К вопросу о редакциях домостроя, его составе и происхождении

Труд И. С. Некрасова состоит из трех больших глав и введения, где он перечисляет исследования о Домострое, появлявшиеся до его «Опыта»; в первой главе приведены «данные для сравнительного изучения древнерусского Домостроя» из иностранных литератур: древнеиндийской, итальянской, французской, немецкой и чешской; во второй главе автор рассматривает «списки древнерусского Домостроя»; наконец, третья посвящена вопросу «о происхождении» Домостроя. Из этих трех глав предметом разбора мы выбрали две последние, преимущественно же третью, как более всего интересную по тем выводам, которые г. Некрасов помещает в конце своей книги.

Приступая к этому разбору, укажем прежде всего на самые древние списки Домостроя и на их главное отличие друг от друга. Таких списков до настоящего времени известно два. Первый из них – список Коншина, напечатанный, как выше сказано, Голохвастовым, второй – принадлежит Обществу Истории и Древностей Российских⁵. Список Коншина отнесен издателем, а также г. Забелиным, к XVI веку⁶, а г. Некрасовым – к концу этого столетия, и даже – к началу XVII века⁷; что же касается списка Общества Истории, то, по мнению г. Некрасова, он, относится, если не к первой четверти, то к первой половине XVI века⁸. Так как Коншинский список, говорят, утерян, то прав ли автор «Опыта» относительно времени его появления – решать не беремся, но мимоходом заметим следующее: 1) Голохвастову было виднее знать век рукописи издаваемого им Домостроя, при содействии Н. М. Коншина. Не задаваясь вопросом, к какой четверти или половине столетия отнести список, вопросом, который требует самого кропотливого труда, большого навыка и даже в этом случае едва ли когда точно решается, Голохвастов категорически сказал: „Вся рукопись и оглавление чистого славянского кнажного почерка XVI века, без знаков препинания^"9. 2) По мнению г. Забелина, Коншинский список «бесспорно» относится к XVI веку¹⁰. 3) Уверение г. Некрасова о письме снимка, приложенного к изданию Голохвастова, что «такое письмо и такие начертания букв полуустава встречаются и в начале XVII века», малоубедительно. Чтоб определить более или менее точно четверти, или полустолетия Коншинского списка, нужно, во-первых, либо видеть весь список, либо с особенной тщательностью разобрать, как общий вид, так и отдельные начертания упомянутого списка и, во-вторых, обратить серьезное внимание на бумажные клейма, взятые из рукописи Домостроя и приложенные Голохвастовым к изданию. Решать первый вопрос в его последней части мы не можем: мало опыта и подходящих знаний; что же касается второго, то и тут встретилось непреодолимое затруднение. Нам неизвестны сочинения, как русские, так и иностранные, из коих мы могли бы узнать: откуда и каких преимущественно фабрик доставлялась бумага в Россию, в какой промежуток времени существовали эти фабрики, какие у них были клейма и т. д. В этом отношении труды Лаптева¹¹ и Тромонина¹² слишком недостаточны для вашей цели. Но для нас, в сущности говоря, и неважно определять с известной точностью век Коншинской рукописи Домостроя; мало того: мы можем согласиться даже с мнением г. Некрасова, хотя оно и противоречит словам наших опытных палеографов, как покойный Голохвастов и И. Е. Забелин. Почему это так – увидим далее, а теперь пока скажем, что все другие многочисленные списки Домостроя принадлежат к XVII веку и по изводам сходны со списком Общества Истории и Древностей Российских, либо с Коншинским. Кроме тех, которые описаны у Голохвастова и в «Опыте», мы указываем еще на два списка Домостроя из библиотеки Андрея Попова, оба XVII века. Один из них (№ 2430 в Моск. Публ. музее), более полный, по редакции откосится к Коншинскому изводу, другой, помещенный в сборнике (№ 2522 там же), наряду с разными статьями¹³, содержит в себе лишь 15 начальных глав Домостроя Общества Истории. Главное отличие списка Общества от Коншинского состоит в следующем: 1) в предисловии, которого нет в списке Коншина; 2) в большей полноте некоторых глав и в их расположении; 3) в разных редакциях главы: «Како чад воспитати, с наделком замуж выдати»; 4) в отсутствий так называемого Малого Домостроя или последней (64-ой) главы Коншинского списка, и наконец, 5) в четырех последних добавочных главах¹⁴, коих нет в Коншинском списке¹⁵. Указав на древность и полноту списка Общества, сравнительно с Коншинским, г. Некрасов задает такой вопрос: можно ли в Домострое предполагать несколько изводов, и отвечает на него так:

«До сих пор полагали, что Домострой имеет несколько изводов. Вопрос об изводах Домостроя был поднят И. Е. Забелиным, который, напечатав одно, очень важное, предисловие к Домострою по Погодинскому списку, заметил: „Это предисловие и самый список Домостроя, подобно спискам, вошедшим в издание, за исключением Коншинскаго, указывают на особыя редакции, которым впоследствии было подвергнуто оригинальное сочинение Сильвестра. Редакторы выбирали из Сильвестрова текста все то, что согласовалось с их видами и нуждами, которыми руководствовались они в размещении самых глав, или статей, изменяли и совсем выключали целыя главы. Так в некоторых списках изменена глава: «Како подобает креститися иконам», в других, например, Большаковском, исключена большая часть статей хозяйственных «о домашнем строении»; или в другом месте: «Различное размещение и порядок глав в списках Домостроя, разныя совращения и распространения некоторых мест, прибавление в некоторых списках целых глав и обширных дополнений показывают, что Домострой не просто был переписываем, но подвергался разным редакциям». Таково мнение было высказано на основании известных в то время списков. Был известен один список XVI века и несколько списков XVII. Многие списки XVII века гораздо полнее списка Коншина, а потому предполагать возможность существования изводов было совершенно естественно. Хотя, собственно говоря, понятие об изводе (редакции), как оно было разъяснено г. Кубаревым в его споре с преосвященным Макарием, предполагает переработку в языке, в слоге, в размещении статей, с какою-нибудь известною целью, известною мыслью, придающею особое свойство редактированному таким образом литературному произведению, однако списков, представляющих такие резкие отличительные особенности, между известными списками Домостроя, указать было не возможно. Все эти списки XVII века, несмотря на свою значительную полноту, сравнительно со списком Коншинским, не представляют ни одной важной вновь устроенной главы, а только добавления, дополнения и развития тех же самых глав, или отдельных мыслей, которыя встречаются в списке Коншина. Но повторим снова: предполагать возможность изводов Домостроя, при большей полноте списков поздних, сравнительно с ранним, было естественно. Эта мысль об изводах Домостроя повторялась многими, но не вызывала никого приняться за труд над исследованием этого вопроса. В настоящее время, когда мы имеем под руками новый, более древний список Домостроя, в котором все статьи и добавления, которыя до сих пор попадались только в списках поздних, разумеется, вопрос о различных изводах Домостроя рушится сам собою. Оказывается, что в конце XV в., в начале, или первой половине XVI века, сложился полный извод Домостроя; что к этому полному изводу впоследствии ровно ничего не прибавлено в нашей письменности; что из нее-то именно и брал каждый, делавший для себя список Домостроя. Все дополнительные статьи поздних списков XVII века находятся в этом списке и, что всего любопытнее, не встречается ни одной статьи, ни одного мелкого добавления, ни в списках XVI, XVII, ни в списках XVIII века. Ясно, что письменною работой над изводом Домостроя в нашей словесности собственно занимались в первой половине XVI века, что после этого не было ни одного извода в собственном смысле этого слова»¹⁶.

Вся эта выписка, за исключением, конечно, подлинных слов г. Забелина, приводит нас в недоумение. Почему именно «вопрос о различных изводах Домостроя» должен рушиться, после того, как был найден список Общества Истории и Древностей Российских? Что мешает словам почтенного автора «Быта русских цариц» по-прежнему оставаться во всей своей силе и не быть анахронизмом? Г. Забелину, был известен список Погодинский, которым пользовался Голохвастов. Что говорит автор опыта об этом списке? Он был «совершенно тожественен со списком г. Савваитова»¹⁷. А этот последний что за список? Он, по словам г. Некрасова, одна „из точнейших копий списка древнейшаго», то есть, Общества Истории и Древностей¹⁸. Отсюда заключение прямое: значит г. Забелин, предполагал в Домострое разные редакции, был знаком с составом списка Общества Истории и Древностей. Поправить г. Забелина можно было разве лишь в том только смысле, что существует не несколько редакций Домостроя, а всего только две: одна – в списке Коншина, другая – в списках Погодина, Царского, Большакова и Архивском. Но и тут – как смотреть на дело. Ведь редакцией – с чем согласен в г. Некрасов – называется такое изменение оригинала памятника, которое сделано с известной целью, приспособлением? Если же это так, то, считая список Коншина ближайшим к оригиналу, разве г. Забелин не мог назвать списки Большакова, Погодина в Царского отдельными редакциями памятника: первый был приспособлен преимущественно для религиозно-нравственных целей, а потому в нем большая часть хозяйственных статей была исключена, второй был приноровлен для всеобщего употребления православных¹⁹ христиан, наконец, третий – для такого же употребления, но только лиц, признающих троеперстие²⁰. Наконец, становясь даже на точку зрения г. Некрасова, разве список Коншина – не особая редакция, по сравнению со списком Погодинским? Ведь список Погодина, по содержанию и даже по порядку статей, в большинстве случаев одинаков со списком Общества Истории и Древностей, а последний, по словам автора «Опыта^", представляет другой извод, чем список Коншинский, который он сам называет Сильвестровским изводом? Соглашаясь с мнением г. Некрасова, что действительно существуют только две главные редакции Домостроя, мы все-таки не можем понять, в чем заключается смысл сделанной нами выписки из «Опыта». Ответ на это мы находим на стр. 135 «Опыта», где г. Некрасов говорит следующее: «Не смотря на ясныя доказательства старшинства этого списка (то есть, Общества Истории и Древностей), сравнительно со списком Коншина, а потому и на большую его близость к первобытному изводу полнаго списка Домостроя» и т. д. Так вот где разгадка недоразумений, заключающихся в сделанной нами выписке! Г. Некрасов ведет все списки Домостроя от списка Общества Истории и смешивает, таким образом, древний список (допускаем, что он древнее Коншинского) с первоначальной редакцией памятника, полагая, что чем древнее список, тем редакция, заключающаяся в нем, ближе в оригиналу памятника. Но справедливо ли это? Нет, и в этом главная ошибка г. Некрасова, ошибка²¹, от которой зависит большинство других выводов, находящихся в „Опыте». Отожествлять древний список памятника с его древней редакцией нельзя. Как в русской, так и иностранных литературах, мы найдем немало примеров в пользу того, что редакция самого позднего списка бывает в то же время самою древнею редакцией памятника, и на оборот, более древний список заключает в себе очень часто позднейший извод рукописного сочинения. Так, например житие Бориса и Глеба, написанное черноризцем Иаковом, сохранялось между прочем в характерном списке ХIV века (Сильвестровский сборник) и в Софийской Новгородской рукописи XVII столетия; редакции – разные, но какая древнее? Срезневский в статье: «Древния жизнеописания русских князей X-XI веков»²² с очевидностью доказал, что редакция Сильвестровского Сборника, заключая разные послания, составлена позднее, чем редакция списка XVII века Новгородской Софийской библиотеки (теперь С.-Петербургской духовной академии). А вот еще пример. «Хождение Богородицы по мукам» долгое время было известно только в одном пергаменном списке XII века, начинающемся перечнем языческих божеств: Траяна, Хорса и т. д. Другие списки «Хождения» не совпадали с этой древней редакцией, принадлежащей библиотеке Троице-Сергиевой лавры, и лишь недавно в одном сборнике XVIII века (из коллекции профессора Н. С. Тихонравова), после длинной статьи о Страстях Христовых, найдено было «Хождение», редакция которого совпадает со списком XII века, восстановляет утраченное начало и сохраняет те же имена языческих богов²³. Эти примеры, равно как и многие другие, в достаточной степени могут убедить всякого в том, что при изучении какого-нибудь рукописного памятника словесности разных редакций, нужно прежде всего обратить внимание на редакции списков и, не смущаясь поздним происхождением рукописи, определить – какая редакция позднейшая, какая переработанная, какая ближайшая к оригиналу памятника; затем, из одинаковых редакций, ближайших к первоначальному виду памятника, выбрать список самый ранний и положить его в основу исследования. Так ли поступил г. Некрасов? Нет. Вполне игнорируя вопрос о редакциях и доверчиво смешивая более древний список с древнею редакцией памятника, он не задумываясь обращает исключительное внимание на список Общества Истории и Древностей Российских, строит на нем только одном свои выводы, а все отличия Коншинского списка, который в «Опыте» назван Сильвестровским, его сокращения, добавления, перестановки глав против списка Общества, объясняет стараниями попа Сильвестра переделать будто бы новгородский Домострой на московский лад. На сколько правилен такой прием – пусть судит сам читатель. Следовало бы сначала определять, в каком из двух древнейших списков Домостроя (все остальные списки, как выше упомянуто, делятся по составу и порядку статей между этими двумя древними взводами Домостроя) заключается редакция, более близкая к оригинальной, и, отыскав таковую, на ней делать выводы. Если бы г. Некрасов придержался такого порядка, то увидел бы, что список Коншина, хотя сравнительно и немного поздний, заключает в себе извод более древний и близкий к оригиналу Домостроя, чем список Общества. Прием, посредством которого можно было бы убедиться большей древности списка Коншина, – простое сравнение; но прежде, чем приступить к последнему, мы считаем нужным познакомиться с теми выводами, к каким приходит г. Некрасов вообще о Домострое, его составе и происхождении.

Согласимся на время с автором «Опыта», хотя и на шатком основании (древность списка), что список Общества заключает в себе самый древний извод Домостроя. К каким же выводам приходит он, положив в основу своего исследования этот древний извод памятника? «Поканчивая опыт исследования о происхождении древнерусского Домостроя, – говорит г. Некрасов, -мы сделаем вывод, к чему мы пришли в нашей работе, или лучше, укажем на те итоги, которых нам удалось добиться в нашем труде:

«I. Наш древнерусский Домострой не вдруг явился в том виде, в каком он дошел до нас. Самою раннею, самою древнейшею частью мы считаем последнюю часть его: »0 мирском строении». Она-то составляет самую первичную, самую основную часть Домостроя. Как первоначально накапливалась и наростала эта часть первичных записей, пока еще объяснить невозможно, по недостатку данных. Полагаем только, что материал для нея был в XV в. в Новгороде.

«II. Можно с большою достоверностью полагать, что вторая часть Домостроя: »0 мирском строении», составлена в XV веке в Новгороде и могла существовать, как отдельное сочинение, написанное для какого-нибудь богатаго боярина, но кем именно составлена, не известно.

„III. Первая часть Домостроя: «0 духовном строении"», составлена не позже конца XV, или начала XVI века, тоже в Новгороде, либо же в Руси Московской, когда значение Московскаго князя начинало выростать до царской власти. Этому же неизвестному составителю принадлежит и полный извод целаго Домостроя.

„IV. Священник Сильвестр старался отуземить (акклиматизировать) Домострой в Москве, несколько изменить, но больше сократив его и прибавив к нему наставление к своему сыну»²⁴.

Итак, прежде всего список Общества заставил г. Некрасова признать, что Домострой – труд не единоличный, а коллективный, принадлежащий не одному, а нескольким лицам (трем), сочинения которых, написанные в разное время, были впоследствии соединены в один свод и образовали полный Домострой. Первое сочинение, вошедшее в состав Домостроя, составляют, как мы узнаем из «Опыта», начальные 15-ть глав памятника; названо оно г. Некрасовым первою частью полного извода Домостроя. Вторая часть этого памятника, признанная автором «Опыта» тоже за отдельное сочинение, появившееся в литературе в XV веке, содержит в себе главы от 16-й до 29-й включительно; наконец, третья часть заключает в себе остальные главы Домостроя, начиная с 30-й по списку Общества. Таким образом, в деле составления Домостроя приняли участие три лица: 1) автор начальных 15-ти глав Домостроя, он же и составитель полного извода памятника, 2) автор следующих 14 глав (16 – 29), и 3) автор так называемого практического Домостроя (гл. 30-до конца). На чем основан такой взгляд г. Некрасова? Прежде всего на предисловии к списку Общества Истории и Древностей. Это предисловие, написанное, по мнению г. Некрасова, – тем же лицом, которому принадлежит и полный извод Домостроя, заключает в себе, как он думает, прямые свидетельства в пользу того, что Домострой состоит из трех отдельных сочинений. Но приведем лучше подлинные слова автора «Опыта» об этом предисловии.

В своем введении, которое прежде считалось тоже поздним, он (то есть, автор полного извода Домостроя и его начальных 15 глав) свой труд назвал: «Поучение и наказание от отцов духовных», потому что он выбирал содержание глав из отцов церкви. Собственно только эту работу он оставляет за собой, а о всем остальном он говорит, как о принадлежащем трудам других лиц. Так, в том же введении, он оговаривается: «И еще в сей книге изнайдеши наказ от некоего о мирском строении». Ясно, что составитель общего извода Домостроя указывает в нем на чужой труд, включенный им в Домострой, труд, впрочем, и для этого изводчика не известно кому принадлежащий. Наконец, этот изводчик указывает еще на третью составную часть, которую он внес в Домострой: «И еще в сей книге изнайдеши о домовном строении». При этом изводчик не делает уже указания ни на какое безымянное лицо, а как на какое-то сочинение вообще. Таким образом, на основании этих оговорок, ясно, что устраивавший этот список Домостроя, который относится к XVI веку, имел отдельные готовые два сочинения, которые внес в общий строй Домостроя: первое, как говорит несколько ниже г. Некрасов, – «целиком, ничего не изменяя, а второе с некоторыми поправками и ссылками от себя»²⁵.

