Mocкoвcкий Казанский собор в 1812 году

Бедствия, постигшие первопрестольную столицу в 1812 году вследствие нашествия неприятелей, особенно ощутительным образом коснулись столичных церквей. В церквах усиленно искали денег, золота, серебра. Московский Казанской собор, как находящийся близ Кремля, в который передовые части Наполеоновских полчищ вступили чрез Троицкие и Никольские ворота в понедельник 2-го сентября во время благовеста на Ивановской колокольне к вечерне¹, один из первых московских храмов подвергся разграблению со стороны неприятелей. Картину этого разграбления можно воспроизвести с достаточною полнотой, если сравнить наличность соборного имущества по описям его, сделанным в 1771 и в 1818 годах².

Из этого сравнения можно видеть, что все драгоценные украшенья на святых иконах, а также серебряные, вызолоченные оклады на них, священные богослужебные сосуды, напрестольные кресты, оклады на напрестольных Евангелиях, – все это было разграблено, а также похищены были неприятелями и наиболее ценные священнослужительские облачения. Не остались нетронутыми даже богослужебный книги. «Многие из этих книг, по словам протоиерея Казанского собора Иоанна Ceprиeвa, неприятелями были расхищены и пожжены³. Главная святыня собора – чудотворная икона Казанской Божией Матери также подверглась ограблению наравне с другими иконами и имуществом собора. Невольно возникает вопрос, почему эта икона не была увезена из Казанского собора вместе с другими московскими святынями (Иверскою и Владимирскою иконами Богоматери и пр.) – в Вологду или же, если это сделать было невозможно, то почему она не была сокрыта в каком-либо потаенном месте, недоступном для неприятелей? В разъяснении этого, нисколько странного на первый взгляд, обстоятельства, надобно обратить внимание на распоряжения тогдашнего московского главнокомандующего графа Ростопчина, которые были направлены к тому, чтобы всеми способами поддерживать мужество и бодрость духа в столичном народонаселении вместе с тем устранять все то, что могло породить и усилить в нем растерянность и уныние. Когда управляющей Московскою епархию епископ Дмитровский Августин хотел было отправить из Москвы остававшиеся в Успенском соборе богатейшие украшения и некоторый чудотворный иконы и св. мощи, то граф Ростопчин по указанным выше соображениям воспротивился сему⁴. Уже накануне вступления неприятелей в Москву, «когда последовало нечаянное решение князя Кутузова отдать (неприятелям) столицу», графом Ростопчиным предложено было преосвященному Августину оставить Москву не медля⁵.

Вместе с тем ему объявлено было Высочайшее повеление вывезти из Москвы три иконы: Владимирская, что в Успенском собор, Иверская и Смоленская Богородицы⁶, Не подлежит, однако, сомнению, что преосвященный Августин не считался строго со всеми распоряжениями московского главнокомандующего и во многих случаях действовали самостоятельно. Он велел убирать ризницы, не касаясь внутренних украшений в церквах, и сам выдавал виды па выезд из Москвы священно-церковно-служителям⁷, причем было позволено им увозить из столицы и особо чествуемые или чудотворные иконы, находившиеся в приходских церквах. Нельзя сказать, что московское духовенство не отличалось изобретательностью при сокрытии церковных ризниц и драгоценностей от неприятелей. Чаще всего закапывали их в землю в самых церквах или около них, но также церковные печи и своды, и места за иконостасами служили боле или мене надежными хранилищами церковного имущества в это бедственное время. В Гребневской, на Лубянке, церкви икона Гребневской Божией Матери была сохранена⁸ местным причетником в церковной главе⁹.

