Благоверный царь или римский император?

Благоверный царь или римский император?
Эдикт или рескрипт? (К юбилею «превосходного указа»)

Мы живём в период знаменательных юбилеев, заставляющих всех – даже не слишком любопытных – оглянуться назад и извлечь из событий прошлого хоть какие-то уроки.

Три года тому назад Христианский мир торжественно отмечал 1700-летнюю дату знаменитого «Миланского эдикта 313 года», как его традиционно называют. Вероятно, на новом историческом этапе, когда эпоха «государственной Церкви» завершилась, можно было ожидать попыток взглянуть на императора Константина Великого и его деяния более свободно, через призму исторической реальности. Но писания отечественных авторов, с которыми нам удалось познакомиться, по-прежнему отражают житийно-романтический (если можно так выразиться) взгляд на этого римского императора как на благочестивого византийского царя, после своего обращения озабоченного в первую очередь обустройством Христианской Церкви в противовес языческой. А его совместный с Лицинием «Миланский указ» трактуется как «торжество христианства». Всё это вступает в непримиримые противоречия с тем, что говорят о Константине наши великие историки Церкви – Василий Болотов, Александр Бриллиантов и другие.

В самом деле, можно ли назвать христианином того, кто не только не отрёкся от своего «сана» главы языческой церкви (Pontifex Maximus), но даже позволил язычникам возвести храм своему «божеству»! (А ведь христианские мученики шли на мучительную смерть лишь за отказ бросить несколько зёрен ладана на алтарь обожествлявшегося императора, что было для римлян простой гражданской формальностью!) Крещение же Константин принял от руки арианского епископа на смертном одре, что означало его неучастие в Евхаристии и иных Таинствах в течение всей жизни. И мог бы император Лициний (о котором обычно умалчивают!), самостоятельный правитель Восточной части империи, убеждённый язычник, быть соавтором и публикатором эдикта в своих провинциях, если бы в нём провозглашалось «торжество христианства» над язычеством? Возникают и другие недоуменные вопросы.

К счастью, участником одной из юбилейных конференций был наш автор. Белорусские коллеги пригласили его на свою международную конференцию как представителя строгой Петербургской исторической школы как раз для того, чтобы в доступной форме и корректно расставить акценты в основных недоуменных темах, диалектически сформулированных в реальном историческом контексте. Благодарим автора за предоставление текста двух его докладов, опубликованных ранее в малотиражном университетском сборнике и потому недоступных широкому кругу читателей.






Хорошо известно, что невозможно написать «объективную» биографию исторического персонажа или дать ему однозначную оценку: чем больше масштаб личности, тем шире спектр оценок – вплоть до диаметрально противоположных. Для одних он – святой (или герой, в зависимости от церковной или светской оценки), для других – циничный политик, идущий к цели по трупам не только врагов, но даже друзей и родных. В этом смысле римский император Константин I (306–337), вошедший в историю с титулом Великий, – воистину «знамение пререкаемое». Так кто же он на самом деле?

Константин I (Великий),
Флавий Валерий
(27.02.272 (?)—22.05.337),
император с 25.07.306 г.,
сын Констанция I Хлора и Елены
Православная Церковь причислила императора Константина к лику святых: под 21 мая (3 июня по н. ст.) в наших Святцах значится память «равноапостольных царя Константина (337) и матери его царицы Елены (327)». Напротив, Католическая церковь святым его не считает. Можно ли здесь говорить о восточной болезни цезарепапизма с одной стороны и об объективной оценке личности с другой?

Действительно, этот римский император эпохи Поздней Античности совсем не походил на иконописный (точнее – лубочный) образ мудрого, кроткого и набожного «благоверного царя Константина». Согласно характеристике одного из его биографов, «Константин был человеком, способным на глубокие чувства и неожиданные поступки. Кроме того, он был сумасброден, жаждал популярности, легко поддавался лести и к тому же был обескураживающе капризен и жесток. Он страдал от своего вспыльчивого характера, но его зачастую можно было успокоить. Он обладал безграничным честолюбием и неиссякаемой энергией» [3]. Увы! Это правда: его близкие сполна испытали на себе все свойства его характера{1} .

Методы правления императора также не отличались прощением, терпимостью и человеколюбием, впрочем, как и у последующих «христианнейших государей»: политическую мораль трудно (можно ли вообще?) совместить с христианской. В кровавой династийной борьбе за власть ему пришлось казнить тестя Максимина, зятя Лициния и даже его сына Лициниана. Можно ли (и нужно ли?!) оправдывать это «делом политической необходимости по нравам того времени» [6, С. 260]? Не знаю{2} . Всё зависит от точки отсчёта.

Мульвийского моста. Гомилии св.
Григория Назианзина (879-882).
fol. 440. Французская Национальная
БиблиотекаИсторический Константин – прежде всего мудрый политик, и его главным девизом была толерантность ради мира в империи (хотя он не избегал и жёстких мер). Для составления (совместно с Лицинием) в 313 году Миланского «эдикта» ему «не требовалось никакого сверхъестественного посредства, для этого не нужно было ни небесного знамения, ни откровения во сне»{3} , – справедливо замечает Василий Болотов. – Это – излияние благородства духа Константина» [1, С. 32]. Уловив потребности времени, он решительно пошел на союз с Церковью, что и было зафиксировано этим толерантным указом. Более того, искренне сочувствуя много пережившим христианам, которых он считал хорошими людьми и законопослушными гражданами, Константин объявил себя «поставленным от Бога» «епископом внешних дел» Церкви{4} , а потому наивно пытался примирить архиепископа Александра

Евсевий Кесарийский
(263—340 гг.) –
отец церковной истории. Александрийского и знаменитого ересиарха пресвитера Ария. Для характеристики религиозных взглядов императора и его богословской образованности обратимся к непосредственному свидетелю – «придворному епископу» и благодарному биографу Константина Евсевию Кесарийскому.

Когда император узнал, что богословские споры вышли за стены храмов и «всю Африку объяло истинно невыносимое безумие» (II, 66), он направил Александру и Арию общее письмо{5} , посетовав: «Как жестоко поразила мой слух, или лучше, самое сердце весть, что между вами возникли разногласия <…> и что вы, через которых я надеялся доставить исцеление другим, сами имеете нужду в гораздо большем врачевании!» (II, 68). Поэтому, – заявляет Константин, – он будет между ними «посредником и покровителем мира», ведь его главная задача – «учения всех народов о Божестве <…> привести как бы в один состав» [здесь и далее выделено мною. – Ю. Р.] и «телу всей Ойкумены (Вселенной), страждущему тяжкой некой болезнью, возвратить прежнее здравие» (II, 65). По убеждению Константина, сам повод спора – «маловажный и ничтожный» [так!!! – Ю. Р.] (II, 68), поэтому они оба виновны. «Знаю, что настоящий спор начался таким образом: когда ты, Александр, спрашивал у пресвитеров, что каждый из них думает о каком-либо месте закона{6} , или, лучше сказать, представлял на обозрение бесполезную сторону вопроса [так!!! – Ю. Р.], – тогда ты, Арий, неосмотрительно предлагал то, о чём <…> надлежало молчать: вот откуда родилось между вами разногласие, расторгалось общение, и святейший народ, разделившийся на партии, удалился от единомыслия с общим телом Церкви» (II, 69).

