Земли Славянские. Принятие христианства Польшей

Бесспорно, важнейшей след союзной деятельности двух начальников западного мира остался в истории племени славянского. По всей западной украйне славянских народов в IX и X веках происходило двоякое брожение: брожение мысли религиозной, недовольной своею верой и стремящейся к Христианству, и брожение мысли политической, стремящейся к образованию могучих государственных центров. И то и другое движение проявилось в равной силе у Славян восточных, и причины этого нового явления потребуют полнейшего объяснения в своём месте; но теперь следует заметить, что на западной украйне встречались две формы Христианства – римская и восточная, почти в равной силе. На юге, от влияния Болгар, принявших просвещение духовное от Византии, восточная форма получила сперва несомненный перевес. Так значительнейшая часть велико-моравской державы, теперешняя Венгрия и самая Моравия примыкали если не исключительно, то, по крайней мере, преимущественно к восточным патриархам. Далее на запад, в Чехию, несмотря на вражду к беспокойным соседям, Немцам, влияние римского мира было, сильнее. Соблазн сравнительно большего просвещения склонял Чехов к подражанию Германцам.

Это можно угадать a priori и видеть из суда Любуши, где Хрудош уже просит германского маиоратства.

Религиозная мысль и религиозная проповедь получали направление романо-германское; жизнь получала направление, сообразное с религией, ибо она никогда не может от неё отделяться. Далее на север жестокая борьба с воинственными грабителями Саксами удерживала Славян от Христианства и ожесточала их идолопоклонство. Ляхи, более отдалённые от неприятеля и, следовательно, не ожесточённые против него, находились по торговым связям в некоторой зависимости от Германии и получали постоянный прилив стихии немецкой через всю западную и юго-западную границу, особенно через чешскую грань, до того неопределённую, что она обратилась в поговорку: между Чехи и Ляхи, чтобы сказать неизвестно где.

Они приняли Христианство почти исключительно в его римской форме. Первый из великих польских державцев, достойный памяти по блеску своих подвигов и по обширности замыслов, Болеслав Храбрый вступил в полную зависимость от западного мира. Ревностно распространял он веру христианскую не без насилия и в то же время, судя по русским источникам, крайне был неблагосклонен к учению восточному. Задумав сделать ничтожную ещё Польшу могучей державой, в чём он и успел, он просил для будущего своего величия позволения от императора германского и благословения от папы. И то и другое получил он. Впоследствии окрепнув, он боролся с Империей и почти всегда счастливо, наводил страх и трепет на всю Германию, опустошал её поля, тысячами уводил в плен её жителей и лучших воинов, стремился сознательно к созданию великой славянской державы, но клеймо, однажды положенное на Польшу признанием прав императора и папы, просьбой о титуле и венце королевском, просьбой о позволении воевать и завоёвывать северных идолопоклонников Славян и вступлением в вассальство уже не изглаживалось и не могло изгладиться. Нравственная подчинённость и несамостоятельность, так сказать, нравственное неполноправие народа и государства были допущены и признаны навсегда. Польша принадлежала Западу во всём своём будущем развитии, и достижение самобытной славянской нормы делалось невозможным. Борьба двух стихий должна была со временем сгубить Польшу так же, как она сгубила Великую Моравию.

Одни только поверхностные наблюдатели могут смотреть с пренебрежением на эти, по-видимому, мелкие явления в жизни народов, каковы просьба о признании титула или временное вступление в вассальские отношения, или принятие звания или прозвища (которое встречается так часто в отношениях средне-азийских народов к Китаю). Покорность перед силой есть дело чисто временное, хотя и то не пропадает без следа. Покорность перед правом свободно признанным оставляет следы неизгладимые: она вводит народ в систему другого народа, как вечно подчинённую планету; она порабощает мысль и душу народную. Нравственные причины в мире историческом то же, что невесомые силы в мире физическом: они ничего для слепца науки и почти всё для её разумного созерцателя.

Это дело подчинения Польши романо-германскому миру, без сомнения обусловленное причинами внутренними и, может быть, неотвратимыми, всё-таки принадлежит, по крайней мере, в отношении к его ясному и определительному выражению, союзной деятельности императора и папы, Оттона III и Сильвестра II.