Мадьяры

Ложное мнение историков происходит от многих причин. Германские писатели охотно преувеличивают силу венгерских полчищ, чтобы скрыть слабость и стыд германского мира, так долго страдавшего от них. Славянские писатели находят менее стыда во внешних причинах падения, чем во внутренних; и те и другие охотно останавливаются на вещественной стороне истории и не чувствуют всей важности её духовной стороны. Для историка беспристрастного и понимающего логический ход мысленного развития ясно, что держава славянская, восстающая на самой границе огромного германо-романского мира, должна была ему подчиниться в вещественном и политическом отношении, если она не умела сохранить полной духовной свободы. Проповедь христианская проникла в Моравию с двух сторон почти в одно время; с латинского Запада и византийского Востока; но значение учения являлось в двух различных видах. Западная проповедь была иерархическая и отчасти политическая, восточная была народная и духовная. Запад требовал покорности своим властям и своим началам; он был поработителем и взамен не понимаемого христианства и обещаемых благ загробных налагал вещественное иго на новообращаемые племена Славян. Восток приносил свет духовный, понимание веры и мысленную свободу, не требуя от новообращённых ничего, кроме их собственного улучшения. Таков явный вывод изо всей деятельности великих тружеников христианства, Кирилла и Мефодия, когда её сравниваем с деятельностью германских проповедников, и изо всего спора Мефодия и учеников его с высшим духовенством германским. Очевидно, народ был почти весь на стороне византийских учителей, и победа должна была остаться за ними. Римский двор предупредил опасность. Преемники Николая, не успевшего кончить дело, приняли народно-славянскую проповедь, церковно-славянский язык и самостоятельность славянских епархий под своё покровительство или по хитрому расчёту, предпочитающему уступку совершенному разрыву, или с намерением не допустить излишнего усиления германского духовенства, которого покорность была не совсем ещё верна, или может быть по началам и побуждениям, более возвышенным и христианским: ибо в самом Риме не успел ещё развиться папизм в смысле определённой и вполне сознательной системы. (Его логическое развитие было впереди.) Но при всей склонности народа, отчасти и самых правителей, к учению византийскому и к его народным формам, очевидно, и латинская проповедь была не без последователей. Границы языческого мира давно уже не могли сохранять неприкосновенность язычества: христианство проникло с Запада в область славянскую гораздо прежде того времени, к которому свидетельства письменные относят начало обращения. Люди, уже обращённые проповедью западной, и дети их оставались верными направлению, ими принятому. С другой стороны, высшие и богатейшие семьи и роды, в которых уже таились зародыши аристократии, склонялись по бессознательному влечению к аристократическому направлению папизма. Западная церковь в противоположность духовному и народному учению Востока являлась в сопровождении целого политического устройства, соблазнительного для многих и временно, может быть, почти необходимая для всех; наконец, сношения с Западом были постояннее и чаще; общение житейское влекло за собой и учение духовное, тем более, что самая Церковь восточная не вполне ещё сознавала отпадение Запада. Таким образом, даже в великой Моравии Церковь латинская была весьма сильна, несмотря на решительный перевес византийской. Ещё сильнее было начало латинское в западной половине царства святополкова, в Чехии, управляемой древним родом Премысловичей и присоединённой к Моравии незадолго до нашествия Уйгуров; а начало латинское в церкви везде сопровождалось латино-германским началом в жизни, началом враждебным жизни славянской и убийственным для неё: ибо (как уже сказано) всякая вера обнимает весь дух человека и общества, а не ограничивается какой-нибудь долею мысленной области в лице или народе.

Великая Моравия была разъединена внутри себя. Её внешняя деятельность вследствие исторических отношений прежней эпохи была обращена на запад; она не умела и не думала искать опоры и родной почвы на Востоке, а опора на Западе была ничтожна, почва ненадёжна и даже враждебна.

Этому положению служит исключением, почти единственным, завоевание прикарпатского Галича, которого пределы очень неопределённы, и некоторое расширение на юго-восток в равнинах полупустынной Паннонии (теперешней Венгрии).