Ничего подобного не было предпринято духовенством Казанского собора для сокрытия ризницы и чудотворной Казанской иконы Богоматери, хотя протоиерей собора Иоанн Сергиев, священник Иоанн Иоаннов и дьячок Андрей Васильев, по их собственными словами, во время бытности неприятелей в Москве находились здесь¹⁰. Надобно полагать, что все эти лица не стояли на высоте своего служебного долга и, под влиянием паники, охватившей столичное народонаселение, они как будто даже совсем забыли о Казанском соборе, при котором служили. Уже чрез неделю, по вступлении (2 сентября) неприятелей в Москву, дьячок Казанского собора Захария Софониев, имел мужество зайти в собор и, увидев здесь, что чудотворная Казанская икона лишена всех бывших на ней украшений и драгоценностей, взял ее из собора и принес в дом вышеупомянутого протоиерея Иоанна Сергиева. Это было 8 сентября 1812 года¹¹. Собственный каменный дом протоиерея Сергиева находился в приходе Ржевской Божией Матери, в Знаменском переулке, в 5 квартале Тверской части, под № 405. Этот дом имел надстройку в виде обширного, поместительного мезонина, куда «за упразднением лестниц неприятели во всю их бытность в Москве входить не могли» и где укрывался протоиерей Сергиев вместе с своим семейством. Здесь то также помещена была и Казанская чудотворная икона Божией Матери, Два раза было совершено пред сею иконою всенощное бдение: под 14-е сентября и 20-е сентября, причем нужные богослужебные книги и священническое облачение, а также свечи, взяты были из приходской Ржевской церкви.

29 сентября протоирей Сергиев, взяв чудотворную Казанскую икону Богоматери, должен был удалиться в село Пахрино, Подольского уезда, в 30 верстах от Москвы. В Пахрине, 6 октября, во время битвы с неприятелями при Тарутине, протоиерей Сергиев вместе с пахринским священником Петром Петровым совершил молебное пение пред чудотворною иконою Казанской Божией Матери «о ниспослании свыше помощи российскому воинству». Служили не в церкви, где имела пребывание икона и куда опасно было собираться народу, по военным обстоятельствам того времени, а в священническом дом. В последующие дни Казанская икона выносима была для молебствования пред нею в некоторых домах пахринских жителей, например, в дом Конюшенного завода секретаря Тимофея Федорова Буторина. Протоиерей Сергиев 10 октября отправился из Пахрина в Москву навестить остававшуюся там свою больную мать. Вероятно, и Казанская икона 10-го же октября или в ближайшие к нему дни была возвращена в Казанский собор, после тридцати двухдневного пребывания вне сего собора частью в Москве, частью в окрестностях Москвы. Все, награбленное в Казанском собор, его имущество, конечно, исчезло безвозвратно и бесследно. Сорванные с икон и напрестольных евангелий оклады, кажется, из разных мест были сносимы в Успенский собор, где неприятелями были устроены особые печи (горны) для переплавки золотых и серебряных вещей и обращения их в слитки. В числе вещей, предназначенных для сплавки, оказалась и серебряная, вызолоченная рама, в которую была вставлена Казанская чудотворная икона Богоматери. Рама эта уцелела потому, что, вероятно, была принята за медную¹².

Но, если при разграблении московских церквей золотые и серебряные вещи могли привлекать неприятелей своей материальной ценностью, то были при этом и такие случаи, которых никак нельзя иначе объяснить, как намеренным надругательством над православными святынями, под влиянием, может быть, религиозного фанатизма. Престол и жертвенник в главном алтаре Казанского собора были повреждены и в алтарь была втащена неприятелями дохлая лошадь¹³.

Сорок дней неистовствовали неприятели в Москве, но мера ниспосланных ей бедствий еще не исполнилась, её страдания еще не были окончены. Пред самым выступлением неприятелей из Москвы, в ночь с 11 на 12 октября, были закончены последние приготовления к взрыву Кремля. Около стен этого средоточия московских и всероссийских святынь углубляли рвы, подкатывали бочки с порохом и, наконец, были зажжены и фитили, проведенные от одного подкопа к другому. Последовавшие один за другим пять взрывов по силе и разрушительности были ужасны. От них во всех концах и даже окрестностях Москвы распадались и падали стены обгоревших каменных зданий, не только лопались стекла, но были вырываемы и рамы и двери в домах; бревна и камни летали по городу, людей бросало с одного места на другое¹⁴.

В самом Кремле в это время были разрушены южная часть кремлевской стены с тремя башнями, так называемая Филаретовская башня с Рождественского церковью в ней, арсенал и верх Никольской башни¹⁵. В Казанскому соборе, находившемся в самом близком расстоянии от места страшной катастрофы, кровля была пробита каменьями и весь собор был завален ими¹⁶. При взрыве арсенала совершилось событие, которое должно быть признано чудесным. Дело состояло в следующем. Напротив, Казанского собора, в расстоянии от него 35 сажень, находится упомянутая выше Никольская башня, с проездными под ней воротами, который известны под именем Никольских и ведут с Красной площади в Кремль. На этой башне, вероятно, еще при построении в 1508 году стен Кремля Фрязином Алевизом, был начертан образ святителя и чудотворца Николая на камне, над самою воротною аркой¹⁷. Этот образ всегда был почитаем жителями Москвы как чудотворный. Пред ним висел фонарь, в котором день и ночь горели свечи, жертвуемый богомольцами и который от частого спускания книзу и поднятий вверх скоро приходил в ветхость и потому чрез известное более или менее непродолжительное время был заменяем новым. Есть известие, что в первой четверти 18 века фонарь на Никольской башне пред иконою святителя Николая был привешен «по приказу благородныя государыни царевны Марьи Алексеевны… а тот фонарь из ея комнаты»¹⁸.

