Книга четвертая

Доселе все шло так; но в четвертый год после сардикского Собора, правитель западной Галии, Констант умерщвлен, – и Магненций, которого козни были причиною смерти Константа, подчинил всю его область своей власти. Между тем в Сирмии иллирийские войска провозгласили царем некоего Ветраниона. Большая доля этих бедствий пала на древний Рим, когда племянник царя Константина, Непоциан собрал отряд войска и стал также домогаться царства; но он был умерщвлен воинами Магненция. Констанций, к которому одному теперь (законно) перешла власть над всею империею, был провозглашен самодержцем и старался истребить тиранов. Между тем Афанасий прибыл в Александрию и из египетских епископов составил Собор, на котором подтверждены сделанные касательно его в Сардике и Палестине определения.

Поверив клеветам последователей враждебной ереси, царь не остался при прежнем мнении, но вопреки определениям сардикского Собора, повелел изгнать тех, которые были возвращены им. Тогда, по изгнании Маркелла, анкирскую Церковь опять занял Василий; Лукий заключен в темницу и там умер; а Павел, осужденный на вечное изгнание, отправлен в Кукус, что в Армении, где и скончался, – но от болезни или насильственно, утверждать не могу. Молва и доныне носится, будто он удавлен единомысленниками Македония; ибо когда Павел отправлен был в ссылку, – Церковию овладел Македоний, который, оградив себя многими, построенными им в Константинополе монастырями, и союзом с соседними епископами, говорят, различным образом преследовал приверженцев Павла: – то изгонял их из Церквей, то принуждал иметь с собою общение; так что многие погибли от побоев, другие лишены имущества, иные – прав гражданства, а некоторым на лице поделаны знаки, чтобы можно было знать, кто они. Известившись об этом, царь не одобрил поступков Македония, но обвинял его.

Зло простерлось до убийств. В числе других были также умерщвлены Мартирий и Маркиан, домашние Павла. Рассказывают, что преданные Македонием префекту, как бы виновники умерщвления Ермогена и возмущения против него, а потом как бы содействователи к низложению самого Македония, когда он был изгнан из константинопольской Церкви, они мужественно претерпели смерть. Первый из них был иподиаконом, а Маркиан – певцом и чтецом божественных писаний. Гробница их, за стеною Константинополя, знаменита, как памятник мучеников, и заключена в храм, который начал строить Иоанн, а докончил Мисиний, бывшие после того времени предстоятели константинопольской Церкви. Они почли непристойный, чтобы принадлежащих мученикам почестей лишены были те, которые прославлены самим Богом; ибо это место, где отсекали головы осужденным на смерть, было прежде неприступным от привидений, а тогда очистилось, – тогда на гробнице их одержимые демоном получали исцеление от болезни и совершалось много других чудес. Но довольно о Мартирие и Маркиане. Кому это кажется невероятным, тот без труда может обстоятельнее расспросить о том людей знающих, – и ему, должно быть, расскажут нечто, еще более удивительное.

Около того же времени, по удалении Афанасия, Георгий в Египте злодейски поступал с теми, которые не соглашались принять его образ мыслей. Между тем царь повел войско в Иллирию и пришел в Сирмию, куда по предварительному соглашению прибыл и Ветранион. Тут провозгласившие его воины изменили ему и одного Констанция признали самодержцем и августом; потому что об этом старались как сам царь, так и приверженцы его. Увидев же себя преданным, Ветранион с покорною головою пал к ногам Констанция и просил помилования. Констанций, сняв с него царские украшения и багряницу, оказал ему милость, позволил жить частным человеком и получать все необходимое в изобилии от казны, потом присовокупил, что ему, как старцу, гораздо приличнее удалиться от царственных забот и вести жизнь в спокойствии. Окончив таким образом дело с Ветранионом, Констанций выслал огромное войско в Италию против Магненция, а двоюродного своего брата Галла провозгласил кесарем и назначил его в Сирию для охранения края восточного.

В то же время, при Кирилле, предстоятеле иерусалимской церкви после Максима, явилось на небе знамение креста, сиявшее блистательно, но не так, как сияют планеты, разбрасывая лучи, а сильно сосредоточенным, сжатым и вместе прозрачным светом. Простираясь от Краниева места до горы Елеонской, знамение занимало небо над этим пространством стадий на пятнадцать; да и широта его соответствовала длине. При появлении столь необычайного чуда, все пришли в страх, оставили домы, площади, все, чем кто ни занимался, – и с детьми, с женами, сбежавшись в церковь, стали единогласно прославлять Христа и усердно исповедовать Бога. Весть об этом не мало поразила целую империю: а распространилась она скоро; потому что находившиеся в Иерусалиме, по обычаю, из всей так сказать вселенной, для молитвы и обозрения тамошних мест, рассказали свои ближним все, чего были очевидцами. Узнал об этом и царь, как по известиям от многих других, так и из послания епископа Кирилла¹⁷. Люди знающие говорили, будто об этом еще в древности предвозвещено одним божественным пророчеством, находящимся в священных книгах. Такой случай многих из язычников и Иудеев при влек к христианской вере.

В то же время предстоятель сирмийской Церкви Фотин, еще прежде, когда находился в Сирмии царь, вводивший новую ересь, стал явно проповедовать свое учение. Быв от природы одарен красноречием и способностию убеждать, он многих привлек к своему образу мыслей. Фотин говорил, что Бог есть один, Вседержитель, сотворивший все своим словом, а предвечного рождения и бытия Сына не допускал, утверждая, что Христос получил бытие от Марии. Когда такое учение многим в окружности сделалось известно; тогда оскорбились как западные, так и восточные епископы, видя, что это противоречит вообще верованию каждого из них: ибо вера Фотинова в одно и то же время оказывалась отличною и от исповедания Христиан, державшихся предания отцов никейских, и от мнения приверженцев Ариевых. Да и сам царь был недоволен этим. Находясь в то время в Сирмии, он созвал Собор, на который съехались с востока, между прочими, Георгий, предстоятель Церкви александрийской, Василий, епископ анкирский, и Марк арефузский, а с запада – Валент мурсийский и Осия исповедник, который, присутствовав на никейском Соборе, в этом принял участие против воли. Не задолго пред тем, по наветам Ариан, осужденный на изгнание, он был вызван сюда царем, по желанию собравшихся в Сирмии, которые думали, что если убеждением или насилием привлекут они этого знаменитого и всеми уважаемого мужа на свою сторону, то он будет достоверным свидетелем собственного их учения. Съезд на собор в Сирмию совершался в первом году после консульства Сергия и Нигриана, когда, по причине произведенного тиранами возмущения в государстве, не назначено было консулов ни на востоке, ни на западе. Съехавшиеся сперва низложили Фотина, как последователя Савеллия и Павла Самосатского, а потом, кроме прежних постановлений касательно веры, издали три изложения, – одно на греческом языке, а прочие на латинском, – которые, и по словам и по мыслям, во многом отличались как одно от другого, так и от прежних изложений. Надобно заметить, что в греческом изложении Сын не называется ни единосущным, ни подобносущным Отцу, а те, которые утверждают, что Он безначален, или что сущность Отца, расширяясь, производит Сына, или что Он равночестен, а не подчинен Отцу, отлучаются от Церкви. Из латинских же в одном совершенно запрещается употреблять слово «существо», у Римлян называемое субстанциею, – будет ли Сын признаваем единосущным или подобносущным Отцу; потому что оно и в священном Писании не употребляется, и для разумения человеческого недоступно. В нем повелевается признавать Отца больше (Сына) и честию, и достоинством, и божеством и самым отеческим именем, а Сына – подчиненным Отцу вместе со всеми прочими тварями; так что Отец не имеет начала, а Сын получил рождение, хотя оно неизвестно никому, кроме Отца. Говорят, что когда это изложение было уже издано, некоторые епископы находили его сделанным не как должно, и старались отобрать назад для исправления, что приказывал и царь, угрожая наказанием тому, кто стал бы скрывать прежнее: но однажды изданное, оно уже не могло быть совершенно уничтожено. Третье изложение по мыслям во всем сходно с прочими; но слово «существо» в нем отвергается, и причина на латинском языке приводится буквально следующая: Слово «Существо», употребленное отцами по простоте и для многих непонятное, производит соблазн, так как оно не употребляется и в Писаниях; поэтому благорассуждено отвергнуть его и о существе вовсе не упоминать, – особенно когда в священных Писаниях нигде не говорится об Отце, Сыне и Святом Духе, что они одного существа. Мы называем Сына подобным Отцу, как называют Его и священные Писания». Так определено было касательно веры в присутствии самого царя. Осия сначала отказывался дать свое согласие на это, но принуждаемый силою и на старости, говорят, перенося побои, согласился и подписал. Низложив Фотина, Собор хотел попытаться, нельзя ли как отклонить его от прежнего мнения. Но Фотин, несмотря на убеждения епископов, которые обещали возвратить ему епископство, если он откажется от собственного мнения и согласится с их исповеданиями, не принял предложения, а напротив вызвал их на состязание. Когда в назначенный день собрались епископы и, по повелению царя, явились судии, которые при дворе превосходили в то время всех своими познаниями и достоинством; тогда состязание с Фотином принял на себя анкирский епископ Василий. После продолжительной борьбы посредством вопросов и ответов с той и другой стороны, между тем как скорописцы записывали слова обоих, Василий одержал верх. Фотин был присужден к изгнанию, однакож и тут не перестал защищать собственное учение, но издавал сочинения на латинском и греческом языке, в которых старался доказать, что кроме его учения все прочие ложны. Впрочем о Фотине и называемой по его имени ереси – довольно.