Держава не могла быть долговечной.

Действительно, она не простояла и столетие. Основатель её, Моймир, является в первой четверти IX века; последний её владыкой, Моймир же, исчезает из истории вместе со своим царством около 907 года. Не слабая орда Уйгуров-Мадьяр разрушила Моравию. Призванная на помощь императором Арнульфом против грозы святополкова оружия, немного послужила она своему неосторожному союзнику, претерпела сама несколько поражений и была бы снова принуждена или удалиться в восточные пустыни, или ограничиться весьма небольшой областью около Дуная и Карпат, когда умер Святополк. Царство, не имевшее внутренней жизни, держалось только духом великого владыки. После него возник раздор семейный. Чехия отделилась под начальством двух Премысловичей, чтобы начать многовековую страдальческую борьбу против ига чуждых начал духовных и вещественных, без надежды на победу и без возможности победы, но не без славы (ибо ей суждено было произвести Гуса, Жижку и Подибрада). Тогда уже Уйгуры-Мадьяры захватили почти без сопротивления всю прекрасную страну при Дунае и Тиссе, окрепли новым приливом родственных племён, поразили ополчение слабой Германии и стёрли царство моравское с лица земли.

Слабость Моравии явна и доказана самым её падением; но в ней, может быть, заключалась истинная опасность для Германии. Если бы, успокоенная на время владыками сильными и разумными и продолжая святой труд солунских апостолов (Кирилла и Мефодия), она пронесла проповедь свободного христианства и церкви народной (разумеется, связанной с великой церковью Востока) на север по берегам Лабы и Одера до балтийского поморья, она могла бы возрасти в державу великую, самобытную и грозную для западного мира. По-видимому, это было возможно, хотя духовное двуначалие нелегко побеждается. Как бы то ни было, с падением Моравии опасность миновалась, и Венгры, заступившие место Моравцев, могли быть, и действительно были, бедствием временным, требовавшим отпора и, следовательно, скреплявшим Германию, но не истинной опасностью для неё.

В общем обзоре всемирной истории Венгры почти не занимают, да и не заслуживают места. Их значение чисто вещественное не представляет ни развития, ни даже зародыша какого-нибудь духовного начала. Составляя часть христианского мира, они не стали ни в каком отношении выше своих средне-азийских земляков – Турок, с которыми им предопределено было впоследствии выдерживать долгую и неравную борьбу. Действие отрицательное на судьбу славянских народов: таково, по-видимому, единственное призвание венгерского племени, единственной средне-азийской стихии, врезавшейся глубоко в сердце индоевропейских племён. Впрочем, более внимательное и беспристрастное изучение этого вопроса приводит к иному заключению. Венгерцы, т. е. коренные Мадьяры, очевидно, в продолжение всей своей истории действовали далеко не одними собственными силами. Половина их ополчений состояла из Славян; многие из их лучших полководцев были славянской крови. Из этого видно, что Венгерцы, поработители и враги Славян, имели отчасти значение первых, грозных Аваров; они отчасти сосредотачивали славянскую силу. То же самое должно сказать и о соседях, временных завоевателях Венгрии, оттоманских Турках.

Известно, что с самого усиления Турок в Европе гораздо более половины их правителей и военачальников (исключая царствующий род) и именно самые победоносные и прославленные, были Славяне по происхождению. Любопытна эта борьба окованных Славян друг против друга. Вспомним Соколия и Цриния.

Итак, нашествие средне-азийцев, несмотря на все несказанные ужасы, сопровождающие его, несмотря на многовековые бедствия, которым оно подвергло Славян, было не совсем для них бесполезно. Можно даже сказать более. Царство велико-моравское не могло устоять долго вследствие своей внутренней духовной разъединённости. Германия должна была окрепнуть и возвыситься. Грубая вещественная сила Мадьяра спасла часть Славян от германизации, так же как грубая, сила Турка, уничтожив Бизанью, спасла другую часть Славян от эллинизации. Сокровище духовное, возможность самобытной духовной жизни, куплено вещественным страданием.

