Византия и византийцы

С легкой руки Монтескье и Гиббона, на Западе название «византийцы», «византизм» сделалось почти бранным словом, синонимом умственной пустоты, государственного застоя, испорченности и всевозможных пороков. Казалось бы, в последнее время, после трудов Финлея, француза Рамбо, немцев Краузе, Гертцберга и греческих ученых, особенно после превосходных изданий знатока и неутомимого исследователя средневековой Греции Константина Сафы. Папарригопулы (автора многотомной истории эллинского народа) и других – казалось бы, старый предрассудок должен был уступить место более основательному и беспристрастному взгляду на дело, но предрассудок все еще остается. Давно уже он перешел и к нам, и до такой степени прочно держится, что постоянно высказывается не только в нашей журнальной прессе, но даже в школьных учебниках (напр. В книжках по словесности г. Стоюнина)¹. Конечно, нам всего менее было бы простительно судить и осуждать Византию с чужого голоса: с ее прошлым мы еще так близко связаны даже в теперешнем строе нашей жизни, – не говоря уже о допетровской Руси, – что превратные понятия об этом прошлом во многих отношениях крайне неудобны, но предрассудки не так легко «изживаются», тем более, когда их так хорошо можно подставлять под некоторые излюбленные теории. А поря бы и нам смотреть на дело иначе…

В виду этого, берем на себя смелость сказать несколько слов по поводу небольшой книжки известного греческого писателя и переводчика Шекспира на новогреческий язык, г. Дмитрия Викелы. Она обратила на себя внимание на Западе и недавно появилась в английском, французском и немецком переводах², – последние два даже с особыми специальными примечаниями и вступительными статьями таких знатоков византийской истории, как Альфред Рамбо и Вангерь³. Автор ставит своей задачей в сжатом историческом очерке показать, насколько пред судом истории неповинна Византия в приписываемых ей недостатках, или вернее – насколько извинительны ее недостатки в виду особых условий ее исторического положения и в виду тех великих благодеяний, которые она оказала европейской культуре. В сочинении заметны панегерические оттенки, но в общем автор довольно беспристрастен и осторожен в своих суждениях.

История Византии, рассуждает автор, производит в высшей степени грустное впечатление. В течении 1058 лет (от Аркадия до Константина ХІ: 395–1453 г.) ею управляли восемьдесят государей, из них почти половина были насильственно удаляемы с престола: меч, яд, самая черная измена и заговоры, как страшные фурии – мстительницы, постоянно появилась подле трона наследников Константина Великого и производили ужасные, отвратительные сцены убийств, бесчеловечия и насилий всякого рода. Однако по этим сценам, как справедливо замечает г. Викела: еще невозможно судить и Византии и византийцах; история многих других государств не менее богата подобными же сценами (например то, что проделывалось «набожными» латинянами, когда был взят ими Константинополь, вовремя крестовых походов, может быть, нисколько не уступает варварству и бесчеловечию при дворах некоторых византийских государей, но крестоносные воины Запада не считали же себя и действительно не были варварами). Каковы бы ни были византийские государи, тем не менее никак нельзя отказать им в неуклонном преследовании одной задачи – в стремлении установить прочное государственное устройство даже в такое время, когда его существование было уже окончательно надломлено. Притом далеко не все византийские государи были личности слабые, испорченные и неспособные управлять таким разнохарактерным, политически шатким внутри и постоянно угрожаемым извне государством, каким была Византия. Напротив в их длинном царственном поколении почти в каждом веке можно указать не мало лиц даровитых, энергических, делавших честь своему народу и своей стране и оказавших великие услуги не только византийскому государству, но отчасти, может быть, и общеевропейской цивилизации: Юстиниан (в VII в.), Лев Исаврянин (VIII в.), Василий Македонянин (ІХ в.) и многочисленные окружавшие их деятели и сотрудники в разных областях государственной, церковной и общественной жизни. Нужно также иметь в виду, что византийское государство до такой степени было сдавлено наплывом разволнованных варварских элементов, что не удивительно, если эти «некультурные» элементы оставляли свои следы на целом организме государства и пробивались с своим влиянием даже до самого трона византийских государей. Аналогия с Западом, с Римом, постепенно вводившим в свою культурную жизнь дикие племена западной Европы и постоянно остававшимся на высоте своего культурно – исторического призвания по отношению к этим народам, – ничего не говорить против Византии: на Западе и племена и условия их столкновения с Римом были совсем иного рода …

