению союза между афинянами и ионянами; Афины становятся постепенно значительным торговым центром внутри этого большого союза. Следствие этого общения было двоякое: как афиняне принимали в свой язык чуждые ему элементы от других племен, так и эти последние заимствовали аттические элементы в свои наречия. Афины имели с самого начала материальное превосходство в этом круге, но вскоре получили и духовное; а это дало преимущество и аттическому наречию. Участие союзников в афинской военной службе, привлечение их к афинскому суду приводило ионян в очень близкое и продолжительное соприкосновение с господствующим народом; еще более, пожалуй, этому способствовали помещение афинских гарнизонов в союзных городах и основание афинских колоний в областях союзников. Последние годы V века должны были особенно сильно отразиться на диалектном составе греческого языка, так как с ними совпадают два великие факта в истории Греции: Пелопоннесская война и возвышение афинской образованности на степень общегреческой. Передвижения значительных масс войска от Лакедемона до Фракии и многочисленные политические перевороты в разных городах Греции, сопровождавшиеся изгнанием побежденных на чужбину, не могли остаться без влияния на сближение племен, а следовательно, и наречий между собой. Что касается духовного преобладания Афин, то достаточно припомнить, что их наречие сделалось литературным языком всех греков, из чего мы можем далее вывести необходимое заключение, что всякий грек, желавший казаться образованным, ломал свою родную речь на аттический лад. О распространенности аттического наречия среди образованных людей других полисов Греции можно судить, например, по следующим фактам. Знаменитые софисты Протагор, Продик, Горгий, Гиппий были не афиняне и тем не менее излагали свое учение в Афинах на аттическом наречии. Знаменитый трагик Эсхил, живший некоторое время при дворе сиракузского царя Гиерона, ставил там на сцене и свои драмы, между прочим, «Персов», и, по словам его биографа, эта трагедия доставила ему большую славу: следовательно, и в дорическом городе Сиракузах были люди, вполне понимавшие аттическое наречие. Еврипид поставил на сцене одну из своих трагедий, «Андромаху», не в Афинах, а, по-видимому, в дорическом городе Аргосе. Последние годы жизни Еврипид провел при дворе македонского царя Архелая и тоже ставил там на сцене свои трагедии: стало быть, и в Македонии, если не простой народ, то, по крайней мере, двор и знать могли понимать его произведения. О том же Еврипиде есть рассказ у Плутарха («Биография Никия», гл. 29), что некоторые из афинян, попавшие в плен после поражения афинского войска в Сицилии в 413 г., спасли себе жизнь благодаря своему знанию произведений Еврипида: одни были отпущены на волю своими господами за то, что научили их тем отрывкам из его трагедий, какие они помнили наизусть; другие во время своих скитаний по острову после сражения получали пищу и воду от жителей за то, что пели им песни из его трагедий. Все это показывает, как распространено было знание аттического наречия среди греков V века. К концу V века аттический диалект становится уже общегреческим письменным языком и постепенно почти совсем вытесняет другие диалекты из прозаической литературы. Хотя письменный язык сам по себе представляет с лингвистической точки зрения мало интереса, тем не менее значение его для истории языка вообще не подлежит сомнению, так как по мере распространения образованности он все более проникает в народ и таким образом до некоторой степени объединяет наречия. А в классическую эпоху каждый был более или менее знаком с главными наречиями, потому что еще ребенком изучал в школе произведения древних поэтов.

Определить, насколько было распространено аттическое наречие в низших, необразованных слоях населения других племен, мы не можем за неимением фактических данных; можем это только предполагать у афинских союзников ионян на основании приведенных выше (с. 10–11) соображений.

