Золотой Гриц – юродивый

(Память 30 сентября)

Григорий Акиндинович Мирошников, или «золотой Гриц», как его называли, родился в селе Кучиновке Городнянского уезда, Черниговской губернии, от казенных крестьян Акиндина и Матрены Мирошниковых 30 сентября 1821 года. Родители его были люди весьма бедные; жили в убогой избушке, при которой был огородчик величиною в четверть десятины. Кроме Григория у Мирошниковых была еще дочь Евдокия, моложе Григория на 2 года. Тяжело и безотрадно было детство Григория: когда он был еще ребенком, целый ряд бедствий обрушился на его семью. Сначала заболела какою-то болезнью его мать, и хоть поправилась, но от болезни потеряла зрение; потом, когда Григорию было 6 лет, умирает его отец, а затем и сестра. С малолетним сыном слепая мать поневоле избирает единственно доступный ей способ существования – нищенство, – и вот Григорий делается «поводырем» матери в хождении по селу за «кусочками хлеба». В десять лет от роду Григорий теряет мать и остается круглым сиротою. После смерти матери Григорий несколько лет жил и нищенствовал исключительно в Кучиновке; при чем постоянного места пристанища не имел, а ночевал летом под плетнями, а зимою – у кого случалось. В эти годы уже определились в нем те черты характера, которые впоследствии, развившись, прославили его, как юродивого. Собранным от подаяний деньгами Григорий неизменно давал одно назначение: бросал их в воду, приговаривая: «ешьте, карасики, мои копеечки». Часто во время его странствия по селу его рвали собаки, после чего он всегда являлся к тетке и, указывая на раны и сочившуюся из них кровь, говорил: «посмотри, – цюцики поделали мне кринички и вода з них дюже капле», и тетка, из сожаления, перевязывала ему раны. Еще Кучиновские старожилы помнили одну особенность мальчика Гриця, отличавшую его от сверстников, именно ту, что он, видя нарисованный на земле крестьянскими мальчиками крест, всегда останавливался предним, клал земной поклон, целовал его и осторожно обходил кругом, чтобы не ступить на него ногою.

Жители Кучиновки считали мальчика Гриця только «простаком» (малоумным) и смотрели на него как на шута. Особенно досаждали ему уличные мальчишки, но он сам ни с кем не бранился, никого не преследовал, только в минуты сильнейшего огорчения становился к забору и бился о него головою.

В 1834 г. 13 лет от роду, Гриц пошел нищенствовать в другие села, пристал к нищим за «поводыря» и пришел с ними в местечко Седнев. Вероятно, красивая местность Седнева понравилась Грицю, и он избрал его постоянным местом своего жительства.

Сначала Гриц, как бесприютный, поселился на жительство под колокольнею Покровской церкви, где прожил лето и зиму. Жил он здесь в обществе собак, которых любил и кормил: они ходили за ним неотлучно; они и согревали его в холодное зимнее время. Потом он переселился внутрь местечка, под торговые лавочки, где также проводил время в обществе собак. Когда же ближе познакомился с жителями Седнева, то избрал постоянным своим пристанищем дом Седневской казачки Анастасии Шудрихи, у которой он жил на чердаке сарая. Здесь он устроил себе конурку, которую называл своим «кабинетом». Кабинет его имел довольно странный вид: тут лежали разные вещи, которые сносил сюда Гриц из разных мест, как-то: чучела, деревянные и железные молоты, различные палки, камни, железные обручи, оловянный крест весом в 10 фунтов и т.п. Особенно много бывало у него разных книжечек с описание жизни святых и молитвами в честь Богородицы, которые он имел обыкновение раздавать встречным.

Внешний вид Гриця был необычный, сразу останавливавший на себе внимание каждого: среднего роста, худощавый, с продолговатым, бритым лицом, русыми волосами, глубокими, задумчивыми глазами, ходил он обыкновенно босой или цветных сапогах, с палкою в руках, иногда в меховой еврейской шапке, одетый в дырявый нанковый халат накинутый на плечи. Но это был не единственный костюм, в котором можно было видеть Гриця. Однажды он пришел в кучиновку в одежде из разноцветных лоскутков и на недоумение по этому поводу родственников сказал им, что один пан сшил ему много разных костюмов, но Гриц роздал их «по людям»; тогда пан спросил его, какой костюм нужно сшить, чтобы он, Гриц, сам носил его. На это Гриц ответил: «поший мине платье из разноцветных лоскутков, щоб я був царь лоскутников»; желание было исполнено и «от я, заключил рассказ Гриц, – як бачите, теперь царь лоскутников». И дорогие одежды, но он их никогда не носил, а отдавал беднякам; равно как никогда не носил он и зимней одежды. В самые лютые морозы (при 20 град. И более) он часто ходил босой и выстаивал в холодной каменной церкви иногда по несколько часов.

