Монахиня Кашинского Сретенского женского монастыря Елисавета

(Память 10 сентября)

В Кашинском Сретенском женском монастыре, около придельного алтаря теплой церкви святителя и чудотворца Николая, находится скромная могила, покрытая плитою; на плите начертана следующая надпись: «здесь похоронена монахиня Елисавета из рода Головачевых; жития ее была 58 лет; в обители была 35 лет; скончалась сентября 10-го 1822 года.

Монахиня Елисавета родилась в 1764 году и наречена была Екатериною. Отец ее был отставной бригадир Алексей Иванович Головачев, мать Параскева Васильевна; – жили они в своем поместье, в Ржевском уезде, в пределах нынешней Тверской губернии.

Едва достигла она совершенных лет, как выдана была в замужество за поручика Голофъева в Курскую губернию, – в далекую Украину, как тогда говорили, – судя по дурным и дальним путям сообщения. Участвовало ли ее собственное сердце при выборе супруга, или это была только с ее стороны одна покорность воле родителей, – неизвестно; известно только то, что она не наслаждалась семейным счастьем в супружестве. Правда у них родилась дочь; и она, как мать, сосредоточена на ней всю свою любовь и нежность; но вскоре и муж ее, и любимая дочь померли; господь видимо разрывал ей мирские узы и призывал ее к подвигам уединения. Екатерина Алексеевна, уже овдовевшая и возвратившаяся на родину. – поехала однажды в Москву, чтобы там поразсеяться; и вдруг застигает ее на дороге страшная вьюга. Измучившись в борьбе с этою вьюгою, она решилась добраться как-нибудь до усадьбы Чудиново к своим родственникам, отличавшимся верою и благочестием. Родственники с радостью приняли ее и приютили от непогоды. Имея обычай что-нибудь почитать на сон грядущий, Екатерина Алексеевна спросила у них какой-нибудь книжки. В доме были книги большею частью духовного содержания; и вот дали ей книгу: путь к царству небесному. Она стала читать и так увлеклась книгою, что читала всю ночь; она в слезах упала пред святыми иконами: долго молилась, – и поутру объявила родственникам своим, что она не поедет в Москву, а вернется назад, что ей не веселиться следует, а молится – и молиться. Она возвратилась домой и вскоре, именно в 1788 г., поступила в Кашинский Сретенский монастырь, 23 лет от роду.

В 1794 г., Екатерина Алексеевна была пострижена в инокини с именем Елисавета¹³. Еще будучи послушницей, она обращала на себя внимание всех в обители своею строгой жизнью; теперь иноческие подвиги ее усилились; и чрез два года монашеской жизни она могла считаться одною из двух кандидаток на звание игуменьи обители. Но она, по смирению своему, никогда не желала и не искала себе столь высокого звания; не для того шла она и в обитель, чтобы в ней начальствовать над другими: и потому она мудро уклонилась от этого звания, и дала другой инокине, сестре бывшей игуменьи Назареты, монахине Александре, одновременно с ней постриженной, полную свободу занять место игуменьи. Незадолго до времени избрания отпросилась на богомолье в Киев; дорогою заболела и перепросилась сначала в Орловский, а потом в Курский женский монастырь; и только по прошествии двух лет, когда узнала, что в Кашинском Сретенском монастыре избрана уже игуменья Александра (Непейцына), стала проситься опять в Кашин, в прежний свой монастырь. По словам хорошо знавшей ее схимонахини Надежды, «она избегала всякой известности и славы мира сего, и, имевши случай быть настоятельницею, сумела избежать его». Впоследствии в письме своем к новой игуменьи, она «всенижайше просила ее приложить милостивое старание о переводе ее в Кашинский монастырь, где она дала обет Богу проводить иноческую жизнь».

