Профессор Александр Феодорович Гусев (некролог)

Утром, 8 июля настоящего года, после тяжелой и продолжительной болезни скончался заслуженный ординарный профессор Александр Федорович Гусев. В лице почившего Казанская Академия потеряла одного из видных и талантливых работников в области богословия. Его имя было известно не только духовной школе, но и обществу, потому что А. Ф. не был кабинетным богословом, а писателем, внимательно следящим за течением современной ему общественной жизни.

Долго болел А. Ф., но никто не ожидал скорой развязки: все думали, что покойный „переутомился“, надеялись на летний каникулярный отдых, да и самому А. Ф. не хотелось умирать в глухую академическую пору, когда в академии не осталось ни одного студента, большинство сослуживцев тоже уехало из Казани. Благодаря последнему обстоятельству отпевание не могло состояться в академической церкви, а происходило в приходской во имя Грузинской Божией Матери. Заупокойную литургию совершал Преосвященнейший Хрисант, Епископ Чебоксарский, второй викарий Казанской епархии, в сослужении протоиереев: ординарного профессора академии Е. А. Малова, ректора семинарии А. Ф. Зеленецкого, инспектора академии Н. П. Виноградова, настоятеля Грузинской церкви В. В. Приклонского, священников: М. К. Источникова и о. Четаева – духовника усопшего. Вместо запричастного стиха э.-ординарный профессор академии священник А. И. Дружинин произнес слово, в котором охарактеризовал нравственно-духовные качества почившего, как профессора и как человека вообще.

Блажени мертвии, умирающии о Господе. Ей, глаголет Дух, да почиют от трудов своих (Апок.14:13).

Великое таинство смерти еще раз совершилось пред нами, возлюбленные братия и сестры. Смерть снова лишила нас одного из ярких светильников высшей богословской науки. На веки замолкли уста, еще так недавно поражавши всех нас силою красноречивого, убежденного, мудрого слова; неподвижна рука, без устали трудившаяся во славу Божию и во благо Святой церкви Великую, невознаградимую утрату понесла в лице почившего собрата и учителя нашего и академическая семья нашего города, потерявшая в нем крупную научную силу, и православная богословская наука, лишившаяся в лице его видного деятеля, давно уже пользующегося вполне заслуженною известностью среди весьма обширного круга читателей, и православная церковь, имевшая в нем горячего, убежденного и могучего защитника, до конца дней своих мужественно боровшегося против врагов Ее учения, Ее уставов и учреждений

Но для того ли, чтобы судить и оценивать деятельность почившего собрались мы здесь во гробу его? Что значит для него теперь человеческий суд, когда он предстоит уже суду Божию? Что значат для него теперь самые восторженные похвалы его почитателей, поклонников его литературного дарования, многочисленных учеников его, без сомнения навсегда сохранивших о нем память, как об одном из даровитейших защитников христианской веры? И кто решился бы смущать вечный повой почившего ненужными для него похвалами, если бы не убеждение, что труды его давно уже сделались общественным достоянием, и что жизнь и самая смерть его заключают в себе великое обилие полезных для всех нас уроков, которыми непростительно было бы не воспользоваться нам пред гробом почившего учителя нашего?

Не поразительно ли в самом деле уже то, что смерть застала его за тем самым Делом, которому посвящена была и вся трудолюбивая, воистину подвижническая жизнь его? Какой пример изумительного, редкого в наше время, воистину гигантского и далеко не усыпанного розами труда и терпения представляет нам эта жизнь, начиная со школьной скамьи и кончая последними днями? Теперь, когда настало время подведения итогов его ученой и литературной деятельности, мы видим, что им совершено было все, что было в пределах человеческой возможности, что почивший работал, в буквальном смысле слова не покладая рук, не зная ни минуты отдыха. Памятниками этого непрерывного труда навсегда останутся для потомства почти ежегодно появлявшиеся в печати многочисленные учено-богословские произведения почившего, из коих последнее вышло из печати всего за несколько дней до его смерти. Какую силу воли, какую несокрушимую энергию должен был иметь почивший, если, несмотря на постоянную слабость физических сил, на необычайную впечатлительность, вследствие которой неизбежные в жизни всякого выдающегося деятеля неприятности и волнения постоянно нарушали его душевное спокойствие и равновесие, несмотря, наконец, на тяжелую, продолжительную предсмертную болезнь, делавшую крайне опасным малейшее беспокойство, малейшее напряжение и утомление, он вопреки настоятельным предписаниям врачей и родных, не переставал работать, не переставал трудиться, не переставал и на смертном ложе своем слабеющею от болезни рукою бороться за истину православного учения и православной церкви

Но если поразительна по своим размерам учено-богословская деятельность почившего наставника нашего, то не менее поучителен и самый характер этой деятельности. Как мало ныне людей, которые остались совершенно свободными от влияния господствующего ныне духа равнодушного или даже прямо враждебного отношения к интересами святой церкви и православия Но почивший сумел сохранить в себе ревность о славе Божией и о благе святой церкви. Исполненное этой ревности горячее, убежденное и откровенное слово его многим казалось слишком суровым, вызывало иногда нарекания на него даже со стороны лиц, разделявших его воззрения, и, может быть, было даже причиною того нравственного одиночества, которое так часто бывает уделом ревнующих о славе Божией: но ни тяжесть этого одиночества, ни насмешки, ни издевательства над его произведениями на страницах враждебной нашей вере и церкви печати, не могли погасить или даже хотя бы сколько-нибудь ослабить этой ревности. Покойный не щадил людей, деятельность которых казалась ему не безопасною для интересов православной церкви, чистоты и неповрежденности ее учения и должен был, подобно всем истинным последователям Христа, испытать на себе великую истину слов Спасителя нашего: и будете ненавидими всеми имене Моего ради (Матф.10: 22). Какая сила веры, какая твердость убеждений, какое мужество и величие духа, какая широта эрудиции и глубина ума необходимы были для того, чтобы возвысить голос против кумиров западной мысли и отечественной литературы, пред которыми и доселе еще раболепно преклоняется мир, или для того, чтобы раскрывать и защищать величайшие тайны христианского православного учения о Святом Духе и об Евхаристии против ученых представителей инославных исповеданий

