Заграница

Бывая за границей, владыка старался выучить хотя бы несколько фраз на местном языке. Но иногда его подводили тонкости произношения. Так, совершая богослужение в одном из православных храмов Хельсинки, владыка преподал прихожанам благословение на финском языке: «Мир (рауха) всем!» Но звук «у» был произнесён нечётко, и получилось: «Деньги (раха) всем!»

Ещё бо́льшая накладка произошла в Греции, в годы правления чёрных полковников. Митрополиту нужно было нанести визит в Министерство иностранных дел. Взяв такси, он сказал шофёру: «Министерство внешних (эксотерикон) дел!» Но шофёру послышалось: «эсотерикон» (внутренних дел). Когда такси подкатило к мрачному зданию, опоясанному проволочными заграждениями и вышками, владыка взглянул на зловещие лица охранников и понял, что его здесь не ждали... В течение пяти лет (1944–1949 гг.) Сталин разжигал в Греции гражданскую войну с целью превратить страну в «народную демократию». Это удалось сделать в соседней Болгарии.

В Болгарии владыка бывал неоднократно. Однажды он совершал Божественную литургию в столичном Софийском соборе св. блгв. кн. Александра Невского. В Болгарии даже при коммунистах можно было поминать имя императора Александра II, Освободителя от турецкого ига. И вот архиерей возглашает об упокоении... Николая Александровича! (Вместо Александра Николаевича.) И получилось – святитель помянул имя императора Николая II, «умученного от безбожников-большевиков». Старички-эмигранты, стоявшие в храме, начали истово креститься, лица их просветлели, – надо же, не побоялся!

В тот раз из этой оговорки «второй Шипки» не получилось – «братушки из безпеки» (госбезопасности) в такие тонкости не входили. В те годы, когда русская армия освобождала Болгарию от турок, революционеры-народовольцы мечтали вырезать всю «великую ектенью», т. е. всю династию Романовых, поминавшихся «за здравие» во время богослужений. В 1881 г. «господа бомбисты» ликвидировали Александра Николаевича, а Николай Александрович с семьёй принял смерть в подвале Ипатьевского дома по приказу Ленина. Мог ли владыка Никодим предполагать, что его титул «Ленинградский» в 1991 г. будет «ликвидирован», а в 2000 г. император Николай II, с семейством, будет причислен к лику святых Русской православной Церкви?

Известен случай, когда владыка с одним духовным лицом, которому абсолютно доверял, был в Свердловске (ныне – снова Екатеринбург) в гостинице. Утром он постучал к тому в номер и сказал: «Слушайте, они здесь приняли смерть. Давайте отслужим панихиду»¹⁰⁸.

Из документов:

5/18 июля 1918 г. Заседание ВЦИК под председательством Свердлова, одобрившее расстрел Николая Романова, имевший место «16 июля в Екатеринбурге», «ввиду опасности приближения чехословацких войск»¹⁰⁹. И царская семья приняла смерть в подвале дома Ипатьева...

6/19 июля 1918 г. Резолюция патриарха Тихона на протоколе совещания Соборного Совета, созванного по вопросу о служении соборной панихиды по расстрелянном бывшем императоре Николае II: «Благословляю Архипастырей и пастырей молиться о сем на местах»¹¹⁰. Так что владыка Никодим, будучи официальным сергианцем, был тайным тихоновцем.

Когда владыка Никодим побывал в Свердловске, там ещё стоял дом Ипатьева. Но в 1977 г. – после прославления последнего русского императора за границей – в два дня был снесён по приказу тогдашнего первого секретаря Свердловского обкома КПСС, того, кто через десять лет и возглавил «освобождение» РСФСР от СССР в 1989–1991 гг. И вряд ли митрополит Ленинградский мог предполагать, что пройдёт ещё 30 лет, и островам архипелага Северная Земля вернут дореволюционные названия. Остров Малый Таймыр станет островом цесаревича Алексея, остров Октябрьской революции станет островом Святой Александры, остров Большевик вернёт прежнее название – Святой Ольги, остров Комсомолец станет островом Святой Марии, остров Пионер – островом Святой Татьяны, а остров Домашний – Святой Анастасии...¹¹¹

В советское время была такая поговорка: «Курица не птица, Болгария не заграница». Но поездки даже в такую «беспроблемную» страну Лубянка обставляла так, как будто «агентов влияния» забрасывали в одну из стран НАТО «с тяжёлым контрразведывательным режимом». Вот образчик тогдашней комитетской «чернухи».

1983 год. В НРБ на юбилейные торжества, посвящённые юбилею патриаршества Православной Церкви Болгарии выехала делегация РПЦ во главе с патриархом Пименом. В состав делегации включены агенты органов КГБ (перечисляются агентурные клички – а. А.) и опер. работник действующего резерва под соответствующим прикрытием сотрудника Патриархии¹¹².

Но никакие «оперативные прикрытия» не помогли, и в 1990-е годы в Болгарии, как и в других бывших странах Варшавского блока, произошло то, чего не случилось в Российской Федерации, а именно – люстрация. С руководящих должностей были убраны около 50 тысяч бывших членов БКП – носителей гена номенклатурной зависимости.

В феврале 1991 г. в Болгарии начался судебный процесс над Тодором Живковым, правившим страной с 1954 по 1989 г. За полтора года по делу Живкова было опрошено более двухсот свидетелей, документы исчислялись сотнями килограммов. Слушания несколько раз переносились из-за преклонного возраста обвиняемого (тогда Живкову шёл 81-й год).

Бывшему лидеру было предъявлено обвинение в хищении государственных средств на сумму 26 млн. левов. Прокурор потребовал приговорить Живкова к десяти годам лишения свободы. Однако общественность страны посчитала такое обвинение недостаточным. Поэтому на первый план выдвинули другой процесс, начатый в июне того же года. В его рамках Живков обвинялся в организации исправительно-трудовых лагерей близ города Ловеч, где, по ряду оценок, было замучено и убито 147 политических заключённых. Ему также предъявили обвинение в разжигании национальной розни за проведение насильственной ассимиляции почти миллиона этнических турок в Болгарии в 1984–1985 гг.¹¹³

Вспоминает внучка Тодора Живкова – Евгения.

– После 1990 г. мне было тяжело жить с фамилией Живкова, но я не поменяла её из принципа, хоть и вышла замуж, объясняет Евгения.

– Когда деда освободили после 6-месячного заключения, он переехал жить ко мне на дачу – у него никогда не было своей собственной квартиры. Впрочем, на даче полиция постоянно устраивала обыски, а потом и вовсе хотела её отобрать: против меня тоже завели уголовное дело, грозившее конфискацией имущества. Слава богу, всё обошлось. Дед жил под домашним арестом почти до самой смерти, и жил очень скромно – ему всегда казалось, что он мешает своим близким. Больше всего Тодор Живков переживал, что те, кто льстил ему и кланялся, отвернулись от него первыми. Горбачёва он не любил – говорил, что «этот руководитель влюблён в себя и занимается пустословием»¹¹⁴.

... Владыка Никодим объездил много стран; собирался он побывать и в Чили. Но не успел: в стране произошёл переворот, и к власти пришёл Пиночет. Снова чёрные полковники... А эта страна была близка к тому, чтобы упасть в «объятия Кремля», – в ходе операции КГБ в Чили по избранию президента Сальвадора Альенде. Это была своеобразная «битва между КГБ и ЦРУ».

В документах архива Лубянки эта операция КГБ носит название «Лидер», а избрание Альенде в 1970 г. президентом Чили называется «революционным ударом по системе империализма в Латинской Америке». КГБ играл важную роль в его предвыборной кампании – Альенде победил с очень незначительным перевесом голосов. Есть документы, свидетельствующие, что КГБ финансировал его избирательную кампанию, выплачивал ему десятки тысяч долларов и даже передал в его личную коллекцию несколько икон. Коммунистической партии Чили было выплачено 400 тысяч долларов. Американцы тоже потратили тогда в Чили около полумиллиона долларов, но их деньги оказались менее действенными¹¹⁵.

В те годы поездки в страны Южной Америки считались чем-то экзотическим и были на сугубом контроле «конторы».

Из документов.

23.11.1987. Совет по делам религий при Совете Министров СССР (т. Харчев) просит разрешить дать согласие Московской Патриархии направлять священнослужителей из числа советских граждан на постоянную работу во вновь созданные приходы Русской Православной Церкви в Бразилии и Уругвае, не входящих в перечень стран, куда, в соответствии с постановлением ЦК КПСС от 24.1.1975 г. (№ Ст-158/52 гс), разрешены долгосрочные командировки советских граждан по религиозному каналу.

