К Казанскому архиепископу Григорию⁶⁰⁰. Февраль 1852 г.

Ваше высокопреосвященство, милостивый архипастырь!

С полной надеждой обращаюсь к вашему высокопреосвященству, и как ни странно такое обращение человека, который не имеет никаких личных прав на ваше внимание, я убеждён, что вы благодушно примите просьбу мою; ибо я действую по обязанности, от которой не могу и не смею уклониться.

Вашему высокопреосвященству известно движение мысли в Англиканском исповедании и как мало-помалу сердца, неудовлетворённые отвлечённостью Протестантства и умы, оскорблённые вещественностью Латинства, стали обращаться к Восточной церкви. Главным двигателем был Пальмер, вице-президент Коллегиума св. Марии Магдалины в Оксфорде. Тому лет семь, случайные обстоятельства⁶⁰¹ ввели меня в переписку с ним и, разумеется, предметом её были те вопросы, которые составляли исключительное его занятие. Он сообщал мне свои сомнения, недоумения и возражения против учения и обрядов Церкви. Я объяснял ему, что мог и как умел, с желанием искренним добра и с искреннею любовью к человеку прямодушному и ревностному в деле веры. Был ли я Пальмеру полезен, сказать не могу; но знаю, что он мне был благодарен за доброе намерение и охотно продолжал переписку. В 1847 году познакомился я с ним лично в Оксфорде, и дружеские отношения наши стали ещё теснее. В бытность мою в Англии, понял я всю важность этого человека. Я узнал от его же товарищей в Оксфорде и от учителей богословия и других членов Кембриджского университета, что его несколько лет считали как бы сумасшедшим именно за его постоянное стремление к Православию; но что неутомимая ревность, разумная деятельность и жизнь, посвящённая единственно служению истине и Богу, победили все предубеждения и внушили всем глубокое к нему почтение, а многим сердечное сочувствие. От души радовался я такому успеху. Но сам Пальмер жаловался на равнодушие своих соотечественников и особенно высшего духовенства; жаловался он отчасти и на православных, но с крайним смирением, говоря, что в смысле Православия он человек ещё совершенно новый и, может быть, принимает за равнодушие необходимую осмотрительность и осторожность церкви, совершенно чуждой всякому честолюбию или властолюбию.

В последующие годы переписка наша продолжалась. Превосходная книга Церникава, другие произведения наших духовных писателей и собственные исследования разрешили все сомнения Пальмера: он принял учение Православной церкви во всей его полноте. Но этим не могла довольствоваться его ревность. Истину, которую ему Бог дал узнать, должен он был сообщить своим соотечественникам. Он обратился сперва к епископам в Англии и был встречен с отталкивающей холодностью; потом к Англиканским епископам в Шотландии и к их синодам. Синоды приняли его записку об исхождении Духа Святого и о таинствах с одобрением, но не приступили ни к какому решению и отложили дело Божие в сторону: у них были другие дела. Огорчённый Пальмер решился оставить отечество и искать на Востоке пристанища и покоя душевного.

Но не так было угодно Богу. В то самое время, как Пальмер уже собрался выехать из Англии, стали созревать плоды его ревностных трудов. Сердечное сочувствие, которое он уже успел внушить многим достойным людям, обратилось в полное согласие мысли, и немногочисленная, но сильная своим нравственным достоинством паства была готова вступить в общение Православной церкви. Я слышал (и отчасти из писем Пальмера предполагаю, что это правда), что он и его друзья обращались с прошением по сему предмету в Святейший Синод; но, может быть, вследствие какой-нибудь ошибки, со своей стороны, никакого удовлетворительного ответа не получили. Пальмер поехал в Афины, занялся трудами по предметам богословским и историческим и обратился в то же время к патриарxy Константинопольскому с прошением о принятии его в недра Православной церкви. Патриарх отказал в прошении, требуя от него крещения, как от обливанца, основываясь на обычае Греческой церкви, следующей в этом деле положениям (если не ошибаюсь) поместного Карфагенского собора. Пальмер подал новое прошение, в котором излагал, что, согласно с постановлениями Русской церкви, отменившей, по Богом данной ей свободе, обряд перекрещения для обливанцев, он просит быть принятым без нового крещения не вследствие какого-нибудь упорства или желания сохранить какие-нибудь обряды или положения общины, впавшей в раскол, но потому, что согласившись принять снова крещение, он остановит от перехода в Православие многих из своих соотечественников, а может быть и всех тех, которые готовы к этому богоугодному делу. Снова последовал отказ. В то же время, т. е. около половины прошлого года, поступило, как известно вашему высокопреосвященству, прошение людей, с ним единомыслящих в Святейший Синод о том же предмете. Подписей довольно, и кроме подписавшихся множество людей, принадлежащих к самому высокому образованию и, следовательно, могущих увлечь своим примером ещё большее число своих соотечественников, готово примкнуть к начинающейся пастве; но и до сих пор ничего утешительного не слыхал Пальмер.

