Авраам Сергеевич Норов: биографический очерк¹

А. С. Норов принадлежал к старинной дворянской фамилии, бывшей в свойстве с несколькими первостепенными домами. Знаменитая княгиня Дашкова находилась в числе родственных ей лиц. Мать Авраама Сергеевича была урожденная Кошелева. Отец его служил сперва в военной службе, потом перешел в бывшую коллегию иностранных дел, где оставался не долго, а остальное время своей жизни провел в Москве, посвятив его семейству. Он был человек умный и с благородным сердцем. От него дети его получили первые уроки во всем, что касалось требований чести и добра. Авраам Сергеевич родился 22-го октября 1795 года в отцовской деревне Ключи, Саратовской губернии. Известно, что лучшая школа нравов есть благоустроенное и просвещенное семейство, где всех членов соединяет дух мира, взаимного уважения и любви. Из этой естественной образовательной среды Авраам Сергеевич вынес зачатки всего нравственно-прекрасного, которые развились впоследствии и выразились с такой ясностью и в жизни, и в характере его. После приготовительного домашнего ученья, он поступил в благородный университетский пансион в Москве, где, однако же, не кончил курса. Мы не знаем, какие причины побудили его родителей поспешить определением его в службу; но нельзя не пожалеть, что в юности ему не дано было полного, методически-научного образования, которое одно в состоянии для деятельности счастливых природных способностей установлять твердые опоры везде, где бы им ни приходилось жить и трудиться. По счастью природа иногда является в помощь там, где люди чего-нибудь не досмотрели. В самой натуре высших умственных сил заключается непреодолимое побуждение к их развитию и усовершенствованно. Кому неизвестно, что все даровитые личности, вопреки даже всевозможным препятствиям, успевают трудом, конечно усиленным, поставить себя, наконец, в уровень с требованиями времени и науки. Авраам Сергеевич учился непрерывно, ревностно и в юности, и в последующие периоды своей жизни, не смотря на соблазн обстоятельств, которые могли бы его от того и уволить без вреда его внешнему положению. Таким образом он сам собою в союз с людьми мысли и науки, которых дружбы всегда искал и был её достоин, он успел если не во всем, то во многом пополнить недостатки своего прежнего образования. Единственно своей неутомимой серьезной любознательности он обязан был богатством научных сведений, какие мы видели в нем впоследствии, и основательным знанием литературе английской, итальянской, французской, немецкой и, отчасти, испанской, кроме языка и литературы отечественных. Это, однако, его не удовлетворяло: он захотел ознакомиться не по одним слухам, а по источникам с миром классическим и для этого изучил языки латинский и греческий. Уважение к библейской святыне побудило его гораздо позже заняться и изучением еврейского языка, который ему сделался, наконец, на столько известным, что он мог, при пособии глоссе и справок с некоторыми переводами, читать библию в подлиннике. Он не щадил своих довольно скромных доходов для снабжения себя главнейшими научными пособиями. Дома и за границею он не упускал случая приобрести полезную книгу, сделавшуюся весьма редкою, или многотомное важное творение иногдеа за цену, далеко выходившую из пред лов его бюджета. Таким образом в течение времени у него составилась та знаменитая норовская библиотека, которой, по справедливости, удивлялись все друзья науки и библиографы – знаменитая и числом томов, и качеством, драгоценнейших сочинений, или редкостью изданий по части филологии и преимущественно истории, на древних и почти на всех главных новейших языках Европы. Одно собрание сочинений, относящихся вообще к Востоку и в особенности к Египту и Палестине, составляет отдельную библиотеку, единственную в своем роде по полноте своей и редкости изданий, с которою, по свидетельству специалистов, едва ли может равняться какая-либо из публичных европейских библиотек.

В 1810 году, выдержав предварительно экзамен в военных науках, Авраам Сергеевич вступил в службу юнкером в гвардейскую артиллерию. Едва успел он ознакомиться с техническою стороной военного дела, как потребовалось настоящее дело. Грозные тучи стали отовсюду надвигаться на Россию; ей предстояло выдержать борьбу с большею частью Европы. Первый военный чин прапорщика Норов получил, так сказать, у колыбели кровавого XII года, именно в конце декабря 1811, a затем мы вскоре видим его уже в действующей армии. В июле месяце, извещая, между прочим, родителей своих в письме из Смоленска о соединении обеих наших армий Барклая де Толли и Багратиона, он выражает свое сетование, что ему досталось на этот раз с отрядом своим быть свидетелем, а не участником битв, сопровождавших это знаменитое движение. Патриотическому его желанию скоро суждено было исполниться. Настал день 26-го августа, и с ним вместе началось то гигантское побоище, в котором гений и слава величайшего из полководцев впервые преткнулись о простое непреклонно-честное сознание святого долга пред Родиной, как бы во свидтельство, что, кроме силы утонченного искусства и блестящих талантов, есть другие нравственные силы, способные и достойные решать судьбы народов. Но день бородинский дорого стоил нашему юному воителю. Командуя двумя пушками на одной из батарей, он был поражен неприятельскою картечью, раздробившею ему, по его выражению, ногу вдребезги. с перевязанною в суматохе кое-как страшною раной, страдающий и изнеможенный от боли и потери в разных повременных изданиях двадцатых годов – в «Соревнователе просвещения и благотворения», в «Литературных прибавлениях к Русскому Инвалиду», в «Вестнике Европы» и «Сыне Отечества». Замечательные отрывки из его переводов Дантовой Dиvиna Comedиa, из Петрарки, и несколько подражаний древним, особенно Горацию. Авраама Сергеевича из новейших литератур, преимущественно занимала итальянская. Мы помним, с каким теплым участием, уже бывши министром народного просвещения, он встретил Данта в русском перевод Мина, как старался ободрить переводчика в этом труде исходатайствованием ему монаршего внимания и оказанием покровительства в цензурном отношении. Позднее, когда он ознакомился достаточно с греческим языком, он перевел почти всего «Анакреона». Перевод этот, однако, не был напечатан и находится в рукописи.