Поучительно в учено-богословской деятельности почившего и то, что своими произведениями он всегда старался удовлетворить наиболее настоятельным нуждам современной действительности и запросам людей, желавших выяснить смысл и значение наиболее крупных явлений в области религиозной мысли, нравственной, семейной, общественной, государственной и церковной жизни. Простой перечень его главнейших произведений в хронологическом порядке мог бы служить ясным доказательством того, как чутко прислушивался покойный ученый к запросам времени и духовным нуждам христианского общества. В период увлечения пессимистической моралью буддизма он противопоставляет этому учению свое исследование о светлом христианском воззрении на человеческую жизнь и деятельность; широкое распространение учения материалистически-настроенных западных мыслителей о происхождении и развитии Мира без всякого участия Верховного Разума, управляющего вселенной, побуждает его к подробному критическому исследованию наиболее популярных и известных в России сочинений западных естествоведов; разрушительное учение о христианской вере и жизни, о православной церкви и государстве, усиленно проповедуемое Толстым и его фанатическими последователями, находит в нем наиболее сильного и талантливого обличителя; попытки старокатоликов сблизиться с православною церковью под условием снисходительного отношения к некоторым заблуждениям западной церкви в учении о Святом Духе и пресуществлении Святых Даров, вызывают его уже во время предсмертной болезни на тщательное научно-апологетическое исследование православного учения по этим вопросам. Почивший учитель наш не зарыл данных ему талантов в землю, подобно ленивому и лукавому рабу, не сторонился от жизни, не замывался в узкую сферу специальных научных изысканий и всеми силами своего глубокого ума и красноречивого слова старался послужить менышим братьям своим во Христе и удержать их под кровом Святой православной церкви, в повиновении Ее уставам и учению.

А какой высокий пример любви к своей науке, заботы о ее процветании и развитии интереса в ней среди учащейся молодежи являл почивший в своей профессорской деятельности? Кто из учеников его не помнит, как старался почивший учитель наш на первых же чтениях своих расположить к изучению ее лучшие студенческие силы, как радовался он, когда ему удавалось привлечь к специальным занятиям своею наукою талантливого юношу и с каким дружеским участием руководил он первыми шагами начинающих ученых, обращавшихся к нему за теми или иными указаниями? Как глубоко скорбел и огорчался он, когда видел, что высокие и серьезные требования, предъявлявшиеся им к ученым работам и определявшиеся еще более строгим отношением его к своим собственным исследованиям, оказывались не под силу даже и даровитым ученикам его и заставляли их искать более сподручной работы Зато с каким восторгом приветствовал он всякий успех и всякий труд, обещавший в молодом ученом будущего защитника христианства и православия С какою трогательною заботливостью и внимательностью, задолго еще до прекращения своей профессорской деятельности, он старался выбрать и подготовить достойного себе преемника

Верный и послушный сын церкви православной в своей ученой и профессорской деятельности, почивший был горячим и убежденным патриотом, живо принимавшим к сердцу все события государственной жизни, волновавшей общество. Скорбные чувства, пережитые русскими православными людьми в страшный день мученической кончины Царя- Освободителя, вылились в горячей, проникнутой ужасом и скорбью, статье почившего по поводу совершившегося злодеяния. Патриотическое возбуждение всего русского общества по поводу начавшихся в начале текущего года военных действий и тревожные известия о варварском нападении японцев на русский военный флот волновали и прикованного уже к одру предсмертной болезни почившего учителя нашего, и он не замедлил выразить свое участие в великом деле защиты отечества крупным пожертвованием на усиление русского военного флота и до конца дней своих не переставал интересоваться известии с места военных действий. И здесь, как и в своей ученой деятельности, он шел впереди своих младших товарищей и учеников, подавая им пример, побуждая их к благородному соревнованию в святом деле защиты отечества.

Да простит нам почивший учитель наш, если в назидание себе и присутствующим мы осмелимся приподнять край завесы, скрывавшей от любопытного взора частную жизнь дорогого наставника нашего. Кто знает, с каким благоговением почивший присутствовал при богослужениях святой церкви нашей, удаляясь для этого в храмы, посещаемые реже других, кто видел, с каким сердечным умилением приступал он в принятию Святых Тайн, кому случалось слышать в частных беседах суждения его о несравненном величии и Красоте христианского православного богослужения, тот не может не удивляться соединению в лице его христианской мудрости и христианского благочестия и, взирая на гроб с бренными останками истинного ревнителя веры и жизни христианской, не усомнится воскликнуть вместе с Тайновидцем: блажени мертвии, умирающии о Господе. Ей, глаголет Дух, да почиют от трудов своих (Апок.14:13). Аминь.

Отпевание было совершено Высокопреосвященнейшим Димитрием, Архиепископом Казанским и Свияжским, в сослужении Преосвященнейшего Хрисанта и 14 пресвитеров – сослуживцев и учеников покойного. Перед началом отпевания и. д. доцента по кафедре Введения в круг богословских наук (преемник Александра Федоровича) К. Гр. Григорьев произнес речь, в которой молодой ученый так характеризовал своего учителя:

«Дорогой, незабвенный Наставник,

Ты простишь, если я, зная твое нерасположение к надгробным речам, позволю себе сказать несколько слов у твоего гроба. Ты простишь, так как Ты сам и давно уже сделал себя „общим достоянием».

Да, Ты – общее достояние всех, любящих Христову истину и православную церковь. Твое имя известно каждому русскому образованному христианину, а в некоторых кругах нашего общества Тебя звали: „наш профессор Гусев». Здесь в Тебя верили, надеялись на Тебя, как на искусного борца за христианство. Когда появлялись враждебный нападки на нашу веру, здесь говорили: „наш профессор Гусев опровергнет их“...

И сам Ты всей душой жил с православным миром, как его преданный ревностный сын. В служении этому Mиpy Ты видел свое призвание, свой священный долг, а богатство твоего печатного и устного слова всем говорит, что Ты до конца, не щадя своих сил, доблестно служил своей идее.

Но твое слово, иногда спокойное, иногда страстное, лишь отчасти отражает в себе кипучую и полную смысла жизнь твоего духа. Только близкие к Тебе люди знают ее...