Допустим, что указания предисловия верны, и что понимать их нужно так, как понимает и объясняет г. Некрасов. Но тут является вопрос существенный и очень важный: подтверждаются ли указания предисловия самим Домостроем, и найдутся ли в тексте памятника данные, которые дали бы нам право утверждать, что Домострой состоит из трех отдельных сочинений, написанных разными авторами в разное время? Обойти этот вопрос и положиться на одно предисловие – доказательство не полное: указания предисловия, если оно первоначально, должны быть тесно связаны с текстом самого памятника, если же этого не найдем, то на предисловие придется взглянуть, как на позднейшее добавление к оригиналу памятника²⁶.

Итак, обращаемся к тексту Домостроя по списку Общества и спрашиваем: что нужно для того, чтобы признать каждую из трех составных частей полного Домостроя за отдельное сочинение? Ответ прямой: нужно указать хоть какие-нибудь если не противоречия, то особенности в содержании и в форме между каждой из этих трех частей, ибо лишь при таком условии подтвердится справедливость указаний предисловия в том смысле, в каком понимает его автор «Опыта». Важность этого условия г. Некрасов сам сознавал и попытался поэтому предисловие согласовать с текстом памятника. Стараясь противопоставить вторую часть Домостроя, или так называемый «Наказ от некоего о мирском строении» (главы 16–29 включительно), первой части памятника (главы 1 – 15 включительно), он выставил на вид следующее: «В то время, – говорит он, – как первыя 15 глав полнаго Домостроя от хорошаго человека постоянно требуют, чтобы он помнил царя, повиновался царской власти, молился за него, служил ему верой и правдой, в идеал той главы, начало которой мы выписали (см. начало 29-й главы по Списку Общества), и в предшествующих, начиная с XVI, не зашло ни одного подобнаго намека, или указания на царскую власть»²⁷. То же отсутствие намеков на царскую власть видит г. Некрасов и в третьей части Домостроя, то есть, в главах от 30-й до конца. «Прибавим к этому, как и относительно второй части, что в ней нисколько не чувствуется власти царской»²⁸. Вот та особенность, которую заметил г. Некрасов в тексте Домостроя, единственная между И-й и VI-й частями Домостроя, и одна из очень немногих, между I-й и III-й частями памятника. Хоть это отличие И-го отдела Домостроя от двух остальных и ничтожно, но в глазах г. Некрасова оно получило особенное значение и заставило его сделать очень важный вывод. «Первая часть Домостроя, – говорит он, – очень резко отличается от последующих тем, что в ней постоянные упоминания о царе, о почитании царской власти, тогда как в следующих затем частях Домостроя нет ничего похожего, что ясно указывает²⁹, как на разницу местностей, где составлялись эти части, так еще более на разницу времени их составления^". Против такого вывода можно возразить следующее: Если в «Наказе» (гл. 16 – 29), и именно в его 28-й в 29-й главах³⁰, на которые собственно и ссылается г. Некрасов, нет указаний на царскую власть, а в первых 15-ти главах Домостроя таких указаний много, то неужели из этого одного можно заключить, что обе первые части Домостроя написаны двумя лицами в разное время? Разве нельзя объяснить подобное явление как-нибудь иначе? Разве нельзя предположить, что автор всех 29-ти начальных глав Домостроя был один и не упомянул в последних двух главах о царской власти либо потому, что раньше много говорил о ней, либо потому, что считал неподходящим распространяться о почитании царя в этих главах? Ведь не явная жф необходимость (в роде, например, какого-нибудь требования текста), а только личное желание заставили г. Некрасова предположить, что в 28-й и 29-й главах, если б они были написаны тем же лицом, которому принадлежит и И-я часть Домостроя, должно непременно находиться указание на царскую власть и ее почитание. Где же прямые доказательства в пользу того, что И-я и II-я части Домостроя составлены разными авторами в разное время, когда отсутствие намеков на царскую власть во II-й части можно объяснить иначе? Их нет в труде г. Некрасова.

С другой стороны, по вопросу об этой царской власти у нас является такое соображение. Известно (мы смотрим с точки зрения г. Некрасова), что составитель предисловия и первых И5-ти глав (он же автор и полного извода, как думает г. Некрасов) Домостроя по списку Общества был ярым «сторонником усиления царской власти Московского князя»³¹. Если это так, то почему же, спрашивается, он (то есть, составитель полного извода Домостроя), внося «наказ о мирском строении» в этот извод, сам от себя ничего не прибавил о почитании царской власти? Как он, ревностный поборник царской власти, мог допустить, чтобы те главы «наказа» (28-я в 29-я), в которых, по мнению г. Некрасова, игнорируется достоинство царя, вошли в составленный им полный извод Домостроя без всякого изменения и дополнения? Если признать «Наказ» за отдельное сочинение, то такое обстоятельство объясняется очень просто: составитель полного извода памятника смотрел на 28-ю и 29-ю главы «Наказа» иначе, чем смотрит на них автор «Опыта», то есть, он вовсе не думал, что отсутствие намеков или прямого указания на царскую власть в этих двух главах, могло дать кому-либо повод предполагать, будто эти главы изображают такой быт, при котором еще не знали царя. Очевидно, что мнение г. Некрасова о том, будто было бы очень кстати упомянуть автору «Наказа» в 28-й и 29-й главах о царской власти, не может быть принято. Что касается III-й части Домостроя («о домовном строении»), то поднимать, при разборе ее, вопрос о том, «что в ней нисколько не чувствуется власти царской»³², вовсе не следовало бы: ведь в практическом Домострое, кроме сведений, относящихся к домашнему хозяйству, искать чего-либо другого нельзя, а если б и можно было, то составитель полного извода Домостроя и автор первых 15-ти глав, этот рьяный поборник царской власти, непременно сделал бы намек на эту власть в в III-й части Домостроя, если только он «на эту часть несомненно наложил свою руку»³³, как думает автор Опыта. Таким образом, вопрос о намеках на царскую власть в III-й части Домостроя должен быть устранен.

Постараемся теперь проверить другие характеристические особенности «Наказа» (II-й части Домостроя), которые, по мнению г. Некрасова, заставляют смотреть на эту часть памятника, по сравнению с третьим отделом последнего («о домовном строении»), как на отдельное сочинение. Эти особенности «Наказа» сводятся автором «Опыта» к следующему. В то время, как «Наказ» изображает вам быт исключительно новгородского богатого боярина, для которого он собственно и писан, третья часть Домостроя «имеет в виду уже быт всякаго мало-мальски состоятельнаго человека»³⁴. В доказательство подобного предположения г. Некрасов ссылается: 1) на 29-ю главу, в которой, по его мнению «действительно виднеется быт новгородскаго богача боярина»³⁵;2) на то, что положение женщины в «Наказе» представлено более свободным, менее зависимым, а потому, скорее, «относящимся к жизни новгородских, нежели московских боярынь XV века»³⁶, и на то, что в «Наказе» нет предписаний, отличающихся скупостью и скопидомством, а это, по мнению г. Некрасова, указывает лишь на жизнь богатого человека. Этими тремя ссылками и исчерпывается вся сумма доказательств г. Некрасова в пользу того, что II-я и VII-я части Домостроя суть отдельные сочинения, написаны разными лицами и в разное время. Проверим каждую из этих ссылок в отдельности. Г. Некрасов категорически утверждает, будто 28-я и 29-я главы рисуют «идеал новгородскаго богача боярина» и властелина, а в доказательство приводит начало главы: «О праведном житии». Но если начало этой главы заставило г. Некрасова сделать такой вывод, то к какому пришел бы он заключению, если бы прочел следующий конец той же самой главы по списку Общества Истории и Древностей Российских: «А торговые люди и мастеровые и земледельцы тако прямым и благословенны торгуют и рукодельничают, и пашут не оукрачи. Ни разбоем, ни граблением, ни поклепом, ни вылгав, ни выбожи, ни которым злохитрвством, ни разбойством, но прямою своею силою и благословенными приплоды и праведными труды торгуют, и рукодельничают, и ли пашет хлеб и всякое изобилие, и всякие дела творя добрая по христианскому закону и по заповеде господним, в се веце оугоди, и жизнь вечную наследит».

Ясно, кажется, что 29-я глава нисана не для одного какого-нибудь богача боярина, а для всех вообще людей; значит, и искать здесь «идеал новгородскаго властелина» не приходится. То же самое следует сказать и про другие главы «Наказа»: написаны они, как и главы 3-й части Домостроя, вообще для состоятельных людей, и в этом отношении между II-й и III-й статьями памятника нет ни малейшей разницы.

Пойдем далее. Свой вывод, будто «Наказ» изображает жизнь новгородского боярина XV века, г. Некрасов основывает также и на том, что женщина представляется здесь (гл. 16–29) более свободной и независимой, чем в том отделе Домостроя, который в предисловии назван «О домовном строении». В «Наказе», рассуждает г. Некрасов: „Нет тех грубых предписаний относительно женщины («ино платью постигать по вине смотря»: гл. 42 по списку Общества), какия мы находили в VII-й части Домостроя».

Не станем спорить с г. Некрасовым о том, где женщина чувствовала себя более свободной, более независимой от власти деспота мужа, в Москве или в Новгороде; спросим только: в какой главе «Наказа» нашел г. Некрасов прямые доказательства в пользу более самостоятельного положения женщины в домашнем быту, сравнительно с III-ей частью Домостроя? Такой главы или глав нет. Хозяин домовладыка во II-й части Домостроя является с такой же неограниченной и всеконтролирующей властью, как в И-й и в VII-й частях памятника: как здесь так и там, жена во всем должна повиноваться мужу, во всем спрашивает его совета и наставления; даже домашним хозяйством во всех его мелочах, – и тем заправляет сам домовладыка, первой и безответной помощницей которого является жена. Приведем примеры. В 16-й и 17-й главах хозяин сам поручает ключнику покупать «всякий запас», сам его проверяет, сам, наконец, приказывает, как ставить и подавать блюда на стол; в главе 18-Й говорится: «Да и то бы было от государя в наказе ключнику, в мясоед кия явства подавати в поварню про государя, и про домашний обиход, и про гостей, а кия в постные дни потому. И о питии наказ надобен от государя ключнику, како питие носити государю, и его жене, и про семью, и про гостей, и то все чинити ,и делати, и отдати по государеву наказу, и о всяком деле ключнику государя по по все утри спрашиватисяо явстве, и о питии, и о всяком обиходе, как он повелит тако и творити». 25-я глава начинается такими словами: «Да самому себе государю, и жену, и дети, да и домочацев оучити не красти, не блясти, не солгати, не оклеветати» п т. п. и далее: «аще ли небрежение и нерадение твои сам, или жена твоя твоим ненаказанием согреши, и зло пред богом сотвори, или домочадцы твои мужи и жены.... все вкупе по делом своим примете... муку вечную, а добро сотворшии и иже сущии с тобою вкупе приимеши с ними вечную жизнь, а себе больши вине приимеши, поне не о себе едином попечение имея к богу, но и сущи с собою введ в жизнь вечную» Надзор и вмешательство во все мелочи будничной жизни заставляют хозяина даже заботиться о том, в какое платье должны быть одеты слуги: « платьеце бы опрянулися в каково и государь повели» (гл. 16). Но рельефнее всего замкнутое положение женщины, самый бдительный надзор за ней со стороны мужа, крайняя подозрительность последнего, уже сама по себе не допускающая свободных и искренних отношений между супругами, представлены в 26-й главе по списку Общества, в дополнении, которого мы не находим в Коншинской редакции этой 22-й главы. Женская свобода здесь стеснена до того, что хозяйка не может заводить своих знакомств не только с мужчинами, но даже с посторонними женщинами: ревнивый муж видел в этом сводничество, потому что чувствовал, что его невольница-жена, забитая и загнанная женщина, не может быть с ним чистосердечна, и если не в состоянии навести прямых сношений с мужчинами³⁷, чего теремная жизнь никак не позволяла, то затеет интригу и изменит мужу, при помощи разных кумушек. Хитрая посредница, желая, познакомиться с недоступной хозяйкой дома, становится, но описанию автора, по видимому, лично на себе испытавшего все неприятные последствия неискренности жены, запертой в терем торговкою: «и пришед и пытает од них» (то есть, у служанок, отправившихся на реку или за водой или белье полоскать), «надобно ли вам то или иное, или государыне вашей . и оне у нее попытают есть ли то, она молвит есть. И оне ей. Дай мы покажем государыне. Она отмолвица, дала есмь той и той жене доброй тово и тово, и скажет человека доброго еще и по имени, а все лжет, и аз кунки пойду, да у неё возьму и к вам принесу они ей призапритачат, принеси к нам до обеда, или ка вечерню поют, баба молви, у кунки. знаю как к вам притти, то вы государя блюдетесь. И отойдет от них, и не идет к ним день или два. по дни ж и по другом, к двору же к ним не идет, и стрежет их, как пойдут на реку по воду, или платья мыти, баба ж пойдет рекши мимо, они ж ея вскличют, и молвят ей от че ж к нам не бывала ине принесла што хотела принести, баба ж к ним удивитца велми и молвит, вчера и третьем дни была есми у той и у той жены добрые, и мужу имя скажет, а у них был пир, и она кормилица меня и не отпустила, и ночевала есмь у нея с ея служками, а тамо есмь и непоспела ходити, меня жалуют многие жены добрые. Они ей молвят, принеси ж к нам, и запрещением великим.... «Спми делы» – продолжает автор -, бабы опознаваются з женками и з девками служащими. начнет с ними та баба, с нею ж опознаваются, не невозбранно стояти, и говорити на реке и в сречю, ежели и государь осмотрит, они со женою, а не с мущиною стоят и потом начнет к ним и к двору приходити, они ж опознают ея и с государынею своею». Где же тут свобода, «более» независимое положение женщины в домашней среде? Ясно, что г. Некрасов, стараясь уверить читателя, что женщина в «Наказе» представлена более свободной, чем в III-й части Домостроя, имел в виду только плетку, которая действительно упоминается в практическом отделе памятника; но на сколько убедительно такое доказательство – пусть судит сам читатель. Итак, по данным, взятым из текста этого пресловутого „Наказа», мы приходим к заключению, противоположному тому, какое предложил г. Некрасов: не новгородскую, а московскую женщину имел в виду автор, когда писал главы 16–29 включительно. В Новгороде женщина (ведь сам г. Некрасов согласен с этим), как известно, пользовалась не только в семейной, но и в общественной жизни юридическим равенством с мужчиной, а потому самому не могла быть так обезличена и изолирована от общества, как это мы видим в Домострое, во всех отделах его. «Жена могла владеть своими вотчинами, своим имуществом, могла приобретать его и передавать, и вести дела от себя. В случае нужды женщине, как и мужчине, присуждали поле, и в Пскове позволяли нанимать наймитов. Равным образом, приводили женщин к крестному целованию. Из известия 1418 года видно, что женщины являлись даже на вече, потому что тогда женщина обвинила боярина Божина. При падении независимости Новгорода, Иоанн III приказал приводить к присяге на верность не только мужчин, во и женщин; значит, за ними признавали самобытную деятельность»³⁸. Сам г. Некрасов указывает примеры самостоятельной и независимой жизни новгородской женщины: Марфа Борецкая и Евфросиния пратеща посадника Немира³⁹. Поэтому, сопоставив эти примеры с тем, что говорится о женщине в «Наказе», он должен бы сам прийти к совершенно противоположному выводу: не новгородка, а москвитянка изображена, как в «Наказе», так и вообще во всем Домострое. Этот памятник «застает», говорит г. Забелин, – «жизнь терема в полном цвету. Хотя он не дает прямых постановлений держать жену взаперти, но этот обычай бил так силен в господарском быту, что не требовал уже особых наставлений⁴⁰. Доказывая замкнутую жизнь женщины по данным, взятым из текста VI-й части Домостроя в списке Общества (гл. 16–29), все ссылки мы привели лишь для того, чтобы нагляднее показать, как невнимательно отнесся г. Некрасов к указаниям так называемого «Наказа о мирском строении». Но если бы мы рассматривали «Опыт» только со стороны его литературной обработки и последовательности выводов автора, то ссылок этих мы могли бы и не делать: сам г. Некрасов в ковце концов все-таки признает, что положение женщины по всему Домострою вполне безотрадно: «Если судить о жизни древне-русской женщины по Домострою, то выйдет что она действительно ничего не говорила с родными и знакомыми, кроме того, что приказывал ей муж; что она никогда не пела и песни, не ласкала и не играла со своими детьми, не выходила подчивать мужчин⁴¹, гостей своего мужа, не видала игр скоморохов, не давала никаких приказаний мужской прислуге в доме».⁴² Любопытно сравнить эти слова г. Некрасова с тем, что он говорит о и о положении женщины, при разборе VI-й части Домостроя.

