КАКБЫЕВАНГЕЛИЕ или «С Богом связано всё!»
Иду в храм пешком. Давно уже так не ходил. С тех пор как стал принадлежать к породе «церковников на иномарках». И дело не в способе движения, а в направлении. Когда храм становится местом работы, или службы, или служения – называйте это как хотите, хрен редьки не слаще, – он рано или поздно перестает быть «островком безопасности» в бушующем море страстей. Нет. Он, конечно же, всё еще axis mundi– священная гора, центр вселенной, но уже не sacrum. Духовное око замыливается. Порог храма уже не граница, отделяющая мир сакральный от мира профанного, а всего лишь порог. Почему же рабочие уже сколько лет не могут прибить нормальную планочку на нем, чтобы люди не спотыкались? И тут бац! Машина сломалась! Да и не сломалась вовсе. Можно доехать. Но… Боже, как хорошо, что она сломалась! Пойду к Тебе пешком! Делов-то! 30-40 минут и я на месте. КАК РАНЬШЕ!!! И вот, иду. О Боге, естественно, думать не хочется, но… Вспомнились слова одного русского философа: «религиозное – это то, что связано с Богом, а с Богом связано всё!» Не хочется о Нем думать, но не думать о Нем не получается. В голове почему-то крутится песня «Москва» группы «Монгол Шуудан», написанная на стихи Сергея Есенина. Вот ведь… Златоуст когда-то говорил: «нет, чтобы псалмы себе напевали, а то в голове вертится, не пойми что». Действительно, не пойми что: «…пусть обрюзг он и пусть одрях…» Хотя, почему не пойми что? Кто это «он»? Город! Какой? Москва! «Я люблю этот город вязевый!» Я же ведь действительно «люблю этот город вязевый». А интересно, есть ли в Москве еще вязы? И все-таки Есенин действительно гениальный поэт. Не скажу, что мой любимый, у меня нет «любимчиков», но что-то в самой личности Сергея Александровича меня очень привлекает. Не знаю что. Трагичность судьбы что ли… Или мы просто похожи. «Я бедным был. Я буду бедным. Пускай все надо мной смеются. Ведь как сказал мой друг Есенин: поэтам деньги не даются». Действительно. Поэтам деньги не даются. Машина-то моя – это не моя машина. Это машина семьи. Просто так случилось, что я в семье единственный, кто смог научится ее водить. Никогда не умел зарабатывать. Потому и не женат, наверное (как и Есенин). Ну, неважно. И вот пою. А в голове мысль: «что-то до боли знакомое». Не в том смысле знакомое, что я знаю эти слова наизусть, а в том смысле, что сюжет песни мне что-то напоминает. Не мог понять до тех пор, пока не запелось:
«Шум и гам в этом логове жутком,
Но всю ночь, напролёт, до зари,
Я читаю стихи проституткам
И с бандитами жарю спирт».
И вдруг в голове как эхо: «Книжники и фарисеи, увидев, что Он ест с мытарями и грешниками, говорили ученикам Его: как это Он ест и пьет с мытарями и грешниками? Услышав сие, Иисус говорит им: не здоровые имеют нужду во враче, но больные; Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию» (Мк. 2, 16 –17). И еще: «Тут книжники и фарисеи привели к Нему женщину, взятую в прелюбодеянии… Он, восклонившись, сказал им: кто из вас без греха, первый брось на нее камень» (Ин. 8, 3 – 6). Одним словом, чувствую горько-сладкий голгофо-пасхальный запах Евангелия! Поэтов не просто так называют пророками. Им Бог открывает нечто такое, что для нас обывателей начисто закрыто.
Судьба Есенина трагична. Подобно Логосу Оригена, являющемуся посредником между Вечным Богом и вечно творимым Им миром, Есенин своего рода посредник между Богом и нашим народом. Его народничество его и сгубило. Не хочет народ Бога! Есенин надрывается – надо не читать его стихи, их надо слушать, –
«Вот так страна!
Какого ж я рожна
Орал в стихах, что я с народом дружен!
Моя поэзия здесь больше не нужна.
Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен!»
Он именно орал! О Боге? Ну что вы!.. Нет, конечно. Что толку. Но его поэзия – она вся о Боге. «С Богом же связано всё». Но они и от нее отказались. Хотя не совсем. Он ведь «первый поэт в России». Почему? Потому, что он «в доску» с народом. До гробовой доски. Народ – «Осанна!» И я – «Осанна!» Народ – «Распни!» И я – «Распни!» Но, распиная Христа с народом, я проливаю горькие слезы вместе с Божией Матерью, потому что Она тоже народ и испытываю болевой шок от вбиваемых во Христа гроздей, потому что Он тоже народ. Он плоть от плоти наш неслитно, нераздельно, неразлучно и непревращенно соединенный с Богом. Поэтому осознанно или нет, но Есенин выбирает безошибочный для Руси путь вещания непреходящих истин и ценностей – юродство.
«Я нарочно иду нечесаным,
С головой, как керосиновая лампа, на плечах.
Ваших душ безлиственную осень.
Мне нравится в потемках освещать.
Мне нравится, когда каменья брани
Летят в меня, как град рыгающей грозы,
Я только крепче жму тогда руками
Моих волос качнувшийся пузырь».
И вот он – «глупое сердце не бейся» – пришел в этот мир «грешныя спасти, от них же первый есмь аз». Он далеко не Христос, он такой же грешник как и все, и, может быть даже, более грешник, чем все, но миссия его – это миссия Христа. Вот так: апостол-грешник… Ау! Праведники! Ну-ка бросьте в него камень. И все же быть грешным апостолом лучше, чем быть святым сатаной.