По убеждению Константина, рассуждать о вещах, настолько тёмных, что недолго споткнуться и впасть в заблуждение, можно иногда лишь в виде умственной гимнастики, но их нельзя выносить наружу! «Итак, пусть и неосторожный вопрос, и необдуманный ответ прикроются в каждом из вас взаимным прощением, ибо повод к вашему спору не касается какого-либо главного учения в законе, вы не вносите какой-либо новой ереси в своё богослужение, образ мыслей у вас один и тот же [так!!! – Ю. Р.], поэтому вы легко можете снова прийти в общение» (II, 70). Император рекомендует брать пример с языческих философов, которые, хотя и спорят между собою, но всё-таки уживаются мирно. «А когда так, то не гораздо ли справедливее вам, поставленным на служение великому Богу, проходить это поприще со взаимным единодушием? <…> Хорошо ли будет, если <…> мы будем спорить друг с другом о мелких и вовсе ненужных предметах? Подобные споры – дело черни, и более приличны детскому неразумию, нежели вниманию мужей священных и разумных!» Так пусть же «мысль, возбудившая вас к мелочному спору [так!!! – Ю. Р.], <…> ни под каким видом не производит между вами разделения и ссоры. <…> Возвратитесь ко взаимной дружбе и любви <…>» (II, 71). «Возвратите мне мирные дни и спокойные ночи, чтобы и я, наконец, нашёл утешение в чистом свете и отраду в безмятежной жизни» (II, 72).

Комментарии, как принято говорить, излишни. За такое еретическое «богословствование» ученик церковно-приходской школы получил бы двойку, а в добрые старые времена – ещё и солёных розог. Но императору всё дозволено!

В. Суриков. "Первый Вселенский
Собор". 1876. Эскиз к росписи
Храма Христа Спасителя.
«К счастью, подателем этого письма император избрал <…> Осия Кордубского (Кордовского), человека строго православных убеждений. <…> По прибытии в Александрию Осий убедился, что дело идёт не о пустяках, а угрожает потрясением основ христианской веры. Он возвратился в 324 году к императору и разъяснил ему всю серьезность вопроса» [2, С. 21–22]. В результате уже в следующем (325) году был созван Первый Вселенский собор, выработавший общеобязательный минимум христианских догматов (Никейский Символ веры). На нём председательствовал сам император{7} . Православные богословы победили, и непреклонный Арий, отказавшийся отречься от своих убеждений, был осуждён и отправлен в ссылку. Казалось бы, наконец-то наступило долгожданное единство – и религиозное, и политическое (незадолго до этого, в 323 году, Константин стал единодержавным). Но нет! Это было только началом многолетней борьбы за ключевые термины и формулировки Символа веры{8} .

Многочисленные сторонники Ария, не желая разделить его участь, подписали соборное определение и сохранили свои кафедры, а скоро образовали при дворе сильную партию, возглавляемую Евсевием Никомидийским. Ловкая политика доминировавших на Востоке ариан привела к осуждению главного борца за Православие святого Афанасия Александрийского{9} на Тирско-Иерусалимском соборе 335 года. Их поддержал дряхлеющий Константин, веривший в своё высшее предназначение «умиротворителя всей Вселенной». Его раздражала бескомпромиссная преданность Афанасия не только слову, но даже единой «йоте» в Символе веры (а в данном случае было именно так!). Эта неуступчивость, нежелание достичь терминологического компромисса с многочисленными арианами, вызывала бесконечные пререкания и волновала империю. Константин же, считавший, как мы помним, догматические разногласия «маловажными и ничтожными», действовал «в духе американского прагматизма» [5, С. 59]. Если правитель не может (а ещё хуже – не хочет) установить в своей области мир{10} , он должен уйти в отставку! Делегаты Тирско-Иерусалимского собора убедили Константина в том, что Афанасий – просто «неспокойный человек», и он был сослан в рейнский Трир. Ария же оправдали и готовили ему торжественную встречу...

Как видим, религиозная политика императора-миротворца может быть выражена словами одного милого мультяшного персонажа: «Ребята, давайте жить дружно!» И для Константина в этом нет ничего унизительного, напротив, было бы странно, если бы он, как глава государства, в той ситуации действовал иначе. Для мудрого политика нет «еретиков», «православных», «язычников»: все они – равноправные граждане и его любимые «дети», а он – их любящий «Отец».

Здесь мы должны также вспомнить, что, «по должности», Константин всю жизнь исполнял функции языческого Верховного жреца (Pontifex Maximus). Уважая чувства языческого населения, он около 326 года дал согласие на сооружение храма своему «божеству» (numini nostro) в италийской Гиспелле [6, С. 259], а после смерти был причислен римским Сенатом к «сонму богов»{11} , что не могло бы произойти без его прижизненного на то согласия (хотя бы и молчаливого)! «Император, не принимая сам христианства и продолжая стоять выше отдельных религий, между которыми делилась масса его подданных, склонялся, однако, к христианству и в числе ближайших людей держал епископов» [6, С. 259]. Его религиозная эволюция{12} завершилась крещением на смертном одре, пусть и от рук арианского епископа Евсевия Никомидийского. На встречу со Христом он отправился новым человеком.


Константин прежде всего – глава государства: он оберегает мир внутренний и отражает угрозы извне. Это долг любого порядочного политика. На этом нелёгком поприще ему приходилось жертвовать многим и многими, согласно известной максиме «цель оправдывает средства». Увы! Такова политическая реальность нашего несовершенного «града земного». Но утопические попытки построения «идеального общества» на земле всегда заканчивались крахом и часто приводили к ещё большему кровопролитию. Минувшее столетие явило тому ярчайшие примеры.