Рассмотрим теперь третий и последний довод г. Некрасова в пользу того, что «Наказ» о мирском строении» написан будто бы для новгородского богача-боярина XV века. Мы совершенно недоумеваем, почему «к таким лицам, для которых сочинитель писал эти главы» (то есть, 16-ю, 17-ю и 18-ю по списку Общества) вовсе не шел вопрос о том, чтоб они жили «сметя свой живот^", или жили, «не разсудя себя» или своего достатка?»⁴³). Неужели, в самом деле, в этих трех главах, как и вообще во всем «Наказе», мы находим предписания, если не противоречащие, то не подтверждающие правило: «жити человеку сметя свой живот»? Таких предписаний мы не найдем. Разве все советы автора «Наказа о мирском строении» не направлены к тому, чтобы всегда и во всем сохранять бережливость, самую тщательную осмотрительность и мелкий расчет? Приведем примеры из тех же самых глав, на которые ссылается автор «Опыта». «А хто покупает , на дворовой обиход всякой запас, на еству рыбу и мясо и всякую вологу, ино давати ему денег на неделю или на месяц да како выдаст, да и отчет даст государю в том и опять емлет ино все ведомо и проест и всякая изтрави…А в поварню, ества масляная и рыбная и печи и варити отдати в числом и како государь повели, и на колко блюд, да испечено и сварено у повара взяв числам. А на стол всякая ества ставити по государеву наказу, по гостям смотря. А хлебной приспех потому дати в число и взяти числам и всякая ества что от стола останетца, цела и едена, и ух и приспеху всяком, целую еству перебрати и початое особе, и мясное и рыбное и покласти в суды в чистые и твердые и покрытии и в лед все, а начатые ества, и всякие останки давати на обиход како по пригожу. о целое блюсти про государя и про гости» (гл. 16-я). В главе 17-й мы читаем, что после пира нужно «ества перебрати мясная и рыбная… и устроити по предписанному. А коем дни пир был то вечера или по рану самому государю все пересмотрити и сметити, все ли поздорову и перепыташа у ключника подлинно, кое чем съедено, и испито и кому што отдано и послано и всяки росход во всяком обиходе было бы введоме, и суды бы всякие в счете и умел бы государю сказати про все прямо, куды што разошлося, и кому што дано и колко чего сошлося» В таком же духе строгой экономии и бережливости делаются и другие наставления «Наказа», например, в гл. 26-й: « А всем дворовы своим людем наказывай почасту, чтобы делали в ветчаном платии»... и выше: «ты бы своему прпказчнку вслед у таких нечюственых (то есть, неряшливых слуг) людей платие с них снимати лучшее, и в своей казне беречи, и на время им давай, да опять снемши у себя беречи». Этих примеров, кажется, вполне достаточно, чтобы показать, как не прав г. Некрасов в своем предположении, будто «Наказ» написан для таких людей, которые не интересовались вопросом: «како жити сметя свой живот». Правда, главы, на которые ссылается автор «Опыта», указывают на зажиточных людей, но разве III-я часть Домостроя, как и весь вообще памятник, не имеет в виду таких же зажиточных домохозяев? А последние тем не менее живут, «разсудя себя». Стараясь доказать, что «Наказ» написан только для людей, не имеющих нужды держаться правила: « жити сметя свой живот», г. Некрасов говорит между прочим и о хороших отношениях к слугам хозяина, который заботится, «чтобы был хороший стол у его подчиненных»⁴⁴. Но что же из этого? Разве тут есть какое-нибудь противоречие с предписаниями III-й части Домостроя? Нет. Как в «Наказе», так и в практическом отделе памятника, хозяин не оставляет слуг без попечения. В подтверждение указываем между прочим на 32-ю главу: «Аще кто слуг держит без строя», где говорится: «А только люди у себя держати не по силе и не подбытку, и не удоволити с ествою и питие и одежею или которой... ино достоит всякому человеку людей держати по промыслу и по обиходу, как мощно кормити и поити и одевати и во всяком покои удоволити». Ссылок такого рода мы могли бы привести много, но в этой одной достаточно, чтобы знать, заботится ли о своих слугах хозяин в III-й части Домостроя. Итак, мы видим, что все доводы г. Некрасова в пользу отдельного существования «Наказа» не подтверждаются текстом этой II-й части Домостроя: тут нет данных для подобного предположения, нет противоречий, как с И-й, так и с III-й частью Домостроя. Но если нет таких противоречий между содержанием «Наказа», с одной стороны, а текстами И-й и III-й частей Домостроя – с другой, то не найдем ли мы в разбираемом памятнике другого рода указаний, которые подтвердили бы мысль, что пресловутый «Наказ» не мог сам по себе существовать в литературе отдельно, вне полного извода Домостроя? Такие указания есть, и притом даже в древнейшем списке Домостроя.

Выделяя «Наказ» из общего состава памятника и считая его готовым сочинением, которое будто бы «первый устроитель полнаго Домостроя не тронул, а целиком внес в свой извод»⁴⁵, г. Некрасов основывался в этом случае не то на противоречиях, не то па особенностях , замеченных им в содержании трех отделов памятника. Каковы эти противоречия – мы уже знаем. Но допустив, что составитель полного извода Домостроя «не тронул» «Наказа», автор «Опыта», при этом условии, должен был бы обратить взимание и на внешнюю форму II-й части Домостроя, ее отношение к другим отделам памятника. Г. Некрасов на эту сторону «Наказа» не обратил внимания, а у читателя между тем является такой вопрос: кто разделил «Наказ» на 14 глав? Сам ли составитель «Наказа», или то лицо, которое устраивало полный извод Домостроя? По мнению г. Некрасова выходит, что сам составитель «Наказа»: ведь автор полного извода памятника внес этот Наказ «целиком, не тронул его»? Какую же литературную форму придал своему произведению неизвестный сочинитель, названный в предисловии к списку Общества «неким»? Свой «Наказ» этот «некий» начинает, как мы видим, не введением, или предисловием, а прямо с того, «како мужу с женою советовать, ключнику приказывати о столовом обиходе и о поваре, и о хлебне» (гл. 16-я). За этой главой идут еще две другие, 17-я и 18-я, однородные, с таким же содержащем, как и первая. В этих трех главах «Наказа» читатель найдет лишь мелкие предписания, посвященные будничной жизни, и притом одной ее стороне – заботам о еде. Как ни желал г. Некрасов уверить читателя, что «вопросы о питании, кормлении являются здесь, как правила, относящияся больше к нравственной, чем мелочной, обиходной жизни»⁴⁶, дело от этого не изменится: еда останется едой и ничем другим быть не может, будет ли она в форме грандиозного боярского пира, или заботливого кормления рабов, на что так упирает г. Некрасов. От такого начала автор «Наказа» вдруг, ни с того, ни с сего приступает прямо к вопросам о религиозно-нравственном воспитании детей и об их отношениях к родителям, о нравственном идеале жены, как супруги, о молитвенном приготовлении к начатию всякого дела, об обязанностях домовладыки иметь высший надзор над религиозным и нравственным поведением всех домашних и т. п. Как видите, начало «Наказа», а в особенности переход, странны и подозрительны: как бы автор этого «Наказа» не был непоследователен, но такой непоследовательности, какую мы видим здесь, он никогда себе не дозволил бы: за это может ручаться его ум и то глубоко нравственное чувство, которое он проявляет во всем своем сочинении. Но этого мало. Начав прямо с будничных указаний, как приготовлять ежедневный домашний стол, и перескочив затем сразу к вопросам, затрагивающим религиозно-нравственную сторону жизни, неизвестный сочинитель заканчивает свой маленький труд (всего 14 глав) двумя большими заключительными статьями, (28-я и 29-я), «составляющими» – по признанию самого же г. Некрасова – «как бы вывод, извлечение из предыдущих» статей Домостроя, «начиная с 16-й»⁴⁷. Это обстоятельство еще более поражает нас своей странностью: о предисловии или сносном начале к своему труду «некий» не позаботился, а заключение, и притом такое обширное, сделал. Очевидно, что «Наказ», как отдельный литературный памятник, в такой странной форме не мог существовать в нашей древней письменности. Его можно рассматривать лишь в связи с каким-либо другим сочинением. Таким сочинением и будут именно первые 15 глав Домостроя, для которых «Наказ», как по содержанию, так и по форме, составляет самое непосредственное продолжение, так сказать, вторую заключительную часть. В этом убедится всякий, кто, хотя поверхностно, познакомится с первыми 29-ю главами по списку Общества. Если же это так , если «Наказ» может быть только естественным продолжением предыдущих статей Домостроя (исключая, конечно, главы 16-ю, 17-ю и 18-ю, которые следует отнести в практический, хозяйственный отдел памятника), а не самостоятельным литературным трудом, вне полного извода Домостроя, то присутствие в нем таких статей, как 28-я и 29-м, будет вполне понятно: делать обширное заключение, не позаботившись о введении, к такому небольшому отрывку, каким является «Наказ», отдельно взятый, было бы очень странно, но сделать заключение ко всему религиозно-нравственному Домострою (от 1-й до 27-й главы включительно) будет вполне естественно и целесообразно. В самом деле, если мы внимательно прочтем эти две главы, то увидим, что по мыслям они могут служить выводом скорее для всех предшествующих статей Домостроя, нежели для последних только 12 глав.

При той неразрывной связи, какую мы замечаем между «Наказом» и первой частью Домостроя, нельзя допустить, чтобы составитель извода памятника, написав для блага ближних 15 начальных статей, нашел для них такое подходящее продолжение, каким является «Наказ». Подобных счастливых находок мы, по крайней мере, не знаем, да а едва ли они бывают в литературе. Очевидно, что как первая, так в вторая часть Домостроя, должны принадлежать перу одного и того же автора.

Итак, из всего сказанного о форме и отношении «Наказа^» к первой части Домостроя мы видим, что объяснять предисловие к списку Общества так, как объясняет его г. Некрасов, нельзя⁴⁸. Невозможность принять объяснение г. Некрасова, кроме указанных причин, подтверждается между прочим еще и следующим фактом. Мы говорим об одной ссылке, за которую автор «Опыта» совсем не обратил внимания, не смотря на то, что просмотреть ее нельзя даже при беглом чтении Домостроя. Эту драгоценную ссылку находим мы в конце главы: „Каковы люди держати, и како о них промышляти во всяком учении, и в божественных заповедех, и домовном строении», которая в списке Общества Истории и Древностей стоит 26-й и принадлежит, следовательно, второй части Домостроя, пресловутому «Наказу» «от некоего о мирском строении». Выписываем ее целиком. « А во вем господь. в неделю и в среду, и в пятницу, и в празники господские и во все святые посты чистоту телесною хранили, и во всяки добродетеле, и в воздержании от пьянства пребывали, и к церквам божиим приходили, с приношением за здравие и за упокой, и всякие святыня касалися ……, и по совету отца духовного, а прочее писано о том же в главе, 38 и 32». В какой части Домостроя, спрашиваем мы г. Некрасова-находятся указанные в этой ссылке главы 38-я и 32-я? В третьей, о так называемом «домовном строении». Кому принадлежит эта ссылка, самому ли автору «Наказа», так называемому «некоему», ибо по убеждению автора «Опыта» -составитель всего извода Домостроя не тронул, а целиком внес в свой извод то, что было написано от «некоего»?⁴⁹. Если это так, то г. Некрасов должен признат, что 2-я и 3-я части Домостроя писаны одним и тем же лицом, а если он с этим согласится, тогда и слова предисловия по списку Общества: «И еще в сей книге изнайдеши наказ от некоего в мирском строении… и еще в сей книге изнайдеши, о домовном строении…..» нельзя будет уже принять в смысле указания на два отдельные источника; кроме того, оставаясь последовательным, г. Некрасов принужден будет отказаться: во-первых, от того толкования, какое он вообще дает предисловию по списку Общества, и во-вторых, от своих доводов, взятых из текста Домостроя и подтверждающих будто бы мысль, что памятник – труд коллективный. Словом, вся теория автора «Опыта» о составе и происхождении Домостроя должна рушиться. Но невозможность принять эту теорию о составе памятника представится читателю также и в том случае, когда г. Некрасов, сверх чаяния, допустит, что упомянутая ссылка 26-й главы (сп. Общ. Ист. и Др.) принадлежит не «некоему», а автору предисловия первых 15-ти глав и составителю полного извода Домостроя по списку Общества. Тут г. Некрасов принужден будет прежде всего отказаться от своих слов, что , «Наказ», составляя отдельный памятник, внесен в полный свод Домостроя «целиком», без всяких дополнений со стороны автора полного извода. А если г. Некрасов это сделает, то уже по неволе придет к следующему выводу: значит «Наказ» в том виде, в каком мы находим его в списке Общества, сохранился не в своей первоначальной редакции; по крайней мере такой вывод г. Некрасов безусловно должен будет сделать по отношению к 26-й главе, и если не ко всей, то к тем наставлениям и советам, которые тесно связаны с ссылкой на 32-ю-38-ю главы. Допустив это, г- Некрасов тем самым подорвет в читателе, а прежде всего в себе, доверие не только к первоначальному составу всей 26-й главы (которая во многом отступает от соответствующей статьи Коншинской редакции: в последней нет ни ссылки, ни эпизода, довольно-таки грубого и противоречащего основному тону Домостроя, «о потворенных бабах»), но даже к расположению и составу других статей «Наказа» по списку Общества. Но этого мало. Отказавшись от предположения, что первый устроитель полного Домостроя не тронул, а целиком внес в свой извод то, что было написано от «некоего»⁵⁰, г. Некрасов обязан будет отказаться и от того предположения, будто словами: «И еще в сей книге изнаидеши наказ от некоего о мирском строении», автор предисловия хочет сказать, что вторая часть Домостроя ему вовсе не принадлежит, а внесена в полный извод без всякой перемены, в противоположность третьей, подвергшейся его редакции, и первой, несомненно ему принадлежащей. Очевидно, Предисловие г. Некрасову и в этом случае необходимо будет толковать иначе, чем это сделано в «Опыте». Вот к какой трудной и не разрешимой в пользу выводов «Опыта» дилемме пришел бы г. Некрасов, если бы постарался ответить на вопрос: кто был автором той ссылки, которая находится в 26-й главе по списку Общества Истории и Древностей Российских?⁵¹

Постараемся теперь обобщить все то, что приводит нас к необходимости иначе, не так, как г. Некрасов, объяснить предисловие к списку Общества. Эта необходимость, как мы видели, обусловливается следующими основаниями: 1) тем, что в тексте «Наказа» мы не находим данных, которые подтвердили бы предположение г. Некрасова, будто эта часть Домостроя могла появиться в литературе раньше полного извода памятника и существовать, как отдельное сочинение, написанное для новгородского боярина XV века: эти данные стоят не только в противоречии, а – напротив того, в полном согласии с остальными частями Домостроя; 2) тем, что «Наказ», по своему составу и внешней форме, мог быть только прямым и непосредственным продолжением первых 15-ти глав Домостроя, но никак не отдельным литературным произведением, существовавшим когда-либо вне полного извода памятника; и наконец 3) ссылкой, помещенной в конце 26-й главы по списку Общества Истории и Древностей. Все это, вместе взятое, заставляет нас думать, что предисловие не имеет никакого значения в вопросе о составе Домостроя, а самый памятник в своем полном виде (64 главы) принадлежит одному, а не нескольким (трем) авторам, то есть, труд – единоличный, а не коллективный, как предполагает г. Некрасов.

Такой вывод о происхождении Домостроя, в свою очередь, заставляет предполагать, что предисловие к списку Общества явилось в Домострое позднее и не могло принадлежать самому автору памятника. Эта невозможность подтверждается прежде всего характером ссылок, находящихся в предисловии, а также общим тоном последнего в сравнении с 1-й главой Домостроя. Сам автор памятника не мог сделать в предисловии к своему сочинению такие ссылки, какие мы в нем видим: не мог он говорить, что вот де эти главы составляют «Наказ от некоего», когда известно, что все статьи Домостроя составлены им самим. Но на это, пожалуй, возразят, что под «неким» автор разумел самого себя, и что предисловие писано все-таки им, а не другим лицом. Основание подобного возражения может быть только одно, а именно: разница в источниках, которыми пользовался автор Домостроя при составлении, с одной стороны, первых 15-ти глав памятника, и с другой – так называемого «Наказа» (16–29 гл.): употребляя слова «и еще в сей книге изнайдеши наказ от некоего о мирском строении», автор, быть может, хотел сказать, что этот отдел Домостроя составлен им по личному опыту, по личным соображениям, в противоположность первым 15-ти главам, в основании коих лежат письменные, книжные источники – «Поучение и наказание Отцев духовных». Но такое объяснение принять нельзя, потому что как И-я часть Домостроя, так и II-я, то есть, «Наказ», составлены в некоторых своих статьях одинаково по письменным источникам: не говоря о прочих, 21-я, 22-я и 23-я главы «Наказа» – несомненно литературного происхождения, взяты из «Поучение и наказание Отцев духовных»⁵². Итак, самому автору предисловия не было никакой надобности, да и не мог он, назвать себя «неким», а главы от 16-й до 29-й -"наказом от некоего». Помимо этих соображений, непричастность автора Домостроя в составлении предисловия еще более подтвердится, когда мы последнее сравним с первою главой памятника – «наказанием от отца к сыну». Хотя и говорят⁵³, что в Домострое нет личных черт, но это не совсем точно, а с другой стороны – и как понимать эти слова? Мы, например, видим несомненно «личные черты» в первой главе Домостроя по всем его спискам. Отсюда мы узнаем, что, во-первых, Домострой написан бил отцом для своего единственного («единочадаго сына») сына, его жены и домочадцев, «на пама и вразумление», и во-вторых, что заботливый отец много раз наставлял своих детей, по видимому, не совсем живших в ладу: «аз о сем о всяком вам благочинии благословлял, и плакал и молил, и поучал, и писание прилагал вам». С другой стороны, та же глава представляет, по своим общим мыслям, как бы введение в Домострой, который собственно начинается только со 2-й главы: «Како христианом веровати во святую троицу» и т. д. Обращаясь затем к предисловию, мы видим, что Домострой здесь предназначается не для «единочадаго сына» и его семьи, а для всех вообще православных христиан: «Поучение и наказание отцев духовных ко всем православным христианом». Противоречие, как видите, довольно явное. Далее, является еще вот какой вопрос: зачем нужно было автору Домостроя, предназначенного для чтения и руководства, очевидно, родственникам, делать два введения к своему труду: одно – в I-й главе памятника, другое – в так называемом предисловии, которое, по своему общему безличному характеру, не что иное, как сжатое оглавление Домостроя, имеющего и без того уже подробный «оуказ главам»?

