К министру Народного Просвещения А.О. Норову

Милостивый государь Абрам Сергеевич!

Вашему высокопревосходительству известно, что третьего года с нескольких сотрудников «Московского Сборника», и в том числе с меня, взята по высочайшему повелению подписка в том, что мы не будем впредь представлять свои сочинения в местные цензуры, но будет относиться прямо в высший цензурный комитет. Последствия этой подписки весьма для нас ощутительны. Маленький лексикон Санскрито-Славянских слов и корней, мною составленный, подвергся почти годовому пересмотру, а коротенькая статейка Константина Сергеевича Аксакова о Русских глаголах прошла через полуторагодовое мытарство; то есть мы должны себя считать почти удалёнными от всякой литературной деятельности. При этом встречается ещё другое затруднение, которое важнее всего: медленность цензурного рассмотрения. Вашему высокопревосходительству, немало трудившемуся на поприще словесности, более чем кому-либо, известно, что почти никакой серьёзный труд в области науки не выходил в печати в том виде, в каком он вышел из-под пера сочинителя: множество перемен и поправок вводятся в текст во время цензурирования и печатания. Для меня такие поправки невозможны. Я вижу некоторые ошибки и пропуски свои по корректурному листку, который был мне сообщён из Петербурга, хотел бы исправить и пополнить и должен согласиться на издание ошибочное и неполное, которым сам недоволен, потому только, что иначе и совсем не увижу своего труда в печати; а полагаю, что этот труд не бесполезен. Наконец, ни возражать, ни отвечать критике я не могу. Одним словом, мы осуждены на полное бездействие в мире науки и словесности.

Не могу не надеяться, что не таково было намерение правительства, когда оно обязало меня подпиской, которая, кажется, была единственно последствием недоразумений, и потому беру смелость обратиться к вашему высокопревосходительству с покорнейшею просьбой, дабы вы благоволили для меня исходатайствовать право, которым пользуются все: обращаться к местным цензорам.

Ваше высокопревосходительство, позвольте мне надеяться, что высший комитет, покровитель просвещения и сотрудник его труженикам, не откажется принять благосклонно мою просьбу, так как и уверения в том глубочайшем почтении, с коим имею честь быть и пр.

А. Хомяков⁶⁰².

В бытность мою в Петербурге я имел честь представить на ваше рассмотрение статью, некогда писанную мною в ответ Киреевскому. Ваш лестный отзыв был, что вы готовы бы были её подписать не только как цензор, но и как автор. На мой вопрос, можно ли её передать в цензуру, вы сказали, чтобы я её подал, а что цензор передаст её вам же и, что вы тогда разрешите её напечатать. Ободрённый вашим высокопревосходительством, я ещё раз прочёл её внимательно и все сколько-нибудь сомнительные выражения заменил вполне несомненными, и потом представил её цензору, который передаёт её теперь в ваше ведомство.

В полной надежде на ваше одобрительное мнение о моей статье и на вашу благосклонность ко мне, беру смелость обратиться к вам с покорнейшей просьбой: ускорьте, сколько возможно, разрешение о напечатании моей статьи и благоволите сообщить это дозволение нашей Московской цензуре. Ею должен начаться первый номер журнала, к напечатанию которого мы уже приступили и от её пропуска зависит самая возможность издания⁶⁰³.

Ваш ласковый приём и постоянно дружеский отзыв дают мне уверенность, что вы не откажете в моей просьбе. Понятно, что не только я, но и никто из нас, участников в «Русской Беседе», не захотел бы неосторожным или дурно направленным словом оказаться недостойным вашего покровительства.

Примите благосклонно уверение в душевной признательности и глубочайшем почтении, и пр.

А. Хомяков.