Ты был „человеком с обнаженными нервами “, и в этом заключалось твое счастье и твой крест. Даже тени равнодушия или пошлого вседовольства не было в Тебе. Ты жил горячей деятельной любовью к святыням христианства и церкви и, любя, мучился – запросами мысли, тревогами ревностного сердца, порывами неустанной воли.

Когда что-нибудь касалось твоих святынь, Ты весь трепетал. Отдаваясь заботе о том, чем жива была душа твоя, Ты забывал о пище, о сне, терял здоровье, как будто в собственном твоем доме случалось несчастье. Своими для Тебя оказывались интересы христианского общества и горячо любимой Тобой Академии. Твоя чуткость, твоя впечатлительность казались чрезмерными даже привыкшим к тебе людям, но не вернее ли думать, что у Тебя была своя мера...

Голос собственного сердца был законом для Тебя, и, когда Ты брался за перо, Ты мог слушаться только собственной совести. Никто не скажет о Тебе, что Ты своим публичным словом заискивал у кого бы то ни было. Наоборот, и в аудитории, и в печати Ты нередко говорил то, что явно вредило твоей популярности. От сердца же твоего исходила прямолинейность твоих суждений, иногда смело переступавшая пределы средины, которую Ты не всегда считал золотой. Из этого возникало не мало поводов к неприятным волнениям, которых вообще много приходилось переживать Тебе...

Но Ты никогда не падал духом, никогда малодушно не опускал своих рук. Даже в этом году, будучи опасно больным, Ты горел желанием работать и – работал. Почти накануне Твоей смерти вышло в свет твое „Последнее слово», в которое Ты вложил – увы – действительно последние свои силы, чтобы сказать ту правду, в которую Ты верил... Нужно было видеть, чего стоило Тебе написать это «Последнее слово» ...

Так, с душой не наемника, а истинного профессора, Ты в течении более 30-ти лет свершал свой подвиг на ниве Христовой. И при этом Ты не переставал быть жизнерадостным, ко всему внимательным, готовым на всякое хорошее дело...

Твоя трудовая кипучая жизнь окончилась мирной, истинно христианской смертью.

Кончина твоя найдет отклик во многих сердцах. Потерявшие Тебя оценивают и оценят утрату; имя твое не будет забыто...

Ты же из того незримого Храма, в котором теперь обитает дух твой, Ты можешь радостно смотреть на добрые плоды Дел своих и чувствовать благодарное уважение знавших Тебя и внимавших Тебе.

Мир – праху твоему и венец правды – духу твоему»

После третьей песни канона магистр богословия священник М. К. Источников, как ученик А. Ф. по семинарии и академии, произнес следующую речь:

„Глубокоуважаемый и дорогой учитель,

В эти последние, трогательно-печальные минуты прощания с тобою на веки позволь мне, твоему ученику по семинарии и академии, выразить те чувства, которые тяжелым камнем давят сердце всех близко знавших тебя. Твоя смерть, хотя и подготовленная продолжительным недугом, поразила нас, и составляет тяжелую, невознаградимую потерю для академии и для русской богословской науки. Утрата эта особенно чувствительна в настоящее тревожное время неверия и усиленных нападок на православную церковь.

Вся жизнь твоя была непрерывным и неустанным подвигом служения христианской истине и борьбы с неверием в его разнообразных видах.... Даровитый воспитанник Тверской семинарии, талантливый Студент Петербургской Духовной академии, ты еще на студенческой скамье с жаром предался изучению тех богословских наук, в области которых работал потом всю жизнь. Своими способностями ты обратил на себя внимание бывшего в то время Ректором академии, ныне Протопресвитера И. Л. Янышева, который высоко ценил тебя. По окончании академии, ты был назначен преподавателем основного, догматического и нравственного богословия в Казанскую Духовную семинарию. Здесь широко проявилась твоя эрудиция в области этих излюбленных тобою и столь ответственных наук; ты сделался любимым преподавателем. Помню я, с каким нетерпением мы, перейдя в V класс семинарии, дожидались твоего первого урока по Основному богословию, много наслышавшись о тебе. И мы не ошиблись: красноречивая и одушевленная речь твоя лилась свободно, открывая нам новые широкие горизонты богословской мысли, порождая глубокие вопросы; урок пролетел незаметно... Вынужденный, вследствие материальной необеспеченности, кроме семинарии давать уроки в других учебных заведениях, ты как-то находил время работать в области своей специальности, непрерывно помещая статьи по различным вопросам в духовных журналах, главным образом в „Православном Обозрении“. Своими научными трудами ты составил себе почетное имя среди русских богословов, и в 1887г. был назначен на кафедру Введения в круг богословских наук в Казанскую Духовную академию. С этого времени ты получил возможность еще плодотворнее работать на пользу богословской науки.

Когда в восьмидесятых годах истекшего столетия стали распространяться среди общества подпольным путем антихристианские сочинения известного русского писателя, ты один из первых русских богословов сознал всю громадную опасность этих произведений для церкви. Ты хорошо понимал, что громкое литературное имя этого писателя обаятельно действует на наше так называемое интеллигентное общество, мало знакомое с учешем истинного христианства и церкви. И вот в защите учения Христа и Его святой церкви от самозваного учителя веры ты видел свое призвание. Из-под твоего неутомимого пера вышли капитальные ученые труды, направленные в опровержение лжеучения русского писателя, подрывавшего основы христианской веры и нравственности. Указавши, что лжеучение это не новое, выяснивши, что знаменитый писатель повторяет то, что уже давно было сказано различными европейскими антихристианскими учеными, ты сорвал покрывало новизны и оригинальности с этого учения и тем значительно обесценил его в глазах русских читателей. Основательным и всесторонним опровержением этого лжеучения ты, можно думать, укрепил многих колеблющихся в вере и обратил на путь истины и спасения некоторых близких к отпадению от православной церкви. По крайней мере мне приходилось слышать об этом; я знаю, что ты получал немало благодарственных писем от лиц, которых своими апологетическими трудами отрезвил от увлечения толстовщиной, которым ты открыл глаза на истинное христианство. И в этом – твоя великая, незабвенная заслуга не только пред богословской наукой, но и пред всем русским обществом.