С МИД СССР (т. Комплектов), КГБ СССР (т. Бобков), согласовано. (Заместитель председателя КГБ Бобков отвечал за работу по линии «инакомыслящих» (сегодня – шеф охранной службы крупной компании.)

Учитывая современную политическую обстановку и складывающиеся благоприятные условия для деятельности Русской православной Церкви в Бразилии и Уругвае, полагали бы возможным поддержать данное предложение. Просим согласия. Зав. отделом пропаганды ЦК КПСС Ю. Скляров. Зам. зав. международным отделом ЦК КПСС К. Брутенц¹¹⁶.

Для многих поездка за границу – это отдых, смена впечатлений; груз проблем, хотя бы на время, где-то позади. Но владыка Никодим до предела заполнял каждое своё пребывание за рубежом. А иногда и создавал новые проблемы, которые сам потом и преодолевал, – порой за счёт собственного здоровья. Вспоминает архиепископ Лонгин (Талыпин), викарий Московской епархии, представитель Русской православной Церкви в Германии (Дюссельдорф).

Характер владыки я мог бы проиллюстрировать следующим примером. Митрополит приехал в очередной раз в Финляндию, в Хельсинки, чтобы принять участие в поставлении нового лютеранского епископа. Торжественное богослужение было назначено на 10 часов утра в одно из воскресений. Естественно, владыка Никодим, как обычно, хотел совершить сначала Божественную Литургию в одном из наших православных приходов. И вот в Покровском Патриаршем приходе он назначил службу на 7.30 утра. Совершив богослужение, митрополит был приглашён на чай в дом настоятеля. Владыка общался с прихожанами, духовенством, а поскольку я был организатором визита, то моё дело было смотреть за тем, чтобы мы вовремя были на лютеранском богослужении, поскольку там должен был присутствовать и президент республики Финляндии. Время идёт, я говорю владыке, что нам пора уже ехать. Он мне говорит: «Да-да». Проходит немного времени, я снова подхожу к нему, говорю: «Владыка, нам нужно ехать». В ответ: «Я сказал тебе – да-да». Я вижу, не могу я старца переубедить, пошёл, позвонил в полицию. Объяснил положение и попросил полицейскую машину с мигалкой, которая будет ехать перед нами, дабы мы успели вовремя. Полиция приехала, и говорят, что если вы хотите заранее приехать, то ехать надо сейчас. Я пошёл и говорю владыке, что полиция приехала, просит поторопиться. Он мне: «Я тебе сказал – да», и продолжает сидеть. Я пошёл к полицейским, а они говорят, что если этот человек не выйдет сейчас, они уедут. Я говорю: «Поймите, он митрополит Ленинградский и Новгородский, член Священного синода». Они нервно отвечают: «Нам не важно, кто он и какой митрополит, мы его проводим, если только он немедленно выйдет». Я пошёл к владыке снова, митрополит крайне раздражён: «Я сказал, что иду!» Я отвечаю, что полиция утверждает, что если Вы сейчас не выйдете, то придётся добираться пешком. Митрополит встал, прочитал благодарственную молитву и быстро вышел из комнаты. За ним последовал болгарский митрополит Панкратий. Подошёл владыка к машине, сел, захлопнул дверь. Я тоже сел в машину, и мы поехали. Я обращаюсь к владыке: «Извините, что я так сказал, поймите, что полиции всё равно, а нам надо вовремя приехать». Авва молчит, владыка Панкратий, представитель болгарского Патриарха, говорит: «Владыка, не сердитесь на отца Лонгина, он же только лучшего хочет». Молчание. Подъезжаем мы к евангелическому собору, улицы все перекрыты, поскольку ожидали приезда президента Финляндии, без двух минут десять мы влетаем на машине на площадь перед собором, я быстро выскакиваю, вытаскиваю митрополита из машины, а он мне говорит: «Посмотри, как там у меня крест на клобуке», причём очень спокойно. Я говорю: «Владыка, всё очень хорошо», беру его под руку, веду. Уже слышна сирена, президент подъезжает. Я говорю: «Скорее, владыка!», а он: «Спокойно», и солидно поднимается по ступенькам собора, его приветствуют, отводят на его место, и тогда он миролюбиво говорит мне: «Ну, Сотник (так он меня, любя, называл), смотри, мы прекрасно успели». Владыка садится на предназначенное ему место, и тут же входит президент. После богослужения я подхожу к владыке под благословение, а он говорит: «Ну чего тебе, Сотник, было волноваться, чего наводить панику, мы же успели, всё хорошо, ты молодец, всё хорошо устроил!»¹¹⁷.

Бывая на Афоне в 1960-х годах, владыка Никодим нередко сталкивался с недоброжелательным отношением греческих насельников к маститому паломнику из советской России. Иноки опасались усиления русского былого влияния на Святой Горе, и в каждом таком визите видели «руку Москвы». Однажды, во время одного из первых визитов, владыка подал на «вечное поминовение» в древнюю обитель синодик с именами усопших иерархов Русской православной Церкви, а также своих родных и близких. К помяннику он приложил 100 долларов, что было по тем временам крупным пожертвованием. Особенно если учесть жёсткий валютный контроль советских времён. Это невольно расположило афонскую братию к посланцу из России, и святогорцы стали считать его «своим».

А обстановка на Афоне была весьма сложной. Ещё 18 марта 1957 г. патриарх Алексий I обратился к Константинопольскому патриарху Афинагору с просьбой допустить на Афон в русский монастырь св. Пантелеймона десять новых монахов из Советского Союза: «Поминая годы пребывания на Афоне наших насельников и радость их духовного возрастания в благословенной атмосфере св. Горы, мы обращаемся к Вашему Святейшеству с просьбой благословить и ныне пребывание и несение послушания в монастыре св. Пантелеймона русских монахов, вновь желающих прибыть в количестве десяти человек, и дать нам великое утешение сознавать, что русские люди, как и в древние времена, несут молитвенный подвиг во славу имени Христа Бога нашего, в уделе Его Преблагословенной Матери»¹¹⁸.

Однако во второй половине 1958 г. денежная помощь Свято-Пантелеимоновскому монастырю на Афоне, посланная Патриархом Алексием I в связи с бедственным положением обители, была отвергнута её монахами. Попытка послать из СССР монахов на Афон потерпела фиаско. «Кроме церковной стороны этого дела, здесь не следует упускать из вида ещё и другую его сторону, – отмечалось в зарубежной печати. – Ни при каких условиях органы государственной безопасности СССР не выпустят из страны непроверенных людей; они выпустят туда лишь не вызывающих никаких сомнений в смысле их политической благонадёжности. А если эти люди благонадёжные, то, во-первых, едва ли они будут искренними монахами и подлинными насельниками монастыря во имя Христа, а, во-вторых, те же органы государственной безопасности не забудут дать им «дополнительные задания», мало имеющие общего с монашеством. Да и вообще, не будут ли в этом случае одеты монашеские рясы на негласных агентов государственной безопасности СССР? Положение на этом фронте борьбы Московской Патриархии за своё абсолютное церковно-политическое господство создалось в достаточной степени деликатное»¹¹⁹.

Именно митрополиту Никодиму принадлежит заслуга возрождения почти совсем угасшего русского монашества на Святой Горе Афон. Получив, хотя и с трудом, разрешение посетить Афон, он наглядно столкнулся с кризисом, в котором оказался русский монастырь св. великомученика Пантелеймона: самому молодому монаху здесь было 70 лет. В результате настойчивых усилий митрополита Никодима в 1960–1970-е годы более чем двадцати монахам молодого и среднего возраста удалось получить разрешение приехать из России на Афон и поступить в русский Свято-Пантелеимонов монастырь, благодаря чему монастырская жизнь в нём не упразднилась окончательно.

Владыка Никодим немало потрудился для того, чтобы воссозданные при его содействии связи России с Афоном развились и упрочились. В бытность его постоянным членом Синода Афон начали посещать многочисленные делегации и паломнические группы, монастырю оказывалась посильная помощь. Конечно, уровень материальной помощи Афону ограничивался политическими обстоятельствами того времени. Но едва ли не важнее для святогорских иноков была моральная и духовная поддержка со стороны нашей Церкви в годину, когда военная хунта, правившая тогда Грецией, вознамерилась закрыть русский Свято-Пантелеимоновский монастырь¹²⁰.

