Дневники

Просто заметки по книжным следам о прошлом, войне, клевете

• 24 июля 24 | 0:14 — 219 0
  Вера

  Здравствуйте все.  Пишу,  как в обычном дневнике о том, что волнует…Может, кому-то близко.
  Выдалось долгожданное свободное время. Прочитала, наконец, тетралогию Слепухина. Последняя книга «Ничего, кроме надежды» нагнала печальных мыслей, и как-то на душе потускнело. Взялась за эпопею ради заглавной истории «Перекресток», которая про любовь - светлую, чистую, окрыляющую, и втянулась в менее радужное продолжение.
  Изначально намеревалась проанализировать разные произведения о первой любви (сочинительское увлечение), проследить, как зарождается и развивается чувство, как меняются герои, и насколько это совпадает с тем, что помню, представляю и вижу. Больше всего интересовали мужские образы у писателей-мужчин, описание душевных и иных метаморфоз из «первых уст». Все-таки кое-что угадала, даже больше, чем думала. Вот только потом обозначилось иное так, что не пропустишь - захватило и не отпускает.
  Произведение Слепухина и другие на ту же тему - «Дело, которому ты служишь» и прочие части Юрия Германа, « Повесть о первой любви» Николая Атарова - объединились в сознании, превратившись в послание, и вовсе не о любовной любви.
  Словно попала на одну страницу истории. Мнения сопоставились, и картина получилась многослойная, объемная.

  У Атарова - эскиз эпохи 1950-х с побочными эффектами послевоенного времени.
  Пятна на светлом: пьянство, в том числе среди женщин; в целом, ослабленное здоровье нации; вкалывающие тяжело представительницы слабого пола, одинокие, пытающиеся устроить свою судьбу; семьи без отцов, которые не вернулись, речь не только о тех, что погибли, но и об оставшихся с «боевыми подругами».
  Во всех романах самая отвратительная линия - скользкая, змеиная сущность. Все эти ограниченные, мыслящие лозунгами и клеше головы, воспринимающие жизнь, как обмельчавший водоем - нет глубины, можно перейти вброд. Персонажи, пораженные окамененным нечувствием, как и в реальности, находясь, пусть даже у маленького, но рычажка власти, лезут в чужие жизни, портят и коверкают необратимо. Сплетни и клевета, как кислота, разъедающая и растворяющая все самое благое.
  Особенно тяжело читать о людях, которые после оккупации, рабства и концлагерей, попали в отечественное чистилище, для кого-то оно так и обратилось в новый ад. Героиня Слепухина вспоминает, как русская следователь схватила ее за волосы, запрокинула голову и прошипела оскорбления и угрозы. Страшнее и безысходнее такое, чем побои коменданта в немецком лагере.
  Как в ночном кошмаре, когда брат, сестра, друг, у которых ищешь помощи превращаются в тех самых страшилищ, от которых убегала.
  Осознаешь, какая безжалостная и сокрушительная эта сила - становится страшно. Воинствующее, рьяное недоверие и подозрительность, при этом настоящих перевертышей почему-то не видящее. Жили себе и даже с почестями.
  <…>Может быть, такой же жребий выну,
  Горькая детоубийца, — Русь!
  И на дне твоих подвалов сгину,
  Иль в кровавой луже поскользнусь, —
  Но твоей Голгофы не покину,
  От твоих могил не отрекусь. <…> (Максимилиан Волошин «На дне преисподней»)
  У Юрия Германа та же тема в произведениях о враче Владимире Устименко, но истина все-таки проявляется, разоблачаются злодеи, очищаются от скверны имена. Все-таки есть проблеск, и остается та самая вера в справедливость.
  У Слепухина, кажется, и надежда-то растворяется и бледнеет. В глазах – безысходность и обреченность, вместо человека – тень. Любовь … Что поделаешь… Вот, как у Симонова:
  На час запомнив имена,-
  Здесь память долгой не бывает, -
  Мужчины говорят: «Война…»-
  И наспех женщин обнимают .
  Спасибо той, что так легко,
  Не требуя, чтоб звали милой,
  Другую, ту, что далеко,
  Им торопливо заменила.
  Она возлюбленных чужих
  Здесь пожалела, как умела,
  В недобрый час согрела их
  Теплом неласкового тела.
  А им, которым в бой пора
  И до любви дожить едва ли,
  Все легче помнить, что вчера
  Хоть чьи-то руки обнимали.
  <…>

  
  И так всегда, разве что-то вообще меняется в нашей жизни?

  
   <…>И всем казалось, что радость будет,
  Что в тихой заводи все корабли,
  Что на чужбине усталые люди
  Светлую жизнь себе обрели.
  И голос был сладок, и луч был тонок,
  И только высоко, у царских врат,
  Причастный тайнам, — плакал ребенок
  О том, что никто не придет назад» (Александр Блок «Девушка пела в церковном хоре»)
  Хотя бы немного светлого и отрадного всем страждущим.