Когда здоровье его укрепилось на столько, что он мог явиться снова среди уцелевших сподвижников своей боевой жизни, он решился продолжать военную службу. Увечье, однако, не могло не затруднять его в отправлении обычных обязанностей этого звания. Произведенный в полковники, он, наконец, в 1823 году принужден был оставить военную службу и перейти к статским делам, куда и был принят с чином статского советника. Тут, однако же, случился промежуток свободного времени; им решился он воспользоваться, чтобы посетить некоторые страны Европы. Ему хотелось к кабинетному изучению предметов истории, искусства, древностей и нравов человеческих присоединить ничем незаменимое изучение посредством личного наблюдения. Таким образом, обозрев в 1821 г. часть Германии и Франции, он посвятил значительную часть времени Италии, привлекавшей его к себе прелестью своей природы, богатством художественных созданий, памятниками и судьбами своей истории. В Риме, между прочим, он познакомился случайно с живою достопримечательностью времени, – с матерью Наполеона, Летицией. Подробности своего свидания с ней, также как и с известным кардиналом Фешем описаны им в письме из Рима, напечатанном впоследствии в одном из наших литературных сборников. Из Италии он направился в Сицилию. Она очаровала его чудными красотами своей природы, которая как бы по какой-то неизъяснимой прихоти соединяет в себе все, что есть в силах естественных разрушительного и гибельного для человека и все, что обещает ему безмятежное счастье золотого века. При этом, по выражению поэта, развалины и прах красноречивый некогда богатой и образованной гражданственности, навлекавшей на себя зависть Карфагена и властительные замыслы Рима, – развалины и прах Сиракуз и Агригента, Сигесты – все это составляло драгоценные предметы для наблюдателя с таким восприимчивым чувством, с таким образованными мыслящим умом, какими одарен был наш путешественник! И он не только осматривал, но изучал все достопримечательное в этой любопытной стране. Он не побоялся взойти на самую вершину Этны и с её окраины заглянуть в самую глубину её вечно дымящейся бездны. С его одной ногой это восхождение представляло большие трудности, которые, однако, он преодолел мужественно точно также, как впоследствии, борясь с не меньшими неудобствами, он достиг вершины одной из наибольших египетских пирамид. Плодом его путешествия по Сицилии было сочинение о ней, изданное в двух томах 1822 года, где изящные изображения природы сменяются историческими воспоминаниями, основанными на свидетельствах древних и новейших писателей.

По возвращении из-за границы служебная деятельность его установилась и получила на долго определенное направление. В 1827 году он был определён чиновником особых поручений при министерств внутренних дел, и вскоре для исполнения таких же поручений был прикомандирован к адмиралу Синявину, начальствовавшему тогда эскадрою в Балтийском море. Так как Синявин со вверенною ему частью флота доходил до берегов Англии и должен был вступать в сношения с разными официальными лицами страны, то на Авраама Сергеевича было возложено ведение переписки на английском языке. В 1830 году он возвратился к прежней своей службе по министерству внутренних дел. Здесь неоднократно был он призываем к участию во временных комиссиях, открывавшихся по разным вопросам управления. Но важнейшим трудом его было составление исторической записки о составе и занятиях министерства внутренних дел с самого его учреждены (1802 г.). Труд этот, согласно воле правительства, предпринят был по весьма обширному плану и требовал не только многих справок с подлинными документами и делами архива, но и разъяснения причин и обстоятельств, по которым принимались те, или другие административные меры. Записка, доведенная до 1820 года, была принята тогдашним министром внутренних дел графом Закревским, с изъявлением составителю особенного лестного одобрения и благодарности. Из разных документов видно, что Авраам Сергеевич вообще находился на самом лучшем счету у своего начальства.

