Гонение Диоклетиана, его соправителей и преемников (303–311 гг.)

Благосклонное отношение Диоклетиана к христианам в большую часть царствования его: положение христиан при дворе и в различных должностях; письмо Феоны к Лукиану как свидетельство благих надежд на императора со стороны христиан. – Почему в характере Диоклетиана нельзя находить достаточных оснований для объяснения происхождения гонения этого императора? – Вероятнейшее объяснение происхождения гонения: религиозно-политический идеал Диоклетиана и его значение в вопросе о причинах гонения. – Можно ли в положении христиан тогдашнего времени находить такие стороны, которые подталкивали бы Диоклетиана на гонение? (Разбор мнений некоторых историков и выводы). – Почему гонение Диоклетиана было отодвинуто к концу его царствования? – Указы Диоклетиана против христиан и обстоятельства их происхождения: рассмотрение известия Лактанция об обстоятельствах происхождения первого указа; анализ этого указа. – Почему вскоре за первым указом последовал второй указ Диоклетиана против христиан? Условия, при коих он произошел, и его характер. – Смысл третьего указа Диоклетиана. – Амнистия. – Значение четвертого указа Диоклетиана. – Как исполнялись указы Диоклетиана и производилось самое гонение? – Точное исполнение указов самим Диоклетианом; разыскание касательно обстоятельств гонения в Никомидии при Диоклетиане; достовернейшие сведения о гонении самого Диоклетиана в Палестине; почему мученичества, случившиеся независимо от Диоклетиана, приписываются личной воле самого Диоклетиана? – Характер императора Максимиана, тяжесть гонения при нем на Западе. – Рассказ о так называемом Фиваидском легионе; критика рассказа. – Констанций, отец Константина Великого, его характер и отношение к христианам; как далеко простиралась его благосклонность к гонимым? – Галерий, его личность и характер; великое число христианских мучеников при нем. – Максимин, его религиозный характер, положение христиан при нем, продолжение им гонения Диоклетианова. – Свидетельство современника о тяжести гонения Диоклетианова

 

 

В наших исследованиях мы приблизились к жесточайшему из гонений, но в то же время и последнему. То была страшная тризна, но тризна, справленная язычеством по себе самом, потому что это был канун триумфа христианского общества над языческим. Говорим о гонении Диоклетиановом.

Причины Диоклетианова гонения доселе кажутся не совсем ясными и понятными для историков257. Это зависит от того, что от Диоклетиана меньше всего можно было ожидать гонения на христиан. В самом деле, гонение Диоклетиана случилось в самом конце его царствования, во все же прочее время своего правления он был в высшей степени благосклонен к христианам. Отсюда гонение на христиан, последовавшее в конце его царствования, является решительным противоречием со всей его прежней политикой в отношении к ним. В продолжение начальных целых 19 лет своего царствования (вступил на престол в 284 г.) он не нападал на христиан; так что сами христианские писатели, как, например, Евсевий, который в столь мрачных красках изображает Диоклетиана за его гонение, и те считают первоначальное отношение этого государя к Церкви в высшей степени выгодным для распространения христианства и развития его внутреннего благосостояния. Не только лица частные могли свободно принадлежать к христианскому обществу и открыто заявлять о своем христианском исповедании, но даже императорские чиновники и лица военные пользовались подобной же свободой касательно исповедания христианства258. И кто из христиан не находил противоречия с требованиями своей совести оставаться на императорской языческой службе, тот без всякой помехи со стороны власти мог восходить к высшим и высшим должностям. Отсюда мы встречаем множество христиан на высших и низших государственных ступенях, в числе лиц начальственных в провинциальном управлении и в армии. Терпимость императора шла даже далее. В самой свите императора, в непосредственной службе его царственной особе, и здесь находим христиан. Между лицами, состоявшими в придворной службе, встречаем христианина Петра, вероятно, в должности пажа259, впоследствии прославившегося мученической смертью. Между камергерами и высокопоставленными придворными особами видим опять христиан: Лукиана в должности с именем «praepositus sacri cubiculi»260, т.е. в звании обер-камергера, Лукиана, который в самом дворце обращал многих к христианству, далее Горгония и Дорофея, из которых последний пользовался особым расположением Диоклетиана. Дорофей по личной воле императора был приближен к нему, пользовался особым доверием государя и был директором пурпуровой фабрики261 – звание, которое в то время считалось почетным. Предстоятели Церквей, епископы и пресвитеры, пользовались высоким уважением как при дворе, так и в провинции у проконсулов и властей. И замечательно: так как христиане присутствие при языческих жертвах считали греховным осквернением для себя, то христиане-чиновники освобождены были от такого несовместимого с их нравственными требованиями обязательства, несмотря на то, что такое присутствие во многих случаях входило в самое понятие об известной должности, было ее необходимым атрибутом262. Даже в самой императорской фамилии христиане имели могущественных покровителей. Приска, супруга Диоклетиана, и дочь его Валерия, супруга кесаря Галерия, отличались такой расположенностью к христианской религии, что они избегали приношения языческих жертв и только из уважения к своему положению удерживались от явного перехода в христианство263.

Приступая к изложению гонения Диоклетиана, считаем не лишним сделать краткие замечания о главнейших источниках сведений об этом гонении. Такими источниками служат: 1) Восьмая книга «Церковной истории» Евсевия, в которой излагаются события, относящиеся ко временам от 303 до 311 года. Эту книгу писал Евсевий, как современник, видевший гонение Диоклетиана. Вследствие этого можно было бы ожидать, что историк напишет самую безукоризненную историю гонения. Но этого, к сожалению, не случилось. Правда, Евсевий сохранил здесь для потомства много важных и интересных сведений о гонении, о мучениках, о положении христиан того времени, но изложены эти сведения так, что становится трудно или даже совсем невозможно ориентироваться в массе сообщаемых известий. Главный недостаток Евсевия в данном случае тот, что историк излагает сведения без всякой хронологии. Едва ли нужно доказывать, как важен этот недостаток: без хронологии невозможна история. Другой недостаток восьмой книги Евсевия заключается в том, что о многом он пишет по слухам, не всегда точным, ясного образа о ходе гонения мы не можем составить на основании восьмой книги и тогда, когда изучим с самой полной внимательностью факты, изложенные историком (см. подробнее по этому вопросу: Лебедев. Греческие церковные историки. С. 44–47. М., 1890). 2) Сочинение Евсевия «О Палестинских мучениках». Это сочинение излагает сведения о событиях гонения Диоклетианова от 303 до 311 года. По намерению автора это сочинение должно было служить приложением к восьмой книге его «Истории». Сочинение о палестинских мучениках носит совсем другой характер в сравнении с восьмой книгой «Истории» Евсевия. Оно во многих отношениях драгоценно. Здесь Евсевий пишет о событиях, которые, можно сказать, происходили на его глазах, так как он был жителем Кесарии Палестинской. Хронология здесь самая точная. Достоверность сведений, сообщаемых здесь, выше всякого сомнения. Хотя это сочинение касается лишь одной Палестины, но оно может оказывать большую помощь исследователю всей эпохи гонения Диоклетианова в целой Империи. Оно может быть для исследования гонения Диоклетианова во многих отношениях основание, опираясь на которое он может пользоваться и теми спутанными материалами, какие даются «Церковной историей» Евсевия. 3) Сочинение Лактанция «О смерти гонителей» (De mortibus persecutorum). Это сочинение говорит о всех гонителях христианства, но с особенной подробностью описывает гонение Диоклетиана. Оно написано современником, жившим в Никомидии, тогдашней столице, где жил и сам Диоклетиан. Временем появления его в свете считают 314 или 315 год. Сведения, сообщаемые сочинением, вообще достоверны. Освещение фактов не чуждо субъективизма и произвола. Сочинение чрезвычайно важно для уяснения событий гонения в Никомидии, где жил автор. Что же касается известий, сообщаемых автором касательно мест, отдаленных от Никомидии, то они не так ценны. Во всяком случае сочинение De mortibus persecutorum имеет большую важность для исследователя эпохи Диоклетиана.

Прекрасно изображает положение христиан при Диоклетиане, в особенности при дворе, один епископ конца III века, Феона Александрийский (282–300 гг.), в письме к вышеупомянутому Лукиану264. Феона внушает Лукиану, чтобы христиане, находящиеся при дворе, платили доброму императору за его расположенность к Церкви достоинством своего поведения, нравственной доблестью своей жизни. Феона писал: «Бог соделал тебя прекрасным орудием благого дела и даровал тебе великое значение у императора: чрез бури прежних гонений христианство очистилось как золото в горниле, истина и чистота его учения заблистали еще яснее; и теперь при терпимости, какой пользуется Церковь со стороны доброго государя (per bonum principem), дела христиан светят пред лицом неверных. Император, не будучи еще христианином, вверил христианам за их особенную преданность и свое тело, и свою жизнь. Поэтому вы, – пишет Феона, – должны оправдывать его доверенность и, сколько можно более, заботиться о его благоденствии»265. Христиане не должны ослабевать в христианских добродетелях, чрез которые они достигли этого прекрасного положения, они должны быть благоразумны, кротки, дружелюбны, не болтливы, правдивы, неподкупны. «Обязанности, возложенные на них, должно исполнять со страхом Божиим и любовью к императору. Повеления императора, которые не противны закону Божию, должно исполнять с любовью, страхом и охотой, как будто бы это были повеления Бога» (mandatum principis ad ipso Deo processisse putetis)266. Из приведенных слов Феоны видно, что христиане в рассматриваемое время царствования Диоклетианова находились в таком выгодном для них положении, что лучшего положения трудно было ожидать даже в том случае, если бы Диоклетиан был не язычником, а христианином. Феона знал, что христиане занимают многие важные и не очень должности при Диоклетиане, и дает им подобающие наставления. Так, зная, что казначеем у императора христианин, он внушает ему через Лукиана, чтобы он был, по словам Евангелия, «рабом верным и мудрым, чтоб господин его радовался, что поставил его над домом своим» (Мф. 24,45–47). Феоне известно было, что гардероб-мейстером и блюстителем за кухней у Диоклетиана тоже христиане, а потому им он дает полезные наставления в интересах доброго императора. Замечательны советы, какие дает епископ прислуге, которая была при Диоклетиане тоже из числа христиан. Он говорит, чтобы «она имела всегда веселый вид пред лицом императора и чтобы к удовольствию своего господина допускала себе и шутки, но скромные»267. Благорасположенность Диоклетиана к христианам была так велика, что возникла мысль: не перейдет ли он и совсем к христианству? Следы таких чаяний можно находить в том же письме Феоны к Лукиану. Феона намекает последнему: как бы было хорошо воспользоваться в видах обращения императора к христианству должностью придворного библиотекаря. Затем он подробно указывает, как именно в этих целях должен действовать на императора библиотекарь-христианин. Феона знал, что библиотекарем при Диоклетиане не христианин, но на случай, если таким будет христианин, он считает нужным преподать ему свои советы. Библиотекарь, писал Феона, должен проходить свою должность с особенным вниманием. Он должен знать и те сочинения, в которых рассуждается о предметах светских, а не духовных, или которые написаны язычниками. Он должен познакомиться и изучать поэтов, отличающихся творческим талантом и изяществом изложения, а также знаменитых ораторов, философов и историков и предлагать их вниманию императора. Вообще, что читает император, это библиотекарь-христианин должен основательно знать. Иногда в беседе с императором он должен упомянуть и о Священном Писании, переведенном на греческий язык; при случае также дать заметить государю, что и Евангелия, и апостольские Послания – суть божественные изречения. Если, случится, будет упомянуто в разговоре с императором имя Христа, тогда, кстати, нужно стараться мало-помалу объяснить ему, что Христос есть истинный Бог. В удобный час, но с осторожностью, нужно предложить императору, чтобы он удостоил чтения эти книги или позволил почитать ему их. «При помощи Божией все можно сделать», – замечает Феона268, разумея, без сомнения, обращение Диоклетиана в христианство. Феона помышлял также и об обращении императрицы, жены Диоклетиана, в христианство. Он и на этот счет делает некоторые внушения Лукиану. «Когда император посещает императрицу или императрица императора, тогда вы, т.е. христиане придворные, и в особенности прислуга, должны соблюдать строгую благопристойность и в словах, и во взорах. Путь императрица увидит вашу благопристойность, подивится вашей скромности и прославит в вас Господа нашего Иисуса Христа»269.

Конечно, в этом письме Феона, когда выражает чаяние о переходе императорского дома к Церкви, высказывает лишь свое субъективное суждение, основывающееся на том факте, что многие из язычников при дворе обращались в христианство, тем не менее это суждение очень важно, потому что оно показывает, как велики были надежды христиан на такого государя, каким был Диоклетиан.

Смотря на благополучие христиан при Диоклетиане до гонения, Евсевий (VIII, 1) восклицает: «Благосостояние христиан с течением времени при Диоклетиане упрочивалось, с каждым днем приходило в силу и величие, и никакая ненависть не стесняла его, никакой злой демон не был в состоянии вредить».

Итак, благосклонность императора Диоклетиана к христианам в первую, большую часть его царствования и гонение при конце его правления являются странным противоречием в политике Диоклетиана: гонение представляется каким-то скачком в его правительственной деятельности. Это явление тем страннее кажется, что серьезный, благоразумный, чуждый вспышек и диких порывов, характер Диоклетиана не позволяет допустить мысли, чтобы гонение было делом каприза, минутной страсти повелителя Рима. У современных нам историков и исследователей правления Диоклетиана встречаем лестные отзывы об этом императоре. Пусть эти отзывы преувеличены и не отличаются полным беспристрастием, но если мы и не примем этих отзывов во всей их силе, все же они останутся внушительными. Отто Гунцикер, автор основательной монографии о Диоклетиане, говорит: «Диоклетиан был муж чрезвычайно духовных дарований: искусный полководец, он является еще более искусным как муж мира. Он обладал редкой государственною мудростью и силой воли, и эта сила воли подчиняла его личные наклонности и страсти целям правителя. Его административный талант и благоразумие приобрели ему имя отца золотого века, имя, с которым его собственные идеи об обязанностях государя вполне согласуются. Благоразумная расчетливость в каждом шаге, мудрый страх как бы в каком-либо случае не зайти слишком далеко, соединялись в нем с железной энергией приводить к концу однажды принятое решение. Глубокое познание потребностей человечества, здравый взгляд на отношения государства и его современное положение заменяли в нем прозорливость гения»270. Другой ученый исследователь царствования Диоклетиана, Теодор Прейсс, обращает внимание на гуманность его души: «Так, относительно высокоуважаемого Диоклетианом, строгого и воинственного императора Аврелиана, он (Диоклетиан) прямо говорил, что он был более солдат, чем император, и что этому мужу недоставало отличительнейшего свойства в государе – именно кроткого, отеческого расположения духа. Диоклетиан хотел, чтобы подданные во всех действиях его видели печать деятельности истинного отца народов, как он и именовал себя. Таким-то себя он и заявил уже в начале царствования, – замечает Прейсс. – Когда он победил своего соперника по престолу, то он своей кротостью к врагам истинно изумил мир»271. Известный Нибур говорит о Диоклетиане: «Диоклетиан по всему был замечательный человек. Мы можем осуждать, – замечает он, – некоторые его планы, и однако же самые попытки говорят об его способностях, и эти способности высказываются во всем, что ни делает он в продолжение своего царствования»272. Специалист, хорошо изучивший данную эпоху, Буркхардт замечает о Диоклетиане, что «он остался бы для нас одним из величайших римских императоров, спасителем цивилизации и государства, глубокомысленнеишим судьею потребностей своего времени, если бы он умер в 302 году»273, т.е. накануне годины гонений274. Итак, в характере этого мужа, Диоклетиана, тщетно мы стали бы искать вероятных причин его гонения на христиан.

Если Диоклетиан был в высшей степени благосклонен к христианам в первые 19 лет своего царствования и сделался жестоким гонителем христианства лишь при конце своего правления, и если такой факт нельзя объяснить каким-либо капризом со стороны Диоклетиана, потому что этот император был вообще благоразумен и осторожен в политике, чтобы решиться действовать по минутному влечению своей воли, то где искать истинные причины гонения Диоклетианова?

По единодушному свидетельству древних и по исследованиям новых историков, Диоклетиан был замечательным политиком, внимательным администратором, отсюда все его действия, а, следовательно, и гонение на христиан нужно рассматривать как акт, входивший в его политические виды. И если этот печальный акт, эта страшная трагедия разыгрывается лишь в последние годы его царствования, то опять это было делом неслучайным, а делом рассчитанным, входившим в его государственные планы.

