Поликсена Соловьева

Соловьева Поликсена Сергеевна (1867–1924) – поэтесса, прозаик, издатель. Ее отец, знаменитый историк Сергей Михайлович Соловьев, был сокурсником по Московскому университету Аполлона Григорьева, Фета, Якова Полонского, да и сам писал стихи. Эта студенческая дружба во многом определила круг литературных интересов не только самого Соловьева, но и его детей, внуков. Старшего из детей, Всеволода Соловьева (1849–1903), не без основания называли «русским Вальтером Скоттом». Он был одним из самых известных и плодовитых исторических романистов, Собрание сочинений которого превысило сорок томов. Не был чужд Всеволод Соловьев и поэзии, о чем можно судить по довольно популярным романсам того времени – «Я жду тебя в тиши уединенья...» (на музыку А.Н. Алфераки) и «Померк закат...» (на музыку В.Ф. Алоиза). Выдающийся религиозный философ и поэт Владимир Соловьев (1853–1900) с юношеских лет видел в их доме Фета, который станет его поэтическим кумиром. Самого Владимира Соловьева, вслед за Фетом, своими путеводными звездами назовут символисты. А его племянник Сергей Соловьев вместе с Андреем Белым составили ядро московских младо-символистов. Младшая из двенадцати детей историка Соловьева, Поликсена, училась у И.М. Прянишникова и В.Д. Поленова в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, принимала участие в художественных выставках, в дальнейшем сама иллюстрировала свои поэтические и прозаические книги, книги для детей. В 1899 году вышел ее первый поэтический сборник под литературным псевдонимом Аллегро; последующие сборники «Иней» (1905), «Плакун-трава» (1909), «Вечер» (1914), «Последние стихи» (1923) выходили под этим же псевдонимом. В музыке ее псевдоним означает быстрый темп исполнения, что менее всего соответствовало ее стихам. Александр Блок напишет 1905 году о втором сборнике: «У автора – молодая, свежая и чистая душа... Мы встречаем новую и тихую поэзию. Она нова, потому, что подошла в упор к открывшимся глубинам, и тиха, потому, что только смотрит в них грустными целомудренными глазами... Такие слова произносятся теперь только шепотом – для себя и для своих». Эпиграммисты, конечно, остались верны себе. «Устроил с Богом ты невыгодную мену, // Владимира отдав и взявши Поликсену», – так Николай Минский обращался к журналу «Вестник Европы» опубликовавшему стихи Поликсены в год смерти Владимира Соловьева. Не услышал ее тихой поэзии и Валерий Брюсов (и это далеко не единственный случай его «глухоты» на женскую поэзию), зато К.Р. (великий князь Константин Романов) в официальном отзыве Императорской академии наук отметит: «Уже первая книжка П.С. Соловьевой произвела отрадное впечатление. В ней автор дал целый ряд (60) стихотворений, проникнутых чистой поэзией... Они отличаются изяществом и образностью речи, возвышенностью мыслей и тонкостью чувства». За книгу «Иней» ей была присуждена не Пушкинская премия, а золотая Пушкинская медаль, впервые учрежденная Императорской академией наук в 1908 году. Как и племянник, поэт-символист Сергей Соловьев, она была близка к символистам, многие годы поддерживала дружеские отношения с Зинаидой Гиппиус, вспоминавшей: «Если не мужественности, то мужества было немало в цельной натуре Поликсены. По-соловьевски страстная, скрытная – и прямая, она была религиозна, как-то... непотрясаемо и точно насквозь».

Все первые послереволюционные годы она прожила в Крыму, пережив все то, о чем поведают ее ближайшие друзья-поэты Максимилиан Волошин и Аделаида Герцык. В 1923 году она вернулась в Москву, где вышла ее книга «Последние стихи», зачисленная в разряд «контрреволюционных изданий», но «показательный суд», на котором настаивал журнал «На посту», не состоялся. Своими последними стихами «Свете Тихий» и «Ранняя обедня» она предстала перед Богом...

Дожидаются березы белоснежные,

На коре, застыв, росятся слезы нежные,

Сломим ветви и в пучки завяжем тесные.

Пахнет горечью прохладною, древесною.

Уберем весь дом наш листьями душистыми,

И травою, и цветами золотистыми.

На траве, в цветах и с веткою зеленою

Встретим Троицу пред ветхою иконою.

И помянем мы в молитве травы нежные,

Желтоцветы и березы белоснежные.

О. Беляевской

В сельском храме, простом, убогом,

Свет вечерний на Лике строгом.

К ветхой ризе он льнет, алеет.

Вздох молитвы под сводом реет.

Меркнут окна, чуть рдеют главы.

«Свете Тихий Святыя славы»...

Ангел сходит к земле с приветом,

Весь одетый вечерним светом.

Молит Бога над темной пашней,

Встретив вечер, задень вчерашний.

Тихо молвит: «Леса, долины,

Небо гаснет, но Свет единый

Ждите завтра, молясь, с утра вы...

Свете тихий, святыя славы...»

Вторят росы, вздыхают травы:

«Свете Тихий Святыя Славы»...

Ф. Сологубу

Моя душа вместить не в силах

Вечерних веяний тоски.

О неоплаканных могилах

Пустынно шепчут ей пески.

Об утомлении великом

Ей говорят кресты путей,

Пред ней невинно-страшным ликом

Встают страдания детей.

Каким смирю я заклинаньем

Рожденный от начала страх?

И утолю каким молчаньем

Весь крик, пронесшийся в веках?

К моим уныниям все строже,

Как с ядовитых лепестков,

Ты в душу мне свеваешь, Боже,

Всю скорбь земли, всю пыль веков!

1910

* * *

К берегу тесно столпились.

Мрак их недвижный и тяжкие ветви узорные

В сонной воде повторились.

Там, над деревьями, яркое небо закатное

Все обещаньями рдеет...

Слышит вода заклинанье деревьев невнятное,

Небу ответить – не смеет.

Так, угрожая, все помыслы, тьмою одетые,

Душу мою обступили,

Падают руки, к далекому небу воздетые,

В сердце молитвы остыли.

Боже! я сплю, но великое чудо желанное

Дай, пробудившись, мне встретить,

Темной душе дай на слово Твое несказанное

Новой молитвой ответить!

Еще не дрогнул сумрак предрассветный,

Еще душа меж бдением и сном,

А мерный звон, призывно-безответный,

Как дождик падает за дремлющим окном.

Забрезжил свет над белой колокольней,

Дрожит веревка в ангельских руках.

Все жертвенней заря, все богомольней.

Льет алое вино в рассветных небесах.

Завеса храма таинство скрывает,

Кровь пролилась, возносится потир,

И кто-то любящий, простив, благословляет

Безумный и несчастный мир.

(1923)