Между тем, как внешняя деятельность его замыкалась, повидимому, в известный определенный круг, его внутренние стремления не могли им ограничиться. Он был из числа людей, которых вопросы жизни разрешаются в чувстве, а чувство руководится высшими идеалами человеческого назначения. Истины знания, столь привлекательные для души его, не могли удовлетворить его вполне. Знанию положены пределы, а дух человеческий переносится за них и не может уже вверить одному знанию всех судеб своих. То, что хорошо и необходимо на своем месте, оказывается несостоятельным, когда дело идет о всецелости и законченности человеческого существования. Неудивительно, что умы светлые, признавая все великое, чем человечество обязано развитию и успехам своей мысли, там, где она угрожает порваться и запутаться в собственных переплетениях, спешат укрепить ее в началах, столь же неотразимо присущих нам, как и знание – в началах верования. К ним естественно должен был придти человек с такою потребностью незыблемых и успокоительных убеждений, какою проникнут был Авраам Сергеевич. Твердо затем установившееся в нем религиозное настроение выразилось, наконец, в горячем желании посетить те святые места, где впервые были признаны и возвещены человеку права, свобода и высший жребий его духа и поставлены под назидание и охранение всеобъемлющей, бесконечной премудрости и благости. Авраам Сергеевич предпринял свое новое путешествие в1834 году. Оно продолжалось два года. Описание его было напечатано первым изданием в 1838 году в 2-х томах; второе издание вышло в 1844, третье – в 1854. «Пройдя половину жизни», говорит он в предисловии к первому изданию, «я узнал, что значит быть больным душою. Волнуемый каким-то внутренним беспокойством, я искал душевного приюта жаждал утешений нигде их не находил и был в положении человека, потерявшего путь и бродящего ощупью в темноте леса. Мысль о путешествии в святую землю давно таилась во мне; я не чужд был любопытства видеть блестящий Восток, но Иерусалим утвердил мою решимость: утешение лобызать следы Спасителя мира в самых тех местах, где он совершил тайну искупления человечества, заставило меня превозмочь многие препятствия». Авраам Сергеевич не оставил, не посетив, ни одного места в Палестине, ознаменованного каким-нибудь событием священной истории. Но, конечно, и взоры, и все помышления его преимущественно устремлены были к главной и величайшей святыне христианства к месту, где учил, и учение свое запечатлел кровью Своею Тот, Кому мир обязан своим возрождением. Авраам Сергеевич посвятил Иерусалиму значительнейшую часть своего пребывания в святой земле. Книга, заключающая в себе изображение всего, что видел, чувствовал и изучал он в этой избранной стране чудес, составляет драгоценное приобретение для нашей литературы и общества. Она представляет редкое соединение чистейшей христианской назидательности с достоинством научным. Есть что-то особенно умилительное в простоте и искренности религиозного чувства, которым одушевлены и согреты каждая мысль, каждое слово автора при встрече с памятниками библейских событий. Надобно при этом вспомнить, что автор везде сохраняет лучшие воззрения и убеждения той высокой образованной среды людей, к которой он принадлежал. Вы видите здесь образец того, как естественна и неизбежна в человеке потребность высших верований при самом просвещенном уме, богатом знанием и идеями века. Восторг, внушаемый автору всем виденным им, понятен. Остатки и следы чудного минувшего, это зрелище, которое в самом запустении своем так выразительно говорят о великих преданиях и великих чаяниях человечества, не должно ли оно тронуть сердце всякого, даже обыкновенного мыслящего человека гораздо сильнее, чем развалины какого-нибудь Коллизея или Парфенона, перед которыми расточается столько восторженных дум и воспоминаний? Иордан, Вифлеем – места, где раздавалось благовествующее слово Божественного Учителя, Голгофа – какие имена, какие предметы для изучающего историю и судьбы человечества в их глубоком смысле! Не менее важно произведение Авраама Сергеевича и в научном отношении. Главная задача, которой посвящены его ания, состояла в том, чтобы разъяснить с точностью и утвердить на прочных основаниях историческую и топографическую истину понятий, соединяемых нами с священными достопримечательностями Палестины. Мы приведем здесь отзыв ученого ориенталиста, хорошо знакомого с предметами этих исследований бывшего профессора с.-петербургского университета Сенковского. Вот что говорил он в своем подробном критическом разборе, написанном по поводу второго издания «Путешествия по святым местам»: «Уважение к местным топографическим преданиям и точный смысл священного текста – вот два превосходных руководства, доставившие русскому исследователю те прекрасные выводы, которые наука и благочестие находят в его сочинении. Внутренность п окрестности Иерусалима, Галлилея, Иорданская долина, Тивериада, берега Мертвого моря и другие части святой земли объяснены во всей полноте и совершенстве. Географией исхода израильтян из Египта ученый русский путешественник истинно обогатил археологию и приобрёл право на авторитет в науке». Книга его, переведенная на немецкий язык, заслужила и в классической стран науки – в Германии – подобные одобрительные отзывы, особенно со стороны знатоков Востока, каковы, например, Зеппе, Бругшъ и другие.