Выясним дело подробнее. Принимая в свои руки кормило правления Римской империей, Диоклетиан одушевлен был самыми живыми стремлениями восстановить силу и величие государства; он начертывает для своей деятельности самую широкую политическую программу, по которой он должен был явиться государственным реформатором, но без ущерба для древних государственных основ. Последним параграфом в этой программе было подавление христианства... В нашу задачу, конечно, не может входить рассмотрение государственных реформ, предпринятых Диоклетианом. Заметим только, что они были широки и очень серьезны, а потому на первых порах поглощали все время и всю энергию этого императора275, и притом они ясно показывали в нем человека, для которого благо римского государства дороже всего на свете.

Но не собственно сами по себе реформы Диоклетиана привели этого императора к неблагоприятным отношениям к христианству – сюда вел особенный характер понимания им своей роли как государственного реформатора. Самой жизненной стороной его реформ, которая придает им отличительную окраску, – это было восстановление римской религии во всем ее прежнем величии и блеске. Это восстановление религии составляло звено в его реформаторской программе, потому что в римском государственном организме религиозный культ стоял в самой тесной связи с государственными учреждениями276. Притом же такой опытный политик, как Диоклетиан, не мог не понимать, что все его государственные реформы нуждаются в какой-нибудь внутренней силе для своей поддержки: все они были внешни, искусственны, не обладали внутренней жизненностью. Религия представлялась единственным цементом, который в безжизненный государственный механизм должен был вложить жизнь и крепость277. При таком значении религии в деле реформаторских планов Диоклетиана весьма естественно, что он был проникнут решительным стремлением поддержать и утвердить древнюю религию. Вся его жизнь, все его царствование носит религиозную окраску. Будучи уверен, что именно от богов он призван утвердить и устроить расшатавшееся царство (о нем рассказывают, что он задолго предузнал о своем высоком назначении быть императором – из предвещаний одной прорицательницы)278, будучи уверен в этом, Диоклетиан все важнейшие свои правительственные действия ставит в ближайшие соотношения с культом богов. Отсюда его особенное почитание Юпитера, наместником которого на земле он считал себя, почему и присвоил себе имя Jovius: Юпитерова голова изображается на его монетах; храм Юпитера устроен в его любимом дворце близ Солоны (в Иллирии); Юпитеровы столбы украшают ту площадь, где Галерий возводится в достоинство кесаря, и под сенью которых позднее сам Диоклетиан торжественно слагает с себя знаки императорского достоинства, отказываясь от престола. Диоклетиан служил языческой религии с такою же преданностью, с какой после Юлиан. Он смотрел на себя как на верховного жреца языческой религии. Так, одно позднейшее предание, быть может, очень приукрашивающее действительное событие, но предание во всяком случае хорошо рисующее религиозное расположение императора и его глубокое уважение пред верховными богами, рассказывает: однажды Диоклетиан прибыл в Антиохию, где в это время в одной роще, посвященной Зевсу, праздновались Олимпийские игры, установленные по подражанию греческим играм того же имени. Должность алитарха, или председателя и раздаятеля наград, на этих играх считалась глубоко почтенной и священной. Принимавший на себя эту должность почитался со стороны народа как бы самим Зевсом. Диоклетиан не преминул на этот раз взять на себя подобную роль. В одежде, присвоенной алитарху, украшенный драгоценной диадемой, со скипетром из черного дерева, в белых башмаках, являлся он среди народной толпы. Народ смотрел на него как на бога и воздавал ему поклонение. Император был так тронут своей ролью, что по окончании праздника, слагая с себя одежду алитарха, сказал: «Я носил одежду бессмертного Зевса»279. Чисто первосвященниче-ский тон выражается даже в самых указах Диоклетиана. Так, в эдикте, изданном в 301 году по очень незначительному случаю, именно с целью установления определенной таксы на съестные припасы, и здесь Диоклетиан высказывает свое глубокое религиозное чувство: он прямо богам поручает спасти страну от дороговизны280.

Для нас преимущественно замечателен характер религиозности Диоклетиана в том отношении, что это не была религиозность эклектиков, которая отличала многих императоров около того времени, например из фамилии Антонинов, и которая оставалась часто равнодушной собственно к римской религии. У Диоклетиана была не та религиозность, которая искала себе удовлетворения где-либо на Востоке, в Египте, помимо культа римского. Напротив, Диоклетиан в своей религиозности был истым римлянином, искавшим именно в древней римской религии пищи для своего духа. Для предузнания будущего касательно своего лица, не к богам Востока, не к таинственным оракулам Египта, не к халдейским астрологам, не к другим чужестранным, столь тогда любимым прорицалищам, обращается Диоклетиан, но к римским авгурам и гаруспикам, – в затруднительных случаях он ищет решения у Аполлона. Со стороны подданных во всем царстве требовалась при Диоклетиане благоговейная религиозность и чистота древнего государственного культа, единство религии. В указе против чародеев и манихеев281 император сожалеет, что появились некоторые соблазнительные роды суеверий и все более и более распространяются. «Бессмертные боги через свое усмотрение узаконили и утвердили, – читаем здесь, – что истинно и что благо. Многие доблестные и мудрые мужи согласились содержать это неизменным и этому не позволительно противиться: древняя религия не должна быть попираема ни от какой новой. Ибо величайшее преступление пренебрегать тем, что утверждено праотцами. И кто, вследствие упорства, не внимает этому, те должны быть наказываемы, потому что они новые и неслыханные секты противопоставляют древним религиям. В своем преступном помрачении ума они хотят ниспровергнуть то, что издревле даровано по божественной благости». Еще яснее Диоклетиан признает то влияние, какое по нему древний римский культ оказывает на твердость и благосостояние государства, в законе о браке, изданном в 295 году. В этом указе он стремится утвердить древние основоположения общественного и государственного порядка и восстановить святость и чистоту брака древнего времени. И это не единственный случай, где он так относится к обычаям римской древности, освященной религией. В сказанном указе император говорит: «Нашей благочестивой и религиозной мысли представляется в высшей степени досточтимым и достойным вечного сохранения с благоговейным страхом всего того, что постановлено святого и целомудренного в римских законах. Ибо бессмертные боги как прежде были, так несомненно оставались бы и теперь благосклонными и содружественными римлянам, если бы все живущие под нашим скипетром проводили жизнь всегда благочестивую и честную»282. Отсюда видно, что император Диоклетиан, сколько с одной стороны по соображениям политическим, столько с другой по своему суеверию, хотел поставить римское государство под защиту тех самых богов, под охраной которых возникло и достигло оно замечательной степени величия; он стремился древний эллино-римский государственный культ возвратить снова к той же чести, какой он пользовался в более раннее время. Известный совет Мецената Октавию Августу «почитать богов ненарушимо по отечественным законам и принуждать остальных людей почитать их также» был, можно сказать, политическим катехизисом Диоклетиана.

Итак, если возьмем во внимание, что Диоклетиан считал себя призванным восстановить величие Империи, что он глубоко был предан религии именно древнеримской, если примем в расчет его стремление упрочить эту древнеримскую религию, в которой он видел истинный залог благоденствия и процветания государства, – можно ли будет недоумевать: почему Диоклетиан, человек, обнаруживавший рассудительность, осторожный и даже гуманный, становится гонителем христианства? Диоклетианова политика непременно должна была решить дилемму так или иначе – быть ли римскому государству строго языческим или перестать быть таким? Личные симпатии Диоклетиана указывали ему, как выйти из этой дилеммы...

Эта дилемма разрешалась для Диоклетиана тем проще, когда на его предубежденный взгляд могло представляться, что в христианском обществе немало недостатков, непривлекательных сторон. Стоило только преувеличить это, и христианство могло возжечь к себе вражду. Так, по-видимому, и было к концу его правления. С этим мы приходим к рассмотрению вопроса: не было ли в самом христианском обществе чего-либо такого, что вооружало бы Диоклетиана против христиан, не говоря уже об языческо-римском политическом идеале этого императора? Да, христианское общество далеко не могло представляться для Диоклетиана сообразным с теми идеями, какими он был одушевлен. Нет сомнения, он ценил добрые стороны христиан – отсюда его снисходительность и доверие к ним в большую часть его царствования, – но от его взора не могли укрыться и темные стороны их, в особенности при его точке зрения. Христианское общество, пользуясь продолжительным спокойствием после Валерианова гонения, умножилось в числе, выросло, окрепло, но в то же время оно не было чуждо явлений печального свойства. Евсевий о временах Диоклетиана говорит: «От полноты свободы течение наших дел, христианских, превратилось в медленное и вялое. Мы начали друг другу завидовать, друг с другом ссориться и при случае поражать один другого стрелами слова едва ли не так же, как и оружием. Предстоятели начали нападать на предстоятелей, массы христиан возмущаться против масс, постыдное лицемерие и притворство достигли высшей степени зла». «Мы прилагали, – говорит Евсевий, – преступления к преступлениям»283. Разумеется, невозможно утверждать, чтобы всего этого не примечали язычники со своей стороны, чтобы не знал об этом сам Диоклетиан. Это тем менее вероятно, чем больше было число христиан, чем значительнее было их влияние284.

Есть, впрочем, историки, которые помимо указанной причины, заключающейся в тогдашнем положении христиан и располагавшей Диоклетиана к преследованию христианства, стараются усматривать и еще много причин, заключавшихся в самом обществе христианском и побуждавших Диоклетиана наложить его тяжелую руку на христиан.

Эти историки готовы сделать самих христиан ответственными за гонение Диоклетианово. Они стараются во что бы то ни стало расписать христиан тогдашнего времени мрачными красками. Сейчас увидим, много ли основательности в подобных взглядах. Эти историки говорят: христианское общество изменило теперь свое отношение к языческому обществу, по сравнению с тем, как это было прежде; и это к невыгоде для своей репутации. Прежде христиане были кротки, уважительны пред язычниками, поскольку язычники власть иже от Бога; теперь же у них явилось горделивое пренебрежение к язычникам, как пошлым суеверам, что возбудило к ним ненависть со стороны язычников. Христианское общество не было уже маленькой, из сострадания терпимой сектой, отрицавшей богов, как думали язычники, по суеверному упорству, вследствие жалкого неразумия, – нет, это было общество, широко раскинувшееся в Империи, соединенное тесными взаимными узами, державшее себя самостоятельно и смело, общество, которое во всеуслышание заявляло, что их вера должна господствовать над миром и уничтожить все религии. В то время как здесь или там благочестивый епископ увещевал, чтобы воздавалось кесарево кесарю, другие, напротив, учили, что надлежит отвращаться от общения с государством, этим нечестивым, проклятым и гибельным Вавилоном, безбожной главой которого есть император. Подобные проповедники предостерегали сынов избранного народа от всякого соприкосновения с миром демонов, т.е. языческим. Здесь шло дело не о пустых только формах, не о внешнем почитании императора и его власти, не об оскорблении только чувства величия во властелине; христианское общество ставит себя выше государства. Христианская церковь была своего рода государством в государстве и подле него. Ясно было: хоть и без всяких заговоров, без всяких открытых насилий, однако же новое религиозное общество подкапывало древнее общество, основанное на римском богопочитании, – и грозило ниспровергнуть его в конец. При таком положении для энергичного и религиозного императора оставался один исход – вступить в борьбу с Церковью. Так, например, рассуждает Прейсс285. Но картина, нарисованная историком, не соответствует действительности. Прейсс не постарался представить ни одного доказательства в пользу своего воззрения. Приведенная нами тирада из сочинения Прейсса о Диоклетиане не подтверждена у него ни одной цитатой из современной Диоклетиану литературы церковной или светской. Какой христианский епископ проповедовал, что не следует слушаться языческого государя (да и мог ли какой христианский епископ утверждать это, не впадая в явное противоречие с требованием апостола о молитве за царя и подчинении предержащим властям), что нужно презирать языческую власть, считать себя независимыми от этой власти, – неизвестно. Напротив, из приведенного нами письма епископа Феоны к Лукиану видно, что современное христианское общество, слушаясь голоса своих пастырей, с полным уважением и сердечной преданностью относилось к языческой власти как власти, всегда отделяя понятие власти и понятие самой языческой религии. Последняя, конечно, не встречала симпатий в христианах, но это не мешало христианам воздавать кесарю кесарево. Историки, охотно готовые представлять, что христиане сами были виной гонения Диоклетианова, представлять, как они выражаются, что «христиане сами работали на руку своих врагов», указывают и другие основания для своего мнения. Так, они говорят: государственный реформатор Диоклетиан хотел стянуть все силы Империи к одному общему делу: так или иначе служить благу государства. Что же христиане? Они являются равнодушными к планам императора, становятся в стороне от его распоряжений, хотят служить только своим интересам. Охранение государственной безопасности требовало сильного, постоянного войска, об увеличении армии заботился и Диоклетиан. Как же относятся христиане к этим заботам государя? Они вовсе отказываются и бегут от военной службы. Не было ли это оскорбительно для такого старательного государя, как Диоклетиан? Как будто мало было для христиан того, что им позволено было, состоя в армии, не участвовать в языческих жертвах. Рядом с подобными фактами государственная практика, говорят те же историки, встречалась и с другими в том же роде. Бюрократическая, многосоставная система управления при Диоклетиане требовала большего числа способных чиновников. Христиане и в этом случае оказывались людьми без патриотизма: они бегут от этого рода службы. Все эти факты, конечно, хорошо были известны Диоклетиану и должны были воспитывать и воспитывали в нем чувства непримиримой ненависти к христианам. Так рассуждают Гунцикер286 и Прейсс287. Но в этих рассуждениях нет исторической правды. Примеры отказа христиан от военной службы действительно встречаются в истории царствования Диоклетиана288, но эти примеры так малочисленны, что на них нельзя строить таких широких обобщений, какие делают вышеуказанные историки. Тертуллиан, Ориген и Лактанций неодобрительно смотрят на занятие христиан военным делом (из коих первые два христианских мыслителя жили и умерли задолго до Диоклетиана, а Лактанций писал уже после времен Диоклетиана), но практика времен Диоклетиана не служила осуществлением их воззрений. Христиане времен Диоклетиана без всякого стеснения совести служили в армии, ясно сознавая, что это долг истинных патриотов. Не раз названный нами епископ Феона в известном письме к Лукиану пишет, что Диоклетиан вверил охранение своей персоны христианам289, без сомнения, здесь разумеется то, что лейб-гвардию императора составляли христиане. Известен древний рассказ о том, что в армии Диоклетиана (точнее, его соправителя Максимиана) был целый легион, так называемый Фиваидский (об этом легионе речь будет ниже), состоявший из нескольких тысяч христиан. Такого рассказа не возникло бы, если бы во времена Диоклетиана христиане бежали от военной службы. Евсевий говорит, со своей стороны, как о факте общеизвестном, что христиане не только служили в армии наряду с язычниками, но что они считали унижением своего достоинства, если правительство не позволяло им служить в армии (VIII, 4). Наконец, в актах мученика Диоклетиановых времен – Максимилиана, несомненных актах мученических данной эпохи290, проконсул заявляет, что «в лейб-гвардии императоров Диоклетиана, Максимиана, Констанция, Максима (Галерия) находятся христиане и исполняют воинские обязанности»291. Спрашивается: на чем разбираемые историки утверждают мнение, что христиане во времена Диоклетиана отказывались от военной службы и тем «сами работали на руку своих врагов?» Еще страннее мнение этих же историков о том, что будто христиане «бежали от государственной гражданской службы». Правда, когда-то Тертуллиан высказывался против службы христиан в языческом государстве. Но это было давно, да и едва ли его голос имел в этом отношении какое-либо влияние. Во времена Диоклетиана нельзя указать ни одного примера отказа христиан от гражданской службы. Напротив, действительность представляла совсем обратное. Прежде упомянутые нами Лукиан, Дорофей, Горгоний – христиане, разве не были лицами, находившимися на гражданской службе? Притом Евсевий прямо говорит, что во времена Диоклетиана (VIII, 1) «христианам поручалось управление народом, что они были начальниками над всеми» и что они пользовались привилегией не присутствовать при языческих официальных жертвоприношениях. Эти факты известны и Гунцикеру, и Прейссу.