В самом деле нельзя не удивляться Византии и нельзя не признать за ней великих исторических заслуг даже для западной Европы, если обратить внимание на то, сколько пришлось Византии вынести на своих плечах вторжения, нашествий, войн с дикими ордами варваров, теснивших ее отовсюду – с востока, севера, запада и юга! Сначала появляются дикие полчища готфов: Византия борется и отстаивает против них культуру и просвещение не только на востоке, но и на западе – в Италии, полагая здесь первое основание дальнейшему своему культурному влиянию на запад. За готфами почти без перерыва следуют гунны, за ними – авары, которые, будучи оттеснены раз, вскоре снова появляются и в союзничестве с персами, доходят до самых стен Константинополя, за ними – различные славянские племена (с VI в.) до такой степени прочно укреплявшиеся во внутренних областях византийского государства, что до настоящего времени в потомках средневековый греков еще не изгладились следы прежнего славянского влияния и в их крови остаются капли славянской крови, по сознанию самих греков, а в их новогреческом (народном) языке большая примесь славянизмов. Нужно ли говорить о печенегах, куманах, хазарах и других варварских племенах, постоянно угрожавшим северным границам византийской империи? Но гораздо более опасные врага постоянно угрожали Византии и востока – персы. Если дикие полчища варваров были страшны своими массами, перевесом грубой материальной силы и неудержимой страстью к грабежам и вторжениям, то персы были иного рода, как народ исторический, имевший своеобразную культуру и религию, существенно враждебные христианской культуре. Страшные войны происходили между греками и персами – войны до истощения обоих сторон, но они еще не закончились, как появляются новые, более грозные враги Византии и всего христианского мира – арабы, предвестники турок. «За Персами следуют арабы, за арабами – турки», – говорит автор указанной книжки, – но те и другие от начала до конца были руководимы одним и тем же стремлением, одушевлены одною страстью – непримиримой религиозной ненавистью, враждой к христианству, стремились к тому, чтобы стереть с лица земли христианскую державу (Византию), преграждавшую им путь к дальнейшему движению на запад. И действительно, благодаря этой преграде христианский запад не подвергся гонению и истреблению персидскими огнепоклонниками, избавлен был и от преобладающего господства корана и мог достигнуть полной возмужалости, чтобы наконец победой Лепанте и героическим мужеством Собиесского отбросить назад турок, завоевавших Константинополь и старавшихся пробиться далее, к западу. Но к сожалению, – с грустью замечает он, – в несчастной катастрофе византийского государства больше всего повинны именно народы запада. Правда, окончательный удар нанесен был магометанами, но удар потому только и сделался смертельным, что падал на крайне слабое и обессиленное тело, а виной этого обессиления и ослабления послужили крестовые походы». Не просто обеднение или разорение империи, но именно подрыв в корне, в источниках ее промышленного и экономического благосостояния был главнейшим гибельным последствием крестовых походов для Византии.

Византия не только в течении целых столетий сдерживала дикие полчища варваров, но и просвещала их светом Евангелия, давала им первые начала благоустроенной культурной жизни… Славянские племена – живое свидетельство просветительной миссии Византии, восточное православие, сохраненное ею – великий всемирно-исторический факт ее религиозного, умственного, культурного развития. Значит, её основы, её внутренние устои не были так шатки, так гнилы и непрочны, как можно судить по темным и кровавым страницам её внешней истории.

Но против этих-то «внутренних устоев» главным образом и направляются те возражения, которыми питается возлюбленная у нас теория тлетворности и зловредности «византизма».

