Последние дни жизни и кончина Аврамия Сергеевича Норова
Вот уже исполнился год со времени кончины члена государственного совета, действительного тайного советника Аврамия Сергеевича Норова. Благовременно вспомнить теперь об этой кончине, стать, так сказать, у постели болящего, и при свете Слова Божия проследить за приготовлением к вечности истинного сына православной Церкви, верного слуги царя и отечества. Я исполнил это, насколько мог, в полной надежде, что лица, коротко знавшие покойного Аврамия Сергеевича, сами восполнят то, что или ускользнуло от моего наблюдения, или же вовсе не могло быть мне известным.
Аврамий Сергеевич скончался 23 января 1869 года, в 4 часа 25 минут по полудни, на 73 году своей жизни, и погребен в Сергиевской пустыни, в храме Воскресения Христова (в сооружении которого он принимал самое живое участие), на право, у самых царских врат, рядом с женою своею Варварою Егоровною, урожденною Паниной.
Уже давно, со смерти жены своей, Аврамий Сергеевич преимущественно занят был приготовлением себя к вечности. Сергиевская пустынь была главным местом его молитвенных подвигов. Туда он постоянно приезжал один раз, а иногда и дважды в неделю, и после особой литургии по усопшей жене своей, возвращался домой; только болезнь и особенно важные дела по службе могли заставить Аврамия Сергеевича изменить своему правилу. В дни скорби своей он обыкновенно удалялся в пустынь и там жил иногда по целой неделе, подвизаясь в посте и молитве.
В 1868 году здоровье Аврамия Сергеевича начало все более и более ослабевать; наконец он слег в постель. Болезнь приняла серьезный оборот, – надежды на выздоровление было мало. Это хорошо сознавал больной, и потому сам пожелал быть напутствованным св. таинствами церкви в жизнь вечную.
В субботу, 18 января, в час дня, Аврамий Сергеевич был особорован. Таинство совершали: местный приходской священник Владимирской церкви о. Михаил Петропавловский, духовник Cepгиeвcкoй пустыни иеромонах Марк и я, исповедовавший Аврамия Сергеевича только раз в году – в великом посту, да еще во время болезни его. Бoлящий сидел тогда на диване и не вставал; в левой руке держал свечу, а правою раскрывал грудь свою для помазания св. елеем. После отпуска, Аврамий Сергеевич, обратясь к присутствующим, смиренно, со слезами, произнес: «отцы, братия и сестры! простите, простите меня грешного… Помолитесь Господу, да вчинит мя, идеже Свет животный…» и поклонился всем низко.
На другой день, в воскресенье, в час дня, Аврамий Сергеевич был исповедан и приобщен обеденными святыми дарами. Исповедь происходила по 10-ти заповедям и восполняема была нагорною беседою Спасителя. После исповеди больной сказал мне: «всё ли, батюшка, я исполнил по правилам св. православной Церкви?..» Молитву пред причащением: Верую Господи и исповедую... Аврамий Сергеевич читал с глубоким, сердечным умилением; слезы струились из глаз его. После причащения св. Христовых Тайн прочитана была благодарственная молитва. Отпуск сделан был со св. крестом. По окроплении св. водою, Аврамий Сергеевич сказал мне: «хорошо, батюшка, что вы не забыли этого св. обряда». Во время исповеди в причастия больной стоял на коленах, опершись на табурет, покрытый кожею.
20 января Аврамий Сергеевич призвал меня к себе и сказал: «батюшка, если Господу угодно будет взять меня из этой жизни, исполните следующее: наденьте епитрахиль, возьмите из этого ковчежца белый камень от горы Голгофы и положите мне во гроб, под голову, под подушку, как сделали вы, когда скончалась жена моя; потом вложите мне в руки кипарисный, с перламутовым распятием, крест с гроба Господня. Думаю, что последнее не будет вопреки правилам церковным; евангелия у меня не будет в руках, значит, есть различие между мною и священником. Еще, сказал он, указывая на киот, вот то евангелие, которое лежит пред иконами, перевязанное ленточкою, положите мне также во гроб под голову; в нем хранятся письма Высочайших Особ, родительское благословение (письма) и волоса жены моей. Письма Высочайших Особ выньте из евангелия и положите на стол.» Я дал верное слово исполнить все это в точности.