Если нельзя находить основательности в воззрениях современных историков на отношение христиан к государству при Диоклетиане, то более справедливыми представляются следующие общие рассуждения тех же историков: христианское общество разделилось на враждебные партии292. В этом обстоятельстве позднее Юлиан увидел признак, говорящий о падении христианства к выгоде язычества. Не то здесь видел Диоклетиан. В этом видел он проявление независимости, либерализма, несообразное с его понятиями о единении всех подданных в духе и жизни. Ему казалось, что через христиан колеблется самый авторитет государства, не говоря уже о том, что деление христиан на партии могло представляться ему выражением неуживчивости христиан. Все это казалось для Диоклетиана как бы зачатками революционного элемента в христианском обществе, борьбу с которыми он ставил прямой задачей своей политики утвердить государство. В этом-то смысле и надобно понимать надпись, найденную на одной медали, открытой в Клуньи в Испании, в которой говорится, что христиане при Диоклетиане потому подвергнуты истреблению, что «они ниспровергали государство» (Christiani, qui rempublicamevertebant)293.

Итак, рассмотрев государственный идеал Диоклетиана, его отношение к языческой религии, приходим к мысли, что здесь нужно искать объяснения причин происхождения Диоклетианова гонения. Что касается христиан, то они своими общественными и государственными отношениями не могли натолкнуть Диоклетиана на гонение. Правда, в положении христиан были стороны, которые не нравились Диоклетиану, но они могли быть основанием для гонения лишь с точки зрения государя, предубежденного против христианства.

Остается решить теперь еще один вопрос в истории происхождения гонения Диоклетиана, именно: если гонение на христиан входило в планы его государственного преобразования, то почему так поздно, уже при самом конце своего правления, берется он за осуществление этой задачи. Вопрос решается тем, что Диоклетиан имел достаточные побуждения поступить так, а не иначе: христиане были очень многочисленны в Римской империи, их положение до известной степени упрочено было самим законодательством во времена императора Галлиена (III в.)294. Поэтому в борьбу с христианами можно было вступить только с крайней осторожностью и притом во всеоружии сил государственных. Между тем в начале правления Диоклетианова государственная система не представляла твердости и прочности; наперед нужно было усилить и укрепить эту систему и, только опираясь на нее, можно было думать о борьбе с христианством. Если бы Диоклетиан вступил в эту борьбу на первых же порах своего царствования, когда не были обезопасены границы Империи, прекращены внутренние возмущения, то гонение на христиан стало быть лишь источником новых опасностей и нестроений, ко вреду государства. Борьба с христианством была заключительным звеном в программе реформирования римского государства, и это было потому, словом, что Диоклетиан сначала хотел собраться с силами, а потом уже ринуться на христиан295.

Переходим к изучению указов, изданных при Диоклетиане с целью борьбы с христианством. Таких указов было издано четыре296. Посмотрим, при каких обстоятельствах были они изданы, и сделаем точнейший их анализ.

Первый указ против христиан объявлен в феврале 303 года. Христианский писатель этого времени Лактанций в своем сочинении «О смерти гонителей», где он главным образом описал царствование Диоклетиана, представляет дело издания этого указа так, как будто бы главным виновником издания его был кесарь Галерий, зять императора, а не сам император. Но такая точка зрения едва ли справедлива. Диоклетиан был слишком самостоятелен по своему характеру, слишком горд и самоуверен, чтобы действовать под чьим-либо сторонним влиянием. Буркхардт говорит: «Ни на минуту не должно сомневаться, что Диоклетиан был душой всего, всех предначертаний; от него лично исходили труднейшие военные планы, замечательнейшие приказания; его соправители умели лишь детски повиноваться ему. Они смотрели на него, по свидетельству Аврелия Виктора, как на своего отца или верховного бога»297. Если же зиму в 302 году Диоклетиан и проводит вместе с Галерием в Никомидии, тогдашней столице, то Галерий, без сомнения, призван был с границ империи, где преимущественно обязаны были оставаться кесари, в столицу самим Диоклетианом, по его Диоклетианову личному желанию, для обсуждения гонения на христиан, уже намеченного в уме императора.

Первый указ, изданный Диоклетианом, сохранился до нас в двух редакциях: у Евсевия и Лактанция. Евсевий в «Церковной истории» (VIII, 2) о содержании первого указа Диоклетианова говорит: «Изданы были грамоты, которыми предписывалось разрушать церкви до основания (τάς), а свящ. книги истреблять огнем (τάς γραφάς), грамоты, которыми лица, занимавшие почетные должности, объявлены лишенными почестей (τους τιμής έπειλημμένους), а находящиеся в услужении – лишенными свободы (έλευθερίας), если останутся исповедующими христианство». Отсюда видно, что характеристическими чертами гонения были: 1) разрушение церквей и сожжение св. книг, но, по свидетельству одного древнего писателя (Арнобия), приказано было уничтожать не одни св. книги, а все вообще сочинения христианские, которые служили бы к поддержке и распространению христианства298. 2) Христиане лишались гражданских прав и чести, лишались своих должностей; так по Евсевию, а по редакции указа у Лактанция299 даже лишались права жаловаться на кого-либо в суде, т.е. лишены были покровительства законов, а также и права голоса в публичных делах. 3) Для христиан произошло ограничение в правах на свободу. Эта черта требований указа представляется неясной, в особенности в редакции указа у Лактанция. Христиане, говорил последний, «лишены были свободы» (поп haberent libertatem). Но этих слов нельзя понимать в том смысле, что христиане обращены были поголовно в рабство, ничего подобного не указывает история гонения. Указанному требованию, как оно выражено в вышеприведенных словах Евсевия, нужно давать такое толкование: рабы-христиане не могут стать свободными, если они, получив свободу по какому-либо случаю, будут однако же оставаться в христианстве. Лактанций в своей редакции указа (cap. 13) приводит еще одно требование, а именно: будто бы предписывалось «предавать христиан мукам, какого бы кто состояния и звания ни был», но едва ли было на самом деле так. Сам Лактанций противоречит себе в данном случае, когда говорит, что Диоклетиан приказал «производить гонение без пролития крови» (cap. 11). Таким образом, более верными чертами гонения, по смыслу первого указа, нужно считать черты, указанные в «Истории» Евсевия. Лучшим комментарием к указу Диоклетиана служит распоряжение, отданное накануне издания указа. Приказано было только разрушить никомидийскую церковь и сжечь св. книги, какие найдутся в ней. Замечательно, что воины при этом случае искали в церкви каких-либо идолов, которым поклонялись христиане, но, разумеется, искали тщетно, они ничего подобного не нашли здесь (Lact., cap. 12).

Таков был по своему содержанию первый указ Диоклетиана. Но обстоятельства помешали императору остановиться на нем и увидеть, какие именно плоды должен был принести указ. Обстоятельства потребовали новых мер против христиан. В самом деле, вскоре за первым указом, в том же 303 году, издан был Диоклетианом второй указ с новыми требованиями от христиан. Евсевий говорит: «Вслед за тем появились другие грамоты, повелевавшие всех предстоятелей Церквей в каждом месте заключать в оковы» и замечает: «Темницы, первоначально назначенные для убийц и злодеев, наполнились везде епископами, пресвитерами, диаконами, чтецами, заклинателями, так что осужденным за злодеяния не оставалось в них и места»300. Далее, чем объяснить ту быстроту, с которой первый указ сменяется новым, так что тот указ не успел возыметь своей силы, и почему именно новый, второй указ в особенности вооружается на предстоятелей Церкви? Новый указ явился потому, что христиан стали подозревать в возмущениях против правительства, а предстоятели Церкви сделались жертвой потому, что их считали тайными вождями и подстрекателями к этим восстаниям. К сожалению, обстоятельства действительно так сложились, что к политическим подозрениям против христиан открывалось много поводов. Вот эти различные обстоятельства. Лишь только появился первый указ и был прибит на всех публичных местах Никомидии, как один христианин, занимавший важную государственную должность, сорвал экземпляр этого указа и швырнул его под ноги, саркастически заметив: «Не еще ли объявление победы над готами и сарматами?» Дерзновенный сожжен заживо как оскорбитель императорского величества301. К этому событию, которое, естественно, могло раздражить Диоклетиана, присоединились и другие. Вдруг в императорском дворце вспыхнул пожар и испепелил часть его302. Во времена страстных возбуждений и самое незначительное событие ведет за собою увеличение ненависти и недоверия. Так было и теперь. Язычники винили в пожаре христиан и распространяли молву, что будто христианские придворные чиновники, возбуждаемые от пресвитеров и других своих единоверцев, злоумышляют даже на жизнь императора303. Наоборот, между христианами ходили толки, что кесарь Галерий сам поджег дворец, чтобы воспламенить гнев императора против христиан304. Позднее император Константин причину пожара указывал (он сам был в это время в Никомидии) в молнии, упавшей на дворец305. Впрочем, истинная причина пожара остается для истории неизвестной, и Евсевий не знает ее306. Как бы то ни было, подозрительность императора к христианам вследствие этого обстоятельства усилилась. На беду христиан по прошествии двух недель после первого пожара в том же дворце вспыхнул новый пожар. Галерий, страшась за свою жизнь, покидает Никомидию307. Негодование Диоклетиана разрешается пытками, которым подвергаются теперь подозреваемые в измене христиане. Но этим еще не ограничились беды, которые стряслись над христианами этих времен. Среди сильного возбуждения умов, которое распространилось по всему государству, там и здесь в Империи стали подниматься бунты. На границах Армении возник мятеж, и христианские пресвитеры стали подозреваться в возбуждении народных масс. Подобное же случилось в Антиохии, где один воинский трибун провозглашен был от войска императором. И эти бунты произошли в то время, когда уже более 10 лет не было слышно ни о чем подобном. Хотя попытки к восстанию были быстро сдавлены и уничтожены, тем не менее, однако же, оставались подозрения и страх308. Диоклетиан видел подвергающимся опасности то, что он столькими войнами и трудами хотел обосновать, – видел, что самый трон колеблется, что рушится авторитет высшей власти. Нет ни малейших причин полагать, что христиане участвовали в восстаниях, хотя, быть может, возмутители и рассчитывали на них. Даже те из новейших историков, которые готовы видеть в этих восстаниях бунты именно христиан, и они говорят об этом очень нерешительно309. Нужно, однако же, сознаться, что христиане, со своей стороны, не были настолько осторожны, чтобы не подавать повода к таким обвинениям. Так, во время гонения Диоклетианова один христианский юноша, родом из Египта, призванный к допросу проконсула в Кесарии, на вопрос последнего: где твое отечество? отвечал, что его отечество Иерусалим. Судья, по словам Евсевия, приковав свою мысль к земному и дольнему, начал обстоятельно выпытывать: какой это Иерусалим, в какой части земли лежит он? И чтобы вернее достигнуть цели, прибегает к пыткам. И сколько не спрашивали юношу: какой это и где находится названный им город, не могли добиться ничего, кроме неопределенных, но подозрительных ответов, что этот город есть отечество одних богопочитателей, лежит же он по направлению к востоку.

Судья, по словам Евсевия, терзался недоумением, не построили ли христиане где-либо враждебного римлянам города, и потому долго еще расспрашивал о нем. Но юноша оставался неизменным в прежних показаниях310. Нужно сказать, что судье могло быть неизвестным название Иерусалим, так как древняя столица иудеев в это время называлась Aelia Capitolina. Из этого видно, что христиане не всегда старались разубедить язычников в подозрении касательно существования у них политических целей и этим давали повод видеть в них врагов римского государства. Или вот еще подобный же пример из того же времени311. «В Палестине (в 303 г.) один священник, по имени Прокопий, представлен был на суд проконсула, и выслушав приказание принести жертву богам, отвечал, что знает только Одного, Которому надобно приносить жертву. А когда приказали ему сделать возлияние в честь четырех царей – Диоклетиана с соправителями – он произнес следующие слова поэта:

Нет доброго там, где много господ,

Пусть будет один господин, единственный царь312.

Из подобных ответов проконсул легко мог заключать, что подсудимый пресвитер говорит о каком-то своем царе, которого он предпочитает четырем царствовавшим в то время римским владыкам; и, таким образом, на христиан могли быть возводимы обвинения, совершенно неосновательные, в политических замыслах.

Под впечатлением рассказанных нами обстоятельств, случившихся тотчас по издании первого указа и набрасывавших густую тень подозрения на христиан, Диоклетиан вот и объявляет свой второй указ по поводу христиан. Он касается одних пресвитеров и вообще духовенства потому, как мы уже выяснили, что духовенство рассматривалось как подстрекатели и вожди политических заговоров этого времени. Следовательно, второй указ не есть собственно религиозный указ; он существа политического, и едва ли его нужно причислять к религиозным указам против христианства.

За этим вторым указом в том же 303 году последовал новый, третий указ уже религиозной природы. Потому ли, что Диоклетиан, убедившись в неосновательности своих политических подозрений против христиан, решился снова продолжить свою антихристианскую политику против последователей Распятого или по какой другой причине, только несомненно, что вслед за разобранным указом последовал третий указ, которым все духовенство, заключенное по требованию второго указа в тюрьмы, призывалось к принесению жертв языческих, под опасением пыток за сопротивление313. Но этот третий указ вскоре должен был потерять свое действие. Причиной этого было празднование двадцатилетия царствования Диоклетиана в конце 303 года. Это празднование принесло великое утешение христианам, потому что объявлена была амнистия: все арестанты освобождались из тюрем (πανταχή πάντων έλευθερίας ά νακηρυχθείσης), поэтому и духовенство получило свободу. Об этом амнистиальном указе упоминает один Евсевий в своем сочинении «О Палестинских мучениках». В Палестине, вероятно, а также и в других местах были выпущены на свободу все заключенные пастыри христианские. В Антиохии, например, остался в тюрьме только один христианский диакон, но по особым причинам314. Так кончился (счастливо для христиан) первый год гонения. С окончанием его все христиане были в безопасности. Но христиане, быть может, предчувствовали, что их беды не окончились: истинное гонение на христиан началось только со следующего, 304 года, с изданием последнего, четвертого, Диоклетианова указа против христиан. Вот указание на текст этого эдикта, какое находим у Евсевия: «Посланы были царские грамоты, в которых заключалось повеление всем (христианам) поголовно приносить жертвы и делать возлияния богам»315. Таков был последний указ Диоклетиана против христиан. Им объявлялось повсеместное гонение на христиан. Твердо решившись ниспровергнуть христианство, Диоклетиан хотя и позволил подвести под амнистиальный указ и христиан, но вскоре же снова и с еще большей силой вооружился на них, как только кончился праздник его царского двадцатилетия316. Из-за этого указа пролилось крови наиболее всего в христианском мире, хотя указ состоял всего из двух строчек. Он имел свое действие целых 8 лет, до 311 года.

Обращаемся к подробному и тщательному исследованию вопроса о том, как и с какой точностью и верностью исполнялись указы Диоклетиановы в его время и во времена его преемников, до самого того времени, когда в конце царствования Галерия прекращены гонения на христиан? Здесь изложены сведения, как происходило гонение, разберем некоторые акты мученические, относящиеся к этому гонению, – говорим некоторые, так как рассматривать все акты недостает возможности по причине их многочисленности, – наконец, будем делать замечания о том, с каким мужеством переносилось разбираемое гонение христианами.

Первым исполнителем указов был, что естественно, сам Диоклетиан. Диоклетиан за исполнение своих указов отвечает только до 305 года, до мая месяца, когда он сложил с себя бремя правления, отказавшись от престола. В непосредственном подчинении Диоклетиану состоял тогда весь восток Империи (Фракия, Азия) с включением Египта. О характере Диоклетиана нам нет никакой надобности распространяться; мы уже знакомы с ним. Это был человек вообще благоразумный, осторожный, точный в своих действиях, уважающий законность и порядок. Судя по этому, мы вправе ожидать, что в Диоклетиане история найдет точного и верного исполнителя изданных им законов против христиан. Между тем церковные писатели Евсевий и Лактанций, современники событий, в своих исторических сочинениях дают немало данных, из которых мы вынуждаемся заключать, что Диоклетиан был чрезмерно жесток в отношении к христианам, что он пролил много христианской крови, казнив многих и весьма многих из христиан, на что вовсе не давали права его собственные указы, с содержанием которых мы знакомы. Как примирить такое противоречие? Проанализируем свидетельства христианских писателей о гонении самого Диоклетиана. Этот анализ должен показать нам, что Диоклетиан остался верен своему характеру, строго точному, выражавшемуся в законности и порядке. Если же церковные писатели и представляют его человеком, который не следовал точно своим указам, то эти показания или неверны, или основываются на недостаточном понимании действительных фактов.

