Елизавета Дмитриева (Черубина де Габриак)

Дмитриева (в замужестве – Васильева) Елизавета Ивановна (1887–1928) – поэтесса, драматург. Ее подлинные имена так и остались в числе «забытых» в истории русской поэзии, зато псевдоним Черубина де Габриак, появившийся лишь однажды, до сих пор принадлежит к одному из самых знаменитых имен Серебряного века. Стихи Черубины были впервые опубликованы в 1909 году в ноябрьском номере «Аполлона» одновременно со статьей Максимилиана Волошина «Гороскоп Черубины де Габриак», начинавшейся примечательными словами: «Когда-то феи собирались вокруг новорожденных принцесс и каждая клала в колыбель свои дары, которые были, в сущности, не больше, чем пожеланиями. Мы – критики – тоже собираемся над колыбелями новорожденных поэтов. Но чаще мы любим играть роль злых фей и пророчить о том мгновении, когда их талант уколется о веретено и погрузится в сон. А слова наши имеют реальную силу. Что скажем о поэте – тому и поверят. Что процитируем из стихов его – то и запомнят. Осторожнее и бережнее надо быть с новорожденными».

Сам Максимилиан Волошин оказался как доброй, так и злой феей в судьбах двух новорожденных поэтесс – Черубины и Марины Цветаевой.

Первая публикация 1909 года вымышленной Черубины оказалась для реальной Елизаветы Дмитриевой роковой. Она уже не смогла преодолеть «комплекс Черубины», хотя все последующие годы продолжала писать стихи, не имевшие никакого отношения к мистификации юности.

В нашей подборке представлены стихи не Черубины Габриак, а Елизаветы Дмитриевой – одной из талантливейших религиозных поэтесс Серебряного века.

* * *

идти в пыли земных дорог,

когда вся жизнь вождем незримым

тебе намеченный урок.

Иль в лес уйти, как инок в келью,

и там, среди кустов и трав,

молиться под мохнатой елью,

лицом к сырой земле припав.

Но нет дорог, открытых ныне

для тех, кто сердцем изнемог, –

в пути к небесной Палестине

ты будешь вечно одинок.

Войди же в храм, и сердцем робким

Зажги свечу у ног Христа,

и верь, что вместе с воском тонким

души растает немота.

1916

И я пришла. Великопостный

Еще свершается канон,

Еще струится ладан росный,

В гробу Христос, – Он погребен.

В протяжном колокольном звоне –

Печали мира и мои;

Звучат напевно на амвоне

Слова великой ектеньи.

И в небо стаей голубиной

Летят молением живым...

Вся церковь скорбной Магдалиной

Склонилась к плитам гробовым.

Но ангелы стоят у гроба,

Два светлых вестника чудес,

И громко возвещают оба:

Не верьте миру! Он воскрес!

24. IV–7. V. 1921

* * *

сторожа райских ворот.

Божья обитель для грешных незрима,

сердце как лед.

Долгие ночи безсонного бденья...

Только никто не постиг

долгих ночей и тоски, и сомненья,

слезный, горячий родник;

Крепкой тоски нерушимы вериги...

В сердце – тяжелый обет.

Господи. В вечной незыблемой книге

сердце искало ответ...

Сердце ненужное, темное, злое,

знавшее боль от стыда.

Даже свеча пред святым аналоем

гасла всегда.

Что же случилось? Как белая стая,

в сердце раскрылись цветы...

Келья от света совсем золотая...

Господи, Господи – Ты.

Разве я снова Тобою любима?

Разве сомненья ушли?

Крылья Господни простерты незримо.

Меч огнецветный в руках Херувима

тихо коснулся земли.

15 июля 1921

* * *

стоит в закате золотом

у Царских врат небесный воин

с высоко поднятым щитом.

Под заунывные молитвы,

под легкий перезвон кадил

он грезит полем вечной битвы

и пораженьем темных сил.

В лице покой великой страсти...

Взлетя над бездной, замер конь...

А там внизу в звериной пасти

и тьма и пламенный огонь.

А там внизу мы оба рядом,

и это путь и твой и мой;

и мы следим тревожным взглядом

за огнедышащею тьмой.

А Он вверху, голубоглазый,

как солнце поднимает щит...

И от лучей небесных сразу

земная ненависть бежит...

Любовью в сладостном восторге

печальный путь преображен...

И на коне Святой Георгий,

и в сердце побежден дракон.

19 июля 1921

* * *

что там в зеркальной воде?

Вот подошла и над ним наклонилась...

Господи, Боже мой, где,

где же лицо, где засохшие губы;

в зеркале пусто стекло.

Слышу я трубы, нездешние трубы.

Сразу зажгло

зеркало все ослепительным светом

пламя не нашей земли.

Это ли будет последним ответом?

Господи, Боже, внемли.

Душу ты вынешь, измучаешь тело,

страхом его исказя.

Я ведь и в церкви молиться не смела,

даже и в церкви нельзя.