Характер у Гриця был редкий: под личиной внешней грубости таилась кроткая, любящая, незлобивая детская душа. Ко всем он относился с любовью: богатый ли то был или бедный. Где была скорбь, туда являлся обыкновенно и Гриц и своим присутствием, словом, а иногда и делом облегчал ее перенесение. Седневский помещик Л. Рассказывал, что он постоянно приглашал к себе Гриця обедать, но тот никогда не являлся; только один раз Гриц приходит и сам просит дать ему пообедать. Когда обед ему подан, он забрал его и отнес на конец села к бедной больной вдове, и так делал ежедневно до ее выздоровления. Незлобие Гриця было поразительное. Он не только сам никогда никого не обидел, но и не отвечал на обиды, а в минуты сильного огорчения, причиненного ему кем-либо, начинал биться лбом о стену, как и в детстве это делал. Не раз ему доставалось от базарных торговцев-евреев за то, что он иногда сбрасывал с их столов деньги, но на эти побои Гриц отвечал обыкновенно только смехом, приговаривая: «эх, болят кулаки жидовские»! Было раз, что Гриц бросил песком в глаза двум крестьянам и вот за что: были они на базаре; видят, два Кучиновских мужика стали бить бродившего по базару Гриця за то, что он не живет в Кучиновке и за него приходится им платить подати. Те заступились за Гриця и стали бить их. Тогда Гриц схватил рукою песок и бросил его защитникам в глаза. Но этот поступок Гриця был, без сомнения не обидою защитников, а имел у него свой глубокий внутренний смысл.

За то и любили же Гриця все, знавшие его; он был свой человек в каждом Седневском доме: богатый ли то был или бедный. Окруженный общею любовью и уважением Гриц не возгордился, а, напротив, развил в себе высокое христианское смирение. Он не любил решительно никаких похвал, огорчался ими и, если замечал, что ему где-нибудь дают предпочтение пред другими, не выносил этого и убегал. Чтобы отклонить уважение, с которым к нему все относились, он часто позволял себе проделки, каких от него не ожидали, например: брал трубку с табаком в рот, папиросы, нюхал табак, иногда даже в постные дни, которые очень чтил, позволял себе есть скоромное, но делал это при таких только случаях, когда находил нужным остановить чей-либо грязный поступок или злоязычность; «грех не в молоке, а на языке», – приговаривал он.

Желая всем добра, Гриц иногда указывал, с целью исправления, тем или другим лицам на их порочную жизнь или дурные поступки, но делал это обыкновенно прикровенно, иногда как бы в шуточной форме. Раз был такой случай. Ночевал Гриц, по дороге в Киев, на постоялом дворе с одним знакомым. Гриц уже улегся спать, а последний перед сном стал молиться Богу, при чем пересчитывал свои добрые дела, какие когда-либо сделал; Гриц, желая, вероятно, показать непристойность его молитвы, заметил ему шутливо с постели: «лохмотьев то моих не забери».

Юродствуя Христа ради и желая быть Христовым, Гриц «распинал плоть свою со страстьми и похотями». Он вел строго-воздержанную жизнь не употреблял мясной пищи и не пил вина. Кроме этого он прибегал еще и к другим средствам. Так, бывая в Киеве, он избирал такой род самоунижения. Проходя по киевским улицам и встречая кого-нибудь из прохожих, кто казался ему человеком сердитым и жестоким, он, скрежеща зубами и сверкая глазами, делал вид, будто хочет ударить его; прохожий иногда бил его, издевался над ним или же отводил его в часть, где Гриця запирали вместе с арестованными, морили голодом по несколько дней и часто секли розгами очень жестоко за его притворную грубость и безвредные шутки, которые он там допускал. Вставая после таких побоев, Гриц благодарил своих истязателей и с особенной похвалой отзывался о более жестоких из них. Предавал он себя так истязаниям иногда по несколько раз в день, пока, наконец, не стали догадываться, что он верно раб Божий, и перестали бить его за его шутки и оскорблять словами.