Очевидно, в наше время сербо-хорватская область и даже Словаки и Русины венгерские здоровее и цельнее области чехо-моравской, и не будь случайной охраны мадьярской, при-дунайские, отчасти прикарпатские и иллирийские Славяне подпали бы, вероятно, власти германской и без сомнения подпали бы соблазну германского и германо-романского духовного начала.

Венгры или Угры, между которыми первое место занимало племя мадьярское, без сомнения выходцы средне-азийской горной твердыни. Происхождение это доказывается их языком и засвидетельствовано их именем. Финские и турецкие начала, найденные в их наречии учёными исследователями, относят их ясно к переселению финно-турецких племён, известных в истории под именем Уйгуров (китайские Уейо или Чешу). Имя это сохранилось у Венгров в чистоте и сделалось их собственным, хотя оно принадлежало той системе или союзу народов, которого они составляли весьма незначительную часть. Место их исхода было в северной России, в земле, которая издавна была известна под названием Угрии, или Югрии, или Югры. По ближайшему указанию свидетелей, едва ли опровержимых, это место называлось землёй суздальской. Прозвание главного племени венгерского – Маджаров – сохранилось и до сих пор во множестве урочищ и деревень низовой стороны, где большие и малые Маджары и Маджаровки и т. п. встречаются весьма часто и где Мещера сохранила свою самобытность и племенное имя. Отношение их к другим племенам того же края было различно. К ним примыкали колена финские древнего переселения, народы тихие и не воинственные, хотя не лишённые мужества, как известно из истории Финляндии, дававшей лучшие полки великому Густаву Адольфу и до сих пор отличающейся искусством и бесстрастием своих стрелков, так же как и из борьбы Черемисов (выходцев из Мери) и Мордвы с разлитием русской силы при Иоанне IV и его преемниках.

Некоторые колена тех же Финнов, древней отрасли (т. е. ранее оторвавшейся от общего финно-турецкого корня) были даже не чужды промыслу войны наступательной. Финны пиратствовали на Балтике²⁰³podpis, и приуральцы делали разбойничьи набеги на соседей. Впрочем, это исключения, объясняемые обстоятельствами и, вероятно, законом возмездия.

Кроме Финнов чистых, к Уграм на севере примыкали другие ещё более им родственные колена финно-турецкие (уйгурского переселения), далеко проникнувшие по Приволжью. Главное из них было уйгурское племя, властвовавшее в то время в земле древних славянских Болгар и принявшее своё имя, и, вероятно торговое направление от покорённого народа. Тут же были ещё и остатки старого приречного населения славянского, остатки старого гуннского казачества, уже перемешанные с уйгурскими пришельцами и подчинённые им, но не утратившие ещё вполне своего отдельного существования.

Таков смысл китайских свидетельств о преобладании диких Као-тзе и Туколо²⁰⁴ в области оседлых народов на далёком северо-западе и ещё яснейшее их свидетельство о том, что земля Веннами (Вендов-Славян), некогда подчинённая Алан-ми (Сарматам, Азо-Аланам), подпала власти Чешу (Уйгуров). Нет сомнения, что стихия славянская уже была весьма слаба и несвободна в Приволжье; но она не совсем ещё исчезла. Царь болгарский назывался ещё царём славянским (Саклабов). Недалеко от Болгар ещё был (кажется, по свидетельству Ибн-Фоцлана)²⁰⁵podpis город Руссов (анто-славянский) Хунай следовательно, в том же месте, где немецкие летописцы ставят город Хунаб, описанный ими в виде целой ограждённой страны; наконец, когда Русь рюриковская мало-помалу начинает расширяться на северо-восток, она берёт силой города, которых основание нельзя приписать северным Финнам, никогда не бывшим градостроителями. К таким городам до́лжно приписать Кострому. Её местность не входила в пределы первой языческой Руси, рюриковской. Приписать же её построение Руси христианской нельзя потому, что самое имя её принадлежит язычеству, что видно из народных песен, славящих вместе Кострому и Ярила, богов языческих. Старые торговые места, основанные северо-восточными Славянами, были захвачены впоследствии государством славяно-русским и введены в его состав, иные с сохранением, другие, кажется с переменой прежнего имени.