Дальше я вижу в напеваемой мною песне Новозаветные мотивы. Четкие параллели. «КАКБЫЕВАНГЕЛИЕ». На огласительных беседах, которые мне в силу моей церковной должности приходского катехизатора доводится проводить, я говорю: «Христианин – это человек, ум которого плавает в Священном Писании Нового Завета». Ну, какой из меня христианин!? Жалкое подобие, карикатура, дружеский шарж, но вот этот критерий, видимо, мне подходит. Итак.
«Да! Теперь решено. Без возврата
Я покинул родные поля.
Уж не будут листвою крылатой
Надо мною звенеть тополя».
Переход Народа Божия из Ветхого Завета в Новый. Причем «без возврата». Из царства Закона в царство любви, свободы и благодати. Вот оно – «свершилось!» «Ныне, независимо от закона, явилась правда Божия… оправдание даром, по благодати Его, искуплением во Христе Иисусе» (Рим. 3. 21 – 24). «А если законом оправдание, то Христос напрасно умер» (Гал. 2, 21). Итак, «Детоводитель» (Гал. 3, 24) привел человечество ко Христу. Ветхий Завет уступил место Новому. «Старый пес мой давно издох» и «низкий дом без меня ссутулится». Почему без меня? Потому что я в Новом Завете. Негоже в старые мехи вливать новое вино (Мф. 9, 17). А издохший пес и ссутулившийся дом – это всё в Ветхом. Тут видна еще одна трагическая аллюзия. Трагедия, которую вместе с народом пережил и сам поэт. Ради чего происходили те страшные революционные события в России начала двадцатого века? Ради строительства новой жизни! Справедливой жизни! Идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание… Издохший пес – это самодержавие, низкий ссутулившийся дом – это прислужница этого издыхающего пса – Церковь – готовая выполнять любой каприз своего немощного повелителя. Пусть это будет все в прошлом! Ату его! «Распни! Распни!» А вы, товарищи попы, не мешайте нам строить царство справедливости! Сами не справились, так хоть нам палки в колеса не вставляйте. А то мы с вами как с этим песиком – церемониться не будем. Чем всё это обернулось, история двадцатого века красноречиво показывает. Орет как Есенин! Сотни тысяч расстрелянных и сгнивших в лагерях единым гласом вопиют: «Homo homini lupus est! – человек человеку волк! Не товарищ, не брат – волк! Не могут волки создать Царство Божие на земле». Оно возможно только там – на Небе в Теле Христовом, одесную Отца Небесного. «Человекам это невозможно, но не Богу, ибо всё возможно Богу» (Мк. 10, 27). В этом вся трагедия России. Трагедия, которую в полной мере пережил вместе со всем народом – и распинающим и распинаемым – Сергей Есенин.
«На московских изогнутых улицах
Умереть, знать, судил мне Бог».
Бог ссудил! Предоставил ссуду, кредит. Ничего себе ссуда! Молодого, талантливого поэта в самое пекло, в бурлящий котел революции. Но… Говорили древние: «любимцы богов живут недолго». Любимцы. Любимчики. Есенин у Бога «любимчик». У меня нет любимчиков, а у Бога есть. У Бога все любимчики, потому что «Бог есть любовь» (1 Ин. 4, 8).
У этих строк есть еще одна Новозаветная аллюзия, но о ней уместнее сказать в конце этого эссе.
А пока – «Я люблю этот город вязевый» – безмерная любовь к Москве! К Третьему Риму. А четвертому не бывать. Старец псковского Елеазарова монастыря Филофей в первой половине 16 века формулирует эту идею. Идею полную эсхатологического чувства приближения конца. Конца всему. Почему не будет четвертого Рима? А не успеет он возникнуть. Время коротко. Апокалиптический зверь уже изрыгает свои богохульные словесы. Думает ли об этом Есенин-«пророк»? Вряд ли. Если сравнивать Москву, то не с Римом, ни с первым, ни со вторым, ни с третьим, ни с четвертым – в 15 веке конца не случилось, можно было бы где-нибудь и четвертый основать. Москву можно сравнить с Иерусалимом – «золотая дремотная Азия», вернее с Небесным Иерусалимом – «золотая дремотная Азия опочила на куполах». Купола – это всегда символ Неба. Вот туда грешный апостол зовет Иудушку-народ и себя вместе с ним. В Небо! А куда еще может звать поэт? Только в сферу идеальных образов, то есть на Небо. Поэт – это нездешний человек, «царство его не от мира сего» (Ин. 18, 36). Пусть порой он изгнанник из этого Царства, но это его Царство, которое внутрь него есть (Лк.17:21).
«Пусть обрюзг он и пусть одрях». Обрюзгший и одряхший Иерусалим, цепляющийся за мертвую букву ветхого Закона. «Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели! Се, оставляется вам дом ваш пуст» (Мф. 23, 37-38). «О, несмысленные Галаты! кто прельстил вас не покоряться истине» (Гал. 3, 1). О, Иерусалим! У тебя есть возможность увенчаться венцами нетленными и стяжать славу яже на Небеси! А ты? На что ты прельстился? «Мы говорим Ленин, подразумеваем Партия. Мы говорим Партия, подразумеваем Ленин». Радуйся человек! Тебя ждет вечная смерть!
И что теперь? А теперь все можно! Гуляй рванина в вихре безбашенной свободы! Бога нет, значит всё можно. Ешь, пей, веселись. Все равно мы все завтра умрем… Не завтра, так послезавтра.
«Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы» (1Ин.1,5). Мир отказывается от Бога и погружается во тьму:
«А когда ночью светит месяц,
Когда светит... черт знает как!»
Может, что-то и светит в таком мире «черт знает как», но только не «Солнце правды – Христос Бог наш, просвещаяй сущия во тьме». Не просвещает Он «всякого человека, грядущего в мир» (Ин.1, 9), если этот всякий человек сам от Него отвернулся. И что остается?...
«Я иду, головою свесясь,
Переулком в знакомый кабак».
Кажется тупик. Тоненькая ниточка, соединяющая человека с Богом, лопнула. Нет Истинного Солнца во тьме. Так. Месячишко светит. Да и то «черт знает как». «Сто сорок солнц» у Маяковского – это же закат. То есть они были когда-то, все сто сорок, а теперь их нет. Так и хочется поправить великого: «жара была, жара сплыла…» Была да сплыла. Лопнула ниточка. И далее картина ада:
«Шум и гам в этом логове жутком».
Жуткое логово. Точнее не скажешь. Здесь уже даже месяц не светит, даже «черт знает как» не светить, «тьма кромешная». «Шум и гам»… И «скрежет зубов» хочется добавить. Не хочешь «золотую дремотную Азию», опочившую на куполах, получай «шум и гам» в жутком логове. А ведь кому-то такая альтернатива будет больше по вкусу, и что-то мне подсказывает, что таковых будет подавляющее большинство. Однако в этой смертной тоске жуткого логова звучит голос… Пророка? Нет, не пророка, такого же пленника, как и все. Но в отличие от других он – «чую радуницу Божию, не напрасно я живу» – он помнит о Небесном Граде. Его сердце там, в «золотой дремотной Азии». Золото – это тоже символ Небесного Царства.
«Но всю ночь, напролёт, до зари,
Я читаю стихи проституткам
И с бандитами жарю спирт».
«Как это Он ест и пьет с мытырями и грешниками?»
Знаменитый «κένωσις» апостольского послания Филиппийцам: «Не о себе только каждый заботься, но каждый и о других. Ибо в вас должны быть те же чувствования, какие и во Христе Иисусе: Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек; смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной. Посему и Бог превознес Его» (Фил. 2, 4–9). Должны быть и в вас те же чувства, как и во Христе Иисусе. Удивительные слова. Вот Сергей Есенин. Объективно он кто? Блудник, пьяница, бийца и прочее. А чувства имеет как во Христе Иисусе. «Горе мне, если я не благовествую» (1Кор. 9.16). Разница между Христом и Есениным такая же, как между Солнцем Правды и месяцем, который «черт знает как» светит. Но общее у них то, что светят оба. Один Своим светом, другой Его светом. Разница в том, что Христос, «приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек», был абсолютно безгрешен и как Бог, и как Человек, Есенин же был, пожалуй, более грешен многих других людей. Христос во всей своей кристальной нравственной чистоте плюхнулся в грязную зловонную лужу – наш мир яже есть во зле, и, искушаем быв, выбрался из этой грязной зловонной лужи таким же нравственно-кристально чистым, как и был. Есенин тоже плюхнулся в эту зловонную лужу и перепачкался в ней так, что ни одного чистого места на нем, пожалуй, не осталось. Но общее у них то, что оба плюхнулись в эту лужу ради того, чтобы извлечь из нее тех, кто оказался в ней раньше них. «Не о себе только каждый заботься, но каждый и о других. Ибо в вас должны быть те же чувствования, какие и во Христе Иисусе».
«Сердце бьется все чаще и чаще,
И уж я говорю невпопад:
— Я такой же, как вы, пропащий,
Мне теперь не уйти назад».
Это стихотворение Сергей Есенин написал в 1922 году. До его трагической смерти еще несколько лет – «любимцы богов живут недолго». Подобно яблоку, тронутому червем, созревающему быстрее остальных, Есенин переполнен жизненных сил. Его стихи как потоки раскаленной магмы вырываются из жерла действующего вулкана. Вулкан – это бог из римского пантеона, аналог греческого Гефеста – бога-кузнеца. В этом пекле двадцатого века Есенин не пишет – кует свои стихи. Словно удары молота о наковальню звучат слова его «Исповеди»:
«Не каждый умеет петь,
Не каждому дано яблоком
Падать к чужим ногам.
Сие есть самая великая исповедь,
Которой исповедуется хулиган».