Между тем Магненций овладел древним Римом и умертвил многих из сенаторов и простого народа, но узнав, что шедшие против него военачальники Констанция находятся уже близко, отступил в западную Галлию. Там враждебные войска часто вступали в сражение, и одерживала верх то та сторона, то другая; но наконец Магненций был разбит и убежал в гальскую крепость Мурзу. Видя, что побежденные войска его упадают духом, он стал на возвышенном месте и старался ободрить их; а они, следую всегдашнему обычаю – привестствовать царей, думали приветствовать Магненция, но забывшись, нехотя, вместо Магненция, провозгласили августом Констанция. Из этого Магненций заключил, что ему свыше не дано царствовать, и оставив крепость, побежал далее. Но войско Констанция преследовало его и сразилось с ним близ так называемого Монтоселевка, после чего он обратился в бегство один и прибыл в Лугдун (Лион). Здесь, умертвив свою мать и брата, которого сделал кесарем, он умертвил наконец и себя. Спустя немного и другой брат его, Декентий, нанес себе смерть веревкою. Впрочем общественные смуты с этим не прекратились; ибо вскоре после сего в западной Галлии устремился к тирании некто Сильван, которого однакож военачальники Констанция скоро уничтожили. А между тем диокесарийские Иудеи стали делать набеги на Палестину и соседние области. Взявшись за оружие, они не хотели повиноваться Римлянам; но кесарь Галл, живший тогда в Антиохии, узнав об этом, послал против них войско, которое разбило их, а Диокесарию разрушило до основания. Засмотревшись на этот подвиг, он не перенес своего счастия и захотел быть самовластным; поэтому умертвил квестора Магна и восточного префекта Доминициана, когда о его замыслах они донесли царю. Разгневавшись на это, Констанций приказал Галлу явиться к себе. Галл побоялся ослушаться и отправился в путь, но, находясь уже близ острова Флавона, по повелению царя был умерщвлен. Это случилось в третье консульство Галлово и в седьмое – Констанциево.

По истреблении тиранов, Констанций, надеясь успокоиться от бывших бедствий, оставил Сирмию и прибыл в древний Рим. Здесь хотел он торжествовать победу над тиранами и вместе, думая епископов обеих частей империи привести к единомыслию касательно догмата (о божестве Сына Божия), повелел быть Собору в Италии. Между тем Юлий, бывший предстоятелем римской Церкви двадцать пять лет, скончался, – и преемником его сделан Ливерий. Отвергавшие веру никейскую, считая это время благоприятным для оклеветания своих противников, заботливо домогались при дворе, чтобы все низложенные ими были изгнаны из церквей, как неправославные, и говорили, будто при жизни Константа они старались захватить царскую власть в свои руки, потому что Констант объявлял брату войну, если тот, как сказано выше, не примет их. Особенно же обвиняем был Афанасий, к которому Ариане питали столь великую ненависть, что и при жизни Константа, когда Констанций притворно оказывал ему благосклонность, не удержались от враждебных чувствований, но собрались в Антиохии, – Наркисс киликийский, Феодор фракийский, Евгений никейский, Патрофил скифопольский, Минофант ефесский и другие, всего около тридцати, – и написали ко всем епископам, что Афанасий возвратился в Александрию по проискам своих единомышленников, вопреки законам церковным, не быв оправдан Собором, и увещевали не иметь с ним ни общения, ни переписки, а писать к рукоположенному ими Георгию. Афанасий тогда ничего не потерпел от этого, но в последствии его бедствия были тяжелее прежних; ибо как скоро Магненций погиб, – Констанций, сделавшись один властителем римской империи, стал употреблять все усилия, чтобы западных епископов соединить с теми, которые Сына признавали подобносущным Отцу. Впрочем сначала делал он это по-видимому без насилия, а только убеждал подписаться под определениями восточных епископов против Афанасия; ибо думал, что если Афанасий будет уничтожен с общего согласия, то дело касательно веры легко устроится.

На Соборе, по повелению царя, бывший в Медиолане, с востока приехали не многие; прочие же, чего и следовало ожидать, отказались, – одни по болезни, другие по отдаленности пути: но из западных собралось более трех сот. Когда восточные предложили осудить Афанасия, так чтобы он совершенно был изгнан из Александрии; то все согласились на это – или по страху, или по обману, или по незнанию дела: только Дионисий, епископ Альбы, митрополии италийской, Евсевий, епископ Маркелл лигурийских, Павлин триверский (трирский), Родан и Люцифер восстали против этого и говорили, что не следует так легкомысленно осуждать Афанасия; потому что, хотя бы и случилось это, зло все еще не прекратится, и козни коснутся самого православного учения о Боге. Царь и ариане, замечали они, домогаются этого с намерением истребить веру никейскую. За такое смелое противоречие упомянутые епископы, а вместе с ними и Иларий, осуждены были на изгнание. Что причина медиоланского Собора была действительно та, о которой я сказал, свидетельствуют последствия; ибо спустя немного, составились Соборы в Аримине и Селевкии, и на обоих, как сейчас скажу, старались исказить постановления никейские. Между тем Афанасий узнал, что при дворе строятся против него козни и, не имея дерзновения отправиться сам, да и не предвидя от этого пользы, избрал из египетских епископов пятерых, между коими был Серапион тмуитский, муж весьма уважаемый за святость жизни и красноречие, и послал их к царю, жившему тогда на западе империи. Вместе с ними назначил он к отъезду и трех пресвитеров из собственной Церкви, чтобы они благорасположили царя к своему епископу, защитили его, если будет нужно, против клеветы врагов и сделали все, что и для Церкви, и для него найдут лучшим. Но спустя немного по отплытии их, Афанасий получил грамоту, которою царь призывал его ко двору. При этом случае, как сам епископ, так и народ его Церкви встревожились и пришли в состояние мучительного недоумения, считая небезопасным и послушаться царя неправославного, и не послушаться. Впрочем заблагорассудили лучше остаться, и тот, кто привез грамоту, возвратился без успеха. Потом, с наступлением лета, прибыл другой посол от царя вместе с светскими начальниками, и принуждал его удалиться из города, а Клиру наносил тяжкие оскорбления: но и этот, видя, что народ тамошней Церкви ободрился и приготовился к восстанию, выехал оттуда, равным образом, без всякого успеха. Прошло еще несколько времени, – и из Египта и Ливии призваны были войска, у Римлян называемые легионами. Когда получено было донесение, что Афанасий скрывается в церкви так называемой Феониной; то предводитель войск вместе с Иларием, которого царь опять прислал для споспешествования этому делу, взяв воинов, по времени неожиданно разломал двери и вошел в церковь, но искав везде, не нашел в ней Афанасия. Говорят, по внушению Божию, неоднократно случалось ему избегать много и других опасностей: так и теперь сам Бог предварительно открыл ему о нападении; ибо лишь только он вышел, – воины тотчас же овладели дверями церковными и разве какою-нибудь минутою опоздали схватить его.

По видимому нельзя сомневаться, что этот муж был угоден Богу и ясно предвидел будущее; ибо кроме вышесказанного, мы слышали о нем нечто еще более удивительное, на основании чего надобно приписать ему совершенное знание будущего. И во-первых, когда, еще при жизни Константа, царь хотел сделать ему зло, он удалился и скрывался у одного из своих знакомых, пребывая долгое время в одном подземельном и мрачном убежище, которое прежде было водохранилищем. Никто не знал этого, кроме тех, у кого он скрывался, и служанки, которая казалась верною и удостоена была служить ему. Так как еретики всячески старались схватить его живого, то служанка, вероятно, прельщенная подарками или обещаниями, намеревалась указать его (убежище): но Бог наперед открыл ему это коварство, и от успел перейти в другое место, а служанка была наказана, как ложно показавшая на своих господ, которые также обратились в бегство; ибо еретики не в маловажном преступлении обвиняли и тех, кто принимал или скрывал Афанасия, и как ослушников царского повеления и государственных преступников, влачили их по судилищам. Слышал я и о другом подобном обстоятельстве, которое случилось с Афанасием в иное время. Когда по такой же причине удалялся он из Египта, плывя по Нилу; и намеревавшиеся взять его, по указанию некоторых, гнались за ним: то, вразумленный свыше, узнал он о преследовании и, объявив о том сопутникам, приказал им возвратиться в Александрию. Возвращаясь туда вниз по реке, проплыл он мимо преследователей, поднимавшихся против течения, и благополучно прибыл в город, где среди народа и множества домов нашел безопаснейшее убежище. По причине этих и многих, подобных этим предсказаний Афанасия, враждовавшие на него язычники и еретики клеветали, будто он делает это волшебством. Говорят, однажды, когда он проходил по городу, случайно летевший над ним ворон начал каркать. Бывшая тут толпа язычников, насмехаясь над епископом, как бы над волшебников, просила его сказать, что говорит ворон, – и он с усмешкою отвечал: cras, что на латинском языке значит завтра, и этим криком предвозвещает, что завтрашний день будет для вас неприятен; ибо завтра, по повелению римского царя, вам будет запрещено совершать наступающий праздник. Предсказание Афанасия принято было с насмешкою, однакож оказалось справедливым; потому что на другой день к начальникам в самом деле прислана была грамота, которою повелевалось не дозволять язычникам входить в храмы и совершать обычные обряды и торжества. Таким образом наступавший тогда праздник не состоялся; а язычники почитали его важным и отправляли роскошно. Но, что Афанасий был муж с даром пророчества, сказано довольно. По избавлении его, как упомянуто, от преследователей, подчиненный ему клир и народ в течение некоторого времени владел церквами, пока египетский префект и предводитель тамошних войск не изгнали из них Афанасиевых приверженцев и не передали их ожидавшим Георгия. Спустя немного, прибыл и сам Георгий и принял церкви под власть свою. Так как он управлял с несвойственною нравам и званию иереев жестокостию и хотел казаться страшным для всех, а по отношению к приверженцам Афанасия был даже неистов – до того, что многие мужчины и женщины терпели узы и побои; то почитался тираном. По этой причине подвергся он всеобщей ненависти, – и раздраженный народ, напав на него, когда он находился в церкви, едва не лишил его жизни. Спасшись кое-как от опасности, ушел он к царю, а державшиеся стороны Афанасия заняли церкви, впрочем не надолго; ибо египетский военачальник, прибыв опять, передал их приверженцам Георгия. После того один царский скорописец, из сословия так называемых нотариев, прислан был для наказания (православных и из числа Александрийцев многих подверг мучениям и побоям). Потом вскоре возвратился и сам Георгий и, по причине вышесказанных происшествий, чего и следовало ожидать, сделался еще жесточе, да за то и ненавидим был больше прежнего, как человек, склонивший царя к оскорблению многих и подвергшийся осуждения в неверии и надменности от египетских монахов, которых мнению народ следовал и свидетельство которых почитал несомненным, потому что они подвизались в добродетелях и проводили жизнь в любомудрии.