Да, ты не зарыл в землю данных тебе от Господа талантов, но преумножил их и всецело обратил на служение Богу и ближним, неусыпно до самой смерти стоя на страже христианской православной истины. И мы дерзаем твердо верить и уповать, что милосердый Судья в день праведного суда скажет тебе: « добре, рабе благий и верный, о мале был еси верен, над многими тя поставлю: вниди в радость Господа твоего» (Мф. 25:21) И дай Бог, чтобы наша высшая духовная школа не оскудевала такими, как ты, профессорами...

Прости же, незабвенный учитель, если, по духовной немощи человеческой, мы когда-либо обидели твою чуткую душу словом осуждения, и помолись за нас пред престолом Всевышнего. Аминь».

После отпуска, совершавший отпевание Высовопреосвященнейший Димитрий, Архиепископ Казанский, возгласил, согласно «Последованию погребения мирских человек», вечную память почившему в нижеследующих словах:

„Вечная твоя память, достоблаженне и приснопамятне брате наш, Александре

«Да будет благословенна память твоя, добрый воин Христов, самоотверженно положивший душу свою на поле науки, мужественный, сильный, неутомимый боец за Евангелие истинное, за Веру правую, за Церковь святую, за благочестие, против тонкого неверия и нечестия и против грубого богохульства.

«Ты всеми силами правдивой души своей возлюбил правду, ложь возненавидел. Кипучий дух твой и на смертном одре твоем не знал покоя в борьбе с заблуждением и ложью. Да обрящет же он отныне мир и упокоение на лоне Любви и Правды Вечной, Божественной

«Вечная память доброму и верному рабу Божию Александру».

За сим протодиакон провозгласил «Вечную память», и началось «последнее целование» уже бездыханного профессора...

Прах покойного на Арское кладбище сопровождал Преосвященнейший Хрисант, с целым сонмом духовенства. По пути останки усопшего были внесены в академический двор, где против церкви была отслужена лития, после которой вольнослушатель академии священник М. Колобов, – как единственный представитель студенчества, сказал следующую речь:

„Дорогой, незабвенный наш наставник и друг, Александр Федорович

Позволь и мне, от лица студентов Духовной академии, в знак истинной, глубокой любви в тебе, сказать несколько слов – прежде, чем холодная могила скроет тебя от наших взоров.

В лице тебя – громадную, незаменимую потерю понесла не только наша Духовная академия, но и наша русская богословская наука. Всем известны твои апологетические и богословские труды. Всем известен твой литературно-богословский труд по разоблачению пантеистического мировоззрешя графа Толстого. Ты, как неутомимая пчела, собирал все, выходившее из-под пера этого писателя, рассеянное им в заграничных органах печати, и, обладая тонким, психологическим анализом, не лишенным и художественного чутья, восстановлял в русском обществе истинный взгляд на заблудившегося в области богословского мышления – Л. Толстого.

Да, ты был один из передовых борцов русской богословской науки за цельность и единство христианства вообще, а в частности и за православие, любовь и преданность которому ты еще не так давно высказал в своих трудах о старокатолицизме). Такие борцы-руководители особенно дороги в наше время, когда разум человека предъявляет все большие и большие требования к религии, желая найти себе прочные основания, вполне гарантирующие право существования религии, как могущественнейшего фактора в развитии моральной, интеллектуальной, социальной и др. сторон жизни человека. Таковым борцом-руководителем и был ты.

Ученые богословы по достоинству оценят твои литературные труды по различным отраслям православно-русского богословия и тяжесть твоей утраты для богословской науки.

Мне же хотелось бы лишь остановиться на тех качествах твоих, как ученого профессора и в то же время воспитателя, которые так дороги в педагоге каждой школы, какого бы типа она ни была. Люди, обладающие качествами твоей высокогуманной души, особенно дороги в высшей школе, где среди учащихся вырабатывается известное мировоззрение.

Ты любил свой предмет – Введение в круг богословских наук, и эта любовь невольно передавалась и нам, твоим слушателям. Лекции ты читал всегда с жаром, особенно когда ты начинал критиковать теории какого-либо ученого, хотя бы напр. теорию Фейейрбаха „О происхождении религии“. Тут ты увлекался. Голос твой заметно возвышался, глаза бегали быстрее. Мощная, сильная речь широкой волной лилась из твоей слабой груди. В аудитории – мертвая тишина.

Чуждый сухого формализма, ты не ограничивался одним чтением лекций. Ты всегда знакомил нас с новейшими течениями иностранной богословской литературы, передавая нам разные, более или менее выдающиеся явления, всплывающие на лоне церковно-общественной жизни Запада. Как лев, спокойно лежа на земле и наблюдая добычу, берет ее в свою пасть и уносит для своих детей, так и ты чутко прислушивался ко всем явлениям русской жизни и жизни Запада, чтобы познакомить нас с этими явлениями в аудитории. Передаваемое тобою, при твоем, всегда разумном освещении, мы всегда с благодарностью выслушивали.

В своих отношениях к студентам академии ты быль бесконечно мягок и добр. Все любили тебя, как доброго наставника и друга. Ты никого и никогда не отталкивал от себя. Мне приходилось быть у тебя нисколько раз и притом в различное время. Я всегда заставал тебя за работой, с пером в руках, и ты всегда меня любезно принимал, спокойно кладя перо на стол и оставляя работу.

Любил ты духовную школу, особенно академию, знамя которой ты так высоко держал, как ее ученый профессор и честью которой ты так дорожил. Будучи преданным сыном матери-церкви, ты, при всяком удобном случае, убеждал нас идти по той дороге, часто тернистой, к которой столько лет приготовляет нас духовная школа. Ты не скрывал от нас темных сторон этой дороги, с которыми молодая натура иногда не в силах бороться, указывая в то же время на вопиющую необходимость для церкви и духовной школы в просвещенных, энергичных деятелях. Ты не раз говорил, что потрудиться на благо церкви и школы, вскормивших и воспитавших нас, – священный долг каждого из нас.

В периоды студенческих беспорядков (в университетах) ты с неподдельною скорбью в душе всегда указывал на них, как на печальные, отрицательные явления нашей светской высшей школы, выражая в то же время радость, что подобные беспорядки еще не затемнили собою страниц истории существования нашей духовной академии.

