Мои воспоминания

Нас, видевших о.Иоанна, остается все меньше и меньше; потому и я счел возможным включить в число свидетельств живых людей и свои воспоминания.

Во многом я повторю других; но и тем подкреплю истинность их показаний. Впрочем, есть кое-что и новое, чего я не встречал у иных писателей: а нам дороги и малые подробности о жизни святого пастыря. О чудесах его я уже говорил прежде: там было рассказано и о тех новых знамениях, о коих еще никогда не было сказано. Итак, в простоте расскажу о виденном мною.

Об о.Иоанне Кронштадтском я, конечно, слышал еще в детстве. Но даже в семинарии никто никогда не сказал о нем ни одного слова. Странно!

Простые люди славословили его по всей Руси, а в школе для пастырей им не интересовались: будто его и не было.

Поступил я в Петербургскую академию. Здесь уже Кронштадт был рядом, под боком. И опять странность: никто почти не ездил к нему, за исключением отдельных студентов или небольших групп их. Не интересовались и профессора. Изредка когда-нибудь услышишь маленькое сообщение из прошлого, как он посещал когда-то свою академию, в которой учился полстолетия назад. Но и тогда не рассказывалось ничего особенного, захватывающего; потому и не зажигалось у нас желание зреть этого всемирно известного пастыря. Да и то нужно сказать, что время наше было уже прохладным – в духовном смысле. Неверующих в нашем курсе я не знал: один лишь сибиряк считался у нас «неверующим»; но и он не смел никогда говорить об этом явно. А если бы и заговорил, то встретил бы от всей массы нашего курса пренебрежение и общее отталкивание от него. Но, с другой стороны, не было и горения религиозного; вероятнее всего– этим объяснялось и наше равнодушие к о.Иоанну.

И я не в первый, а уже во второй год своего студенчества собрался с друзьями-товарищами на богомолье к о.Иоанну.

Был холодный ноябрь, но бесснежный. 25 числа, в день отдания праздника Введения, мы выехали в Кронштадт. Направились там прямо в Дом тудолюбия, созданный о.Иоанном, – о коем мы слышали или читали. Там нас, как студентов академии, приняли с вниманием. Утром нужно было вставать рано, чтобы в 4 часа уже быть в храме. Нас провели в алтарь собора. Андреевский собор вмещал, вероятно, около 5 000 человек. И он уже был полон. В алтаре, кроме нас, было еще несколько человек духовных и несколько светских лиц.

Утреню начал один из помощников о.Иоанна. А скоро, через узкую правую боковую дверь алтаря вошел и Батюшка в меховой шубе – дар почитателей. Отдавши ее на руки одному из сторожей (их было много в соборе, как увидим), он ни на кого не глядя, ни с кем не здороваясь, быстро и решительно подошел к престолу и также быстро пал на колени перед ним. Не помню: перекрестился ли на этот раз? После я заметил, что он не раз падал ниц, не крестясь – очевидно, так требовала его пламенная душа. Иногда, вместо креста, всплескивал руками; а иногда и крестился. Ясно, что для него форма не имела связывающего значения, – как и должно быть у людей, горящих духом: «Не человек для субботы, а суббота для человека», – говорил Господь. Конечно, это право принадлежит не нам, рядовым и слабым людям, а окрепшим в благодати Божией; поэтому никому нельзя искусственно подражать таким великанам...

После этого Батюшка обратился уже к присутствующим в алтаре; и со всеми нами весьма ласково поздоровался, преподав мирянам благословение.

Потом быстро оторвался от нас и энергично пошел к жертвеннику. Там уже лежала целая стопка телеграмм, полученных за день и за ночь со всех концов Руси. Батюшка не мог их сразу и прочитать здесь. Потому он с тою же горячностью упал перед жертвенником, возложил на все эти телеграммы свои святые руки, припав к ним головою, и начал тайно молиться Всевидящему Господу о даровании милостей просителям... Что потом делалось с этими телеграммами, я лично не знаю – вероятно, секретарствующие лица посылали ответы по адресам, согласно общим указаниям, данным Батюшкою. В особых случаях им самим составлялись тексты для телеграмм. Да ведь, собственно, и не в этих ответах было главное дело, а в той пламенной молитве, которая возносилась им пред жертвенником или в других местах, где захватывали его просьбы...

Между тем утреня продолжала идти своим порядком.

После шестопсалмия, во время великой ектеньи, Батюшка в одной епитрахили быстро вышел на правый клирос. На этот раз ему показалось недостаточно света, и он, подозвав одного из церковных служителей, вынул из кармана какую-то денежную бумажку и вслух сказал: «Света мало! Света!»

Очевидно, полутемнота храма не соответствовала его пламенному духу: Бог – есть Бог светов! Бог славы и блаженства! И потому о.Иоанн послал за свечами...