Все это с Афанасием и Церковию александрийскою случилось по смерти Константа преемственно, а не в одно и то же время. Об этих событиях мы рассказали здесь за один раз – только для большей ясности. Между тем медиоланский Собор разошелся без успеха, и противоречившие врагам Афанасия были низвержены и осуждены царем на изгнание. Впрочем, усердно желая, чтобы вся Церковь согласно исповедовала догмат (о Сыне Божием) и чтобы епископы были единомышленны, он хотел созвать их отовсюду на запад, но рассудив, что это, по великому протяжению путей морем и сушею, весьма трудно, не знал, что делать, а совсем оставить свое намерение – ему не хотелось. Оставаясь с тою же мыслию, он до отправления в Рим и совершения обычных у Римлян обрядов по случаю празднования победы, пригласил к себе римского епископа Ливерия и убеждал его прийти к единомыслию с окружавшими себя епископами, в числе которых находился и Евдоксий: а так как Ливерий не соглашался и утверждал, что никогда не сделает этого, то приказал отправить его в Берию фракийскую. Говорят, что вместе с этим, причиною ссылки Ливерия было и то, что он не хотел отказаться от общения с Афанасием, но мужественно защищал его пред царем, когда последний обвинял Афанасия в том, будто он оскорбляет Церкви и из двух его братьев – старшего погубил, а Константа, сколько зависело от него, сделал ему врагом. При этом царь ссылался также и на всеобщий суд и особенно на приговор епископов, собиравшихся в Тире: но Ливерий отвечал, что им, так как они все решали по видам вражды или угодливости, верить не должно, и требовал, чтобы веру, исповеданную в Никее, скрепили подписями все епископы и находящиеся за нее в изгнании были возвращены, а потом, чтобы, не получая казенных подвод или денег, следовательно не причиняя никому беспокойство и издержек, они на собственный счет съехались в Александрию, где, в присутствии оскорбившего и оскорбленных, можно было бы исследовать все обвинения и до точности объяснить истину дела. Тут же показал Ливерий письменное свидетельство касательно Афанасия, представленном Валентом и Урзакием предместнику его на римской кафедре Юлию. В этом свидетельстве они просили прощения и объявляли ложным все, сделанное ими в Мареотиде. Основываясь на их признании, римский епископ просил царя не осуждать Афанасия заочно и не верить тогдашним решениям, потому что клевета очевидна. Что же касается до его братьев, то он не намерен, говорил, мстить за них священною рукою, которую Бог заповедал употреблять не на это, а на освящение и всякое справедливое и доброе дело. За такое то неповиновение своим велениям, царь приказал Ливерию готовиться во Фракие, если он не передумает в течение двух дней. Но мне не о чем думать, Государь, отвечал Ливерий; это у меня давно уже обдумано и решено, и я теперь же готов отправиться в путь. Говорят, что, когда отводили его в изгнание, царь послал ему пятьсот златниц; но он не принял их, и тому, кем он принесены были, сказал: поди и возвести пославшему, чтобы он отдал это золото окружающим его льстецам и лицемерам, которые, по своей ненасытимости, мучатся постоянною и ежедневно возрастающею жаждою, так что всегда желают денег и никогда не насыщаются; а для нас Христос, подобный во всем Отцу, есть питатель и податель всех благ. По такой-то причине Ливерий лишен был римской Церкви, и на место его поставлен диакон тамошнего клира Феликс, о котором говорят, что по вере он был согласен с отцами никейскими, и касательно богопочтения совершенно безукоризнен; только за одно обвиняют его, что до рукоположения имел общение с неправославными. Впрочем, когда царь прибыл в Рим, и тамошний народ во множестве приступил к нему, прося с воплями возвратить Ливерия; то, по совету окружавших его епископов, он отвечал, что вызовет епископа и возвратит его просящим, если он захочет прийти к единомыслию с находящимися при мне иереями.

Около того же времени Аэций явно обнаружил, какое имел понятие о Боге. Он был тогда диаконом антиохийской Церкви, и посвящен Леонтием. Учение его не отличалось от Ариева, ибо утверждало, что Сын есть творение, что Он сотворен из ничего и неподобен Отцу. Так как Аэций очень любил спорить, был дерзок в суждениях о Боге и употреблял школьные и разнородные умозаключения, то почитался еретиком и у тех, с которыми сходился в образе мыслей. Быв извергнут из их общества, он показывал вид, будто сам отказался от общения с ними – за то, что они несправедливо вступили в общение с Арием; ибо, Арий по его словам, сделал преступление, раскаявшись и поклявшись пред царем Константином, что мыслит согласно с отцами никейскими. Так говорят об Аэцие. Между тем, когда царь жил еще в западной империи, получено было известие, что скончался антиохийский епископ Леонтий. В это время, под тем предлогом, что тамошняя Церковь нуждается в попечении, Евдоксий стал просить царя об отпуске себя в Сирию и, получив его соизволение, поспешно отправился в Антиохию. Прибыв туда, он не стал искать согласия ни у Георгия, епископа лаодикийского, ни у Марка аретузского, как главнейших тогда сирийских епископов, ни у других, имевших право рукоположения, но прямо присвоил себе антиохийскою епископию. Говорят, что Евдоксий поступил так согласно с мыслию царя, при содействии придворным евнухов, которые вместе с Евдоксием принимали учение Аэция и почитали Сына неподобным Отцу. Овладев таким образом антиохийскою Церковию, он сделался еще дерзновеннее и начал уже явно защищать эту ересь. Составив в Антиохии Собор со своими единомышленниками, в числе которых были – Акакий, епископ Кесарии палестинской, и Ураний тирский, он вместе с словом «подобносущный» отверг и слово: «единосущный» – под тем предлогом, что и западные епископы то же сделали; ибо Осия вместе с тамошними иереями, желая положить конец спорам Валента, Урсакия и Германия, и быв, как сказано выше, принужден к тому в Сирмии, согласился не употреблять слов – ни единосущный, ни подобносущный, так как их нет в священном Писании, а исследовать существо Божие есть дело выше ума человеческого. За тем, как бы поступив согласно с грамотою Осии, Евдоксий написал послание к Валенту, Урсакию и Германию, в котором свидетельствовал им благодарность и приписывал их усердию, что и западные стали мыслить православно.

Когда Евдоксий начал таким образом вводить новости, – многие, противившиеся ему, были изгнаны из антиохийской Церкви; тогда изгнанные, получив послание от лаодикийского епископа Георгия, прибыли в Анкиру галатийскую. Случилось, что в то же время для освящения построенной в Анкире Церкви, Василий созвал туда многих из соседних епископов, которым и передал послание Георгия. Оно написано так:

Честнейшим господам, Македонию, Василию, Кекропию, Евгению – Георгий желает здравия о Господе.

«Крушение Аэция обняло почти всю Антиохию; ибо всех осужденных вами учеников этого ненавистного еретика Евдоксий принимает и возводит на степени клириков, а самому ему оказывает особенную честь. Итак поддержите великий ваш город, чтобы крушение его не увлекло (к погибели) всей вселенной; соберитесь вместе, скольким можно собраться, а от прочих епископов истребуйте подписей, и определите, чтобы из антиохийской Церкви Евдоксий изгнал Аэция, а учеников его, возведенных в чин церковный, низложил. Если же, вместе с Аэцием, он не перестанет называть Сына неподобным Отцу и дерзающих говорить это будет предпочитать говорящим противное; то ваша Антиохия, как я выше сказал, погибнет». – Таково было содержание Георгиева послания. Собравшиеся в Анкире епископы, изобличив нововведение Евдоксия письменным определением о догмате, которое он подписал вместе с собиравшимися в Антиохии, донесли об этом царю и просили, чтобы он позаботился дать силу определениям Соборов сардикского, сирмийского и других, положивших, что Сын подобен Отцу по существу. Послами к царю по этому делу избраны – сам Василий, епископ анкирский, Евстафий севастийский, Элевзий кизикский и Леонтий, пресвитер из царских постельничих. Прибыв ко двору, они узнали, что ревностный защитник ереси Аэция, антиохийский пресвитер Асфалий уже кончил дело, для которого приезжал, и получив от царя грамоту, готовится в обратный путь. Несмотря однакож на то, известившись от анкирских послов о ереси, Констанций осуждал приверженцев Евдоксия и, взяв назад свое послание от Асфалия, вместо того написал следующее:

«Победитель Констанций, Великий, Август – святой антиохийской Церкви.