Кроме этого рода самоунижения и изнеможения Гриц на колене постоянно поддерживал рану, неизвестно, вследствие каких причин открывшуюся у него. Чтобы рана не заживала, он постоянно растравлял ее известью, источенным стеклом, золою и другими едкими веществами. Эта рана причиняла ему большие страдания, что ясно отражалось на лице его, но он тщательно скрывал это от всех, даже от хозяйки своей квартиры. Только в глубокую ночь, когда все спало, он иногда позволял себе стонать, но, когда раз хозяйка спросила его, почему он стонал ночью, он ответил: «я не стонал», и с тех пор удерживался от стонов. Эта рана была у него тайной, которую он скрывал ото всех. Только один раз, случайно, в минуту откровенности, он сказал одному из знакомых, что эта рана для него очень дорога: «дороже миллиона». И унес эту тайну Гриц с собою в могилу, никому не сказал, – зачем он это делал поддерживал рану: распинал ли свою плоть сор старстьми и похотями, чтобы не мог в ней появиться и развиться какой-либо плотской грех; отвлекал ли чувством боли свое сознание от каких-либо нехороших мыслей и чувств, появлявшихся в его уме и сердце и смущавших его чистую совесть: или этим отражал какое либо из искушений диавола, – все это осталось скрытым. Жизнь вел Гриц простую, скромную, детскую; определенных занятий не имел, хотя всегда чем-то был занят. Любимейшим удовольствием его было посещение храма Божия, где он пред образом ставил много свечей, на покупку которых собирал деньги, говоря: «позычь (дай взаймы) на золото». Из трех приходских церквей он постоянно ходил в каменную Воскреснскую, где ставил пред образами много свечей – фунтов по десяти и более, особенно в большие праздники. В базарные дни Гриц обыкновенно ходил по базару, раздавал поселянам крестики, говорил многим из них знаменательные изречения, имевшие отношение к их жизни. Так, обратясь к одному селянину, вместе с другими окружившему Гриця на базаре, он сказал: «тебе сегодня коза брыкне», что вызвало смех окружавших и самого селянина; но что же? – этот селянин, не доехав до дому, умер от удара.

Иногда посещал Гриц и свою родину, село Кучиновку. Являясь к родственникам, он обыкновенно заявлял, что пришел к ним в гости и при этом прибавлял, чтобы угощали его «яичком и молочком». И здесь он раздавал крестьянским детям крестики, а, бывая в церкви, ставил пред образами свечи. Нередко посещал он и Киев. Бывая в Киеве, он предавался подвигам самоунижения или раздавал богомольцам крестики и образки, а нищим деньги и вещи, приобретенные им подаянием. Киевские нищие и дали ему, как думают, название «золотого Гриця» за его любовь к ним и щедрую милостыню.

Слывший долгое время за глупца, Гриц в действительности был очень умен, сметлив и дальновиден. Взгляд на вещи он имел здравый, суждения высказывал верные, только обыкновенно в такой форме, в которой трудно было сразу понять их. Хотя грамоты он не знал, но умел чертить кой-какие предметы, цифры и даже подписывать кое-как свое имя. Письма, которые ему приходилось посылать в разные места, писали ему другие, и в этих письмах был виден тот же загадочный Гриц: верные мысли заключались в пустых, по-видимому, фразах, ясный смысл которых был понимаем только теми, кто получал их.

Встречаясь с каждым, кто бы он ни был, – знакомый или незнакомый, Гриц обыкновенно подавал руку, только подавал не всегда одинаково: иногда всю, иногда два только пальца, иногда один, а иногда протягивал только руку и сейчас же отводил ее назад.

Все, кому приходилось слышать о Грице, искали его знакомства, иногда в надежде узнать от него какую-либо тайну, но он принимал у себя не всякого; например: одна знатная дама простояла у его хижины около двух часов, прося дозволения поговорить с ним, а он отвечал одно: «некогда мне». Принимали Гриця у себя Черниговский епископ Павел и Киевский митрополит Филарет; оба оказывали ему особенное внимание, удостаивали своей беседы и дарили ему свои подрясники, которые Гриц также отдавал бедным.

Гриц видел во многих, иногда совершенно неизвестных ему лицах, внутренний их мир и сообразно с ним поступал. Придя однажды к горничной седневского помещика Л., Гриц попросил «воды с духом», т.е. чаю; та про себя подумала: «эх, некогда мне, – не во время пришел», однако заварила чай и подала Грицю, но он пить не стал, говоря: «некогда мне, – не во время пришел», и с этими словами вышел из комнаты.