От лет древних, пред иконою св. Николая на Никольской башне были совершаемы причтом Казанского собора молебны, по желанно и просьбам богомольцев¹⁹. И вот здесь-то в памятную для Москвы ночь с 11-го на 12-е октября 1812 года с особенною ясностью и поразительностью проявилась чудодейственная сила Божия. Когда последовал взрыв арсенала, то Никольская башня, примыкающая к арсеналу, с верху до половины была разрушена, стена с северной стороны оторвана, но образ над вратами святителя и чудотворца Николая, и стекло, покрывавшее лик угодника сего, нимало не потерпели повреждения. Самый фонарь пред образом, на слабой веревке повешенный, взрывом подкопа, разрушившим половину арсенала и башни Никольской, не был оторван²⁰. Любопытно, что вышеуказанное чудесное событие для тогдашнего московского главнокомандующего графа Ростопчина было только действием непонятным. Вот что писал он в Петербург к С.К. Вязмитинову: «При взрыве подкопов есть действие непонятное. Арсенала взорвало почти половину к Никольским воротам. Башня, на них стоящая, до половины упала и не более полуаршина от места, где развелась и стена, образ Николая чудотворца, висящий (?) над воротами, остался не довольно (не только?) на своем месте, но и лампада (фонарь?) не оторвалась и стекло неразбито»²¹. Чудесное событие сохранения, при взрыве арсенала, в совершенной целости и нетронутости иконы святителя Николая над Никольскими кремлевскими воротами, а равно принадлежащего к сей иконе фонаря и стекла в киоте, увековечено в следующей надписи, изображенной под означенною иконою на мраморной доске: «В 1812 году, вовремя неприятельского нашествия твердыня сия почти вся была разрушена подрывом неприятеля, но чудесною силою Божиею святый образ великого угодника Божия святителя Николая, зде начертанный на самом камени, и не токмо самый образ, но и самое стекло, прикрывавшее оный, и фонарь со свещею остались невредимыми. «Кто Бог великий, яко Бог наш. Дивен Бог во святых своих»». Эта надпись сделана по повелению Императора Александра I²². Неизвестно, кто был составителем вышеозначенной надписи. Не преосвященный ли Августин, который принимал такое исключительное, выдающееся участие во всех московских событиях 1812 года, особенно же таких, который касались собственно церковной части? Сохранился до нашего времени снимок с полуразрушенной Никольской башни, сделанный по распоряжению преосвященного Августина, по выходе неприятелей из Москвы.

С обеих сторон кремлевских Никольских ворот находятся две каменных часовни, одна во имя святителя и чудотворца Николая, другая во имя св. благоверного князя Александра Невского. Эти часовни построены старостою московского Казанского собора потомственными почетным гражданином С.И. Корзинкиным в 1884 году во исполнении воли его отца, также старосты означенного собора И.И. Корзинкина, с Высочайшего разрешения, последовавшего 26 августа 1878 года²³. Одна из этих часовен, именно Никольская, с левой стороны Никольских ворот, при входе в них с Красной площади, представляет в своем внутреннем устройстве памятник, хотя и позднейшего происхождения, но до известной степени полно напоминающий о событиях 1812 года. В иконостасе часовни помещена в серебряно-позолоченной ризе икона святителя Николая во весь рост, представляющая точную копию иконы святителя Николая, находящейся над Никольскими воротами и чудесным образом уцелевшей, при взрыве арсенала в ночь с 11-го на 12-е октября 1812 года.