Все высказанные нами соображения побуждают склоняться к мысли, что предисловие в списке Общества – позднейшего происхождения; в противном случае оно необъяснимо. Но то же предисловие вполне понятно, если допустим, что в составлении его участвовал не автор Домостроя, а то лицо, которому принадлежит редакция, иди список Общества Истории и Древностей Российских. Дело происходило, нам кажется, таким образом. Какому-нибудь русскому грамотею. поборнику власти Московского царя и женоненавистнику, попался под руки Домострой, писанный, несомненно, отцом для своего «единочадаго сына» и жены его, а потому и заключавший в них «личные черты» (много ли, мало – сказать нельзя: памятник мог быть в не непосредственной редакции, а в какой-нибудь второй, третьей переделке, уже обобщенной). Памятник был прочитан, понравился, и грамотей, задумав пустить его во всеобщее употребление, стирает, по возможности, все личные черты, например – обращения, переставляет, сообразно со своими симпатиями, некоторые главы (порой крайне неумело) и вносит необходимые, по его мнению, дополнения, из коих одни сделаны не совсем удачно, с нарушением первоначальной редакции той или другой главы, другие – хотя и кстати, но опять-таки с целью приноровления Домостроя для пользы и чтения всех людей. Изменив таким образом памятник, редактор позаботился составить к нему, как это обыкновенно бывает, и предисловие, в ко тором он, стараясь заинтересовать «всех православных христиан», передает вкратце общее содержание Домостроя. Поэтому все ссылки этого предисловия следует принимать в смысле указаний не на источники, а на те составные части Домостроя, которые автор извода или списка Общества заметил в редактируемом им памятнике. Таких частей он увидел три: первая, где разбираются по преимуществу религиозно-нравственные вопросы; вторая – где преподаны советы о взаимных отношениях членов семьи, и, наконец, третья, в которой автор Домостроя излагает свои взгляды на то, как следует вести домашнее хозяйство. В таком виде представился (и – прибавим от себя – вполне верно) составителю Предисловия редактируемый им Домострой. Первую часть памятника он называет: «Поучением и наказанием отцев духовных», на том основании, что она, как ему казалось, по преимуществу составлена по Св. Писанию и творениям св. отцов. Познакомившись затем с теми главами Домостроя, где автор последнего рисует картину идеальных семейных отношений, составитель предисловия называет их в совокупности «наказом некоего о мирском строении», желая, вероятно, самим этим названием дать понять читателю, что большая часть этих статей о семейных, мирских отношениях составлена не по поучениям и наставлениям св. отцов, а по личным наблюдениям, опытности и житейской мудрости благочестивого автора Домостроя; что же касается слова «некоего», то под ним редактор памятника, очевидно, разумел самого автора Домостроя. Наконец, третья часть Домостроя названа в предисловии «о домовном строении» потому, что в ней действительно рассматриваются только вопросы хозяйственной экономии и будничных интересов. Так приблизительно нужно смотреть на происхождение списка Общества и его предисловия. Этот взгляд еще более подтвердится, когда мы рассмотрим возможно обстоятельнее те дополнения, какие встречаются в списке Общества, но отсутствуют в Коншинском списке.

Отсутствие в Коншинском списке тех дополнений, какие встречаются в списке Общества истории и древностей Российских, г. Некрасов объясняет следующим образом: Признавая извод Домостроя но списку Общества первоначальной редакцией памятника, появившегося в Новгороде, г. Некрасов говорит: «Сильвестр делал Домострой памятником Московским, только сокращая его, выбрасывая из него то, что шло к Новгороду, а не шло к Москве»⁵⁴. Итак, неполный вид Коншинского списка, сравнительно со списком Общества, г. Некрасов объясняет сокращениями, которые будто бы сделал Сильвестр в первоначальной редакции Домостроя, с целью приноровить последний к московским обычаям. Но тут является вопрос: если «священник Сильвестр старался, – как уверяет автор Опыта -отуземить (акклиматизировать) Домострой в Москве»⁵⁵, то обязан ли он был, в виду такой цели, выпускать в своей редакции памятника те именно места первоначального Домостроя, на которые указывает г. Некрасов? Была ли в том какая-нибудь нужда, и правда ли, что все выпущенное Сильвестром, как думает автор «Опыта», «не шло к Москве», а могло принадлежать лишь новгородскому быту? Если это действительно правда, то г. Некрасов верно объясняет, историю происхождения Коншинской редакции из редакции списка Общества; если же – нет, то вопрос о московской «акклиматизации» должен рушиться, а вместе с ним и уверенность, будто Домострой мог явиться только в новгородском быту; в последнем случае, конечно, на Сильвестра уж не придется смотреть, как на переделывателя, акклиматизатора Домостроя. Итак, какие места в Домострое должен был стереть Сильвестр, чтобы его редакция памятника подходила в московскому быту? Прежде всего, г. Некрасов указывает на статью: «Како подобает креститися и покланятися» отсутствие которой в Коншинском списке он объясняет следующим образом: «Судя но списку Общества Истории и Древностей Российских, кажется, не может быть сомнения в том, что Новгород в борьбе с Москвою, в числе других своих знамен и внешних отличий представлял и то перстосложение креста, которое до сих пор сохраняется у старообрядцев. Москва же представляла иное, общепризнанное нашею церковью. В таком же точно отношении Псков стоял к Москве относительно пения аллилуйя… Но если бы даже Сильвестр и разделял Новгородское мнение о перстосложении, чего нельзя допустить, потому что тогда Макарий не взял бы его из Новгорода и не приблизил бы к Ивану IV, то уже он не мог бы не изменить статьи о нем в Домострое. Но Сильвестр делал Домострой памятником Московским, только сокращая его, выбрасывал из него то, что шло к Новгороду, а не шло к Москве. А потому в списке Коншина мы в не встречаем статьи о перстосложении»⁵⁶. Всякий, кто прочитает эти строки «Опыта», непременно скажет, что г. Некрасов не принял во внимание ни истории происхождения раскола в Русской церкви, ни в частности вопроса о крестном знамении в его двуперстном и троеперстном сложениях. Уже один тот факт, что был раскол и явился при этом впервые в Москве, уж одно это обстоятельство, как нельзя лучше опровергает голословное уверение автора «Опыта», будто Москва «представляла» во времена Сильвестра «иное общепризнанное нашею церковью» перстосложение. Ведь до патриарха Никона и собора 1667 г. были двуперстники? Были, ибо в противном случае не было бы раскола в отношении крестного знамения. Но мы не станем ограничиваться одним лишь общим указанием на появление раскола, а постараемся привести некоторые подробности по вопросу о двуперстии. Способ правильно изображать на себе крест к концу XV и началу XVI века, как известно, до того извратился, что вызвал со стороны книжников того времени самые сильные протесты⁵⁷ Извращение это заключалось, во-первых, в том, что клали крестное знамение и благословляли не «крестообразно и по чину», а кое-как, и во-вторых, в том, что крестились либо двумя, либо тремя перстами⁵⁸. Одни из лучших русских людей конца XV и начала XVI вв. ограничивались в своем протесте лишь неопределенным требованием изображать крест «по чину, по существу»⁵⁹, другие же шли дальше в указывали, кроме того, способ, как складывать персты для крестного знамения: троеперстие или двуперстие. Из этих двух способов предпочтение в большинстве случаев оказывалось последнему. Так уже в конце XV в. в церковно-канонических памятниках мы находим такую фразу: «иже не крестится двема⁶⁰ перстома, акоже и Христос, да будет проклят»; подобное же проклятие встречается и в Сборнике XV в. Московской синодальной библиотеки⁶¹. Такая энергическая защита двуперстного крестного знамения не мешала, впрочем, по-прежнему существовать и троеперстию, хотя – следует сказать – памятников, написанных в пользу последнего, мы встречаем сравнительно гораздо меньше. Первый, кто освящает высшим церковным авторитетом двуперстие, был Даниил, Московский митрополит, управлявший паствой в малолетство Иоанна IV, автор многих слов, посланий и поучений. В одном из слов своего «Соборника», а именно четвертом, митрополит Даниил останавливается, между прочим, на вопросе о крестном знамении и самым правильным способом перстосложения признает двуперстие, основываясь в данном случае, как и Домострой по списку Общества Истории и Древностей⁶², на Феодоритовом слове и свидетельств Петра Дамаскина. Такой способ Даниил называет «преданием апостольским неписанным»⁶³. Итак, глава русской иерархии, сам митрополит, открыто поучает свою паству, москвичей, креститься двумя перстами! Вслед за митрополитом Даниилом, или одновременно с ним, по вопросу о крестном знамении высказался и знаменитый Максим Грек. И что же? Подобно Даниилу, он тоже признает двуперстие⁶⁴.

Конечно, авторитеты этих двух лиц не могли остаться без влияния на современников, из которых, как известно, многие обращались за советами и наставлениями, как к митрополиту Даниилу, так и к Максиму Греку, и особенно к последнему. В 1551 г. вопрос о крестном знамении сильно занимает отцов Стоглавого собора, который в 31-ой главе своих постановлений решительно – мы знаем – стал на сторону двуперстия: «иже кто не знаменуется двема персты якоже и Христос, да есть проклят»⁶⁵. Наказные списки Соборного уложения 1551 г., отправленные в 1551–1558 гг. митрополитом Макарием, этим дорогим для раскольников иерархом, во Владимире и Каргополе, повторяют целиком решение Стоглава о двуперстии⁶⁶.

Мы не станем здесь касаться вопроса о подлинности Стоглавника: что постановления последнего достоверны и носят канонический характер, это с наглядной убедительностью доказано преосв. Макарием в его Истории Русской церкви, т. VII, стр. 95, и Беляевым в Предисловии к наказным спискам Стоглавого собора, изданным в 1863 году.

Этих трех указаний на Максима Грека, митрополита Даниила⁶⁷ и Стоглавый собор, нам кажется, вполне достаточно, чтоб убедиться в невозможности предположения г. Некрасова, будто Москва, в противоположность Новгороду, признавала лишь православное крестное знамение. Ясно, что большинство, если не всех, то по крайней мере, лучших книжных людей крестилось в Москве во время Домостроя по раскольничьи⁶⁸.К таким лучшим людям принадлежат, несомненно, и знаменитый исповедник Иоанна Грозного, Благовещенский иерей Сильвестр, друг Максима Грека, друг и единомысленник митрополита Макария⁶⁹, председателя собора 1551 года. Есть, значит, основание предполагать, что и Сильвестр был двуперстником. Подобное предположение перейдет в полную уверенность, когда мы вспомним, что Сильвестр участвовал в Стоглавом Соборе⁷⁰ и рекомендовал в назидание его правила⁷¹.

Все сказанное вами о распространенности двуперстия в Москве, об отношении к этому способу крестного знамения Сильвестра, приводит к мысли, что для Благовещенского попа – если только допустить его переделку на «московский лад» Домостроя – не представлялось ни малейшей надобности уничтожать главу о двуперстии: не было этой нужды и в том случае, когда Сильвестр приноравливал новгородский Домострой не только для общего назидания всех москвичей, но даже для наставления своего «единочаднаго сына» Анфима: лично Сильвестр – следует думать – признавал двуперстие. Впрочем, с последним согласен и сам автор «Опыта»⁷². Но как же, в этом случае, объяснить отсутствие главы о двуперстном крестном знамений в Коншинском списке, который по справедливости – должен быть назван Сильвестровской редакцией Домостроя? Принять объяснение г. Некрасова, как мы видели, нельзя: Сильвестр в данном случае не мог быть акклиматизатором Домостроя, на московский лад. Остается предположить одно из двух: либо глава о двуперстии была выпущена переписчиком Коншинского списка, либо ее вовсе не было в оригинале Сильвестровской редакции памятника. Последнее предположение заслуживает большего доверия, ибо если допустить, что в оригинале Коншинского списка была глава о двуперстии, то автор этого списка, во-первых, не выпустил бы ее, если бы был раскольник и, во-вторых, заменил бы ее православным вероучением (как это сделал, например, автор Погодинского Домостроя; см. Временик 1849 г., кн. I, стр. 19), если бы придерживался троеперстия. С другой стороны, Коншинский список, за самыми мелкими отступлениями, как доказывает г. Некрасов⁷³, сохранил вид Сильвестровского Домостроя, то есть, того списка, который непосредственно вышел из под пера самого Сильвестра. Сопоставляя все это, автор «Опыта», нам кажется, должен бы прийти к мысли, что в до-Сильвестровском Домострое (если таковой действительно существовал) главы о двуперстии не было. Конечно, этот вывод будет обязателен для г. Некрасова в том случае, когда он откажется от совершенно ложного предположения, будто Москва крестилась по-православному, а Новгород – по-раскольничьи. От этого вывода г. Некрасов естественно должен прийти и к дальнейшему заключению, а именно: не в Коншивском списке глава о двуперстии была выпущена, а в списке Общества она позднее прибавлена. Что последнее вероятно, это подтверждается и местом главы о двуперстии в Домострое: разбираемая статья представляет не то отдельную главу, не то какое-то приложение, под особым заглавием, к главе: «Како мужу и жене молитися, чтота хранити, и всякаго зла не творити» (13 г. сп. Общ.), хотя приложение это – на наш взгляд – более бы шло, например, ко главе 3-й (по списку Общества) Домостроя, или вообще к началу последнего, где автор советует креститься, в уверенности, что способ сложения креста читателю уже известен. Впрочем, о месте мы не спорим: мы высказываем лишь свое личное впечатление.

До сих пор отсутствие главы о крестном знамении в Коншинском списке нам приходилось объяснять так сказать с точки зрения г. Некрасова, то есть, мы предполагали, как это делает автор «Опыта^", что Сильвестр был не сочинителем Домостроя, а только лишь редактором его. При таком взгляде на Сильвестра – мы видели – г. Некрасов должен в силу необходимости признать, что отсутствие статьи о двуперстии в Коншинском списке положительно не объяснимо. Но если мы посмотрим на Благовещенского попа, как на самого автора Домостроя, а на список Общества – как на переделку памятника, приноровленного для всеобщего употребления православных христиан, тогда отсутствие статьи о двуперстии в Коншинской редакции станет понятно. Тут для нас уж безразличен вопрос, как крестился Сильвестр, по-раскольничьи, или по-православному; нам гораздо важнее то, что Домострой написан им для своего «единочадаго» сына. Анфим с младенчества рос и получал религиозно-нравственное воспитание под надзором Сильвестра, от которого научился, конечно, и как следует креститься. Домострой написан для Анфима, когда последний был женат и на столько уже, само собой разумеется, привык к обычному перенятому от образованного отца способу перстосложения, что не представлялось вовсе надобности поучать его, как нужно креститься. Другие правила религиозно-нравственной жизни могли или забываться, или просто, по нерадению, не исполняться Анфимом, чего нельзя сказать про механический способ сложения креста, обычный и крепко усвоенный с самых юных лет от родного отца и матери. Так нужно ли было Сильвестру писать в Домострое, назначенном для сына, еще особую статью о перстосложении? Полагаем, нет. Что Сильвестр не считал необходимым наставлять своего сына в крестном знамении, это мы видим и из 64-й главы Коншинского списка (так называемого Малого Домостроя), где, среди самых мелких правил обрядовой религиозной жизни, о перстосложении для креста не говорится ни слова. Совсем в другие условия поставлен был переделыватель Домостроя. Приноравливая памятник для всеобщего употребления православных христиан, которые, конечно, крестились по-разному, редактор естественно пожелал познакомить поучаемых читателей и с тем способом перстосложения, который, по его мнению, следует считать самым правильным и лучшим. Так, нам кажется, должно объяснять присутствие статьи о крестном знамении в списке Общества Истории и Древностей Российских. Последнее предположение станет если не обязательным, то весьма вероятным, когда, вслед за этим, перейдем к разбору других доказательств «Опыта» в пользу того, что список Коншина – не более, как московская переделка новгородского Домостроя. Стараясь доказать эту мысль, г. Некрасов выставляет на вид, кроме крестного знамения, еще разницу редакций в двух древнейших списках Домостроя главы: «како дочери воспитати с наделком и замуж выдати» (по списку Общ. ХХ-я, Коншина – ХVI-я). Различие редакций этой главы объясняется в «Опыте» следующим образом. «Если этот богатый властелин по идеалу сих глав (XVI- XXIX)», говорит г. Некрасов,-«разбирая „наказ от некоего»-«подходит к новгородскому идеалу, то дочь его и жена несомненно новгородки. Если у него «дочи родитца, ино разсудный отец, которым торгом себя питает, во граде ли куплю деет, или по морю, или деревню пашет, и он с торгу ее выть какову паменить». «Из этих слов, – продолжает г. Некрасов,– очень ясно, в каком городе родится и воспитывается дочь, когда сочинитель пишет об ней в XV веке (?). Едва ли история найдет объяснение подобной окраски в быте Москвы XV века. Даже во второй половине XVI века, от которой сохранился Сильвестровский список Домостроя, именно в этой главе оказалось нужным стереть всю окраску быта торгового города, потому что список этот принадлежал к переделке московской. Подобная переделка этой главы была бы невозможна, если бы торговое дело и между боярами Московскими в XVI веке было в таком же ходу, как и в Новгороде»⁷⁴ Прочитав это место в «Опыте», мы прежде всего ставим г. Некрасову такой вопрос: если Сильвестр стирал в своей переделке памятника черты торгового быта, как чуждого боярской московской жизни XVI века, то почему же в этом случае он ограничивается лишь одною ХVI-й главой? Почему он не уничтожил таких же черт торгового быта, например, в главах 60-й, 61-й, 62-й и др. (Конш. сп.), которые, по предположению г. Некрасова, тоже, кажется, не должны бы подходить к Москве XVI века⁷⁵. Ведь нельзя же допустить, что Сильвестр, приноравливая Домострой к быту Москвы XVI века, ту часть этого памятника, которая в Предисловии к списку Общества названа «Наказом», предназначал лишь для одних московских бояр, а остальные главы, начиная с 26-й (по списку Коншина), – для всех вообще москвичей, в том числе и купцов. Такое разграничение не мыслимо, о чем мы и раньше уже говорили. Но если согласиться и с невозможным, то и здесь предстоит не разрешимый для г. Некрасова вопрос: почему Сильвестр, стирая черты торгового быта в И6-й главе, оставляет их в 22-й (Конш. сп.), которая тоже, по мнению автора «Опыта», описывает жизнь московского боярина (=26-й главе по списку Общества): «А чем государь пожалует: платьем, иди лошедь... или пашенькою, или какою торговлею^« и т. д.? Мы не знаем, как объяснить разницу редакций главы: «како дочи воспитати и с наделком замуж выдати» в двух древнейших изводах Домостроя, но думаем что Сильвестру вовсе не представлялось надобности (чтобы не быть непоследовательным) стирать в своей переделке Домостроя (если, повторяем, таковая когда-либо существовала) те черты, которые, так или иначе, могло указывать на торговый быт среды, где впервые явился памятник. Эта уверенность оправдывается историческими фактами.