Сочинение о семи церквах есть продолжение описания Палестины. с теми же благочестивыми чувствованиями и ученою наблюдательностью наш путешественник посетил местности древних мало-азиатских церквей, упоминаемых в деяниях апостолов, их посланиях и апокалипсисе, и приводил на память исторические судьбы этих первоначальных святых установлений христианства.

Целью путешествия по святым местам было удовлетворение религиозной потребности; самые научные исследования проистекали из этого источника. Путешествие в Египет и Нубию имело другой характер. После известной экспедиции Наполеона, Египет в первой четверти нынешнего столетия, с его загадочными памятниками, сделался предметом усиленных ученых изысканий, озаривших новым светом быт достопримечательнейшего из народов древности. С другой стороны, в тридцатых годах туда привлекал взоры всей Европы один из тех необыкновенных людей, которые силою своего ума и воли из элементов, по видимому, ни на какое общественное здание непригодных, стремятся воздвигнуть новый порядок вещей, с признаками усовершенствованной цивилизации. Мы говорим о знаменитом Мегемет-Али. Авраам Сергеевич пожелал личным наблюдением усвоить себе новые замечательные открытия науки и взглянуть на обновляемый современный Египет. Желание это было усилено также связью истории Египта с библейскими сказаниями и с историей первых веков христианства Знакомство с Мегеметом-Али, оказавшим ему самое дружелюбное расположение дало ему возможность как вникнуть в тогдашнее состояние Египта, так и совершить путешествие вверх по Нилу до больших его порогов. Он останавливался на замечательнейших местах его прибрежья; осмотрел пирамиды, всходил, как мы уже сказали, на вершину громаднейшей из них и проник внутрь её, на сколько позволили силы его, изнемогавшие от удушливого воздуха и трудных углублений и извилин подземного пути, спускался в катакомбы мумий – в это мрачное царство смерти, где человек думал в своем трупе оспаривать у всепожирающего тления его законную добычу. Колоссальные остатки Фив, Карнака и Луксора были тщательно осмотрены им с сочинениями в руках древних писателей, о них упоминавших, и новейших исследователей. Любопытные результаты его обозрений и изучения изложены в двух томах, изданных в 1840 году под названием «Путешествие по Египту и Нубии». В этом же сочинении он, между прочим, изложил свои соображения о времени и способах построения пирамид, возбудившие живой интерес в ученом свете. Статистические данные и замечания о Египте эпохи Мегмет-Али теперь, конечно, устарели; но во время их появления в свете они обратили на себя общее внимание верностью и новостью многих любопытных сведений.

Возвратясь в отечество, Авраам Сергеевич до 1839 года продолжал службу в министерстве внутренних дел, а в этом году он занял место правителя дел в комиссии принятия прошений на высочайшее имя и затем вскоре поступил в число членов её. Здесь, за отсутствием статс-секретаря, председательствовавшего в комиссии, он неоднократно исправлял его должность. Потом в 1849 году он был назначен членом Императорского человеколюбивого Общества и помощником попечителя его, и в том же году ему высочайше повелено присутствовать в Правительствующем Сенате. 1851 года Императорская Академия Наук, в засвидетельствование своего уважения к ученым заслугам его, избрала его в действительные свои члены по отделению русского языка и словесности. До этого за год он был назначен товарищем министра народного просвещения, а в 1834 году занял и пост министра.