21 января Аврамий Сергеевич опять прислал за мною. Я явился немедленно. Приняв благословение, он сказал: «батюшка, не на то евангелие я указал вам вчера; вот, которое, должно взять (и указал на это евангелие); оно в шелковом переплете, с греческим и славянским текстом, и лежало на гробе Спасителя нашего, – подайте мне его!» Сказавши это, он приподнялся и сел на диван. Я развязал ленточку и подал ему евангелие. Аврамий Сергеевич сам отобрал письма Высочайших Особ и положил на столик; потом, обращаясь ко мне, сказал: «перевяжите евангелие ленточкою и положите на прежнее место». Видно было, что Аврамий Сергеевич очень взволнован был воспоминанием прошедшего, а может быть еще и мыслию о близкой кончине своей. Я счел нужным удалиться, – Аврамий Сергеевич не удерживал меня. Приняв благословение, он сказал: «теперь навещайте меня, батюшка, как можно чаще, не менее двух раз в день, ведь это не обременит вас!» Во время этого разговора сторонних лиц не было; мы были вдвоем.
22 января. Доктор Завадский, пользовавший Аврамия Сергеевича уже несколько лет, сказал нам положительно, что едва ли больной доживет до следующего воскресенья. Пригласили на консилиум лучших докторов, сначала аллопатов, а потом гомеопатов. И те и другие, при тщательном осмотре, признали положение Аврамия Сергеевича безнадежным. Больной видимо был недоволен посещением докторов, убедительно просил не предлагать ему лекарств, не беспокоить его, и предоставить все натуре. Он уверял, что не чувствует никакой боли... признак, по мнению докторов опасный. Я решился не отходить от Аврамия Сергеевича; на мне лежала священная обязанность напутствовать сына своего духовного отходною молитвою в жизнь вечную.
С 22 на 23-е января я находился при Аврамии Сергеевиче всю ночь, не смыкая глаз. Ему давали гомеопатические лекарства, большею частию обманом. Внутренний жар был в нем сильный. Часто и настойчиво больной требовал подслащенного капустного соку, составленного домашним врачом его; бреду не было; но слова его не совсем были внятны, особенно, когда он говорил тихо, и это происходило, кажется, не столько от слабости сил, сколько от усилившейся сыпи во рту и на губах.
Утро, 23 января. Память Аврамия Сергеевича начала заметно ослабевать; силы истощались. Уже время было оказать ему духовное содействие... Я начал читать ему утренние молитвы. Больной часто произносил за мною некоторые слова молитвы, правильно ограждая себя крестным знамением; глаза его были постоянно влажны от слез. По окончании молитвы, Aвpaмий Сергеевич очень благодарил меня. В 12 часов дня я начал читать ему канон в скорби душевной (Феостирикта). Во время чтения 4-ой песни в смежную комнату вошел адъютант Государя Императора, посланный узнать о здоровье болящего. Дома были в это время одни только слуги. Высокие верноподданнические чувства Аврамия Сергеевича мне были хорошо известны; известно было даже и самое выражение оных; я сказал г. адъютанту: «Aвpaмий Сергеевич глубоко тронут отеческим вниманием Государя Императора, верноподданнически падает к стопам Его, благодарит сердечно, и молит Господа о здравии и благоденствии обожаемого Монарха и всего царствующего дома». О положении больного, при всех данных, а не мог дать определенного ответа, будущее единому Господу известно; я сказал только, что надежды на выздоровление Аврамия Сергеевича мало. – Г. адъютант ушел, и я начал продолжать чтение канона. Больной молился также как и прежде, только слезы его были обильнее; молитвенные вздохи чаще и сильнее. По окончании молитвы, я осенил болящего крестом с гроба Господня и дал ему поцеловать оный. Aвpaмий Сергеевич смиренно благодарил мена за духовное утешение, и взяв мою руку, поцеловал ее. Потом, подумав немного, сказал: «наклонитесь ко мне!» Я наклонился. Он обнял меня, прижал к груди своей, поцеловал мою голову, и перекрестив ее, сказал: «Христос с вами!» За сим поцеловал мой бронзовый за войну крест. Это было последнее прощание того, кто 15 лет тому назад благословил меня с Татьяною Борисовною Потемкиной на брачный союз, и кто, по неисповедимым судьбам Божиим, почти в один со мною год лишился жены своей... Я не мог удержаться от слез, – не мог и говорить...