Евдоксий пришел не от нас; пусть так не думают: мы далеки от этого. А кто, кроме сего, вдается еще в подобные софизмы, тот, очевидно, глумиться над Всевышним. Да и от чего по собственной воле удержатся те, которые, ища власти, проходят города, перебегают из одного в другой, как бродяги, и влекомые жаждою к большему, приникают во всякое убежище. Между ними, говорят, есть пройдохи и софисты, которых и наименовать неприлично: это – племя злое и нечестивейшее. Скопище их вам и самим хорошо известно. Вы, по вашим же словам, совершенно знаете Аэция и последователей его ереси, у которых одно только дело – развращать народ. Эти люди тщеславные и готовые на все дерзости осмеливались пред некоторыми пустословить, будто мы соизволяем на их рукоположение, когда как они сами себе присвоили его. Такие новости разглашаются теми, которые привыкли все болтать. Но на самом деле не так: тут нет ничего и похожего. Вспомните прежние мои слова, когда мы рассуждали о вере: в них Спаситель наш признан Сыном Божиим и по существу подобным Отцу. А эти умники, и о Всевышнем легкомысленного говорящие все, что им представляется, дошли до такого безбожия, что не только сами выдумывают нечто нелепое, но и других стараются научить тому же. Мы совершенно уверены, что все это обратиться на их голову. Впрочем на первый раз довольно будет изгнать их из Соборов и лишить участия в общих совещаниях; ибо в настоящее время я не намерен предварительно говорить, что вскоре потерпят они, если не оставят своего безумия. Эти люди какого зла не прилагают к злу? Собирая, как бы по наряду, деятелей самых негодных и притом ересеначальников, они возводят их в клир, и таким образом порочат достоуважаемое звание, как будто им позволительно делать и предпринимать все, что ни вздумают. Кто же из смертных может терпеть таких людей, которые города наполняют нечестием и заразу простирают за пределы их, – которые любят только одно: постоянно враждовать против людей честных? Да исчезнет злое скопище на священных седалищах! Время уже явиться на свете питомцам истины и выйти на поприще тем, которые, удалившись от нынешних нравов, давно удерживаются страхом; ибо лукавство нечестивых теперь обличено и никакой новый способ не будет достаточен для отклонения их от нечестия. Мужам добрым свойственно держаться веры отцов и возращать ее, как сказано, а более ничего не исследовать. Впрочем желал бы я, чтобы и поздно вышедшие из этой бездны, присоединились к тому мнению, которое, касательно Существа Высочайшего, надлежащим образом постановлено мудрыми епископами. Тогда не много силы имела бы ересь так называемых Аномеев».

Чрез несколько времени, возвратившись из Рима в Сирмию, царь, по ходатайству западных епископов, вызвал Ливерия из Берии. Потом, в присутствии восточных послов, собрав находившихся в своем лагере иереев, принуждал его признать, что Сын не единосущен Отцу. Этого домогались и к этому расположили государя Василий, Евстафий и Элевсий, пользовавшиеся величайшею его доверенностию. Они собрали тогда в одно сочинение все, что было определено против Павла самосатского и Фотина сирмийского, присоединили и изложение веры, составленное при освящении антиохийской церкви, пользуясь тем предлогом, будто некоторые под видом учения о единосущии распространяют собственную ересь, и к принятию этого сочинения успели склонит, вместе с Ливерием, африканских епископов: Афанасия¹⁸, Александра, Севериана и Крискента, с которыми изъявили свое согласие также Урсакий, Герминий сирмийский, Валент, епископ мурсийский, и все бывшие там с востока. А от Ливерия получили они даже особое исповедание, в котором не признающих Сына подобным Отцу по существу и по всему он отлучал от Церкви. Поэтому Евдоксий и прочие, вместе с ним в Антиохии защищавшие ересь Аэция, получив послание Осии, разглашали, будто и Ливерий отверг слово единосущный и признает Сына неподобным Отцу. После того как западными послами все это было сделано, царь дозволил Ливерию возвратиться в Рим. А тогдашнему предстоятелю римской Церкви Феликсу и тамошнему клиру находившиеся в Сирмии епископы написали, чтобы они приняли его, и чтобы на апостольском престоле восседали и священствовали во взаимном согласии – как Ливерий, так и Феликс. Неудовольствия же, возникшие при рукоположении Феликса и удалении Ливерия, были преданы забвения: ибо римский народ любил Ливерия, как мужа доброго и отличного во всем прочем и неустрашимо говорившего царю в защиту догмата; так неудивительно, что из-за него произошло величайшее возмущение, доходившее до убийств. Впрочем Феликс жил недолго, и после его смерти, по устроению Божию, Ливерий был один предстоятелем Церкви, чтобы престол Петра не бесславился, управляясь двумя предстоятелями, так как это служит признаком разногласия и противно церковным законам¹⁹.

Так шли дела в Сирмии, и тогда казалось, что восток и запад, боясь царя, касательно догмата согласились. Оставались еще нововведения антиохийские и ересь Аэция: но и против них царь рассудил созвать Собор в Никее. А когда сообщники Василия не согласились на это – по той причине, что здесь и прежде рассуждали о догмате; то положено быть Собору в Никомидии вифинской и повелено немедленно, к известному дню, созвать грамотами тех епископов из каждой области, которые почитались умнейшими и способнейшими мыслить и говорить, чтобы, присутствуя на соборе, они рассуждали от лица всех иереев своей области. Но между тем как большая часть из них были уже в дороге, получается известие о несчастии Никомидии, что Бог потряс ее; притом разнесся слух, будто она разрушена совершенно. Это было причиною, что епископы остановились на пути. Молва, как водится, не ограничивалась рассказом о бедствии действительно пострадавших, но бежала далее: толковали, будто той же беде подверглись – и Никея, и Перенф, и другие ближайшие к ним города, и даже Константинополь. Такое событие не мало опечалило благомыслящих епископов; потому что (в Никомидии) разрушена, между прочим, великолепно построенная церковь, – и врагам благочестия представился случай донести царю, будто в ней погибло множество епископов, мужей, детей и жен, сбежавшихся туда в надежде найти спасение. Но это было несправедливо; потому что землетрясение произошло во втором часу такого дня, в который (церковных) собраний не бывает. Из епископов захвачены вне церкви только – один Кекропий никомидийский и другой – босфорский. Так как город поколебался мгновенно, то никто, хотя бы и хотел, не мог уйти в другое место, но в самую первую минуту опасности каждый, где стоял, там или спасся, или погиб. Говорят, что это несчастие, прежде чем оно совершилось, было предусмотрено Арзакием. Арзакий происходил из Персии и, в военном звании исправляя должность кормителя царских львов, сделался небезызвестным исповедником при Ликинии. Оставив потом военную службу, жил он в никомидийской башне внутри стены, и занимался любомудрием. Здесь явилось ему божественное видение и повелело выйти из города, с которым должно было случиться то, что случилось. После этого Арзакий скоро побежал в церковь и стал внушать клирикам, чтобы они усердно молились Богу и совершали умилостивительные прошения для отвращения угрожающего гнева; но не убедив их и подвергшись насмешкам, как вестник неожиданных бедствий, возвратился он в свою башню и, повергшись долу, стал сам молиться. Между тем произошло землетрясение, – и большая часть жителей погибла, а оставшиеся убежали в деревни и пустыню. Причиною бегства их было и то, что в городе благополучном и обширном ни один дом не оставался без огня – то в жаровнях и очагах, то в печах бань и у ремесленников, которые огнем исправляют свои работы. Итак, когда от землетрясения кровли домов обвалились, то пламень, обхватив вещество их, куда входили вероятно хворост и материалы, напитанные маслом, следовательно легко воспламенявшиеся, получил себе обильную пищу и, распространяясь повсюду, слился вместе и составил из всего города как бы один костер. Так как домы по этому сделались уже неприступными, то спасшиеся от землетрясения побежали в башню и в ней, не тронутой землетрясением, нашли Арзакия мертвым, лежавшем ниц в том положении, в каком он находился во время молитвы. Говорят, пред смертию он молился, чтобы Бог лучше попустил ему умереть, нежели видеть несчастие города, в котором он в первый раз узнал Христа и предался церковному любомудрияю. Так как у нас зашла речь об этом муже; то надобно сказать, что силою своего благочестия он мог изгонять демонов и очищать одержимых ими людей. Так некогда один бесноватый, схватив меч, выбежал на площадь. Все от него уходили, и в городе сделалось смятение: но Арзакий, встретившись с ним, произнес имя Христово и поразил его этим словом, – человек тотчас очистился и возвратился к здравому смыслу. Совершено им много и других дел, превышающих человеческую силу, и между прочим следующее: Был там дракон, или какое-то пресмыкающееся животное, которое своим дуновением умерщвляло путников прежде, нежели они видели его; ибо это животное скрывалось в пещере близ большой дороги. Пришедши туда, Арзакий помолился, – и змей, сам собою вышедши из пещеры, ударился дважды головою об землю и убил себя. Так рассказывали люди, слышавшие это от тех, которые сами видели Арзакия. Между тем из епископов, несчастием Никомидии остановленных в своем путешествии на Собор, одни ожидали нового царского повеления, а другие свои понятия о вере изложили письменно. Не зная, что делать, государь писал Василию и спрашивал, как надобно поступить касательно Собора. Василий в своем письме, вероятно, восхвалил благочестие царя и, утешив его в несчастии Никомидии примерами из священной истории, возбуждал его поспешить созванием Собора и не оставлять намерения, которое предпринимается на пользу благочестия, а потом не отпускать собирающихся для этого и уже выехавших и находящихся на пути епископов, пока они не кончат дела. Сборным же пунктом для Собора назначил он, вместо Никомидии, Никею, чтобы дело о вере совершить там, где оно было обсуживаемо вначале. Василий написал это в той мысли, что предлагает угодное царю; ибо сперва местом Собора царь и сам назначал Никею. Получив письмо Василия, Констанция приказал в наступающее лето собраться в Никею всем, кроме немногих слабых здоровьем, которые впрочем должны были избрать и вместо себя прислать пресвитеров или диаконов, чтобы они объявляли свое мнение, давали советы в предметах сомнительных и вместе с другими могли рассуждать о всем. За тем повелено Собору с общего согласия назначить по десяти человек из западных и восточных, и отправив их ко двору, чрез них уведомить о своих определениях царя, чтобы и он мог видеть, по смыслу ли священного Писания рассуждали они друг с другом, и касательно этого предмета постановить, что окажется лучшим. Но после царь передумал и приказал всем – в тех местах, где кто находился, или в собственных церквах – ожидать, пока будет назначено место Собора и получится приказание туда отправиться; а Василию написал, чтобы он посредством писем спросил восточных епископов, куда лучше съехаться на Собор, так чтобы к наступающей весне они уже знали об этом; ибо в Никее, где народ равномерно пострадал от землетрясения, быть Собору признано неудобным. Приложив к своему письму грамоту царя, Василий просил областных епископов внимательно рассудить и об избираемом ими месте немедленно известить его. Но все они, как обыкновенно бывает в подобных случаях, избирали не одно и то же место. Поэтому Василий отправился к царю, жившему тогда в Сирмии, и нашел там, кроме других епископов, прибывших по собственным нуждам, также Марка аретузского и Георгия, назначенного управлять александрийскою Церковию, которые положили уже составить Собор в Селевкии исаврийской. Того же хотели и сообщники Валента, находившиеся равным образом в Сирмии. Покровительствуя ереси аномеев, последние старались склонить бывших при дворе епископов к подписанию заготовленного ими изложения веры, в котором не находилось слова: существо. Но, между тем как приготовляемо было составление Собора, сообщники Евдоксия, Акакия, Урсакия и Валента рассуждали, что из всех епископов одни принимают исповедание никейское, другие – изложенное при освящении антиохийской церкви, и что оба эти исповедания имеют в себе слово: существо, и признают Сына подобным Отцу во всем. Следовательно, если все они соберутся вместе, то наверное осудят учение Аэция, которого сами держались и которое противоречило тому и другому исповеданию. Поэтому устроили они так, чтобы западные собрались в Аримине, а восточные – в Селевкии исаврийской²⁰, в надежде, если можно, склонить на свою сторону оба Собора, действуя и там и здесь, – ибо легче убедить не многих, нежели всех; если же это и не удастся, то, по крайней мере, дать направление одному из них, чтобы проповедуемая ими ересь не была осуждена голосом всех епископов. В этом содействовали им – управитель царского двора, Евсевий евнух, друг и единомышленник Евдоксия, и многие из людей сильных, хотящих угодить Евсевию.