Общественная деятельность лиц, заведующих обширной частью управления и снабженных значительными полномочиями, сопряжена с тяжкой ответственностью. Если их славят за добро, которое они сделали, то еще более осуждают за добро, которого не сделали, и которого общество считает себя вправе ожидать от власти. Такова судьба всякого высокого общественного положения – и счастливы те из достигших его, кого нельзя обвинять в страстях, мешающих самому желанию добра. Авраам Сергеевич понимал ответственность, упадавшую на него с новым званием. Оценка его государственной деятельности не составляет предмета настоящего нашего слова. Мы однако не можем, для некоторой полноты его характеристики, не коснуться хотя нескольких фактов из этого круга его жизни. С важною частью управления ему вверенною он был связан не одними узами административных требований и условий, но лучшими своими чувствованиями и помышлениями. Наука, просвещение были жизнью этой прекрасной, благородной натуры; они же составляли и составляют одну из главных потребностей отечества, которое он любил с истинно сыновнею нежностью. Теперь ему открылось поприще, где он мог удовлетворить в одно и то же время и своему внутреннему влечению, и долгу. Проистекая из общей направительной точки зрения, виды его были обширны, и некоторые из его предположений и мер прямо соответствовали этим видам. Первою своею обязанностью он счел ободрить дух людей, на которых непосредственно падал труд народного воспитания и образования, исходатайствованием им прежних пенсионов. Мера эта произвела и не могла не произвести самого благотворного влияния на умы, памятного людям того времени, еще и ныне существующим. Одновременно с этим он испросил высочайшее соизволение на увеличение комплекта студентов в университетах. В видах пополнения последних свежими учеными силами было решено им отправить заграницу, по выбору самых университетов, лучших молодых людей для приготовления к профессорским кафедрам с тем, чтобы они, в удостоверение своих способностей, предварительно выдерживали экзамен на степень магистра. Он обратил высочайшее внимание Государя Императора на неудобства, сопрягавшиеся с существованием комитета 2-го апреля, учрежденного для наблюдения над книгопечатанием, что потом содействовало и его закрытию. Ему принадлежит мысль, выраженная во всеподданнейшем докладе Государю Императору о необходимости поднять преподавание древних языков, начавшее приходить в упадок после графа Уварова, считавшего по всей справедливости изучение этих языков плодотворным вспомогательным элементом в общей системе народного образования. Деятельность Авраама Сергеевича по вопросам цензуры, находившейся тогда в ведении вверенного ему министерства, отличалась воззрениями и убеждениями истинно просвещенного государственного человека. В расширении разумной свободы печати, при устранении вредных крайностей, он усматривал не только средство к усилению самостоятельного научного движения в отечестве, к возбуждению талантов, но и необходимое условие, для того, чтобы общество, помощью обмена мыслей, их взаимодействия и непрерывного, так сказать, тока заключающейся в них жизни, могло успешно совершать процессы своего исторического развития. Мысль об облегчении цензурных тягостей ему казалась особенно верной в виду тех великих реформ, которые назнаменовывались уже в самом начал нынешнего достославного царствования, – реформ, внесших столько совершенно новых животворных идей в наши учреждения и в самую жизнь народа и естественно открывавших себе путь в печать. Представляемые им по этому поводу мнения впоследствии нашли полное себе оправдание в самом ходе дел и правительственных мерах. Каким ревностным предстателем у трона был он за интересы умственные, между прочим, доказывается испрошенным им у государя императора соизволением представлять в известные промежутки времени на высочайшее усмотрение о всех замечательных произведениях по части наук и литературы, причем отличнейшие из них удостаиваемы были знаков монаршего внимания. Блистательным событием в управление министерством Авраама Сергеевича было празднование столетнего юбилея московского университета, ознаменованное изъявлением особенного благоволения в Бозе почившего государя императора Николая Павловича к этому почтенному первенцу русских университетов. Его величеству благоугодно было, между прочим, выразить ему свое теплое сочувствие в высочайше данном через посредство министра рескрипте, прочитанном сим последним в день торжества и возбудившем неописанный восторг в ученом сословии, в учащемся юношестве и во всей московской публике. Мы были самовидцами и скромными участниками этого небывалого дотоле в России торжества и помним, какое прекрасное действие произвело на всех царское слово, исполненное уважения к науке и ободрявшее её деятелей. Для Авраама Сергеевича этот день был также, по его собственным словам, одним из лучших дней в его жизни. Его честному любящему сердцу было отрадно явиться вестником и представителем монаршего внимания к просвещению и в тоже время быть предметом той всеобщей признательности и любви, которые обращены были собственно к его лицу. Он не мог без сердечного волнения вспоминать о радости и ликовании той самой дорогой ему Москвы, где за долго до того, среди её пылавших развалин, он одинокий и сам полуразрушенный, сетовал о её плене.

Заботы и значение министра не затмевали в Аврааме Сергеевиче любезных и привлекательных качеств человека. На высот его общественного положения обращение его со всеми было столько же просто, безискусственно, полно доброжелательства и добродушия, как и во всех других обстоятельствах его жизни. Общительность его обращалась, без сомнения, в пользу и его служебной деятельности. Сближение с людьми образованными, не бывшими с ним в непосредственных отношениях по должности и от него не зависевшими, наводило его на разные новые соображения и давало ему средство узнавать много такого, что не могло доходить до него официальным путем, и что однако вовсе не было излишним иметь в виду. Еженедельно в определенный день у него собиралось многочисленное общество, в котором, между высшими сановниками, почетное место занимали люди, известные своими дарованиями, люди мысли и науки. Члены нашей Академии, конечно, никогда не забудут того, с каким дружелюбием они были встречаемы здесь и сколько приятного находили они в его умной оживленной беседе. Вопросы научные всегда преимущественно его занимали, и после, когда он сошел с министерского поприща, любимыми его собеседниками были люди, отличавшиеся ученою опытностью и знаниями.