Однако и аттическое наречие само не избегло обратного воздействия со стороны других диалектов, как вследствие торговых и политических сношений афинян с другими племенами Греции, так и вследствие пребывания в Афинах множества иностранцев: «метеков» (μέτοιϰοι), т. е. свободных людей, постоянно живших в Афинах, по происхождению бывших отчасти греками, отчасти варварами; торговцев, приезжавших в Афины на время из разных стран; рабов, огромное большинство которых было из варваров. Число этих иностранцев, которые едва ли могли говорить по-аттически вполне чисто, было в Афинах значительно больше числа самих афинских граждан. Неизвестный автор V века, написавший сочинение «О государстве афинян», ошибочно приписываемое Ксенофонту, делает замечание, свидетельствующее о примеси посторонних элементов к аттическому языку [диалекту] (II, 8): φωνήν πᾶσαν ἀϰούοντες ἐξελέξαντο τοῦτο μέν ἐϰ τῆς, τοῦτο δέ ἐϰ τῆς· οἱ ϰαί οί μέν (ἄλλοι) Ἕλληνες ἰδίᾳ μᾶλλον ϰαι φωνῇ ϰαι διαίτῃ ϰαι σχήματι χϱῶνται, Ἁθηναῖοι δέ ϰεϰϱαμένη ἐξ ἀπάντων τῶν Ἐλλήνων ϰαι βαϱβάϱων, τ. е. «афиняне, слыша всякие языки, взяли себе одно слово из одного языка, другое – из другого; другие эллины лучше сохранили свой язык, свой образ жизни, свою одежду, а у афинян язык представляет смесь из языков всех эллинов и варваров».

Таким образом, уже V век носит в себе задатки смешения наречий между собой вследствие их взаимодействия.

В IV веке влияние Афин на духовную жизнь греков еще усилилось, а политические события вызывали еще более тесные и частые сношения между греческими племенами; переселения сторонников побежденных партий и передвижения войск не только продолжались, но в способе ведения войны явилось изменение, в высшей степени благоприятное взаимодействию наречий; это – наемные войска, набиравшиеся из разноязычных искателей приключений. Таков был, например, греческий отряд в войске Кира Младшего, прославившийся своим отступлением под предводительством Ксенофонта: во главе этих наемников стоял спартанец; из подчиненных ему военачальников один был фессалиец, другой – аркадянин, третий – афинянин и т.д.; низшие чины представляли собой, конечно, не менее пеструю смесь племен. В какой мере такое постоянное общение разноплеменных греков, – да еще при частых переходах из одной области в другую, – должно было отражаться на языке каждого из них, можно судить по афинянину Ксенофонту: хотя он и прозван «аттической пчелой», однако уклонений от аттической речи у него много, особенно в синтаксисе и в выборе слов. Ксенофонт был человек высокообразованный и относился к словесному выражению своих мыслей вполне сознательно; сверх того, его родным наречием была именно та форма языка, которой старались подражать все грамотные греки; и тем не менее наемническая служба и сопряженные с ней скитания наложили свою печать на его речь; как же должно было сказываться влияние такого образа жизни на язык менее развитых его товарищей по ремеслу?

Но все-таки в V и IV веках, насколько мы можем судить по аттическим надписям и литературным памятникам, влияние греческих диалектов и варварских языков на аттическое наречие было еще невелико и выражалось лишь присутствием в аттическом языке некоторых чуждых ему слов, например, дорических военных терминов λοχαγός, ξεναγός, οὐϱαγός, ионических, например, πουλύπους (название рыбы), варварских, например, ἀϱϱαβών «задаток» (залог, слав, «обручение»). Поэтому заметка того неизвестного автора, будто аттическое наречие представляет собой какую-то смесь из всех языков [диалектов], вероятно, сильно грешит против истины: до времени Александра Македонского и даже до самого конца IV века афинский народ все-таки сохранял, по крайней мере в Аттике, родной язык в значительной чистоте.

С половины IV века в судьбы Греции вмешивается новый деятель – Македония. Под знаменами Александра Македонского все полисы Эллады соединились во имя одного общего дела. Благодаря ему и его преемникам эллинизм разносится и отчасти насаждается от Нила до Инда; в сферу греческого влияния втягиваются варвары, и греческая речь слышится из уст египтян, сирийцев и евреев²; первым осязательным последствием этого объединения Греции было в области языка образование так называемого «общего наречия» – ἡ ϰοινή διάλεϰτος, ἡ ϰοινή συνήθεια или просто ἡ ϰοινή.