Отношения Угров-Маджаров (или Мадьяров) к соседям были, вероятно, не совсем дружелюбны. Это можно заключить из характера самого народа и из стремления других уйгурских племён (например, Болгар) к распространению своей области. Мадьяры были выдвинуты из своего северного становища, земли суздальской, или из земли, лежащей на северо-востоке от неё.

Сомнения о том, было ли уже тогда имя Суздаль и земля суздальская, довольно нелепы в наше время, хотя они могли иметь свою разумность в первую эпоху исторической критики. Конечно, в наших летописях Суздаль является гораздо позднее Ростова; но он является как древний самостоятельный город, а не как пригород, на правах равенства, если не старшинства с Ростовом. Позднейшее его появление объясняется легко или тем, что он отчасти утратил свою значительность, или ещё вероятнее тем, что он вошёл в систему рюриковской Руси после Ростова. Имя его носит на себе характер древних имён без ясной этимологии; летописи же венгерские²⁰⁶podpis, хотя и весьма недостоверные, но всё-таки основанные на преданиях народных, не имели никакой причины выдумать неизвестную землю суздальскую, если бы имя этой земли не сохранялось в народной памяти. Это имя действительно же было известно на Западе не одним Мадьярам. Сказания Скандинавов (весьма важные в отношении древнего Севера) называют Аттилу (Этцеля) царём суздальским (Сузатль по Вилькина-Саге). Критика, сбитая с толку упрямой и детской верой в уйгурство Гуннов, не заметила этого обстоятельства, как и многих других (например, того, что Гунны не алтайские Гионг-ну, а при-аральские Унао китайских летописей и географов, Гуна Индейцев). Древние народы или народы, принявшие своё знание от старожилов, часто не знают новых прославленных имён, а помнят старые, забытые или почти забытые имена. Так булгарская торговля не передала Арабам имени Новгорода, а дала им на удивление критиков имя Алдоги (Ладоги, старой Ладоги, вероятно, матери новой Ладоги, нового города, хотя и этот Новый Город уже известен Иорнанду под именем Новего и древнейшим песням Скандинавов под именем Неотун, родины бога – Ниордра). Так и летопись мадьярская не знает ни Ростова, ни Владимира, а знает древнейшее имя Суздаля.

Из земли суздальской двинулись Венгры на юг; и часть их бродячей дружины, перейдя Днепр, проникла через земли Полян и юго-восточные области нынешней России, взяла с боя привольные пастбища при Карпатах до Дуная. Другая часть, многочисленнейшая, спустилась на берега Дона и начала кочевать между ним и Волгой в состоянии полусвободном, полузависимом от Казар. К ней примкнули, по обычаю средне-азийскому, другие слабейшие орды или родовые дружины, отделившиеся от более сильных племён или союзов вследствие междоусобия или из желания найти лучшее кочевье.

Так, например, от Казаров пристала к Мадьярам часть Кабаров²⁰⁷, которых имя, вероятно, дало начало имени кавказской Кабарды.

Земля, временно занятая Мадьярами на восток от Дона, называлась Лебедия, разумеется, не от какого-то мадьярского князька Лебеда, гостившего в ней несколько лет (как рассказывают мадьярские писатели), а от местных причин, не совсем доступных критике. В имени города Лебедяни на берегу Дона слышится отзыв старого областного названия; самое же название, по созвучию напоминающее и Лыбедь и Лебедь (любимый предмет русских песен) и множество славянских слов и имен, принадлежит без сомнения древнейшей эпохе, когда славянские племена были ещё полными хозяевами междуречья Волги и Дона.