Подвигами самоотречения и любви душа Гриця возвысилась до прозрения будущего. В Седневе не было почти человека, которому Гриц не предсказал бы чего-нибудь знаменательного в его жизни, что не исполнилось бы впоследствии, хотя обыкновенно свои предсказания прикрывал таинственностью, и ясный смысл их открывался уже после их исполнения. Если же кто не довольствовался его загадочными словами и просил пояснения, он отвечал: «почем я знаю: чи я цыган, чи я жид?»

В 1852 году, когда о Крымской войне не было еще и речи, Гриц убрал двор при своей квартире разными предметами, которые изображали у него воинские снаряды. Он развесил разного рода флаги: красные, белые и синие с красным, якори, шары разные, молотки железные и деревянные, булавы, головы человеческие, выделанные из дерева, петуха, сделанного из листового железа и т.п. По временам он делал перемены в расстановке этих вещей. Кроме того, на двор из навозной земли сделал курган на подобие могилы и усыпал его цветами. Все это для жителей Седнева долго казалось странным и загадочным, пока, наконец, не приехал в Седнев курьер молодой офицер. Заметив странный вид двора Гриця (квартира его была вблизи большой дороги) офицер завернул к домику и, встретив хозяйку его, спросил у нее, – «что это за выставка?» Хозяйка ответила, что это шалости или забава одного дурачка, у нее живущего. Офицер, рассмотрев все пристально, сказал ей: «нет это не шалости и не забава, а дело серьезное. Человек известный у вас за дурачка, – не дурачок: это указания на войну, которая затевается с турками. Я везу об этом вести». И, действительно, война с Турцией в скором времени была объявлена.

Незадолго до смерти Императора Николая I-го, несмотря на то, что и слухов об его болезни не было, Гриц неоднократно спрашивал: «чи здоров наш Государь?» В скором времени получена была весть о кончине Императора.

Из имевшихся у Гриця портретов защитников Севастополя, он однажды снял портрет Корнилова, бросил его на землю и разбил вдребезги. На вопрос: «зачем он это сделал?» ответил: «ненужен он больше». И что же? Спустя несколько дней получено было известие, что адмирал Корнилов убит.

Особенно часто, как сказано выше, Гриц делал предсказания жителям местечка Седнева. Так один купец А.С. собирался ехать в южные губернии покупать скот; в это время пришел к нему Гриц и стал уговаривать не ездить за покупкой скота и совсем оставить эту торговлю. Купец не послушался Гриця, поехал, купил много скота с тем, чтобы отправить его для продажи в Петербург. Опять явился к нему Гриц и убеждал не гонять скота в Петербург, а продать лучше здесь, предсказывая, что он продаст его в Петербурге по 35 руб. за штуку. Это так смутило и рассердило купца, что он прогнал Гриця. Но что же случилось? Отправленный в Петербург скот на дороге заболел, много его околело, а остальной так был худ, что с трудом был продан за бесценок и в общем каждая штука обошлась не больше 35 руб., как и предсказывал Гриц. Купец совсем разорился; тогда Гриц стал утешать его, удерживать от ропота, предостерегать от отчаяния. Желая доказать, что все с нами случающееся бывает по соизволению Божию, он говорил скорбящему купцу: «ну подавай жалобу на Бога, а когда видишь сам, что это невозможно, лучше молись Ему почаще и поусерднее, Он не оставит тебя и даст тебе утешение в детях». Смотря на детей, Гриц говорил: «вот этот младший сын будет умен и богат, будет жить под зеленой крышей; средний будет ездить на одном возу с поповичами, а третий будет купчик-перекупчик». Все это так и исполнилось над детьми купца: два из них, по окончании курса в гимназии, поступили в университет и ездили на каникулы на одном возе с поповичем, тоже учившимся в университете. По окончании курса в университете младший получил место с казенною квартирой и действительно жил под зеленой крышей; средний поступил на государственную службу в Чернигов, а старший занялся торговлей, но торговлей самой мелочной и на чужой капитал.

Одной девушке Гриц также предсказал, что она выйдет замуж в такой приход, где колокольня без верха. Это показалось тогда очень странным и несбыточным, так как вблизи не было недостроенной колокольни, а вдаль отдавать невесту не было тогда в обычае. Но вот случайно приезжает в это село купец из Козлова, человек холостой, увидел эту девушку, познакомился с нею и женился на ней. Когда она приехала в Козлов, то увидела, что там колокольня, поврежденная бурей, стояла без верха. Мог ли это предвидеть обыкновенный простой человек?