Убедившись, что собраться всем в одно место и для казны невыгодно – по причине издержек, и для епископов неудобно – по отдаленности пути, царь согласился разделить Собор на две части, и находившимся тогда в Аримине и Селевкии епископам написал, чтобы они наперед разрешили спорные вопросы касательно веры, а потом, на основании церковных законов, рассмотрели дела епископов, жаловавшихся на несправедливое низложение или изгнание их, в числе которых был также Кирилл иерусалимский, и обсудили обвинения, взнесенные на некоторых между ними; ибо епископы обвиняли друг друга, а Египтяне жаловались на алчность и несправедливости Георгия. Когда же все будет исследовано, (писал царь), – пусть оба Собора отправят по десяти человек ко двору для извещения о том, что сделано. Вследствие сего все собрались там, где было приказано. Собор ариминский открылся прежде. Его составляли больше четырехсот епископов. Враги Афанасия почли за лучшее не упоминать о нем. Когда же начали рассуждать, как должно веровать, то Валент и Урзакий, а вместе с ними Германий, Авксентий, Гаий и Демофил, вышедши на средину, предложили отвергнуть все прежде составленные изложения веры и принять то, которое не задолго пред тем составили они в Сирмии на латинском языке, и в котором говорится, что Сын подобен Отцу по Писаниям, а о существе Божием вовсе не упоминается. Они прибавляли, что это исповедание одобрил сам царь, и что поэтому необходимо должен принять его и Собор, не исследуя более мыслей каждого, дабы беседою и тщательным разбором принятых слов не произвести разногласия и смятения; ибо лучше говорить не по ученому, да мыслить о Боге правильно, нежели вводить новые слова, сродные диалектическому пустословию. Они разумели здесь и даже явно осуждали слово: единосущный, как неупотребляющееся в священном Писании и для многих неясное, а вместо того предлагали называть Сына подобным Родившему во всем по божественным Писаниям. Когда же принесенное ими сочинение такого содержания было прочитано, то большая часть присутствовавших епископов сказали, что нет никакой нужды в новом изложении веры, что достаточно и того, которое утверждено до них, и что они собрались теперь для воспрепятствования каким-либо нововведениям против прежнего, а составителей читанного сочинения просили сказать, не заключает ли оно в себе чего-нибудь нового в сравнении с прежним, и предлагали им открыто отвергнуть учение Ария, которое даже до сего времени остается причиною смятений во всех церквах. Так как Урзакий и Валент, Германий и Авксентий, Демофил и Гаий на это предложение не согласились; то Собор приказал прочитать изложение веры всех еретиков, и изложение, составленное Отцами никейскими, чтобы первые осудить, а определения последнего подтвердить, и чтобы на будущее время однажды постановленного никто не смел пересуживать или требовать Собора, но все довольствовались прежним. Непристойно, говорили, делать это им, как будто теперь только полагающим начало веры, и отвергать предание времени прошедшего, которым руководствуясь, и сами они, и предшественники их управляли Церквами так, что многие окончили жизнь исповедниками и мучениками. Представлявшие это не соглашались ни на какое нововведение, а Валента и Урзакия с их сообщниками, поколику они не слушались и требовали, чтобы принято было предложенное ими исповедание веры, – низложили, и читанное ими сочинение признали не заслуживающим одобрения. Им казалась нелепою даже и самая надпись этого исповедания, что, то есть, оно изложено в Сирмии, в присутствии Констанция, вечного Августа, в консульство Евсевия и Ипатия. Так в послании к своим друзьям говорит²¹ о ней и Афанасий: странно царя Констанция называть вечным, а вечность Сына Божия отвергать, также указывать на определенное время своего сочинения, а веру древних и мудрых мужей времени прошедшего осуждать. Когда в Аримине это было сделано, Валент и Урзакий с своими сообщниками, негодуя на Собор за низложение себя, немедленно отправились к царю.

