Первые исторические сведения о человеке. Предания Израиля

Первое появление человека на земле есть историческое начало человечества, с тех пор он живёт и действует: с тех пор уже оно имеет историю.

Общий ход этой истории нам известен по данным наречий, вер и племён; но подробности её и последовательность останутся навсегда неопределёнными за недостатком современных повествователей. Первый период жизни человеческой, воссозданный разумом, а не рассказанный преданием, называем мы доисторическим.

Собственно же исторический период начинается с первой повестью о жизни и судьбе отдельных народов.

Бо́льшая часть племён человеческих молчит, и только весьма немногие оставили нам рассказ о своих ранних судьбах. Эти немногие содержат в себе начало определительного знания и света. В их лучах живут и движутся для нас другие народы, более или менее освещённые по мере своего большего или меньшего расстояния от лучезарных средоточий.

Самый тесный, но зато и самый древний световой круг принадлежит семье Израиля. Её сказаниями начинается история.

Крохоборная и щепетильная критика нашего времени объявила спор против древности книг, приписанных преданием законодателю народа еврейского. Бесполезно бы было разбирать, какими тайными страстями руководились германские учёные, и до какой степени нападение их объясняется и оправдывается направлением, данным протестантству его первыми основателями. Нет, и быть не может неоспоримого свидетельства для грубого формализма, утратившего чувство внутренней истины человеческой, а такова учёность всего современного Запада; но для беспристрастного и просвещённого взгляда признаки несомненной древности книг Моисеевых ясны и неоспоримы. Определение века, в котором они писаны, выходит из их сравнения с другими памятниками письменности еврейской. Так, например, они содержатся уже как существующий и всему народу известный устав веры и жизни в книгах царей, а достаточно трёх свидетельств (Цар.8:8; 2Цар.13:23; 14:27), чтобы убедиться в древности сказания о царях Израиля. Ещё древнее книги Самуила. Смешно разбирать в них число халдеизмов, отыскивать в них новые обороты слова и новые слова, указывающие на поздние века, и на изменение чисто-еврейской речи. Во-первых, сами Евреи разделялись на несколько наречий (это известно из свидетельств о колене ефраимовом)¹, и многие разницы в языке писания могут относиться к разнице частных наречий, по месту рождения или образования писателей. Во-вторых, чем древнее памятник (если это памятник живого закона и живых преданий), тем вероятнее найдутся в нём совершенно новые слова. Язык живёт и изменяется. Нет нужды переменять речь, недавно записанную и, следовательно, ещё понятную; но есть явная необходимость заменять выражениями новыми слова глубокой древности, утратившие смысл свой и право гражданства. Такова причина пересмотра священных книг в России. Таково же вероятное объяснение многих халдеизмов в Пятикнижии, замеченных микроскопом учёности. Бедная учёность! Она вооружила глаз свой стёклами и трубами и забыла, что, хотя микроскоп видит целую гору в песчинке, и телескоп приближает всё далёкое и невидимое, один только невооружённый глаз человеческий может обнять вдруг небо и землю, и великолепное согласие Божьего Мира. В книгах Самуила дышит истина старины; в них слышно биение сердца, под которое нельзя подделаться. Вся история народа еврейского, все его надежды обвились около дома давидова. Давид и Соломон окружили себя лучами величия, перед которыми исчезают все остальные предания Израиля, перед которыми благоговел и благоговеет мир восточный. Ещё прежде, чем Коран и его поклонники распространили славу двух царей колена Иудова, уже ходили поэтические сказки про чудеса иерусалимского храма, про его основателя и про вдохновенного вождя, положившего начало святому Сиону. Книги Самуила, грустный переход от богоправления к человеческой государственности, полны скорбных воспоминаний, а не великих надежд на будущее. Пусть будет это подделка жрецов или пророков, жалеющих об утраченной власти; но то, чего подделать нельзя, чего придумать было нельзя, это глубокая горесть Самуила, это человеческое чувство любви, которое привязывает седовласого пророка к цветущей юности, к богатырской силе, ко всей наружной красоте Саула². Исполняя ли высшие веления, повинуясь ли расчётам глубокого разума, Самуил призывает на царство молодого Давида. Но Давид, это лицо, может быть, самое поэтическое и прекрасное во всех сказаниях человеческих, навсегда остался чужим для старого Самуила. Сердце пророка было с Саулом, и короткий рассказ об этой любви, короткие слова глубокого огорчения, содержат в себе свидетельство неподдельной древности, понятное для всех людей, кроме учёных. А книги Самуила полны отзвука Пятикнижия³. Здравая критика могла бы проследить эти признаки древности ещё далее и до самых времён Навина; но начало писаной истории у Евреев уже явно относится к первым векам богоправления израильского и становится, бесспорно, древнейшим памятником исторической письменности.