«Бум!-Бум!-Бум!» Тогда все ковалось. Или перековывалось «рукой многомилионнопалой, сжатой в один разящий кулак». Это Маяковский, если узнали. Есенин не такой. Он изящнее, но он тоже кузнец. Двадцатый век – это мировая кузница. В 22 году у Есенина еще есть силы ковать и перековывать. С надрывом. До полного изнеможения. Потому что уже в 25 году эта жизненная сила иссякнет – «Сердце, ты хоть бы заснуло» и «Глупое сердце, не бейся». Но уже сейчас он «говорит невпопад». Что это? Метание бисера перед свиньями? Истерика? Или агония? Не знаю. Знаю только, что не говорить он не может. «И во всех народах прежде должно быть проповедано Евангелие. Когда же поведут предавать вас, не заботьтесь наперед, что вам говорить, и не обдумывайте; но что дано будет вам в тот час, то и говорите, ибо не вы будете говорить, но Дух Святый» (Мк. 13, 10–11 ). Смотрите! Я с вами! Я во всем подобен вам, «я такой же, как вы, пропащий». Одумайтесь! Куда мы катимся? Дороги-то назад не будет. Ибо между лоном Авраамовым и тем, куда мы катимся, «учреждена великая пропасть» (Лк. 16, 26). «Мне уже не уйти назад». Его народничество его же и сгубило. Есенин любит Христа. Очень любит. Иуда Искариот, уверен, тоже любил Христа, но деньги он любил больше – «сребролюбием недуговав омрачашеся». С Есениным сложнее. Он любит людей и готов с ними идти куда угодно и когда угодно. В рай ли? Значит в рай. В ад ли? Значит в ад. А действительно, будет ли рай для него вечным блаженством, если в аду в это время будут мучаться столь любимые им люди? Да и куда назад-то уходить? В Ветхий Завет? В царство мертвых дел Закона? Нет. У нас только одна дорога… Только вперед. По-суворовски. У Александра Васильевича Суворова было только одно направление – «Вперед!» Поэтому он и не потерпел ни одного поражения в битвах. А жизнь Есенина – это тоже битва. Поэтому – «только вперед!» Сколько есть сил. Пока сердце бьется. Авось пронесет. Это наше «авось», оно насквозь религиозно. Религия у нас такая. Она не умещается в рациональные рамки силлогизмов. Кто у нас со Христом первым в рай попал, как только появилась такая возможность? Разбойник! Человек, который в жизни вообще ничего хорошего не сделал. Нам говорят: он явил пример истинного покаяния. Простите, чего!!!??? Какого покаяния? Вы Евангелие-то читали? Что он говорит на кресте? «Мы осуждены справедливо, потому что достойное по делам нашим приняли, а Он ничего худого не сделал. И сказал Иисусу: помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое!» (Лк. 23, 41–42). А до этих слов что было? Или, о, Боже, – крамольная мысль – после них? «Также и разбойники, распятые с Ним, поносили Его» (Мф. 27, 44). Или я чего-то не понимаю, или… Где покаяние-то? Где: «простите, граждане судьи, я больше так не буду»? Нет этого. Не за «покаянную заслугу» Господь забирает его с собой в рай, а – страшно подумать – просто так. Почему? Потому что человеку – ни праведному, ни неправедному – спастись невозможно. Понимаете, СПАСТИСЬ НЕВОЗМОЖНО НИКОМУ!!! Это не я придумал, это Сам Бог сказал. Но Он еще вот что сказал: «Человекам это невозможно, но не Богу, ибо всё возможно Богу» (Мк. 10, 27). И Бог, лучше нас знающий кто хочет спастись, а кто не хочет, спасает только того, кто реально хочет спастись. Каким-то внутренним интуитивным чувством, каким-то сердечным устремлением хотел разбойник в рай, поэтому Сердцеведец Христос его и спасает. «Хорошо нам зде быти». А другому разбойнику там будет плохо, потому что его сердечные устремления не зовут его в лоно Авраамово. Поэтому Бог его и не спасает, по крайней мере, пока. Так и Есенин, имея сердечное устремление, в Царствие Божие, которое «внутрь вас есть», пытается растомошить, расшатать, расколоть косную греховность человечества, и свою в том числе. Авось нужное сердечное устремление пробудится и возрастет. И тогда Бог сделает невозможное, ибо все возможно Богу. Не судить, но спасать пришел в этот мир Бог.
«Низкий дом без меня ссутулится,
Старый пес мой давно издох.
На московских изогнутых улицах
Умереть, знать, судил мне Бог».
И вот. Снова уже знакомые строки, рождающие у меня аллюзии на Искупительный Подвиг Господа Иисуса Христа. Вся жизнь Христа имеет для нас искупительное значение. Но центральным событием является Его крестная Смерть на горе Голгофе. Именно Голгофа есть та священная граница между двумя царствами – царством Ветхого Завета и царством Нового Завета, между царством Закона и царством Благодати. Повторное воспроизведение этого четверостишья в конце стихотворения не о Есенине, а о Христе. Тот же самый «издохший старый пес» – Ветхий Завет – в агонии изрыгающий: «Распни! Распни!» Те же самые «изогнутые улицы» Иерусалима, по которым ступает Христос, идущий «нас ради человек и нашего ради спасения» на Голгофу. Все тоже самое, только… «Смотрите, какую любовь дал нам Отец, чтобы нам называться и быть детьми Божиими» (1Ин. 3.1). «Возлюбленные! будем любить друг друга, потому что любовь от Бога, и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога. Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь. Любовь Божия к нам открылась в том, что Бог послал в мир Единородного Сына Своего, чтобы мы получили жизнь через Него. В том любовь, что не мы возлюбили Бога, но Он возлюбил нас и послал Сына Своего в умилостивление за грехи наши. Возлюбленные! если так возлюбил нас Бог, то и мы должны любить друг друга» (1Ин. 4, 7–11).
Есенин умер не в Москве. Эти стихи не оказались пророчеством. Но Христос истинный Бог, истинный Человек, истинный Пророк, истинный Царь и истинный Первосвященник приносит истинную Жертву – Самого Себя – в истинной Скинии в умилостивление за грехи наши. Смерть Есенина – это трагедия. Смерть Христа – это Искупительный Подвиг – наивозвышеннейший пример истинной любви.
Вот такие Библейские сюжеты мне представились в этой песне, которая, как кажется, ни о чем подобном-то и не повествует. Но… Как часто бывает, смотрят люди на небо и в скоплении облаков видят кто животных, кто лица людей, кто еще что-то, а это на самом деле всего лишь облака. А я в этой песне увидел КАКБЫЕВАНГЕЛИЕ.