По бокам находятся иконы: апостола Филиппа единого от семи диаконов (11 октября – день выступления неприятелей из Москвы) и первомученика архидиакона Стефана (27 декабря – день очищения земли русской от неприятелей). На потолке часовни, по углам, написаны иконы: 1) свв. мученик Адриана и Наталии (26 августа – день Бородинской битвы); 2) апостола Фомы (6 октября – день Тарутинской битвы); 3) апостола и евангелиста Матвея (16 ноября – день перехода неприятелей чрез Березину) и 4) свв. мученик Хрисанфа и Дарии (19 марта – день взятия Парижа русскими войсками). Над дверьми часовни с внутренней стороны, равно как и над иконою св. Николая вверху, находятся иконы Казанской Божьей Матери (22 октября – день битвы под Вязьмой).

В составе ризничего имущества московского Казанского собора есть также предметы, имеющие ближайшее отношение к отечественной войне 1812 года. Таковы: 1) икона Руденецкой или Рудинской иконы Божией Матери в серебряной (без пробы) ризе. Лик Богоматери – из мастики. Мера иконы: в длину около четверти аршина и в ширину три вершка²⁴; 2) крест серебряный, средней величины, с чернью, в нем хранились частицы святых мощей, как видно из надписи; 3) дароносица серебряная, позолоченная, с чернью. В ней находится маленький потир, лжица и ящичек для хранения св. Даров и 4) две серебряные, позолоченные, с чернью, тарелки для проскомидии.

Как и откуда поступили вышеуказанные предметы в Казанский собор и в чем собственно состоит их связь с событиями отечественной войны 1812 года, это видно из донесения обер-прокурора св. Синода князя А.Н. Голицына от 8 июля 1814 года за № 506 на имя московского викария, епископа Дмитровского Августина. Вот это донесение: «Ея Императорское Высочество Великая Княгиня Мария Павловна²⁵ имея случай выкупить некоторые священные сосуды, похищенные неприятелем в России, изволила препроводить их в С.-Петербург для доставления куда следует. С тем вместе прислала икону Божией Матери, найденную в города Плауен в числе похищенных неприятелем вещей и представленную Ея Высочеству тамошним комендантом, Астраханского гренадерского полка майором Шейдеманом. Получив cию икону и сосуды от Ея Императорского Величества Государыни Императрицы Марии Феодоровны, я препровождаю их к Вашему Преосвященству для внесения по приличию в одну из разоренных московских церквей». На этом донесении князя Голицына последовала 30 июля 1814 года за № 1247 следующая резолюция преосвященнейшего Августина: Отдать cии вещи в Казанский собор²⁶.

Нашесте неприятеля на Москву отозвалось самым неблагоприятным образом на экономическом положении причта Казанского собора. Члены сего причта были люди семейные. Так: протоиерей Иоанн Сергиев имел в семействе: жену, двух сыновей и осиротелую родную племянницу, священник Иоанн Иоаннов – дочь-вдову с двумя сыновьями, священник Николай Яковлев – жену, двух сыновей и тетку, диакон Димитрий Егоров – жену, дьячок Андрей Васильев – жену, четырех дочерей и родную мать. После умершего дьячка Захария Софониева осталась жена-вдова с малолетней дочерью. Все движимое имущество, принадлежавшее означенным членам причта частью было разграблено, частью же сгорело во время опустошительных московских пожаров, начавшихся в ночь на 3-е сентября. Относительно недвижимого имущества членов причта Казанского собора имеются следующие сведения: «у протоиерея Иоанна Сергиева в жилом каменном корпусе часть сгорела, а нежилое строение все без остатку сгорело, у священника Иоанна Иоаннова дом деревянный остался цел, у священника Николая Яковлева дом деревянный сгорел весь без остатку, у диакона Димитрия Егорова дом остался цел, у дьячка Андрея Васильева дом деревянный сгорел весь без остатку, а покойный дьячка Захария Софониев дому не имел, а жил на квартирах»²⁷.

Бедственное положение московского духовенства, оставшегося по выходе неприятелей из Москвы, без всяких средств к существование и во многих случаях даже без крова, не могло не озабочивать преосвященного Августина и, по его представлению²⁸, из сумм находящихся в распоряжении св. Синода по Комиссии и духовных училищ, были назначены более или менее значительный денежный пособия столичному духовенству²⁹. Не подлежишь сомнению, что и причт Казанского собора получили пособия из вышеозначенного источника, но в каком именно размере – неизвестно. Было также выдано пособие на ремонт Казанского собора, но в сравнительно незначительной сумме, именно, выдано 2000 рублей³⁰.

Протоиерей Александр Никольский

8 сентября 1911 г.