Собор же с своей стороны, избрав двадцать епископов, отправил их послами и чрез ним на латинском языке писал царю следующее: «Мы веруем, что воля Божия и указ твоего благочестия устроили собрание епископов различных западных городов в Аримине – с тою целию, чтобы и вера кафолической Церкви для всех объяснялась, и мыслящие противное обнаружились. Итак, после продолжительных рассуждений, мы признали за лучшее – веру, дошедшую из древности, проповеданную Пророками, Евангелиями, Апостолами и самим Господом нашим И. Христом, – веру, хранительницу твоего царства и покровительницу твоего могущества, – эту веру содержать постоянно и, содержа, блюсти ее до конца; ибо нам показалось делом безрассудным и незаконным изменять что-либо, правильно определенное и точно рассмотренное на никейском Соборе в присутствии славного твоего отца и царя Константина, проповеданное в слух всех, и сделавшееся всеобщим учением и образом мыслей. Эта вера – одна поставлена в поборание и истребление ереси ариевой, и ею опровергнуто не только арианство, но и всякая другая ересь. В ней и прибавить что-либо по истине не безопасно, и отнять гибельно; ибо допусти то или другое, – врагам тотчас откроется возможность делать, что угодно. Посему-то Урзакий и Валент, давние сообщники и единомышленники арианского учения, и были отлучены от общения с нами, пока, для возвращения его, не сознались в своих заблуждениях, не раскаялись и не получили прощения, как свидетельствуют представленные ими письменные доказательства. По уважению к сим знакам раскаяния, они прощены и освобождены от виновности. Это сделано в то время, когда продолжались заседания Собора медиоланского, в присутствии, между прочими, и пресвитеров римской Церкви. Притом, мы помним и после смерти достойного памяти Константина, который со всяким тщанием и вниманием письменно изложил дошедшую до нас веру, и был в ней крещен, когда выходил из среды людей и переселялся для наследования вожделенного мира, а потому сочли делом безрассудным после него внесть что-либо новое и презреть столь многих святых исповедников и мучеников, которые письменно изложили и рассмотрели это самое учение, которые все обсудили согласно с древними уставами кафолической Церкви, и которых веру Бог сохранил до времен твоего царствования, чрез Господа нашего И. Христа, даровавшего тебе царствовать так, что ты обладаешь и обитаемою нами империею. Несмотря на то, несчастные и жалкие умом люди опять стали с беззаконным дерзновением проповедовать нечестивое учение и разрушать все здание истины. Когда, по твоему указу, заседания Собора начали производиться, – и они обнаружили также намерение своего заблуждения, стали коварно и возмутительно вводить нечто новое и, при помощи сообщников своей ереси Германия, Авксентия и Гаия, начали возбуждать вражду и разномыслие. Переменчивое их учение одно превосходит все прочие богохульства. Увидев же, что помыслы у них не одинаковы и что нет согласия в худых их мнениях, они присоединились к нашему собрания, с намерением догматы веры изложить иначе. Но для обличения их намерения довольно было и краткого времени. А чтобы дела церковные не подвергались одним и тем же опасностям, и чтобы смятения и непрерывные беспокойства не привели всего в беспорядок, признано за благо сохранять твердыми и неизменными постановления древние, вышеупомянутых же людей отлучить от общения с нами. По этой причине мы отправили к твоей милости послов, которые известят тебя о всем и чрез послание объявят мнение собора. Этим послам прежде всего повелено утверждать истину на основании древних и верных определений. Они донесут твоему благочестию, что, вопреки словам Урзакия и Валента, мира не может быть, если извратится что-либо правое; ибо как могут сохранить мир те, которые нарушают мир? Это и в прочих городах, и в римской Церкви скорее произведет распри и беспокойства. Итак умоляем твою милость принять представления нашего посольства слухом благосклонным и лицом светлым, и не попускать, чтобы, к оскорблению умерших, вводили какие-либо новости, но позволить нам оставаться при том, что определено и узаконено предками, которые, можно сказать, все совершили прозорливо, мудро и по внушению Святого Духа; между тем как нынешние нововведения тех людей внушают верующим неверие, а неверующим упорство. Умоляем также повелеть, чтобы епископам, проживающим на чужой стороне и угнетаемым как преклонностию лет, так и нуждами бедности, даны были средства для возвращения домой, дабы Церкви в отсутствии епископов не оставались сиротствующими. Но больше всего умоляем не попускать, чтобы из прежних определений что-либо убавляли, или прибавляли к ним, но оставить ненарушимым все, от времен благочестивого твоего отца соблюдаемое до настоящего времени. Пусть наконец мы не страдаем и не остаемся вне своих епархий, пусть епископы вместе с своим народом мирно возносят молитвы и совершают богослужение, молясь о твоем спасении, царстве и мире, что да дарует тебе Бог навеки. Наши послы имеют при себе подписи и имена епископов; они же убедят твое благочестие и на основании священного Писания».

Таково послание епископов Собора ариминского. Между тем сообщники Урзакия и Валента, предупредив отправленных послов, представили царю читанное ими сочинение и оклеветали Собор. Разгневавшись, может быть, на то, что Собором принято не такое исповедание веры, какое было одобрено в Сирмии при нем самом, царь Урзакия и Валента удостоил почестей, а на послов не обращал внимания и презирал тягостное состояние проживавших в Аримине епископов. Спустя уже много времени, написал он Собору и извинялся, что какой-то необходимый поход против Варваров не позволил ему видеть послов, и что он приказал им ожидать своего возвращения в Адрианополь, дабы по благополучном окончании общественных дел, мог, на свободе от всех забот, выслушать и рассмотреть дело их посольства; ибо намеревающемуся рассуждать о предметах божественных надобно иметь душу, чистую от всего прочего. Так писал он. А Собор отвечал твердо, что он отнюдь не отступит от своих определений, о чем уже извещал и наказал послам, которых просил принять благосклонно, выслушать все им порученное, и прочитать чрез них написанное. Ему самому должно казаться неприятным, говорили они, что во время его царствования столь многие Церкви остаются без епископов. Посему, если благоугодно, они сочтут обязанностию возвратиться к своим Церквам до наступления зимы. Написав это послание, как и следовало, в виде и под именем прошения, они подождали еще несколько времени, но не получив никакого ответа, разъехались по своим городам. Таким образом из вышесказанного видно, что епископы, собиравшиеся в Аримине, сперва подтвердили определения никейские. Теперь надобно упомянуть, как они впоследствии согласились принять исповедание, прежде предложенное сообщниками Валента и Урзакия. Об этом дошли до меня различные сведения. Одни говорят, что царь, оскорбившись будто бы удалением епископов из Аримина без его согласия, дозволил Валенту и сообщникам его распорядиться западными Церквами по собственному их желанию, обнародовать прочитанное ими в Аримине исповедание веры, а тех, которые откажутся подписать его, извергнуть из Церквей и на место их рукоположить других. Получив такое уполномочение, валентиниане насильно заставляли всех подписываться под этим исповеданием, и многих несогласившихся изгнали из Церквей, прежде же других римского епископа Ливерия. Сделав это с епископами италийскими, хотели они таким же образом распорядиться и Церквами восточными: для этого, проезжая Фракию, остановились в городе той области Нике и, составив здесь Собор, перевели читанное в Аримине исповедание на греческий язык, скрепили его и обнародовали так, как будто бы никским называли и объявляли составленное на вселенском Соборе. Это нарочито сделано было в Нике, и исповедание с намерением названо именем сего города, чтобы простодушные, обманываясь сходством названий и думая, что оно составлено в Никее, тем легче склонились к принятию его. Так рассказывают одни, но другие говорят, что когда епископы ариминского собора утомляемы были продолжительным ожиданием, – ибо царь не удостоивал их ответа и не позволял разъезжаться, – защитники арианской ереси подослали к ним некоторых с советом, что неприлично из-за одного слова: существо, всем иереям питать взаимную вражду, и что стоит только называть сына подобным Отцу, тогда повод к распрям совершенно прекратится; ибо восточные не успокоятся, пока слово: существо, не будет отвергнуто. Как скоро примирители сообщили им эту хвастливую свою мысль, – Собор расположился принять защищаемое сообщниками Урзакия исповедание; а последние, опасаясь, чтобы отправленные Собором послы, прибыв к царю, не известили его о прежнем намерении западных епископов и о причине отверждения слова: единосущный, удержали их в Нике фракийской под тем предлогом, будто, по причине зимнего времени и утомления вьючных животных, неудобно будет продолжать путь, и убедили их, переведши читанное ими сочинение с латинского языка на греческий, послать его к епископам восточным. Они надеялись, что сочинение, составленное согласно с их целию, достигнет желаемого ими успеха, и обман их не будет обличен за отсутствием обличителей, которые могли бы доказать, что ариминский Собор отверг слово: существо, не по доброй воле, а по снисхождению к восточных, поколику они отвращались от сего слова. В самом деле, это была явная ложь; ибо, исключая немногих, все признавали Сына подобным Отцу и по существу. Если же мнения их касательно сего предмета были несогласны, то разве в том, что одни называли Сына единосущным, а другие подобносущным. Так вот как различны сказания тех и других.

Между тем как в Италии все происходило по сказанному, – на востоке, прежде чем составился селевкийский Собор, вышли величайшие смятения; ибо сообщники Акакия и Патрофила, низвергнув Максима, которого рукоположил Макарий, вверили иерусалимскую Церковь Кириллу. А Константинополь и ближайшие к нему города возмущал Македоний, и в этом случае пользовался содействием Элевсия и Марафония, из которых первого, бывшего диаконом своей Церкви и ревностным смотрителем домов призрения и монашеских, как мужских, так и женских обителей, сделал он епископом никомидийским, а последнего, не без отличия служившего при дворе, – епископом кизикским. Говорят, оба они были жизни доброй, но усердно вредили тем, которые признавали Сына единосущным Отцу, хотя все не так, как Македоний; ибо этот несоглашавшихся иметь с ним общение не только изгонял, но и заключал в узы и предавал судьям, а некоторых силою принуждал к общению с собою, например, отнимал некрещенных детей и жен и насильно совершал над ними таинство крещения, даже, основываясь на указе царя, коим повелевалось разрушать молитвенные домы признававших Сына единосущным Отцу, во многих местах разрушил много церквей. По этой именно причине была разрушена в Константинополе и церковь новацианская, находившаяся у так называемого Пеларгоса; при чем, последователи этой ереси совершили, говорят, славный подвиг, в котором им, как единомыслящим, может быть, помогали и Христиане кафолической церкви. Когда назначенные к тому люди делали распоряжения, чтобы разрушить упомянутую церковь, Новациане собрались целыми семействами, и одни из них разбирали материал, а другие переносили его на противоположную сторону города, в предместие Сики. Усердие их скоро достигло конца; потому что в этом деле участвовали не только мужчины, но и женщины и дети, и каждый из них трудился с чрезвычайною ревностию – в той мысли, что служил Богу. Таким же образом и с равным тщанием эта церковь впоследствии была возобновлена и, по случаю упомянутого события, с того времени названа Анастасиею; ибо по смерти Констанция, наследовавший царство Юлиан возвратил Новацианам прежнее место и позволил построить на нем церковь, что и было сделано при помощи народа, который из предместия усердно перенес туда материал здания. Впрочем это было после, а в тогдашнее время Новациане и Христиане кафолической Церкви едва не соединились между собою; ибо подобным образом мысля о Боге, наравне быв гонимы и подвергаясь одинаковым бедствиям, те и другие имели взаимное благорасположение, вместе собирались и вместе молились. Поводом служило и то, что у Христиан кафолической Церкви не было молитвенного дома; все они были отняты единомышленниками Ария. Вследствие такого взаимного и постоянного обращения, те и другие, как и следовало ожидать, увидели, что они напрасно не согласуются между собою, и хотели вступить в общение. Это без сомнения и случилось бы, если бы расположению всего народа не повредила зависть немногих, которые утверждали, что против сего дела восстают причины древние.