Говорят, как государство, Византия в себе самой, в своей внутренней организации заключала уже зародыши неизбежного упадка и разложения: «в ней народ не существовал, т.е. не имел никакого политического значения, – царский трон на одной стороне и патриархат на другой – вот краеугольные камни в её государственном здании». В таком взгляде уже сильно звучит нотка предубеждения и предвзятости. Нельзя судить о Византии по современным теориям о «лучшем государственном устройстве», нельзя судить об ней по сравнении с передовыми государствами теперешней Европы, медленно, но без перерыва двигающимися вперёд в выработке лучших форм общественной и политической жизни. Укажем факты. Власть византийских государей не была безграничной, допускавшей один лишь свой личный, ничем несдерживаемый произвол: церковь с своим огромным влиянием, сенат и главное – сила закона «права» служили могучим и «большею частью непреоборимым оплотом» против всякого личного произвола. С другой стороны, история династических переворотов, которых было так много в Византии и в которых почти всегда принимал участие народ, также показывает, что и народ знал о своём существовании и что в нужную минуту умел заявлять свою силу, своё политическое значение. Кроме того, в Византии существовали учреждения, в которых народ принимал горячее участие, мог открыто и свободно высказывать свои чувства, свои симпатии и антипатии и даже влиять на дела государственные. Таков знаменитый византийский ипподром, своего рода римский форум. По словам одного историка «на ипподром византийский народ провозглашал, праздновал победы над врагами» (Альфред Рамбо).

Как центральная правительственная власть в византийской империи не была безусловной и безграничной, так и власть церкви в отношении к обществу и государству не имела подавляющего значения: «ни патриархи не были слепым орудием царей, ни цари – слугами патриархов», напротив – история представляет не мало примеров взаимной борьбы этих двух сил за их свободное и независимое существование и – что важнее – можно прямо указать следы постепенно и неуклонно развивавшиеся мысли о необходимости установить такие отношения между церковью и государством, какие намечаются знаменитым изречением нашего времени: свободная церковь в свободном государстве. «Государь, – говорил Феодор Студит царю, – тебе вверена целость государства и воинства, заботься об этом, а церковь предоставь её пастырям и учителям!».