Что в Новгороде бояре занимались торговлей, в этом никто не сомневается⁷⁶; во нет также сомнения и в том, что торговое дело было хорошо известно и московским боярам XVI века. Торговали все русские. «По свидетельству иностранцев», говорит г. Костомаров, -»русские, от больших до малых, очень любили торговлю. Европейцы, бывавшие у вас посланниками, удивлялись, что в России все важные лица, без изъятия и сами посланники, отправляемые к иностранным дворам, занимаются торговлей»⁷⁷. Торговое дело было так любезно москвичам XIV-XVII веков, что им занимались не только бояре, начиная с самых знатных, но даже сам царь. Так, под 1567 г. в летописи мы находим такое известие: «Отпустил государь со своею бологодеию (то есть товарами) от своей казны своих гостей и купцов в Поморския государства: в Антроп (Антверпен) к бурмистрам и ратманам-послам гостя Ивана Афонасьева, да купца Тамофея Смывалова; во Гурмыз (в Ормузд) – купцов Дмитрия Ивашева, да Феодора Першина; в Английскую землю к Елизавете королеве купцов Степана Твординова да Федота Погорелова». Это были, как мы видим, в одно и то же время, и царские купцы, и государственные посланники, ездившие с товарами из царской казны, с целью продать их в чужих землях и купить там для царя других товаров. Что Московские государи не гнушались заниматься через своих посредников торговлей, это подтверждается словами Мейерберга. «Не мало также он (то есть, Алексей Михайлович)⁷⁸ получает от торговли, которую ведет покупкой и продажей товаров через своих поверенных и прикащиков, по стародавнему обычаю великих князей. В казне его выставлены открыто в продажу разные драгоценные меха, которые ежегодно приносят ему северные области... На народной площади мясники продают говядину, баранину и свинину, а торговки – яблоки, грецкие орехи и полотна, и громко выкрикивают, что этот явный торг для прибыли великого князя, чтобы заманить таким приемом купить царского мяса, яблок, царского полотна. А при продаже великий князь пользуется гораздо высшею ценой против дешевой цены других продавцев». Нет сомнения, что эта характерная картинка нравов XVII века имела своих предшественниц в XVI (как мы видим из примера Ивана Грозного) и в XV столетиях. Итак, напрасны уверения г. Некрасова, будто московские бояре XVI века не занимались торговлей. Не только бояре, но царь, духовенство, да наконец, сам Сильвестр торговал, и сын его Анфим также.

В 64-й главе Коншинского списка мы читаем такие фразы: «А кому што продавывал», говорит Сильвестр, – «все в любовь, а не в обман; не полюбит кто моего товару, и аз назад возму, а денги отдам; а о купли и о продажи ни с кем брань и тяжба не бывала; ино добрые люди во всем верили, я зде (то есть, в Москве), и иноземцы. Никому ни в чем не сълыгивано, ни манено, ни пересрочено, ни в рукодельи, ни в торговли»; или: «А иных (то есть, «пустошных сирот и работвых и убогих») всякими многими торговли изучих торговать»...; .. «а в торговли прямую розласку чини», поучает Сильвестр Анфима; или: «Послушай отца своего наказание... промыслу доброму во всяких торговлех и во всяких товарех наказану; и святительское благословение на себе имеешь... и с добрыми людми водишися; и со многими иноземцы великая торговля и дружба есть» и т. д.. Эти строки показывают, что и лично Сильвестр не имел нужды стирать в своей переделке Домостроя (если она была только) черты торгового быта.

Кроме ссылки на 20-ю главу (по списку Общества) и указания на двуперстие, г. Некрасов приводит еще одно доказательство в пользу новгородского происхождения Домостроя «Для указания на быт Новгорода, – говорить он, – в третьей части Домостроя мы находим то, что эта часть Домостроя литературно возникла там, где были каменныя постройки у частных лиц. Так в 61-й гл. о том, «как двор строити, или лавка, или амбар и деревня», говорится: «всякому человеку домовитому доброму, у кого Бог послал свое подворьице, или деревеньку, или лавку в торгу, или амбар, или каменные»... Ясно, что здесь говорится о домах частных людей, что эта глава выработалась там, где каменные дома не составляла решительного исключения в были если не всеобщи, то очень обыкновенны. Как известно, того нельзя сказать не только о Москве XV века, первой половины XVI века, но вообще о целом XVI веке Москвы. В 1473 г. в Москве был Контарини и заметил, что «город Москва расположен на небольшом холме и все строения в нем, не исключая в самой крепости, деревянныя». Из письма Кампензе, писанного в 1524 году, известно, что «Москва замечательна по своей обширности, но строения в ней деревянныя, кроме одной крепости». Павел Иовий в первой половине XVI века говорил о городе Москве: «Домы в нем вообще деревянные, не очень огромны». «Напротив того, – продолжает г. Некрасов, – известно, что каменныя постройки, принадлежавшия частным лицам, были очень обыкновенным явлением в Пскове в XV веке и в Новгороде. Ясно отсюда, где выработалась эта глава, а следовательно, и вся третья часть Домостроя» (см. Опыт, стр. 167–168). Если «каменые домы» – черта новгородского быта, то почему Сильвестр, московский акклиматизатор Домостроя, не стер ее? Ведь в Москве, во время Сильвестра, не было каменных построек, а в Коншинском списке тем не менее выражение «каменые домы» осталось? (гл. 61). С другой стороны, г. Некрасову можно предложить и такой вопрос: уверен ли он, что в Новгороде «каменныя постройки были очень обыкновенным явлением», и если – да, то на каких исторических свидетельствах основывает он свою уверенность? Таких свидетельств, в роде показаний иностранцев, у нас нет; в противном случае г. Костомаров, описывая быт Новгорода, не преминул бы воспользоваться ими в не сказал бы, что «дома новгородские строились деревянные, на подклетях, иногда каменных, в которых были службы» (см. Сев.-русск. народопр., II, 150). Что же касается Пскова, то тот же историк мог высказать про его внешний вид лишь следующее предположение: «В Пскове, должно быть, каменных зданий было больше, чем в Новгороде, потому что изобилие плитняка вблизи способствовало их построению» (ibid.). Вот все, что мы знаем о домах Новгорода и Пскова: считать каменные дома в Новгороде «самым обыкновенным явлением» мы не имеем права. Но если даже допустить и это предположение, то ведь указанное место в 61-й главе Домостроя не дает права думать, что на каменные дома здесь смотрят, как на обыкновенное явление.

Это видно из того, что, прибавляя к слову «домы» определение -"каменные», автор как бы выделяет их из рода других домов, деревянных, которые, со всеми хозяйскими пристройками, называет вообще «подворьицами». Ясно, что дело происходит в местности, где каменные дома – редкое явление, а это, с точки зрения г. Некрасова, скорее указывает на Москву, чем на Новгород; для нас же лично, как в Новгороде, так и в Москве, дома в описываемую эпоху, за самыми редкими исключениями, были вообще деревянные. Здесь, кстати заметим, что под словом «домы каменные» автор Домостроя разумеет, по видимому, не обыкновенный дом, в котором жил хозяин, и который назывался то избой, то подворьем, то хоромами, а нечто особенное. Что это такое – мы не знаем. Таким образом, мы видим, что ссылками своими в доказательство новгородского происхождения Домостроя г. Некрасов лишь еще более подорвал доверие к списку Общества в первоначальной близости последнего. К этому еще прибавим, что в Домострое дом, в котором живет хозяин, всегда подраз умевается деревянный, как например, можно видеть из следующего места в 38-й гл. но списку Коншина: «Изба, и стены и лавки, в скамьи, а пол, и окна, и двери, в сенех, и на крыльцы, – вымыть и вытерть и выместь и выскресть» и т. д. Где моют стевы, там – само собою разумеется – дом не может быть каменным. В деревенских избах, по некоторым местностям, до сих пор крестьяне моют стены и потолок.

Вслед за этих мы приступаем к разбору доводов г. Некрасова, касающихся времени происхождения Домостроя. Итак, когда приблизительно мог появиться в древнерусской литературе разбираемый памятник? «К концу ХV, или первой половине XVI века, но никак не позже 1533 года»⁷⁹, категорически отвечает г. Некрасов, говоря о том времени, когда, на его взгляд, был составлен полный свод Домостроя, а для нас – самый памятник. Такое мнение г. Некрасов, понятно, основывает прежде всего на древности списка, принадлежащего Обществу Истории и Древностей, на соотношении предполагаемых, но ничем, как мы видели, не оправдываемых отдельных (трех) частей Домостроя; что же касается доказательств, взятых из текста памятника, то таких в «Опыте» очень мало: всего на всего одно. «Домострой», объясняет автор «Опыта», – «ничего не говорит о домовых церквах, о священниках, принадлежащих этим церквам, и о богослужении, совершаемом в сих церквах каждодневно... А известно, что в XVI веке в Москве, у бояр бывало свои домовыя церкви и свои священники. По свидетельству Поссевина, знатныя женщины и девицы почти никогда не являлись в приходские церкви, кроме праздника Пасхи, когда они приобщались. А от начала ХVII века известно, что у князей было по две, по три таких церкви. В указанном случае Домострой никак не мог бы умолчать об этом, если б он имел под руками такия бытовыя черты.... Если же в этой части Домостроя (то есть, в главах от 1-й – 15-й по списку Общества) и говорится о «храмине в доме, где должны собираться муж с женою и детьми, чтобы молиться каждодневно, то это еще не московский домовой храм XVI века, это еще что-то предшествующее ему… Итак, сличение этих мест Домостроя (то есть, где говорится о «храмине», гл. 11-я по списку Общества) с тем, что известно о распространении домовых церквей в Москве XVI века, показывает, что Домострой описывает быт более ранний, предшествующий быту домовых церквей, зарождение и начатки которых он и представляет»⁸⁰. Автор «Опыта» говорит, что в Москве в XVI веке было очень много домовых церквей у бояр и богатых людей; эта уверенность, как дальше замечает, основана исключительно на показаниях иностранцев, и преимущественно иезуита Антония Поссевина. Но можно ли в этом случае – спрашиваем г. Некрасова – так слепо доверять свидетельствам иностранцев? Полагаем – нет. «Без сомнения, иностранцы не могли знать хорошо внутренняго быта русскаго народа и часто говорили о нем много невернаго, даже нелепаго; сами они могли быть свидетелями очень немногих, и притом известных дел русских, иногда только вращаясь в кругу придворной московской жизни, о проводя большее время в Немецкой Слободе»⁸¹. Особенно, прибавим к этому, осторожно следует относиться к тем показаниям иноземцев, которые касались религиозной жизни русских. Ведь известно, что наши предки смотрели на всех иностранцев, являвшихся с запада, как на еретиков-латинян, а потому, при исполнении религиозных обрядов, вообще всего, относящегося к религии, старались держаться от них вдали, боясь осквернения латинской ересью. Сами иностранцы в этом сознавались. «Вот мы попросили, – говорит Мейерберг, – пристава позволить нам войти в церковь. На словах он позволял, а на деле отказал. Потому он послал наперед предупредить ключаря, чтобы отнюдь нам не давал этого позволения... После уже мы узнали, что москвитяне запрещают людям иноземной веры входить в своя церкви («что делали в старину, то и впредь будем делать» – говорили они)⁸². Признавая латинян еретиками, относясь к ним с крайним предубеждением, москвитяне едва ли были с ними откровенны, когда заходила речь о религии, религиозных обычаях и обрядах.

Не оспаривая того факта, что XVI веке были у некоторых богатых и знатных бояр свои домовые церкви и священники, мы тем не менее думаем, что число таких церквей, даже в XVII веке, к Москве было крайне ограничено. В этом случае мы ссылаемся не на иностранца, а на природно русского православного человека, которому московские религиозные обычаи были, понятно, гораздо лучше известны, чем какому-нибудь иезуиту Поссевину, или Маскевичу, уверявшему, что в Москве каждый боярин, владевший домом, имел будто бы для своей жены церковь⁸³. Мы говорим о Котошихине, который в главе «О житии бояр» передает, между прочим, следующее: «Да у них (то есть, бояр) больших, не у многих бояр учинены во дворех своих церкви, а у которых церквей нет, а они большие и середних статей бояре, которым позволено держать попов в домех своих, заутреню и часы и молебен и вечерню отправляют у себе в своих хоромех, а у обедни бывают в церквах, кто где прихож, или где похочет; а в домех у них, окром церквей, обедни не бывает ни у кого; и дают они бояре в ближние люди попом своим жалованье, по сговору погодно, и дается попом женатым корм помесячный и ествы и питье; а вдовые попы едят з боярами своими вместе за столом, у кого что прилучилось»⁸⁴. Ясно, что обычай иметь свои домовые церкви был у бояр очень мало распространен даже в XVII веке, к которому относятся записки дьяка Котошихина. Но, с другой стороны, как бы мало не доверяли иностранцам, все-таки их показания нельзя считать полным вымыслом: последние, вероятно, основывались на какой-нибудь бытовой черте московской жизни. Примерить свидетельства иноземцев (особенно Маскевича) с тем, что говорит о домовых церквах Котошихин, нам кажется, не особенно трудно: стоит только обратить внимание на одну сторону религиозной жизни москвичей XVI-XVIII вв. на так называемые «крестовыя комнаты^". Что такое «крестовая комната»? «В доме зажиточного хозяина, – говорит Костомаров, – кроме множества образов во всех покоях, жилых и глухих, была одна комната, где стояли исключительно образа во всю стену, на подобие церковнаго иконостаса («по чину»); там происходило домашнее моление. Там под образами стоял аналой с книгами, просфора пр. Богородицы, которой приписывали благодатную силу и ставили во время трапезы на стол, а по бокам подсвечники с восковыми свечами. Такия комнаты назывались крестовыми; у богатых людей, державших в доме домовых священников, там священники отправляли каждодневно служение: заутреню, часы и вечерню. В комнате, назначенной для моления, крестовой, собиралась вся семья и прислуга: зажигалась свечи и лампады, курили ладаном... У знатных особ, у которых были домовыя церкви и домовые священнослужители, семья сходилась в церковь, где молитвы, заутреню и часы служил священник, а пел дьячек». Если же не было домовой церкви, то семья собиралась в крестовой комнате. «Хозяин, как домовладыка, читал перед всеми вслух утренния молитвы; и иногда читалась таким образом заутреня и часы».⁸⁵ Вот в каком виде представлялся религиозный домашний быт всякого мало-маль-зажиточного русского человека. Эти «крестовыя комнаты» составляли домашнюю святыню, куда едва ли мог заглядывать любопытный глаз какого-нибудь латинянина. Не удивительно, поэтому, что иностранцы, слыша про домашних наемных священников, про крестовые комнаты, во всем почти похожие на церкви, стали считать эти молельни за настоящие домовые храмы. Вот, кажется, причина, почему иностранцы в своих известиях о домовых церквах расходятся с указаниями более сведущего в этом случае дьяка Котошихина. Но не настаивая на подобном предположен и, мы тем не менее должны отметить лишь один, несомненно существовавший в действительности, факт: домовые церкви строились на ряду с крестовыми комнатами («храминой», как называет Домострой), и последние вовсе не были «начатками и зарождением» первых, не служили «зерном», из которого, как это думает г. Некрасов, впоследствии развились домовые церкви. Такого перерождения крестовой комнаты, домашней моленной, в домовую церковь вовсе не было: «храмина» и домовая церковь представляли в жизни наших предков два совершенно самостоятельные, не вытекающие одно из другого явления. Если это так, то г. Некрасов, не находя в Домострое указаний на домовую церковь, не в праве тем не менее утверждать, будто этот памятник «изображает быт более ранний, предшествующий быту домовых церквей». Повторяем: Домострой описывает лишь крестовую комнату, которая вовсе не исключала существования в жизни москвичей и домовой церкви. Если г. Некрасов допускает, что Домострой описывает «быт более ранний, предшествующий быту домовых церквей», то выходит, что последние появляются в России лишь с XVI века. Но это не верно. Появление домовых церквей в России ведет свое начало чуть ли не со времен Владимира Святого, «как это, например, видно на примере одного курскаго властелина», говорит преосв. Макарий⁸⁶."Кроме церквей, предназначавшихся для всех православных христиан, некоторые устраивали для себя церкви частныя – домовыя. В житии преп. Алексия († 1114 г.) повествуется, как «некто христолюбец от града Киева церковь себе постави», и иконы для нея заказал преп. Алексию. Летопись под 1146 г. упоминает о двух домовых церквах: церкви св. Георгия, находившейся во дворце князя Игоря в каком-то селении и церкви Вознесения Господня, бывшей во дворце князя Святослава в Путивле⁸⁷. Новгородские владыки Алексей и Евфимий II воздвигают также домовыя церкви: первый в 1362 г. Христорождественскую в архиерейском доме на сенях, второй в 1447 г. – во имя св. Евфимия».⁸⁸ Эти примеры в достаточной степени опровергают предположение г. Некрасова, будто домовые церкви появляются в России лишь с XVI века, и что описанная в Домострое «храмина» или крестовая комната служит будто бы их прототипом, чем-то предшествующим домовой церкви. Но, с другой стороны, иметь у себя во дворе домовую церковь составляло, как мы видим из показаний Котошохина, удел немногих, было исключением, роскошью, которую могли себе позволить, кроме великого князя, лишь самые знатные бояре и богатые купцы⁸⁹. Неудивительно поэтому, что автор Домостроя, предназначенного не для князя и не для боярина «больших статей», а только для зажиточного человека, умалчивает о домовых церквах, указывая в то же время на такую бытовую черту религиозной жизни наших предков, которая была свойственна людям всех званий в состояний: он описывает крестовую комнату, которую можно было найти во всяком доме. Вот, нам кажется, одна из причин, почему в Домострое ничего не сказано о домовых церквах, хотя автор памятника и знал о их существовании в жизни: примеры – быть может, и очень редкие – все-таки были. Далее. На описания и правила Домостроя, при всей его исторической правде, нельзя тем не менее смотреть, как на живую картину современности. Это – не фотография, снятая искусной рукой с домашнего быта XVI века, это – та идеализированная картина семейной среды, ее отношений и порядков, которая рисовалась в воображении всех вообще лучших людей старого закала описываемой эпохи. Только при таком взгляде на Домострой, для вас станет вполне понятно отсутствие в нем и тех черт современного быта, которые, не заключая в себе ничего предосудительного, тем не менее не оправдывались этими лучшими людьми. Что такой взгляд на Домострой справедлив, это доказывается, между прочим, до нельзя замкнутым, порабощенным положением женщины. «Если судить о жизни древнерусской женщины по Домострою, – говорит г. Некрасов, – то выйдет, что она действительно ничего не говорила с родными и знакомыми, кроме того, что ей приказывал муж; что она никогда не пела песни, не ласкала, не играла с детьми» и т. д. Но правда ли это? Если судить по Домострою о древнерусской девушке, то выйдет, что она никогда не бывала на богомолье; что не было и таких мужских монастырей в древней Руси, которые делали запрещение женщине являться в них; что все девушки безропотно покорялись... и т. д.⁹⁰ Автор этих слов вполне справедливо утверждает, что, по положению женщины, обрисованному в Домострое, нельзя верно судить об ее истинном положении: абсолютное отсутствие свободы не соответствовало действительности (что мы видим, например, по другим памятникам древней русской литературы⁹¹ и являлось лишь патриархальным требованием самого автора. Но если это так, то зачем же после того доверчиво полагаться на отсутствие других бытовых черт в Домострое и по этому отсутствию заключать, что и самых черт в эпоху появления памятника вовсе не существовало на Руси? Домовые церкви – мы знаем – как в Москве, так и в других городах были, но автор Домостроя не упомянул про них по той же, кажется, причине, по которой ничего не сказал и об истинном положении современной женщины, то есть, умалчивая о них, он тем самым не оправдывал и самое их существование. Идеализируя замкнутость женщины, автор Домостроя не простирал однако ж в этом случае своих требований до такой степени, чтобы решительно запретить ей хотя изредка («елико вместимо») ходить в общественный храм и исполнять таким образом испокон века ведущийся и освященный церковью обычай присутствовать на общей молитве православных христиан. Во всех мирских делах и отношениях автор требовал от женщины полного затворничества, но в деле веры он, как лучший человек, должен был уступить, быть может, даже против обычая большинства, если признать, что в XVI веке было много домовых церквей: последние, вполне изолируя русскую женщину от всего мира, лежащего за порогом ее дома, лишали ее в то же время возможности исполнять святой обычай – являться к общественному богослужению. Что духовенство и лучшие из мирян древней России были против обычая совершать молитву исключительно дома и редко вследствие этого посещать приходской храм, это, между прочим, видно из слов св. Алексея, Московского митрополита (1283 – 1377 г.), который в одном поучении говорит следующее: «Князья, бояре и купцы и всякий православный христианин! Оставив все дела своя, стекайтесь на церковную молитву без лености и не говорите: отпоем дома. Не может та молитва нисколько успеть без церковной молитвы. Как храмина без огня дымом не может согреться, так и домашняя молитва без церковной»⁹². Так смотрел на силу общественной молитвы и автор Домостроя. Вот вторая причина, почему он ничего не сказал о домовых церквах в своем труде.