Мир праху твоему, дорогой, незабвенный наш наставники и друг Верь, что посеянное тобою взойдет и принесет обильные плоды. Верь также и тому, что ранней осенью, студенты академии, теперь разъехавшиеся на каникулы, вереницами пойдут к твоей могиле с склоненной головой».

За поминальным обедом преподаватель семинарии И. А. Невзоров охарактеризовал деятельность покойного следующими чертами:

„Ваше Преосвященство,

Братие и сестры о Христе,

Мы совершаем русскую поминальную тризну по истинно русском муже, досточтимом профессоре Александре Федоровиче Гусеве. Да будет позволено и мне припомнить некоторые черты из нравственного облика дорогого покойника, в дополнение к тем добрым и правдивым речам, который Вы слышали о нем в надгробных словах в храме.

Смерть покойного Александра Федоровича есть великое горе, конечно, прежде всего для его кровных близких, родных по плоти. Любящая его жена лишилась в нем умного и сердечного друга, верного и надежного спутника в жизни. Другие родные потеряли в нем любвеобильного, сердобольного, отзывчивого на всякое их горе и радость советника и помощника в нуждах духовных и материальных. Утешить горе близких родных мое слабое слово бессильно. Да будет верным утешением для них горячая молитва к Богу, Который есть Бог всякия утехи (2Кор.1:3). Но кроме родных по плоти у покойного Александра Федоровича осталось множество родных по духу, по тем священным заветам и убеждениям, которым он посвятил свою многотрудную истинно подвижническую жизнь. Родные эти живут во всех концах нашего обширного отечества. Родные эти – все любители и ревнители истинно христианского просвещения и образования. Смерть Александра Федоровича отзовется великою скорбью в сердцах и этих духовных родственников его, потому что и они его любили и были им щедро облагодетельствованы. К числу этих духовных родственников покойного, между прочим, принадлежу и я. Я породнился лета 20 тому назад, еще на школьной далекой от Казани семинарской скамье. Случайно я где-то прочитал описание блестящего диспута в Петербургской академии, на котором Александр Федорович защищал свое магистерское сочинение о нравственном идеале буддизма в его отношении к христианству; и мне, тогда 18 или 19-летнему юноше, захотелось прочитать самую диссертацию. Достав ее из семинарской библиотеки, я прочитал ее, что называется, с жаром. Я нашел в ней что-то для себя родное, близкое, – то, чего именно я тогда искал и желал. Мне хотелось и еще что-нибудь почитать из произведений А. Ф. Гусева. Я стал рыться в семинарской библиотеке и нашел с его именем множество статей в „Православном Обозрении». И эти все статьи я читал с великим интересом, вынося большое духовное удовлетворение. Так мне казалось в них тогда все новым, убедительным и правдивым. И как благовременно было тогда для меня это чтение Мои добрые товарищи в то время где-то на стороне доставали сочинения Писарева, Добролюбова, Чернышевского, книжки журналов „Современник» и „Отечественный записки"», книжки эти читал и я. Из семинарской библиотеки, вероятно, по какому-нибудь недоразумению, мне давали журнал „Знание“. Конечно, я тогда многого не понимал в этих „умных и дельных книжках“; по крайней мере, основные тенденции и стремления представителей русского либерализма для меня были туманны. И только из апологетических трудов покойного Александра Федоровича я уразумел, какую пищу преподносили молодым и неокрепшим умам препрославленные представители русского просвещения 60 – 70-хгодов. Благодарю Бога, что он вразумил меня рано познакомиться с литературными трудами Александра Федоровича По окончании семинарского курса, я поступил в Казанскую академию. Поступая в последнюю, я думал, что буду слушателем и учеником покойного профессора. Я тогда почему-то считал его профессором академии; вероятно, по тогдашнему моему мнению, такие ученые мужи, как Александр Федорович, служат только при академиях. Но в своих ожиданиях мне пришлось разочароваться: Александр Федорович тогда служил при Казанской духовной семинарии. Будучи студентом академии, я продолжал интересоваться всем, что выходило из-под пера покойного. На четвертом курсе мне случайно пришлось завязать с ним переписку. Дело было так. Александр Федорович читал в семинарии публичные лекции о Толстом. Я был на этих лекциях. Выслушав их внимательно, я составил краткий реферат и отнес в одну из тогдашних Казанских газет для напечатания. Мне хотелось обратить внимание на лекции и тех, которые не присутствовали на них. Реферат мой был напечатан, но, к моему ужасу, в изуродованном и искаженном виде, с явною целью набросить тень на лектора. Я отправился в редакцию для выяснения дела. Служащие в редакции мне заявили, что Гусев – писатель своеобразный, что редакция иначе думает о Толстом и тому подобное. Обиженный, я вышел из редакции и в тот же день написал Александру Федоровичу по городской почте письмо, в котором назвал себя автором неблагоприятного для него реферата и объяснил всю суть дела. Вскоре после этого мне пришлось в одном ученом собрании лично встретиться с Александром Федоровичем. Я напомнил ему о злополучном реферате. Он мне заявил, что смущаться этим не следует, что это обычное явление с нашим братом, и поведал мне многое из своих личных отношений к редакциям светских газет; между прочим, сказал, что на мой злополучный реферат он писал в ту же газету опровержение, которое совсем не было напечатано. Пред окончании мною курса Александр Федорович поступил в академию, а мне после небольшого промежутка Бог привел быть преемником ему по кафедре в семинарию. По характеру своих преподавательских обязанностей я снова должен был перечитать литературно-богословские труды покойного; читал я и все последующее его издания до предсмертного включительно, так как они писаны по вопросам, всегда мена интересовавшим. Так образовалось мое духовное родство с покойным Александром Федоровичем. Как видите, меня породнили с ним его богословские труды, которыми он почти ежегодно обогащал русскую богословскую науку. Но я один из многих. Таких духовных родных у Александра Федоровича многое множество, и все они искренне пожалеют о смерти этого дорогого родственника, в своих трудах выражавшего и их священные заветы и убеждения.