Подошло время чтения канонов. По Уставу полагается читать два очередных канона дня недели, а сверх того, третий канон – в честь святого, память которого совершалась в этот день. Была среда. А праздновалась, как сейчас помню, память преподобного Алипия Столпника. После я осведомился о житии этого подвижника: он стоял на столпе 53 года; а скончался 118 лет.

Из будничной же службы Октоиха полагается читать в среду первый канон Кресту, а второй– Богородице. Потом уже преп. Алипию. В тот же день, 26 ноября, есть особая служба в честь освящения киевского храма св. Георгия Победоносца и полагается праздник св. Иннокентию Иркутскому; но им службы не совершалось.

Как известно, о.Иоанн всегда читал каноны сам. Так было и на этот раз. Но как он читал! Совсем не так, как читаем мы, обыкновенные священнослужители: то есть ровно, без «выражения», певучим речитативом. И это мы делаем совершенно правильно, по церковному учению с древних времен: благоговение наше пред Господом и сознание собственного недостоинства не позволяют нам быть дерзновенными и в чтении; «бесстрастность» ровного, спокойного, благоговейного, совершения богослужения– более пристойна для нашей скромности.

Не случайно же подчиненные вообще разговаривают с начальствующими не развязно, не вольно, а «почтительно докладывают» ровным тоном. Особенно это заметно в военной среде, где воины отвечают начальникам подобно церковному речитативу, на одних «нотах».

Но «праведнику, – говорит ап. Павел, – закон не лежит» (1Тим.1:9).

И о.Иоанну – при его горящей энергии, гремящей вере; при тысячах людей, жаждущих его дерзновенной молитвы; при сознании им нужд, горя, скорбей, грехов этих простых чад Божиих; даже при огромности самого храма, требующего сильного голоса, – о.Иоанну нельзя было молиться так, как мы молимся. И он молился чрезвычайно громко, а главное – дерзновенно. Он «беседовал» с Господом, Божьей Матерью и святыми; беседовал со смелостью отца, просившего за детей; просил с несомненной верой в то, что Бог не только всемогущ, но без меры и милосерд. Бог есть любовь! А святые богоподобны. Вот почему о.Иоанн взывал к ним с твердым упованием, как именно, этого на бумаге не передашь. Можно себе лишь отчасти представить, как это было: «Слава Господи, Кресту Твоему честному!» «Пресвята-ая Богородице!!! Спаси-и нас!!» «Преподобие отче Алипие!!! Моли-и Бога о нас!» И потом следовало чтение тропаря канона с тою же громкостью, выразительностью, страшной силой. Да, я никогда в жизни еще не слышал подобной силы молитвы! И у Батюшки все это выходило совершенно естественно! Народ при этих возглашениях крестился, а о.Иоанн взывал и взывал: «Спаси!», «Моли Бога!»

Немедленно после утрени начались часы и Божественная Литургия. Тысячи просфор вынимались другими священниками в левом приделе. Начинается литургия. Отец Иоанн громогласно, дерзновенно и величественно возглашает Славу Царству Троицы:

– Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков!

...И так вдохновенно шла вся литургия. Даже больше того: чем дальше она шла, тем все больший подъем охватывал о.Иоанна. Даже такие короткие слова, как «мир всем», произносились им внушительно, обрывисто: «Мир!., всем!..»

При этом лицо его становилось все возбужденнее и розовее; очи светились!.. Это было не «служение», а именно священнодействие, с начала до конца.

Но своей вершины это дерзновение, восторг и вдохновение достигали во время Пресуществления Св. Даров. Совершив таинство по чину, он сначала падал ниц перед престолом. А потом брал Св. Чашу и целовал ее; прикладывал к своему челу и снова целовал... Нигде в мире никто так не совершал этого таинства!

Но вот приходило время причащать верующих. А их были тысячи... Это было просто физически невозможно для одного лица, ибо заняло бы несколько часов. А ведь у о.Иоанна каждый день был заранее расписан по часам, как в Кронштадте, так и в Петербурге. На этот раз лишь немногих причащал он сам. Всякий может понять, что каждому из богомольцев хотелось причаститься «у Батюшки». Для этого перед главным амвоном сделано было особое ограждение, куда служители и впускали группами по несколько человек, затем еще и еще. Но привычные почитатели знали, что скоро эти «счастливые» десятки кончатся; а они останутся не в ряду их. И что же тогда начинало твориться? Люди, – как мужчины, так и женщины – подходили с боков к свободным местам амвона, отделенным высокой железной оградой, и старались перелезать через нее. Тотчас сюда подбегали служители и начинали лезших отбрасывать назад... Раздавались протесты, крики, жалобы, вопли; но иного способа остановить хаос не было. Конечно, даже смотреть на все это было больно. А с другой стороны, как осудить такое стремление простых душ к чтимому и любимому Батюшке?! Ведь перед ними был пастырь единственный на всю Россию, был великий молитвенник, чудотворец; был – огнь, зажигавший всех! Потому и стремились к нему... К нам вот не стремятся так!