Оставляя дальнейшие подробности о служебной деятельности Авраама Сергеевича до более полной его биографии, мы обращаемся к другим событиям его жизни и трудам литературным. В 1858 году он был всемилостивейше уволен от должности министра, с назначением его в члены Государственного Совета. Между тем с 1851 года он состоял председателем археографической комиссии. Звание это было за ним сохранено и теперь. Археографическая комиссия обязана своим существованием просвещенному ходатайству перед покойным государем императором бывшего министра графа Уварова. Над дверьми Дельфийского храма в Греции было написано: «Познай самого себя». Слова эти, как правило высшей человеческой мудрости, относились к каждому человеку в отдельности. Но они с не меньшей справедливостью должны быть применяемы и к целому народу. Самопознание есть величайшая потребность народного духа и опора его самобытности, а оно невозможно без познания своего прошедшего. Отсюда сама собой вытекает мысль о необходимости изучения исторических документов и памятников, без которого, в свою очередь, невозможно и знание прошедшего. Археографическая комиссия была основана с целью открывать, изучать и доводить до всеобщего сведения эти источники нашей истории, и всем известно, какие огромные услуги она оказала нашему образованию в этой сфере. Судьба и её деятельность занимала Авраама Сергеевича и в то время, когда он был обременен делами по управлению министерством; но, с увольнением его от звания министра, он уже все время, остававшееся ему от участия в делах Государственного Совета, посвящал преимущественно ей. В 1860 году его постигло горе, могшее всякого другого, менее его проникнутого религиозными чувствованиями, повергнуть в то томительное состояние, где угасает всякая бодрость и всякая деятельная сила души слабеет: он лишился своего достойного, преданнейшего друга, нежно любимой им супруги, скончавшейся после продолжительной и тяжкой болезни. Трое детей его в раннем возраст также были похищены смертью – и теперь, на закате дней своих, он остался совершенно одиноким, без тех утешений и радостей семейных, которые смягчают скорби старости и облегчают неизбежный переход, говоря словами Гете, от сладостной привычки – чувствовать и действовать, к таинственному, угрюмому сну смерти. Авраам Сергеевич поник убеленною от лет головой перед великостию постигшего его злополучия, но не духом. Он вполне доверился воле миродержавного промысла и в благочестивых упованиях христианина нашел помощь, которой не могла ему оказать жизнь и мир. Но с ним еще остался неразлучным, как старый неизменный друг-утешитель – труд науки, живительный для людей, жаждущих истины. Уединенный научные занятия в кабинете слились у него с трудами по археографической комиссии, которая теперь сделалась для него главным предметом забот в убежищем в служении его науке. Непосредственные участники его деятельности в комиссии и сотрудники знают, сколь многим она ему обязана. Прежде всего он употребил свои усилия для увеличения её материальных средств, которые были очень скудны. При вступлении в должность председателя Авраама Сергеевича, она получала на свое содержание 1,572 р. 17 к., ходатайством его сумма эта доведена была, наконец, до 10,572 р. Но не в этом одном заключалось благотворное влияние его на комиссию. Никакие внешние усилия не в состоянии возвысить какое бы то ни было коллективное учреждение, если оно будет лишено той внутренней возбужденности, истекающей из сознания своего долга, того духа жизни, гармонии и сосредоточенности единичных сил, какими вообще совершаются все важные и общеполезный преднамерения. И в поддержании-то, в сохранении и возвышении этих прекрасных качеств, составляющих истинное превосходство всякой благоустроенной ассоциации – вот в чем заключается существеннейшая и наибольшая часть заслуг Авраама Сергеевича в отношении к одному из полезнейших ученых установлений в нашем отечестве. Не многие могли равняться с ним в умении соединять, направлять умы к одной цели, одушевлять их примером своим, и сочувствием – и между тем это уменье почти и нельзя было назвать уменьем, если разуметь под ним искусство–все оно заключалось просто в его благородном сердце, в отсутствии всяких личных своекорыстный, побуждений, в просвещенном уважении к труду и всякому честно и свободно выраженному убеждению своих сотрудников. Поэтому неудивительно, что комиссия в продолжение его председательства издала не менее тридцати пяти томов важных исторических актов. Одна перечень их уже достаточно говорит, какую важную цену они имеют для нашей истории. Это были: 5 томов продолжения полного собрания русских летописей, с указателем по всем томам этого собрания, 5 томов дополнений к историческим актам; 5-й том актов относящихся к истории Западной России; 5 томов таких же актов по части истории Южной и Западной России; 2 тома, относящиеся до юридического быта древней России; собрание грамот, объясняющих сношения Северо-Западной России с Ригою и ганзейскими городами; три тома новгородских писцовых книг; первый том писцовых книг ижорской земли; 2-е издание Котошихина; русско-ливонские акты, собранные Напьерским; документы, объясняющие историю западнорусского края и его отношений к России и Польше; четыре выпуска летописи занятий археографической комиссии и два тома иностранных о России писателей. В приготовлениях к изданию этих многочисленных исторических материалов Авраам Сергеевич принимал постоянно самое деятельное личное участие, работая вместе со своими сотрудниками членами комиссии по несколько раз в неделю, очень часто до глубокой ночи, между тем как занятия его по званию члена Государственного Совета шли своим чередом безостановочно.

В последнее время усилия его были посвящены новому громадному труду комиссии, по его указанию предпринятому: изданию великих макарьевских миней, коего треть сентября месяца и отпечатана была незадолго до его кончины. С обычным своим рвением, любовью и знанием дела он следил за Всеми подробностями в приготовлении этого монументального издания, за которое преимущественно ему и будет обязана отечественная наука, если оно, как надобно надеяться, будет довершено.