В монастыре повела она, по-прежнему, самую строгую подвижническую жизнь. Об этой жизни ее сохранила для нас драгоценные сведения одна страница¹⁴, в молодости бывшая келейницею у нее; вот эти сведения:

«Келья матушки Елисаветы была рядом с нашей» (на юго-западной стороне монастыря), и я часто удостаивалась водить ее из церкви; она, бывало, и потешит меня, – пожалует мне денежку, и скажет: «помолишься ли ты за меня?» А я тогда была еще так мала, что едва до руки ее доставала, чтобы ее поддерживать; когда она скончалась, мне было 20 лет».

«Матушка Елисавета была роста среднего и, несмотря на свои еще нестарые годы, была уже согбенна; лицо ее было как бы восковое; стояла она в церкви подле матушки игуменьи (тогда Палладии Волковой) и всегда плакала. Часто матушка Елисавета читала акафист во время правила; и слезы у нее лились как бы само собой; а читала она так, что, казалось, она видит перед собою Спасителя. Чтением своим она возбуждала сердечное умиление во всех, так что очень многие сестры плакали. А моя должность была припевать к акафисту; и я припевала, бывши тогда лет 12-ти, стоя на клиросе. Старицы монахини утешали меня и, возвращаясь из церкви, милостиво ласкали, и поощряли меня; а матушка Елисавета жаловала мне частенько серебряный пятачок, который на этот раз всегда был у нее готов для меня. И теперь, когда я читаю акафист, я всегда вспоминаю матушку Елисавету, и представляю себе, как она его читала и как она стояла в церкви; вид ее в это время был как бы неземной».

«Хорошо помню, говорила бывало дальше старица Александра, – когда я в первый раз читала правило в церкви и очень торопилась (а мне казалось, что так лучше), матушка Елисавета по окончании правила подозвала меня к себе и сказала: «ты очень твердо читала; только уже очень скоро, никогда так не торопись, а читай со страхом Божиим; помни, что все молятся». Когда стала я постарше, матушка Елисавета стала присылать за мною, и приказывала мне петь вместе с ее келейной, которая была клиросная; иногда посылала она и еще за одной старицей клиросной, и заставляла нас втроем петь канты: «Иисусу мой прелюбезный, сердце сладосте"… «О, горе мне грешнику сущу».

«Вот смерти вестник новый

Явился предо мной;

Я вижу гроб готовый».

и т.п., а сама слушала и все плакала».

«Матушка Елисавета особенно дорожила крестным знамением и пользовалась им при всяком возможном случае. Взирая на нее, многие старались подражать ей. Благочестивым своим видом, благоговейным стоянием во храме, крестным знамением, поклонами, слезами и она невольно внушала страх Божий, который от нее не отступал никогда. Раз. Когда келейная ее громко рассмеялась, она подошла к ней, перекрестила ее и сказала: «Христос с тобою, Аннушка; нехорошо, друг мой, так смеяться, да и нездорово».

«Матушка Елисавета, – продолжала также старица Александра, была очень благодетельна и ко всем милостива, кротка и смиренна, никого она не отпускала от себя без утешения и своих милостей. Когда приходилось мне провожать ее из церкви, она всегда говорила мне что-нибудь полезное и назидательное. Скажет бывало: «Саша, любишь ли ты Господа Иисуса Христа?» Люблю, матушка. «Как же ты молишься Ему?» Я отвечаю: «Иисусе сладчайший, спаси мя». А она скажет: «Ты вот как молись: «Иисусе сладчайший, помилуй мя! Да помилуй же меня!» – показывая этим, что для получения спасения необходима усиленная молитва к Господу Иисусу Христу о помиловании.

В пищу принимала матушка Елисавета все, что не возбраняется уставом иночества монахиням, но имела всегдашнее воздержание и самоукорение.

У матушки Елисаветы была по иночеству духовная дочь – монахиня Анастасия Бешенцева, которая часто страдала тоской; матушка Елисавета посещала ее и старалась возбудить в ней бодрость духовную и разгонять тоску ее. «Тоска означает то, что душа желает беседовать с Господом», – говорила ей матушка Елисавета; и обе долго затворялись во внутренней кельи, и долго молились. Ольга Петровна Давыдова (впоследствии игуменья Кашинского Сретенского монастыря – Назарета) также молилась с ними.