Обращаемся прежде всего к тому, как происходило гонение в Никомидии, столице Диоклетиана, где, конечно, оно происходило по личному его распоряжению и воле. Евсевий о событиях в Никомидии рассказывает, что по издании уже первого указа Диоклетианова множество мучеников потерпели здесь смерть от Диоклетиана; Лактанций в сочинении «О смерти гонителей» также уверяет, что многие в Никомидии «влачимы были на казнь»317. Но точный анализ этих сообщений, их известий, не подтверждает их слов. Из собственных их слов видно, что по воле Диоклетиана пострадали все те христиане, которые находились в различных должностях при дворе, вероятно, все те камергеры, казначеи, гардеробмейстеры, прислужники при столе и прочие слуги, о которых упоминает Феона в известном письме к Лукиану. Таких лиц, конечно, было немало при пышном дворе Диоклетиана. Из них Евсевий указывает на мученическую смерть трех христиан, бывших при дворе Диоклетиана в различных службах – Петра, Горгония и Дорофея318. Мученическая кончина многих придворных христиан именно по приказанию Диоклетиана не подлежит сомнению, но по какому случаю она совершилась? Евсевий выставляет их мучениками исключительно за имя Христово, но это едва ли так. По Лактанцию, казнь вышеупомянутых лиц319 совершилась после того, как произошел двукратный пожар в Никомидийском дворце. А мы уже знаем, что эти пожары рассматривались Диоклетианом как проявление восстания со стороны христиан, недовольных первым указом этого императора. Если смотреть на мученическую смерть названных лиц в связи с рассказом о пожарах в Никомидийском дворце, а это совершенно необходимо, принимая во внимание сказание Лактанция320, то открывается, что Петр, Горгоний, Дорофей и прочие с ними были подвергнуты пыткам и смерти императором потому, что на них ближе всего падало подозрение в поджоге дворца: придворным христианам легче всего было совершить подобное преступление, – как, по крайней мере, могло представляться Диоклетиану. Значит, смерть названных лиц была смертью не за религию, а вследствие политических подозрений, и значит казнью их император не нарушал пределов своего первого указа, хотя они и остаются в глазах историка истинными христианскими мучениками. Лактанций в доказательство беззаконной тирании Диоклетиана в Никомидии ссылается в особенности на то, что император после первого указа заставил приносить жертву своих домашних – супругу Приску и дочь Валерию321, но это опять нельзя рассматривать как факт насилия над христианской совестью, чем нарушался бы первый указ, ибо ниоткуда не видно, что они были действительными христианками. Замечательнейшим мучеником за исповедание христианства по издании первого указа был, по Евсевию, никомидийский епископ Анфим322, но есть все основания утверждать, что Евсевий в этом случае впадает в грубую ошибку. Анфим мученически умер, во-первых, не по воле Диоклетиана, во-вторых, не в 303 году, а много позднее. Наши основания следующие: Лактанций, который сам жил в Никомидии при открытии гонения Диоклетианова323, не упоминает о мученической смерти Анфима, а это очень важно. Дальше, Евсевий еще и в другом месте своей «Истории» упоминает о мученической кончине Анфима, но в этом случае как на одновременного с Анфимом мученика указывает на пресвитера Лукиана Антиохийского324.

А так как сам Евсевий ясно дает знать, что Лукиан пострадал при соправителе Галерия Максимине в Никомидии, после личной беседы с этим государем, в 311 или 312 году325, то отсюда следует, что Анфим пострадал тоже уже при Максимине, в одном году с Лукианом. Дальше, есть прямой факт, указывающий, что Анфим пострадал в указываемое нами время: Лукиан из темницы в Никомидии перед своей смертью писал к антиохийцам послание такого содержания: «Приветствует вас, весь сонм мучеников, возвещаю вам, что Анфим-епископ сподобился мученической кончины»326. Здесь Лукиан извещает о смерти Анфима как о новости, как факте, только что совершившемся на его глазах; нельзя думать, что Лукиан пишет здесь о смерти Анфима, совершившейся 8 лет тому назад, если принять с Евсевием, что Анфим скончался мученически в 303 году327. Итак, Диоклетиан неповинен в смерти епископа никомидийского Анфима, который умер в 311 или 312 году. Вообще, нужно думать, что Евсевий в своей «Истории» перемешал факты328: что относилось к гонениям более позднего времени, то он приписал самому Диоклетиану; еще он утверждает, что вместе с Анфимом пострадал «целый сонм мучеников», а так как нам теперь достоверно известно, что Анфим пострадал позднее, то с уверенностью можно полагать, что и этот сонм мучеников пострадал также позднее, и, значит, Диоклетиан невиновен в крови этих страдальцев. Нужно сказать, одним словом, до нас не дошло точных сведений: были ли какие мученики в Никомидии (кроме вышеуказанных) вследствие непосредственной воли Диоклетиана. Подлинных актов, относящихся сюда, не дошло329.

Как нельзя сказать о Диоклетиане, чтобы он преступал пределы собственных указов в гонении на христиан в столице, в Никомидии, так нельзя того же сказать об этом императоре и по отношению к другим местам Востока. По крайней мере, гонение в Палестине при нем, сообразно с указами, не было кровопролитным и даже не было особенно жестоким. В 303–305 годах в Палестине, по несомненным свидетельствам, сохраненным у Евсевия в его сочинении «О Палестинских мучениках», мучеников и исповедников было немного. В течение одного 303 года издано было Диоклетианом целых три указа против христиан и собственно против храмов и пастырей Церкви, но Евсевий за весь год мог насчитать только четырех мучеников в Палестине. Да при этом нужно еще помнить, что все они пострадали не столько за христианское исповедание, сколько за их, как казалось, непочтительные отзывы об императорах тогдашнего времени, за оскорбление так называемого императорского величества и за оскорбление господствующей религии. Так, священник Прокопий330 обезглавлен был за то, что позволил себе произнести известные стихи перед проконсулом:

Нет доброго там, где много господ –

стихи, которые приняты за слова, содержащие оскорбление императоров. Другие два лица из числа клириков в Палестине, Алфей и Закхей, обезглавлены были за то, что они настойчиво утверждали, что они признают одного только Царя – Иисуса Христа, а это язычниками было принято как богохульство против священного имени императоров и давало место политическим подозрениям331. Четвертый мученик, диакон Кесарийский Роман, потерпел смерть за то, что, прибыв в Антиохию во время разрушения здесь храмов, т.е. после издания первого указа, публично укорял тамошних христиан за их равнодушие к вере, за то, что они позволяли себе приносить жертвы332. За такую смелость, по словам Евсевия, он сначала был осужден на сожжение, но потом ему был отрезан язык и сам он ввергнут в тюрьму, где и замучен. Нужно помнить: что происходило с Романом, то происходило на глазах одного из царствовавших тогда государей, кесаря Галерия, поэтому нимало не удивительно, что слишком смелый диакон поплатился за свою смелость жизнью. Отсюда видно, что мученическая смерть некоторых христиан была в 303 году исключением в Палестине; значит, законы Диоклетиана исполнялись с соблюдением подлинного их смысла. Власти в Палестине не позволяли себе нарушать указов Диоклетиановых. Не заметно никакой излишней суровости и жестокости и в исполнении четвертого указа Диоклетиана в той же Палестине в 304–305 годах, до времени отречения Диоклетиана от престола. Несмотря на то, что четвертый указ объявлял общее гонение на христиан, мучеников в Палестине за это время Евсевий едва может насчитать до 10 человек. А это, конечно, очень немного. Притом нужно принять во внимание, что, по рассказу Евсевия, шестеро из этих десяти мучеников некоторым образом сами навлекли на себя смертный приговор. Дело было так, говорит Евсевий: «Шесть юношей сперва связали себе руки, чтобы показать готовность к мученичеству, потом прибежали к проконсулу Урбану, который тогда собирался на охоту, приступили к нему и со всей решимостью исповедали себя христианами. Все они были усечены»333. Вот несомненные факты гонения Диоклетианова в Палестине, а заметим: Евсевий, как житель Кесарии Палестинской, очень живо интересовался ходом гонения в Палестине и, без сомнения, не пропустил ни одного мученика в своих описаниях. Напротив, тот же Евсевий, быть может, не замечая того, проговаривается, свидетельствуя, что гонение на Востоке во дни правления Диоклетиана было не очень тяжело. Власти исполняли указы, что называется, спустя рукава. Начальники довольствовались формальным исполнением указов: достаточно было только просто появиться или быть привлечену христианину на площадь, где приносили жертвы, и его легко отпускали, как будто бы он сделал, что предписано, а если кто близко подходил к жертвеннику, того отпускали еще с большей охотой, как будто тот в самом деле принес жертву; приносили к жертвеннику даже больных христиан, которые и пальцем не могли шевельнуть, и однако же, когда их уносили назад, то на них власти смотрели как на совершивших волю Диоклетиана. Случалось, что если некоторые из верующих объявляли о себе перед начальством, что они христиане, что они не хотят приносить жертву, таким без церемонии зажимали рот, выталкивали их вон, причисляя и их к исполнившим указы. Евсевий говорит, что так было везде на Востоке на первых порах гонения334, и при другом случае заявляет, что именно так было в Палестине при Диоклетиане335. Таким образом, по идее, т. е. по смыслу указов, и по выполнению гонение Диоклетианово на Востоке во время его правления Империей не было слишком жестоким и кровопролитным. Встречались, как мы видели, лишь отдельные случаи мученической кончины христиан, но это было, скорее, исключением, чем общим правилом.

До нас, впрочем, сохранилось несколько актов мученических, свидетельствующих, что гонение принимало характер кровавый во времена Диоклетиана, кроме Палестины, в вышеуказанных случаях, и в других местах, находившихся под личным управлением Диоклетиана. Мученические акты Клавдия и Астерия свидетельствуют о кровавом гонении на христиан при Диоклетиане в Ликии, провинции Малоазийской336; мученические акты Дидима и Феодоры свидетельствуют о таком же гонении на христиан в Александрии337; мученические акты Филиппа, епископа Ираклийского, свидетельствуют также о кровавом гонении во Фракии338. Но таких актов очень немного. Хотя Диоклетиан даже четвертым своим указом не требовал кровавого преследования христиан, но так как этим указом позволялось и предписывалось понуждать христиан к принесению языческих жертв, то неудивительно, если и при самом Диоклетиане в тех самых провинциях, которые были подчинены личному управлению Диоклетиана, встречались христиане, сделавшиеся кровавой жертвой гонения. Это могло случиться помимо воли Диоклетиана. Справедливо известный историк Неандер замечает, что гонение и при самом Диоклетиане принимало характер кровавый или вследствие излишней угодливости Диоклетиану со стороны проконсулов, или вследствие какого-либо личного нерасположения их к христианам данной местности и пр. Каждый мог быть уверен, что за предпринятое против христиан его не потянут к ответу339.

Вообще, кажется, можно утверждать, что Диоклетиан строго следовал своим указам в применении мер преследования против христиан. Но если так, то это доказывает только, что он до конца выдержал свой характер. Историк может признать эту истину, но это нимало не обеляет Диоклетиана в глазах историка: гонение начато по личной инициативе самого императора, а этого слишком достаточно, чтобы считать его в числе величайших врагов христианской истины и христианской Церкви.

Как известно, Диоклетиан правил Империей не один, а с соправителем Максимианом, который призван был к царствованию в 285 году и управлял до 305 года, до времени, когда он вместе с Диоклетианом отказался от Империи. Максимиан правил Западом (Италией, Испанией и Галлией) с включением Африки. Он был послушным орудием воли Диоклетиана340. Но на этот раз в деле гонения он простер свое послушание Диоклетиану далее пределов должного. Самый характер Максимиана требовал, чтобы он был гонителем свирепым. Лактанций замечает о нем, что это был человек «от природы жесткий» (поп clemens)341. Сами языческие панегиристы этого императора дают знать, что Максимиан склонен был доводить меры Диоклетиана до крайних пределов, когда говорят о нем: «Все, что ни предписывал брат его Диоклетиан, Максимиан исполнял с крайней решительностью: он принимался слишком сильно (fortiter) за то, что Диоклетиан предписывал с благоразумием (sapienter)»342. Акты мученические того времени действительно свидетельствуют, что Максимиан даже через специальные рескрипты приказывал проконсулам провинций, чтобы они готовы были на все в случае упорства христиан. Максимиан, в своей ревности к делу, как раз наоборот понимал самые указы Диоклетиановы: если эти указы, например, требовали разрушения церквей, то Максимиан мало обращал внимания на эту сторону предписаний, а напротив, вооружался против самого исповедания христианства. Впрочем, из многих документов видно, что и буквальное исполнение указов Диоклетиана не было пренебрегаемо Максимианом343. Так как Максимиан был более чем строгим исполнителем указов Диоклетиановых, то в его областях было много мучеников, и до нас сохранилось очень значительное количество актов мученических из времени его правления, не только подлинных, т.е. принадлежащих тому времени и рассказывающих действительные факты, но и не подлинных, т.е. возникших позднее и рассказывающих о событиях, приукрашенных фантазией.

Подлинные акты дошли из всех мест, которыми управлял Максимиан. О кровавом гонении в Италии свидетельствуют акты Сотеры-девицы, акты, отличающиеся простотой рассказа344, и акты диакона Евпла, скончавшегося мученически в г. Катанье в Сицилии, отличающиеся точностью хронологии345. О суровости гонения в Галлии свидетельствуют акты Рогациана и Донациана, пострадавших в Нанте346. Содержание актов таково: Рогациан и Донациан были братья, они были брошены в темницу, один из них, впрочем, еще не был крещен, именно старший Рогациан. В тюрьме братья молят Бога, чтобы Он попустил вместо воды крещения креститься Рогациану кровью мученическою. Оба они были потом обезглавлены. О гонении в Испании свидетельствуют акты Винцентия, диакона в Сарагосе347. Рассказ актов следующий: проконсул Дациан потребовал к себе на суд еп. Валерия и диакона Винцентия, отличавшегося даром красноречия и бывшего проповедником в христианских собраниях. Валерий-епископ, как человек некрасноречивый, просил Винцентия произнести за него исповедание христианское на суде. Винцентий это и исполнил. Епископ был сослан в ссылку, а Винцентий после многих тяжких мучений скончался в тюрьме. Особенно много актов мученических из времени управления Максимиана дошло до нас из Церквей африканских, где гонение было принято христианами с особенным одушевлением. До нас сохранились несомненно подлинные акты пресвитера Сатурнина и прочих мучеников348. Дело происходит в Нумидии. Целая толпа христиан схвачена во время богослужения в доме пресвитера Сатурнина и представлена на суд проконсула (в Карфагене). Многие из них потом поплатились жизнью за свое исповедание. Акты относятся ко времени исполнения первого Диоклетианова указа; именно, проконсул говорит Сатурнину: почему ты делаешь церковные собрания, когда это запрещено? Имеешь ли ты Святое Писание? Эти черты указывают на 303 год. Такого же характера и акты епископа Африканского Феликса, в Тибиуре349. Проконсул требует от него, чтобы он выдал книги Святого Писания, но Феликс отказался. Затем епископ был переправлен через Средиземное море на суд к самому императору Максимиану, но так как его там не застали, где надеялись застать, то Феликс был представлен к проконсулу в Апулию, где ему проконсул опять предложил вопрос: почему ты не выдаешь св. книг? Или не имеешь их? Очевидно, события происходили при действии первого указа Диоклетианова. Феликс был усечен мечом. Вообще нужно сказать, что в Африке было много мучеников. Впрочем, иногда начальники относились к христианам без особенной строгости. Так, нам известны следующие примеры, показывающие снисходительность властей к христианам. Когда некоторые сенаторы карфагенские заявили проконсулу, что епископ Менсурий при отобрании св. книг из церквей подменил их книгами еретическими, настоящие же св. книги скрыл, проконсул оставил без всякого внимания подобное заявление350. Или когда нумидийский (в Африке) епископ Секунд отказывался выдать книги Святого Писания, то чиновники заметили ему: неужели нет у него каких-нибудь хоть ненужных книг, которые бы он мог отдать? Также от вышеупомянутого епископа Феликса проконсул требовал лишь ненужных книг351.