Одно из замечательнейших произведений нашей древней литературы, без сомнения, есть XII века описание путешествия в Палестину Даниила игумена. Но этому драгоценному памятнику недоставало еще у нас основательного изучения и научной обработки. Авраам Сергеевич во время своего путешествия подверг тщательной проверке сказания нашего паломника о разных местностях святой земли и предметах доселе неизменившихся и нашел эти простодушные сказания столь достоверными и любопытными в научном отношении, что Даниила он мог смело поставить в число немногих и лучших источников для познания топографии страны и разных исторических данных её. Это возбудило в нем решимость представить ученому свету сочинение Даниила в таком виде, какой был бы вполне его достоин. Дело однако состояло не в издании одного простого очищенного текста, что само по себе требовало не малых трудов, но в комментариях, которые бы каждое слово или выражение текста представляли в ясном свете – словом, требовался труд, сопряженный с обширными историческими и филологическими изысканиями. И Авраам Сергеевич совершил его с таким достоинством в успехом, каких только можно ожидать от строго ученого специалиста. Переведенное на Французский язык издание Даниила игумена было за границей принято с лестным для издателя и комментатора одобрением.

Идея единства православной церкви всегда была близка сердцу Авраама Сергеевича. Она соединялась в ум его с значением нравственной силы и влияния России на Востоке, – и так как греческий элемент вообще в церковном отношении представляется весьма важным, то он думал оказать значительную услугу восточному и русскому православию изданием текста нового завета на греческом и русском языках вместе. Под непосредственным его наблюдением, при деятельном участии П. И. Саваитова новый завет на этих двух языках вышел в свет в 1861 году. В числе прочих научных трудов его нельзя так же не привести изданного им на греческом и русском языках известного в церковной истории окружного послания Марка, епископа ефесского. Оно содержит в себе красноречивый и смелый протест против покушений флорентинского собора на соединение православной церкви с латинскою, или лучше сказать, на подчинение православия владычеству последней. Сочинение Марка ефесского вместе с нагробным ему словом Георгия Схолария, бывшего впоследствии патриархом константинопольским, имеет по нынешним обстоятельствам для нас важное значение не только в церковном, но и в политическом отношении. Авраам Сергеевич извлек его из рукописей императорской парижской библиотеки, перевел с греческого языка на русский и напечатал, как сказано выше, вместе со своим предисловием в Париже 1859 года.

Вскоре после смерти супруги Авраама Сергеевича, им овладела мысль посетить вторично святые места, и в 1864 году, не смотря на свои преклонные лета и недуги, начавшие его удручать, после понесенной им утраты и усиленных кабинетных трудов, он снова отправился в далекое странствование. То же благочестивое чувство, какое направляло шаги его в первый раз, одушевляло его и теперь. Но к нему присоединилась новая потребность – искать утешения там, где всякое личное горе и тревога должны умолкать в живом воспоминании величайшего из всемирных событий. Перед ним открылся прежний путь; но тогда он совершал его с бодрым духом, в цвете мужеского возраста; ныне по тем же местам шёл он грустно, согбенный старостью, неся на себе бремя скорбей, чтобы сложить его у гроба Господня. Но так велико было его стремление к наук и научным наблюдениям, что при обстоятельствах, столь различных от прежних, и в этот раз он не переставал трудиться над изысканиями, относящимися к древностям, топографии и истории Палестины. В монастыре св. Саввы, между прочим, время отдохновения своего он посвятил осмотру богатого собрания старинных пергаментных рукописей. В 1835 году ему удалось приобрести для русских книгохранилищ несколько из этих рукописей; он хотел теперь присоединить к ним новые наиболее любопытные, но, к сожалению, встретил затруднения со стороны местной, духовной власти. В первое свое путешествие, он не успел совершить поездку на Синай, хотя этого сильно желал; теперь он это исполнил, преодолев большие трудности горного пути. Значительная часть его замечаний относится к этой священной ветхозаветной достопримечательности. Все новые изыскания, приведённые им в порядок и переписанные его рукою, приготовляются к изданию членом археографической комиссии П. И. Саваитовым, принявшим на себя этот труд из уважения к памяти покойного и научным достоинствам самого произведения.

Одним из результатов последнего пребывания Авраама Сергеевича в святых местах были установившиеся постоянные сношения его с главными духовными властями Палестины, с патриархом иерусалимским Кириллом, его наместником в Иерусалиме Мелетием и другими. Его много занимала судьба тамошней православной церкви и христиан, к ней принадлежащих, и его влияние не осталось бесплодным, как относительно улучшений внешнего положения церкви, так и относительно возникавших некоторых затруднений между лицами. Кроме религиозных побуждений, им руководило здесь еще другое чувство: он никогда не забывал о возвышении значения русского имени на Востоке.