При этом у Константина было особое служение: в критическую для государства эпоху он правил как обожествляемый римский император, Отец Отечества, Спаситель (в традиционном языческом смысле), отвечавший за единство огромной империи, стабилизацию которой с таким трудом осуществил его предшественник Диоклетиан. «Первый христианин на троне римских Цезарей» оказался первым во всём, его ситуация была уникальна, и потому объективный историк не может судить его «по аналогии», с позиции «прецедентного права». Константин, недаром названный Великим, сыграл свою единственную роль в мировой истории, и тот, кто признаёт такой исторический фактор как Божественный Промысл, не может с этим не согласиться. Тем более что все мы живём в мире, сформировавшемся в результате Константиновых реформ.

Наконец, совершенно очевидно, что историческая ситуация, в которой Константин был главным действующим лицом, должна была завершиться с его смертью. Преемники не могли продолжать его политику веротерпимости. Государству требовалась жёсткая и объединяющая всех новая религия-идеология (взамен отжившего язычества), и указ императора Феодосия («De fide catholica», 380 г.) санкционировал появление «государственного христианства». О Константиновой толерантности быстро забыли, и язычники превратились из гонителей в гонимых. Но и для христиан государи стали действительными «епископами» (то есть «надсмотрщиками»!), жёстко контролировавшими не только их внешнюю, но и внутреннюю жизнь. Последствия этой византийской симфонии Церкви и государства, зачастую превращавшейся в медвежьи объятья, хорошо известны{13} .

Но вернёмся к нашему герою. Так всё-таки – политик или святой?

И политик, и святой. В первом никто не сомневается: деяния Константина говорят сами за себя. Но, учитывая все его негативные (мягко выражаясь) поступки, можно ли назвать его «святым»? Безусловно, если мы вспомним изначальный смысл этого «заезженного» до потери всякого смысла слова!

Святость – это не просто нейтральная альтернатива, но активное преодоление греха,ничего общего не имеющее с пассивным толстовским «непротивленчеством»{14} . Русскому слову грех соответствует употребляемое в Новом Завете греческое хамартема, хамартиа, в буквальном переводе – «ошибка», «заблуждение», «проступок». Это важно. «Грешить» – значит «не попадать в цель», «промахиваться», «ошибаться», «отклоняться от истины», что указывает на изначально интеллектуальное{15} , а не моральное содержание этого понятия. Воин послал стрелу мимо цели – согрешил. Политик сделал неправильный выбор – согрешил. Инженер неверно рассчитал несущую конструкцию, и она рухнула – согрешил.

Но император Константин не промахнулся – он попал в цель, то есть достиг святости! В отличие от Диоклетиана, он сделал правильный выбор – не только преодолел чудовищный грех своей империи, преследовавшей ни в чём не повинных людей, но и сам стал «первым христианином на троне римских кесарей». Мудрый политик и равноапостольный святой – в лице Константина эти понятия не альтернативны, но синонимичны. Таким он и вошёл в мировую историю, отсчитывающую Новую эру от Рождества Христова. И это столь же безусловно, сколь и неоценима роль в ней этого кесаря-святого.

Св. Равноапостольный
Царь Константин
(фреска Софийского собора
в Константинополе)
История уже вынесла свой суд, возведя Константина в ранг Великих, и это бесспорно. Восточная Церковь возвела его в ранг Равноапостольных{16} , и это справедливо, учитывая сделанное им для ранее гонимого Христианства. Приговор Страшного Суда нам неведом; во всяком случае, по моему мнению, примерять на себя роль обвинителей или адвокатов историки не должны. Это всегда выглядит смешно (как пересуды кумушек на скамейке у подъезда) и даже глупо. Мужественный император сам ответит за всё им сделанное, стоя «лицом к Лицу», без подсказки услужливого адвоката.

Наконец, обратим внимание на явный, казалось бы, исторический парадокс. Оказывается, глава современного демократического государства, живущий по общим законам (разумеется, в идеале), обязан соблюдать внутриполитические принципы этого обожествляемого римского «Спасителя» с его неограниченной властью. Он должен быть «отцом» и покровителем всех подданных, а потому «по долгу службы» стоять «над религиями», дружить с главами всех конфессий и при необходимости посещать все храмы. При этом он обязан внимательно следить за тем, чтобы его личные религиозные или политические пристрастия не вносили дисгармонию в многополярный мир современного гражданского общества!

Таков ещё один урок Истории, к героям и событиям которой мы обращаемся отнюдь не из праздного любопытства.


* Доклад опубликован. См.: Рубан Ю. И. Благоверный царь или римский император // Христианство и общество (к 1700-летию Миланского эдикта) (Текст): материалы Междунар. науч. конф., 17 мая 2013 г., Барановичи, Республика Беларусь / редкол.: А.В. Никишова (гл. ред.), А.В. Демидович (отв. ред.), З.Н. Козлова (и др.). – Барановичи: РИО БарГУ, 2013. – С. 56–59.

{1} В 326 году Константин казнил своего сына Криспа, заподозренного в излишне нежных чувствах к мачехе Фаусте. Вероятно, это было намеренной клеветой, поскольку вскоре император «раскаялся в этом поступке и поставил убитому статую с надписью "Жертве несправедливости"» [1, С. 35], а затем умертвил и жену. Раскаяние было запоздалым. (Для сравнения можно вспомнить, что «философ на троне» Марк Аврелий всю жизнь терпел реальные похождения своей жены Фаустины. Но Константин философом не был.)

{2} Если казнь двух первых ещё можно объяснить «делом политической необходимости», то казнь Лициниана остаётся «нравственным пятном в жизни Константина» [1, С. 34, 35]. Болотов объясняет это тем, что

Имп. Юлиан Отступник.
Бюст. 60-е гг. IV в. (ГЭ)
Константин мог уступить требованию своих легионеров. В пользу этого «свидетельствует факт избиения ими родственников Константина, детей Феодоры, второй супруги Констанция Хлора. По смерти Константина, из преданности Константину и его детям, они не желали, чтобы были другие претенденты на его престол» [1, С. 35]. В ходе этой кровавой резни погибли почти все ближайшие родственники императорской фамилии. Чудом уцелевший племянник Константина Юлиан (в 337 году он был ещё мальчик) стал позднее «юродствующим» императором (361–363), пытавшимся вернуть империи старую «благородную» веру – язычество, и вошёл в историю с прозвищем Апостат (Отступник). Возможно, именно эти страшные события при «христианском» дворе привели его к внутренней катастрофе.

{3} Поэтому некоторые историки, говоря об «обращении» Константина перед битвой с Максенцием, справедливо ставят это слово в кавычки. Христианство – не отвлечённая философская доктрина, которую человек может «исповедовать», не меняя своего жизненного уклада. Напротив, действительно «обратившийся [от старой жизни к новой]» немедленно запечатлевает это кардинальным изменением всей жизни: он принимает крещение и участвует в церковных Таинствах (вспомним обращение Савла или нашего князя Владимира). Константин же всю жизнь оставался «благородным язычником», сочувствующим христианам. Разумеется, это не умаляет сделанного им для Церкви.