Вспоминает митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл (Гундяев): «Мне довелось быть свидетелем и самовидцем жёсткого объяснения владыки Никодима, в тот период уже председателя Отдела внешних церковных сношений Московского Патриархата, с одним из руководителей греческой хунты генералом Потакосом. Сколько внутренней силы, сколько убеждённости, сколько веры было в аргументах митрополита Никодима! Он говорил воистину как власть имеющий, и опровергнуть его доводы генералу оказалось не под силу. Усилия владыки Никодима достигли цели и сыграли свою роль в спасении русского афонского монастыря»¹²¹.

После кончины владыки (1978 г.) на Ленинградскую кафедру был перемещён из Белоруссии митрополит Антоний (Мельников; скончался в 1986 г.) Мне довелось наблюдать его в быту и невольно сравнивать его линию поведения с жизнью его предшественника. Упоминания о митрополите Антонии полезны для контраста, чтобы рельефнее «вылепить» образ владыки Никодима.

В параллель. Прошли годы, и в начале 1980-х годов на Афоне побывала небольшая делегация Русской православной Церкви во главе с митрополитом Ленинградским и Новгородским Антонием (Мельниковым). Перед отбытием из Москвы ему были выданы в ОВЦС «командировочные» на всех участников поездки. Не желая связывать себя бухгалтерскими расчётами, он вручил мне полученные доллары вместе с «расшифровкой»: по какой статье начислены нам те или иные суммы. Одновременно я получил указания, не подлежащие обсуждению. Митрополит Антоний неоднократно выезжал за границу, и чувствовалось, что он действует по отработанной схеме.

– Расшифровку никому не показывать. Доллары обменять на драхмы; «представительские» (а это немалая сумма. – а. А.) и мои «суточные» передать сразу же лично мне.

– А как насчёт остальных членов делегации?

– Владыке Владимиру (второй по сану член делегации; фамилия не имеет значения. – а. А.) выдать суточные полностью. Себе тоже можете отсчитать суточные. Остальным пока ничего не давать. На Афоне им деньги не нужны.

В моей практике это было впервые. Ранее мне доводилось выезжать за границу во главе небольших молодёжных делегаций по линии всеправославной международной организации «Синдесмос». Едем, к примеру, в поезде «Москва–Хельсинки». Сразу после пересечения границы приглашаю всех в купе. Первым делом пускаю по рукам финансовую ведомость («расшифровку»), чтобы каждый видел причитающуюся ему сумму. Суточные раздаю сразу же; остаток «гостиничных» – в конце поездки. А представительские, за вычетом расходов (транспорт, телефонные звонки, сувениры и т. д.), делим поровну накануне возвращения домой. И никаких закулисных разговоров, интриг, косых взглядов.

А тут хозяин «общака» подставляет меня под удар «братвы»! При первой же возможности раскрываю перед «неимущими» «тайны мадридского двора». Дескать, все претензии – к главе делегации.

Пролетели дни пребывания на Афоне, возвращаемся в Афины. Новый приказ: выдать каждому небольшую сумму (на карманные расходы); остальное – утром перед отъездом в аэропорт. Народ тихо ропщет, но ко мне – с полным пониманием. («А при чём здесь Штирлиц? Ему поручили – он выполнил».)

Утром новое распоряжение: в 10 утра собраться в холле гостиницы с вещами и ждать указаний. Деньги пока не раздавать! В томительном ожидании проходит два часа. Архиерей, нагруженный коробками, выходит из машины: с утра он объехал антикварные лавки и «представительские» потратил с толком. И тут же команда: выезжаем в аэропорт!

В зале отлёта до регистрации билетов ещё час, и я робко спрашиваю: можно ли раздать драхмы? Ведь это последняя возможность купить что-то для дома, для семьи, – пусть и по взвинченным аэропортовским ценам. И, к моему удивлению, слышу: «Нечего им болтаться по аэропорту! Ещё опоздают на посадку! Валюту в Москве вернуть в бухгалтерию ОВЦС!».

Возражать бессмысленно; хозяин – барин! Но мне надо «сохранить лицо» перед «рядовым составом». Отойдя в сторону, довожу архиерейский приказ до «обездоленных» и демонстрирую пачку «неразменных» греческих драхм. И, ничего не опасаясь, в присутствии архиерейского келейника, комментирую: «Барин!» И чувствую, что даже он на моей стороне.

Но в Москве трагикомедия продолжается. Беру одного из «обиженных» в качестве «понятого», и мы идём в бухгалтерию ОВЦС. Увидев драхмы, главбух Нина Ивановна устраивает скандал: выдавали доллары, а возвращают драхмы!

– Ну и что?

– Как что? Доллары – это валюта «первой категории», а драхмы – «второй»! Как я теперь их оприходую?

Мы молча уходим: «антониевщиной» сыты по горло. Зато архиерей доволен: руководство ОВЦС знает, что он всегда радеет о казне, и в следующий раз, перед очередной поездкой, его кандидатура будет иметь преимущество.

... В те годы корреспонденция, приходившая в епархию и академию, раскладывалась по ящичкам, и у наиболее «общительных» были свои персональные «ниши». Выгребаю из своей ячейки ворох писем; заграничные, не глядя и не вскрывая, перекладываю в митрополичий ящик. Это был своего рода вызов: хотели втянуть меня в ваши «игры» – сами и разбирайтесь! Но митрополит Антоний делал вид, что всё так и должно быть. Своему личному секретарю он сказал: «Женечка, заведи отдельную папочку для писем о. Августина!».

У читателей молодого поколения может сложиться впечатление, что тогдашние власти «прессовали» лишь служителей культа. А, дескать, культура – это другое дело. И вопрос – «С кем вы, деятели культуры?» – решался однозначно: «Партия сказала, комсомол ответил – есть!»

Вспоминает кинорежиссёр Владимир Меньшов, снявший знаменитый фильм «Москва слезам не верит» (1980 г.) В течение первого года фильм просмотрели 85 миллионов человек. Статистику второго года никто не вёл, хотя в одной Москве картина шла в 20 кинотеатрах. Фильм купили сто стран мира. В США первой наградой «Москвы...» стал приз прокатчиков Америки – купленный за 50 тысяч долларов фильм за 12 месяцев собрал 2,5 миллиона. По миру шли триумфальные премьеры картины, на которых неизменно отсутствовал один человек – режиссёр Меньшов.

– Почему меня не выпускали из страны? В этом как раз и вся проблема, что тебе никогда не говорили причину. Я сам пытался выяснить, в чём дело, ходил по кабинетам. А начальники опускали глаза: «Ну, подожди, все само как-нибудь рассосётся». Только спустя годы я узнал, что на меня лежало два доноса. От коллег. Моими «проступками» было то, что после снятия с должности Подгорного (кто сейчас помнит о нём! – а. А.) я высказал удивление, почему, мол, отставка второго человека в стране произошла без всяких объяснений. А второй донос был посвящён моему восхищению количеством продуктов в каком-то заграничном магазине. Этого было достаточно. А я-то думал, что Родину продал, планы секретного завода выдал.

Когда пришло приглашение на церемонию «Оскара» (американцы прислали его на мой домашний адрес), меня, разумеется, вновь не выпустили. А в результате всё окончилось позорищем для страны. Потому что, когда за наградой вышел атташе по культуре советского посольства, на следующий же день во всех газетах было написано, что «Оскара» получил работник КГБ вместо невыпущенного Меньшова¹²².

... Весной 1986 г. митрополит Антоний скончался, прожив всего 62 года. Учёные давно установили, что ложь вредно отражается на здоровье человека – как врущего, так и слышащего ложные суждения: психика бунтует, возникают стрессы, подступают хвори... А угрюмый поток лжи в СМИ начала 1980-х годов был сравним по своему вредоносному воздействию с радиацией.

Летом я отправился в одиночный байдарочный поход по Витиму (четвёртая категория сложности), – маршрут, «страшный в своей безысходности». За месяц было пройдено по «ненаселёнке» полторы тысячи километров. Пороги, перевороты, постоянное балансирование на грани жизни и смерти, – всё это помогло забыть питерскую мышиную возню, «крысиные гонки».

Возвращаюсь в академию к началу учебного года. Захожу в канцелярию, готовый к самому худшему: мол, «фирма не нуждается в ваших услугах». За столом – тогдашний секретарь ЛДАиС – архимандрит Ианнуарий. Поздоровались, и он сообщает: «Из Отдела пришло письмо. Тебя оформляют в поездку на международную конференцию». Щупальца разжались...