Впрочем, понятие ἡ ϰοινή (διάλεϰτος) определялось как в древние, так и в новые времена различными учеными различно: одни – как древние, так и новые ученые – понимали под этим термином письменный, литературный язык, на котором образованные люди (οἱ πεπαιδευμένοι) также и говорили,– την ἀστειοτέϱαν ϰαι φιλόλογον συνήθειαν (Sextus Empiricus. Adversus grammaticos, § 235); другие – новые ученые – понимают термин ϰοινή как разговорный язык простых, необразованных людей; древние ученые выражались об этом языке довольно презрительно – ἡ ἐπιπολάζουσα φωνή, ἡ ἰδιωτιϰή, ἰδιωτιϰόν, ἀδόϰιμον, ἀλλοϰοτέϱως, ἒϰφυλον, βάϱβαϱον, а массу народную, говорившую этим языком, называли ἀμαθεῖς, ἰδιῶται, ἀγοϱαῖοι, σύϱφαϰες, χυδαῖοι. По первому определению, ϰοινή есть язык исключительно книжный, неживой, представляющий собой смесь из разговорного языка и старого аттического литературного предания, приближающийся то к разговорному, то к старому аттическому, смотря по степени образованности автора или по его личному вкусу. Условимся понимать под словом ϰοινή или «общий язык»,– безыскусственный, разговорный язык; а тот искусственный книжный язык будем называть «литературная ϰοινή» или «литературный общий язык».

Определить точно по годам, когда начинается и кончается ϰοινή, невозможно: каждый оборот, каждая часть речи, каждый отдел [тип] склонения и спряжения, каждое слово, каждый звук имеют свою историю; можно лишь приблизительно наметить поворотные пункты. Началом «общего языка» можно считать время около 300 года до Р. X., концом – время около 500 года по Р. X., когда уже наступает эпоха новогреческого языка, который является прямым продолжением «общего языка», а не восходит к древнегреческим диалектам, как думали некоторые ученые.

Что же такое «разговорный общий язык»? Это – вопрос спорный. Господствующий теперь в науке взгляд, представителями которого являются ученые Хатзидакис, Г. Мейер, Крумбохер, Тумб и др.,– тот, что основанием его служит разговорный аттический язык [диалект], к которому в большем сравнительно количестве примешаны элементы из ионического диалекта и в очень небольшом количестве – элементы из других греческих диалектов. Другое мнение о ϰοινή, высказанное еще древнегреческими учеными («грамматиками») и в настоящее время поддерживаемое Креймером и Дейсманом, состоит в том, что ϰοινή представляет собой пеструю смесь почти всех диалектов, в которой аттическое наречие представлено лишь одним или двумя важными элементами. Первое мнение более вероятно, как вследствие наибольшего сходства общего языка с аттическим и ионическим, так и на основании высказанного раньше предположения о распространенности аттического диалекта среди других полисов Греции.

Можно предполагать, что еще во время до Александра Македонского в области Эгейского моря образовалась своего рода ϰοινή, имевшая в своем основании аттическое наречие, к которому, однако, уже были примешаны и ионизмы. Македоняне, выступая на арену греческой истории и заимствуя греческую культуру и греческий язык, всего скорее могли познакомиться с ним от своих ближайших соседей – ионян, города которых окружали побережье Македонии, а язык этих городов и был той смесью аттического и ионического наречий, о которой мы сейчас говорили. Таким образом, греческий язык, который разнесли по Азии и Египту войска Александра Македонского, состоявшие из эллинизированных македонян и греков, был уже ϰοινή διάλεϰτος; в тех городах, где Александр и его преемники селили македонян и греков, этот же язык, естественно, становился господствующим, – все равно, к какому бы греческому полису ни принадлежали остальные его жители. Вслед за македонскими завоевателями пошли на Восток греки мирных профессий – купцы, ремесленники и т.д., а после покорения Греции римлянами в 146 г. грекам открылась дорога в Италию, Испанию, Галлию; мало-помалу все побережье Средиземного и Черного морей подпало под культурное влияние Греции, которому подчинились и сами победители ее – римляне; греческий язык постепенно завоевал весь древний мир (впрочем, главным образом Восток) и сделался международным. Ставши через это и языком варваров, ϰοινή, хотя и сохраняла главные черты аттической грамматики и словаря, тем не менее приняла и чуждые элементы, но почти исключительно в свой словарь. Впрочем, ориентализмов (восточных слов) в ϰοινή мало; гораздо больше она заимствовала латинизмов: сперва их было немного, но потом (с начала нашего летосчисления и особенно со времени Диоклетиана) число их быстро стало возрастать. Одновременно с этим внутри самой ϰοινή шел естественный процесс упрощения грамматики: многие старые формы исчезли и были заменены новыми, главным образом под влиянием аналогии, например, в III склонении дательный падеж множественного числа стал оканчиваться на -οις, как во II скл. (ἀϱχόντοις вместо ἄϱχουσι).