Таким образом, из всего предыдущего мы видим, что отсутствие в Домострое указаний на домовые церкви не дает г. Некрасову права относить составление этого памятника обязательно к концу XV или к первой четверти XVI века. Других доказательств в пользу своего предположения, что Домострой явился в литературе не позже 1533 года, г. Некрасов не приводит. Что же касается его объяснения слова «самодержец», то оно, так бездоказательно и так странно, что мы позволим себе привести его целиком. «В том месте Домостроя, где делается предписание о том, что нужно молиться за царя, это является в такой форме: «за царя и великаго князя имярек всея Руси самодержца и за его царицу великую княгиню имярек и за их благородная чада и за братью его и за бояре». Все известные списки согласно передают это место XIV главы. Можно предполагать только, что в древнейших списках могло быть иначе изложено это место Домостроя, но в этом изводе оно замерло, сохраняясь в списках ХVII и XVIII вееков. Сильвестр, повторяя это место в своем М. Домострое, выключает название «самодержца». Об Василии Ивановиче сказать так было уж очень возможно» (то есть, что возможно: лишать его титула самодержца, или назвать самодержцем?) Далее название «самодержца» указывает на этого именно великого князя, потому что, как известно, Иван III с таким титулом провозгласил Василья Ивановича еще при своей жизни; что известно сочувствие к этому князю Иосифа Полоцкого и, следовательно, всей его школы, у которой уже, конечно, и название «царь» было давно на языке. Если строго (sic) принимать эти данные, то общий извод Домостроя должен относиться ко времени до 1533 года, когда умер Василий Иванович. Конечно, все это могло бы относиться и к Ивану III. Таким образом, и это соображение отодвигает общий состав от времени Ивана IV к концу XV века, или к первой половине XVI, но никак не позже 1533 года. Кто был составителем, пока решать еще невозможно. Заметим только, что на основании древнейшего списка Домостроя и приведенных соображений приходиться отодвигать взад появление полного извода его, чем придвигать ко времени Сильвестра».⁹³

Все эти «строгия соображения» имела бы свою ценность, если бы г. Некрасов вел их в том смысле, что дескать фраза: «за царя и великаго князя имярек всея Руси самодержца» и т. д. могла относиться и к Василию III, а не только к Ивану IV; но при этом следовало бы привести какой-нибудь еще другой факт в пользу предположения, что Домострой явился в литературе не позже 1533 года. К сожалению, г. Некрасов этого не сделал: он решительно отвергает, что «название Самодержца указывает на этого именно князя» (то есть, Василия III)... Такая решительность, не допускаемая в серьезном исследовании, доказывает лишь одно, а именно: автору «Опыта» очень захотелось отнести составление полного извода Домостроя «ко, времени до 1533 года». Но это страстное желание могло бы осуществиться лишь в том случае, если бы г. Некрасов указал читателю в истории царствования Грозного и следовавших за ним государей такое свидетельство или, лучше сказать, закон, который гласил бы, что, со смертью де Василия Ивановича († 1533 г.) титул Московского государя: «царь и всея Руси самодержец» и т. д. запрещается всем российским подданным, под страхом смертной казни или церковного отлучения. Лишь только в этом случае можно было бы так решительно уверять читателя, что Домострой должен относиться «ко времени до 1533 года». Но так как такого невероятного закона в России никогда не было и быть не могло, то все «строгия соображения» г. Некрасова по поводу слова «самодержец», при отсутствии прямых доказательств в пользу происхождения Домостроя до 1533 года, не имеют никакого значения. Разве титул: «царь и всея Руси самодержец» не мог относиться к Ивану Грозному, и притом скорее, чем к его предшественнику Василию Ивановичу? Мы говорим: «скорее» потому что окончательное установление титула в той форме, в какой он встречается в Домострое, случилось именно в царствование Иоанна IV. «Иоанн III – , говорит Соловьев, – после смерти Казимира, впервые употребил в сношениях с Александром Литовским выражение: «Иоанн, Божиею милостию Государь всея Руси и великий князь Владимирский, Новгородский и т. д. В сношениях с Ливонией и мелкими владениями немецкими Иоанн употреблял название «царя всея Руси». В грамоте к крымскому жиду Захарии Иоанн называет себя царем всея Руси, также великим государем Русской земли. Митрополит в речи своей во время венчания внука Димитрия называет Иоанна царем и самодержцем; летописец говорит, что Иоанн благословил сына своего Василия «самодержцем всея Руси». Бояре и другие служилые люди, в своих отношениях к великому князю, употребляют такое выражение: «государю великому князю Ивану Васильевичу холоп такой-то бьет челом»⁹⁴; но некоторые лица, как это, например, видно из духовной князя Ивана Юрьевича Патрикеева и клятвенной записи квязя Даниила Холмского, называли Иоанна III «господином и осподарем»⁹⁵. Не смотря на то, что Иоанн III благословил своего сына «самодержцем», обыкновенный и постоянный титул Василия Ивановича был все-таки следующий: «великий государь Василий, Божиею милостью, государь всея Руси и великий князь Владимирский, Московский и иных» и т. д. Титул «царь» употреблялся в тех же случаях, что и при Иоанне III⁹⁶. Некоторые лица, в обращениях к Василию III, называли его царем и самодержцем, как, например, старец Филофей.⁹⁷ и Иосиф Волоцкий⁹⁸; но с другой стороны, тот же Иосиф называет Василия III и «господином». Из всего этого мы видим, что титул «царь и самодержец всея Руси» хотя в применялся иногда к Иоанну III и его сыну, не был еще пока узаконен и окончательно упрочен за этими двумя Московскими государями. Первый, кто вводит в постоянное употребление титул «Царь в всея Руси Самодержец», как внутри государства, так и в сношениях с иностранными владетелями, был Иоанн IV, который, желая придать титулу большую торжественность, стал прибавлять в начале его так называемое богословие: «Троице Пресущественная и Пребожественнал и Преблагая праве верующим в Тя истинным Хрестьяном; дателю Премудрости, Преневедомый и Пресветлый Крайний Верх, направи нас на истину Твою и настави нас на повеления Твоя, да возглаголем о людех Твоих по воле Твоей, Сего убо Бога нашего, в Троице Славнаго, милостью и хотением удержахом Скипетр Российскаго Царствия, мы, великий государь, царь и великий князь Иван Васильевич, всея Руси самодержец, Владимирский» и т. д.⁹⁹ Со времени Грозного название: «царь и всея Руси самодержец» окончательно упрочивается за Московским государем, как во всех грамотах¹⁰⁰, так и вообще в литературе. Этот титул мы, например, находим в Стоглавнике, в Послании Максима Грека к Иоанну IV и к попу Сильвестру, в посланиях последнего к казанскому воеводе Александру Шуйскому и к Иоанну Грозному и мн. др.¹⁰¹ Приняв все это во внимание, мы можем с большею уверенностью сказать, что титул «царь и всея Руси самодержец», встречающийся в Домострое, скорее должен относиться к Иоанну Грозному, нежели к его предшественнику Василию Ивановичу. Впрочем, мы вовсе но думаем придавать этому факту какое-нибудь особенное значение; мы не стали бы и упоминать об этих титулах, если бы г. Некрасов не вздумал так настойчиво уверять, что название «царь и самодержец, всея Руси» должно обязательно относиться к отцу Иоанна Грозного, и что, поэтому, «скорее приходится отодвигать взад появление полного извода Домостроя, чем придвигать ко времени Сильвестра». Всем сказанным мы желали лишь выяснить с одной стороны то, что название «царь и всея Руси самодержец» не может служить доказательством времени происхождения Домостроя, с другой, то – до каких странностей доходят иногда выводы г. Некрасова. А таких выводов в «Опыт» найдется не мало. Стоит только припомнить, как г. Некрасов умолчал о ссылке в 26-й главе по списку Общества и, не указав на нее, решил, что «первый устроитель Домостроя не тронул, а целиком внес в свой извод то, что было написано от некоего»;¹⁰² как он уверял, что «наказ» написан только для богатого боярина,¹⁰³ хотя в той же главе, на которую он ссылается (гл. XXIX сп. Общ.) есть указания, решительно опровергающие такую мысль; как он настаивал, что Москва во время Сильвестра крестилась по православному,¹⁰⁴ а Новгород – по раскольничьи; что женщина по «наказу» представляется более свободной, чем в других частях Домостроя¹⁰⁵ и т. д. Словом, куда ни взглянешь, всюду найдешь либо через чур смелое обращение с текстом памятника, либо голословные уверения, либо, наконец, нежелание знать историю. Произошло это, повторяем, вследствие того, что г. Некрасову захотелось, по видимому, во что бы то ни стало доказать, что Домострой явился в Новгороде, и притом не ранее 1533 года, что Сильвестр – не автор его, а простой переделыватель или, как выражается г. Некрасов, «акклиматизатор па московской почве».

Мы видели, что указания г. Некрасова на домовые церкви и слово «самодержец» не дают возможности даже приблизительно определить время появления Домостроя. В этом случае автору «опыта» следовало бы обратить внимание на другое место в памятнике, а именно на 6-ю главу (в сп. Коншина 23), которая довольно точно определяет, раньше какого времени не мог быть составлен Домострой. Глава эта, на которую в свое время указывал уже Н. С. Тихонравов¹⁰⁶, объясняя, в чем должно состоять религиозно-нравственное поведение человека, приказывает, между прочим, избегать: «чарования и волхвования: и паузы, звездочетье, рафли, алманахи, чернокнижье, вирограи (воронограи), шестокрыл, стрелки громныя, топорки, усовники, два камение, кости волшебныя и иныя всякия козни бесовския». Мы видим, что, за перечислением отреченных книг, Домострой осуждает здесь еще: «стрелки громныя и топорки», смешивая, таким образом, названия запрещенных книг с названиями суеверий. Этим выражением: «стрелки громныя и топорки» автор Домостроя обнаруживает свое знакомство с Луцидарисом, «потому что именно в этом памятнике, – говорит г. Тихонравов,– находится осуждаемое Домостроем толкование о стрелках громных и топорках».¹⁰⁷ Когда же появился русской литературе перевод Луцидариуса, подлинник которого – известно – западного происхождения? Ответ на это дает вам одно полемическое сочинение Максима Грека, названное им: «Послание к некоему мужу на одеты некоего Латинянина мудреца». Это послание написано было Максимом Греком по поводу недавно появившегося в русском переводе Луцидариуса. Перевод был сделан каким-то Георгием и послан, по водимому, для просмотра к Максиму Греку. Кто был этот Георгий, и в каком году перевел он Луцидариус, – не известно; ясно только одно, а именно: перевод мог быть сделан не раньше 1518 года, когда впервые прибыл в Москву Максим Грек. Если это так, значит – автор Домостроя, пользовавшийся Луцидариусом, без сомнения в русском переводе, составил свой труд гораздо позднее 1518 года.

IV.

Окончив разбор выводов г. Некрасова, мы приступам теперь к сравнению двух древних списков Домостроя, – сравнению, которое нам покажет, что, по многим признакам, редакция, заключающаяся в списке Коншина, должна быть древнее редакции по списку Общества Истории и Древностей Российских.

Первым доказательством в пользу этой древности служить порядок глав или статей Коншинского списка. Называем мы это доказательство первым и главным по тому элементарному соображению, что всякий человек, передавая устно те или другие мысли старается высказывать их в известной последовательности, логическом порядке; тем более необходимо это требование, когда приходится излагать свои мысли письменно. Подобная последовательность в изложении фактов, присущая всякому мало-мальски развитому человеку, является особенно важной для такого сочинения, как

Домострой, и истинный автор последнего едва ли позволил бы себе такое размещение статей, какое мы находим в Домострое по списку Общества Истории и Древностей и во всех однородных с ним по изводу рукописях. Чтобы нагляднее убедить читателя в нашем предположении, мы позволяем себе выписать параллельно оглавления обоих списков Домостроя, и пусть он, по порядку статей, по степени последовательной важности излагаемых автором предметов, сам увидит, на чьей стороне должна быть правда, то есть, какой из двух списков Домостроя ближе подходит к первоначальному виду памятника.

С 52-й до 64-й главы порядок статей, как и самые статьи, в обоих списках совпадают, а потому для нашей цели нет надобности выписывать параллельные оглавления. Коншинский список оканчивается 64-й главой, несомненно, составленной попом Сильвестром. Этого «Послания и наказания ото отца к сыну», как было выше сказано, нет в списке Общества; но вместо ее там находятся другие четыре главы, которые писаны позднее и, по мнению г. Некрасова, «не принадлежат к Домострою» (Опыт, стр. 74).

Если мы сравним теперь с точки зрения логической последовательности и важности описываемых предметов порядки глав обоих списков Домостроя, то увидим, что предпочтение в этом случае должно быть отдано списку Коншинскому. Автор этого списка излагает свои мысли и наставления в том порядке, в каком они должны следовать по степени их значения для всякого человека. По Коншинскому изводу Домостроя, весь памятник целесообразно делится на две главные части: в первой мы находим статьи исключительно с религиозно-нравственными наставлениями, во второй – сгруппированы практические, житейские советы автора. Между нравственным (от I главы до XXV включительно) и практическим Домостроем (от XXVI до конца) проведена, как в следовало ожидать, резкая грань: духовное не смешивается с житейским, ни одна глава из первой части не перешла во вторую, и наоборот. Мало того: желая нагляднее разграничить эти две части, автор в конце первой помещает заключение (гл. XXIV: «О неправедном житии» и гл. XXV: «0 праведном житии»), в которых сделан общий вывод из всего прежде сказанного, а в начале второй – вступление, где автор, не касаясь еще частностей домашнего хозяйства, дает предварительно общий необходимый совет, жить всегда по средствам – «по силе, и по промыслу, и по смете, и по добытку, своею правою силою» (главы XXVI, ХХVII и XXVIII); а затем уже идут подробные наставления, затрагивающие те или другие стороны внутреннего домостроительства. Обращаясь затем списку Общества Истории и Древностей, мы видим, что этот систематический порядок, это строгое разграничение частей здесь грубо нарушены, и первое, что нам резко бросается в глаза, это три главы (XVI, ХVII и ХVIII) с часто будничным, житейским содержанием, зашедшие какими-то судьбами в отдел религиозно-нравственного Домостроя. Место этих глав во второй части памятника, там, где они помещены в списке Коншина (XLIX, L и LI). Появление этих глав в первой части Домостроя можно объяснить (если то уж нужно объяснять) либо случайной ошибкой автора списка (но никак не памятника), либо его неумелым мудрствованием, и последнее, кажется, вернее, так как указанные главы в списке Общества следуют тотчас за главой (ХV-й), заключающей в себе наставления, как нужно вести себя за трапезой. Но глава XV: «Како кормити приходящих в дому з благодарением», принадлежит несомненно религиозно-нравственному Домострою, потому что «угощение священников всегда относилось к делам духовным и строго отличалось от пиров и угощений мирских, о которых потому говорится в ином своем месте».¹⁰⁸ Если сам г. Некрасов говорит, что главы XVI, XVII и ХVIII, в которых автор дает советы о пирах и мирских угощениях, относятся к практическому Домострою, то нет, кажется, после того никакого основания оправдывать постановку этих глав в первой части памятника, ссылаясь лишь на то, что их де помещено не одна, а целых три: значит, не случайно. Истинный автор Домостроя не мог допустить такого размещения статей, не мог после главы: «Како кормити приходящих з благодарением» тотчас же говорить «О столовом обиходе, о поварне и хлебне» (гл. XVI), «О приказе ключнику на случай пира» (гл. XVII), о том, «как евства постная и мясная варити» (гл. ХVIII), затем непосредственно перейти к вопросу о религиозно-нравственном воспитании детей (XIX), их любви к родителям, а потом давать введение в практический Домострой. Такой порядок не мыслим для автора памятника: говорить о поварнях, хлебнях прежде вопросов более существенных и важных – о взаимных религиозно-нравственных отношениях родителей, детей и домочадцев, умный и благочестивый автор Домостроя никогда не позволил бы себе. Поэтому, повторяем, если мы в каком-либо списке Домостроя находим такое размещение статей, то в этом следует винить не автора, а позднейшего переписчика памятника. С другой стороны, если в Домострое мы встречаем строгую последовательность в передаче тех или других наставлений, по степени важности и значения последних, то можем смело утверждать, что такой извод в основе сохранил форму оригинала: переписчик может удержать первоначальный порядок глав, но может и легко нарушить его, чего от самого автора памятника ожидать уж никак нельзя. Сохранение первоначальной формы Домостроя мы находим в списке Коншина, отступление же этой формы – в списке Общества Истории в Древностей Российских.