Будучи по существу вторым (после патриарха) лицом в Русской православной Церкви, владыка не имел зелёного (дипломатического) заграничного паспорта. Тем не менее, он мог пользоваться депутатским залом при вылете за границу и при возвращении, что освобождало от обязательного таможенного досмотра. Владыка пользовался этой привилегией и ввозил в страну центнеры религиозной литературы, пополняя книгами библиотеку Ленинградской духовной академии, раздавая семинаристам Библии брюссельского издания на русском языке. Книги он привозил из-за границы в чемоданах, которых у него было обычно не менее десяти. Объясняли такое количество тем, что владыка везёт с собой архиерейские облачения, необходимые ему для совершения богослужения в поездках.

Святитель «баловался контрабандой» в особо крупных размерах. Как вспоминал о. Маркелл, однажды за границей владыке подарили большую партию нательных крестиков, которые по тем временам в Союзе были дефицитом. (Власти боролись с религиозной символикой – она понемногу расшатывала их режим: «Крестик – маленький протестик».) Крестики «под завязку» были насыпаны в большую круглую деревянную коробку из-под митры, и в аэропорту её оформили как ручную кладь.

Прилетели в Москву; владыка с о. Маркеллом проходят в Шереметьево через депутатский зал. О. Маркелл идёт сзади и несёт «митру», но под тяжестью содержимого ремешок на коробке лопается, она падает, и крестики рассыпаются по полу. Владыка, не видя этого, проходит мимо дежурного у стойки, а тот «закрывает глаза» на келейника, ползающего по полу с коробкой в руках... Через неделю владыка одаривал этими крестиками студентов академии.

Однако «депутатские привилегии» были весьма условными. При необходимости досмотр, включая личный, могли учинить любому «неприкасаемому». (Широко известна история с главой Евангелическо-лютеранской Церкви Латвии, которого «взяли на кармане» по наводке из рижского КГБ. Прямо в депутатском зале у него при личном досмотре изъяли «незаконную» валюту.) А надо было воспользоваться советом основоположника: «Чтобы здесь не взяли лишку за размен, – учил великий Ленин, – лучше всего купить франков в Москве и перевести уже точную сумму франков в Париж... Это самый удобный способ. Оказиям доверять не стоит»¹²³.

Когда у секретаря ЦК КПСС Фрола Козлова чекисты нашли в сейфе доллары, того хватил инсульт (весна 1963 г.) В те годы за «незаконные валютные операции» могли дать «вплоть до высшей меры», – а тут – такой человек! Председатель КГБ Семичастный пошёл к Хрущёву за инструкциями, что делать с провинившимся.

– Выздоровеет – исключить из партии, умрёт – похоронить с почестями, ответил Никита Сергеевич.

Слова эти дошли до лежащего в больнице партбосса. Судя по тому, что Козлов до сих пор лежит у кремлёвской стены, намёк он понял правильно¹²⁴.

В хрущёвское время член Президиума и секретарь ЦК КПСС Фрол Козлов, считавшийся вторым лицом в руководстве после Хрущёва, как выяснилось, брал взятки за назначение на руководящие посты, прекращение судебных дел и прочие услуги. Брал он деньгами и драгоценными камнями через посредство своего приближённого Н. Смирнова, председателя исполкома Ленинградского горсовета¹²⁵.

Впрочем, зря сделали Фрола козлом отпущения. Ведь у него были славные учителя – члены ленинского Политбюро. Когда умер Яков Михайлович Свердлов (1885–1919), его сейф опечатали, отправили в подвал и забыли нём. Пролежал он там 15 лет. А в 1935 г. стали проводить инвентаризацию, и сейф вскрыли. В сейфе Свердлова лежало 7 иностранных паспортов на всю его семью. А также 108 тысяч золотых рублей царской чеканки, 760 тысяч рублей облигациями и 708 золотых предметов с бриллиантами¹²⁶.

Владыка Никодим должен был учитывать возможную опасность и не переступать условную черту. В его резиденции в Серебряном Бору был богатый подбор зарубежных изданий на русском языке. Но в совокупности, выражаясь тогдашними терминами, эта «литература» не тянула на 70-ю статью УК РСФСР (антисоветская деятельность). Она тянула только на 190–1 (распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй). Впрочем, по свидетельству одного из тогдашних семинаристов, однажды митрополит Никодим привёз «Архипелаг Гулаг» А.И. Солженицына, напечатанный на тонкой папиросной бумаге, и другие книги, которые затем передавались учащимися друг другу¹²⁷.

«Внутри этого круга людей циркулировала литература, в том числе и антисоветских издательств, и были вполне откровенные разговоры о советском режиме, – свидетельствует священник Игорь Адрианов (Минск). – Эти молодые люди понимали, что советская власть не вечна, и нужно сейчас готовить Церковь к жизни в условиях свободы, которая неизбежно наступит. Самое главное – они доверяли друг другу. В конечном счёте, эта команда единомышленников «переиграла» советское КГБ и сумела сделать очень многое, чтобы в определённом смысле подготовить Церковь к будущей жизни в условиях свободы после падения коммунизма. И владыка Никодим имел огромное влияние на эту молодёжь, «подняв их с колен», и был подобен Моисею, готовившему свой народ к жизни в Земле Обетованной, но так самому на неё и не вступившему. Так владыка Никодим готовил Церковь к жизни в условиях свободы, но сам не дожил до этих времён»¹²⁸.

Владыка провозил через депутатский зал чемоданы «идеологически вредной литературы» «на грани фола». А обычных «книгонош» на таможне ожидали испытания. Что обычно интересует таможню? В «застойные» годы на советско-финской границе выборгские таможенники, следуя инструкции, скучным голосом спрашивали у пассажиров, следующих туда: водка? иконы? оружие? И едущих оттуда: Библия? порнография? литература?

Вспоминаю аналогичную сцену эпохи «застоя» в Шереметъево-2. Таможенник, выявив в чемодане «литературу», откладывает стопку книг в сторону и нажимает на кнопку. Над стойкой загорается лампочка-светильник определённого цвета, и через минуту, не глядя в сторону владельца, к книгам подходит «круглолицый». (Таможенник уже «работает» со следующим пассажиром; ко мне, «по его линии» претензий нет). «Круглолицый» молчалив; представляясь, он произносит лишь одно слово: «политконтроль». А это значит, что в отличие от таможенника (в те годы – представителя Министерства внешней торговли), «библиофил» числится за другой «конторой».

За книги я спокоен, – в них, при всём желании, нельзя отыскать ни одной строчки, «враждебной советскому строю». Однако «литературовед в штатском» неожиданно откладывает в сторону... «Алису в стране чудес» лондонского издания на русском языке. Как? Почему «Алиса» «непроходная»? Лениво цедя слова, сквозь зубы, «круглолицый» объясняет: «Разве не видите, чей перевод? Набокова!»

– Так что же, «Алиса» – антисоветчица?

– А Вы не видите, где книга напечатана? – не сдаётся опер, – в Лондоне!

Это уже полное «Зазеркалье». Ясно, что гэбэшник хочет «заиграть» «Алису». На носу Новый год, а у него семья, дети, и надо думать о подарках. Я продолжаю настаивать: – Покажите «Алису» в «Перечне книг, запрещённых к ввозу в СССР»!

– «Перечень» – для служебного пользования и ознакомлению не подлежит! – парирует «шестёрка» из «пятёрки". (В 1970–1980-х годах – Пятое управление КГБ по борьбе с идеологическими диверсиями).

Немного поразмыслив, «сдаюсь».

– Хорошо! Протокол об изъятии книги Кэрролла прошу составить в двух экземплярах (копию мне) и указать, что это «сборник сказок для детей».

«Идеолог», не ожидавший такого поворота, теряется, но только на секунду. Продолжая «литературную игру», он вынимает рацию и связывается с напарником (подельником): «Второй! Второй! Первый на связи!» «Второй», изображающий «первого» (шефа), появляется незамедлительно. Им нужно капитулировать на почётных условиях. Следуя отработанной технологии, «добренький» просматривает стопку книг, придвигает к ним «Алису» и отрывисто произносит: «Свободен!». После этого оба «напёрсточника» молча удаляются...

Впрочем, иногда обходилось и без политконтроля. Прибывают в Шереметьево-2 одновременно, скажем, три рейса из Западной Европы. Таможенники не справляются, очередь не убывает. Тут уже не будешь перетряхивать каждый чемодан и выявлять печатные издания. И происходит такой вот диалог.

– Литература в багаже есть?

– Только наша. (Под «нашей» они тогда понимали советскую. А мы – церковную).

– Проходите. Следующий!