Кроме слов, заимствованных из других языков, в ϰοινή мы находим слова, которые в аттической литературе известны нам только из поэзии. Думать, что в ϰοινή они попали прямо из аттической поэзии, невозможно, потому что в ϰοινή они встречаются в документах, ничего общего с поэзией не имеющих и писанных людьми необразованными, например, в каком-нибудь счете за вино. Несомненно, эти поэтические слова употреблялись в живой ϰοινή, как самые обыкновенные. Каким путем они попали в ϰοινή, мы не знаем, но во всяком случае не путем литературы; вероятно, сама аттическая поэзия почерпнула их из живого народного языка – аттического или ионического, где они все время продолжали жить скрытым для нас образом и откуда они перешли в ϰοινή, а некоторые затем и в новогреческий язык.

Итак, из сказанного нами о сущности ϰοινή следует, что основанием ее служит аттический народный язык [диалект], к которому примешаны ионизмы и в ничтожном количестве элементы из других греческих наречий и в котором грамматика постепенно изменялась, главным образом упрощаясь, под влиянием аналогии; впоследствии в ϰοινή вошло значительное число латинских слов.

Древние греческие диалекты вели долгую, но тщетную борьбу: мало-помалу, одни раньше, другие позже, они были поглощены «общим языком», точно так же, как и местные языки Малой Азии – фригийский, ликийский и др. Но удивительно, как мало следов оставили в ϰοινή и греческие диалекты, и варварские языки: большая часть того, что было принято в какой-нибудь одной местности, например, из дорических форм или египетских особенностей, было потом в течение первого тысячелетия нашей эры вновь отброшено. А большая часть того, что кажется нам новым и чуждым, на самом деле есть продукт внутреннего естественного развития самой ϰοινή.

Борьба древних диалектов все-таки сильно задерживала развитие «общего языка» в старых поселениях греков; эти диалекты исчезали лишь постепенно; борьба между древними диалектами и «общим языком» длилась несколько столетий, и только с III в. по Р.Х. древние диалекты совсем вымирают, насколько мы можем судить по тому, что надписей на древних диалектах мы уже более вовсе не находим. Во время борьбы диалектов и «общего языка», надо думать, некоторое время в тех местах были в употреблении оба языка: ϰοινή сперва проникала в город, потом мало-помалу распространялась в деревне, пока, наконец, не вытесняла совершенно из употребления старые диалекты. Раньше всех исчез ионический диалект (еще в III в. до Р.Х.) на островах Эгейского моря, которые, по-видимому, и были родиной и центром распространения «общего языка»; за островами следовали ионяне в Малой Азии, затем эоляне в Малой Азии, Фессалии и Беотии; дольше всего оказывал сопротивление дорический диалект, особенно на Пелопоннесе, в Кирене и на некоторых островах вследствие обособленности этих мест от остального греческого мира (на Пелопоннесе даже до сих пор существует «цаконское» наречие, восходящее к «лаконскому» говору).

Главную роль в развитии ϰοινή играют новые сферы греческого влияния – Малая Азия и Египет, где не было старых диалектов, а потому не было и препятствий к распространению «общего языка». Центр греческой культуры со времени Александра Македонского перешел в Египет и Малую Азию; язык этих новых греческих областей теперь стал уже действовать обратно на диалекты самой Греции, уничтожая их, и одержал наконец победу над остатками дорического диалекта и даже самим аттическим наречием, которое в императорскую эпоху было само лишь одним из диалектов по отношению к ϰοινή.