{4} Греческое слово episkopos буквально переводится как «наблюдатель», «блюститель», «надсмотрщик», «страж».

{5} Письмо содержится в панегирике Евсевия «Жизнь Константина» [4]. Здесь и далее в круглых скобках – общепринятая нумерация разделов текста.

{6} Имеется в виду христианское вероучение (церковные догматы).

{7} Смотрите традиционный в христианской иконографии образ «богословствующего» императора: Василий Суриков. "Первый Вселенский Собор" (эскиз к росписи Храма Христа Спасителя, 1876 г.). Молодой диакон Афанасий (будущий Афанасий Великий) обращает пламенную догматическую речь к «благоверному царю Константину», бородатому и длинноволосому, облачённому то ли в византийские, то ли в древнерусские одеяния. Известно, что цивилизованный римлянин брился (лишь некоторые модничали на греческий манер, в первую очередь философы), а длинные волосы были признаком недостойного мужчины варварства (см. скульптурные изображения Константина).

{8} Согласно гениальной формулировке Василия Болотова, «догматическая победа над арианством, одержанная на Никейском соборе, опередила собою победу историческую» [2, С. 42]). Только на II Вселенском соборе (381 г.) арианство потерпело окончательное поражение, хотя ещё долго оставалось религией варварских окраин империи.

{9} После смерти архиепископа Александра Александрийского (328 г.) он стал главой этой влиятельнейшей Церкви, в то время – второй по чести после Римской. История присудила ему титул «Великий».

{10} По традиции, глава Александрийской Церкви был негласным «соправителем» светского губернатора Египта и имел огромное влияние на политику этой главной в то время житницы Римской империи. А враги обвиняли Афанасия в том, что он нарочито препятствовал доставке египетского зерна, без чего новая столица (Константинополь) просто не смогла бы существовать!

{11} Мой покойный преподаватель церковной истории в Ленинградской Духовной семинарии по этому поводу шутил: «Ребята! Берите пример с мудрого Константина, как он сумел всем угодить: язычники причислили его к сонму богов, а христиане – к сонму святых!»

{12} Этому процессу способствовало то обстоятельство, что уже отец Константина был «монотеист» – поклонник культа персидского бога Митры (Непобедимого Солнца, Invicti Solis), очень популярного в среде военных и быстро распространившегося по империи. «Важно то, – замечает В. Болотов, – что культ этот иноземный, ввозной. Поэтому поклонники его могли считать христианство однородным с ним и одноправным» [1, С. 31)]. (В скобках заметим, что позднее именно дата празднования «Дня Рождения Непобедимого Солнца» – зимний солнцеворот, 25 декабря, – стала датой празднования «Дня Рождения Господа». См.: Рубан Ю. Календарь для человека или человек для календаря? Когда мы празднуем Рождество Христово // С.-Петербургский Церковный вестник. 2005. № 12. С. 34–37. А также: http://azbyka.ru/forum/xfa-blog-ent...darja_kogda_my_prazdnuem_rozhdestvo_khristovo). Характерно, что, впервые объявив воскресный день еженедельным государственным праздником, выходным для судей и ремесленников (закон 321 года), Константин называл его не иначе как «почитаемый день Солнца» (см.: [Рубан Ю.] Воскресенье // Российский гуманитарный энциклопедический словарь. В 3-х т. М.; СПб., 2002. – Т. 1. С. 385). Это название сохранилось в некоторых западноевропейских языках.

{13} Особенно поучителен трагикомический пример нашей России. См.: Рубан Ю. «Весёлая царица» (К 250-летию со дня кончины Елизаветы Петровны) // Бренное и вечное. Человек в пространстве российской государственности: мифология, идеология, социокультурная практика. Материалы Всерос. науч. конф. 13–14 декабря 2011 г. Великий Новгород: НовГУ, 2012. С. 264–267. А также: http://azbyka.ru/forum/xfa-blog-entry/xristos-i-imperator.2133/. Впрочем, история нас плохо учит. Но это – тема особого доклада или даже конференции, например: «Церковь и государство после Константина Великого». Очень актуальная тема, учитывая нездоровые (языческие по своему характеру) монархические настроения в нашей Церкви и обществе. С радостью помогу молодому Барановичскому университету в проведении подобной конференции.

{14} Если судить о людях с позиций этой порочной моралистики, замыкающей человека на самом себе, и выставлять на первый план их «жестокие» поступки, то придётся лишить ранга святости очень многих – не только Константина Великого, но и наших равноапостольных Ольгу и Владимира, благоверного князя Александра Невского, да и вообще всех воинов (вне зависимости от канонизации), лишь благодаря подвигу которых чистоплюи, не желающие «полагать души свои за друзей своих» (Евангелие от Иоанна 15:13), могут жить в свободном государстве. Смотрите диалоги пошлого толстовца Князя и бравого русского Генерала, героя Шипки, в гениальных соловьёвских «Трёх разговорах».

{15} Это значение сохраняется и в русском языке: сравните «огрех», «погрешность» (в вычислениях и др.). Подробнее см.: [Рубан Ю.] Грех // Российский гуманитарный энциклопедический словарь. В 3-х т. М.; СПб., 2002. – Т. 1. С. 513.

{16} Очевидно, Константин вполне сознавал свою роль в истории Церкви, на что указывает его явно символическое деяние. В новой столице (Константинополе!) император воздвиг храм Святых Апостолов, который одновременно был и «собственным мавзолеем Константина (как бы Тринадцатого Апостола!); здесь под центральной частью храма <…> покоились его останки» [3].


1. Болотов В. В. Лекции по истории Древней Церкви. Т. III. СПб., 1913.

2. Болотов В. В. Лекции по истории Древней Церкви. Т. IV. Пг., 1918.

3. Грант М. Римские императоры. Константин I Великий (306–337) [электронный ресурс] // Режим доступа: http://www.globalfolio.net/agiograf/dimitriy/month/konstvelgrant.htm. Дата доступа: 12.04.2013.

4. Евсевий Памфил. Жизнь блаженного василевса Константина. М., 1998.

5. Карташев А. В. Вселенские соборы. Клин, 2004.

6. Поснов М. Э. История Христианской Церкви (до разделения Церквей – 1054 г.). Брюссель, 1964.







В Латеранском музее (Рим) сохранилась статуя римского императора Константина I Великого (306–337), торжественно воздевающего к небу свиток. И это не просто горделивая поза: текст этого свитка, вошедший в историю как «Миланский эдикт 313 года», навсегда определил новый этап христианской европейской, а затем и мировой истории. Что же предшествовало этому эпохальному событию?