Вероятнейшее начало имени Лебедия заключается в слове Белый (из которого слово Беледь, по перестановке букв лебедь, как ладонь от долонь, бакалдина от колдобина и другие). В продолжение многих веков Приволжье и земли, лежащие между Волгой и Доном, были населены народами, носившими прозвище великих или белых. Таковы Саки, Гунны, Болгары древнейшие. Их отделения, переселявшиеся на юго-запад, принимали часто прозвище малых или чёрных, оставляя своей родине славу силы, блеска (белизны). Так в самой Руси имя Бело-России тождественно с именем Великой Руси в противоположность Мало-России. Многовековое прозвище сделалось принадлежностью области белой по преимуществу (Беляди или Лебяди).

Недолго кочевали Мадьяры в придонской Лебядии. По стопам их, или вероятнее по Заволжью и вдоль скатов Урала, двигалась с севера другая, ещё более дикая кочевая дружина – Печенеги.

Происхождение этого народа, вероятно, разносоставного, составляет неразгаданную загадку, для разрешения которой не осталось никаких данных. Конечно, совершенная гибель его уничтожает важность его исторической деятельности, и отсутствие всяких следов доказывает, может быть, рыхлость состава, в котором не было ничего цельного и органического. Но нет сомнения и в том, что уяснение вопросов об этих мелких дружинах, временно прогремевших по восточной Европе, было бы не бесполезно для полнейшего понятия о других сильнейших и уцелевших дружинах и народах. Признание единства между Канками²⁰⁸podpis (Тюрко-Уйгурами) и Печенегами не основано ни на чём и не стоит возражения; движение же Печенегов (иначе Бессов или Вессов) по следам Мадьяров наводит на мысль, что оно было одним из явлений, сопровождавших переселение дружин или союзов народных из северной Угры на Юг. На севере же находим мы и имя сильного финского племени Веси, совершенно соответствующее главной дружине Печенегов (Бесси или Весси), и многие созвучия самому названию Печенегов (Печора, Печенга и др.). Быть может, в позднейших заволжских Бессерменах сохранялось прежнее имя Бессермаа, которому Славяне прибавили только окончание не (Турки – Турчане, Немцы – Немчины и т. д.). Одичание чисто финской стихии Веси в продолжительном и боевом кочевании, при смешении с другими финно-турецкими ордами, не представляет ничего невероятного.

Не выдержали Мадьяры удара Печенегов: разбитые наголову, они бежали на юг к берегам Чёрного моря и кочевали несколько времени по степям при-днестровским, признавая над собой власть Казаров²⁰⁹ (как видно из свидетельства их собственных летописцев). Печенеги, которым грозили другие восточные орды, следовали за ними по пятам. Прорезав с запада область казарскую и заняв низовье Днепра, они отделили Мадьяр от казарского центра и откинули их далее на запад в нынешнюю Молдавию. Несколько лет удаляющиеся Угры вели неравную борьбу с соседями: Болгарами, Печенегами, Сербами и даже Византийцами то находясь с ними во временных союзах, то в жестокой и нещадной войне, то делая набеги на их земли, то терпя жестокие наказания в своей собственной, особенно от Болгар и Печенегов. Теснимые с востока и юга, отбитые с запада силой царства велико-моравского, они казались определёнными на погибель, несмотря на приглашения и союз императора Арнульфа, когда умер Святополк. Междоусобия возгорелись в Моравии, оплот был прорван, и вся теперешняя Венгрия сделалась в конце IX века и начале Х добычей мадьярских дикарей.

Первый их налёт был ужасен, и едва ли какой-нибудь народ превосходил их в свирепости, за исключением Аваров и Печенегов. Славяне и Румуны (Волохи), жители роскошных равнин древней Паннонии, погибли или бежали, кто в лесистые горы, кто в непроходимые болота. Широко и привольно расположился кочующий Мадьяр на неистощимом богатстве пажитных долин и гладких, травянистых степей.