Вынесут чашу с Святыми Дарами, –

Божьи сокрыты пути...

Вижу над чашей я черное пламя

и не могу подойти.

Стану я биться и рвать свое платье,

плакать, кричать и стонать.

Божье на мне тяготеет проклятье,

черной болезни печать...

Сердце не бьется. И жду я припадка,

вижу бесовскую тьму...

только зачем так мучительно-сладко

мне приближаться к нему?

20 июля 1921

* * *

Не спокоен темный лик.

И зажатая в ладони

свечка гаснет каждый миг.

В сердце нет уж отголоска.

Все молитвы расточа, сердце

тает, как из воска,

воска желтого свеча.

Сердце тает, в сердце жалость,

может быть, к себе самой.

И последняя усталость

опустилась надо мной.

Только слышу чей-то голос...

На иконе словно мгла:

«Колосится Божий колос...

Разве ты не поняла?

Я тебя послала жницей.

Только тот, кто нерадив,

может плакать и томиться,

ничего не завершив.

Если ты боишься муки,

Я сама свершу свой путь».

И тогда, ломая руки,

я шепчу ей: «Позабудь...

Позабудь мой грех невольный,

отпусти мой тяжкий грех...

Сердцу стало слишком больно

за себя, за нас, за всех...

Я не буду малодушной,

только снова улыбнись...»

Пахнет воском воздух душный,

вечереет в окнах высь...

В мягких отблесках заката

умирают скорби дня...

Ангел грустный и крылатый

тихо смотрит на меня.

1921

Вьется по улице пыль...

Автомобиль

Вырос, промчался и скрылся от взора.

Сколько цветов продают у собора!

Желтые розы – оттенки червонца...

Алые розы, как кровь...

Сколько цветов в запыленных корзинах!

Что же в них ищет она?

Ищет до дна

в белых левкоях, душистых жасминах

бледная девушка в белой косынке,

что она ищет в замшенной корзинке,

перебирая цветы?

Белые розы! Ах, нет,– желтоватых

вовсе не надо ей роз...

Кто же привез

только бы веточку белых, несмятых

роз ароматных, ей нужных до боли?!

Что там белеет? То ветка магнолий,

белых, холодных цветов.

Если бы можно о чуде молиться!

Белые розы пошли,

Боже, внемли!

О, наклонись! Здесь душистые розы,

белые, белые... Чьи это слезы

дали желанному чуду свершиться,

дали возникнуть цветам?

И поднялись, словно гибкая серна,

белые розы в руках...

В темных глазах

видно в улыбке звенящую душу...

Девушки странной ты имя послушай,

имя не русское, звонкое: Эрна!

Словно душистый цветок...

Черный с белым аналой...

Опустилась на колени...

«Со святыми упокой...»

Кто-то умер, кто-то близкий

У последней стал черты.

И на траурный, на низкий

Аналой кладет цветы.

Для умерших нет возврата,

Воды смерти глубоки...

Но зачем в лучах заката

Так краснеют лепестки?

Что опять случилось злое?

Побледнев, подходит вновь –

И лежат на аналое

Розы, красные как кровь.

Значит, Бог не хочет чуда,

Бог не хочет белых роз?!

Нет ответа ниоткуда...

На ресницах капли слез...

И с улыбкой безотрадной

Розы вновь берет она,

И прильнула к сердцу жадно

Роз алеющих волна...

Все умрут в порыве смелом,

Белых роз на свете нет!

Ах, не верьте розам белым!..

В сердце только алый цвет...

красные розы в руках...

Мимо собора идет вереницей

девушек в белом трепещущий ряд.

Свечи высокие тихо горят

в поднятых к небу руках...

Нет, то не свечи, то веточки лилий,

белых небесных свечей,

нежных прообразов ангельских крылий.

Боже, куда же идет

крестный торжественный ход

благоуханных свечей?

Тихо спросила: «Куда вы? Куда Вы?»

И услыхала ответ:

«Только на кладбище горькие травы

сладки для нас...

Милая, с нами пойдешь ли сейчас?

Только на кладбище вечный ответ».

И, трепеща, им ответила Эрна:

«Розы, как алая кровь...

Небо не приняло жертвы вечерней...»

Но прозвучали слова:

«Жертва иная жива,

небо приемлет любовь...»

Тихо сошла и пошла в веренице,

не понимая вполне,

как ей на землю теперь возвратиться,

не нарушая того, что ей снится

в радостном сне.

8 августа 1921

* * *

Заговорил со мной Господь, –

О, как нерадостно, как поздно

Она глаза открыла – плоть.

Она глаза свои открыла, –

И дух окован, дух мой – нем...

Какая творческая сила,

Неутоленная никем!

Блажен, кто благостно и смело

Берет тяжелую печать!

Господь, Господь! Я не умела,

Я не могла тебя понять.