Между тем, как лета напечатлевали следы свои на его физическом составе, он продолжал трудиться и как будто не замечал их холодного, разрушительного к себе прикосновения. Душа его была полна одних и тех же благородных человечественных и общественных стремлений; он жил не одними воспоминаниями, как человек, которому будущность земная указывает уже одну цель – могилу; напротив, участию его не были чужды все современные движения ума человеческого, особенно ума русского. Мы видели, как дороги всегда были ему интересы науки; но, как человек, вполне понимавший отношения науки к жизни, к живой мысли и живому человеческому слову, он в то же время глубоко уважал и интересы изящной словесности. Независимо от известной специальной наклонности, высокое образование его ума также, как и природное эстетическое чувство, делали его способным разуметь и ценить красоты литературных произведений, ознаменованных печатью истинного таланта. Он знал притом, какое могущественное влияние оказывают они на образование общества, и как здраво воспитываемый и руководимый ими народный вкус может содействовать успехам всех возвышенных истин, следовательно и истин самой науки. Поэтому понятно, что он до последних дней своих питал теплое сочувствие к успехам изящной отечественной словесности. Всякое замечательное произведение в этом роде обращало на себя его внимание и радовало, если оно приносило честь русскому уму, вкусу и языку. Так, между прочим, он прочитал с особенным любопытством сочинение графа Толстого: «Война и мир». Он отдавал полную справедливость художественному достоинству произведения – разнообразию, пластической представительности, блеску, движению, игре жизни выведенных автором на сцену образов и во многих местах мастерскому изложению. Но от верного взгляда его не скрылись и существенные недостатки пьесы; такова, между прочим, принятая автором взамен недостающей в целом основной идеи, философия, поучающая, что в истории человечества человек не играет никакой роли, что самая история какими-то неведомыми силами сплетается из событий о совсем готовая, как сеть, откуда-то накидывается на людей для уловления их и принесения в жертву всепоглощающему року, без признания и их заслуг, и их заблуждений. Всем известны замечания Авраама Сергеевича по поводу сочинения графа Толстого. Но не эта недодуманная тощая философия побудила нашего академика выступить со своими возражениями. Её мог он и пропустить, как одну из ошибок, которых люди даровитые нередко подвергаются, когда захотят превзойти самих себя. Но его патриотическое сердце не могло снести равнодушно тех неправд и легкости, с какими автор «Войны и мира» отнесся к некоторым эпизодам достославной эпохи 12-го года. Автор «Замечаний», вопреки ему возстановлявших историческую истину, имел утешение видеть полное сочувствие к ним со стороны людей просвещенных и хорошо знающих события того времени. Многие, полученный им от знакомых и незнакомых лиц, письма, с засвидетельствованием этого сочувствия, вполне вознаградили его за несвойственный ему полемический труд.

Страницы, написанные по поводу «Войны и мира», были последним печатным выражением его мыслей. Но в самое близкое к кончине время его вид ли постоянно погруженным в обычные его занятия служебный и научные. Болезнь, по-видимому неопасная, не могла отвлечь его от них. Скоро, однако, обнаружились зловещие признаки, встревожившие приближенных к нему. Надлежало уступить роковой необходимости; не много дней провел он в ожидании последнего часа, который начал быстро к нему подвигаться. 23-го января он встретил этот час с полным сознанием и невозмутимым спокойствием духа, обращая угасающие взоры свои ко кресту Спасителя, где сосредоточивались лучшие помышления его прошедшего и чаяния будущего. Последние из слов, слышанных из уст его окружавшими его смертный одр не задолго до кончины, были выражением благоговейных чувствований благодарности к обожаемому им Государю, желавшему через посланного осведомиться о состоянии его здоровья.

Известно изречение, что об умерших не следует говорить ничего, кроме хорошего. Правило это неверно, если дело идет об исторической истине, где требуется сказать не то, что хотели бы, а только то, что должно. Но тем отраднее бывает для повествователя, обязанного ответственностью перед этой истиной то, когда в изображаемой им личности он может действительно найти опору для укрепления нашей веры в лучшие и благороднейшие силы человеческой природы. Один из мудрецов древности сказал, что нет зрелища величественнее, как видеть человека праводушного, мужественно борющегося с враждебным роком. Мы можем к этому присоединить, что нет зрелища привлекательнее и утешительнее, как целая жизнь, из всех достоинств, отличающих человеческую природу, усвоившая себе преимущественно достоинство нравственное. Такова, по истине, была жизнь лица, слабое изображение, которого теперь было предложено вашему, мм. гг., благосклонному вниманию. И это не был человек, живший только в самом себе – это был деятель общественный. Многие могли превосходить его в технике и практике текущих дел; но трудно представить себе благородную и высоко развитую личность, которой бы уступил он в честном исполнении всего, что разум, совесть и благо общества требовали от него, как долга. Главнейшею заслугой его было то, что, поставленный на одной из высших ступеней общественных, он чувствовал, мыслил, жил и трудился, как гражданин, достойный своего великого отечества.