Суровость Максимиана была причиной многих мученических смертей, но эта же суровость послужила для христиан основой к созданию легендарных актов мученических. Таковы акты мучеников Фиваидского легиона или акты Маврикия и прочих мучеников. Рассказ актов состоит в следующем: император Максимиан был жестокий враг христиан. Он замыслил истребить христиан в Империи. В то время в войске находился легион, называвшийся Фиваидским (конечно потому, что он навербован был в Фиваиде, в Египте). В нем насчитывалось 6600 воинов352. Этот легион состоял из лиц испытанной храбрости, притом же веровавших во Христа. Верность в служении Христу и храбрость на службе царю были их отличием. Вдруг эти воины получили приказ от Максимиана обратить свое оружие против христиан, но они отказали от этого дела. Названный легион находился в ущелье Агаунском (in agaunensidus angustus – в теперешней Швейцарии, не очень далеко от Женевы и Женевского озера), лагерь же императора был также недалеко от того места, где стоял легион. Когда Максимиан узнал об отказе легиона исполнить его волю, то сильно разгневался. Он издал приказание подвергнуть каждого десятого солдата казни за непослушание353, а прочих заставить обратить их оружие против христиан страны. Казнь совершилась, но оставшиеся в живых воины легиона снова отказались идти с оружием против своих собратий. Тогда Максимиан приказал вторично казнить каждого десятого воина в легионе. Исполнено и это. Но воины по-прежнему не хотели принимать участие в братоубийственной войне. Мало того: кровавое зрелище еще воодушевило их веру, они начала друг друга убеждать не исполнять жестокого приказания императора. Между лицами, ободрявшими и подкреплявшими прочих воинов, особенно выделяется начальник (primicerius) Маврикий; он ревностно укреплял в вере прочих воинов, убеждал их лучше претерпеть смерть, чем исполнить жестокую волю Максимиана. После этих увещаний легион обратился с представлением к императору, в котором говорилось: «Бога мы обязаны больше слушаться, чем тебя; мы обязаны обращать свое оружие на защиту граждан, а не против них. Ты приказываешь отыскивать христиан и казнить их, но мы сами христиане. Мы охотнее позволим убить самих себя, чем убивать других; мы лучше умрем невинными, чем будем жить обремененные преступлением». Тогда император, видя, что настойчивость легиона непреодолима, приказал весь легион подвергнуть смертной казни, вызвав для этой цели расположенные вблизи войска. Эти последние окружили священный легион и казнили его. Христианские воины дали себя избить без возражений и без противодействия; они сами преклонились под меч. Земля покрылась телами убитых святых мужей, а их драгоценная кровь лилась ручьями354.

Достоверен ли этот рассказ или нет? Одни из исследователей доказывают его правдивость и историческую достоверность, а другие отрицают истинность рассказа и утверждают, что рассказ не имеет научного значения. Представим главнейшие доказательства тех и других. Защитники исторической достоверности рассказа говорят: писателем актов Фиваидского легиона был бесспорно св. Евхерий, епископ Лионский, который своим повествованием лишь освежил память о святых мучениках Фиваидского легиона. Евхерий записал рассказ довольно рано, между 400 и 430 годами355. Но кроме этого свидетеля достоверности актов существуют и другие. Первое место между этими свидетелями занимает св. Амвросий, еп. Медиоланский. В слове в честь св. Назария, воина, принявшего мученическую кончину в Медиолане при императоре Нероне (?), он говорит: «Этот святой не единственный, от которого церковь Медиоланская имеет св. останки. Мы тем более можем похваляться, что мы имеем целое войско (армию) небесных воинов. Поэтому легко понять, что все Церкви, признающие Медиолан своей митрополией, торжествуют праздник этих славных мучеников». Полагают, что в этих словах Амвросия, которому в иерархическом отношении подчинена была та страна, где происходило разбираемое нами событие, находится указание на Фиваидский легион. Другое свидетельство в пользу достоверности рассказа о Фиваидском легионе находится в жизнеописании св. Романа, аббата одного монастыря, составленном вскоре после его смерти. Здесь говорится: «К концу своей жизни Роман предпринял путешествие к гробам св. Маврикия и его сотоварищей. Св. Роман питал глубокое уважение к мученикам в Агауне, почему и предпринял путешествие туда. Место это можно назвать полем сражения мучеников, ибо число их простиралось до 6600 человек». Роман умер около 460 года. Третьим свидетелем в пользу достоверности рассказа выставляют жизнеописателя Виктора Марсельского (жизнеописатель этот, полагают, жил не позднее времен Евхерия) и Феодора, епископа Валлиса (около 516 года), так как они оба делают ясные указания на события с Фиваидским легионом. Кроме того, защитники рассказа указывают на широко распространенное с древнего времени почитание мощей св. воинов Фиваидского легиона; в честь их довольно рано начали строить храмы и пр.356 Другие исследователи, как мы сказали, отрицают достоверность рассказа о мученичестве Фиваидского легиона и основывают свое отрицание на следующих соображениях: невероятно, говорят, чтобы во времена Максимиана целый громадный легион в 6600 человек исключительно состоял из одних христиан; правда, число христиан в войске могло быть не малое, но во всяком случае перевес оставался на стороне язычников. Далее, невероятно, говорят, чтобы Максимиан при всей своей жестокости мог решиться на такой поступок, как уничтожение целого легиона. Он должен был дорожить хорошим войском ввиду государственных соображений, притом таким искусным и храбрым войском, какое представляли собой воины-фиваидцы, по рассказу актов. Далее, непонятным представляется на взгляд историков, смотрящих скептично на рассказ, что о таком важном историческом событии, которое, без сомнения, должно было наделать много шума, ничего не сообщают языческие писатели, описывавшие те времена, к которым относится предполагаемое событие, – ни Евтропий, ни Аврелий Виктор357. Да и церковные историки и писатели, каковы Евсевий и Лактанций, не обмолвились ни одним словом, которое удостоверяло бы нас в истинности происшествия с Фиваидским легионом. Можно бы, пожалуй, сказать о Евсевии, что он мало знал о событиях на Западе, а история с Фиваидским легионом случилась именно на Западе, но этот аргумент в настоящем случае не действителен: легион был навербован на Востоке, в Фиваиде, а с тем, что касалось Востока, Евсевии хорошо был знаком; да и трудно поверить, чтобы слух о таком важном событии, хотя бы случившемся на Западе, не достиг такого любознательного историка, каким был Евсевий. Но если бы по какому-либо случаю Евсевий и не знал события, непонятно, почему о нем, этом событии, ничего не знает Лактанций и другие лица, например Иероним, Руфин? В рассказе о самом событии находят невероятным замечание актов, что целый легион позволяет казнить себя без сопротивления и возражений. Мыслимо ли это?358 Таковы аргументы апологетов рассказа и его отрицателей. Теперь спрашивается: кто более прав в своих воззрениях – первые или последние? Апологеты рассказа слабы в своих доказательствах. Большая часть свидетельств, которыми они хотят подтвердить истинность события, относится к очень позднему времени: Евхерий писал спустя столетие после царствования Максимиана, а такое свидетельство имеет мало цены в науке; еще менее имеют цены показания писателей и свидетелей, живших позднее Евхерия: они могли говорить о событии со слов Евхерия, на основании его сочинений. Больше всего могло бы иметь значения свидетельство Амвросия Медиоланского, так как он жил ранее Евхерия, но слова Амвросия, как очевидно для каждого непредубежденного ума, слишком неопределенны: под сонмом «небесных воинов», по меньшей мере с равным правом, можно разуметь и не разуметь воинов Фиваидского легиона. Последнее представляется наиболее безошибочным. Что касается доказательств, приводимых учеными против достоверности разбираемого повествования, то они сохраняют свое значение и силу. Можно так или иначе ослаблять при помощи каких-либо тонких соображений значимость того или другого доказательства, направленного против истинности рассказа, но совсем отнять вес у всех доказательств вместе едва ли возможно. Ввиду этого повествование о Фиваидском легионе и его мученичестве, несмотря на его грандиозность, или, лучше сказать, и вследствие его грандиозности, следует признать позднейшей легендой. Но каким образом могла сложиться подобная легенда? Где ее источник? Вопрос трудный. Для разрешения его мы можем сделать лишь немногое. В одном сочинении бл. Феодорита359 встречается известие о том, что (в царствование Диоклетиана, по приказанию Максимиана, в Апамее, в Сирии) подвергнуты были казни несколько христиан-воинов, вместе с их офицером (tribunus militum)- христианином, по имени Маврикий. Можно полагать, что этот восточный рассказ, перейдя на почву западную, в V веке послужил зерном к возникновению повести о Фиваидском легионе и его мученичестве360. Отрицать истинность рассказа Феодорита нет основания (хотя, быть может, правильнее было бы вместо имени Максимиана поставить имя Галерия или Максимина); но если так, то, предположив, что и рассказ о Фиваидском легионе тоже историческая истина, мы встретимся с естественным недоумением: неужели в самом деле при Максимиане пострадали двое военачальников-христиан с именем Маврикий, и притом не одни, а с отрядами? Очевидно, верен какой-нибудь из двух рассказов: или Феодорита, или Евхерия. Без сомнения, следует склоняться в пользу рассказа Феодорита. Необходимо еще заметить, что греко-восточная агиология не знает мучеников Фиваидского легиона361.

Таким образом, как ни был груб и жесток соправитель Диоклетиана Максимиан, однако же нет твердых оснований приписывать ему такое злодейство, как казнь 6600 христианских воинов. Самое возникновение этой легенды, связываемой с именем Максимиана, впрочем, свидетельствует, что в Церкви долго хранилась память о тирании Максимиана. Другими словами, в основе легенды лежит тот верный факт, что Максимиан был слишком жесток в отношениях к христианам.

Переходим к обзору противохристианской деятельности двух других соправителей Диоклетиана – кесарей Констанция Хлора и Галерия. Скажем сначала о Констанции Хлоре и его отношении к христианам.

Прежде всего возникает вопрос: какие области подчинены были Констанцию? По Диоклетиановой государственной системе, кесари не были лицами, самостоятельно и полновластно управляющими данной страной; кесари – это были несменяемые полководцы, обязанность которых состояла в охранении границ Империи, в водворении порядка в тех провинциях, где возникали беспорядки и волнения, а в управлении они руководились законами, которые издавались верховным императором. Констанцию было поручено охранение спокойствия на крайнем Западе, но подчинена ли ему была, как обыкновенно полагают, кроме Британии еще и Галлия – это очень сомнительно362. Обыкновенно кесарю поручалось управление только такими провинциями, которые объявлялись стоящими на военном положении; он лишен был инициативы в правительственных действиях. Поэтому сказать что-нибудь определенное об отношении Констанция как кесаря (292–305 гг.) к христианам трудно. Характер Констанция дает основание ожидать, что он не мог быть жестоким гонителем христианства во времена Диоклетиана. Евсевий говорит о его характере так: «Это был государь самый добрый и кроткий, он один из современных государей провел все время своего правления достойно своей власти, являл себя правдивейшим и благодетельнейшим ко всем»363. Сами языческие писатели отдают дань уважения его кроткому характеру. Один панегерист, позднее обращая свою речь к Константину Великому и сравнивая государственную деятельность этого последнего государя с деятельностью Констанция, кротость отца противопоставляет строгости сына364. Другой писатель-историк называет его лучшим из людей365. По своим религиозным убеждениям он не был грубым язычником. Он принадлежал к школе тех религиозных эклектиков, которые более или менее чистый монотеизм предпочитали обыкновенному языческому суеверию366, но отнюдь не был христианином, каким готов считать его Евсевий367. Такой характер и такие религиозные убеждения требовали кротости и снисходительности к христианам со стороны Констанция368. Евсевий прямо утверждает, что Констанций вовсе не был гонителем христиан и что, напротив, он даже оберегал их от преследований369. Но с этим согласиться нельзя. Диоклетиан был слишком строг, слишком сурово держал себя в отношении к своим кесарям, чтобы они осмелились не исполнять его воли. И действительно, есть свидетельство, что Констанций кротость свою выразил в том, что он не простирал своей противохристианской политики дальше тех границ, какие начертывались указами. Вероятно, так было в Британии, где находился во время гонения Диоклетианова Констанций. По крайней мере, сохранилось свидетельство, что он в точности исполнил первый указ Диоклетиана о разрушении христианских церквей. Лактанций говорит: «Что касается до Констанция, то, опасаясь, чтобы кто не подумал, что он не одобряет решения императора, он дал дозволение разрушить несколько церквей, которые можно было легко восстановить, но не позволял, чтобы гонение простиралось на самих христиан»370. Значит, Констанций исполнял первый указ Диоклетиана, предписывавший разрушение церквей, и, значит, неверно представляют себе деятельность Констанция, когда думают, что он не следовал Диоклетиановым указам, напротив, он исполнял их точно, но только именно точно.

Как Констанций приводил в исполнение четвертый указ Диоклетиана, воздвигавший гонение на всех христиан, неизвестно. Более определенно можно говорить о Констанции и его отношении к христианству после того, как произошло отречение Диоклетиана от престола в 305 году и когда императором сделался сам Констанций371. Есть основание полагать, что Констанций, сделавшись императором, хотя и не отменил указов Диоклетиановых, однако же по его воле действие их на Западе совершенно прекратилось. Евсевий с большой уверенностью утверждает, что гонение Диоклетианово на Западе продолжалось только два года, а потом совершенно прекратилось. Это прекращение гонения совпадает со вступлением на престол Констанция372. Можно думать, что влияние нового Констанциева царствования, толерантного к христианам, простиралось и на Восток, умягчая здесь гонение. В самом деле, в Палестине в 305 году (год вступления Констанция на престол), по свидетельству Евсевия, был лишь один пример мученичества. Именно, потерпел мученическую кончину некто Апфиан (или Амфиан), но и тот пострадал не столько за исповедание христианства, сколько за свою смелость и, как казалось, неуважение к властям. Апфиан был прекрасно образованный юноша; увидев однажды, что проконсул Кесарии Урбан (язычник) публично приносит жертву, схватил его за руку и начал уличать его в языческом заблуждении; дерзновенный был утоплен373. К сожалению, Констанций слишком мало царствовал, в середине 306 г. он умер374.

Третьим соправителем Диоклетиана был кесарь Галерий, его зять. Как кесарь (302–305 гг.) он не имел свободы в правительственной деятельности; местопребыванием его, как несменяемого полководца, были страны придунайские. Христианские писатели, например, Лактанций, самого невыгодного мнения о характере Галерия. Он говорит, что в нем было заметно «зверство, неведомое римлянам», говорит, что он был величайший деспот, по своему капризу он понижал в должностях чиновников; говорит, что обыкновенными казнями при нем были предание огню, вешание на кресте, растерзание зверями и что тот должен был считать себя счастливым, кто обрекался просто на обезглавление; говорит, что Галерий назначал префектами людей своевольных и суровых, без всякого образования, да и сам он не терпел науки375. Об отношении Галерия к христианам Лактанций замечает, что он будто наущал Диоклетиана, чтобы всех христиан предать сожжению376. Языческие же писатели отзываются о нем мягче: они вполне признают, что он был человек непросвещенный и грубоватый, но в то же время не отрицают того, что он имел известного рода положительные качества и достоинства377. Да и трудно представить себе, чтобы Диоклетиан выбрал в помощники себе решительно дурного человека. Галерий в царствование Диоклетиана был кесарем, а с 306 до 311 года – императором. Как фактически относился Галерий к христианству, будучи кесарем, судить не беремся. Известен только один случай его суровости к христианам. Галерий, во время правления Диоклетиана, в 303 году, случайно проезжал Антиохией; здесь диакон Роман позволил себе публично порицать христиан за равнодушие к вере. Галерия такое поведение Романа привело в гнев; он присудил его к сожжению, но потом отменил эту казнь, удовольствовавшись отрезанием языка у мученика и заключением его в тюрьму378. Но зато несомненно, что много пролито было христианской крови на Востоке, когда Галерий в 306 году, по смерти Констанция, сделался первым августом, верховным императором (с этого времени он жил в Никомидии). Впрочем, это зависело не столько от того, что Галерий ревностно поддерживал гонение, сколько от того, что его царствование потворствовало разнузданности страстей. Он был государь, не умевший справляться со своей задачей, он не умел держать, как следует, в своих руках императорский скипетр. Его царствование, в противоположность Диоклетианову, от самих язычников заслужило имя железного века, Галерий прозван был parens ferrei seculi379. Он не издавал новых грозных указов против христиан; гонение продолжалось на основании прежних указов Диоклетиана. Но бесконтрольность в управлении делала то, что гонение потеряло всякую цель и стало бессмысленным изуверством. Христиан гнали, мучили и казнили главным образом потому, что они лишены были покровительства законов. К царствованию Галерия должны быть отнесены все те подлинные акты мучеников, какие носят дату Диоклетианову, но не могут быть приписаны времени правления самого Диоклетиана. Сюда, ко временам царствования Галерия, должны быть отнесены все рассказы Евсевия о смерти мучеников разных стран Востока, какие у него неопределенно приписываются эпохе Диоклетиана. К этому именно времени нужно относить следующий замечательный факт, рассказываемый Евсевием. «Во Фригии, – повествует он, – воины, окружив целый христианский городок, сожгли его жителей вместе с женами и младенцами. Причина была та, что все жители города поголовно, сам префект и военачальник со всеми должностными людьми и народом исповедали себя христианами и не хотели приносить жертв идолам»380. Впрочем, нужно сказать, что рассказ об этом кровавом случае у Лактанция передается несколько иначе. Он говорит не о сожжении города со всем его народонаселением, а лишь о сожжении церкви в одном местечке во Фригии со всеми собравшимися в нее христианами381. Рассказ Лактанция проще и вероятнее, ибо трудно представить себе в это время целый город, сплошь состоящий из христиан. Гонение Галерия прекратилось незадолго до его смерти в 311 году.

