Византия в VIII веке. Иконоборство

Византия не умела или не могла воспользоваться междоусобиями Аравитян. Радуясь временному отдыху, она не думала снова завладеть утраченными областями и довольствовалась незначительной данью, которою Моавия откупился от войны во время своей борьбы с Алидами. Окрепший ислам скоро отомстил за временную уступку. Царьград, осаждённый Аравитянами, отстоялся; но императоры обязались платить дань халифам. Ничтожные и свирепые властители губили Византию. Подавленная с севера и юга иноземными врагами, она тратила последние силы в междоусобиях. Вслед за междоусобиями политическими наступили снова раздоры религиозные. Великий вопрос об иконах (действительно же вопрос о праве церкви на свободное выражение своего духовного содержания) взволновал государство столько же, сколько прежние споры о догматическом определении верования. Мысленное движение, сходное с позднейшим протестантством, шло с Востока. В этом движении выражалось требование духа на религию духовную, требование вполне христианское; но в то же время отвергалось право духа человеческого на выражение своего религиозного чувства, право общины, как единицы живой, на живое и художественное выражение своего единства. Это восточное протестантство заключалось в такой же скудной односторонности, как и позднейшее иконоборство Запада; но церковь сама ещё не впадала в односторонность и должна была восторжествовать над всяким односторонним нападением. Иконоборство было вызвано и, следовательно, оправдано местными злоупотреблениями и частным невежеством, доходившим до идолопоклонства; его стремление было исполнено разума и благородства. Но церковь отреклась от всякого участия в местных или частных ошибках: она выразила свои разумные требования и права. Иконоборцы, уже обратившиеся в секту, упорствовали в своей односторонности и погибли в борьбе, не оставив по себе никакого следа, погубив много великих памятников древности, разорвав живую цепь художественного предания, но вызвав церковь к сознанию или к выражению своего сознания в отношение к иконе (т. е. к образу вообще). Таково значение спора об иконах, волновавшего Империю без малого в продолжение двух веков.

Вопрос был поднят на Востоке, или, по крайней мере, выходцами с Востока, призванными на управление Византией. Новейшая критика (отчасти оправданная преданиями) связывает его с учением Мухаммеда; но другое объяснение (также не чуждое некоторым учёным) гораздо вероятнее. Восток не имел стремления к пластике, которым отличалась Эллада. В нём, следовательно, и требование выражения художественного (в смысле пластики) не могло быть слишком сильным и общим.

Просвещение Сирии и Палестины (за исключением Иудеи) было произведением борьбы между строительным кушитством и чисто-духовным Ираном. Оно должно было ограничиться символом. Просвещение Эллады было по преимуществу произведением того же кушитства, встретившегося с миром восточно-иранского Славянства. Оно должно было создать художество во всём его разнообразии в поэзии, как и в ваянии и живописи.

С другой стороны, начала эбионитские преобладали в юго-западной Азии, быть может, вследствие древних погибших религий и без сомнения вследствие иудейства, широко распространившегося по всей земле от Евфрата до моря. То же самое влияние, которое уже заметно в несторианстве (отвергавшем возможность Божества в образе человеческом), заметно и в отвержении всякого поклонения образу или изображению человека. Тут явны следы иyдейства, и легко объясняются предание о Льве Исаврийце, околдованном Жидами. Итак, эпоха иконоборства в Византии была собственно эпохой преобладания восточной стихии над эллинской, а торжество соборного учения (2-го никейского) – освобождением стихии эллинской. Бо́льшая часть церковных вопросов возникала от самих представителей церковного правления, от лиц духовных. Вопрос об иконах был поднят светскими лицами и властью. Духовные противники икон были все или почти все робкими орудиями императоров. Убеждение же и выгоды духовенства были противны иконоборческому движению.

Быть может, это – одна из причин, почему оно погибло без следа.

Но всякое новое движение мысли, стремящейся к возможному разрешению, так же как и всякое пробуждение духовных потребностей человека, обозначает скрытую силу жизни и даёт ей новое напряжение. Династия восточных иконоборцев на престоле византийском заслужила благодарность Империи, несмотря на распри и раздоры религиозные и пробуждённая ими энергия продолжала ещё проявляться несколько времени после их прекращения.

Такова разница между раздорами, проистекающими из какого бы то ни было движения мысли религиозной, нравственной или общественной и раздорами, возникающими из частных выгод и требований. Споры мелких итальянских династов или немецких князей губят Италию и Германию, английская и французская революции возвышают Англию и Францию¹⁰⁴podpis.