Батюшка иногда отказывал в Причастии некоторым, попавшим и в ограду. Помню, как он одной женщине почему-то резко сказал:

– Отойди-и! Недостойна!

Ее отвели и выпустили за ограду, подошли другие. Чем это объясняется, для меня– тайна; но нужно думать, что его прозорливому взору было видно, почему ее не следовало допускать до Причащения.

...Затем он быстро кончил на этот раз причащение и унес Св. Дары в алтарь, где потом сам и потреблял часть их.

Кончив Литургию, он никого уже не допускал к целованию Креста, как это делается обыкновенно... Быстро разоблачился, оделся; благословил нас. Некоторые в алтаре спрашивали его о чем-то, он кратко тут же отвечал. И через ту же правую дверь алтаря вышел в сад, окруженный высокой оградой.

Батюшка не мог ни войти, ни выйти через храм, как это делали мы все – и священники и архиереи... Нам это можно; а ему было нельзя. Народ тогда бросился бы к нему массою и в порыве мог затоптать его. И потому нужно было избрать иной путь: его из дома привозили на извозчике (а не в карете, как пишут иные) до сада, хотя тут было всего каких-нибудь пять минут ходу; и на извозчике увозили. В саду не было ни души: высокие ворота были заперты. Батюшка быстро сел в пролетку; извозчик сразу помчался по саду к воротам. А там уже стояли служители; они сразу открыли выезд; и лошадь помчалась прямо; хотя там стоял народ, ждавший Батюшку «хоть еще разок взглянуть». И лишь под страхом попасть под копыта или под колеса люди неохотно раздвигались; и Батюшка вылетел «на свободу».

Но и тут не обошлось без инцидента. На моих глазах – мы из алтаря вышли за ним по саду – какой-то крестьянин бросился прямо в середину пролетки, желая, видимо, получить личное благословение. Но быстрой ездой он был мгновенно сбит с ног и упал на землю. Я испугался за него и, закрыв лицо руками, закричал инстинктивно: «Ай, задавили, задавили!»

И вдруг на мой испуг слышу совершенно спокойный ответ:

– Не бойся, не бойся! Батюшкины колеса не давят, а исцеляют!

Я открыл глаза: это сказала худенькая старушечка, действительно спокойная. Поднялся и смельчак невредимым, стряхнул с себя пыль и пошел в свой путь, а люди – в свой; точно ничего и не случилось. Куда уехал Батюшка, не знаю; говорили, что в Петербург.

*

Не помню точно – в первое ли посещение или в другое, мы, студенты, с юношеской простотой обратились к нему в алтаре:

– Батюшка! нам бы хотелось видеть вашу общую исповедь.

Он с простотой и любовью ответил:

– Я только вчера совершил ее. Но ради вас я и ныне покажу вам, как она делается мною.

Перед Причащением о.Иоанн вышел через Царские врата на амвон и сказал приблизительно следующую проповедь. Привожу ее в извлечении.

«Во имя Отца и Сына и Св. Духа. Аминь! – с силой начал он. – Царь и Псалмопевец Давид сказал: Бог с Небесе приниче на сыны человеческия, видети, аще есть разумеваяй или взыскаяй Бога? Вси уклонишася, вкупе непотребни быша, несть творяй благое, несть до единаго» (Пс.52).

По-русски: «Господь посмотрел с неба» и т.д.

Батюшка перевел псалом на русский язык. Затем обратился ко всем с указанием, что и в наше время – «все уклонилися» в грехи... И он начал перечислять их. В храме стали раздаваться всхлипывания, рыдания; потом восклицания: «Батюшка, помолись за нас!» Тогда о.Иоанн на весь храм воскликнул: «Кайтесь!»

В храме поднялся всеобщий вопль покаяния: каждый вслух кричал о своих грехах; никто не думал о своем соседе; все смотрели только на Батюшку и на свою душу... И плакали, и кричали, и рыдали... Так продолжалось не одну минуту. Затем о.Иоанн дал рукою знак, чтобы верующие стихли. Довольно скоро шум утих. И Батюшка продолжал свою проповедь:

– Видите, как мы все грешны. Но Отец наш Небесный не хочет погибели чад Своих. И ради нашего спасения Он не пожалел Сына Своего Единородного, послал Его в мир для нашего искупления, чтобы ради Него простить все наши грехи. И не только простить нас, но даже позвать нас на Свой Божественный Пир! Для этого Он даровал нам великое Чудо, даровал нам в пищу и питие Св. Тело и Св. Кровь Самого Сына Своего, Господа нашего Иисуса Христа. Этот чудесный Пир совершается на каждой литургии, по слову Самого Господа: «Приимите, ядите: сие есть Тело Мое!» и «Пийте от нея (Чаши) вси, сия есть Кровь Моя». Как в притче отец с любовью принимает своего прегрешившего, но покаявшегося блудного сына и устраивает ему богатый пир, радуясь его спасению, так и ныне Отец Небесный ежедневно и каждому кающемуся учреждает Божественную Трапезу – Св. Причащение.