Теперь, обозревая литературную деятельность Александра Федоровича, невольно изумляешься тому неутомимому трудолюбию, которое он проявил в своей свыше-30-летней деятельности. Богословские труды его в высшей степени достопримечательны и по количеству, и по качеству, и по разнообразию обсуждаемых в них вопросов. На литературное поприще Александр Федорович выступил в начале 70-х годов прошлого столетия. 70-е годы в России по характеру своего просвещения, будучи продолжением 60-х годов, были временем особенно широкого и неудержимого распространена разных противохристианских и противогосударственных учений, в корне разрушающих вековые устои русской православной старины. Материализм, позитивизм, дарвинизм, эволюционизм, вообще разных видов западный неразумный рационализм – все это широкой и могучей волной, под знаменем последнего слова точной науки, разлилось по святой русской земле, захватывая и увлекая в свое многоводное русло множество легковерных и падких на все чужеземное русских умов, особенно молодых. Постоянные в то время плевелы доселе растут и приносят свои губительные и смертоносные плоды. В это-то печальное для православной церкви время и выступил с своим живым и сильным словом Александр Федорович Гусев и быстро приобрел себе славу блестящего русского апологета христианства. Штраус, Фейербах, Бокль, Конт, Милль, Дарвин, Спенсер – все эти и другие кумиры западного и русского безбожия в трудах покойного находили себе сильное и твердое противодействие и должную здравую оценку. То он сопоставляет нравственное учете буддизма с христианским нравственным идеалом, доказывая независимость и превосходство последнего пред первым; то пишет против Бокля, опровергая его мысль, будто в деле развития и усовершенствования цивилизации вся суть в накоплении и распределении знаний, а не в нравственных началах и их воплощении в жизни; то говорит против Конта с его учешем о религии, как устарелом пережитке древних невежественных времен, несовместимом с данными современного знания; то разоблачает фиктивный союз материализма с естественной наукой; то выясняет противонравственный характер утилитарной морали Милля; то в полемике с родным братом (покойным профессором Шевской академии Феодором Федоровичем Гусевым) раскрывает основы христианского аскетизма; то опровергает Дарвина с его учешем о животном происхождении человека; то защищает христианские чудеса против Штрауса и его единомышленников; то рассуждает об отношении церкви к государству; то говорит о воспитании по учению новейших естествоведов; то решает вопрос о свободе совести; то указывает на язвы и недуги русского образованного общества, приведшее к печальной катастрофе 1 марта 1881 года; то подает свой голос по вопросу о материальной необеспеченности преподавателей духовных семинарий; то высказывается о студенческих беспорядках; но не здесь в этой застольной краткой речи перечислять и оценивать разнообразные труды покойного Александра Федоровича. Мы уверены, что будущий историк духовного просвещения в России достойно и праведно оценит просветительные заслуги этого неутомимого ратоборца за веру Христову и в своей истории отведет видное место его славной апологетической и полемической деятельности. Скажем только еще, что когда в начале 80-х годов прошлого столетия у нас сначала в подпольных изданиях стало распространяться учение якобы „великого учителя земли русской» графа Толстого, Александр Федорович первый взялся за разбор антихристианских воззрений этого лжеучителя. В целом ряде и больших, и малых трудов и публичных лекций он с самого начала разъяснил безбожный образ мыслей этого идола так называемой русской интеллигенции, в области христианской веры невежественной, и разъяснил в то время, когда некоторые даже серьезные и в общем благомыслящее русские писатели (напр. покойный Страхов) считали Толстого истинным христианином. Против Толстого он то читает публичные лекции о браке и безбрачии; то излагает христианское учение о клятве и присяге; то говорит о необходимости внешнего богопочтения; то разбирает основные начала морали Толстого; то в обширном труде выясняет его мнимо-религиозные начала. В последнее время Александр Федорович много трудился над разработкой старокатолического вопроса. И здесь, в целом ряде трудов, по преимуществу полемических, он дал много ценных указаний и ученых справок по вопросу о Filioque и евхаристии, с которыми должны будут считаться и действительно считаются, как западные представители старокатолицизма, так и его русские апологеты. Вообще литературно-богословская деятельность Александра Федоровича поражает своим разнообразием и своею жизненностью. Он не был сухим кабинетным ученым, замкнувшимся в узкие рамки своей специальности и равнодушно относящимся к запросам живой действительности. Человек науки, он был в то же время человек жизни. Он всегда писал по вопросам животрепещущим, насущным, отзывался на злобы дня. Он был богослов-публицист, но публицист в лучшем смысле этого слова, публицист умный, талантливый, серьезно и всесторонне образованный, в простой и доступной форме сообщавший своим читателям последние выводы богословской науки. Публицист по своей живой, отзывчивой и всем интересующейся натуре, он публицист и по убеждениям, потому что христианская истина должна быть не предметом только школьных, сухих, отвлеченных умозрений и словопрений, а живой силой, созидающей и проникающей все мировоззрение человека и выражающейся во всех отношениях его личной и общественной жизни. Быть публицистом в этом смысле – служение весьма и весьма почтенное и многополезное. В таких-то именно публицистах нуждается наше так называемое образованное общество, в котором относительно религиозных вопросов доселе царит мрак и невежество, в котором – голод духовный, жажда духовная. Разносторонностью и обилием обсуждаемых вопросов, может быть, и объясняются главным образом те неизбежные в каждом человеческом произведении недостатки и несовершенства, на которые иногда указывали Александру Федоровичу его строгие критики. Но в этой разносторонности его и великая заслуга. Он долгом своим считал идти на встречу нуждам и запросам времени и скорбел и свою скорбь печатно выражал, что наша богословская наука недостаточно чутка и отзывчива на неотложные потребности жизни. Сам он до самых последних дней смерти не переставал трудиться, несмотря на запрещения врачей и советы своих родных. Он работал по вопросам, входящим в содержание самых разнообразных богословских и философских дисциплин. Можно было не соглашаться с его взглядами, оспаривать их, но нельзя не признать в нем талантливого и убежденного мыслителя, обладавшего большой научной эрудицией и всегда стоявшего на высоте научных требований. Его труды, как удовлетворяющие духовным нуждам и запросам времени, всегда находили многочисленных читателей и поклонников, и некоторые выдержали по нескольку изданий, что редко выпадает на долю тружеников русской богословской науки. Они оживленно обсуждались и в духовной и в светской печати и прибрели ему много и друзей, и врагов: светские либералы, преклоняющееся пред низвергаемыми им кумирами, конечно, обзывали его ретроградом, клерикалом, обскурантом. Но Александр Федорович не падал духом, не унывал, не бросал пера. Как верный воин Христов, он мужественно боролся с своими многочисленными противниками, находя главное утешение в сознании исполненного долга и святости и правоты своих христианских убеждений. Друзья его ценили и ценят в нем ту самоотверженную святую ревность, какую он являл в своей истинно труженической жизни, всецело посвященной великому делу защиты Христовой веры и церкви. Большим ободрением и немалой поддержкой для него служили те многочисленные сочувственные письма, которые он получал со всех концов России от своих читателей, стоящих на различных ступенях церковного и общественного служения, начиная от высших церковных иерархов и светских сановников и кончая юною учащеюся молодежью, которые поддерживали в нем уверенность, что добрые семена его приносят свой добрый плод.