Это нашествие Мадьяр на славянскую землю представляет в малом виде повторение того, что происходило в огромных размерах слишком за 20 веков по всей средней Европе, когда Кельто-Кимрийцы и Германцы выдвинули отовсюду вендо-славянские семьи и откинули их или в альпийские горы и пиринейские предгорья или в приморские болота на берегах Балтики и на устьях Луары и Рейна. Замена старых славянских имён большей части городков и урочищ именами уйгурского наречия, несмотря на близость славянских поселений и на остатки народа, поступившего в рабство или тяжёлое вассальство, объясняет полное исчезновение древне-славянских названий в Приволжье и в степях восточной России, где гибель старожилов была гораздо полнее и совершеннее. Отрицательные доказательства, взятые из этого обстоятельства, на которых так спокойно и самодовольно отдыхает старая критика, только слегка встревоженная глубокомысленной догадкой Венелина, не значат ничего перед сравнением группировки народных и племенных имён и перед беспристрастным изучением движения этих групп.

Ужасы, сопровождавшие первое нашествие уйгурское, прекратились не вдруг и даже не скоро; страдания Славян и Волохов были довольно продолжительны; борьба и сожительство с дикарями дали характер дикости народам уже полуобразованным и склонным к жизни мирной и кроткой. Но время совершило свою умирительную работу. Венгры обратили свою жадность и воинственное корыстолюбие на запад. Победители саморушившейся Моравии, союзники неосторожной Германии стали её наказывать за безрассудное приглашение. Весь юг, вся средняя полоса и даже часть северной Германии запылали и были залиты кровью. Северная Италия, берега Рейна, даже южная Франция страдали от неожиданных и непостижимо быстрых набегов. Удалые толпы наездников уйгурских, недавно выгнанных из Приволжья, разбойничали на Роне и даже в пиринейских долинах. Западная Европа дрожала и молилась. Германия молилась и откупалась богатой данью.

Необыкновенные и едва вероятные успехи Мадьяр, слабость отпора, оказанного им почти во всей западной Европе, общий страх, постоянная безнаказанность набегов, несмотря на то, что они совершались во всякое время года и в странах весьма неудобных для движения конницы, всё указывает на ничтожность тогдашних государств европейских, на слабость и рыхлость их состава и на обманчивость той части городков и урочищ именами уйгурского наречия, несмотря на близость славянских поселений и на остатки народа, поступившего в рабство или тяжёлое вассальство, объясняет полное исчезновение древне-славянских названий в Приволжье и в степях восточной России, где гибель старожилов была гораздо полнее и совершеннее. Отрицательные доказательства, взятые из этого обстоятельства, на которых так спокойно и самодовольно отдыхает старая критика, только слегка встревоженная глубокомысленной догадкой Венелина, не значат ничего перед сравнением группировки народных и племенных имён и перед беспристрастным изучением движения этих групп.

В противоположность этой хвастливой лжи можно поставить то гордое пренебрежение, с которым говорят писатели всех народов (не исключая и русских) о первой эпохе земли русской и о средних временах Византии. Очевидно, что Половцы, победители Печенегов, прогнавших Венгров из придонской степи, были, как народ или как союз народов, несравненно сильнее Мадьяр. Русь у них была под боком, открыта со всех сторон их набегам, не защищена от них никакими естественными или искусственными преградами, и за всем тем отпор они встречали постоянный, почти всегда счастливый, и сами почти погибли, когда Мономах и его могущественный сын пронесли грозу своего оружия в заволжские степи до Каспия и Урала. Что же касается до Византии, отстоявшейся от врагов истинно могучих, от всего напора северных племён и от восторженной силы Аравии, то её крепость кажется едва понятной в сравнении с слабостью германских держав западной Европы, дрожавших перед налётом немногочисленных венгерских удальцов.