Строгости касались в основном литературы. А в остальном в «Шереметьево-2» действовали тоньше. Просто так, без прямой «наводки», карманы пиджака не выворачивали. Зачем? Ведь есть другой способ. «Вот у Вас в декларации указана валюта. Предъявите её, пожалуйста». Законное требование. Пассажир сам достаёт портмоне и извлекает задекларированные «зелёные». Но валюта – только предлог. Таможенник тянется к бумажнику пассажира и ласково спрашивает: «Можно взглянуть?», после чего вытряхивает его содержимое...

И всё же Шереметьево-2 – это зеркало, хотя и кривое. А в советском Зазеркалье всё было проще. Те, кто ходил в загранплавание на торговых судах, в те годы пели: «С чего начинается родина? Со шмона в твоём рундучке». А «легкоранимым», тем, кто пытался протестовать против обыска, разъясняли: «Это личный досмотр. Обыск – это когда с тебя носки будут снимать». «Недовольным» закрывали «форму номер один» (или как она там) на выезд за рубеж, и переводили на «малый каботаж» – без допуска на заход в иностранные порты.

К среднему звену «плавсостава» относились поделикатней. Без особых подозрений не «лапали», но если пиджак висел на стене кубрика, то запустить руку в карманы – святое дело. Из «устной классики» загранплавания: пожилой стармех сходил в последний загранрейс, собираясь взять расчёт в пароходстве. А заодно – расквитаться за долгие годы унижений. Перед визитом таможенников он повесил свой пиджак на стену каюты, а в нагрудном кармане «забыл» лезвие опасной бритвы...

Митрополиты, не имевшие «зелёных корочек», а обладавшие всего лишь обычными красными загранпаспортами, пользовались депутатским залом, но при каждой поездке необходимо было получить разрешительное письмо от Совета по делам религий. Один из них – митрополит Киевский и Галицкий Филарет (Денисенко; ныне – в расколе) – летал за границу чаще других, – по «миротворческой линии». Тяжко дыша, опираясь на посох, осыпанный алмазами, он вальяжно шествовал через депутатский зал на посадку в самолёт. Депутатский зал был у него уже «в крови», и когда в конце «перестройки» члены Священного синода стали вести «антисоветские разговоры» о ликвидации Совета с его полицейскими функциями, киевский архиерей выражал своё несогласие.

– Позвольте! Вот я, например, иду через депутатский зал под «гарантийное письмо» из Совета. А если Совет ликвидируют, то кто мне депутатский зал будет обеспечивать?

Депутатский зал... О том, что̀ он представлял собой в советское время (как, впрочем, и сейчас), повествуется в книге М. Вселенского «Номенклатура» (Лондон, 1984).

... Чёрная «Волга» привозит номенклатурщика в аэропорт. Подвезёт она его не к общему входу, а к специальному – в так называемую «комнату депутатов Верховного Совета СССР». Это – отличное изобретение, которым организаторы обслуживания номенклатуры справедливо гордятся. Действительно, звучит демократично и конституционно: не зал для каких-нибудь бонз, а комната для наших с вами народных избранников, товарищи! А кто знает, что в этом зале с мягкой мебелью, ковровыми дорожками и обслуживающим персоналом сидят в большинстве своём не избранники, а номенклатурные чины? Да и нет такого потока разъезжающих депутатов Верховного Совета СССР, который оправдывал бы содержание залов. Решена была и проблема, как представить эти залы привозимым туда иностранцам – дипломатам и членам разных делегаций, знающим, что они не депутаты Верховного Совета: в табличках на английском языке депутатская комната переведена как VIР-Hall; – ну кто же возразит против того, что он – very important person?

Из депутатской комнаты предупредительный персонал – не чета тому, который рявкает на пассажиров в других помещениях аэропорта – проведёт нашего завсектором в самолёт за несколько минут до того, как будет объявлена посадка, так, чтобы он и у трапа самолёта не встретился с народом. А в первом классе самолёта он окажется среди своих. При посадке самолёта сначала подкатят трап к первому классу, и он сойдёт на пустое лётное поле, встреченный местным руководством – потом уже выпустят остальных пассажиров¹²⁹.

А как обстояли дела с высшими партийными бонзами? Слово М. Восленскому.

«Во время своих поездок высшие номенклатурщики не соизволят заходить даже в депутатские комнаты, о праве пользоваться которыми мечтают делегации советских учёных, писателей и прочих защитников мира. «ЗИЛы» и «чайки» верховного начальства въезжают прямо на аэродром и тотчас везут прилетевших на их дачи и квартиры. А как с багажом хозяев? Ведь, находясь за границей, они не забывают покупать вещи для себя и родственников, хотя по магазинам бегают не сами, а посылают обслуживающих их подчинённых. Заботу о багаже и оформление штампов в паспортах при отлётах и прилётах берёт на себя обслуга – приезжающие для этой цели в аэропорт сотрудники Девятого управления КГБ. Они уверенно распоряжаются в аэропорту, где всюду имеют право доступа. Тягостно было смотреть, как такой распорядитель, приехавший в аэропорт Шереметьево за багажом входившей в состав нашей делегации дочери А.Н. Косыгина, отправив её чемоданы, из милости покровительственно вывел вместе с собой без очереди вице-президента Академии наук А.П. Виноградова. И вот один из крупнейших учёных страны с робкой благодарностью семенил ослабевшими старческими ногами за важно шагавшим холуём номенклатурной верхушки»¹³⁰.

Однажды владыка Никодим поведал об истории, которая якобы приключилась с армянским Католикосом Вазгеном. Тот прилетел во Францию, и в парижском аэропорту таможенники «тормознули» его представительский багаж. Им не понравилось, что несколько чемоданов были забиты бутылками армянского коньяка. Мало того, что превышены все мыслимые нормы провоза спиртного, так ещё на этикетках значится слово «коньяк», – а это уже незаконное использование чужой торговой марки. Речь уже зашла о конфискации, но секретарь Католикоса не растерялся и заявил, что это «вино» необходимо для совершения литургии по чину Армянской апостольской Церкви. У таможенников глаза полезли на лоб: ничего себе литургия! Но груз был пропущен – «из уважения к сану».

Впрочем, с другим архипастырем приключилась история из разряда «нарочно не придумаешь». Самолёт Аэрофлота выполнял рейс за границу, с промежуточной посадкой. На борту – артисты Кировского балета, летевшие до конечного пункта. Митрополиту сходить раньше, и он, пройдя аэропортовские формальности, направляется к багажной стойке. По транспортёру движется «его» чемодан, но на самом деле ещё при регистрации в Шереметьево были перепутаны багажные бирки, а чемоданы похожи как две капли воды. Ничего не подозревая, владыка едет в гостиницу; есть ещё время отдохнуть перед началом богослужения. Но пока надо извлечь из чемодана облачение. Крышка поднята, а там – пуанты и балетная пачка «лебедя». А прима-балерина в «своём» чемодане накануне спектакля обнаружила святительский омофор, саккос, поручи...

Владыке часто приходилось вылетать за границу по срочным делам, не терпящим отлагательства (например, участие в похоронах предстоятелей Церквей). У Московской патриархии не было таких привилегий, как «бронь обкома», «бронь ЦК» или «бронь МИДа».

Для современного читателя поясним, что такое «бронь ЦК». Железнодорожные или авиационные билеты партноменклатура получала прямо в ЦК. В узком переулке за комплексом зданий ЦК КПСС в невзрачном домике был расположен Сектор транспортного обслуживания, относившийся к Управлению делами ЦК. Американский корреспондент Хедрик Смит с наивным западным негодованием передавал рассказ разоткровенничавшегося интуристовского гида о том, что во всех самолётах, поездах и отелях всегда резервировалось определённое количество мест на случай, если вдруг «власти» пожелают ими воспользоваться.

Для советского человека это была привычная азбука повседневности: он знал, что существует так называемая «правительственная броня» на самые лучшие места, и пускаются эти места в продажу для обычных граждан не раньше, чем за полчаса до отхода поезда, парохода или самолёта, а в отелях часть забронированных мест вообще не занимается, так как отель никуда не отходит, а номенклатурщики могут появиться в любой момент. Сектор транспортного обслуживания ЦК КПСС – одно из главных мест, где номенклатура получала билеты на забронированные места¹³¹.

Но, как шутили ещё в сталинские времена, «блат выше наркома». В международной кассе Аэрофлота у ОВЦС всё было «схвачено». Бывали тупиковые ситуации, когда действительно мест не было – вся бронь уже «выбрана». И тогда аэрофлотовский кассир «брала грех на душу» – продавала второй билет на то же место. За это ей грозил выговор, и она просила сотрудника ОВЦС: «Вы уж там за меня помолитесь!».