Диоклетиан,
Гай Аврелий Валерий
(243 – между 313 и 316),
римский император
с 20 ноября 284
по 1 мая 305
Как известно, с 29 августа 284 года в Риме началась «новая эра» – эра Диоклетиана{1} , названная христианами «эрой мучеников». Этот выдающийся император (284–305), сумевший осуществить временную стабилизацию распадающейся империи, положил начало новому государственному устройству: на смену принципату пришел доминат (особая форма монархии). Для лучшего контроля огромной территории он поделил империю на четыре части («тетрархия») и назначил нескольких соправителей («кесарей» и «августов»). Одновременно Диоклетиан пытался ввести единое и обязательное для всех вероисповедание, понимаемое в качестве государственной идеологии. Он сделал ставку на традиционное язычество и развязал жесточайшие гонения на христианство (303–304){2} . Должно было исчезнуть даже само имя христиан. Но физическая «ликвидация» христианства была заведомо нереальным предприятием{3} . Вероятно, это понял уже сам Диоклетиан, отрёкшийся от престола в 305 году. Проведя остаток уединённой жизни на родине в Иллирии, этот величайший гонитель умер, по иронии судьбы, в 313 году (или немного позднее), когда эра новых отношений Церкви и государства бесповоротно вступила в свои права.

Галерий, Гай Валерий
Максимиан (250–311),
император в 293–311 гг.
Политику гонений продолжил на Востоке империи зять и соправитель Диоклетиана Галерий (293–311). Но вдруг незадолго до смерти этот ярый противник христиан издал в Никомидии{4} «первый несомненный эдикт» в их пользу (30 апреля 311 года). Впервые в римской истории христианство было признано «дозволенной религией (religio licita)» [2, С. 152, 161]. Согласно Евсевию Кесарийскому († 339), очевидцу этих драматических событий, смена его внутренней политики произошла под влиянием тяжкой болезни. «Поняв в этих страданиях, какие преступления совершал он против христиан, он собрался с мыслями, призвал Бога Вседержителя{5} , а затем, созвав окружавших его, велел немедленно прекратить гонение на христиан и царским указом <…> побудить их строить церкви и совершать обычные службы, творя молитвы за императора» (Евсевий. Церковная история VIII:17,1). Прочтём этот эдикт Галерия, обычно остающийся в тени знаменитого Миланского «эдикта» 313 года. Опустим лишь пышную титулатуру во вступлении.

«Император кесарь Галерий Валерий Максимин, <…> и император кесарь Флавий Валерий Константин, <…> и император кесарь Валерий Лициниан{6} , <…> – жителям своих провинций желаем здравия.

Среди мер, принятых нами на благо и пользу народов, сначала решили мы восстановить всё у римлян, согласно древним законам и общественным установлениям, заботясь о том, чтобы христиане оставили учение своих предков и образумились. (7) В силу измышлений исполнились они такой самоуверенности, что не следуют установлениям древних и, может быть, даже тому, что принято было их родителями. Каждый живёт по собственному усмотрению, как хочет: они сочинили сами себе законы, соблюдают их и составляют по разным местам различные общества. (8) Поэтому и последовало наше им повеление вернуться к установлениям предков. Очень многие из них подверглись смертельной опасности, большое число было потревожено и умерло разной смертью. (9) Увидев, что многие, пребывая в своём безумии, не воздают подобающего поклонения ни богам небесным, ни Богу христиан, мы, по нашему человеколюбию и неизменной привычке даровать всем прощение, решили незамедлительно распространить наше снисхождение и на христиан: пусть они остаются христианами, пусть строят дома для своих собраний, не нарушая только общественного порядка. В другом послании мы объясним судьям, что им надлежит соблюдать. (10) И в соответствии с этим разрешением христиане должны молиться своему Богу о благоденствии нашем, всего государства и своём собственном. Да будет всё хорошо в государстве и да смогут они спокойно жить у своего очага» (Евсевий. Церковная история. VIII: 17, 3–10).

Обратим внимание на основные положения этого знаменательного и одновременно двусмысленного указа{7} . Да, христиане получают свободу, но это ещё не означает полной легализации их статуса: Церковь не признаётся юридическим лицом. При этом «благими намерениями» оправдываются ранее бывшие репрессии, и государство даже не приносит за них извинений. Указ явно пытается дискредитировать христиан как закоренелых упрямцев, пребывающих «в своём безумии», указывая одновременно на отсутствие у них единства (вероятно, намёк на ереси и расколы внутри Церкви). Отобранные ранее храмы и имущество не возвращаются. Миссионерство тоже не разрешено: христиане могут лишь «спокойно жить у своего очага», «не нарушая <…> общественного порядка». А ведь миссия – необходимое условие жизни Вселенской Церкви! Основной смысл: христианство – это доставшееся нам в наследие зло; совладать с ним не удалось, так лучше сделать его открытым и доступным государственному контролю. Ясно, что этот указ, предоставивший христианам «только право на существование» [2, С. 162], был вынужденным и временным.

Лициний, Флавий Галерий
Валерий Лициниан
(ок. 263–325) — римский
император в 308–324 гг.
(август Востока)
Если на Востоке императоры пытались «разрушить» Церковь «до основанья», то западный император Констанций I Хлор (293–306), основатель династии Константинов, давно уже проводил в Британии и северной Галлии толерантную политику в отношении христиан. Ему наследовал сын Константин – будущий «первый христианин на троне римских кесарей». После эдикта и скорой смерти Галерия появилась реальная возможность распространить эту толерантность на всю империю. Встретившись в Милане после победы над «деспотом» Максенцием{8} , соправители зафиксировали принципиально новую религиозную политику совместным указом (соглашением). Евсевий Кесарийский пишет: «Константин и с ним Лициний <…>, почитая Бога дарователем всех ниспосланных им благ, единодушно издали закон{9} , для христиан совершенно превосходный. Они послали его Максимину, который ещё правил на Востоке <…>»{10} . Обратим внимание на то, что указ начинается с констатации принципа веротерпимости и обоснования его ссылкой на эдикт Галерия. Это значит, что их знаменитый Миланский «закон» фактически был подтверждением эдикта Галерия, то есть, на юридическом языке, был не эдиктом, а рескриптом{11} ! Прочтём его с небольшими сокращениями.