Иду в храм пешком. Давно уже так не ходил. С тех пор как стал принадлежать к породе «церковников на иномарках». И дело не в способе движения, а в направлении. Когда храм становится местом работы, или службы, или служения – называйте это как хотите, хрен редьки не слаще, – он рано или поздно перестает быть «островком безопасности» в бушующем море страстей. Нет. Он, конечно же, всё еще axis mundi– священная гора, центр вселенной, но уже не sacrum. Духовное око замыливается. Порог храма уже не граница, отделяющая мир сакральный от мира профанного, а всего лишь порог. Почему же рабочие уже сколько лет не могут прибить нормальную планочку на нем, чтобы люди не спотыкались? И тут бац! Машина сломалась! Да и не сломалась вовсе. Можно доехать. Но… Боже, как хорошо, что она сломалась! Пойду к Тебе пешком! Делов-то! 30-40 минут и я на месте. КАК РАНЬШЕ!!! И вот, иду. О Боге, естественно, думать не хочется, но… Вспомнились слова одного русского философа: «религиозное – это то, что связано с Богом, а с Богом связано всё!» Не хочется о Нем думать, но не думать о Нем не получается. В голове почему-то крутится песня «Москва» группы «Монгол Шуудан», написанная на стихи Сергея Есенина. Вот ведь… Златоуст когда-то говорил: «нет, чтобы псалмы себе напевали, а то в голове вертится, не пойми что». Действительно, не пойми что: «…пусть обрюзг он и пусть одрях…» Хотя, почему не пойми что? Кто это «он»? Город! Какой? Москва! «Я люблю этот город вязевый!» Я же ведь действительно «люблю этот город вязевый». А интересно, есть ли в Москве еще вязы? И все-таки Есенин действительно гениальный поэт. Не скажу, что мой любимый, у меня нет «любимчиков», но что-то в самой личности Сергея Александровича меня очень привлекает. Не знаю что. Трагичность судьбы что ли… Или мы просто похожи. «Я бедным был. Я буду бедным. Пускай все надо мной смеются. Ведь как сказал мой друг Есенин: поэтам деньги не даются». Действительно. Поэтам деньги не даются. Машина-то моя – это не моя машина. Это машина семьи. Просто так случилось, что я в семье единственный, кто смог научится ее водить. Никогда не умел зарабатывать. Потому и не женат, наверное (как и Есенин). Ну, неважно. И вот пою. А в голове мысль: «что-то до боли знакомое». Не в том смысле знакомое, что я знаю эти слова наизусть, а в том смысле, что сюжет песни мне что-то напоминает. Не мог понять до тех пор, пока не запелось:
«Шум и гам в этом логове жутком,
Но всю ночь, напролёт, до зари,
Я читаю стихи проституткам
И с бандитами жарю спирт».
И вдруг в голове как эхо: «Книжники и фарисеи, увидев, что Он ест с мытарями и грешниками, говорили ученикам Его: как это Он ест и пьет с мытарями и грешниками? Услышав сие, Иисус говорит им: не здоровые имеют нужду во враче, но больные; Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию» (Мк. 2, 16 –17). И еще: «Тут книжники и фарисеи привели к Нему женщину, взятую в прелюбодеянии… Он, восклонившись, сказал им: кто из вас без греха, первый брось на нее камень» (Ин. 8, 3 – 6). Одним словом, чувствую горько-сладкий голгофо-пасхальный запах Евангелия! Поэтов не просто так называют пророками. Им Бог открывает нечто такое, что для нас обывателей начисто закрыто.
Судьба Есенина трагична. Подобно Логосу Оригена, являющемуся посредником между Вечным Богом и вечно творимым Им миром, Есенин своего рода посредник между Богом и нашим народом. Его народничество его и сгубило. Не хочет народ Бога! Есенин надрывается – надо не читать его стихи, их надо слушать, –
«Вот так страна!
Какого ж я рожна
Орал в стихах, что я с народом дружен!
Моя поэзия здесь больше не нужна.
Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен!»
Он именно орал! О Боге? Ну что вы!.. Нет, конечно. Что толку. Но его поэзия – она вся о Боге. «С Богом же связано всё». Но они и от нее отказались. Хотя не совсем. Он ведь «первый поэт в России». Почему? Потому, что он «в доску» с народом. До гробовой доски. Народ – «Осанна!» И я – «Осанна!» Народ – «Распни!» И я – «Распни!» Но, распиная Христа с народом, я проливаю горькие слезы вместе с Божией Матерью, потому что Она тоже народ и испытываю болевой шок от вбиваемых во Христа гроздей, потому что Он тоже народ. Он плоть от плоти наш неслитно, нераздельно, неразлучно и непревращенно соединенный с Богом. Поэтому осознанно или нет, но Есенин выбирает безошибочный для Руси путь вещания непреходящих истин и ценностей – юродство.
«Я нарочно иду нечесаным,
С головой, как керосиновая лампа, на плечах.
Ваших душ безлиственную осень.
Мне нравится в потемках освещать.
Мне нравится, когда каменья брани
Летят в меня, как град рыгающей грозы,
Я только крепче жму тогда руками
Моих волос качнувшийся пузырь».
И вот он – «глупое сердце не бейся» – пришел в этот мир «грешныя спасти, от них же первый есмь аз». Он далеко не Христос, он такой же грешник как и все, и, может быть даже, более грешник, чем все, но миссия его – это миссия Христа. Вот так: апостол-грешник… Ау! Праведники! Ну-ка бросьте в него камень. И все же быть грешным апостолом лучше, чем быть святым сатаной.