Владыка занимал «своё» место в салоне первого класса одним из первых, – при всех регалиях: в белом клобуке, с панагиями, с посохом. И появлявшийся затем «двойник» с простым кейсом не решался вступать в спор с маститым «князем Церкви». «Недоразумение» приходилось улаживать бортпроводницам, и «номенклатурщика из ЦК» пристраивали во втором салоне, но обслуживали по разряду первого класса.

В советские времена иностранцы, летавшие самолётами Аэрофлота, называли эту авиаконтору «чикен-компани» (chicken, англ. – цыплёнок), поскольку особого выбора блюд на борту не было. В одном из подмосковных поселков у Аэрофлота была птицеферма, где выращивали бройлерных цыплят. Пассажиры экономического класса получали «фрагменты» птичьей тушки в холодном виде, «люксовики» – в разогретом. В те годы существовало негласное правило, согласно которому «совграждане» должны были летать за границу только аэрофлотовскими самолётами (экономия гос. валюты!), и плакат «Летайте самолётами Аэрофлота!» ненавязчиво напоминал об этом. А если лететь надо было в дни поста?

Вспоминает бывший протодиакон, которого включали в состав делегаций, возглавлявшихся митрополитом Никодимом.

Взлетели; стюардессы начинают разносить подносы; и пассажирам экономического класса предлагают обычный аэрофлотовский набор. А владыке ставят поднос с рыбой, по спецзаказу. Передо мной – цыплёнок; смотрю на владыку, а он мне: «В дороге – »разрешение на вся"».

Часто бывая за границей, владыка был прост в обиходе, если это не касалось официальных моментов церковно-дипломатического протокола. Так, он с удивлением отзывался об одном почтенном профессоре-протоиерее (прошедшем лагеря), с которым ему доводилось бывать в поездках: «Он может за ужином в ресторане устроить сцену – почему вино не подогрето! Я этого не понимаю».

Неотъемлемой частью поездок архиереев за границу было участие в пресс-конференциях и чтение докладов. В годы хрущёвских гонений владыка Никодим находился «между молотом и наковальней», о чём рассказывает архиепископ Брюссельский Василий. Осень 1961 г., Всеправославное совещание на о. Родос.

Выступление архиепископа Никодима носило, в общем, безупречно православный характер, ставило ряд вопросов, важных для жизненных интересов православия, отстаивало интересы Русской православной Церкви в рамках всеправославного единства. К сожалению, там была и политическая часть, с обычными полемическими выпадами против империализма, колониализма и т. д., сопровождаемыми очень резкими выражениями. Переводя эту часть доклада, я эти резкости систематически опускал. Архиепископ Никодим этого не заметил, но я ему сам потом сказал об этом: «Я это сделал потому, что иначе Ваш доклад произвёл бы неблагоприятное впечатление». В ответ он сделал недовольную мину, но ничего мне не сказал. Он был достаточно умён, чтобы понять, что я говорю правду¹³².

Вспоминает профессор Эрлангенского университета д-р Фэри фон Лилиенфельд: «В 1974 г. владыка приехал в Западную Германию. Это были брежневские времена, и немецкие баптисты очень много говорили о гонениях на религию в Советском Союзе. Когда владыка прилетел, в аэропорту его встретили с плакатами «Свободу Борису Талантову» (это был один из тогдашних политических заключённых). По лицу владыки я видела, что ему всё это было очень больно. Он, помнится, сказал мне: «Эти призывы – не по моему адресу». Некоторые на Западе распространили слухи, что митрополит Никодим – ставленник КГБ, а не служитель Церкви. Но мы, работавшие с ним бок о бок, прекрасно знали и ясно видели, что для него именно служение Церкви всегда было на первом месте: этому служению он отдал всю свою жизнь»¹³³.

Приблизительно в то тяжелейшее для Церкви время, в так называемый хрущёвский период, когда в два-три года по стране было закрыто более 10 тысяч храмов, когда каждый день приносил известия об очередных актах насилия, когда все газеты и журналы были переполнены клеветой в адрес верующих, в то время неприметный учитель из Вятки Борис Владимирович Талантов возвысил свой голос в защиту правды и справедливости, против гонений и насилий над Церковью. Он писал письма в церковные и государственные инстанции, обличал произвол местных властей. Тяжело было ему, пожилому человеку. Он был один, не было рядом ни подготовленных людей, ни смелых соратников. В провинции люди более робки, а власти более самоуправны, произвол более циничен.

Пример Талантова пробудил церковное самосознание простого верующего православного народа Кировской епархии. Они подали сотни жалоб о насилии и несправедливости по отношению к Церкви со стороны государственной власти в Президиум Верховного Совета СССР, в Верховный Суд, в центральные газеты, в канцелярию Н.С. Хрущёва. Жалобы были подписаны сотнями и тысячами верующих¹³⁴.

Фэри фон Лилиенфельд продолжает: «Во время одного из визитов владыка Никодим пригласил меня в свою комнату и сказал: «Я не могу поделиться этим со всеми, но скажу хотя бы Вам. Мне очень тяжело на Западе. Меня всё время спрашивают: есть ли гонения на Церковь в России? Если я скажу, что да, я нанесу своей Церкви непоправимый вред, а если скажу – нет, меня назовут ставленником КГБ. Вот, я только что дал пресс-конференцию. Мне задали тот же самый вопрос. Я им сказал: а знаете ли вы, каковы права верующих согласно Конституции Советского Союза? И пересказал им почти дословно статьи из Конституции, из которых ясно, что пропаганда атеизма в СССР поощряется, а пропаганда религии запрещена. Но журналистам всё это было не интересно. Они просто хотели спровоцировать меня на ответ о гонениях на религию в СССР, чтобы потом обвинить в неискренности""¹³⁵.

В 1999 г. эта тема была затронута в интервью со Святейшим Патриархом Алексием II.

– 1960–70-е годы ознаменованы началом правозащитного движения. Многие его участники в СССР были связаны с Православной Церковью. Как Вы восприняли это движение?

– Я воспринял его как естественное движение в защиту прав верующих и не только верующих. Но светские политические методы противостояния часто не отвечали христианскому духу свидетельствования справедливости. С чем, например, и мы, и покойный Святейший Патриарх Алексий I не были согласны – это с формой открытых писем, которые сначала публиковались, а потом уже присылались к Патриарху, особенно когда они исходили от клириков... Такую форму я и сегодня не считаю допустимой. Каждый может обратиться к своему епископу, не собирая для этого подписи и не публикуя воззвания.

Я отдаю должное гражданскому мужеству множества активистов, которые были готовы пожертвовать и жертвовали личным земным благополучием, терпели преследования, находились в заключении ради высших идеалов. И могу заверить, что внутреннее сочувствие преобладало у большинства православного духовенства. Я также высоко ценю жизненный подвиг десятков тысяч пастырей и миллионов верующих, которые изменяли общество своим христианским свидетельством и каждодневным трудом, терпя поношения и дискриминацию¹³⁶.

В заморских странах владыке Никодиму приходилось иногда выслушивать не очень приятные вещи. Он выслушивал их с самообладанием. Вот, например, он в Вашингтоне. Там проводится пресс-конференция. Первым выступает представитель агентства Херст.

Вопрос: Скажите, Ваше Преосвященство (далее подчёркнуто деловым тоном), с какого времени Вы являетесь агентом КГБ, и как Вам удаётся совмещать это со священнослужением?

Делегация Русской православной Церкви, состоявшая из 20 человек, смотрит на владыку. У всех мелькнула мысль: «Сейчас встанет и уйдёт, уйдём и мы все».

Все юпитеры и фотоаппараты направлены на митрополита. Ни один мускул не дрогнул у него на лице. Спокойно он ответил: «Я не служу в этой организации. Следующий вопрос». Вздох облегчения у членов делегации. Далее пошли рядовые вопросы¹³⁷.

Другой деятель, принимавший некоторое участие в организации ОВЦС, владыка Киприан, не отличался подобным самообладанием. Так, ещё будучи протоиереем, он был послан в Софию для контактов с местным духовенством. Он начал свою речь, к всеобщему удивлению, следующим образом: «Вы считаете меня агентом КГБ и не верите ни одному моему слову». Далее пошла речь о преимуществах положения Церкви в Советском Союзе. После речи владыка Киприан (тогда ещё отец Михаил Зернов) обратился к одному из протоиереев с победоносным видом, видимо, ожидая комплиментов: «Ну, как?». И услышал в ответ: «Вы же, отец Михаил, не опровергли заявления, сделанного Вами в начале речи». Действительно, не опроверг¹³⁸.