Тяжёл был труд Исаврийцев: халифат нагнетал на них в полном своём развитии. Им приходилось бороться со всеми силами, так сказать, с главой чудовища, которое одним ударом хвоста сокрушило Вестготов Испании и только что не сокрушило Франков меровингских, и они выдержали эту борьбу не без славы. Не раз побеждали они могучие ополчения и флоты Оммиадов, и когда эта династия стала клониться к упадку, знамёна византийские явились с торжеством на берегах Евфрата. Когда новая династия, Аббасиды, взошла на престол халифов с новыми силами и новым завоевательным стремлением, когда великие государи, которых имена заслужили бессмертие, Аль-Мансур, Гарун и Аль-Мамун окружили ислам блеском, которого не имели, может быть, и лучшие из Оммиадов, Византия оспаривала у них каждую область, каждый шаг земли и ставила неодолимые препоны их воинственному властолюбию. В свою очередь ослабли Аббасиды, и снова гроза византийского оружия загремела на берегах Евфрата, вырвала из рук мусульман часть давно покорённой Сирии и покорила горы Армении и иверское предгорье Кавказа. В этой славной борьбе более всех прославился второй из владык исаврийского дома, ревностнейший изо всех гонителей икон, человек свирепый и развратный, но государь, заслуживающий почётное место в истории, Константин Копроним. Его развратный нрав подал повод к сомнению о том, сочувствовал ли он действительно с учением религиозным, которое поддерживал, и не был ли он гонителем иконопоклонников и духовенства из одного властолюбия. Вопрос не разрешим. Очевидно, зависть власти светской против независимости церковной в смысле учения и против огромного влияния духовенства участвовала в гонениях Копронима и его преемников; очевидно, во всём движении иконоборства выражалось стремление императоров сделаться судьями церкви и занять место, принадлежавшее по праву императорам древнего Рима, поставив святыню государства выше святыни церкви; но, несмотря на политические побуждения, действовавшие в Копрониме, несмотря на грубое бесстыдство его разврата, нет ещё достаточных данных для обвинения его в совершенном равнодушии к вопросу церковного верования. Многосторонность души человеческой выражается в пороках, так же как и в добродетели, и часто ревностнейшие поборники или ревнители религиозных реформ предавались грубой чувственности, как будто уже удовлетворив всем требованиям христианства своей деятельностью на поприще догматики и церковного устройства. Таков, может быть, был и Копроним, человек сильный духом, волей и разумом, которому бы трудно было не иметь совершенно никакого сочувствия с вопросами, волновавшими Византийский мир. Как бы то ни было, Константин Копроним был, без сомнения, достойным преемником прежних великих государей, распространявших Империю и налагавших её железное иго народам иноплеменным. Его царствование было бесконечной борьбой, его походы – рядом побед. Пользуясь временным ослаблением Аравитян, он нанёс их власти тяжёлые удары в Азии и, возвратив Империи несколько областей, поставил на их границу, как воинственную стражу, верную Империи и впоследствии долго останавливавшую напор мусульман колонии из двухсот тысяч Славян, согласившихся на переселение из Европы в благодатные долины Сирии.

История говорит весьма мало об этой колонии. Погибла ли она в неравной борьбе или, утомлённая, возвратилась к своей европейской братии, трудно определить. Самая причина переселения (будто бы Копроним перевёл побеждённых, как пленных, в Азию) очевидно, вымышлена тщеславием Византийцев. Переселение было, бесспорно, следствием побед, одержанных императором; но оно не могло исполниться, и Копроним не мог предвидеть добра от него без согласия самих переселенцев, разделявших общее в то время движение придунайских Славян, которые искали себе новых привольных жилищ. Судьба этой славянской колонии в Азии представляет особенную важность. С нею, вероятно, связано религиозное движение, отозвавшееся впоследствии далеко в западном мире раздорами, войнами, ужасами первой инквизиции и ещё большими ужасами крестовых походов. Болгария, страна, из которой вышли Богомилы, родоначальники Патаренов, Катаров и Альбигойцев, была та самая страна, из которой Копроним выселил колонии в Азию. Границы Сирии, куда она была переселена, были областью, в которой долго гнездились Манихеи-Павликияне, воинственные враги Аравитян и непокорные слуги Империи. Не очевидно ли, что эти обстоятельства поясняют друг друга и что выселенцы славянские, завлечённые в манихейство своими сирийскими соседями, передали это учение своим европейским братьям или посредством миссионеров, или незаметным возвращением на свою родину прибалканскую, или во время обратного их переселения во Фракию при Василии. Таково самое вероятное объяснение начала секты богомильской или патаренской, легко связавшейся с остатками прежних Манихеев в Италии, долго первенствовавшей и, может быть, ещё не совсем исчезнувшей в боснийской области, и отзывающейся доныне в России в общине Духоборцев или в общинах, связанных с ними. (Не до́лжно забывать, что Манихеи, Патарены, Катары и др. называли себя по преимуществу людьми духовными, а это собственно значение слова Духоборцы).