Нам остается сказать еще об одном и последнем исполнителе указов Диоклетиановых – разумеем Максимина, который избран был Галери-ем в помощники себе со званием кесаря, после того как Диоклетиан отказался от престола, в 305 году (впоследствии он стал императором, жил же в качестве кесаря попеременно в разных местах южных стран восточной половины Империи, а в качестве августа и императора – по крайней мере, по смерти Галерия – в Никомидии). Максимин чуть ли не больше правил Востоком, чем сам Галерий. Максимин был ревностным гонителем христиан почти до самой смерти его в 313 году. Характер Максимина христианские писатели, например Евсевий, рисуют в чертах мрачных. По словам Евсевия, он был крайне суеверным и грубым язычником; волхвы и прорицатели окружали его престол; тот же Евсевий говорит, что он был предан пьянству и распутству. С особенным ударением Евсевий описывает его заботы о процветании языческой религии; он заботился об увеличении числа храмов в Империи, подновлял и восстановлял приходившие в ветхость; ревностно заботился о том, чтобы в понтифексы и жрецы поступали лица лучших умственных дарований и известные своей гражданской деятельностью. Верховные жрецы окружены были, по воле Максимина, замечательной помпой; их окружал в торжественных случаях отряд телохранителей382. Вообще видно, Максимин был заклятый язычник. Светские языческие писатели того времени вообще изображают его таким же образом, как и Евсевий, но в то же время и не отказывают ему в природных способностях383. Ревность Максимина к язычеству была причиной, что он старательно поддерживал гонение, начатое Диоклетианом. Максимин годину своего призвания к правлению государством в качестве кесаря открыл тем, что снова разослал по областям Востока последний указ Диоклетиана о повсеместном гонении. Именно он, по Евсевию, приказал всех христиан поголовно привлекать к принесению жертв; христиан приказано было вносить в списки и вызывать поименно для исполнения обряда языческого жертвоприношения. Евсевий, по-видимому, считает этот указ новым указом, но содержание его ясно показывает, что он есть не что иное, как повторение последнего указа Диоклетианова384. Тот же Евсевий указывает следующие особенности Максиминова гонения (306–313 гг.): по приказанию Максимина самые товары, продававшиеся на рынках, окропляемы были жертвенными возлияниями; даже в баню не иначе можно было войти, как принеся наперед при входе в нее идольскую жертву385. Максимин изобрел еще некоторое новое средство для отвлечения христиан от поклонения Христу. По его воле сочинены были (или пущены в обращение уже существовавшие) какие-то акты Пилата, в которых Христос описывался в самых непристойных чертах386. Списки с этих актов прибиты были на столбах напоказ всем; мало этого: школьным учителям приказано было диктовать акты ученикам и заставлять их заучивать наизусть387. Эта последняя мера особенно оригинальна: хотели в самбм молодом поколении воспитать ненависть к христианству. Много было мучеников в это гонение в различных местах Востока. Евсевий свидетельствует, что гонение Максимина было тяжелее прежнего (т.е. Диоклетианова 303–305 гг.)388. Что же касается Палестины, то Евсевий в своем сочинении «О Палестинских мучениках» насчитывает во времена Максимина до 74 мучеников, страдания которых им описаны с большей или меньшей подробностью389. Замечательный случай свирепости в это гонение в Палестине падает на 309 год. Евсевий рассказывает, что в палестинских рудокопнях собрано было большое число ссыльных христиан. Пользуясь тем, что власти были далеко от них, они начали делать церковные собрания в своих домах. Но об этом узнал Максимин, приказал разослать виновных в новые места ссылки – в рудокопни на Ливан, в Кипр, а 39 человек из них приказал казнить мечом390.

Лактанций, современник всего гонения Диоклетианова, представляет гонение это жесточайшим и величайшим из всех. Пользуясь словами Виргилия, он говорит: «Если бы у меня была сотня уст и железный язык, то и тогда я не мог бы исчислить все роды зол, не мог хотя бы поименовать все наказания»391, то есть Лактанцию казалось, что целых томов книг недостаточно для описания мучений христиан. Как ни сильно отзываются поэтической вольностью приводимые слова, однако же в устах Лактанция они имеют значительную долю справедливости. Гонение Диоклетианово было сильнейшее, но зато оно было последнее, последнее из тех, кои предпринимались с ясно осознанным намерением истребить христиан в Римской империи.

* * *

257

Burkchardt. Die Zeit Constantin''s des Grossen. Leipz., 1880, 2-te Auflage. S. 287, 291–292.

258

Видно из свидетельства Евсевия, которое приведем сейчас.

259

Евсевий (Церк. ист. VIII, 1, 6) называет его «царским отроком» (βασιλικὸς), что Валезий в примечаниях к указанному месту Евсевия передает современным выражением «паж».

260

Существует послание Феоны, епископа Александрийского, к Лукиану, cubiculariorum praeposito, жившему при дворе Диоклетиана; об этом послании речь будет ниже.

261

Личность Дорофея в уме любознательного исследователя возбуждает немало недоумений и вопросов. Евсевий (VIII, 1) говорит, что при дворе Диоклетиана был некто «Дорофей, за свою глубочайшую преданность и верность отличенный им предпочтительно пред лицами, занимавшими самые высокие правительственные должности». Но тот же Евсевий и еще пишет (VII, 32): «Мы знали Дорофея, человека в свое время ученейшего, удостоившегося пресвитерства в Антиохии. Он очень любил заниматься божественным Писанием и изучил язык еврейский, так что легко понимал еврейские книги, был знаком со свободными науками и не чужд греческого образования; с другой стороны, он был евнухом от чрева матери, поэтому царь (т.е. Диоклетиан) приблизил его к себе (αυτὸν οίκειωσασθαι) как какую-нибудь редкость (παράδοξον) и почтил его должностью смотрителя над тирской пурпуровой фабрикой. Мы слышали, как он умно объяснял в церкви Святое Писание». Спрашивается, этот Дорофей, которого лично знал Евсевий и который был приближен к Диоклетиану в качестве чуда природы, был ли одно и то же лицо с Дорофеем, о котором Евсевий говорит в первом из приведенных нами месте его «Истории»? Церковные историки, сколько знаем, обходят это естественный вопрос молчанием. Но комментаторы Евсевия обращают на него внимание. Разумеем Валезия и Гейнихена. Последний (Commentarii in historiam Eusebii. Lips., 1870. P. 369) приводит мнение некоего Блонделля о тождестве двух Дорофеев, о коих говорит Евсевий в вышеупомянутых местах его «Истории», и не соглашается с этим мнением, но не разъясняет, почему он не соглашается. Иначе поступает Валезий (Migne. PG. Т. XX. Col. 721–722). Он находит, что Дорофей, пресвитер антиохийский, и Дорофей, бывший при дворе Диоклетиана в качестве придворного, два разных лица. Ибо: 1) О Дорофее, бывшем при дворе Диоклетиана, достоверно известно, что он скончался мученически (Евсев. VIII, 6), о Дорофее же пресвитере ничего такого неизвестно. 2) Дорофей антиохийский был лицом очень известным, он был наставником в школе, прежде чем сделался пресвитером, а другой Дорофей был человек рабского состояния, был евнух, служивший при царской опочивальне (cubicularius eunuchus). 3) Невозможно допустить, чтобы Дорофей антиохийский из пресвитеров сделался потом кубикулярием Диоклетиана; это противно церковным правилам, ди и немыслимо, если возьмем во внимание, что в пресвитеры избирались лица зрелых лет, а кубикуляриями были дети или юноши. 4) Нельзя быть в одно и то же время и пресвитером, и кубикулярием – одновременно заниматься и объяснением Святого Писания в церкви, и вращаться во дворе царском, быть здесь на службе. Согласны, что доводы, приводимые Валезием в доказательство нетождества двух вышеупомянутых Дорофеев, весьма почтенны, но, к сожалению, они как-то далеко стоят от самого текста Евсевия. Прежде чем решать вопрос о том, что два Дорофея, упоминаемые Евсевием в качестве лиц, имевших близкое отношение к Диоклетиану, были ли тождественны или нет, нужно сначала решить вопрос: как смотрел на дело сам Евсевий – отождествлял их или различал? Этого, однако, Валезий не делает. Предложим же себе этот вопрос. По-видимому, Евсевий отождествлял выше поименованных двух Дорофеев; такое впечатление получается, если мы читаем сведения Евсевия о Дорофеях в том порядке, как они изложены у него; именно, получается впечатление целой биографии одного и того же лица; сначала (VII, 32) говорится о Дорофее, что он был учен, пресвитерствовал в Антиохии, проповедовал в церкви, был близок к Диоклетиану, сделан был смотрителем фабрики; затем (VIII, 1) говорится, что Дорофей жил при дворе самого Диоклетиана, был отличаем им в сравнении с другими придворными и, наконец, скончался мученически (VIII, 6). Но такое впечатление получается лишь при поверхностном чтении Евсевия. Правда, Евсевий нигде прямо не говорит, что следует отличать Дорофея антиохийского от Дорофея придворного, но это само собой разумеется: Евсевий, конечно, не мог думать, чтобы кто-нибудь стал объединять пресвитера с придворным лицом, из которых один жил в Антиохии, а другой в Никомидии, из которых одного он сам знал лично, слушал его поучения в церкви, а о другом знал, очевидно, лишь по слухам. Но, с другой стороны, нельзя, кажется, отрицать, что Евсевий, быть может, вследствие одинаковости имен двух упоминаемых им Дорофеев, перемешал неумышленно факты из биографии одного лица с фактами из биографии другого. Нам представляется невероятным такое историческое совпадение, чтобы Диоклетиан приблизил к себе двух христиан с одинаковым именем – Дорофея, двух евнухов, и одинаково благоволил к ним. Еще невероятнее представляется нам управление пресвитера христианского пурпуровой фабрикой по воле Диоклетиана. Поэтому мы полагаем, что в близких отношениях к Диоклетиану стоял лишь один Дорофей, придворный, но что Дорофей-пресвитер не имел к Диоклетиану отношения. Фабрикой, вероятно временно, управлял первый Дорофей, а не второй. Думаем, что Евсевий отчасти перемешал факты, приписав черты деятельности одного Дорофея другому Дорофею. А причиной этого может быть тождество имен двух современников – Дорофей. Можно, конечно, возразить, каким образом могло случиться такое смешение фактов, когда известно, что Дорофея-пресвитера историк знал лично («мы знали», «мы слышали»), но на это нужно сказать, что ни из чего не видно, что Евсевий близко знал Дорофея. Об учености Дорофея Евсевий мог знать от других, а слушать его проповеди мог короткое время. Если же иные утверждают (Валезий), что Евсевий учился у Дорофея-пресвитера, то подобное утверждение не имеет прочных оснований. Впрочем, говоря так, мы признаемся, что вопрос остается открытым.

262

Евсевий. Церковная история. VIII, 1.

263

Ibid.; Lactantius. De mortibus persecutorum, cap. 15.

264

Epistola Theonae episcopi Alexandrini ad Lucianum. Оно напечатано на латинском языке в Патрологии Миня. PG. Т. X. Col. 1569–1574. В письме прямо не сказано, о каком императоре в нем речь, но, по мнению ученых, например Неандера (Allg. Gesch. d. Religion und Kirche. Gotha, 1856. B. I. S. 78.), оно вполне приличествует времени Диоклетиана. Также в письме не выяснено, каким епископом был Феона, но так как известно, что во времена Диоклетиана епископом Александрийским был Феона, то основательно полагают, что именно он и был автором рассматриваемого письма.

265

Ibid. Col. 1570–1571.

266

Ibid. Col. 1571.

267

Ibid. Col. 1572–1573.

268

PG. Т. X. Col. 1573.

269

Ibid. Col. 1574.

270

Hunziker. Diocletianus und seine Nachfolger. Издано Biidinger'oM в Untersuchungen zur Romischen Kaisergeschichte. Leipz., 1868. Band. II. S. 137–138.

271

Preuss. Kaiser Diocletian und seine Zeit. Leipz., 1869. S. 129–130.

272

Niebuhr. Die Vortrage iiber Romische Geschichte. Theil. 3. S. 289.

273

Burkchardt. Die Zeit. Constantin''s. S. 288. 64.

274

Такие отзывы новейших историков о Диоклетиане основываются на свидетельстве древних светских писателей, правда, свидетельстве, выраженном в пышных риторических фразах, а потому подозрительном относительно правдивости. Флавий Вописк (Hist. Augusta. Numerian, cap. 13) говорит о Диоклетиане: «Это был муж отличный, благоразумный, любящий государство и своих подданных, готовый ко всему, чего требовало время». Евтропий говорит о Диоклетиане, что он «был мудро медлителен», называет его «внимательнейшим и искуснейшим императором» (Budinger В. II, 137). Лампридий (Hist. Augusta. Vita Heliogabali, cap. 35) говорит: «Диоклетиан – отец золотого века». Впрочем, и древние церковные писатели иногда не без похвалы отзываются о Диоклетиане. Так, Евсевий замечает, что Диоклетиан относился к своим приближенным из числа христиан с таким же благорасположением, с каким относятся «к родным детям» (VIII, 6), – похвала, от которой не отказался бы любой из христианских государей. Лактанций иногда, как бы против собственной воли (он относится к Диоклетиану строго и сурово), делает отзывы, небезвыгодные для чести Диоклетиана: если светские древние писатели называют царствование Диоклетиана «золотым веком», то Лактанций называет то же царствование «счастливейшими временами» (De mort., cap. 9: summa felicitate regnavit; это выражение почему-то в русском переводе Карнеева передано словами: «царствовал довольно счастливо»); если древние светские писатели считают Диоклетиана человеком проницательным и рассудительным, то и Лактанций (Ibid., cap. 14) говорит, что он «казался человеком, которого не обманешь, и разумным» (astutus et intelligens); если светские древние писатели замечают о Диоклетиане, что он был «мудро медлителен», то и Лактанций (Ibid., cap. 11) говорит, что этот император, если делал доброе, то ни с кем не советовался, а если делал худое, то не иначе как после совета с другими.

275

Hunziker. Op. cit. S. 139, 142; Burckhardt в главе II о Диоклетиане и др.

276

Hunziker. Op. cit. S. 146.

277

Bernhardt. Dioclitian in seinem Verhaltnisse zu den Christen. Bonn, 1862. S. 52.

278

Hist. Augusta. Numerian, cap. 14–15.

279

Preuss. Kaiser Diokletian. S. 131–132.

280

Ibid. S. 132; О другом законе, который издан Диоклетианом и который касался брака, Буркхардт замечает, что местами в нем слышится «тон проповеди». См.: Burkchardt. Op. cit. S. 41.

281

Чтобы понять, почему Диоклетиан вооружается против манихеев, нужно принять во внимание следующее: манихейство, как религиозная секта, родившаяся в Персии, из элементов персидской религии, представлялось опасным Диоклетиану в политическом отношении: распространение манихейства, казалось, могло пролагать путь для политического владычества персов в Римской империи.