Общаясь с православными эмигрантскими кругами, владыка неоднократно убеждался в том, что нельзя быть в беседах до конца откровенным. Случалась утечка информации: «Скажешь что-нибудь по секрету архиепископу Брюссельскому Василию (Кривошеину), а завтра об этом знают не только в Бельгии, но и в Париже», – сетовал владыка Никодим. Болезненной темой было отсутствие религиозной свободы в Советском Союзе. «Вы нас ругайте, а мы будем вас опровергать. А вы нас ещё сильнее ругайте», – так «инструктировал» владыка своих западных оппонентов. О тогдашней внешнеполитической деятельности иерархов пишет диакон Андрей Кураев.

«Там они лгали, утверждая, что в России религия свободна. Грех? Да. Но должно ли автоматически осуждение греха распространяться на осуждение согрешивших? Ведь это наш общий национальный и народный грех, который лишь в лице церковных пастырей сконцентрировался более ясно, полно и печально. Да, епископы за границей уверяли всех в нашей свободе. А верных людей там же просили: не верьте нам, не миритесь с большевизмом, кричите об этом ужасе (так делал, например, покойный Ленинградский митрополит Никодим). А по возвращении писали »отчёты»: с кем встречался, о чём говорил. Кто-то надеялся, что сами эти отчёты станут средством давления на власти: смотрите, мир беспокоится, что же делается с Церковью в России...«¹³⁹

Ещё раз слово Фэри фон Лилиенфельд (или как «по-православному» называл её владыка – Вера Георгиевна).

В 1970-е годы западные журналисты на всех пресс-конференциях задавали ему один и тот же провокационный вопрос: подвергается ли Церковь преследованиям в СССР? Однажды я и сама присутствовала, когда он отвечал на этот вопрос. Он говорил примерно следующее: »Прежде чем произнести итоговое суждение, хочу подчеркнуть, что предварительно надо познакомиться с Советской Конституцией и законодательством. Все ли знают, что в ней сказано о положении верующих и о Церкви?« Потом он пространно – и скучновато – излагал многочисленные положения этой Конституции и так называемые подзаконные акты. Отсюда делался вывод: »Посмотрите, как ясно и недвусмысленно прописаны права верующих: Конституцией разрешается пропаганда атеизма и запрещается пропаганда религии«. Журналистам предоставлялось право быть догадливыми, но они »ленивы и нелюбопытны«.

Митрополит никогда прямо не говорил, что преследований нет. Он, конечно, не говорил и того, что они есть. Подчёркивалось, что в нынешнее время уже нет необходимости быть мучеником за Христа до крови, до смерти. Власть оставляет, хотя и мало, но всё же достаточно места, чтобы совершать богослужения. Есть риск испортить себе карьеру, потерять место на службе, но нормальным христианином при желании оставаться было можно. Отречений от Христа никто прямо не требовал. Как квалифицировать всё это – государственные преследования или всё-таки нет? К сожалению, конечно, не было видно доброй воли со стороны государства. Но на прямые гонения коммунисты после-хрущёвского времени уже не шли. Добросовестному журналисту, имеющему отверстые уши, всё должно было бы быть понятно.

»Но ваших журналистов, – говорил мне митрополит Никодим в частной беседе, – совсем не интересует установление истины. Они прибывают на пресс-конференции с предубеждением: в Советском Союзе религия подвергается преследованиям. Если же епископ этого не подтверждает, то – всё: его объявляют сторонником коммунизма. А там хоть трава не расти. Меня же кровно тревожит судьба моей родной Церкви. Я не говорю журналистам прямой лжи. Даже и не слишком умалчиваю. Рассказываю, как реально обстоят дела. Но писаки начинают скучать: им подавай концлагеря, колючую проволоку, злобных овчарок!"

Такие провокации сопровождали митрополита всю его жизнь. После одной из них, которая имела место в Найроби, когда на Генеральной ассамблее Всемирного совета Церквей официально ставили вопрос о положении РПЦ в связи с письмом Якунина и Эшлимана, у него возникли большие затруднения с советскими властями¹⁴⁰.

Насчёт концлагерей, проволоки и овчарок. В 1930 г. митрополит Сергий (Страгородский) встретился с иностранными журналистами. По просьбе митрополита Сергия пять иностранных корреспондентов за 30 часов до начала пресс-конференции направили ему шесть вопросов в письменной форме, которые должны были послужить основой для дальнейшей беседы.

15-го и 18-го февраля 1930 г. митрополит Сергий на пресс-конференции дал интервью западным корреспондентам в Москве. В интервью он заявил, что сообщения зарубежной печати о преследованиях верующих и служителей религии в Советском Союзе лишены какого-либо основания и представляют собой «клевету, совершенно недостойную серьёзных людей». На вопрос о его мнении относительно выступлений в защиту верующих папы Пия XI, архиепископа Кентерберийского и других глав Церквей, митрополит Сергий ответил: «Эти выступления должны быть осуждены всеми верующими христианами».

Прошло 30 лет, и газета «Новое русское слово» от 12 сентября 1960 г. писала на основании свидетельств очевидца, что митрополиту Сергию незадолго до пресс-конференции из соответствующих отделов НКВД было сообщено, что его посетят иностранные журналисты и будут его интервьюировать на предмет церковной жизни в Советском Союзе и что если он, митрополит Сергий, доведёт до их сведения, что на Церковь в России ведётся гонение, то да будет ему известно: в ответ на такое заявление всё наличное духовенство, остающееся временно на свободе, будет немедленно арестовано и ликвидировано. Это был далеко не единственный случай, когда митрополит Сергий и затем и его преемник вынуждены были выступать так или иначе под сопровождаемую угрозой диктовку большевиков¹⁴¹.

В начале 1960-х годов положение Церкви в стране было тяжёлым. Митрополит Николай (Ярушевич), освобождённый от должности председателя ОВЦС, всё смелее стал говорить о гонениях; он поделился своими мыслями и с архиепископом Брюссельским Василием. И состоялся такой вот разговор.

Владыка Василий:

– Вот Вы говорите мне о преследованиях и тяжёлом положении Церкви в современной России, – продолжал я, – а всего несколько недель тому назад была в Англии монашеская делегация Русской Церкви с архимандритом, теперь епископом, Никодимом во главе. И владыка Никодим на задаваемые ему англичанами вопросы отвечал, что Церковь в России свободна и никаких гонений или притеснений нет.

Митрополит Николай грустно улыбнулся в ответ.

– Если бы я был на месте владыки Никодима в поездке по Англии, то, вероятно, в Оксфорде стал бы говорить то же самое, что и он¹⁴².

Почти в каждом упоминании о владыке Никодиме звучит определение: «дипломатичность». Возможно, здесь и спрятано зерно этих возможных кажущихся противоречий. Каким должен был быть и оставаться иерарх в пору, когда глава Советского Союза объявляет, что покажет всему миру «последнего советского попа»? Владыка знал и понимал главное – необходимо сберечь и сохранить Церковь, паству и священство. Недоброжелатели видели только внешнюю сторону деятельности митрополита, называя её «лакейской». Лишь немногим, в том числе и своим ученикам, владыка приоткрывал своё внутреннее видение и делание на благо Церкви.

Но в 1970-х годах стало немного полегче, и появилась «свобода манёвра». Рассказывают, что однажды владыке Никодиму довелось быть на пресс-конференции, где собрались журналисты-"антисоветчики» и где также присутствовали работники советского посольства. Первый вопрос, естественно! – свободна ли Церковь в Советском Союзе? Как подобные вопросы воспринимал Н.С. Хрущёв, когда его «прижимали к стенке» «заокеанские недруги»? – По рабоче-крестьянски: «Вопрос провокационный, отвечать не буду!» И, в который раз, про «кузькину мать».

А теперь слово владыке Никодиму.

– В нашей стране Церковь свободна и независима. (Пауза. Иронические улыбки западных «журналюг», довольные ухмылки работников «совзагранучреждений».)

– Но нам могут что-то посоветовать, а могут что-то и не посоветовать. (Реакция в зале – с точностью до наоборот.)

– И это неудивительно: ведь мы живём в стране Советов\ (Общий взрыв смеха, аплодисменты.)

Если даже эта история всего лишь легенда, она хорошо иллюстрирует тактику тогдашней борьбы «за успех нашего безнадёжного дела».

Но не каждой «бабульке» был дан талант «говорить надвое». Начало 1980-х годов. На одном из международных церковных форумов его участникам был продемонстрирован фильм о Русской православной Церкви, снятый западными режиссёрами. Авторы фильма почти ничего не говорили «от себя», они только смонтировали снятые интервью. На экране Алексей Сергеевич Буевский, ответственный сотрудник ОВЦС. Западный журналист задаёт вопрос: свободна ли Церковь в Советском Союзе?