Приходите же с полною верою и надеждой на милосердие нашего Отца, ради ходатайства Сына Его! Приходите и приступайте со страхом и верою к Святому Причащению.

А теперь все наклоните свои головы; и я, как священнослужитель, властью Божией, данной нам, прочитаю над вами отпущение грехов.

Все в благоговейной тишине склонили головы; и о.Иоанн поднял на воздух над всеми свою епитрахиль и прочитал обычную разрешительную молитву, совершая над всею церковью знамение креста, при словах: «прощаю и разрешаю... во имя Отца и Сына и Св. Духа...»

Затем началось Св. Причащение.

Когда мы возвращались в тот же вечер из Кронштадта в Петербург, то на пароходе ко мне обратился с вопросом какой-то простец из богомольцев, бывший на той же литургии у о.Иоанна:

– Что-то я слышал, батюшка звал нас всех на обед; а обеда-то не было?! А-а?

Я понял наивность души этого посетителя и спокойно разъяснил ему, что под «Пиром» батюшка разумел Св. Причащение. И повторил поселянину мысль поучения. Он понял и успокоился:

– Вот оно что! А я-то думал, он обедать позвал.

Много лет спустя, уже за границей, мне пришлось самому быть участником подобной исповеди. Но должен откровенно сознаться, что она на меня не произвела такого действия силы и мира, какие почти всегда сопровождают отдельную, личную, тайную, обычную исповедь. А у о.Иоанна была особая сила Божия.

*

После мне пришлось сослужить о.Иоанну на литургии, в качестве уже иеромонаха. Упомяну лишь об одном факте.

Он предстоятельствовал. Я стоял пред престолом с левой стороны. И как только он возгласил с обычною ему силою: «Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа», меня, точно молния, пронзило ясное сознание, выразившееся в уме в таких словах: «Боже! Какой он духовный гигант!» И, созерцая это с очевидностью, я, в размышлении, закрыл уста свои служебником: «Какой гигант».

Вдруг он протягивает ко мне левую руку, отодвигает книгу от уст, говоря властно:

– Не думай!.. Молись!!

Вероятно, он прозрел мои тайные мысли о нем.

Еще я раз приходил к нему с одной матерью, которая привела сына, мальчика, болевшего глазами. Об этом я расскажу в главе о чудесах.

А последнее мое посещение было приблизительно за полгода до кончины его. Мы с товарищем по академии, иеромонахом Ш-м посетили о.Иоанна по причине болезни моего друга. Батюшка вышел к нам уже слабеньким. Пригласивши сесть, он устало спросил нас:

– И чего вам от меня, старика, нужно?

– Батюшка, – вольно ответил я, прости меня за это, Господи! – если бы вы были простой «старик», то к вам Россия не ходила бы.

– Ну, ну! – махнул он рукою, не желая спорить.

– Скажите нам что-нибудь во спасение души.

Тогда он взял в руки крест, висевший на груди моего товарища, и смотря на него, стал молиться. Потом начал многократно и долго целовать его, прижимая его к своему лбу; опять целовал. Затем то же самое он делал с моим крестом... Все это творилось молча, несколько минут.

Потом он сказал:

– Монахи, монахи! Не оглядывайтесь назад! Помните жену Лотову!

Дальше я задал ему такой вопрос:

– Батюшка! скажите: откуда у вас такая вера?

– Вера? – переспросил он и на минуту задумался.

Потом с твердой ясностью ответил:

– Я жил в Церкви!

– А что это такое – жили в Церкви? – спросил я.

– Ну, – с некоторым удивлением от моего вопроса, продолжал он, – что значит жить в Церкви? Я всегда пребывал в церковной жизни... Служил литургию... Любил читать в храме богослужебные книги, минеи... Не Четь-Минеи (Жития святых), хотя и те прекрасны, а богослужебные минеи... Стихиры, каноны...

Вот! Я жил в Церкви!

К сожалению, я не записал тогда подробнее всю беседу; но эти слова о значении Церкви врезались в память мою на всю жизнь.

Поблагодарив Батюшку, мы ушли... Вскорости мой друг скончался в молодых годах. Я еще живу, по милости Божией. И часто вспоминаю о его словах...

* * *