Богоугодная жизнь монахини Елисаветы привлекла на нее благоволение Божие; и она, исполненная силы Божией, нередко проявляла разительные действия, особенно для тех. чье сердце отверсто было к зрению чудес Божиих.

Жила монахиня Елисавета в совершенной нестяжательности; ничего себе не приобретала и не сберегала; а довольствовалась только тем, что родственники ее, по усердию своему, присылали ей; даже и присланное часто раздавала она, и почти ничего своего не имела. Однажды случилось так, что провизия ее вся истощилась; денег не было ни копейки; приготовить пищу было не из чего. Келейная скорбели; а матушка Елисавета успокаивала их и говорила, что Господь пошлет им; и в мирном настроении духа, с полным упованием на Господа пошла в церковь к Божественной литургии. Господь действительно послал ей милость Свою: в отсутствие ее принесли присланный ей пакет с деньгами.

Был и более поразительный случай: однажды она приехала в Петербург к родственникам своим и вошла в дом. Дети, в отсутствии старших, резвились и играли в зале; но когда увидели незнакомое монашествующее лицо, то все разбежались; остался один больной ребенок, усаженный в особое креслице и издававший жалобные стоны. Матушка Елисавета подошла к нему, приласкала его, отерла его слезы своим платком, оградила его со всех сторон крестным знамением, и ребенок успокоился. Она отошла и вскоре была встречена хозяевами дома; но сверх своего обыкновения недолго побеседовала с ними и поспешила уехать. Между тем ребенок, которого няня перенесла на кровать, крепко спал, и только утром проснулся совершенно здоровым. Тогда все догадались, почему матушка Елисавета не осталась у них.

Крестная дочь матушки Елисаветы рассказывала еще следующие замечательные случаи: «Из монастыря матушка Елисавета иногда ездила в Ильино к своим родственникам Нестеровым. Однажды, бывши в Ильине, она вместе с Нестеровым посетила больного отца своей крестницы – священника Иоанна Степановича и предсказала ему близкую его кончину».

Другой случай: однажды потребовала она себе воды, и когда ей подали, она открыла окно и стала плескать воду за окно. Ее спросили: зачем она это делает? И она ответила: «я заливаю Казино». Это была деревня в Кашинском уезде, принадлежавшая Головачевым; деревня эта действительно в то время горела, и пожар прекратился сам собою и именно в те самые минуты, когда монахиня Елисавета лила воду за окно, как доказала наведенная тогда справка.

Проводя земную жизнь свою во страхе божием. Монахиня Елисавета сохраняла всегда в сердце и в памяти своей мысль о смерти и тем облегчала себе переход из временной жизни в вечную. Тридцать пять лет она усиленно трудилась ради Господа, и господь облегчал ее труды Своею всесильною благодатью; иго Его делалось для подвижницы благим и бремя Его легким. Наконец, настало время переселиться подвижнице в вечность; последняя предсмертная болезнь ее была – головная чахотка и притом столь сильная, что задолго до смерти больная не могла уже принимать не только пищи, но и воды. Но и в эти минуты живая вера в Господа подкрепляла ее, и твердое упование на милосердие Его не оставляло ее. Ей пламенно хотелось пред смертью приобщиться Св. Таин, и Господь Премилосердый явил ей эту милость: она сподобилась принять Св. Таин, что многих чрезвычайно удивило и обрадовало; и она без страха переселилась в вечность, по слову Давида: аще пойду и посредь сени смертныя, не убоюся зла, яко Ты со мною еси (Пс. 22,4). Тело ее оставалось непогребенным девять дней, и не только не разлагалось и не изменялось, но делалось все лучше и благолепнее и лежало как бы восковое¹⁵.