В то самое время Элевсий разрушил до основания новацианскую церковь и в Кизике. Да таким же бедствиям подверглись как вообще Пафлагоняне, так особенно жители Мантинеи; ибо Македоний, узнав, что так многие следуют учения Новата, и что одни православные не в состоянии изгнать их оттуда, убедил царя послать туда для сей цели четыре отряда войска. Он думал, что тамошние жители, непривычные к оружию, при первом взгляде на вооруженных воинов, устрашатся и тотчас же примут его учение. Но вышло иначе: жители Мантинеи собрались в великом множестве и, вооружившись серпами, секирами, всем, что у кого случилось, вступили с войском в битву. Сражение было упорное, – и со стороны Пафлагонян пали весьма многие, а из воинов – почти все. После сего многие приближенные упрекали Македония, как виновника таких несчастий, да и сам царь отвратился от него и уже не имел к нему расположения. Негодование царя еще более увеличилось по следующему случаю: Македоний хотел перенести в другое место гробницу Константина; потому что храм, в которое она находилась, угрожал падением: но из народа одни соглашались на это, а другие противились, почитая такое дело нечестивым и похожим на раскапывание могил. К последним присоединились также принимавшие учение никейского Собора и не позволяли тревожить тело Константина – частию потому, что он был единоверный с ними, а частию и потому, что старались, думаю, действовать вопреки Македонию. Однакож Македоний не обратил на них внимания и перенес гробницу в ту церковь, в которой находился гроб мученика Акакия. Тогда жители, с одной стороны одобрявшие, с другой осуждавшие это, собрались, и в той самой церкви напали одни на других с такою жестокостию, что наконец и молитвенный дом, и близ лежащие места наполнились кровию и убийством. Царь, в то время живший еще в западной империи, узнал об этом и досадовал. Как оскорбление (останков) своего отца, так и бедствия народа приписывая Македонию, он сильно разгневался на него. Вознамерившись переехать на восток, отправился он в путь, а племянника своего Юлиана, поставил Кесарем и послал в западную Галию.

Между тем около ста шестидесяти восточных еписокопов, собрались в Селевкию исаврийскую. Это было в год консульства Евевия и Ипатия. К ним присоединился и Леона, занимавший при дворе высокую должность и явившийся на Собор по повелению Констанция, чтобы при нем состоялось определение о вере. Был там и предводитель областных войск Лаврикий, чтобы в случае нужды оказать Собору услуги; ибо указ царя требовал его содействия. В первом заседании, кроме других епископов, не присутствовали Патрофил скифопольский, Македоний константинопольский и Василий анкирский. У каждого из них был свой предлог: у Патрофила – глазная болезнь, у Македония – нездоровье. А в самом-то деле они не явились тогда, опасаясь обвинений в своих преступлениях. По причине их отсутствия, некоторые отказывались исследовать недоумения; но Леона, несмотря на то, велел приступить к делу. Потом одни считали необходимым наперед рассмотреть учение веры, а другие – судить о жизни обвиняемых между ними, в числе которых был Кирилл иерусалимский и Евстафий севастийский. Повод им представляла сама грамота царя, в которой упоминалось то о том, то о другом. Начав спором касательно этого предмета, они уже не имели расположения друг к другу, но разделились на две партии. Впрочем верх одержали те, которые предлагали наперед рассудить о вере. Когда же приступили к этому, то одни хотели совершенно отвергнуть слово: существо, предлагая исповедание веры, незадолго пред тем составленное Марков в Мирмии, и принятое случившимися тогда при дворе епископами, в числе коих был и анкирский епископ Василий; но большая часть защищали символ, изложенный при освящении антиохийской церкви. Первое мнение поддерживали особенно Евдоксий, Акакий, Патрофил, Георгий александрийский, Ураний тирский и другие, в числе тридцати двух; а второе – Георгий епископ Лаодикии сирийской, Элевсий кизикский и Софроний, епископ Помпеополиса пафлагонского, которым следовали большая часть присутствовавших. Сообщники Акакия нарочито решились не соглашаться с прочими касательно догмата, чтобы под этим предлогом избавиться от представленных против себя обвинений; ибо прежде в своем послании к константинопольскому епископу Македонию они исповедали, что Сын во всем подобен Отцу и одного с Ним существа, а теперь прежнему своему исповеданию бесстыдно противоречили. После многих споров об этом предмете, епископ тарский Сильван воскликнул, что не следует принимать никакого нового изложения веры, кроме того, которое одобрено в Антиохии, и что оно одно должно оставаться во всей силе. Сообщники Акакия при этом выразили свое негодование и встали; а прочие тогда же прочитали определения антиохийские. На другой день собрались они в церкви, заперли за собою двери и, оставшись одни, подтвердили свое мнение. Акакий осуждал такой поступок и частным образом сообщил Леоне и Лаврикию защищаемое им сочинение. На третий день вместе с прочими явились в собрание также Македоний и Василий, которых прежде не было; но Акакий и сообщники его не хотели участвовать в совещании, пока не выйдут вон низложенные и осужденные ими. Так и сделано. Принадлежавшие к другой стороне согласились на такое требование, поняв, что Акакию хотелось воспользоваться этим предлогом для закрытия Собора и для избежания предстоявшего суждения о ереси Аэция и тех обвинениях, которые сделаны на них самих. Итак, когда все собрались, Леона сказал, что у него есть сочинение, переданное ему акакианами. А это сочинение, заключавшее в себе изложение веры с некоторым предисловием, и неизвестное прочим, скрывал он с намерением, потому что в образе мыслей согласовался с Акакием. Как скоро оно было прочитано, – в собрании произошел великий шум; ибо оказалось, что несмотря на повеление царя – ничего не вносить в символ веры мимо священного Писания, некоторые, привезши с собою епископов, то по различным областям низложенных, то противозаконно поставленных, произвели на Соборе смятение, и одних между ними оскорбили, другим запретили говорить, а о себе свидетельствовали, что они не отвергают исповедания веры, объявленного в Антиохии, хотя собиравшимися там епископами это исповедания составлено применительно к тогдашним вопросам. Впрочем, так как слова: единосущный и подобосущный, (говорили они), доныне смущают многих, а некоторые недавно избрали еще новость, – стали называть Сына неподобным Отцу; то единосущие и подобносущие, поколику этого нет в священном Писании, надобно отвергнуть, а неподобие – осудить, и открыто исповедовать Сына подобным Отцу, так как, по свидетельству апостола Павла, он есть образ невидимого Бога. После такого предисловия акакиане изложили и самый символ веры, несогласный ни с никейскими, ни с антиохийскими определениями, но составленный так, что единомышленники Ария и Аэция нисколько не ошиблись бы, основывая на нем свою веру; ибо опустив выражения, которыми отцы никейские опровергают арианское учение, и умолчав о том, что Сын неизменяем по Божеству и есть непреложный образ Отца по существу, воле, силе и славе, как сказано Собором антиохийским, они исповедали, что веруют в Отца, веруют в Сына и в Святого Духа и, присоединив к каждому из них некоторые общие имена прилагательные, не враждебные ни им, ни противникам их, определяли – верующих иначе признавать чуждыми кафолической Церкви. Таково было содержание свитка, предложенного Леоною и подписанного самим Акакием и единомыленными с ним епископами. По прочтении его, Софроний пафлагонский, воскликнув, сказал: если ежедневное изложение собственных помыслов мы будем принимать за изложение веры; то истины точной у нас не останется. Когда же Акакий стал доказывать, что нет препятствия издать новое исповедание веры, как скоро исповедание никейское однажды изменено и потом многократно изменяемо было; то Элевсий в ответе ему сказал: теперь Собор составился не для того, чтобы узнать, чего он не знал, или принять какую-либо другую веру кроме той, которая уже одобрена Собором антиохийским, но чтобы держаться этой веры во всю жизнь до самой смерти. Продолжая таким образом разговор, епископы перешли к другому предмету и спросили Акакиан: в каком отношении признали они Сына подобным Отцу? Когда же последние сказали, что в отношении только к воле, а не к существу; то все прочие стали доказывать, что Он подобен Отцу и по существу, и обличали Акакия сочинением, которое сам же он написал и издал, и в котором держался одного с ними мнения. Но Акакий возразил, что никого не следует обвинять по его сочинениям. Таким образом разговор становился более и более спорным, и наконец Элевсий кизикский сказал: если бы Василий или Марк сделали что-нибудь сами про себя, и если бы разделяли их с акакианами какие-нибудь частные обвинения; то для Собора это было бы совершенно все равно, и ему не предстояло бы нужды разбирать, хороша или худа изложенная ими вера. Он помнит, что должно следовать той, которая утверждена девяносто семью епископами в Антиохии, и кто вводит что-нибудь кроме этого, тот чужд благочестия и Церкви. Все бывшие с ним подтвердили его мысль, – и тогдашнее заседание Собора кончилось. На следующий день Акакий и Георгий с сообщниками уже не решались явиться в собрание. Не явился и Леона, хотя был приглашаем, ибо явно следовал образу их мыслей. Посланные к нему встретили в его доме сообщников Акакия и, когда стали просить и звать его в собрание, он отказался под тем предлогом, что Собор разделился на партии, между тем как царь приказал ему присутствовать на Соборе согласном и полном. Время проходило в том, что прочие епископы часто приглашали акакиан, а акакиане просили некоторых придти в дом Леоны, либо утверждали, что царь повелел им судить всех других, и не соглашались ни исповедать одну и ту же веру, ни оправдываться в обвинениях, ни являться для исследования дела о Кирелле, которого низложили сами же, без всяких посторонних побуждений. Наконец, собравшиеся на Собор епископы низложили между некоторыми другими Георгия епископа александрийского, Акакия кесарийского, Урания тирского, Патрофила скифопольского и Евдоксия антиохийского, а многих лишили церковного общения, доколе они не оправдаются в взнесенных на себя обвинениях. Об этих определениях написали они во все епархии, а на место Евдоксия, в епископа антиохийского рукоположили пресвитера тамошнего клира Адриана. Но акакиане схватили его в выдали Леоне и Лаврикию, которые сперва содержали его под военною стражею, а потом присудили к ссылке. Таково было окончание Собора селевкийского. Он описан сокращенно; а кто хочет знать о каждом обстоятельстве подробнее, тот пусть читает акты, написанные бывшими на Соборе скорописцами.