282

Preuss. Op. cit. S. 134–135.

283

Евсев. Церк. ист. VIII, 2.

284

Буркхардт (Die Zeit Constantin''s. S. 294) отрицает значение этой причины в вопросе о происхождении гонения Диоклетианова на том основании, что у язычников темных сторон подобного же рода было еще больше. Но нужно помнить, что людям свойственно замечать недостатки других и не примечать собственных недостатков. Так было и с язычниками рассматриваемой эпохи.

285

Preuss. Op. cit. S. 140–141.

286

Hunziker. Diocletianus. S. 147.

287

Preuss. Diocletian. S. 144.

288

Разумеем следующие примеры. Первый пример относится к 295 году. В одном городе в Нумидии, в Африке, приведен был к проконсулу христианский юноша Максимилиан, до которого дошла рекрутская очередь. Явившись к проконсулу, юноша в ответ на требование, чтобы он дал себя измерить: имеет ли он соответствующий военным нормам рост – сказал: «Я не могу быть солдатом, потому что я не могу делать ничего злого, я христианин». Проконсул, не обращая внимания на это замечание, холодно приказывает измерить его рост. И так как юноша оказался надлежащего роста, то проконсул сказал ему: «Прими значок военной службы и будь солдатом». Юноша отвечал на это: «Я не возьму подобного значка, потому что я ношу знак Христа, моего Бога». Тогда проконсул-язычник с грозной иронией заметил ему: «Так я отправлю тебя к твоему Христу». Юноша отвечал: «Можешь сделать это, что было бы для меня истинной честью». Проконсул хотел насильно надеть ему на шею солдатский значок. Рекрут противился и говорил: «Я не приму знака мирской службы, и если мне его повесят, то я изломаю его, потому что он мне не надобен. Я не могу носить свинца на шее после того, как я принял спасительный знак моего Господа Иисуса Христа». Максимилиан был казнен мечом (Ruinart. Acta martyrum. P. 340–341). Вероятно, этот юноша находился под влиянием идей африканца Тертуллиана, который в качестве монтаниста запрещал иметь какие бы то ни было отношения христианам к языческому государству. Другой пример: предположительно в 298 году один сотник-христианин, по имени Марцелл, не захотел принять участия в празднованиях по случаю дня рождения императора (Диоклетиана), так как эти празднования соединены были с языческими жертвоприношениями, сбросил с себя знаки военной службы, сказав, что как христианин он не хочет больше оставаться на службе. Марцелл тоже был казнен мечом. Дело происходило в городе, принадлежавшем к Галльской префектуре (Ruinart. Op. cit. P. 342). Оба рассказанных случая происходили в глухой провинции. О них мог знать Диоклетиан, если ему о них действительно донесли, но мог и не знать.

289

Christianis velut fidelioribus vitam et corpus suum curandum credidit (Он доверил христианам, как очень верным, охрану своей жизни и тела) (Diocl.). Epistola Theonae Col. 1571.

290

Такими эти акты считает и строго критический историк Гущикер. Dioclitianus S. 261.

291

In sacro comitatu dominorum nostrorum Diocletiani et caet. christiani sunt et militant (В священной гвардии наших императоров Диоклетиана и других есть христиане, и они исполняют военную службу). См.: Ruinart. Op. cit. P. 341.

292

Евсев. VIII, 2; VIII, 17 (указ Галерия).

293

Bernhardt. Diocletian. S. 60–61.

294

Разумеем толерантный указ Галлиена; об этом указе и других подобного же рода (II, III и начала IV века) речь впереди.

295

Древние писатели, не углубляясь в разъяснение сложного характера Диоклетиана и его государственно-реформаторской системы, причины гонения Диоклетиана старались отыскивать в случайных явлениях, приводивших Диоклетиана к гонению. Окончив наше объяснение причин гонения Диоклетиана, сделаем разбор взглядов одного древнего писателя на причины, будто бы побудившие Диоклетиана преследовать христиан, разумеем взгляда Лактанция. Лактанций (De mort. persec, cap. 10) говорит, что Диоклетиан любил гадать по внутренностям жертвенных животных, но эти гадания стали не удаваться. Это зависело от того, что христианские начальники, по обязанности присутствовавшие при совершении жертвоприношений, тайно знаменовали себя крестом. Когда жрецы объяснили Диоклетиану, почему жертвы не давали ожидаемых от них результатов, Диоклетиан разгневался на христиан и вскоре объявил на них гонение. Рассказ этот стоит в противоречии с историей Евсевия, так как Евсевий прямо говорит, что христианские начальники и военачальники при Диоклетиане были избавлены от обязательства присутствовать при совершении языческих жертв (VIII, 1), а потому рассказ Лактанция не заслуживает веры. У того же Лактанция встречаем и еще рассказ, имеющий целью объяснить причины гонения Диоклетиана. Он говорит, что у Диоклетиана был зять Галерий, а у этого Галерия была мать, грубая язычница, почитательница какого-то бога гор. Эта женщина часто приносила жертвы, но христиане отказывались присутствовать на этих жертвах и принимать участие в поедании идоложертвенного. Вследствие этого мать Галерия пожаловалась на христиан Галерию, а Галерий подбил Диоклетиана к гонению на христиан (Lactan. Op. cit. Cap. 11). He говоря о том, что Диоклетиан не был таким слабодушным человеком, чтобы слушаться чьих-либо наущений (как об этом будет речь впоследствии), в этом рассказе причиной гонения выставляется прихоть и каприз суеверной женщины, но такая причина ни мало не соответствует тому следствию, какое отсюда вытекает: ведь дело идет не о казни отдельного лица, а о жесточайшем гонении, приведшем в колебание всю Римскую империю. Справедливо замечает Прейсс (S. 146) по поводу сейчас приведенного рассказа Лактанция, что уж если допустить интриги и наушничество как одну из главных причин гонения Диоклетианова, то нужно допустить, что интриговали и наушничали не одни придворные дамы, но и жрецы, и предсказатели, и шарлатаны-волхвы, и прибавим – философы, вроде неоплатоника Порфирия.

296

Обыкновенно полагают, что гонение на христиан началось ранее издания указов Диоклетиановых (т. е. ранее 303 года). В доказательство этого ссылаются на известие Евсевия (VIII, 4) о том, что еще ранее официально объявленного гонения приказано было исключить из войск всех христиан, не желавших приносить языческие жертвы. Но, к сожалению, нельзя точно определить, к какому времени царствования Диоклетиана следует относить этот факт (Евсевий, как мы замечали выше, не дает точной хронологии истории гонения Диоклетиана). Можно полагать, что исключение твердых в вере христиан из войска произошло весьма незадолго до открытого гонения (по указам) и целью вышеуказанного распоряжения было, как догадывается Буркхардт (S. 296), желание гонителя, исключив христиан из войска, развязать себе руки в своих дальнейших действиях, так как в случае оставления христиан в армии можно было опасаться со стороны их вооруженного сопротивления гонителю. Что факт имел место незадолго до открытого гонения, об этом можно догадываться по тому, что Евсевий известие об этом факте помещает в своей «Истории» непосредственно перед описанием событий в Никомидии в 303 году, в котором началось открытое гонение на христиан.

297

Burkchardt. Die Zeit Constantin''s. S. 38. Об отношениях Диоклетиана к соправителям, в особенности к кесарям, обстоятельно говорит Гунцикер (Diocle-tianus. S. 145, 156–157, 250–260), доказывая, что Диоклетиан всегда действовал по своей инициативе и не позволял вмешиваться посторонним там, где их не спрашивали.

298

Arnobius. Disputationes adv. genres. Lib. Ill, cap. 7.

299

De mort. persecut., cap. 13.

300

Евсевий. Церк. ист. VIII, 2. 6;

301

Его же. О Палестинских мучениках (Предисловие).

302

Евсев. VIII, 5; Lact. De mort. pers., cap. 13.

303

Lact., cap. 14.

304

Lact. Ibid.; Preuss. Op. cit. S. 149.

305

Lact. Ibid.

306

Его речь к обществу святых, гл. 25. 6 Евсев. VIII, 6.

307

Lact., cap. 14.

308

Евсев. Церк. ист. VIII, 6; Preuss. Op. cit. S. 151; Hunziker. Op. cit. S. 273.

309

Burckhardt. Op. cit. S. 298.

310

Евсев. О Палестинских мучениках, гл. 11. Событие было в 310 году, но такие же случаи были и раньше. Поэтому то Неандер (S. 84) рассказывает вышеуказанный случай, когда объясняет происхождение второго указа Диоклетиана.

311

О Палестинских мучениках, гл. 1.

312

Илиада, II, 204.

313

Евсев. VIII, 2. 6; Его же. О Палестинских мучениках, гл. 1.

314

О палестинских мучениках, гл. 2. Гунцикер ограничивает значение амнистиального указа Диоклетиана, вопреки ясному свидетельству Евсевия (это свидетельство приведено в тексте) о широком и абсолютном значении этого указа. Гунцикер думает, что освобождение предстоятелей Церкви из темниц допущено было лишь под условием принесения жертв языческих (Hunziker. Op. cit. S. 188). Странное мнение. Разве мыслим амнистиальный указ с подобным требованием? Где амнистия, там не может быть места таким стеснительным условиям, о каких предполагает Гунцикер. Ведь это все равно, если бы кто дал свободу заключенным в тюрьму за долги под условием, что они наперед заплатят долг! Мнение Гунцикера нам кажется неосновательным главным образом потому, что Евсевий в сочинении о палестинских мучениках (Предисловие и гл. 2), где, как замечено было нами выше, этот историк рассказывает события с замечательной хронологической точностью, ясно дает знать, что амнистиальным указом закончился 303 год и что он издан не одновременно, а после распоряжения о том, чтобы предстоятелей Церкви принуждать к жертвам (третий указ). Следовательно, амнистиальным указом отменялся этот последний указ, и пастыри освобождены были из тюрем без всяких стеснительных условий. Это была действительная амнистия, как и представляет дело Евсевий. Непонятно было бы, почему Евсевий, если бы амнистия давалась пастырям, заключенным в тюрьму, на тяжком условии – принесения жертв, – упустил случай заметить, что амнистиальный указ был на самом деле не благодеянием для христиан, а лишь новым благовидным случаем к притеснению христианства. Итак, согласно с Евсевием, мы полагаем, что сначала (в 303 году) был издан указ, предписавший принуждать заключенных в тюрьме пастырей к принесению языческих жертв, а потом – амнистиальный, уничтоживший действии предыдущего указа. Вышеприведенное мнение Гунцикера заставляет его сказать далее следующую нелепость: так как, по его мнению, амнистиальный указ позволял освобождать из тюрем только тех пастырей, кои принесли языческие жертвы, и так как историк Евсевий свидетельствует, что вследствие амнистии в Палестине и Сирии получили свободу все пастыри Церкви (за исключением одного лица), то значит, уверяет Гунцикер, все они принесли требуемую языческую жертву (S. 188–189). Легко вымолвить такое тяжкое обвинение на целый сонм пастырей и прочих клириков, но не так-то легко доказать его. А доказать Гунцикеру это было необходимо, чтобы не показаться голословным и легкомысленным. Автор и доказывает... но как? Он обращается к «Церковной истории» Евсевия и в восьмой книге ее (о которой – книге – хорошо известно Гунцикеру (S. 125), что она не отличается ни точностью в хронологии, ни исправностью известий), во 2-й главе находит указание, что во время гонения Диоклетианова были и такие пастыри, которые «впали в искушение по случаю гонения, потерпели кораблекрушение в отношении к спасению и по собственной воле низринулись в глубину моря». Указывая на это место VIII книги Евсевия, Гунцикер утверждает, что тут рисуется угодливость и уступчивость пастырей перед гонителями, во время издания амнистиального указа. Если бы это говорил не такой серьезный исследователь, как Гунцикер, то не стоило бы и рассуждать по поводу сейчас приведенного мнения. Но с таким писателем, как Гунцикер, по необходимости приходится считаться. Спрашивается: чем доказать, что в указанном месте «Истории» Евсевия описывается отречение от веры пастырей Церкви именно во время издания амнистиального указа, а не в какое другое время гонения Диоклетианова? Доказать этого не может ни Гунцикер, ни кто другой. Евсевий в указанных словах делает замечание о некоторых примерах, имевших место во все время гонения Диоклетианова. Это замечание делает он прежде описания самой истории гонения Диоклетианова, чтобы не возвращаться к такому печальному факту впоследствии; это замечание он делает прежде изложения сведений о первом указе Диоклетиана. Итак, доказательство Гунцикера, что пастыри Церкви достигли свободы во время издания амнистиального указа путем отречения от веры, через принесение языческих жертв, решительно ничтожно. Гунцикеру совсем не было бы надобности прибегать, к таким натянутым доказательствам, к каким он теперь прибегает, если бы он указал эдиктам Диоклетиана такое размещение (в хронологическом отношении), какое дали им мы (выше), согласно с сочинением Евсевия «О Палестинских мучениках».

315

О Палестинских мучениках, гл. 3.

316

Гунцикер (S. 189) мотивирует издание 4-го указа Диоклетиана тем, что пастыри Церкви выказали большое раболепство пред правительством, купив свою свободу во время издания амнистиального указа через принесение требуемой от них языческой жертвы: увидев такое раболепство пастырей, Диоклетиан, как полагает этот автор, думал, что ничего не стоит нанести сильнейший и последний удар христианству, имевший целью уничтожить христианство, а потому и поспешил издать еще указ (4-й). Так как положение, что пастыри Церкви купили свою свободу во время амнистии тяжкой жертвой – отречением от веры, как мы доказали выше, совершенно неосновательно, то неоснователен и тот вывод, какой делает отсюда Гунцикер о мотивах к изданию указа Диоклетианова 304 года. Указ этот был актом личной воли Диоклетиана, независимым от тех или других действий христианских пастырей. Он есть дальнейшее развитие первого указа Диоклетианова.

317

Евсевий. Церк. ист. VIII, 6; Lact. De mort., cap. 14–15.

318

Кн. VIII, 6.

319

Лактанций, впрочем, не называет по имени тех придворных христиан, кои подверглись казни от Диоклетиана в Никомидии; о них он говорит: potentissimi quandam eunuchi necati, per quos palatium et ipse ante constabat (Были убиты некогда влиятельные евнухи, благодаря которым и дворец, и сам (император) прежде твердо стояли). Сар. 15. Ср.: 14.

320

Quum pars quaedam conflagrasset... ira infiammatus (Diocl.) excarnificari omnes suos protinus praecepit. Cap. 14.

321

Cap. 15.

322

VIII, 6.

323

Что писатель сочинения De mortibus persecutorum был жителем Никомидии, это хорошо доказывает Hunziker. Op. cit. S. 121.

324

VIII, 13. Этого Лукиана не следует смешивать с другим Лукианом, обер-камергером Диоклетиана, исповедовавшим христианство.

325

IX, 6.

326

Сохранившийся до нас отрывок этого послания, заимствуемый из так называемой «Пасхальной хроники», можно найти у Migne. PG. Т. XX. Col. 775, в примечаниях Валезия к Евсевию. Заподозревать подлинность послания Лукиана нет никаких оснований.

327

Валезий в вышеупомянутых примечаниях (Col. 800), Гейнихен (Commentaru. P. 436), Гунцикер (S. 282) и другие тоже относят кончину Анфима ко времени Максимина.

328

Разумеем VIII, 6. То же заметно у Лактанция (cap. 15): от описания антихристианской деятельности лично самого Диоклитиана он часто переходит к описанию вообще гонения, известного с именем Диоклетиана, смешивая черты личного гонения Диоклетианова с чертами общего гонения в Империи.

329

Нельзя сказать ничего точного о том, как применялся к делу Диоклетианов в Никомидии же четвертый его указ.

330

О Палест. мучениках, гл. 1.

331

О Палест. мучениках, гл. 2.

332

Ibid. Непонятно, по какому случаю Роман обличал христиан за угодливое приношение жертв языческих, когда на основании указов Диоклетиана 303 года – а исповеднический подвиг Романа относится именно к этому году – вовсе не требовалось принесения жертв от всех христиан, а лишь от пастырей Церкви. Полагаем, что Евсевий дозволил неточность: вероятно, допустили себя до совершения языческой жертвы не простые христиане, а какие-либо слабые в вере лица, принадлежавшие к клиру, это-то и возмутило исповедника. Сам Евсевий утверждает нас в этой мысли, ибо, заканчивая вторую главу сочинения «О Палестинских мучениках», где находится вышеприведенный рассказ, он замечает: «Это произошло в первом году гонения, когда оно свирепствовало только против предстоятелей Церкви» (μὸνων προέδρων).