Наконец, прошлого года, в начале зимы, получил я от него письмо, и с каким горем читал его, не могу даже выразить вашему высокопреосвященству. Из этого письма видно, что он хотел летом приехать в Москву, но был удержан болезнью в южной России и далее Киева проехать не мог. Перед отъездом своим из Константинополя, подал он третье прошение патриарху, повторяя прежние слова свои, но прибавляя ещё, что, по великому желанию своему присоединиться к единой истинной Церкви, он согласен даже принять снова крещение, с той только оговоркой, которая делается для младенцев, о крещении которых есть сомнение. Такой оговорки он просил для устранения соблазна, который мог бы удалить всех его соотечественников от обращения в Православие и для успокоения своей совести; ибо не только по его убеждению, но и по мнению всей церкви Русской, совершённое над ним крещение достаточно для того, чтобы дать ему право на вступление в недра Православия. Кажется, бо̀льшего и ожидать нельзя было; но патриарх снова отказал, говоря, что мнение Русской церкви необязательно для Греции в деле обряда. С этим, конечно, должно согласиться; но для Пальмера удар был ужасен. Все надежды его рушились, и за всем тем, в глубокой горести своей, предчувствуя и моё огорчение, он ещё говорит с глубочайшим смирением: «И мы всё-таки не должны осуждать пастырей Церкви, ибо им поручено церковное правление и суждение об обряде; суд же над ними предоставим Высшему Судье». Как будто для того, чтобы удар был ещё тяжелей и болезненнее, он получил из Англии письмо от одного из лучших своих друзей (которого имя я разобрать не мог). Вот содержание этого письма: «Ты знаешь мою дружбу и согласие наших мнений; все убеждения наши одинаковы. Я ждал только твоего принятия в церковь Православную, чтобы немедля последовать твоему примеру; но нет, мой друг! Дверь, которая не отворяется перед таким ревностным просителем, дверь, которая слишком два года остаётся запертой перед твоими жаркими молениями, не может быть дверью церкви Христовой. Одного этого нравственного убеждения достаточно, чтобы пересилить все убеждения моего ума и даже стремления моего сердца. На днях вступаю я в Римскую церковь». Удручённый скорбью, Пальмер просит у меня утешения и, если можно, помощи.

На днях, высокопреосвященнейший владыко, по воле Божией, похоронил я, на шестнадцатом году нашего брака, жену молодую, прекрасную, добрую, как, кажется, только возможно человеку быть добрым, единственную любовь моей жизни и величайшее счастье, какое может дать жизнь земная. Совестно свидетельствуюсь, что я не осмелюсь сравнить своей сердечной болезни, своей неисцелимой раны с духовным страданием Пальмера. Но какое утешение могу я дать ему или какую оказать помощь?

Я узнал, что ваше высокопреосвященство, как член Святейшего Синода, находитесь теперь в Петербурге. Архиепископ Рязанский и Тверской оставил по себе такие воспоминания в прежних паствах, что я обращаюсь к нему с полной надеждой, и, как христианин, смело передаю пастырю паствы Христовой дело, которого сам исполнить не могу. Вы не откажете страдающей душе, просящей вступления в церковь Христову, в слове утешения. Вы не откажете ей в помощи, которую можете оказать, как один из первых сановников церкви, не только по своему высокому званию, но и по общему к вам почтению. Я не прошу у вас извинения в своей смелости, ибо исполняю обязанность, которую не исполнить счёл бы непростительным грехом. Передав вам скорбь Пальмера, я уже покоен на его счёт. Простите меня, если я прибавлю, что во мне невольно пробуждается надежда (и Бог такую надежду благословит), что имя Григория, с которым связана память о первом обращении Англии к Христу, будет два раза для неё благодетельным.