Духовные отцы, братие и сестры Теперь нет среди нас досточтимого Александра Федоровича; не услышим мы более его умных и добрых речей. Но мы радуемся, что он, течение скончав, веру соблюде и умер истинным христианином, исповедавшись и причастившись пред смертью несколько раз. Он сделал свое дело и жил не напрасно. Своими многочисленными богословскими трудами он создал себе драгоценный памятник, дороже всякого чугунного или мраморного могильного памятника. Этот памятник красуется не только в Казани, но виден по всей России, и в больших столичных городах, и в отдаленных глухих сельских захолустьях. Конечно, как и все человеческое, этот памятник с течением времени будет ветшать, стареть, нуждаться в исправлении. Но мы уверены, что многочисленные почитатели и единомышленники Александра Федоровича всегда будут поддерживать и подновлять этот памятник, продолжая то великое и святое дело защиты Христовой веры, которому служил покойный Александр Федорович. Cие буди и буди Теперь же поблагодарим покойного за то его наследство, которое он нам всем оставил в своих просвещенных трудах в области христианского богословия. Единственной формой благодарности теперь является, конечно, только молитва о нем к Богу. Да упокоит Господь Бог душу его в месте светле, злачне и покойне. Вечная память самоотверженному воину Христову Александру»

Преосвященный Ректор академии, Епископ Алексий, не бывший на погребении А. Ф. по случаю нахождения в отпуске, выразил свои соболезнования по случаю его кончины в следующей телеграмме:

„ Глубоко опечален смертью Александра Федоровича. Земно кланяюсь праху дорогого сослуживца, талантливого профессора, неустрашимого и честного защитника Христовой истины. Молюсь и буду молиться за упокой его души. Передайте сердечное соболезнование вдове почившего».

В заключение нашей заметки познакомим читателей с биографией покойного Александра Федоровича.

А. Ф. – сын причетника Тверской епархии, родился 23 августа 1845 г. Среднее образование получил в Тверской духовной семинарии, а высшее в С.-Петербургской духовной академии, где окончил курс в 1871 г. со степенью кандидата богословия и с правом на искание степени магистра богословия без новых устных испытаний. После окончания академии, А. Ф. был назначен преподавателем основного, догматического и нравственного богословия в Казанскую духовную семинарию. Временно преподавал педагогику и русский язык в женском училище духовного ведомства (1873 – 1874 г.) и русский язык в пехотном юнкерском училище (1874 – 1889 г.). В 1874 г. за сочинение „Нравственный идеал буддизма в его отношении к христианству» (Казань. 1874 г.) советом С.-Петербургской духовной академии удостоен степени магистра богословия. В 1887 г. назначен доцентом в Казанскую духовную академию по кафедре Введения в круг богословских наук. В 1889 г. возведен и утвержден в звании экстраординарного профессора. Указом Св. Синода от 24 апреля 1895 г. утвержден в степени доктора богословия за представленное сочинение: „Основные религиозные начала графа Л. Толстого» (Казань 1893 г.). С 1896 г. состоял ординарным профессором академии. B 1902 г., согласно прошению, по слабости здоровья, уволен с мундиром и пенсией от службы, с правом бесплатного чтения лекций в академии и с сохранением права быть членом совета академии.

Кроме профессорства А. Ф. в разное время исполнял следующие особые поручения: был членом комиссии по проверке экономических отчетов академии, членом комиссии по поверке академической библиотеки, состоял членом по устройству чтений во Владимирской читальне; в 1891 г. читал в зале Казанской городской думы публичную лекцию в пользу Общества недостаточных студентов Казанской духовной академии; по поручению Св. Синода написал для учебного комитета рецензию на сочинение профессора Киевской духовной академии М. Олесницкого: „История нравственности и нравственных учений»; был официальным оппонентом на коллоквиумах: гг. Несмелова, Архангельского, Городкова, Вознесенского, Соколова и др.

За отлично-усердную службу покойный имел чин действительного статского советника и ордена до Владимира 3-й степени включительно.