Само собой разумеется, что из открытых Александром для греческой культуры новых областей не все в одинаковой степени были эллинизированы. Более всего эллинизировалась Малая Азия: в императорскую эпоху это была совершенно греческая страна с греческой культурой. Сирия и Египет были менее эллинизированы; греческий язык был, по-видимому, только в городах, тогда как в деревнях туземцы говорили на своем родном языке. Палестину едва ли можно назвать эллинизированной страной. Распространению эллинизма тут мешала религиозная нетерпимость евреев к язычникам. Греческих общин – таких, как в Сирии,– в Палестине не было, и едва ли правы те ученые, которые говорят о преобладании греческого языка, например, в Галилее во время земной жизни Иисуса Христа. Палестинские иудеи учились греческому языку, насколько он им был нужен для торговых и иных сношений с иноплеменниками; образованные иудеи знакомились с греческой литературой, но не забывали родного языка; даже для Иосифа Флавия греческий язык был чужим [см. Antiqu. XX, 12:1 по изд. В. Niese, IV, Berolini, 1890. Р. 319–320]. И в этом положении Палестина оставалась, вероятно, до времени завоевания ее арабами. Но, конечно, иудейский народ в Палестине не мог остаться совсем чуждым культурному влиянию эллинизма: это доказывает масса греческих слов, встречающихся в раввинистических творениях – в Талмудах, Мидрашах, Таргумах; а проникли они сюда не ученым путем, а прямо из разговорного народного языка: в народном языке иудеев, стало быть, было много греческих слов (а также и латинских). Несомненно, что и Иисус Христос и Его ученики примешивали немало чужеземных слов к своей «арамейской речи»: такие слова, как συνέδϱιον, διαθήϰη, παϱάϰλητος, ϰύϱιε (как обращение), – δηνάϱιον, άσσάϱιον, ϰοδϱάντης, πανδοϰεύς, πανδοϰεῖον, λεγεών и др., которые встречаются в речах Иисуса Христа, представляют собой не переводы евангелистов с «арамейского», а буквально употребленные Иисусом Христом греческие выражения среди «арамейской» речи. При случае Иисус Христос и Его ученики, по-видимому, вели разговор на греческом языке с лицами, обращавшимися к ним на этом языке. У Ин. 12, 20–21 идет рассказ о том, что «эллины» подошли к апостолу Филиппу и просили его, говоря: «Господин! Нам хочется видеть Иисуса»; нельзя думать, чтобы евангелист назвал этих людей «эллинами», если бы они, как евреи, говорили с апостолом по-арамейски. В евангельском рассказе о суде Пилата над Иисусом Христом, который мог вестись только на греческом языке, ничего не говорится о том, что при разговоре между судьей и Обвиненным возникли какие- либо затруднения относительно языка или что разговор шел через переводчика. (Вопрос о греческом языке среди иудеев подробно рассмотрен у Prof. Th. Zahn. Einleitung in das Neue Testament. T. 1, S. 24-сл. по 1-му изд. и – S. 24-сл. по 2-му изд.) [См. еще Prof. Emil Schürer. Geschichte des jüdischen Volkes im Zeitalter Jesu Christi. II³, S. 43 ff., 50 ff., 63–67; 457 (II⁴, S. 57 ff., 67 ff., 84–89; 534–535); III³, S. 93–95]

Как мы видели, древние греческие диалекты вымерли около времени Рождества Христова – одни раньше, другие позже; на их место явился «общий язык». Но несомненно, что этот язык, в существенных своих чертах всегда остававшийся неизменным на протяжении всей своей территории от Нубии до Армении, в мелочах (особенно – в произношении) не был безусловно одинаков повсюду уже вследствие того, что область его распространения была слишком велика и географически различна: Страбон, например, сообщает (VIII, 1:2), что в его время (около Р. X.) почти в каждом городе говорили различно. Иными словами: ϰοινή уже с самого начала своего существования, строго говоря, не была одинакова, а делилась на «говоры» (вроде того, как великорусское наречие делится на говоры акающие и окающие, например, московский и владимирский).

И это понятно: дорянин, например, произносил ϰοινή иначе, чем ионянин, не говоря уже об иностранцах. Конечно, такие оттенки выговора по большей части недоступны нашему наблюдению. Однако и мы можем заметить, что, например, υ в разных говорах произносилось различно: как немецкое ü, как русское i, как русское у и, вероятно, как русское ю. Необразованный египтянин не различал глухих и звонких согласных и потому, например, должен был произносить одинаково слова ἠγούμενος и οἰϰούμενος. Разновидности «общего языка» с течением времени должны были обособляться все более и более, пока этот общеэллинский язык не распался, в свою очередь, на более или менее определенно очерченные наречия, не имеющие, однако, ничего общего с наречиями древними. Эти новогреческие наречия вылились в определенную форму лишь несколько веков спустя после возникновения ποινή, в течение первого тысячелетия по Р. X.