«С давних пор, считая, что не следует стеснять свободу богопочитания, но, напротив, надо предоставлять уму и воле каждого заниматься Божественными предметами по собственному выбору, мы издали повеление как всем другим, так и христианам хранить свою веру и своё богопочитание. (3) Но так как в указе, содержавшем это разрешение, были упомянуты неопределённо многие и различные вероисповедания, то, возможно, некоторые вскоре лишились возможности хранить свою веру. (4) Когда же я, Константин Август, и я, Лициний Август, благополучно прибыли в Медиолан и обсуждали всё, что относится к общей пользе и благополучию, то <…> решили прежде всего издать постановление, которое поддерживало бы страх Божий и благоговение, – то есть даровать и христианам, и всем свободно, по своему собственному желанию выбирать веру, дабы небесное Божество, как бы Его ни называли [здесь и далее выделено мною. – Ю. Р.], относилось благосклонно и к нам, и к подданным нашим. (5) Итак, руководствуясь здравым и правым смыслом, мы объявляем следующее наше решение: никому не запрещается свободно избирать и соблюдать христианскую веру и каждому даруется свобода обратить свою мысль к той вере, которая, по его мнению, ему подходит, дабы Божество ниспосылало нам во всех случаях скорую помощь и всякое благо. (6) Угодно нам совершенно отменить посланные прежде твоему благочестию распоряжения относительно христиан, весьма нелепые и несовместимые с нашей кротостью. Отныне всякий, свободно и просто выбравший христианскую веру, может соблюдать её без какой бы то ни было помехи. (7) Мы решили обстоятельно изъяснить это твоей попечительности, дабы ты знал, что мы даровали христианам полное право совершать богослужение. (8) Поскольку же им даруется неограниченная свобода, то твоей чести должно быть понятно, что даётся свобода и другим, по желанию, соблюдать свою веру <…>. Так определено нами, дабы не казалось, будто мы умаляем достоинство какой-либо веры. (9) Кроме того, касательно христиан мы постановляем следующее: если места, в которых они раньше собирались <…>, куплены у нашей казны или у кого-либо, то пусть их вернут христианам безвозмездно <…>. Равным образом получившие такие места в дар должны немедленно вернуть их христианам. (10) И если купившие эти места или получившие их в дар хотят просить за них от нашей доброты вознаграждения, то пусть обратятся в суд к нашему правителю, и наша милость не оставит их просьбы без внимания. Всё это твоей заботливостью должно быть возвращено христианскому обществу без промедления. <…> (12) Во всём этом ты должен оказать вышеупомянутому обществу христиан всяческое содействие, дабы наше распоряжение осуществилось как можно скорее и проявилась наша забота об общем народном спокойствии. (13) За такие дела <…> благоволение Божие, испытанное уже нами во многих случаях, да пребудет с нами во все времена. (14) А чтобы закон этот, свидетельствующий о нашем благожелательстве, был доведён до сведения всех, распорядись написанное нами обнародовать всюду и сообщить всем, дабы закон, данный по нашей доброте, оказался всем известен» (Евсевий. Церковная история. X:5,2–14){12} .

Как видим, основные положения указа относительно христиан сводятся к следующему: во-первых, отменяются прежние распоряжения и разрешается свободное исповедание христианской веры. Тем самым официально прекращаются гонения. Во-вторых, для примирения ранее враждовавших сторон справедливо урегулируются их имущественные и общественные права: христианам возвращаются отобранные ранее храмы и имущество, а их бывшим владельцам язычникам государство выплачивает соответствующую компенсацию.

Особого внимания заслуживает то, что главный акцент во всём указе делается на соблюдении принципа веротерпимости по отношению ко всем религиям. Императоры больше всего боятся, что их намерения могут быть истолкованы как «умаление достоинства какой-либо веры». Это значит, что не отвлечённая «свобода совести» (в современном понимании) была их главной заботой, а внутренняя стабильность Римской империи. Константин и Лициний хорошо понимали, что религиозный мир – это непременное условие мира гражданского.

Может показаться, что указ Константина и Лициния, опирающийся на эдикт Галерия, не даёт христианам ничего принципиально нового. Это не так. По тону и содержанию он существенно отличался от первого: эдикт Галерия лишь терпит христиан как неизбежное зло и замыкает их в некое гетто, отсутствие равных с другими прав делает их положение в любом случае неустойчивым; Миланский же указ «устанавливает паритет, равенство всех религий и свободное право каждого гражданина следовать беспрепятственно какой угодно религии» [8, С. 258]. Смысл Миланского указа заключается не только в декларации свободы вероисповедания, но и в определении юридического статуса Христианской Церкви, а именно этот аспект до сих пор не был вынесен в сферу римского законодательства. Таким образом, 1) признание за Церковью статуса юридического лица и 2) провозглашение религиозной свободы создавало совершенно новое в юридическом отношении положение для христианства в империи. Следовательно, определение Миланского указа как эпохальной границы двух исторических периодов в полной мере отражает его историческое значение [подробно см.: 3].

Следует ещё раз подчеркнуть: ни о каком «торжестве христианства» или о превращении христианства в «государственную религию»{13} речь не шла и не могла идти: убеждённый язычник Лициний не стал бы совместно с Константином подписывать в Милане, а затем единолично (как император Востока) публиковать этот указ в Никомидии{14} , если бы он подразумевал хотя бы скрытое ущемление прав его единоверцев! Тем не менее, этот указ обозначил принципиально иную политику государства в отношении Церкви и стал точкой отсчета нового периода её истории. Вероятно, поэтому за Миланским рескриптом Константина и Лициния и закрепилось более «торжественное» и «солидное» название – «эдикт». Что ж, своя прагматическая логика в этом присутствует.

С другой стороны, следует отметить явную историческую несправедливость по отношению к Лицинию – полноправному соавтору и первому «публикатору» этого документа. Имя Лициния, впоследствии разгромленного и в 325 году казнённого Константином (несмотря на просьбы его сестры Констанции, жены Лициния), стало сознательно очерняться, и все лавры автора «совершенно превосходного» для христиан Миланского указа достались его более дальновидному и расчётливому соправителю. Об этом мне также хотелось бы напомнить досточтимым слушателям в завершение краткого доклада об основных этапах легализации Христианской Церкви в Римской империи.


Подведём некоторые итоги. Языческий Рим считал свою империю («вселенную»{15} ) и её религию «вечной» в буквальном смысле этого слова. Но уже со смертью Марка Аврелия (17 марта 180 года) «была предрешена гибель античной цивилизации» (Эрнест Ренан). Глубочайший кризис III столетия пытаются преодолеть деспотичные «солдатские императоры», стремящиеся возродить старые традиции и очистить Рим от восточных культов. В первую очередь это касается Христианства, религии Богочеловечества, в котором империя, основанная на религии человекобожия (императоры титуловались «спасителями» и причислялись Сенатом к «сонму богов»), справедливо полагала непримиримого антагониста. С Деция (249–251) начинаются систематические гонения со стороны правительства, достигая своего пика при Диоклетиане (303–304 гг.), который попытается уничтожить враждебную религию через истребление всех её представителей.