Кроме указанных выше магистерской и докторской диссертаций Александр Федорович напечатал весьма много своих трудов, как в журналах, так и отдельными оттисками. Не имея возможности в настоящей краткой заметке перечислить все статьи покойного профессора, укажем только на те его труды, которые имеют наибольшее литературное значение, или же особенно характеризуют чуткость его к запросам общественной мысли. К таким трудам должно отнести следующее: 1) „Живой вопрос нашей церкви» (ряд статей в „Гражданине» за 1872 г.), 2) „Человек в его отличие от животных» (по поводу книги Дарвина о происхождении человека, – во 2-м сборнике „Гражданина» за 1872 г.), 3) „Евангельские советы» (в 11 кн. „Христ. Чтения“ за 1873 г.), 4) „Нравственность как условие цивилизации» (разбор теории Бокля, – ряд статей в „Православном Обозрении» за 1874 г.), 5) „Нравственные условия материального благосостояния» (по поводу Самарского голода и журнальных толков о нем, – в „Православн. Обозрении“ за 1874 г.), 6) „Вопрос о воспитании в учении современных естествоведов» (ряд статей в „Правосл. Обозрении» за 1874 г.), 7) „Джон Стюарт Милль, как моралист» (ряд статей в „Православн. Обозрении“ за 1875 – 1878 годы), 8) „Вынужденное слово» (о сущности православно-христианского мировоззрения, – во 2, 3 и 5 кн. „Правосл. Обозрения» за 1875 г.), 9) „По вопросу об уменьшению праздничных дней в народе (в 4 и 6 кн. „Православн. Обозрения» за 1875 г.), 10) „По поводу циркуляра министра народного просвещения о беспорядках среди молодежи» (в 10 и 11 кн. „Православн. Обозрения» за 1875 г.). На ту же тему покойный профессор писал в 1901 г. („Странник» 1901 г.), 11) „ Огюст Конт, как автор курса положительной философии» („Православн. Обозрение» 1875 г.), 12) „Странный способ распространения духовных журналов среди духовенства» (Прав. Обозр. 1876 г.), 13) „Вопрос об обязательности народного обучения» (1 и 2 кн. „Прав. Обозр.» за 1876 г.), 14) „Бегство из духовных семинарий в университеты и лицеи» (3 и 5 кн. „Православн. Обозр.» за 1876 г.), 15) „К вопросу об утилитаризме и о свободе в религиозно-нравственном развитии общества» (Прав. Обозр. 1876 г.), 16)      „Журнальные и газетные рассуждения о свободе совести» (9 и 10 кн. Прав. Обозр. за 1876 г.), 17) „О критике в духовных журналах» (1, 3 и 11 кн. Прав. Обозр. 1877 г.), 18) „Взаимное отношение между церковью и государством» (4 и 5 кн. Правосл. Обозр. 1877 г.), 19) „Фиктивный союз материализма с естествознанием» (6 – 8 кн. Прав. Обозр. 1877      г.), 20) „Понятие о догматическом богословы и о догматах» (1 кн. Прав. Обозр. 1878 г.), 21) „Важность и значение догматов» (1 – 3 кн. Прав. Обозр. 1878 г.). 22) „Ложные воззрения по вопросу об усовершаемости христианства» (4 и 5 кн. Прав. Обозр. 1878 г.), 23) „К вопросу о христианском аскетизме» (7 и 8 кн. Правосл. Обозр. 1878 г.), 24) „Натуралист Уоллес, его русские переводчики и критики» (к вопросу о происхождении человека). После напечатания в Правосл. Обозрении вышло отдельной книжкой в 1879 г., 25) „Папизм в науке» (ответ проф. Вагнеру в Прав. Обозр. 1879 г.), 26) „Совершенное и ожидаемое» (по поводу отставки Д. А. Толстого). Сперва печаталось в газете „Берег», а затем вышло отд. брошюрой; 27) „Светлый праздник гражданского обновления России» (по поводу 25-летнего царствования Александра II, в 3 кн. Прав. Обозр. за 1880 г.), 28) „Злополучный день в истории России» (по случаю убиения Александра II, в 4 – 6 кн. Прав. Обозрения 1881 г.), 29) „Христианство, наука и философия“, сперва напечатано в 1, 3 и 4 кн. Прав. Обозр. 1885 г., затем вышло отд. изданием, 30) „Положение преподавателей духовных семинарий и училищ“ (11 и 12 кн. Прав. Обозрения 1885 г.), 31) „Граф Л. Н. Толстой, его исповедь и мнимоновая вера» (по напечатаны» в Прав. Обозрения за 1886 – 1890 г.г.. вышло отд. изданием), 327. Потребность и возможность научного оправдания христианства» (3 кн. Пр. Собеседника 1887 г.), 33) „Мухаммеданская космогония» (7 – 8 кн. Прав. Обозр. 1899 г.), 34) „Религиозность как основа нравственности» (против автономистов) – в 1894 г. вышло 2-м, вновь переработанным и значительно дополненным изданием, 35) «Необходимость внешнего богопочтения». По напечатании в Прав. Собеседнике 1890 г., вышло отд. брошюрой, которая в 1902 г. выпущена 3-м изданием, 36) „О клятве и присяге» (Прав. Собеседники (1891 г. и отд. издании), 37) „Любовь к людям в учеши гр. Л. Толстого и его руководителей» (академическая актовая речь), 38) „Брак и безбрачие в Крейцеровой сонате Л. Толстого и в его послесловии к ней», по напечатании в Прав. Собеседнике, вышло отд. брошюрой, которая в 1902 г. выпущена 3-м изданием, 39) „Основные правила в нравоучении графа Л. Толстого» (Чтен. любит, дух. Просвещения 1892 и 1893 гг.), 40) „Отношение евангельского нравоучения к закону Моисееву и в учению книжников и фарисеев по нагорной проповеди Иисуса Христа» (Харьков 1895 г.), 41) „Единобожие ветхозаветной религии, как доказательство божественного ее происхождения» (16 и 17 кн. Вера и Разум 1895 г.), 42) „Необходимость изменения некоторых параграфов академического устава в интересах богословской науки и церкви» (2-а кн. Русской Беседы 1895 г.), 43) „Разбор возражений Спенсера и его единомышленников против учения о Боге, как личном существе» (Казань 1896 г.), 44) „К старокатолическому вопросу» (5 кн. Христ. Чтения 1897 г.), 45) „Ответ А. А. Кирееву по старокатолическому вопросу о Filioque и пресуществлении» (Вера и Разум 1897 г.), 46) „Ответ старокатолическому журналу: „Немецкий Меркурий“ по вопросу о Filioque и пресуществлении» (Вера и Разум 1897 г.), 47) „Ответь старокатолическому профессору Мишо по вопросу о Filioque и пресуществлении (Вера и Разум 1898      и 1899 г.г.), 48) „Иезуитские апологии филиоквистического учения» (4 и 5 кн. журнала Вера и Церковь 1900 г.), 49)      „Фальшивящее упрямство в отстаивании Filioque и в утвержении пресуществления (9 – 14 кн. Вера и Разум 1900 г.), 50)      „Тезисы по вопросу о Filioque и пресуществлении (1 кн. Прав. Собеседн. 1901 г.). 51) Докторское сочинение в виду вновь появившихся сочинений гр. Л. Толстого, совершенно переработано, весьма много дополнено и вторично издано в 1902 г. под следующим заглавием: «О сущности религиозно-нравственного учения Л. Н. Толстого» (Казань): 52) «Старокатолический ответ на наши тезисы по вопросу о Filioque и пресуществлении» (Прав. Собеседник 1903 г. и отд. изданием), 53) „Последнее наше слово о старокатоличестве ж его русских апологетах» (Прав. Собеседник 1904 г.).