У древних грамматиков мы находим упоминание о македонском и александрийском наречиях. Под первым надо разуметь не природный язык македонян (его даже и нельзя было бы назвать диалектом греческого языка), а тот греческий язык, который был в употреблении у македонян, т. е. ту же самую ϰοινή, может быть, с теми мелкими отличиями в выговоре, в употреблении некоторых слов и т.п., о которых мы сейчас упоминали. То же самое надо сказать и об александрийском диалекте: это опять же ϰοινή, но в том виде, как ее употребляло население Александрии. Иначе говоря,– то, что известно под именем македонского и александрийского диалектов, представляет собой не наречия, а разве лишь говоры в ϰοινή с очень незначительными особенностями.

Само собой разумеется, что ϰοινή, как и всякий живой язык, с течением времени видоизменялась и наконец обратилась незаметно в теперешний новогреческий язык с его наречиями. Время этого перехода, т. е. конец «общего языка» и начало новогреческого, определить с точностью невозможно, как и начало самой ϰοινή; приблизительно начало новогреческого языка определяют около середины первого тысячелетия по Р. X.

Все, что мы до сих пор говорили о ϰοινή, относится к ϰοινή разговорной, как мы уже упоминали. Наиболее надежными и непосредственными источниками наших сведений об этом разговорном языке служат надписи той эпохи и особенно египетские папирусы.

Папирусом называется египетское растение, из которого древние приготовляли материал для письма; этим же словом обозначаются теперь и древние документы, писанные на нем. Эти древние документы находят теперь массами в Египте, где они пролежали под песком в кучах мусора или в пирамидах десятки веков и сохранились благодаря сухости египетского климата. Впервые европейцы познакомились с ними в 1778 году, когда один европейский антикварный торговец купил такой папирусовый свиток у египетского крестьянина. Но ученые сперва мало придавали значения папирусам, и их находили не в большом количестве; только в 1877 году открытие огромной массы папирусов в египетской провинции Аль-Файюм обратило на них внимание ученых, и с тех пор стали снаряжать целые экспедиции для отыскания папирусов в Египте и начали их старательно изучать. В настоящее время листки и обрывки их, большей частью еще не разобранные, лежат целыми тысячами в разных музеях Европы (есть, между прочим, и в Петербурге)³. Папирусы заключают в себе отчасти отрывки литературных текстов; но огромное большинство их не имеет ничего общего с литературой. Содержание этих текстов чрезвычайно разнообразно: акты из управлений деревень, городов и храмов, юридические документы, арендные и наемные контракты, счета и квитанции, завещания, брачные контракты, наконец – большое количество писем «маленьких» людей. Этим разнообразием содержания объясняется богатство слов; а так как эти документы писались часто необразованными людьми, то в них мы находим нелитературные формы слов, употреблявшиеся в разговорном языке, и безграмотную орфографию, из которой иногда видно, как произносилась та или другая буква. Таким образом, папирусы имеют громадное значение для исследования позднейшего греческого разговорного языка. Большая часть их датирована не только годом, но даже и днем. Древнейшие из папирусов восходят к III веку до Р. X.⁴, наиболее поздние – к VIII веку по Р. X. Значит, мы имеем архивный материал – почти без перерыва – за период свыше тысячи лет: от эпохи царя Птолемея Филадельфа до времен ислама.

Другим, косвенным средством для ознакомления с разговорной ϰοινή служат свидетельства древних лексикографов – Фриниха, Мирида и других, где указывается, какое аттическое слово соответствует тому или другому слову «общего языка».

Наконец, о составе разговорной ϰοινή можно судить на основании современного новогреческого языка, который есть непосредственное продолжение ее, точно так же, как на основании теперешних романских языков делаются заключения о составе простонародного латинского языка.