Этот «последний и решительный бой» одряхлевшее язычество проиграло{16} , что было зафиксировано «половинчатым» эдиктом Галерия (311 г.), логично сменившимся вскоре безупречным в юридическом отношении Миланским указом Константина и Лициния (313 г.). Установив подлинный паритет всех религий в Римской империи, этот документ (точное название не столь уж существенно) обеспечил Христианству, религии Откровения, свободу миссии, а через это – скорую победу над выполнившим свою историческую роль язычеством. От первых «толерантных» указов до «торжества Христианства» (эдикт Феодосия «de fide catholica», 380 г.) пройдёт менее семи десятилетий...

Historia magistra vitae. Справедливось этих слов Марка Туллия Цицерона особенно очевидна нам, живущим в переломную эпоху крушения Советской империи, отказа от вполне языческой по смыслу идеологии-религии (чем объясняются кровавые гонения на Церковь, превосходящие по размаху даже гонения Диоклетиана), установления в новых демократических государствах давно забытого принципа паритета религий и напряжённых споров о путях духовного развития. Обращаясь к событиям и памятникам переломной эпохи в истории Рима, мы находим в них аналогии нашим современным проблемам и вызовам и пытаемся учиться на примерах, чтобы не повторять ошибок (хотя – увы! – это почти никогда не удаётся). В этом смысле знаменательный Миланский указ 313 года имеет, по мнению докладчика, не только историческое, но и непреходящее значение.


* Доклад опубликован. См.: Рубан Ю. И. Эдикт или рескрипт? (К юбилею "превосходного указа") // Христианство и общество (к 1700-летию Миланского эдикта) (Текст): материалы Междунар. науч. конф., 17 мая 2013 г., Барановичи, Респ. Беларусь / редкол.: А.В. Никишова (гл. ред.), А.В. Демидович (отв. ред.), З.Н. Козлова (и др.). – Барановичи : РИО БарГУ, 2013. – С. 17–21.

{1} Эта популярная эра использовалась в Западной Европе ещё несколько столетий и после того, как римский аббат и архивариус Дионисий Малый ввёл в 532 году эру ab Incarnatione Christi. «Коптская Церковь до сих пор пользуется счислением времени по этой [Диоклетиановой] эре» [1, С. 67].

{2} Приведём некоторые фрагменты из «Церковной истории» Евсевия Кесарийского (Кн.VIII). «(4) Шел девятнадцатый год правления Диоклитиана, когда в месяце дистре (у римлян это март), накануне праздника Страстей Господних, повсюду был развешан императорский указ, повелевавший разрушать церкви до основания, а Писание сжигать и объявлявший людей, державшихся христианства, лишенными почётных должностей; домашняя прислуга лишалась свободы. (5) Таков был первый указ против христиан; вскоре за ним последовали и другие распоряжения: предписывалось всех епископов повсеместно сначала заключить в тюрьму, а затем всякими средствами заставить их принести жертву. <...> Именно тогда многие предстоятели Церквей мужественно претерпели жестокие мучения; многое можно рассказать об этих великих подвигах. Тысячи других, не помнивших себя от трусости, при первом же натиске сразу лишились всех сил. Из числа же первых каждый выдержал попеременно разные виды пыток: одного мучили бичеванием, другой терпел невыносимые страдания от дыбы и "когтей"; некоторые тут и обрели горестный конец жизни. (2) Состязания иного рода ожидали других: одного толкали и, силой подведя к гнусным, нечистым жертвам, отпускали как принесшего жертву, хотя он её и не приносил; другой вовсе и не подходил к жертвеннику и не прикасался ни к чему нечистому, но люди утверждали, что он принёс жертву, и человек молча уходил оклеветанным; полумертвого выбрасывали как мертвеца; (3) лежавшего на земле долго волочили за ноги и причисляли к принесшим жертву. Кто-то громко выкрикивал своё отречение от жертвоприношения; кто-то во всеуслышание провозглашал, что он христианин, и хвалился исповеданием имени Спасителя; кто-то настаивал, что он не приносил жертвы и никогда её не принесёт. (4) Этих людей били по зубам, лицу и щекам, и затем солдаты из отряда, с этой целью поставленного, с силой выталкивали их. Враги веры придавали большое значение этой кажущейся победе. Эти меры были безуспешны по отношению к святым мученикам. Хватит ли у нас слов в точности рассказать о них?
(2) Одного человека в Никомидии привели на площадь и в присутствии упомянутых властителей велели принести жертву; он отказался. Его велели раздеть, подвесить и сечь по всему телу бичами, пока, умученный, он, пусть и против воли, не сделает, что приказано. (3) Он терпел, бесповоротный в своем решении, хотя кости его уже были видны; и вот составили смесь из уксуса с солью и стали поливать уже помертвевшие части тела. Он презрел и эти страдания; тогда притащили на середину железную решётку, подложили под неё огонь и стали жарить то, что оставалось от его тела, так, как жарят мясо, приготовляемое в пищу, не целиком, чтобы он сразу не скончался, а по частям: пусть умирает медленно. Уложившим его на огонь разрешено было снять его не раньше, чем он знаком даст согласие выполнить приказ. Мученик, однако, не сдался и победоносно испустил дух среди мучений. Так был замучен один из императорских придворных юношей. Его звали Петром, он был достоин своего имени. <...>
(11) Маленький фригийский городок, населённый христианами, окружили солдаты и сожгли его дотла вместе с детьми и женщинами, взывавшими к Богу Вседержителю, сожгли потому, что все жители города: сам градоправитель, военачальник с прочими магистратами и весь народ — исповедали себя христианами и не послушались приказа поклониться кумирам. ... (6) Страшно слушать, что терпели мученики в Понте: им загоняли под ногти на руках острые тростинки и прокалывали насквозь пальцы; расплавив свинец, поливали этим кипящим металлом спину, обжигая нежные части тела...».

{3} См.: Евангелие от Матфея 16:18.

{4} Такое написание, Никомидия – в старой и современной церковной литературе, в соответствии с рейхлиновым, ориентированным на византийское, произношением греческой буквы «эта». (Докладчик сохраняет старое написание.) Отсюда же прилагательное «Никомидийский» – иерарх или святой. В современной светской литературе – Никомедия (в соответствии с эразмовым произношением). Восточной столицей Римской империи этот малоазийский город стал при Диоклетиане (286 г.). С 324 года Никомидия была фактической столицей империи Константина Великого, пока он не провозгласил в 330 году близлежащий портовый городок Византий «Новым Римом» (впоследствии Константинополь, Царьград).