– Конечно свободна! Все разговоры о каком-то контроле властей – это происки наших недругов!

В следующих кадрах – ответственный работник Совета по делам религии при СМ СССР. Вопрос тот же – о свободе Церкви. Чиновник в недоумении.

– Какая может быть свобода? Мы контролируем все религиозные объединения в Советском Союзе через уполномоченных. Для этого и создан Совет по делам религий, этим мы и занимаемся...

Слова этого чиновника косвенно подтвердил К. Харчев, в конце 1980-х годов занимавший пост председателя Совета по делам религий. Выступая перед слушателями Высшей партийной школы, кузницы партийных кадров, он говорил совершенно откровенно. Признав ошибочность прежней антирелигиозной политики, плодящей бездуховность, К. Харчев задал вопрос: «Что выгоднее партии – бездуховный или искренне верующий человек?» (Пьяный коммунист или трезвый баптист?) И уверенно ответил: духовный, ибо «бездуховным тяжелее управлять». Для него не было сомнения, что, поскольку «религия всерьёз и надолго», то «искренне верующего для партии легче сделать верующим также и в коммунизм». Как обычно в советской системе: всё упирается в проблему кадров. «Перед нами встаёт задача, – говорил Харчев, – воспитание нового типа священников; подбор и расстановка священников – дело партии»¹⁴³.

Харчев говорил прежде всего об успехах в проникновении и контроле Русской православной Церкви. Не были оставлены без внимания и другие конфессии. Кардинал Винцентас Сладкявичус, говоря о положении Католической церкви в Литве, констатировал: «Епископат скован. Он скован той организацией, которую называют уполномоченный по делам религии. Мы никогда не знаем их последнего решающего слова, и оно всегда остаётся за ними»¹⁴⁴.

... Злые языки приписывали владыке Никодиму ещё один эпизод, якобы имевший место на подобной пресс-конференции. «Острые» вопросы уже позади, как говорится, «проехали», аудитория доброжелательная, и беседа продолжается в дружеской атмосфере. Тогдашняя гордость «Страны Советов» – это известный «набор»: космос, балет, подземные дворцы метрополитена. Тут есть чем похвастать! Звучит вопрос:

– Как часто ходят поезда метрополитена в Москве?

Архиерей, поигрывая панагией, усыпанной бриллиантами:

– Очень часто! Каждые 10–15 минут!

Эту байку привожу лишь как пример того, насколько архиерейская жизнь ограничена протокольными рамками. (Один уважаемый мною владыка в 2003 г. откровенно говорил: «В моём городе метро построено уже лет 20 назад, а я там ещё не был. Всё время – машины, самолёты, поезда...»)

Не знаю, как насчёт «Ленинградского ордена Ленина метрополитена имени Ленина» (да ещё от площади Ленина до Ленинского проспекта, – вот где «штрих-коды»!), но в московском метро владыка Никодим однажды путешествовал при всех митрополичьих регалиях: в рясе, с посохом, панагией, в белом клобуке. А дело было так. Отдельский клерк, отвечавший за транспорт, забыл послать машину на Ленинградский вокзал к приходу «Красной стрелы».

«Подождали с келейником на перроне минут десять, – вспоминал владыка, – а потом пошли на метро. Не стоять же в длиннющей очереди на такси! Благо, что ветка прямая: от «Комсомольской» до «Кропоткинской». А там до Отдела десять минут ходьбы». Ну и, конечно, нахлобучка ответственному за «протокол»: следующий «прокол» будет для него последним. После этого «накладок» больше не было.

Станция метро «Кропоткинская» – это довоенная станция «Дворец Советов». Храм Христа Спасителя взорвали (1932 г.), предварительно ободрав мраморные плиты со стен; начали рыть котлован под «Дворец». В 1935 г. провели первую линию метро – им. товарища Л.М. Кагановича (и здесь «штрих-код»!); близлежащую станцию назвали «Дворец Советов» и облицевали её церковным мрамором.

Одна из «побед» ВКП(б) над христианством – это снос в 1934 г. храма Христа Спасителя в Москве. Это была не просто ликвидация культового здания – это был ритуальный акт, сокрушение самого Христа. Не случайно на его месте должен был встать «советский храм» – Дворец Советов, «символ великих побед сталинской эпохи, олицетворение мощи и величия нашей страны, победоносно идущей под знаменем Ленина–Сталина к коммунизму». Грандиозностью и пышностью этот «сталинский объект» ближе всего по стилю подходил именно к храму Христа Спасителя. Совершенно так же, как в нём, архитектура, живопись, скульптура должны были образовывать духовное пространство, в которое будут вовлекаться массы людей для участия в советском «богослужении». Пышностью и размерами этот дворец должен был многократно превосходить и снесённый храм, и самые знаменитые соборы Европы.

Пресса тех лет доносит до нас замыслы проектировщиков, чудовищные по своей не знающей меры грандиозности: «На мощных пилонах будут 2 яруса 20-метровых многофигурных групп. Все 8 групп (по две друг над другом) выразят идею интернационального братства. На сцене Большого зала на 21 тыс. зрителей, 970 тыс. кв. м, будут мчаться всадники, автомобили, дефилировать полки и даже двигаться поезда. Главное фойе будет посвящено сталинской Конституции; эту тему отразит мозаичное панно на 690 кв. м. В парадных залах будет значительное количество тематических панно, плафонов и скульптур, посвящённых революционному движению в СССР, истории партии, социалистическому строительству. Красной Армии, единению народов и т. п.».

Внутреннее убранство предполагаемого Дворца Советов всецело совпадало с тем, что окружало верующих в соборах. В плафонах и картинах должен был предстать наглядный рассказ, воспроизводящий центральные эпизоды «священного писания» от ВКП(б) – «Краткого курса истории партии»¹⁴⁵.

Дворец Советов задумывался чем-то вроде постамента памятника Ленину, обретшего в «сталинской мифологии» статус «Бога Отца». Предполагалось, что поднятая на огромную высоту колоссальная фигура значительную часть времени будет скрыта облаками, в самом буквальном смысле слова вознесена в «заоблачные выси» и, освобождаясь от облаков, она выступала бы в озарении солнца подлинным сошествием Ленина «с небес». «Я полагаю, мы живём в эпоху постхристианскую, – писал нобелевский лауреат Иосиф Бродский. – Не знаю, когда она началась. Советский писатель Леонид Леонов предложил – в качестве подарка к одному из дней рождения Сталина – начать новое летоисчисление: со дня рождения Джугашвили. Не знаю, почему предложение это не было принято. Может, потому что Гитлер был моложе. Но дух времени он уловил правильно. Ибо оба эти исчадия Ада сделали первый шаг к осуществлению новой цели: к нравственному небытию»¹⁴⁶.

Мог ли предположить владыка Никодим, что к 1988 г. ОВЦС из скромного здания на улице Рылеева переедет в большой особняк в возрождённом Даниловом монастыре? И что на месте котлована бассейна будет заново выстроен храм Христа Спасителя?..

Иногда, в разговорах с «приближёнными», владыка делился опытом церковного управления. Вступая в новую должность, принимая новую епархию, не следует сразу же делать резких движений. Все насторожены, готовы к отпору. Но менять что-то надо – для церковной пользы. Пройдёт несколько месяцев, за это время можно присмотреться к ситуации, бдительность оппонентов притупится. И тут – серия указов об освобождениях и назначениях. И сразу же – в длительную поездку за рубеж. К моменту возвращения епархиальные страсти уже улягутся.

В 1970 г. делегация во главе с митрополитом Никодимом находилась в США. В Нью-Йорке владыка увидел в витрине антикварного магазина большое напрестольное Евангелие, выставленное на продажу. Выяснилось, что это Евангелие было когда-то вывезено с Валаама и, проделав долгий путь, оказалось на атлантическом побережье. Владыка решил спасти святыню и вернуть её на родину. Все представительские, суточные и прочие средства были собраны по кругу. Евангелие было выкуплено и, по прибытии в Ленинград, владыка передал его в Свято-Троицкий собор Александро-Невской лавры.

В параллель: будучи в Австралии на конференции ВСЦ «Миссия и евангелизация», митрополит Антоний (Мельников), преемник владыки Никодима по Ленинградской кафедре, свободное время посвящал визитам в антикварные магазины. На представительские деньги были приобретены фарфоровые статуэтки для личной коллекции. Они были бережно уложены в митрополичий клобук и обёрнуты намёткой, после чего клобук с «пастушками» был уложен в один из чемоданов.