Итак, даже при первом поверхностном взгляде на оглавления двух списков мы должны отдать преимущество Коншинскому изводу, который последовательным размещением статей гораздо ближе к оригиналу Домостроя, чем редакция списка Общества. Защищая общий порядок глав Коншинского списка, мы тем не менее не думаем настаивать на том, что и в частностях этот порядок сохраняет первоначальный вид: список Коншина – не оригинал Домостроя, а лишь копия, более или менее близкая к этому оригиналу; потому, при общем первоначальном строе частей, внутри каждой части могут быть перестановки статей. Несмотря однако же на это, мы все-таки мало убеждены и в том, чтобы порядок глав Коншинского списка, даже внутри главных частей Домостроя, был хуже того же порядка в списке Общества; напротив, мы скорее склонны думать, что и в этом случае Домострой Коншина ближе к оригиналу, чем Домострой принадлежащий Обществу Истории и Древностей Российских. И вот почему. В ряду отличий между порядками глав того в другого списка, указываем прежде всего на статью: «Како врачеватися христианом», которая в списке Общества, под более полным заглавием, довольно – кстати сказать – нелепо составленным, занимает 8-е, а в списке Коншина 23-е место. На каком месте стояла эта глава в оригинале памятника: на 8-м или на 23-м? По некоторым соображениям, мы думаем, что на 23-м, то есть, там, где в в Коншинском списке. В этой главе, по списку Общества, мы, между прочим, читаем такое место: «всякому христианину... жити по заповеди Господни и по отеческому преданию, и по христианскому закону, яко же в начале писано книги сея от первыя главы вся 15 глав и прочая главы книги сея також прочести и 29 глава». Допустим на время, что глава «како врачеватися и т. д.» занимает 8-е место в первоначальном списке Домостроя, и посмотрим, мог ли автор памятника, не нарушая логической последовательности, поместить в ней указанную ссылку? Из сделанной выписки мы видим, что автор, говоря в 8-й главе о религиозно-нравственной жизни человека, советует прежде всего прочесть первые 15 глав. Это понятно, потому что ссылка производится на однородные главы, с таким же религиозно-нравственным содержанием, как и 8-я; хотя, с другой стороны, не особенно ловко упоминать в числе 15 и ту главу, в которой дается ссылка: ведь и 8-я в числе 15, на которые указывает автор? Было бы гораздо правильнее, если бы глава: «Како врачеватися...» со своею ссылкой стояла где-нибудь за 15-й главой. Но пойдем далее. Указав на первые 15 глав, автор советует читателю прочесть также «и прочая глава книги сея». Какая это «прочая глава»? Уж не о том ли: «Како мужу с женою советовать ключнику приказывати о столовом обиход», или: «Ключнику приказ, как пир прилучитца», или: «Наказ от государя ключнику, как ества постная и мясная варити» (гл. XVI, XVII и XVIII)? Не подлежит сомнению, что автор словами «и прочая глава» ссылается на статьи тоже с религиозно-нравственным содержанием и притом стоящие в определенном и известном для читателя месте. Между тем по списку Общества подобная ссылка в 8-й главе не достигает своего назначения: читатель недоумевает, какие это «прочая глава» советует ему еще прочесть автор в дополнение к первым 15? Далее, в приведенной цитате мы находим еще ссылку на 29-ю главу, тоже как на дополнение к первым 15. Действительно, эта глава («О праведном житии»), как и первые 15, предлагает религиозно-нравственные наставления. Итак, на одну дополнительную и следующую за 15-ю главами статью автор точно указал, на другие же сослался вполне неопределенно: «и прочая глава». Так, по крайней мере, выходит по списку Общества, и если последний -первоначальный, то есть, сохранил порядок оригинала, то автора Домостроя следует упрекнуть в непоследовательности, от коей читатель приходил в недоумение .¹⁰⁹ Но обвинять самого автора в таком недостатке не приходится, поэтому мы постараемся иначе объяснить всю неопределенность и сбивчивость ссылки: «и прочая глава». При каком условии эта ссылка перестанет быть неясной и неопределенной? Только при одном, а именно, когда читатель уже сам знал, какие ему рекомендуются главы, под неопределенным указанием: «и прочая». А какой должен быть порядок статей Домостроя, чтобы могло сохраниться подобное условие? Нам кажется, следующий. В то время, когда читатель знакомился с главой: «Како врачеватися христианом», эти «прочая глава», как и первые 15, были уже им прочитаны, а глава «О праведном житии» – еще нет; потому и нужно было указать на нее точнее. Такой должен быть порядок статей Домостроя по отношению к приведенной ссылке: только при нем смысл выражения: «и прочая глава» станет вполне ясным, и всякая неопределенность сама собою уничтожается. Обращаемся к списку Коншина.

Глава «Како врачеватися христианам» стоит здесь на 23-м месте, а разбираемая вами ссылка автора читается следующим образом: «Жити по заповедям Господним и по отеческому преданию и по христианскому закону: якоже в начале писано книга сея, от первыя главы вся пятнадесят глав и прочая главы книги сея, такоже и 25 главу внимати и достоит творити». Посмотрим, будет ли эта ссылка стоять на своем месте, и сохранит ли она свой истинный смысл, если мы признаем порядок Коншинского списка первоначальным? Перед этою 23-й главой стоят прежде всего первые 15 статей, которые в списке Коншина, как мы видим из оглавления, те же, что и в списке Общества, за исключением, конечно, главы: «Како врачеватися», которую в списке Коншина заменяет статья с религиозно-нравственным содержанием: «Како детей воспитати во всяком наказании и страхе Божии» (15-я по списку Коншина, в И9-я в списке Общества). За этими 15-ю главами следуют непосредственно те единственные 7 глав, на которые и мог только указать автор в параллель с главой: «Како врачеватися»... Эти семь глав(XVI-XXII включительно) мы называем «единственными» в том смысле, что, кроме них, не считая, конечно, первых 15, 23-й и 25-й, все остальные статьи Домостроя трактуют исключительно о делах житейских, относятся к практическому Домострою, а потому ни в каком случае не могут дополнять религиозно-нравственное содержание главы: «Како врачеватися Христианом». Вот эти-то семь глав и имел в виду автор, когда сказал: прочти также «и прочая глава». Употребив выражение: «прочая глава», автор не нуждался в более определенной и точной ссылке, так как эта «прочая глава» следуют непосредственно за первыми 15 и идут вплоть до 23-й, и читатель, имея в распоряжении Коншинский список Домостроя, сразу догадывался, о каких тут «прочих» главах идет речь, в параллель с 23-й главой. Таким образом, мы видим что ссылка лишь тогда будет иметь вполне определенное и ясное значение, когда глава: «Како врачеватися» займет 23-е место в Домострое. Хотя эти два отступления (то есть, перенос трех глав из практического Домостроя в духовный и не подходящее место 8-й главы «Како врачеватися...») и заставляют подозревать, что и другие главы в списке Общества, вероятно, не следуют порядку оригинала памятника; но во-первых, для такого подозрения у нас нет более или менее точных доводов; что же касается степени важности излагаемых предметов, то она может быть убедительна только при резком нарушении первоначального строя памятника¹¹⁰, например, перенос статей практического Домостроя в религиозно- нравственный и т. п., и во-вторых, Коншинский список – повторяем – мы вовсе не думаем считать за оригинал Домостроя, значит – и в нем могут быть отступления от первоначального порядка статей. Но как бы то ни было, два факта говорят вам в пользу того, что в размещении статей Коншинский список стоит к оригиналу памятника вообще ближе, чем список Общества Истории и Древностей Российских.

Доказывая древность Коншинской редакции, мы от формы, от внешнего вида памятника, сохранившегося в этой редакции, должны бы перейти теперь, как того требует порядок изложения, к содержанию отдельных глав и статей и постараться по мере возможности объяснить, почему те или другие дополнения, находящиеся в этих главах по списку Общества, не могли быть в оригинале Домостроя. К сожалению, сделать этого мы, по крайней мере в настоящее время, не можем, и мешает нам в этом случае следующее:

1) В средине Коншинского списка несколько листов утрачено: так недостает листков в главах 2-й и 10-й; нам важен особенно пропуск в 10-й главе, потому что в соответствующей статье списка Общества тут большое дополнение.

2) Коншинский список, не смотря на то, что в некоторых отношениях лучше списка Общества, мы все-таки не думаем считать оригинальной редакцией памятника; от первоначального вида Домостроя здесь много, вероятно, отступлений, в числе коих мы можем прежде всего указать на почти полное (кроме двух-трех мест) отсутствие личных черт. В этом отношении, список Имп. Публ. Библиотеки, №1137, ближе к подлиннику: в нем по крайней мере сохранились имена Сильвестра, Анфима и жены его Пелагеи, чего в списке Коншина мы уже не видим; но списком этим мы, к сожалению, не могли пользоваться, а потому не знаем, на сколько он, при своей близости к Коншинской редакции, отличается от последней¹¹¹.

3) Литературная критика для Домостроя, как в вообще для многих памятников нашей древней словесности, не применима. Утверждать, что вот такое-то место в списке Общества, по своему содержанию, духу, слогу и т. п. не должно быть в первоначальной редакции той или другой главы Домостроя, значит – говорить почти бездоказательно, по личному впечатлению.

Но не смотря на все это, мы считаем себя в праве о дополнениях списка Общества от Коншинского сказать вообще следующее. Литературная история Домостроя, судя по спискам обеих редакций, знает перестановки глав, дополнения к ним, перенос отдельных мест одной главы в другую, разделение большой статьи на несколько маленьких, с особыми заглавиями, наконец – даже пропуски целых глав, а иногда и частей Домостроя; не знает же она только сокращений внутри глав. Последнее вполне понятно: правила Домостроя таковы, что в урезании их не представлялось никакой надобности, когда вся вообще глава переписывается. Подобные сокращения пришлось бы объяснять только ленью или недосугом переписчика, но такое объяснение малоубедительно. Другое дело – дополнить или пропустить всю главу целиком: тут могла быть определенная цель. Так, для одного переписчика были особенно дороги религиозно-нравственные наставления Домостроя, и он пропускает весь хозяйственный отдел памятника (таков, например, список Л. Попова № 2522); другому, например, был интересен вопрос об отношениях мужа к жене, и он от себя делает дополнения по этому вопросу; третий, будучи двуперстником и приноравливая Домострой для всеобщего употребления, вводит главу о двуперстии; наконец, четвертый, не признавая двуперстия, либо совсем не переписывает главы о нем, либо учит православному крестному знамению и т. д. Словом, повторяем, всюду видна какая-нибудь цель; не было только цели для переписчика делать пропуски внутри той или другой главы, если последняя сохраняется в списке. Наше предположение основано, с одной стороны, помимо соображений общего характера, на сравнении списков каждой редакции порознь, с другой – еще на следующем факте. В Домострое есть, между прочим, глава: «Како дети учити и страхом спасати». Источник для нее найден в Златоусте по рукописи Оружейной Палаты № 3 XVI века, в слове на пяток 5-й недели после Всех Святых¹¹². Это «Слово от притчей к родителем и к чадом» целиком, от первой до последней строки, совпадает с главой: «Како дети учити» но списку Коншина, тогда как в списке Общества в соответствующей статье есть против указанного «Слова» дополнение, которое мы должны признать позднейшим, ибо, если б оно было в первоначальной редакции Домостроя, то переписчику не представлялось никакой надобности и цели пропускать его: в нем мы видим только развитие предшествующих мыслей. Но в других местах вставки позднейшего переписчика до того очевидны, что не может быть в них никакого сомнения. В этом случае мы имеем в виду 4-ю главу, которая в обеих редакциях Домостроя названа: «Како любити Господа от всея душа; також и брата своего; и страх Божий имети и память смертную». Так как эта статья небольшая, то мы позволим себе для сравнения привести ее целиком.

«По сем же возлюбиши Господа Бога твоего от всея душа своея, и от всея крепости своея; и подвигни вся твоя дела и обычая и нравы -угодная творити по заповеди Его. Паки же искренняго си возлюби: всякаго человека, по образу Божию созданна, рекше: всякаго христианина. Страх Божий всегда имей в сердцы своем и память смертную: всегда волю Божию творити и по заповедем Его ходи. Рече Господь: в чем тя застану, в том и сужу: ино достоит всякому христианину готову быти в добрых делех, в чистоте и в покаянии, и во всяком исповедании, всегда чающе часа смертнаго». Этими словами в оканчивается 4-я глава по списку Коншина (далее идет 5-я); но в Домострое по списку Общества к этому прибавлено еще следующее дополнение под заглавием: «0 том же бо»: «Возлюбиши Господа от всея душа, и страх его да будет в сердце твоем. Праведен буди и истинен и смирен, очи долу поницая, ум же к небеси простирая, умилен к Богу и человеком приветлив. Печальнаго утеши; терпелив в напастех и недосадитель всякому человеку, щедр и милостив, нищекормец, странноприимник, скорбен греха ради, весел о Бозе; алчен буди от пьянства и жаден от объядения; кроток, неславохотен, незлатолюбец, но друголюбец; не горд, боязлив пред царем, готов в повелении его, во ответех сладок; часто молитвеник, разумен трудник к Богу и неосудник всякому человеку; поборник обидимых, нелицемерен, чадо евангелия, сын воскресения, наследник будущия жизни о Христе Иисусе Господе Нашем, Ему же слава во веки»¹¹³. Если мы взглянем на это место с точки зрения литературной обработки всей вообще 4-й главы, то очевидно, это не более, как позднейшая вставка: переписчику хотелось, по видимому, развить мысли 4-й главы, и это дополнение он не даром назвал: «о том же бо». Автор оригинального Домостроя не мог выпустить 4-ю главу в том виде, в каком она сохранилась в списке Общества: удовлетворив вполне заглавию («Како любити» и т. д.) Коншинской редакцией этой главы, он не мог, очевидно, опять возвращаться к высказанным мыслям, развивать их и говорить «о том же». Сделать это мог не автор, а позднейший редактор или переписчик памятника. О других отличиях списка Общества от Коншинского мы пока ничего не можем сказать, хотя и их а рrиоrи приходится счесть за позднейшие вставки и изменения переписчика. Впрочем, на одно из таких изменений, обличающих в авторе списка Общества позднейшего переделывателя Домостроя, можно сделать указание. Имеем в виду название 20-й главы, которая почти вся составлена из слова Иоанна Златоуста: «0 женах добрых»¹¹⁴. В Коншинском списке эта глава, как и следует ожидать, названа «Похвала женам» (20-я), а в Домострое по списку Общества – «Похвала мужем» (23-я по порядку). Заглавие в Коншинском списке вполне соответствует, как содержанию статьи, так и тому первоначальному источнику, по которому она составлена; заглавие же в списке Общества, не удовлетворяя ни тому, ни другому, обличает лишь в авторе списка переделывателя и большого ненавистника женского пола, против которого он, например, так сильно ратует в 26-й главе (эпизод « о потворенных бабах»), чего, разумеется, от настоящего автора Домостроя ожидать никак нельзя: последний, как это видно вообще из всех глав памятника, хотя и разделяет убеждения своего века во взглядах на женщину, которая должна безусловно вести замкнутую жизнь, не был все-таки таким злобным женоненавистником и аскетом, каким является переделыватель Домостроя по списку Общества. Женатый человек, домовладыка, который любит свою жену, заботится о ней, автор Домостроя, едва ли мог произнести такую фразу, какую со злобой и каким-то отчаянием выкрикивает, по видимому, пострадавший в своих супружеских отношениях автор эпизода « о потворенных бабах»: «Горе мне! вси есмы прельщаемы от общаго врага диавола: нашим оружием побежени бываем. Дерзну рещи: Блаженная Феодора Александрийская не от жены ли прельщена, ложе мужа своего не сохрани; но покаянием а терпением многим велику сподобися от Бога сосуду избрану быти» (гл. 26-я).