{5} Оставим это объяснение на совести Евсевия. Текст им же приводимого эдикта говорит об ином.

{6} Обращает на себя внимание, что Галерий, очевидно, для придания большего веса своему эдикту, в число «соавторов» включил и двух соправителей – Константина и Лициния (Валерий Лициниан вошел в историю с именем Лициний). Успел ли он осведомить их об этом? Во всяком случае, это провиденциально совпадало с их будущей политикой веротерпимости. Они будут ссылаться на этот эдикт Галерия.

{7} По меткому выражению В. Болотова, «язык этого эдикта может быть признан образцовым в отношении двусмысленности» [2, С. 161].

{8} Согласно преданию (существуют различные варианты), обращение Константина в «новую веру» произошло именно перед его решающей битвой с Максенцием у Мульвиева моста в Риме (28 октября 312 г.). Ночью ему было видение креста (или монограммы имени Иисуса Христа) с надписью «сим победишь!» Её выбили на щитах воинов. Разгромленный Максенций бежал и утонул в Тибре [8, С. 252–253].

{9} Согласно Михаилу Поснову, это произошло в начале 313 года. «Здесь было отпраздновано бракосочетание Лициния с сестрой Константина, и тем более укреплён их союз. В Милане они пробыли не дольше апреля» [8, С. 253]. Источниковедческая и юридическая проблематика этого закона породили в науке целый спектр мнений, вплоть до отрицания его существования как такового (см.: [2, С. 162–165], а также хороший историографический обзор: [5]). Их обсуждение, разумеется, выходит за рамки нашего краткого сообщения. Докладчик опирался на выводы наиболее авторитетных в нашей науке исследователей – в первую очередь церковных историков Василия Болотова († 1900), его ученика Александра Бриллиантова († ок. 1933) и Михаила Поснова († 1931). Второму принадлежит непревзойдённое в мировой историографии фундаментальное исследование Миланского эдикта в общем контексте религиозной политики Константина Великого [3]. Ничего существенно нового в отечественной и мировой историографии (из-за отсутствия новых исторических источников) с тех пор не появилось. Это избавляет нас от необходимости множить список использованной и просмотренной литературы.

{10} Евсевий Кесарийский. Церковная история. IX: 9,12.

{11} Эдикт, лат. Edictum (от edico – «объявлять», «приказывать») – «приказ», «предписание»; указ (императора или иного правителя), иногда открывающий новую страницу в истории. Рескрипт, лат. Rescriptum (от rescribo – «писать в ответ») – букв. «письменный ответ». В Древнем Риме – имевший силу закона ответ императора на представленный ему для разрешения вопрос. В широком смысле – указ, фактически подтверждающий ранее изданное постановление (эдикт). Выражаю искреннюю благодарность своему другу испанскому историку профессору Мариано Хосе Седано(СМF), обратившему моё внимание на это казалось бы прозрачное обстоятельство. Популярные титулы вытесняют иногда научные определения.

{12} Текст эдикта приводится по изданию: [6, С. 358–361].

{13} Ещё в XIX веке великий Василий Болотов, представитель Петербургской исторической школы, дал здравую оценку этому документу. «Некоторые полагают, что эдиктом Константина христианство было сделано религией государственной. Но это противоречит ясному и точному тексту эдикта. Эдикт не признаёт никакой религии в государстве господствующей. У язычников не были отняты те привилегии, которые делали на практике их религию господствующей. Эдиктом предоставлялась всем полная свобода вероисповедания. Сам Константин желал оставаться на нейтральной почве» [2, С. 164–165]. Тем не менее, «романтически-восторженная» точка зрения на Миланский указ, вероятно, благодаря историку Алексею Лебедеву († 1908), представителю московской «публицистической школы», всё же нашла себе место в нашей историографии (и до сих пор воспроизводится некомпетентными популяризаторами). Её справедливо критикует Михаил Поснов: «Мнение профессора А. Лебедева [см.: 7], что этим эдиктом "христианство объявлено стоящим во главе всех религий, провозглашено единственной религией..." не соответствует ни тексту Миланского эдикта, ни обстоятельствам его происхождения» [8, С. 258]. Думается, dictum sapient sat.

{14} Вполне логично предположение, что этот Миланский документ «на самом деле <…> соглашение, достигнутое в Медиолане и включённое в изданный в Никомедии указ» [4]. Известный антиковед Элиас Бикерман в своей «Хронологии основных событий древней истории» под 313 годом лаконично помечает: «Лициний в Никомедии провозглашает свободу вероисповедания (июнь)» [1, С. 297. О Константине ни слова! Разумеется, здесь нет отрицания соавторства Константина (текст документа хорошо известен), но справедливо подчёркнута миротворческая роль Лициния как императора Востока, где лишь недавно прекратились чудовищные гонения на христиан. Поэтому именно здесь власть стремилась реабилитироваться в глазах подданных как можно быстрее и определённее. Для Запада, где правил Константин, это не было столь актуальным (гонения прекратил уже отец Константина). Разумеется, текст документа, подписанного обоими императорами, касался всей империи.

{15} Греч. Ойкумена, Экумена. См. Евангелие от Луки 2:1.

{16} «Трёхсотлетняя эпоха гонений на христиан со стороны язычников закончилась со славою для новой религии и с позором для язычества. <...> Язычество дало ясное свидетельство своей внутренней несостоятельности, потому что духовной силе своего противника противопоставляло внешнюю силу» [2, С. 164].


1. Бикерман Э. Хронология древнего мира / Пер. с англ. М., 1975.

2. Болотов В. В. Лекции по истории Древней Церкви. Т. II. СПб., 1910.

3. Бриллиантов А. И. Император Константин Великий и Миланский эдикт 313 года. Пг., 1916.

4. Грант М. Римские императоры. Константин Великий [электронный ресурс] // Режим доступа: http://www.globalfolio.net/agiograf/dimitriy/month/konstvelgrant.htm. Дата доступа: 12.04.2013.

5. Дрязгунов К. В. Миланский эдикт. К историографии вопроса [электронный ресурс] // Режим доступа: http://www.roman-glory.com/dryazgunov-milanskij-edikt. Дата доступа: 12.12.2012.

6. Евсевий Памфил [Евсевий Кесарийский]. Церковная история. М., 1993.

7. Лебедев А. П. Эпоха гонений на христиан и утверждение христианства в греко-римском мире при Константине Великом. Изд. 3. СПб., 1904.

8. Поснов М. Э. История Христианской Церкви (до разделения Церквей – 1054 г.). Брюссель, 1964.