Дальше я вижу в напеваемой мною песне Новозаветные мотивы. Четкие параллели. «КАКБЫЕВАНГЕЛИЕ». На огласительных беседах, которые мне в силу моей церковной должности приходского катехизатора доводится проводить, я говорю: «Христианин – это человек, ум которого плавает в Священном Писании Нового Завета». Ну, какой из меня христианин!? Жалкое подобие, карикатура, дружеский шарж, но вот этот критерий, видимо, мне подходит. Итак.
«Да! Теперь решено. Без возврата
Я покинул родные поля.
Уж не будут листвою крылатой
Надо мною звенеть тополя».
Переход Народа Божия из Ветхого Завета в Новый. Причем «без возврата». Из царства Закона в царство любви, свободы и благодати. Вот оно – «свершилось!» «Ныне, независимо от закона, явилась правда Божия… оправдание даром, по благодати Его, искуплением во Христе Иисусе» (Рим. 3. 21 – 24). «А если законом оправдание, то Христос напрасно умер» (Гал. 2, 21). Итак, «Детоводитель» (Гал. 3, 24) привел человечество ко Христу. Ветхий Завет уступил место Новому. «Старый пес мой давно издох» и «низкий дом без меня ссутулится». Почему без меня? Потому что я в Новом Завете. Негоже в старые мехи вливать новое вино (Мф. 9, 17). А издохший пес и ссутулившийся дом – это всё в Ветхом. Тут видна еще одна трагическая аллюзия. Трагедия, которую вместе с народом пережил и сам поэт. Ради чего происходили те страшные революционные события в России начала двадцатого века? Ради строительства новой жизни! Справедливой жизни! Идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание… Издохший пес – это самодержавие, низкий ссутулившийся дом – это прислужница этого издыхающего пса – Церковь – готовая выполнять любой каприз своего немощного повелителя. Пусть это будет все в прошлом! Ату его! «Распни! Распни!» А вы, товарищи попы, не мешайте нам строить царство справедливости! Сами не справились, так хоть нам палки в колеса не вставляйте. А то мы с вами как с этим песиком – церемониться не будем. Чем всё это обернулось, история двадцатого века красноречиво показывает. Орет как Есенин! Сотни тысяч расстрелянных и сгнивших в лагерях единым гласом вопиют: «Homo homini lupus est! – человек человеку волк! Не товарищ, не брат – волк! Не могут волки создать Царство Божие на земле». Оно возможно только там – на Небе в Теле Христовом, одесную Отца Небесного. «Человекам это невозможно, но не Богу, ибо всё возможно Богу» (Мк. 10, 27). В этом вся трагедия России. Трагедия, которую в полной мере пережил вместе со всем народом – и распинающим и распинаемым – Сергей Есенин.
«На московских изогнутых улицах
Умереть, знать, судил мне Бог».
Бог ссудил! Предоставил ссуду, кредит. Ничего себе ссуда! Молодого, талантливого поэта в самое пекло, в бурлящий котел революции. Но… Говорили древние: «любимцы богов живут недолго». Любимцы. Любимчики. Есенин у Бога «любимчик». У меня нет любимчиков, а у Бога есть. У Бога все любимчики, потому что «Бог есть любовь» (1 Ин. 4, 8).
У этих строк есть еще одна Новозаветная аллюзия, но о ней уместнее сказать в конце этого эссе.
А пока – «Я люблю этот город вязевый» – безмерная любовь к Москве! К Третьему Риму. А четвертому не бывать. Старец псковского Елеазарова монастыря Филофей в первой половине 16 века формулирует эту идею. Идею полную эсхатологического чувства приближения конца. Конца всему. Почему не будет четвертого Рима? А не успеет он возникнуть. Время коротко. Апокалиптический зверь уже изрыгает свои богохульные словесы. Думает ли об этом Есенин-«пророк»? Вряд ли. Если сравнивать Москву, то не с Римом, ни с первым, ни со вторым, ни с третьим, ни с четвертым – в 15 веке конца не случилось, можно было бы где-нибудь и четвертый основать. Москву можно сравнить с Иерусалимом – «золотая дремотная Азия», вернее с Небесным Иерусалимом – «золотая дремотная Азия опочила на куполах». Купола – это всегда символ Неба. Вот туда грешный апостол зовет Иудушку-народ и себя вместе с ним. В Небо! А куда еще может звать поэт? Только в сферу идеальных образов, то есть на Небо. Поэт – это нездешний человек, «царство его не от мира сего» (Ин. 18, 36). Пусть порой он изгнанник из этого Царства, но это его Царство, которое внутрь него есть (Лк.17:21).
«Пусть обрюзг он и пусть одрях». Обрюзгший и одряхший Иерусалим, цепляющийся за мертвую букву ветхого Закона. «Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели! Се, оставляется вам дом ваш пуст» (Мф. 23, 37-38). «О, несмысленные Галаты! кто прельстил вас не покоряться истине» (Гал. 3, 1). О, Иерусалим! У тебя есть возможность увенчаться венцами нетленными и стяжать славу яже на Небеси! А ты? На что ты прельстился? «Мы говорим Ленин, подразумеваем Партия. Мы говорим Партия, подразумеваем Ленин». Радуйся человек! Тебя ждет вечная смерть!
И что теперь? А теперь все можно! Гуляй рванина в вихре безбашенной свободы! Бога нет, значит всё можно. Ешь, пей, веселись. Все равно мы все завтра умрем… Не завтра, так послезавтра.
«Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы» (1Ин.1,5). Мир отказывается от Бога и погружается во тьму:
«А когда ночью светит месяц,
Когда светит... черт знает как!»
Может, что-то и светит в таком мире «черт знает как», но только не «Солнце правды – Христос Бог наш, просвещаяй сущия во тьме». Не просвещает Он «всякого человека, грядущего в мир» (Ин.1, 9), если этот всякий человек сам от Него отвернулся. И что остается?...
«Я иду, головою свесясь,
Переулком в знакомый кабак».
Кажется тупик. Тоненькая ниточка, соединяющая человека с Богом, лопнула. Нет Истинного Солнца во тьме. Так. Месячишко светит. Да и то «черт знает как». «Сто сорок солнц» у Маяковского – это же закат. То есть они были когда-то, все сто сорок, а теперь их нет. Так и хочется поправить великого: «жара была, жара сплыла…» Была да сплыла. Лопнула ниточка. И далее картина ада:
«Шум и гам в этом логове жутком».
Жуткое логово. Точнее не скажешь. Здесь уже даже месяц не светит, даже «черт знает как» не светить, «тьма кромешная». «Шум и гам»… И «скрежет зубов» хочется добавить. Не хочешь «золотую дремотную Азию», опочившую на куполах, получай «шум и гам» в жутком логове. А ведь кому-то такая альтернатива будет больше по вкусу, и что-то мне подсказывает, что таковых будет подавляющее большинство. Однако в этой смертной тоске жуткого логова звучит голос… Пророка? Нет, не пророка, такого же пленника, как и все. Но в отличие от других он – «чую радуницу Божию, не напрасно я живу» – он помнит о Небесном Граде. Его сердце там, в «золотой дремотной Азии». Золото – это тоже символ Небесного Царства.
«Но всю ночь, напролёт, до зари,
Я читаю стихи проституткам
И с бандитами жарю спирт».
«Как это Он ест и пьет с мытырями и грешниками?»
Знаменитый «κένωσις» апостольского послания Филиппийцам: «Не о себе только каждый заботься, но каждый и о других. Ибо в вас должны быть те же чувствования, какие и во Христе Иисусе: Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек; смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной. Посему и Бог превознес Его» (Фил. 2, 4–9). Должны быть и в вас те же чувства, как и во Христе Иисусе. Удивительные слова. Вот Сергей Есенин. Объективно он кто? Блудник, пьяница, бийца и прочее. А чувства имеет как во Христе Иисусе. «Горе мне, если я не благовествую» (1Кор. 9.16). Разница между Христом и Есениным такая же, как между Солнцем Правды и месяцем, который «черт знает как» светит. Но общее у них то, что светят оба. Один Своим светом, другой Его светом. Разница в том, что Христос, «приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек», был абсолютно безгрешен и как Бог, и как Человек, Есенин же был, пожалуй, более грешен многих других людей. Христос во всей своей кристальной нравственной чистоте плюхнулся в грязную зловонную лужу – наш мир яже есть во зле, и, искушаем быв, выбрался из этой грязной зловонной лужи таким же нравственно-кристально чистым, как и был. Есенин тоже плюхнулся в эту зловонную лужу и перепачкался в ней так, что ни одного чистого места на нем, пожалуй, не осталось. Но общее у них то, что оба плюхнулись в эту лужу ради того, чтобы извлечь из нее тех, кто оказался в ней раньше них. «Не о себе только каждый заботься, но каждый и о других. Ибо в вас должны быть те же чувствования, какие и во Христе Иисусе».
«Сердце бьется все чаще и чаще,
И уж я говорю невпопад:
— Я такой же, как вы, пропащий,
Мне теперь не уйти назад».
Это стихотворение Сергей Есенин написал в 1922 году. До его трагической смерти еще несколько лет – «любимцы богов живут недолго». Подобно яблоку, тронутому червем, созревающему быстрее остальных, Есенин переполнен жизненных сил. Его стихи как потоки раскаленной магмы вырываются из жерла действующего вулкана. Вулкан – это бог из римского пантеона, аналог греческого Гефеста – бога-кузнеца. В этом пекле двадцатого века Есенин не пишет – кует свои стихи. Словно удары молота о наковальню звучат слова его «Исповеди»:
«Не каждый умеет петь,
Не каждому дано яблоком
Падать к чужим ногам.
Сие есть самая великая исповедь,
Которой исповедуется хулиган».