Не мог также истинный автор Домостроя, не противореча общему духу своего сочинения назвать и 23-ю главу (по списку Коншина 20) якобы «в угоду мужьям»¹¹⁵ : «Похвала мужам» вместо «Похвала женам». Это -дело рук позднейшего переписчика.¹¹⁶

Доказывая большую древность и чистоту текста Коншинской редакции Домостроя, сравнительно с текстом Общества, мы в заключение отметим еще один факт, сам по себе не важный, но в ряду других не лишенный все-таки значения. В главе «Како врачеватися Христианом», между другими болезнями, посылаемыми Богом за грехи людей, упоминается в списке Общества еще «тайным удом отгнитие», то есть, сифилис, о котором автор Коншинской редакции Домостроя не говорит ни слова. Если это не сознательный пропуск, то такое молчание об «отгнитии тайным удом», при очень подробном перечислении других болезней, заставляет думать, что эта страшная болезнь не была еще известна автору Коншинской редакции памятника. Дело в том, что «слух о французской болезни дошел до Москвы в первый раз в 1499 году. Великий князь Иоанн III, посылая в Литву боярского сына Ивана Мамонова, велел ему разузнать в Вильне: «есть ли ещо та болезнь, или нет, что болячки мечются, а словет фравцозска». «Так что, – заключает г. Терещенко,– эта болезнь была известна в конце XV века лишь по слуху: она была вывезена в Европу вместе с Американским золотом в 1493 году»¹¹⁷. «В XVI веке, – говорит Костомаров, – занесена была в Россию сифилитическая болезнь (тайным удом согнитие), а в следующем столетии она довольно распространилась и наносила опустошения в черном народе»¹¹⁸.

Обратимся теперь к вопросу о том, где впервые мог появиться Домострой – в Новгороде или Москве? Выше мы видели, что все доводы г. Некрасова в пользу новгородского происхождения памятника не могут быть приняты; но если по тем данным, на которые ссылается автор «Опыта» (и которые, как было доказано, могут в равной мере относиться и к быту Новгорода, и к жизни москвичей XVI века), нельзя определить родину Домостроя, зато по другим указаниям текста можно довольно смело утверждать, что в памятнике преобладает элемент московский.

Этот московский элемент в Домострое мы видим в следующем: во-первых, в теремной, вполне бесправной жизни женщины, что, как известно, не идет к новгородскому быту XV-XVI вв.; во-вторых, в постоянном названии хозяина «государем», а хозяйки «государыней», что, в свою очередь, указывает на московский, а не на новгородский обычай величаний. Желал хоть как-нибудь объяснить присутствие этих слов московского происхождения, г. Некрасов уверяет, что «в чисто новгородском списке Домостроя этого не было», и что «не один список, относящийся к очень полным, много раз употребил название «господин» вместо «государь»¹¹⁹. Против голословного утверждения г. Некрасова, что в чисто новгородском списке Домостроя этого не было, сказать мы ничего не можем: трудно оспаривать личное мнение. Что же касается второго довода г. Некрасова, будто «не один список, относящийся к очень полным, много раз употребляет название «господин» вместо «государь», – то и он также нисколько не убедителен. Из всех известных списков Домостроя, названия «господин» и «госпожа» употребляются собственно лишь в одном Погодинском да и то не постоянно¹²⁰; список же г. Савваитова, как «совершенно тожественный» с списком Погодина¹²¹, мы не берем в расчет. Но с другой стороны, есть основание думать, что в оригинале этих двух «тожественных» списков хозяева назывались исключительно «государь и государыня»: наше мнение в данном случае поддерживается тем, что в тексте этих двух списков Домостроя названия «государь и государыня» встречаются очень часто, а в оглавлении, судя по Савваитовской рукописи, постоянно¹²². Но все эти соображения не так важны, как важен факт, что в самом древнем списке Домостроя, принадлежащем Обществу Истории и Древностей Российских, хозяева везде, без исключения, названы «государь» и «государыня». Как величались хозяева в первоначальном Домострое, которого у нас нет в распоряжении, г. Некрасов решительно сказать не может: он должен лишь считаться с тем, что дает ему самый древний список и самая ранняя, по его мнению, редакция памятника. Это постоянное и безошибочное употребление слов: «государь» и «государыня» в списке Общества Истории и Древностей не может не убедить беспристрастного исследователя в том, что и в первоначальном Домострое хозяева именовались также:такой строгой выдержанности нельзя было бы ожидать от переписчика, который, будь он даже природный москвич, вероятно, не раз ошибся я назвал бы домохозяина «господином», а хозяйку «госпожой», как мы это видим, например, в Савваитовском Домострое, вышедшем, по мнению г. Некрасова, даже «из-под пера хорошего и исправного писца»¹²³. Таким образом, на основании всего сказанного мы можем утверждать, что в первоначальной редакции Домостроя хозяин назывался «государем», а хозяйка «государыней», а это, мы знаем, московский обычай. В-третьих, третий признак московского происхождения Домостроя мы видим в частых упоминаниях автора о приказах и приказных людях.¹²⁴ Уже самое название «приказный человек», понимаем ли мы его в смысле официального чиновника, или доверенного слуги какого-нибудь богатого боярина, – слово московского происхождения, потому что в Новгороде доверенные слуги, управлявшие имениями богатых и знатных лиц, назывались не «приказными», а либо «ключниками», либо «посельскими»¹²⁵. Но этого мало: в Домострое мы находим указания на приказы, как известные административные учреждения, и на приказных людей, как государственных чиновников¹²⁶, что не только в Новгороде, но даже в самой Москве появилось не ранее царствования Василия III.¹²⁷

Кроме перечисленных признаков, в пользу московского происхождения Домостроя говорит, нам кажется, также довольно частое употребление автором турецко-татарских слов, чего от новгородского памятника ожидать, по видимому, не следовало бы. Кроме таких употребительных слов, как «кафтан», «деньга», в Домострое, по обоим древнейшим спискам его, мы находим еще следующие турецко-татарские слова: алтын (73, 74), армяк¹²⁸, колпак (60), казна (48), кирпич (100), ковш, саадак (чехол на лук: 54), сундук (57, 103), терлик (=род длинного кафтана с перехватом и короткими рукавицами: 54), таган (82), чюмич (82), тафта, фата (в Домострое употребляется в значении скатерти: 93), катана (или «коптана» = род кареты от татар. кетан = холст, то есть, воз, покрытый холстом: 93), зуф или изуф (шерстяная ткань, отсюда – зуфрян или изуфрян: 54), камка (цветная шелковая ткань с разными узорами: 54), сарафан (53), топор (92), тебенек (четвероугольный кусок кожи у седла: 93)¹²⁹ п др. Впрочем, этому присутствию турецко-татарских слов мы продаем значение только в ряду других признаков московского происхождения Домостроя.

Оканчивая свой разбор, мы скажем еще несколько слов о том, кто был автором Домостроя: духовное ила светское лицо? Г. Некрасов придерживается последнего предположения¹³⁰; но это, нам кажется, несовсем справедливо: нет оснований. Но, с другой стороны, если принять во внимание постоянные ссылки на Священное Писание (стр. 5 в IV главе, 9-IX, 10-X, 11-X, 14-XI, 18-ХIII 41-XXIII, 61-XXXV и другие), а в некоторых местах даже на церковные уставы (например, в главе X), то можно с большею вероятностью предположить, что автор Домостроя был духовным лицом, и притом не монашествующим, для которого, конечно, были чужды предписания и советы, затрагивающие в Домострое разные семейные и хозяйственные стороны жизни. Сказать что-либо более про личность автора Домостроя мы пока ничего не можем, не считая разве того, что он писал свое сочинение для такого человека, который жил с ним в одном городе и был ему знаком. Это подтверждается следующим местом 40-й главы Коншинского списка Домостроя: «а купить у кого-нибудь, много или мало, у приезжаго гостя, и у крестьянина, и у здешнего человека». Выражение «здешнего человека», указывая, с одной стороны, на то место¹³¹, где впервые появился Домострой, с другой – заставляет предполагать, что автор памятника имел в виду только тех лиц (или лицо.), которые жили с ним в одном городе. Если б автор Домостроя посвятил свой труд всем вообще русским людям, то такого выражения он, конечно, не употребил бы, что мы действительно и видим в списке Общества и в однородных с ним редакциях, которые, как и Домострой, принадлежащий Обществу Истории и Древностей Российских, посвящены всем вообще православным христианам (прожинающим – прибавим, конечно, в разных местах); а потому, выражение «здешнего человека» тут, как непонятное, заменено выражением «домашняго торговаго»¹³².

В заключении, сделаем теперь общие выводы, к которым мы по мере возможности должны было прийти в нашей статье, написанной по поводу сочинения г. Некрасова.

1) Домострой, во всех своих частях, принадлежит перу одного и того же автора.

2) Коншинский список Домостроя, но составу и расположению глав, стоит к оригиналу памятника несравненно ближе списка, принадлежащего Обществу Истории в Древностей Российских: извод Общества представляет, хотя более полную, но все-таки позднейшую и притом неумелую переделку Домостроя, приноровленного для общего употребления, «имеет характер общаго для всех руководства», как выразился автор статьи: «Домострой Сильвестра»¹³³. С этою целью, к Домострою в списке Общества приделано «Предисловие» и внесена, между прочим, глава: «Како подобает креститися и поклонятися».

3) В литературе Домострой появился в половине XVI века; по крайней мере нет причины относить происхождение его к более раннему времени.

4) Нет никаких также оснований считать Домострой новгородским памятником; напротив того, в нем мы находим указания, подтверждающие его московское происхождение.

5) Так как Благовещенский поп Сильвестр не был пере- делывателем Домостроя в том смысле, в каком это понимает г. Некрасов, то нет, кажется, надобности отрицать, что знаменитый исповедник Иоанна Грозного был автором памятника. «Акклиматизатором» Домостроя «на московской почве» Сильвестр быть не мог, а с другой стороны, имя его тесно связано с памятником, на что указывает «Послание и наказание от отца к сыну», или так называемый малый Домострой, и первая глава списка Императорской Публичной Библиотеки под № 1137, где прямо сказано: «Благословляю я, грешный Силивестр, и питаю, и вразумляю единочадаго сына своего Анфима, и его жену Пелагею, и их домочадцов, быти во всяком христианском законе и во всякой чистой совести, в правде»¹³⁴. Если составителем Домостроя был не Сильвестр, а другое лицо, то вместо выражения «имярек» (в первой главе), хотя в одном из многочисленных сиисков Домостроя стояли бы какие-нибудь собственные имена, не Сильвестровых родных; но такой подстановки мы нигде не замечаем. Отсюда ясно: ни один из позднейших переписчиков и переделывателей Домостроя не решился присвоить себе чужую литературную собственность, чего, конечно, еще менее следует ожидать от такого человека, каким был знаменитый современник Иоанна Грозного; нельзя думать, как предполагает автор «Опыта»¹³⁵, чтобы «Сильвестр считал себя в праве написать, вместо имярек, имена как свое, так и тех лиц, для которых он делал свое сокращение». Почему никто другой «не считал себя в праве» делать подобной замены? Переделывателей, а не только переписчиков, ведь было много, а между тем никто из них не подставил на место «имярек» имен своего и родственников? Это мнение г. Некрасова несправедливо, так как основано на его неправильном взгляде на Коншинскую редакцию Домостроя; с другой стороны, заподозрить Сильвестра в присвоении чужой собственности, без всяких переделок, еще менее вероятно.

Вот все, что мы можем сказать в защиту авторства Благовещенского попа Сильвестра.¹³⁶

ПРИЛОЖЕНИЕ:

Два списка Домостроя из библиотеки Андр. Н. Попова (ныне в Румянцевском музее).

Первый из этих списков, №2522, находится – как мы выше сказали – в одном сборнике XVII века и содержит в себе лишь 15 начальных глав Домостроя, за исключением первой. Редакция этого списка, как по оглавлению, так и по составу статей, совпадает буквально с редакцией Домостроя, принадлежащею Обществу Истории и Древностей Российских; даже в заглавиях нет никакой разницы. Предисловия нет.

Другой список Домостроя, под № 2430, принадлежит, по размещению глав и по составу, к Коншинской редакции, с которой у него тем не менее есть некоторые отличия. Названия глав и их порядок в этом списке таковы:

Гл. 1: Поучение отца к сыну.

2: Како христианином веровати во Св. Троицу.

3: Без заглавия.

4: Како любити Господа от всея душа в брата своего и страх Божий имети и память смертную.

5: Како святительский чин почитати, також и священнический и монашеский.

Первые четыре главы описываемого списка, за самыми мелкими разночтениями, буквально совпадают с теми же главами Коншинского списка. Что касается 5-й главы, то она в списке А. Попова представляет соединение частей двух глав Коншинского списка, а именно: начала 5-й (кончая словами: «велию веру и любовь»), и второй половины (большей) 7-й, начиная со слов: «в зазор слодееем» (вм. «в отмщение злодеем» К.) в «похвалу злодеем» (вм. «добродеем») вплоть до конца.... «и сам також твори». Таким образом, отдельной главы: «Како царя и князя чтити» в списке А. Попова нет, она составляет часть 5-й главы.

Гл. 6: Како дом свой украсити и како посещати в монастырех и в больницах скорбна.

Гл. 7: Како к церквам божиим и монастыри с приношением приходити.

8: Како приходити (кормити?) кормящих (приходящих?) в дому своем с благодарением.

Глава 6-я совпадает целиком с 8-й Коншинского списка, 7-я – с 9-й, 8-я соответствует 11-й, хотя и несколько короче последней: она оканчивается словами: «ясти и пити во славу Божию, а не объядатись, ни упиватись, ни пустощных не творити»; что же касается места от слов: «И аще пред кого поставляеши еству, или питие» и т. д. до конца Коншивской ред. 11-й главы, то в списке Л. Попова его совсем нет.

Гл. 9-я: Како священников и иноков призывати в дом свой молитися.

Эта глава, соответствующая по названию 10-й главе Коншинского списка, сбита здесь из двух глав: 10-й и 11-й упомянутого списка. Она начинается словами: «Егда зван будеши ким на брак, не садись на переднем месте» и т. д., как это идет в 10-й главе Коншинского Домостроя (стр. 11. Врфменн. 1849, кн. I) от тех же слов до конца; но словами: «будет и сам поруган и посмеен от Бога и человек» 9-я глава списка Попова, в противоположность 10-й главе Коншинского, еще не оканчивается, ибо за этими словами тотчас же следует: «А подати кому ясти и пити, государю дому, или от предстоящих ему в стол, или послати куды разсуждая по достоинству, и по чину, и по совету, вся сия от Большаго бывает, а от прочих не бывает. Аще за любовь или за некое послание: искусно да соделоваются, и о сем прощаются от Настоящаго. А от стола и от трапезы ества или питие тайно не износити, или высылати не по повелению Настоящаго и без благословенья, святотатство суть и самочиние: таковых всячески безчинствуют. И аще пред кого поставляеши еству, или питие, и всякое брашно, не подобает похулити: гнило, или кисло, или пресно, или солоно, или горько, или затхло, или сыро, или переварено, или какую хулу воздавати нф подобает, – дар божий и всякое брашно похваляти и с благодарением вкушати. Ино: Бог обоняет вонею благоухания, и в сладость претворити; и аще которая ества и питие непотребно – ино о том наказывати домочадцов, кто делал, чтоб впредь таково нф было.» Этим оканчивается 9-я глава по списку А. Попова. Таким образом, она состоит: и 1) из второй половины (с перестановкой) 10-й главы и 2) конца 11-й главы Коншинского списка.

10: Како мужу с жфною и с домочадцы своими в дому своем молитись.

11: И в церкви мужу и жене молитись и чистота хранити и всякаго зла не творити.

12: Како чтити детем отцев своих духовных и повиноватися им во всем.

13: Како детей своих воспитати во неявок наказании н страсе Божии.

14: Каво дочь воеввтатя, с наделком замуж выдати.

15: Како детей учити и страхом их спасати.

16: Како детям отца и матерь любити и беречи и повиноватися им во всем.

17: Всякому человеку рукодельничати и всякое дело делати благословясь

18: Похвала женам.

19: Наказ мужу и жене и детям их, како лепо быти им.

20: Каковы люди держати и како о них промышляти во всяком учении и в божественных заповедех.

21: Како врачеватися христианом от болезней и от всяких скорбей.

22: О том же.

23: О неправедном имении (житии?)

24: О праведном житии.

25: Како жити человеку сметя свой живот.

26: Аще кто не разсудя живет.

27: Аще кто слуг держит без устроя.

28: (Како) Поучати мужу своя жена, како Богу угодити и мужу своему уноровити, и како дом свой добре строити и всякая домашняя порядня и рукоделие всякое знати и слуг учити и самой делати.

29: Добрые жены рукодельные плоды и бреженье всему и что скроити и остатки и обрезки беречи.

Статья от 10-й до 20-й включительно совпадают последовательно с главами от 12-й – 22-й Коншинского списка: разница лишь в отдельных словах и немногих выражениях. Глава 21-я по списку А. Попова составляет лишь первую часть 23-й главы Коншинского списка (до слов: «душевная и телесная болезнь исцелити и Бога милостива сотворити»), другая же половина последней в списке А. Попова выделена в отдельную 22-ю главу, под заглавием: «О том же». Совпадение 21-й и 22-й главы с Коншинской 23-й – полное, разница лишь в немногих словах и выражениях. То же самое нужно сказать и про остальные главы Домостроя А. Попова: начиная с 24-й и до 60-й включительно, то есть, до конца списка, они совпадают с соответствующими главами Коншинского списка, то есть, с 25-й – 61-й. Так как разницы даже в названиях глав нет, то мы не будем проводить дальше оглавления; впрочем, название 35-й главы (=36 К.) одинаково с названием соответствующей главы (40-й) Домостроя но списку Общества, а не Коншина, то есть, оно полнее. Этот список Домостроя Коншинской редакции интересен для нас особенно в том отношении, что он как нельзя лучше опровергает уверения г. Некрасова, будто «ни один из заказчиков, ни один из писцов» почему-то «не налагал своей руки, а списывал его (то есть, Коншинский извод) в одном и том же порядке, с буквальною точностью"(см. Опыт, стр. 176–177). Список А. Попова опровергает подобное предположение.