Зная прозорливость Гриця, некоторые прибегали к нему за помощью в трудных обстоятельствах своей жизни. Так, у одного казака местечка Седнева К. были украдены деньги, спрятанные им в погребе. Он решился обратиться к Грицю с просьбою указать вора, только не знал как завести речь об этом, так как Гриц не любил подобных расспросов. Наступил праздник. Гриц, имевший обыкновение собирать от присутствующих в церкви деньги на покупку свечей, подошел к К. и сказал: «Савка! Давай копейки на золото», т.е. на свечи. Тот с грустью ответил, что у него нет денег. «Разве у тебя пропало 100 рублей? – сказал Гриц, – не беспокойся, ты получишь их». К., после обедни зашел в дом своего знакомого П. попросить, чтобы тот расспросил у Гриця, бывшего восприемником детей П., кто именно украл его деньги. П. обещал это сделать и обратился к Грицю с просьбою указать вора; Гриц, почесывая голову, сначала сказал, по обыкновению: «чи я цыган, чи я жид», но потом добавил: « чертик маленького человечка научил, он и взял деньги». К., придя домой, стал допрашивать трех учившихся у него портняжеству мальчиков, – не брал ли кто из них его денег, и один сознался, что, пряча свое ружье в погребе, в том месте, где были кирпичом накрыты деньги, взял их и зарыл в землю в саду, – и деньги были найдены.

Иногда предсказывал Гриц будущие события посредством ром своей хозяйки, казачки Шудрихи, Гриц схватил уголь нарисовал на стене, только что выбеленной, пожарную каланчу и тотчас ушел. Вслед за ним, через несколько часов загорелась в трубе сажа и с трудом была погашена. Когда хозяйка на другой день на него прикрикнула, почему он, зная о предстоящей опасности, не предупредил ее, он, свою очередь, стал на нее кричать: «почему я знаю будущее? Чи я цыган, чи я жид? Не люблю я, что ты все за мною примечаешь»! Другой раз, придя в один седневский дом, Гриц нарисовал на столе четыре гроба: три маленьких, один большой. На вопрос хозяйки: «что ты, Гриц делаешь»? ответил: «так будет», и ушел. И что же? Спустя несколько времени помешанная сестра хозяйки дома утопила троих своих детей, – одного дома в кадке, а двух в кринице, и сама утопилась.

Предвидел Гриц и день своей кончины, о которой сделал предсказание при следующих обстоятельствах.

В одном доме собралась седневская молодежь. Пришел сюда и Гриц; схватил с головы одной девушки А.К. платок, а с парня К. шапку, смял их вместе, бросил и тотчас же ушел. Что же случилось? К. вскоре умер во время эпидемии, а девушка А.К. скончалась при следующих обстоятельствах: когда она сговорена за одного из молодых людей, в дом ее родителей пришел Гриц и стал убеждать их не отдавать дочь замуж. «Когда невесте исполнится 20 лет»? спросил он у матери; та ответила, что 20 лет ей будет 18 марта. «Вот увидишь, сказал на это Гриц, мы отдадим ее тогда за великого генерала». Слова эти приняла мать за шутку, но все таки сватовство почему то расстроилось. Спустя немного времени, на первой неделе Великого поста, Гриц, встретившись с той же девицею в церкви, взял ее за руку, крепко сжал ее и сказал: «кажется, Саша, нам сей год Пасха будет не в моде». И, действительно, эта девица 18 марта, в тот день, как исполнилось ей 20 лет, заболела и вскоре умерла. Да и сам Гриц не дождался Пасхи: он скончался на третьей неделе Великого поста, прежде означенной девицы. Незадолго до своей кончины он более точно, хотя также прикровенно, определил время своей кончины, говоря: «я скоро покачусь и на третьей версте опухну» (по словам других «умру»): в этих словах видели потом указание на третью неделю Великого поста, на которой умер Гриц.

Скончался Гриц 22 февраля 1855 года, а погребение его происходило 24 февраля. Редко в скромном сельском храме бывало такое стечение народа, как в день его погребения. Массы народа пришли отдать последний долг своему любимцу. Все провожали его со вздохами сердечными, прощались с ним, как с родным, хотя ни одного родного ему здесь не было.

О том глубоком уважении, которое имели к человеку Божию знавшие его, говорят не только те толпы народа, которые пришли проводить его в могилу, но и то место, где он похоронен, – не погосте Воскресенской церкви, и та приличная плита, которая положена на его могиле любящею рукою, и та надпись, какая сделана на этой плите: «здесь покоится прах доброго человека Григория Мирошникова, умершего 1855 года февраля 22 дня. Блажени нищи духом, яко тех есть царствие небесное»³⁸