Я не узнала голос Божий

И плоть гнала, не покорив, –

Зато теперь больней и строже

Ее мучительный порыв.

Сама в себе, не ждя ответа,

Она встает, дыша огнем...

Так раскаленная комета

Летит невидимым путем.

Декабрь 1921

* * *

«Все на свете тленно. Суета сует...»

Господи! А к жертве я ведь не готова,

И последней воли в моем сердце нет...

Много лет молилась по узорным четкам,

Глаз не поднимала, не спала ночей...

Только вот не стало мое сердце кротким.

Голос чей-то слышу, но не вспомню чей.

Пагубные речи слушать бы не надо,

Сам Господь сказал нам: «Суета сует...»

Тихий голос манит, шепчет: «Падай, падай,

Слаще этой муки не было и нет...»

Много лет молилась, душу сберегая

Вот на эту муку, вот на эти дни...

А теперь мне душно, я совсем другая...

Только не гони.

Январь 1922

* * *

Разлился широкий поток,

И сердце опять на свободе,

И вечер опять одинок...

Плакучая черная ива

Меня за окном сторожит...

Тоскливо на сердце, тоскливо,

Тоскливо от новых обид...

О, если бы стала безбольней

Усталой души пустота!..

Как грустно звонят с колокольни

К вечерне в начале поста.

Пойти и из желтого воска

Зажечь пред иконой свечу...

Душа не нашла отголоска,

Но жду и покорно молчу.

А боль все сильней, все безплодней, –

Еще не омыли крови

Великие воды Господни,

Глубокие воды любви.

4–12 марта 1922

* * *

и грешные молитвы осудил.

Молиться перед Ним и благостно и свято

я больше не могу. Я не имею сил.

А ночью перед Ним по-прежнему лампада,

молитвенный немеркнущий цветок.

И только я молчу. Моих молитв не надо,

в них сердца моего непросветленный сок.

В них слабая душа, лишенная покрова,

земная, жадная, последняя любовь...

А Он – Он на кресте. На нем венец терновый,

и на руках запекшаяся кровь.

Он смотрит на меня и пристально и строго,

как прежде, – говорить не станет Он со мной,

но в тягостном пути как мне идти без Бога,

одной, совсем одной.

Апрель – май 1922

* * *

Колокола.

И снова сердце было ёмко,

Душа открытою была.

* * *

точно свечка

белого воска

неугасимо горит...

Около церкви

я жду долгие годы,

жду средь могильных

заброшенных плит.

Вечер настанет,

Ангел-Хранитель

темные воды

крылом осенит...

Божья обитель восстанет,

колокола зазвонят...

Гаснет закат

в липком тумане.

Милый, не все ли равно, завтра,

сегодня ли чудо,

только б свершилось оно,

только бы голос оттуда.

Август 1922

* * *

а руки Ее – в покое...

Больше не надо тяжелых вериг,

пусть станет сердце такое,

как у Нее было в миг

Ангельской вести.

Хочешь, помолимся вместе

Вечной Невесте.

Пусть только руку поднимет Она,

и боль утолится скорбящих,

и в сердце войдет тишина,

и солнцем оденет весна

темные голые чащи...

В обретенную гавань придут корабли,

И время приблизится Встречи...

«Упование всех концов земли

и сущих в море далече»...

Август 1922

* * *

Все мы крещеные,

да не тем крестом,

души у нас не прощенные, распаленные

дьявольским огнем.

Молимся, не поднимая глаз...

Господи, помилуй нас!

Не проходит хмель...

Огненная купель

душу опалила...

Господи, помилуй!

С Твоих вершин

до наших глубин

опусти ангельские мечи...

Господи, растопчи!..

Со святыми упокой...

А его-то душу сделай такой,

как слеза умильная...

Охрани от зла...

Сердце мое – зола

кадильная,

тлен и прах...

Свет зажги Ты в его очах...

Грешного не отжени,

Сохрани...

1 октября 1922

Крылатый отрок на иконе,

И строгий перст к устам прижат.

Сложи молитвенно ладони,

Свой взор не обращай назад.

Пусть, как любовь, неотвратимой,

Презрев бесовскую игру,

Отныне путь твой станет схимой,

Незримой для других в миру.

Крылатый Отрок – твой вожатый,

Благослови его приход.

Когда уста молчаньем сжаты,

То слово в сердце зацветет.

27      июля 1924

* * *

Чудотворным молилась иконам,

Призывала на помощь любовь,

А на сердце малиновым звоном

Запевала цыганская кровь.

Эх, надеть бы мне четки, как бусы,

Вместо черного – пестрый платок,

Да вот ты такой нежный и русый,

А глаза – василек.

Ты своею душой голубиной

Навсегда затворился в скиту, –

Я же выросла дикой рябиной,

Вся по осени в алом цвету...

Да уж, видно, судьба с тобой рядом

Свечи теплить, акафисты петь,

Класть поклоны с опущенным взглядом,

Да цыганскою кровью гореть.

1924