«Бум!-Бум!-Бум!» Тогда все ковалось. Или перековывалось «рукой многомилионнопалой, сжатой в один разящий кулак». Это Маяковский, если узнали. Есенин не такой. Он изящнее, но он тоже кузнец. Двадцатый век – это мировая кузница. В 22 году у Есенина еще есть силы ковать и перековывать. С надрывом. До полного изнеможения. Потому что уже в 25 году эта жизненная сила иссякнет – «Сердце, ты хоть бы заснуло» и «Глупое сердце, не бейся». Но уже сейчас он «говорит невпопад». Что это? Метание бисера перед свиньями? Истерика? Или агония? Не знаю. Знаю только, что не говорить он не может. «И во всех народах прежде должно быть проповедано Евангелие. Когда же поведут предавать вас, не заботьтесь наперед, что вам говорить, и не обдумывайте; но что дано будет вам в тот час, то и говорите, ибо не вы будете говорить, но Дух Святый» (Мк. 13, 10–11 ). Смотрите! Я с вами! Я во всем подобен вам, «я такой же, как вы, пропащий». Одумайтесь! Куда мы катимся? Дороги-то назад не будет. Ибо между лоном Авраамовым и тем, куда мы катимся, «учреждена великая пропасть» (Лк. 16, 26). «Мне уже не уйти назад». Его народничество его же и сгубило. Есенин любит Христа. Очень любит. Иуда Искариот, уверен, тоже любил Христа, но деньги он любил больше – «сребролюбием недуговав омрачашеся». С Есениным сложнее. Он любит людей и готов с ними идти куда угодно и когда угодно. В рай ли? Значит в рай. В ад ли? Значит в ад. А действительно, будет ли рай для него вечным блаженством, если в аду в это время будут мучаться столь любимые им люди? Да и куда назад-то уходить? В Ветхий Завет? В царство мертвых дел Закона? Нет. У нас только одна дорога… Только вперед. По-суворовски. У Александра Васильевича Суворова было только одно направление – «Вперед!» Поэтому он и не потерпел ни одного поражения в битвах. А жизнь Есенина – это тоже битва. Поэтому – «только вперед!» Сколько есть сил. Пока сердце бьется. Авось пронесет. Это наше «авось», оно насквозь религиозно. Религия у нас такая. Она не умещается в рациональные рамки силлогизмов. Кто у нас со Христом первым в рай попал, как только появилась такая возможность? Разбойник! Человек, который в жизни вообще ничего хорошего не сделал. Нам говорят: он явил пример истинного покаяния. Простите, чего!!!??? Какого покаяния? Вы Евангелие-то читали? Что он говорит на кресте? «Мы осуждены справедливо, потому что достойное по делам нашим приняли, а Он ничего худого не сделал. И сказал Иисусу: помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое!» (Лк. 23, 41–42). А до этих слов что было? Или, о, Боже, – крамольная мысль – после них? «Также и разбойники, распятые с Ним, поносили Его» (Мф. 27, 44). Или я чего-то не понимаю, или… Где покаяние-то? Где: «простите, граждане судьи, я больше так не буду»? Нет этого. Не за «покаянную заслугу» Господь забирает его с собой в рай, а – страшно подумать – просто так. Почему? Потому что человеку – ни праведному, ни неправедному – спастись невозможно. Понимаете, СПАСТИСЬ НЕВОЗМОЖНО НИКОМУ!!! Это не я придумал, это Сам Бог сказал. Но Он еще вот что сказал: «Человекам это невозможно, но не Богу, ибо всё возможно Богу» (Мк. 10, 27). И Бог, лучше нас знающий кто хочет спастись, а кто не хочет, спасает только того, кто реально хочет спастись. Каким-то внутренним интуитивным чувством, каким-то сердечным устремлением хотел разбойник в рай, поэтому Сердцеведец Христос его и спасает. «Хорошо нам зде быти». А другому разбойнику там будет плохо, потому что его сердечные устремления не зовут его в лоно Авраамово. Поэтому Бог его и не спасает, по крайней мере, пока. Так и Есенин, имея сердечное устремление, в Царствие Божие, которое «внутрь вас есть», пытается растомошить, расшатать, расколоть косную греховность человечества, и свою в том числе. Авось нужное сердечное устремление пробудится и возрастет. И тогда Бог сделает невозможное, ибо все возможно Богу. Не судить, но спасать пришел в этот мир Бог.
«Низкий дом без меня ссутулится,
Старый пес мой давно издох.
На московских изогнутых улицах
Умереть, знать, судил мне Бог».
И вот. Снова уже знакомые строки, рождающие у меня аллюзии на Искупительный Подвиг Господа Иисуса Христа. Вся жизнь Христа имеет для нас искупительное значение. Но центральным событием является Его крестная Смерть на горе Голгофе. Именно Голгофа есть та священная граница между двумя царствами – царством Ветхого Завета и царством Нового Завета, между царством Закона и царством Благодати. Повторное воспроизведение этого четверостишья в конце стихотворения не о Есенине, а о Христе. Тот же самый «издохший старый пес» – Ветхий Завет – в агонии изрыгающий: «Распни! Распни!» Те же самые «изогнутые улицы» Иерусалима, по которым ступает Христос, идущий «нас ради человек и нашего ради спасения» на Голгофу. Все тоже самое, только… «Смотрите, какую любовь дал нам Отец, чтобы нам называться и быть детьми Божиими» (1Ин. 3.1). «Возлюбленные! будем любить друг друга, потому что любовь от Бога, и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога. Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь. Любовь Божия к нам открылась в том, что Бог послал в мир Единородного Сына Своего, чтобы мы получили жизнь через Него. В том любовь, что не мы возлюбили Бога, но Он возлюбил нас и послал Сына Своего в умилостивление за грехи наши. Возлюбленные! если так возлюбил нас Бог, то и мы должны любить друг друга» (1Ин. 4, 7–11).
Есенин умер не в Москве. Эти стихи не оказались пророчеством. Но Христос истинный Бог, истинный Человек, истинный Пророк, истинный Царь и истинный Первосвященник приносит истинную Жертву – Самого Себя – в истинной Скинии в умилостивление за грехи наши. Смерть Есенина – это трагедия. Смерть Христа – это Искупительный Подвиг – наивозвышеннейший пример истинной любви.
Вот такие Библейские сюжеты мне представились в этой песне, которая, как кажется, ни о чем подобном-то и не повествует. Но… Как часто бывает, смотрят люди на небо и в скоплении облаков видят кто животных, кто лица людей, кто еще что-то, а это на самом деле всего лишь облака. А я в этой песне увидел КАКБЫЕВАНГЕЛИЕ.