Что касается литературного языка в эпоху ϰοινή, который образованные люди употребляли и в устной речи, то он значительно отличался от разговорной ϰοινή и приближался более или менее к старому аттическому литературному языку, смотря по степени образования автора или его вкусам и целям: сочинение, предназначенное для простого народа, конечно, было ближе к разговорному языку, чем то, которое предназначалось для образованной публики.

Нечего и говорить о том, что этот литературный «общий язык» был языком искусственным, на котором народ в собственном смысле никогда и нигде не говорил; он был приблизительно таким же искусственным языком, как наш литературный язык XVIII века, представляющий собой смесь русского и церковнославянского. Из дошедших до нас авторов на этом языке писали: Полибий, Диодор, Страбон, Плутарх, Иосиф Флавий⁵, Филон и др.; но и у них язык неодинаков относительно близости к аттическому.

Литературная ϰοινή, как мы видели, хотя бы до некоторой степени имела связь с живым языком. Но уже в I в. до Р.Х. возникает реакция, с течением времени все усиливающаяся, в пользу употребления в литературе настоящего древнего аттического диалекта. Это литературное направление называют «аттикизмом», а писателей этого направления – «аттикистами». Аттикисты держались принципа употреблять только те слова, которые встречаются у какого-нибудь аттического автора, и с презрением относились ко всем неаттическим элементам. Аристид, например, один из знаменитейших риторов II в. по Р. X., хвалится (Rhetor. II, 6), что он не употребил ни одного слова, не заимствованного из «книг», т. е. из аттических авторов (τοσοῦτον ἄν εἴποιμι, μήτε ὀνόματι μήτε ϱήματι χϱῆσθαι ἄλλοις πλήν τοῖς ἐϰ τῶν βιβλίων). Старались соблюдать, конечно, и аттическую грамматику, значительно расходившуюся с грамматикой живого языка.

Таким образом, между языком образованного общества и простого народа была целая пропасть: судя по словам Секста Эмпирика, писателя 200–250 гг. по Р. X. («Против математиков», I. 10), с необразованными людьми ученые говорили на другом языке, чем между собой: говоря со слугами, например, называли корзину для хлеба πανάϱιον, а ступку ἴγδις, тогда как в образованном обществе эти же предметы называли словами ἀϱτοφόϱιον и θυεία; ученый язык казался смешным простым людям и наоборот: ὡς γάϱ ἡ φιλόλογος (συνήθεια) γελᾶται παϱά τοῖς ἰδιώταις, οὕτως ϰαι ἡ ἰδιωτιϰή παϱά τοῖς φιλολόγοις.

Педантизм аттикистов, конечно, не мог не возбудить протестов: писать на аттическом наречии в императорскую эпоху было почти то же, что писать теперь нам на языке Остромирова Евангелия. Так, знаменитый врач II в. по Р. X. Гален, один из противников этого направления, смеется над правилами аттикистов, «занимающихся проклятой этой лженаукой», которые хотят называть капусту аттическим словом ϱάφανος (вместо ϰϱάμβη, как она называется в ϰοινή), «как будто это афиняне разговаривают с греками, жившими 600 лет назад, а не с теперешними – τοῦτο το λάχανον (την ϰϱάμβην) οἱ τήν ἐπίτϱιπτον ψευδοπαιδείαν άσϰοῦντες ὀνομάζειν ἀξιοῦσι ϱάφανον, ὥσπεϱ τοῖς πϱό ἑξαϰοσίων ἐτών Ἀθηναίων διαλεγομένων, ἀλλ’ οὐχί τοῖς νῦν Ἕλλησιν (VI, 633, 4 изд. Kühn’a). Правила аттикистов казались настолько бессмысленными, что один из остряков того времени даже сказал: «Если бы не было на свете врачей, то ничего не было бы глупее грамматиков» – εἰ μὴ ἰατροὶ ἦσαν, οὐδὲν ἂν ἦν τῶν γραμματικῶν μωρότερον (Athenaeus, XV, 2).

Однако, несмотря на протесты, учение аттикистов постепенно получило силу закона для всех последующих веков; этой силы оно не потеряло даже и в настоящее время, так как и у теперешних образованных греков литературный язык совсем не похож на язык простого народа, а заключает в себе много аттических элементов. Но велика и сила живого языка: при всех стараниях писать на чистом аттическом языке никому из аттикистов это не удалось вполне: все невольно примешивали и слова, и формы, и конструкции из современного им живого языка. Аристид, например, в том самом месте, где он хвалится своим аттикизмом (которое мы сейчас привели), сделал ошибку против аттической грамматики, поставив отрицание μήτε вместо ойте, так как в «общем языке» μή ставилось при всяком инфинитиве.