В 3-м часу по полудни я начал читать Аврамию Сергеевичу канон Сладчайшему Иисусу, c акафистом. Больной усиливался оградить себя крестным знамением, часто приподнимал руку свою, и всегда опускал, силы его исчезали, ток слез прекращался; вздохи самые глубокие вырывались из груди его, и при всем том еще слышны были изредка едва внятные слова молитвы. Больной уже чувствовал приближение великих предсмертных минут своих.
Между тем никто из домашних не думал о близкой кончине Аврамия Сергеевича; все были уверены, что больной доживет до субботы, так, по-видимому, было спокойно положение Аврамия Сергеевича! То он казался погруженным в серьёзную глубокую думу, то как бы дремал и начинал засыпать... При том, по мнению врача Завадского, кончине Аврамия Сергеевича должны были предшествовать предсмертные конвульсии, а их не было видно. Был уже 5-ый час вначале. Меня пригласили к столу. Отказываться, казалось, не было причин, при больном оставались надежные слуги, они могли зорко следить за ходом болезни, и в случае перемены, уведомить меня немедленно, о чем я и просил их убедительно. Просьба моя не была напрасна. Лишь только я сел за стол, как является слуга и делает знак, чтобы я шел к больному. Я не медлил. Глаза Аврамия Сергеевича были уже полузакрыты; дыхание становилось всё тише и реже, правая рука, с правильно сложенными для крестного знамения перстами, была опущена на грудь и лежала неподвижною; только изредка заметно было в ней легкое сотрясение. Несомненно было, что больной расстается с жизнью, уже догорали последние капли жизненного елея, лампада угасала... Я надел епитрахиль и начал читать умилительный канон Господу нашему Иисусу Христу и пречистой Его Матери при разлучении души от тела, или попросту: отходную. Чтение я прерывал пением песней канона. К концу отходной Aвpaмий Сергеевич заснул... но вечным сном... Так, Господь сподобил возлюбленного раба своего Аврамия кончины христианской, непостыдной, мирной; да сподобит его, Он милосердый, и доброго ответа на страшном суде своем... да вчинит его, идеже Свет животный. Вечером отслужена была мною первая панихида по усопшем.
24-гo января. Пред панихидою назначено было положить во гроб тело Аврамия Сергеевича. Гроб был белый, глазетовый, с золотыми кистями. Я облачился, окадил усопшего, гроб его, и окропил св. водою; потом, когда положили тело во гроб, благоговейно взял из позолоченного ковчежца камень с горы Голгофы и положил под голову усопшего, под подушку, а на камень евангелие в шелковом переплете. Оставалось еще вложить в руки Аврамия Сергеевича крест с гроба Господня. Я был в затруднении: сгибать и разгибать охладевшие руки усопших – не легко. Но какова же была моя радость, когда я увидел, что персты, правильно сложенные Аврамием Сергеевичем для крестного знамения при жизни, оставались в таком же положении и по смерти его. Я вложил крест в руку без затруднения, без поправки. Усопший как бы сжал оный в руке своей, и так крепко, что дальняя дорога в Сергиевскую пустынь на дрогах, не могла изменить данного ему положения. За сим совершена была соборная панихида.
В субботу, 25 января, в полдень, был вынос тела Аврамия Сергеевича из квартиры его в Сергиевскую пустынь. Стечение народа всех сословий было многочисленно. Сам Венценосец, Великий Государь, Император Александр Николаевич, удостоивший всемилостивейшим, отеческим вниманием верного своего слугу во время болезни его, удостоил быть с царственными лицами и при выносе тела его.
Погребение Аврамия Сергеевича совершено было на другой день, 26-го января. Все священнослужащие, по общему, единодушному согласию, сняли с себя после литургии траурные ризы и облачились в светлые. Труды христианского паломника и его просвещенная ревность о Православии были далеко, далеко известны; а кончина его представляла по истине духовное торжество. Aвpaмий Сергеевич, можно сказать, почил в объятиях досточтимой, любвеобильной Матери нашей, святой Православной Церкви; почил со крестом в руке, с несомненною верою в сердце, преклонив главу свою на камень Голгофский.
Протоиерей Николаевской церкви Министерства Народного Просвещения Феофан Разумовский.
20 января
1870 года.
Дозволено цензурой 20 января 1870 года.
В типографии Эд. Праца, в Офицерской ул. д. № 26.