Победы Венгров и победы их предшественников Норманнов взаимно объясняют друг друга. И те и другие служат объяснением ещё раннейших завоеваний Аравитян в Испании и по берегам Средиземного моря. Все вместе указывают разумному читателю на мелочность начал, управлявших западной Европой, и явлений, которые составляют её историю от падения римской империи до полного развития папской и императорской власти. Нет сомнения, что не все нашествия Мадьяр были одинаково ничтожны. Толпы, налетавшие на северную Италию, на берега Рейна и на Францию, были, конечно, весьма малочисленны и обязаны своим успехом только слабому сопротивлению туземцев; но Венгрия могла бросать и бросала ополчения довольно сильные в страны, сопредельные с ней, и хотя стотысячное войско, уничтоженное на Лехе великим Оттоном, было явлением необычайным, за которым последовало временное бессилие, хотя многочисленный дружины, поражённые Птицеловом при Мерзебурге, были уже исключением из общих правил, – нельзя, однако же, не признать, что Мадьяры являлись не раз в Германию не шайками, а целыми, довольно значительными ордами. Усиление Мадьяр в короткое время и в земле, куда они вошли врагами и разорителями, показывает справедливость правила выше изложенного нами, что часто ничтожная дружина, бегущая перед другой ничтожной дружиной (как Венгры пред Печенегами) развивает мгновенно неожиданные силы в своих новых осёдлостях. Причины этого явления были уже изложены. В первой же истории Венгрии нельзя не признать, что так называемые ополчения мадьярские, нападавшие на среднюю и западную Европу, были составлены из разнородных стихий, из которых бо́льшая часть нисколько не принадлежала племени мадьярскому. Развалины царства велико-моравского, Румуны и в особенности Славяне составляли в войске Мадьярском едва ли не бо́льшую численную половину, точно так же как те же самые стихии составляли главную часть силы аварской в прежние века. Быть может, этому преобладанию народности славянской до́лжно приписать обстоятельство, весьма ясно выступающее из рассказов летописцев и пропущенное без внимания историками, именно то, что ближайшие соседи Венгров, Славяне богемские, за-карпатские, днестровские и дунайские находились по большей части с Мадьярами в обычных отношениях соседства того времени, иногда в дружбе, иногда во вражде, но никогда не были подвержены постоянным набегам, как области германские.

Только тот, кто понимает историю Венгрии, как истории земли без народности, может понять происшествия нашего времени и смысл так называемой венгерской революции. Она была не что иное, как безрассудная попытка утвердить первенство и правительственную власть за народностью мадьярской, и эту попытку начали не усатые потомки Арпада, а близорукая политика и слепая ненависть к Славянам немецкого министра, долго пользовавшегося незаслуженной славой и оправдавшего весьма заслуженным падением святыню нравственных законов в истории.

Падение велико-моравского царства было, как уже сказано, обусловлено внутренним его раздвоением, раздвоением, в строго-религиозном отношении (ибо оно столько же принадлежало восточной, сколько и западной церкви) и раздвоением в отношении политическом (ибо в нём боролись начала аристократизма, или лучше сказать, дружинности германской, шедшие, как зараза, вслед за духовенством римским, и начала чисто славянской общины). Государство не могло устоять. Соблазн западного мира был слишком силён и слишком близок: чистая духовная идея и кроткая сила общины (идея также религиозная) не могла восторжествовать над ним. Цельность была невозможна, и Велико-Моравии не могло быть суждено представительницей восточно-славянского мира. Но в ней заключались духовные силы и отчасти возможность пробудить духовные силы Славян от Карпат до Балтики; следовательно, Германии могла предстоять опасная борьба, что и доказало в последующем времени могущество Польши, которой внутренняя жизнь была ещё менее стройна и менее согласна с характером славянским, чем жизнь самой Велико-Моравии. Случайные победители её, Мадьяры, исполнили надежду Арнульфа; они были бичом тяжёлым для Германии, но бичом кратковременным, а их успех спас её от борьбы, вероятно ещё более тяжкой и без сомнения гораздо более многолетней.