Κοινή в науке нередко называется еще «эллинистическим» языком – dialectus hellenistica, Hellenistisches Griechisch, la langue hellenistique. Это слово образовано от существительного ἑλληνιστής, которое, в свою очередь, происходит от глагола ἑλληνίζειν. Последнее значит «говорить по-эллински», причем употребляется двояко. 1) Или ему противополагается понятие «говорить по-аттически» – и тогда ἑλληνίζειν значит «говорить на общем наречии»; в этом смысле оно употреблено в следующих словах комика Посидиппа: «Эллада одна, а городов в ней много. Ты говоришь по-аттически, когда выражаешься по-своему, а мы, эллины, говорим по-эллински» (Ἑλλάς μέν ἐστι μία, πόλεις δέ πλείονες· σύ μέν ἀττιϰίζεις, ἡνίϰ’ ἅν φωνήν λέγης αὑτοῦ τιν’, οἱ δ’ Ἔλληνες ἑλληνίζομεν). В этом же смысле лексикографы-аттикисты употребляют слова Ἕλληνες, ἑλληνιϰός в противоположность к Αττιϰοί, αττιϰός. 2) Или же ἑλληνίζειν противополагается иноязычной, варварской речи, например, у Лукиана, Philopseudes, 16: ἑλληνίζων ἢ βαϱβαϱίζων,– и тогда значит просто «говорить по-гречески». Соответственно этому значению существительным ἑλληνισταί в Деян. 6,1 обозначены иудеи, говорящие по-гречески, в противоположность иудеям, говорящим по-арамейски. Ввиду этого ученый Scaliger (XVI в.) в своих Animadversiones in prolegomena Hieronymi впервые образовал прилагательное hellenisticus от древнего ἑλληνιστής по аналогии с тем, как, например, от σοφιστής древними было образовано σοφιστιϰός, – а за Скалигером и другие ученые до последнего времени понимали под выражением «эллинистический диалект» специально ту особую форму греческого языка, которую употребляли именно иудеи, т.е. своего рода «жаргон». Так, Drusius в Commentatio ad voc. Hebraic. N.T., 1582 г. пишет: vulgus litteratorum ignorat, Apostolos et Evangelistas peculiarem dialectum habuisse, quam Hellenisticam vocamus, qua usi sunt post LXX interpretes Aquila, Theodotio, Symmachus, item auctores apocryphi omnesque adeo Judaei, qui Graeco sermone quid conscribebant.

Проф. протоиерей С. К. Смирнов тоже употребляет этот термин в таком смысле: «Итак, язык эллинистический есть язык греческий, смешанный с формами еврейскими, на котором говорили иудеи» (Филологические замечания. С. XXIV). Но такое понимание едва ли правильно: έλληνισταί должно было иметь более широкий смысл и означать не только иудеев, но вообще всех варваров, т. е. людей негреческого происхождения, усвоивших греческий язык (а также греческие обычаи, греческую культуру); соответственно этому и под выражением «эллинистический диалект» надо разуметь греческий язык всех варваров в эпоху после Александра Македонского. А так как в это время «огреченные» варвары (египтяне, малоазийцы) говорили на том же «общем языке», на каком говорили и сами эллины, то понятие «эллинистический диалект» должно быть еще расширено и под ним надо разуметь просто «общий язык» или ϰοινή; как под словом «эллинизм» разумеется вся вообще эпоха, в которую греческая культура стала мировой, так и под словом «эллинистический» надо разуметь все, что относится к этой культурной эпохе, которая также называется «эллинистической». Поэтому выражения «эллинистический язык» и ϰοινή – синонимы. В таком смысле и употребляют этот термин новейшие ученые, например, Дейсман, Тумб. Однако, ввиду того, что в разное время под этим термином разумелись разные понятия, было бы полезно, чтобы каждый автор предуведомлял читателя, в каком смысле он его употребляет. Мы будем употреблять его в новейшем смысле, т.е. как синоним ϰοινή.