Что касается развития монашества в Византии и его преобладания, то и в этом, по мнению г. Викела, не было ничего ужасающего, ничего такого, что угрожало опасностью государству (как принято утверждать поверхностно судящими о Византии). Преобладание церковного элемента в Византии, носителем которого являлось монашество, кроме много другого, объясняется политическими причинами. Византия была местом, где происходила борьба с язычеством, с еретиками, с папством; но всё это – и язычество, и еретики, и папство были врагами не только церкви, но и государства, они угрожали не только церковному миру и единению, но вместе – целостности и даже независимости государства. Вопросы церковные здесь приобретали прямое политическое значение и неизбежно усиливали влияние и значение церковного элемента в государственной жизни. Независимо от этого, не странно ли в усилении монашества в Византии видеть одну из главных причин её внутренней слабости, преждевременного старчества и в конце концов – падения! Разве «средневековое» государство мыслимо было бы без широкого развития аскетических идеалов и власти монастыря во всех слоях государственной, общественной и семейной жизни? Монастырь, в лице своих великих самоотверженных тружеников: миссионеров-проповедников и колонизировать, народных учителей, служителей церкви, полагать первые основы культурной жизни, превращать пустыни и непроходимыми дебри в цветущие города и сёла, изобретать азбуку для «варварских языков», давал книгу, заводил школы и в течение целых веков твёрдо держал в своих руках знамя передовой научной и общественной мысли⁴. Так было на западе в средние века, так было в «средневековой» Византии. Заметим ещё, что западное монашество в средние века было несравненно многочисленнее византийского, гораздо сильнее и – если угодно – «нетерпимее» и богаче «тёмными» сторонами. Да будет позволено нам по этому поводу привести один факт из церковной истории запада. Вероятно, немногие из русских читателей знают, что в самом отдалённом уголке запада там, где никогда по взгляду древних находились таинственные «острова блаженных», где процветал «вечно зелёный Эрин» (Eirin, Erin), а теперь лежит несчастная изголодавшаяся, бедная Ирландия, там – в этом уголке раньше, чем где-нибудь на западе, и при том не без влияния греков, образовалась одна из многочисленных «монашеских республик». Монастыре к 600 году насчитывалось в Ирландии «более тысячи»! С VII в X – XI в. Ирландия была самой просвещённой страной, ирландские монахи с их страстью к путешествиям и миссионерству явились просветителями и колонизаторами запада, устроителями школ и монастырей (в Италии и Германии) и из их учеников вышли ближайшие сотрудники Карла Великого, «первого возрождения» Европы⁵, были повинны в её позднейшей несчастной судьбе? И монашество византийское, в его постепенном усилении и, как обыкновенно говорят, «с его отвлечённой догматикой, страстью к спорам и презрениям к миру», если и могло являться «опасным для государства», то не прежде как само государство, по причинам совершенно независящим от монашества, оказывалось несостоятельным и до такой степени расшатанным, что и лучшим и худшим людям ничего не оставалось, как бросать всё, идти в монастырь и взывать о греховности мира и удалении из него. Но при чем же тут монашество? Обвинять кого бы то ни было легко, гораздо легче, чем быть справедливым. А справедливость требует сказать, что мнимо опасное преобладание монашества в Византии, не смотря на указанные внутренние и внешние бедствия, нисколько не мешало этому государству в цветущую пору его жизни, т.е. в течении нескольких веков, быть одним из самых богатых и просвещенных. Богатства Византии, её торговля, промышленность и искусства приводили в изумление иноземцев и пробуждала зависть. Еврей Героним Тудельский, побывавший в Испании, Франции и Италии, посетивший и многие города Греции, в 1170 году прибыл в Константинополь и в таких словах передаёт свои наблюдения: «неисчислимые богатства, стекающиеся со всего света в этот город, превышают силу воображения, превосходя богатства всего мира. В храме св. Софии несчётное число золотых и серебряных колон, в царских палатах такое собрание сокровищ и драгоценностей, что ему и цены нет. Городские жители – народ богатый, ходят в шёлке и золоте и, разъезжая на конях, кажутся князьями. Страна богата хлебом, мясом, вином и всякой живностью и (заканчивает свой отчёт учёный еврей, хорошо понимавший в вопросах «богатства») нигде нет таких богачей, как здесь». Припомним также, с каким изумлением по сказаниям летописей взирали наши предки на богатства Византии… Когда латиняне взяли Константинополь и наложили руки на его сокровища, то добыча была так велика, что, по словам Вильгардуина, её нельзя было исчислить: груды золота и серебра, драгоценные камни, золотые и серебряные сосуды, шелковые ткани и меха и всякие другие сокровища возможные на земле… В XII веке ежегодные доходы византийской государственной казны достигали цифры – двадцать пять миллионов фунтов стерлингов или, по теперешней ценности, в пять раз большей, сто двадцать пять миллионов, тогда как доходы напр. Англия, самого богатого из современных государств, в 1873 г. Была только 77 миллионов в год.

Своими богатствами Византия была обязана необыкновенно предприимчивой торговой и промышленной деятельности. Имея обширный торговый флот, ходивший по всем морям, византийцы до эпохи крестовых походов, породивших их силу, были первыми в свете моряками, купцами и фабрикантами. Почти нет ни одной отрасли ремёсел и искусств, в которой византийцы не были бы первыми наставниками и руководителями для других народов и для тех же гордых своей самобытной культурой западноевропейцев; западная живопись, архитектура, разнообразные технические знания и ремёсла по своему началу большей частью указывают на Византию; даже орган, сделавшийся одним из характерных отличий западного богослужения, – изобретение византийцев!