Тем славнее были успехи или, по крайней мере, подвиги, императоров-иконоборцев и особенно Константина против могучих Аравитян, что в то же время на Империю напирали другие враги не менее сильные по числу своему и мужеству, но, к счастью, ещё не соединённые между собою тесными узами политического единства или единством мысли религиозной.

Переселение Болгар. Хазары

Авары, некогда двигатели и угнетатели славянского мира, погибли. Восставшие Славяне образовали отдельные самобытные общины на началах, которыми они жили с давних времён, на началах семьи, рода и родовой общины, подчинённой в иных местах одному начальнику, главе родовых общин, в других местах совершенно свободной и правимой родовым вечем. Но прилив с северо-востока ещё не прекращался: беспрестанно приходили оттуда новые колена, требующие новых жилищ и подвигающие старожилов далее на юг. Но и это движение не было стремлением народа завоевательного: оно было простым следствием неудержимого напора с востока, напора кочевых дикарей из внутренней Азии, следствием бурь поднятых Сян-бийцами и Гионг-ну, перемещением уйгурского союза и особенно расширением Китая при великих государях династии Тианг. Поднятые Аварцами и раздвинувшие свои пределы далеко на юг и отчасти на запад, Славяне стали успокаиваться. Новое сильное переселение взволновало их и потрясло Византию. Это было переселение Болгар, последнее из всех славянских переселений, последний прилив из Азии древнего восточно-иранского племени, теснимого и придавленного средне-азийскими ордами. Налёт Гуннов (северо-восточного приволжского казачества) освободил мир славянский от его германских насильников и отбросил их, как известно, далеко на запад, где они сокрушили римскую империю и образовали новую западную Европу. По совершении подвига исчезла сила, совершившая его: имя Гуннов пропало. Остатки племени, переменившего судьбу мира, удалились на восток в свою родину, в землю, неизвестную ни одному географу, Гунивар.

Очевидно, просто земля или союз Гуннов, также как и по индийским памятникам земля Гуннов есть Гуна-вара, от корня вера в смысле союз или варять (тоже, что латинское morari, варять, предварять и т. д.).

Родина Гуннов и их великий город Гунаб (о котором гремела такая слава у западных летописцев) являются под иными именами, взятыми уже от имени великой реки, которая от глубочайшей древности до нашего времени была главным торговым путём всего Севера, от Вогли или Волги. С её берегов продолжается к юго-западу тихое переселение (продолжение гуннских походов), и вскоре толпы Болгар собираются на Дунае, грозя Византии и её областям. Византийцы дали отпор, а вскоре воинственные Авары, превосходством своего чисто-дружинного устройства, подавили на время славянскую самобытность, по крайней мере, в отношении к жизни политической. Недолговечна была аварская держава. Отдельные общины славянские восставали против неё с большим или меньшим успехом и окончательно сокрушили её (ибо походы Карловингов были уже направлены на царство совершенно бессильное и утратившее даже свою военную значительность). Из первых восстаний против Аваров особенно замечательно восстание Болгар, поселившихся на юге от Дуная: оно показывает отношение славянских народов к Аварам, очевидно отношение союзников, местами угнетённых, но не подданных и не рабов; ибо Болгары вооружились не для свержения ига, а для утверждения за собой права быть старшими в союзе и назначать общего начальника всем союзникам, не исключая и Аваров. Попытка Болгар была неудачна, но она показывает уже силу их; побеждённые, они погибли или бежали в разные стороны; многие, спасшиеся на землю баварскую, тогда покорную Франкам, были приняты с притворным радушием и потом уничтожены вероломством Немцев¹⁰⁵.