333

О Палест. мучениках, гл. 3.

334

Церк. ист. VIII, 3.

335

О Палест. мучениках, гл. 1.

336

Ruinart. Acta martyrum. P. 309–311. Очевидно, дело происходит не в 285 году, как полагает Рюинар, а не раньше 304 года, так как в актах приводится ясное указание на четвертый указ Диоклетиана (304 года): imperatores jusserunt christianos sacrificare diis, contradicentes puniri (императоры приказали, чтобы христиане поклонились (принесли жертвы) богам, а ослушавшихся наказывать).

337

Ibid. P. 428–431. Издатель относит эти акты к 304 году.

338

Ibid. P. 440–448. Издатель относит эти акты к 304 году. В них действительно есть ясные указания как на первый, так и на четвертый указы Диоклетиана.

339

Allgemeine Geschichte. Bd. I. S. 84.

340

Аммиан Марцеллин говорит: Dioclitiano in omnibus obsecutus es (Maximi-anus). См.: Hunziker. Op. cit. S. 260.

341

De mort., cap. 15.

342

Подлинные слова панегириста см. у Hunziker'a. S. 180.

343

Эти положения раскрыты и доказаны у Hunziker'a. S. 180–181.

344

Ruinart. Acta. P. 411–412. Правильнее назвать его известиями или сведениями, чем актами, потому что о мученице говорит св. Амвросий в одном из своих нравоучительных сочинений. Смерть мученицы Руинар относит к 304 году.

345

Ibid. P. 437–439. В 304 году.

346

Ibid. P. 322–325. Руинар относит акты к 290 году, а Бароний к 303 (Ibid. Р. 321), последний – правильнее. Но будет еще правильнее относить их к 304 году, ибо здесь констатируется факт бегства священников с целью скрыться от гонителей (cap. 2); вероятно, это имело место после издания 2-го указа Диоклетианова. В тех же актах находятся довольно ясные указания на четвертый указ Диоклетиана, изданный в 304 году (cap. 1).

347

Ibid. P. 400–406. В 304 году.

348

Ibid. P. 414–422. Неандер находит, что если эти акты и не суть акты проконсульские, а следовательно, не суть акты высшей пробы, но несомненно в их основе положены акты проконсульские. См.: Allgem. Gesch. Bd. I. S. 83.

349

Ruinart. Acta. P. 390–391.

350

Augustinus. Brevicul. collat. cum Donatistis, dies III, cap. 13. Tom. IX opp. ed. Benedictin.

351

Scriptuare supervacuae. См.: Ruin. P. 390.

352

Число воинов римского легиона в разное время было разное. Но несомненно, что во времена Диоклетиана легион состоял из 6200–6800 человек. Следовательно, число 6600 близко подходит к этому последнему числу.

353

Обычай децимации – обычай казнить каждого десятого солдата в случае непослушания военачальнику или императору действительно допускался военными артикулами римлян, об этом свидетельствуют Ливии и Юлий Капитолии. Кого из солдат казнить – это решалось жребием. Из этого и предыдущего замечания видно, что детали рассказа согласуются с историческими данными.

354

Ruinart. Acta. P. 317–320.

355

Действительно, акты написаны были Евхерием (t 454) и были посланы при письме к епископу Сальвию. См.: Ruin. P. 317.

356

Эти доказательства приводятся в сочинении: Der heil. Mauritius, oberster der Thebaischen Legion (имя автора не обозначено), в особенности на стр. 8–13; 15–17. Einsiedeln, 1880.

357

Это возражение автор сочинения «Der heil. Mauritius u. s. w.» старается устранить таким замечанием: «Языческие писатели не упоминают о событии из ненависти к христианству» (S. 29). Замечание не сильное.

358

Stolberg (католический историк). Gesch. der Religion Iesu Christi. Hamb., 1815. Theil. IX. S. 453–457; Hunziker. Op. cit. S. 266–268.

359

Ruinart. Acta. P. 316; Theodoreti Graecorum affectionum curatio, disp. 8.

360

Hunziker (S. 269–272) старается тщательно указать элементы, из которых сложилась легенда; он думает, что Евхерий, автор мученических актов Фиваидского легиона, сгруппировал и по своему скомбинировал различные показания из сочинений Амвросия, Евсевия, но при всем остроумии Гунцикера нам представляется этот путь к разрешению вопроса слишком сложным.

361

Архим. (архиепископ) Сергий в своем монументальном труде «Полный месяцеслов Востока» исследует лишь сказание о мученике Маврикии Апамейском с его отрядом из 70 человек (Т. II. Ч. 2. С. 60 второй пагинации), но совсем не упоминает о Фиваидском легионе.

362

Нельзя допускать, что Констанций управлял Галлией, ибо в Галлии во времена царствования Диоклетиана, именно в 303–304 годах, происходило такое же гонение на христиан, как и в других странах. Об этом свидетельствуют акты Рогациана и Донациана (о них была речь); на это же указывает и Евсевий, когда перечисляя страны, страдавшие от гонения в 303–304 годах, включает сюда и Галлию (О Палест. мучениках, гл. 13 ad fin.). Но приписывать гонение Констанцию, как сейчас увидим, мы не имеем права. Hunziker думает, что Галлия не была в распоряжении Констанция (S. 259).

363

Евсевий. Церк. ист. VIII, 13.

364

См.: Hunziker. S. 182.

365

Hist. Augusta. Fl. Uopisci. Carinus, cap. 17.

366

Preuss. Op. cit. S. 152.

367

Жизнь Константина I, 13; 17.

368

Эту мысль развивает Zahn. Constantin der Gr. S. 8–9.

369

«He участвовал в преследовании христиан». VIII, 13. То же утверждает относительно Галлии (?) Оптат Милевийский: Constantine... cujus pater persecutionem non exercuit (De schism. Donatistarum, I. 22).

370

Conventicula, id est parietes, dirui passus est (Константин, отец которого не участвовал в преследованиях) (De mort., cap. 15).

371

Что именно Констанций по отречении Диоклетиана от престола стал верховным императором, об этом говорит Hunziker. Op. cit. S. 205.

372

О Палест. мучениках, гл. 13 ad fin.

373

Ibid. Гл. 4; Hunziker. Op. cit. S. 208.

374

В сочинении Кейма «Aus dem Urchristenthum» (Zurich, 1878) между прочим помещен трактат под заглавием «Ein Christenedikt des Kaisers Constantius» (S. 198–203), в котором доказывается, что императором Констанцией издан был один указ в пользу христиан. Основанием для такого мнения послужило следующее место из «Церк. истории» Евсевия: «Утомившись от убийства, пресытившись пролитием крови, они (кто они, неизвестно: Евсевий не поименовывает в этом случае лиц; без сомнения, императоры, но какие, решить трудно; равно не указывается у историка и то, к какому времени нужно относить то распоряжение, о котором у него идет речь) обратились, как им казалось, к доброму и человеколюбивому делу (χρηστὸν έτρέποντο). Не следует, говорили они, осквернять города кровью сограждан и подвергать осуждению в крайней жестокости власть правителей, которая благосклонна и милостива ко всем, напротив, благодеяния человеколюбивой царской власти надобно распространять на каждого и впредь никого не наказывать смертью. Итак, – замечает Евсевий, – ради человеколюбия правителей (τϖν κρατουντων) нас (христиан) избавили от смертной казни, но в то же время предписано было (προσετάσσετο) вырывать нам глаза и увечить одну из двух ног» (VIII, 12). Из этих слов Евсевия видно, что когда-то, в течение того периода времени, который называется общим именем гонения Диоклетиана, кем-то из императоров выдан «человеколюбивый» указ, которым запрещалось предавать смерти твердых в вере христиан, а вместо того таких было приказано увечить – лишать глаз и калечить одну ногу. Кем и когда издан этот указ? Что в указанном случае Евсевий не риторствует и фразирует, а указывает на действительный факт, это с несомненностью можно доказать как тем, что этот указ действительно прилагался на практике (О Палест. мучениках, гл. 7 и 8), так и ясным свидетельством Лактанция, что такой указ в самом деле был издан (De mort. persec, cap. 36). Но спрашивается, кем этот указ издан и когда? Издание указа может быть приписано только следующим лицам, облеченным императорской властью: Диоклетиану, Галерию, Максимину и, наконец, Констанцию, но есть основания и сомневаться, чтобы издать этот указ могло то или другое из поименованных нами лиц. Диоклетиану можно приписывать этот указ на том основании, что он не чужд был человеколюбия, и еще на том, что Евсевий в своей «Истории» говорит об этом указе как раз перед тем, как рассказать об отречении Диоклетиана от престола (гл. 13, следовательно, представляется, что указ издан при Диоклетиане и им самим), да еще и на том основании, что всегда, когда Евсевий неопределенно говорит о царях (в восьмой книге) они, то обыкновенно разумеет Диоклетиана (гл. 1, 6 и др.). Вследствие этого некоторые называют этот указ пятым указом Диоклетиана по поводу христиан (такого мнения держался прежде и Кейм, например, в сочинении «Der Ubertritt Constantins des Gr. zum Christ.». S. 11, и в статье «Die Toleranzedicte», Theol. Jahrbuch. B. XI. S. 209). Но непонятно, почему Евсевий, тщательно исчисляя все эдикты Диоклетиана (В «Церк. ист.» и в сочинении «О Палестинских мучениках»), не упомянул этого эдикта наряду с прочими; да и, пожалуй, нельзя думать, чтобы Диоклетиан издал еще новый указ, прежде чем возымел силу четвертый важнейший указ его и принес плоды. Нельзя ли приписать этот указ Галерию (о нем и Максимине речь будет у нас ниже; чувствуем, что забегаем вперед, но не имеем возможности устранить этого недостатка)? Пожалуй, можно бы, ибо он позднее (в 311 году) издал указ, весьма благодетельный для христиан, но других, более серьезных, оснований приписывать указ Галерию нет. Галерий во все время своего царствования (до 311 года) был враждебен к христианам, а потому этому императору никто из историков и исследователей не станет с полным убеждением приписывать авторство разбираемого указа. Не следует ли указ этот приписывать Максимину? Попробуем. По-видимому, Максимину можно приписать указ. В самом деле, этот указ прямо приписывает Максимину Лактанций (Op. cit. Cap. 36). Указ, несомненно, применяем был к делу в областях, подчиненных власти Максимина (О Палест. мучениках, гл. 7 и 8); честь издания указа приписывает Максимину и Гунцикер (S. 134). Но есть основания, которые должны удержать исследователя считать Максимина виновником этого указа. Вот эти основания. Максимин был жестокий и грубый человек, ревностнейший гонитель христиан, никогда не ослабевавший в антихристианской деятельности (как же мы осмелимся считать его издателем указа – по ясному свидетельству Евсевия, – появившегося вследствие побуждений человеколюбия и доброты), притом, будучи кесарем, Максимин не мог публиковать этого указа, так как кесари лишены были такого права. Они лишены были законодательной инициативы, а предполагать, что Максимин выдал указ, сделавшись уже августом и императором, не дозволяет хронология: Максимин провозглашен августом и императором в 307 году 11 ноября, но из сочинения Евсевия «О Палест. муч.» (гл. 7) видно, что указ стал применяться на практике не позже начала ноября того же 307 года, но как изданный ранее того и уже вошедший в действие в Империи. Остается приписать издание указа, о котором у нас речь, Констанцию. Так и делает Кейм в сочинении «Aus Urchristenthum». Мнение это в высшей степени оригинально и, сколько знаем, не было высказываемо никем, кроме Кейма. Какие же доказательства представляет Кейм в пользу своего мнения? Никаких или, правильнее сказать, лишь призрачные доказательства. Можно приписывать рассматриваемый указ Констанцию: 1) потому, что указ могли издать или Диоклетиан, или Галерий, или Максимин, или, наконец, Констанций, но так как есть поводы не признавать, чтобы указ издан был кем-либо из числа трех первых императоров, то следовательно... издал его Констанций, – доказательство, которое мы считаем излишним опровергать, так как оно лишено значения; 2) потому, что указ вошел в силу тотчас после царствования Констанция с именем верховного августа (Констанций † в 306 году, а указ стал прилагаться к делу в 307 году), – но и это доказательство столь проблематично, что на нем критика не может строить никаких выводов; 3) потому, что Констанций, несомненно, был государь «добрый и человеколюбивый» и естественно мог издать указ, воспрещающий смертную казнь христиан. На этой последней струне главным образом и играет Кейм. «Важен факт, – пишет Кейм, – что Констанций был действительным и прямым, хотя и забытым, вследствие краткости его царствования с именем верховного императора, предшественником толерантной (т.е. направленной в духе кротости и человеколюбия) деятельности его сына» (Константина). Итак, приписывая издание указа Констанцию, Кейм думает возвеличить его, отвести ему важное место в истории, поставить его рядом с лучшим из государей древности – Константином. Но достигает ли этого Кейм? Ничуть, и даже напротив. Указ не приказывал казнить христиан, но зато разрешил калечить твердых исповедников – выкалывать им глаза (на практике: один из двух) и раздроблять одну ногу. Император, издавший этот указ, может ли быть восхваляем за человеколюбие, считаем в числе благодетелей христианства? Такой указ можно приписать Констанцию на основании известного его человеколюбия и для восхваления его гуманности лишь в виде иронии, а никак не больше. Кому, какому из вышеупомянутых императоров следует приписывать тот «филантропический» указ, о котором у нас речь, сказать с решительностью трудно, но несомненно, его отнюдь не следует приписывать Констанцию, не оскорбляя его доброй памяти в истории. Если бы, однако, от нас потребовали непременно высказать мнение, кто же именно издал указ, заменявший казнь христиан увечьем, то мы признали бы виновником этого указа ни другого, как самого Диоклетиана. Рассматриваемый указ мог быть естественным дополнением четвертого указа Диоклетианова: четвертый указ предписывал принуждать всех христиан к принесению жертв, но он не определяет, как поступать с теми из христиан, которые не захотят исполнить требования, вследствие этого оставалось место для произвола властей. С твердыми христианами могли поступать лица начальственные по своему усмотрению – изгонять в ссылку, тиранствовать и издеваться над ними, казнить. Новый, пятый, указ Диоклетиана мог полагать предел произволу и устранить неопределенность четвертого указа относительно того, как поступать с твердыми исповедниками христианства. Итак, разбираемый указ, очень возможно, издан самим Диоклетианом в pendant к четвертому указу его. Правда, подобное мнение может вызывать немало недоумений и возражений, но мы и не выдаем его за положительное решение вопроса, нелегкого и запутанного.

375

De mort. pers., cap. 9, 21, 22.

376

Ibid., cap. 11.

377

Hunziker. Op. cit. S. 227.

378

Евсевий. О Палест. мучениках, гл. 2. Он, впрочем, не называет прямо по имени того государя, при котором произошел случай с Романом, но Пруденций (Hymn. X, vers. 31 et caet.) говорит, что это был Галерий.

379

Hunziker. Op. cit. S. 227–228 («отец железного века» (лат.) – Прим.Издат.).

380

Евсевий. Церк. ист. VIII, 11.

381

Lact. Institutiones divinae, lib. V, cap. 11.

382

Евсевий. Церк. ист. VIII, 14; IX, 4; ср.: Lact. De mort., cap. 36.

383

Hunziker. Op. cit. S. 232.

384

О Палест. мучениках, гл. 4. Впрочем, нужно думать, что на этот раз в 305 году повторение указа Диоклетианова со стороны Максимина было лишь простой формальностью. Это было время, когда во главе правления стоял Констанций. И Евсевий не говорит о том, что в Палестине в это время были мученики.

385

О Палест. мучениках, гл. 9.

386

Акты эти до нас не сохранились. Правда, и доныне существуют акты, известные под именем «Актов Пилата», но они имеют другое содержание.

387

Евсев. Церк. ист. IX, 5.

388

Ibid. IX, 6.

389

Всего в книге «О Палестинских мучениках» описано 88 мучеников. Но так как на время самого Диоклетиана падает 14 мученических смертей в Палестине, то, значит, в остальное время гонения в Палестине было 74 мученика (с 306 г.).

390

О Палест. мучениках, гл. 13.

391

Lact. De mort. pers., cap. 16.

Комментарии для сайта Cackle