Действительно ли наука и литература Византии были только «переживанием старых традиций» и «мёртвой схоластикой», как нам твердят постоянно? Прежде, чем ответить на этот вопрос, хотелось бы посоветовать, особенно русским «недоброжелателям» византийской литературы, с меньшей решимостью говорить о ней, так как она для них во многих отношениях – книга за семью печатями, а то, что они повторяли и повторяют как «решённое» (вроде напр. выписки из Бернгарди, красующейся в книге г.Галахова), оспаривается уже самими немцами. Если бы Византия в истории европейской науки не внесла ни одного факта, кроме самостоятельной и глубокой разработки богословия и права, то и этого было бы вполне достаточно, чтобы сохранить за ней место в ряду передовых культурных стран Европы. Нельзя не заметить также, что, хотя запад шёл, по-видимому, своим путём в развитии богословской мысли и вырабатывал свои системы, но даже и в этом отношении богословия он многим обязан Византии. Как в древнехристианском периоде, о котором конечно нечего и говорить, так и в средние века западные церковные писатели очень часто оказывались в прямой зависимости от византийских, иногда только раскрывали и развивали их мысли и напр. та прославленная средневековая мистика запада (с XII в.), которую некоторые считают реакцией против схоластики и первым признаком веяния идей возрождения в области богословской и философской мысли, – по началу была несомненно византийским продуктом, пересаженным на итальянскую и вообще на западную почву. А сколько великих людей дала западу эта мистика, от Иоахима де Флорис (XII в.) с его пресловутым «Вечным Евангелием» до Данте и немецких мистиков! ... Может быть, гораздо справедливее было бы спросить, что же давал средневековый культурный запад Византии, взамен тех разнообразных приобретений, какие получал от неё? Но у нас такой вопрос ещё не поставлен и конечно не будет поставлен до тех пор, пока мы не узнаем Византии ближе. Для нас это – дело далёкого будущего, если только какой-нибудь немец своей «всемогущей учёностью» теперь же не обратит нас на «путь правый», тем более, что немцы в последнее время с особенным рвением начали работать над византийской стариной – в направлении совершенно новом. К сожалению, мы привыкли только повторять зады…

Не одно богословие и византийское право с его великими кодексами и высшими юридическими школами, по образцу которых устраивались знаменитые в средние века итальянские юридические факультеты, вносили имя византийцев в историю европейской науки: «общие биографические словари переполнены именами византийских грамматиков, географов, врачей, составителей произведений всякого рода по физике, астрономии, музыке и по разным другим отраслям знаний». Имена конечно ещё немногое говорят, и можно согласиться, что упрёки в неумении сделать какие-нибудь существенные исследования и открытия по части опытных наук по отношению к византийским учёным имеют свои основания, но не надобно забывать, что речь идет всё-таки о средних веках, о средневековых учёных; разве на Западе не то же самое было в века господства средневекового мировоззрения с его идеалами, отрешёнными от всего земного? Требовать от византийских ученых чего-нибудь большего, по части «знаний» – невозможно. Гораздо важнее другой факт, мало по-видимому, принимаемый во внимание. Обыкновенно арабам приписывают честь сохранения и разработки многих наук в средние века, но учителями арабов были византийские греки, переводчиками древнеклассических творений для арабов, передававших эти творения западу были те же византийские греки, и знаменитейшие из арабских калифов – меценатов, подобно итальянским меценатам эпохи возрождения, считали за великую честь иметь при себе таких учёных, как напр. византиец Лев Фессалоникийский! ... Византийские учёные читали и изучали творения Платона и Аристотеля – и не в жалких, искажённых переводах и компиляциях, а в подлиннике, на их родном гармонически-возвышенном «божественном» языке. Трудно себе представить, чтобы средневековый грек, верно унаследовавший от своих классических предков способность к отвлечённому, философскому мышлению, сохранивший в своей природе – по верному замечанию Тэна – «лучшие и худшие черты греков классических времён», чтобы не выносил ничего из знакомства с великими творениями древности, ничего, кроме школьных формул и категорий.

Вообще относительно знаний, литературы и традиций классической старины, никогда не перестававших жить и сохраняться в Византии, опять-таки принято судить несколько пристрастно: тот факт, что сохранение и пользование сокровищами древности не дали Византии ничего подобного эпох западноевропейского возрождения, – приводят как доказательство умственного старчества, дряблости и непроизводительности греков. Так ли это? ... И на западе классические традиции, соединённые с общим неясным тяготением к древности, существовали в течении всех средних веков, однако не в IX в. (не при дворе напр. Карла Великого, окружившего себя учёными классиками, носившими греческие и латинские имена) и не в другое время, а в конце XIII в. и не в другой стране (не во Франции например, служившей центром учёности тогдашней), а в Италии обнаруживаются первые положительные признаки «возрождения», перешедшие в совершившийся факт в XIV – XV в … Викела, в пояснение указанного факта живучести и однако же непроизводительности (в указанном смысле) классических знаний и традиций на их ближайшей родине – в Византии, высказывает мысль, что «назначением Византии по отношению к общей цивилизации было сохранение старых традиций, а не открытие новых путей для умственной деятельности».