Это восстание Болгар, о котором упоминают почти все историки, осталось до сих пор незамеченным исторической критикой, а между тем оно вполне разрешает спор, которому давно уже не следовало быть спором. Оно относится к началу VII века, следовательно, к такому скорому времени после первого переселения, что самому легковерному легковерию ещё нельзя предполагать перерождения народа; при этом оно представляет нам Болгар ещё не первенствующими в союзе и не грозными завоевателями, которых имя могло бы быть по ошибке перенесено на побеждённые или подчинённые народы. Итак, Болгары этого восстания суть и бесспорно Болгары, и бесспорно ещё не переродившиеся Болгары. Какая же была причина их гибели? «Баварцы, – говорят летописи, – принимая Болгар по языку, обычаям и наружности за Славян (а кажется, Баварцам трудно было не знать Славян, но тут подразумевается, за тех Славян, с которыми они издавна привыкли сражаться), представили королю франкскому опасность, которая могла последовать из поселения врагов на земле франкской, и испросили позволения их перерезать», что и было исполнено во вкусе сицилийском. Трудно поверить, чтобы критика, ещё сомневающаяся в славянстве Болгар, читала летописи; а ещё труднее поверить, чтобы при стольких доказательствах могла ещё так долго держаться упорная вера в слова, когда-то сказанные каким-то (положим и почётным) учёным. До́лжно ещё заметить, что при вторичном движении Болгар на юго-запад отделилось от них значительное ополчение под предводительством Азека (быть может слав. Язык) и двинулось в Италию, где оно мирно было принято, мирно поселилось и мирно исчезло, слившись в общей массе германо-романских туземцев. Похоже ли это на финно-турецкое племя? Где же следы этих Финно-Турков в северной Италии. Где язык или остатки языка? А следы славянского языка, жизни, народа, бесконечны, и всякому, кроме слепых, бросаются в глаза. Дело так ясно, что о нём почти совестно говорить.

Во время падения аварского владычества земли при Карпатах и Дунае, свободные от угнетателей и слабо охраненные империею византийскою, представляли легкую добычу Славянам, а усиление финно-турецкого племени на Приволжье пробуждало в них желание удалиться в страну менее подверженную нападениям с Востока. Уже в первых веках после христианства стихия средне-азийская (по свидетельству Китайцев) вошла значительною примесью в восточные общины Славян¹⁰⁶. Она дала особенный характер союзу Гуннов и особенную силу их военной деятельности. Со дня на день усиливалось влияние этой стихии вместе с приливом восточных орд. Коренное начало (славянское) слабело со дня на день и переходило мало-помалу на степень подчинённости. Уйгуры, с их разными разветвлениями, Онигурами (или Унигурами), Кутригурами и т. д., некогда полу-невольные союзники Гуннов, становились всё более и более владычествующим племенем, старые Гунны, приволжские (Болгары) – всё более и более народом порабощённым, порабощённым, может быть, без войны. Болгария не меняла своего имени, но она изменила всю свою внутреннюю жизнь. Турок царствовал и называл себя Болгаром, Славянин рабствовал и называл себя также Болгаром. Соседи, соплеменники рабов, не замечали своей угнетённой и без сомнения переродившейся братии, признавая собственно народом только народ правящий: но сами властители помнили своё завоевание и называли себя владыками Славян (Саклабов)¹⁰⁷. Таков вывод из показаний Нестора и Ибн-Фоцлана. Такова история Приволжья. Эта бесконечная страна, некогда главное торговое перепутье первых восточно-иранских поселенцев в их движении от Бактрии до берегов океана и галльской Вендии, потом вырванная из их рук западно-иранскими Кельто-Кимврами, потом затопленная кочевой ордой северо-восточных пришельцев, финно-турецких Сколотов (мнимых Скифов), потом захваченная средне-иранскими Алан-Азами (Сарматами), потом вырванная снова из власти сарматской новым наплывом восточно-иранских Гунно-Славян, перешла окончательно около конца седьмого века по P.X. во власть финно-турецких Уйгуров и народов им соплеменных, и только уже после многих веков, после многих бурь, после утраты всех следов славянства, возвратилась во владение великой русо-славянской семьи. Но в седьмом столетии ещё не совсем погибла самостоятельность славянских Болгар на Волге: они составляли отдельное государство, которого широкие пределы обнимали бо́льшую часть юго-восточной России. Только средняя часть волжского течения около камского устья подпала под власть Уйгуров; но напор и насилия иноземцев уже становились нестерпимыми, и власть эта, распространяясь далеко на север, северо-запад и северо-восток, подавляя старожилов Финнов и отчасти Славян, давала всей области между средней Волгой, уральским хребтом и лесами, окружающими источники Двины имя земли уйгурской, Угрии, по-славянски Югры. Но под этим общим именем сохранились стародавние, частные имена Болгарии славянской, финской Перми или Биармии и другие, столько же древние, но менее известные.

Пространство области югрской, по большей части покрытой лесами и болотами и весьма мало перехваченной горами, явно показывает, что её название происходит от Уйгуров завоевателей, а не от славянского корня, Угорской земли.