Знатоков и страстных поклонников древности в Византии всегда было не меньше, чем напр. в «возродившейся» Италии XIV – XV в. И те самые греки, которых считают только «хранителями» древних сокровищ, являлись деятелями и вносили свою немаловажную долю в западноевропейское дело возрождения и гуманизма – не просто тем, что поставляли для Европы переводчиков и доставляли греческие рукописи, но и кое-чем большим⁶. Припомним напр. знаменитую Платоновскую Академию во Флоренции при Медичисах и её деятелей учёных греков-гуманистов. Неужели все эти греки – Леонтии Пилаты, Мануилы Хрисолорасы и пр. и пр. – не могли бы так же действовать на своей родине, вызывал такой же восторг своими знаниями, как вызывали на чужбине, в Италии, если бы на родине были условия для их гуманистической деятельности.

Остановимся на византийской литературе: в сравнении с западноевропейскими она бедна выдающимися произведениями – таков общий голос. Между тем, начиная «золотыми веками» восточных церковных писателей почти до утраты Византией независимости, в каждом веке встречаем имена писателей, заслуживших почётную известность в летописях всеобщей литературы. В IV и V вв. – Василий Великий, Григорий Богослов, Златоуст, Синезий, Зосима, Стобей, Музей и многие другие (как называют их) «последние представители античной Греции», в VI в. – Прокопий и Агафий с их историческими трудами, в VII – сладкозвучный Георгий Писида, которого современники сравнивали с Эврипидом, в VIII – Иоанн Дамаскин – богослов и великий песнописец, в IX – знаменитый патриарх Фотий, в X – два учёных царя Лев мудрый и Константин Порфиродный, в XI – Свида, автор знаменитого словаря, и историк Кедрин, в XII – учёный епископ Евстафий Фессалоникийский и знаменитая Анна Комнен и т.д. А сколько имён менее известных, сколько «произведений анонимных, забытых и только в последнее время появляющихся на свете, благодаря трудам таких учёных, как Сафа! Большинство этих писателей конечно лица духовные, их произведения принадлежат церковной литературе, но стоит посмотреть напр. на греческую гимнографию, чтобы видеть, что и духовные писатели Византии были люди классически образованные, воспитавшиеся на античных образцах и умевшие сочетать глубокое религиозно-поэтическое чувство с гармонией античного ритма⁷. Притом византийская литература ещё так мало разработана даже в самых главных её представителях, что решительно невозможно произносить над ней окончательный приговор. Одно обстоятельство с недавнего времени начинает обращать на себя внимание: оказывается, что многое, прежде считавшееся исключительной собственностью западной литературы, иметь связи с византийской, прошло чрез руки византийцев…

В предложенном очерке имелось в виду указать некоторые более важные пункты, внимательное исследование которых, по нашему мнению, доказало бы всю шаткость и недостаточность обычных у нас взглядов на Византию. Повторяем то, что сказали в начале. Русским более, чем кому либо, нужно знать Византию. Византийское влияние в нашей прошлой исторической жизни – в церкви, в государстве, в обществе – было огромное, между тем до сих пор оно представляется нам почти исключительно с одних мрачных сторон. Не ошибаемся ли мы? Не преувеличиваем ли виновность Византии по отношению к нам? В самом деле русская жизнь до монгольского периода, несмотря на то, что в это время греки сильнее всего могли влиять на нас, является в радужном (сравнительно) освещении, со светлыми надеждами на счастливое культурно-историческое будущее, но почему же эта же самая жизнь после монголов, в XV–XVI в., когда византийское влияние было менее сильно, чем прежде, – рисуется в таком мрачном свете «византизма!» Греки ли виноваты в этом? И не странно ли, в то самое время, как византийцы на Западе стояли в первых рядах деятелей возрождения, стояли подле Петрарки, Боккачио, Медичисов, подле Льва Х, у нас их влияние приносило только «мрак», подавленность мысли, вражду к науке и знанию? ... Самостоятельное, вполне свободное и беспристрастное изучение Византии и «византизма» одно может осветить эти вопросы, далеко не лишние для верного понимания нашего исторического прошлого. Время такого изучения по-видимому недалеко, потому что у нас появляются наконец учёные, серьёзно занятые византийской стариной: их труды послужат лучшим орудием для борьбы против устаревших взглядов и предрассудков.