После такого окончания этих дел, сообщники Акакия поспешно отправились ко двору, а прочие разъехались по домам. Избранные же из них общим мнением десять епископов, согласно с повелением, прибыли к царю и нашли там десятерых, посланных от Собора ариминского, и акакиан, которые свой образ мыслей успели уже внушить сильным при дворе людям и чрез них приобрели царское благоволение. Из придворных, говорят, одни были их единомышленниками, другие подкуплены ими на счет церковных имуществ, а иные обмануты льстивыми речами и достоинством убеждавшего; ибо Акакий почитался не каким-нибудь обыкновенным епископом, поколику от природы был способен отлично мыслить, говорить и приводить в исполнение свои намерения, управлял знаменитою Церковию, гордился своим учителем Евсевием Памфиловым, после которого наследовал (кесарийское) епископство, и пользуясь славою сочинений его, перешедших к нему по преемству, выдавал себя за человека, знающего более других. Быв таким мужем, он легко достигал, чего хотел. Когда же в Константинополе от обоих Соборов находилось двадцать послов, да сверх сего случилось там несколько других епископов; то сперва Гонорат, незадолго пред тем, по возвращении царя из западной империи, сделанный первым префектом Константинополя, получил приказание рассмотреть, в присутствии членов верховного совета, дело об Аэцие, а потом, вместе с правительственными лицами, рассматривал его сам Констанция. Вследствие сего Аэций оказался неправомыслящим в вере, так что богохульными его речами были раздражены и царь и все прочие. Говорят, что акакиане, сначала притворяясь, будто не знают этой ереси, нарочита домогались, чтобы суждением о ней занялся сам царь с своими приближенными, и надеялись, что Аэций на словах останется неопровержимым, что он будет в состоянии увлечь слушателей к убеждению, и ересь невольно одержит верх. Когда же последствия не оправдали их надежд; то они предложили символ, привезенный из Аримина, и начали требовать, чтобы послы селевкийского Собора приняли его. Но так как последние утверждали, что они никак не оставят слова: существо; то первые с клятвою уверяли, что и сами они не почитают Сына неподобным по существу, и даже готовы произнести проклятие против этой ереси. Поскольку же западные в Аримине сверх чаяния отвергли слово: существо, то акакиане и стали держаться их изложения; потому что, если оно, говорили, будет принято, то вместе с словом: существо, будет умолчано и слово: единосущный, которое однакож западные епископы, из уважения к никейскому Собору, ценили весьма высоко. Притом и сам царь решился принять это исповедание, ибо имел в виду многочисленность собиравшихся в Аримине и рассуждал, что не будет греха, если он станет исповедовать (Сына) подобным, а не подобносущным, и что у него не будет различия в мыслях, если, отвергнув слова, неупотребляющиеся в священном Писании, он равносильным и бесспорным словом: подобный, будет выражать один и тот же смысл. Рассуждая таким образом, Констанций приказал епископам единодушно принять изложенное Собором ариминским исповедание и, приготовляясь на другой день к консульскому торжеству, какое, по римскому обычаю, совершалось в начале месяца Января, провел весь день и большую часть наступившей ночи между епископами в рассуждениях (о вере), пока и прибывшие из Селевкии не подписались под привезенным из Аримина символом.

Пробыв несколько времени в Константинополе, Акакий с сообщниками вызвал из Вифинии епископов, в числе которых были Марий халкидонский и Ульфила готфский. Сошедшись в одно место до пятидесяти, они подтвердили читанное в Аримине изложение веры и присовокупили, чтобы впредь отнюдь не упоминать ни о существе, ни об ипостаси в Боге и, кроме этого символа, отвергнуть все другие, бывшие и будущие. После сего лишили диаконского сана Аэция – за то, что он писал сочинения спорные, хвастаясь мудростию, несогласною с духом Церкви, в разговорах употреблял нечестивые выражения и производил в Церквах беспокойства и смятения. Некоторые говорят, что они низложили его не по убеждению, но желая оправдать себя во мнении царя; ибо их обвиняли в единомыслии с Аэцием. Пользуясь тем, что царь, по вышесказанным причинам, гневался на Македония, акакиане низложили и его, равно как Элевсия кизикского, Василия анкирского, Эортасия сардского и Драконтия пергамского. Отличаясь от этих епископов учением, они, при низложении из, не порицали веры низлагаемых, но всем им вообще вменяли в вину то, что они возмущали Церкви и нарушали церковные законы, а каждому порознь приписывали особенные преступления. Именно Василия обвиняли в том, будто он у александрийского пресвитера Диогена, проезжавшего чрез Анкиру, отнял бумаги и нанес ему удары, также без суда велел (гражданским) начальникам сослать в ссылку и подвергнуть другим наказаниям некоторых антиохийских клириков при реке Евфрате, в Киликии, Галатии и Азии; так что последние испытали железные узы, а свои имущества отдали ведшим их воинам, чтобы не терпеть от них оскорблений. Обвиняли его и в том, будто, когда царь приказал привести Аэция и некоторых из его сообщников к Кекронию для оправдания в представленных против них обвинениях, он чиновника, имевшего это поручение от царя, убедил поступить так, как хотелось ему самому, а префекту Гермогену и правителю Сирии написал, кого и куда надобно сослать в ссылку, и, когда царь приказал возвратить из ссылки, он воспрепятствовал этому, противясь и гражданским, и духовным начальникам. К сему присовокупляли, будто он возмутил сирмийский клир против Герминия, и в письме говоря о своем общении как с ним, так с Валентом и Урсакием, между тем клеветал на них пред африканскими епископами, а, когда обвиняли его в этом, не признавался и клялся; быв же обличен, старался хитростию прикрыть свое клятвопреступление, – также будто он был виновником несогласия и смятений у Иллирийцев, Италлийцев и Африканцев, и событий в римской Церкви, – будто приказал заключить в узы одну служанку и заставил ее дать ложное показание на госпожу, – будто крестил и удостоил диаконского сана одного развратного человека, жившего с женщиною не по закону брака, и не отлучил от Церкви одного бродягу, виновного в убийствах,– будто за священною трапезою составлял заговоры, заклиная клириков и связывая их божбою, что они не будут обвинять друг друга, а делал это с тою хитрою целию, чтобы самому, как предстоятелю клира, избавиться от обвинения обличителей. Вот кратко приведенные причины низложения Василиева. Евстафия же акакиане низложили за то, что, когда он был еще пресвитером. Отец его, епископ Кесарии каппадокийской, Евлалий осудил его и отлучил от общения в молитвах; потом в Неокесарии понтийской он не был принят в общение собором и низложен епископом константинопольским Евсевием за не выполнение некоторых возложенных на него обязанностей. Равным образом, как человек учащий, действующий и мыслящий не право, был он лишен епископства собором гангрийским, обличен в клятвопреступлении на Соборе антиохийском, старался изменить определения Собора мелитинского, и наконец, быв сам виновен во многих преступлениях, хотел быть судиею и называл других неправославными. Элевсия низложили они за то, что какого-то Ираклия, родом Тирянина, который был жрецом тамошнего геркулесова храма, обличен в волшебстве и, подвергшись наказанию, убежал в Кизику и там проживал, – этого Ираклия, притворявшегося Христианином, он неосмотрительно удостоил диаконского сана и, узнав его после не таким, не отлучил от Церкви; – равным образом, что он без исследования рукоположил несколько лиц, которые, быв осуждены халкидонским епископом Марием, присутствовавшим на халкидонском Соборе, удалились в Кизику. Эортасия низложили за то, что он сделан епископом сардским без согласия епископов ладийских. А Драконтия пергамского – за то, что он прежде был епископом в Галатии, и потому оба эти рукоположения, как незаконные, признали недействительными. После сего они опять собрались и низложили Сильвана, епископа тарсийского. Софрония, епископа Помпеополиса пафлагонского, Элпидия саталийского и Неону, епископа Селевкии исаврийской. Сильвана низложили за то, что он был виновником безумия других в Селевкии и Константинополе, и что предстоятелем каставальской Церкви сделал Феофила, который, епископами палестинскими быв прежде рукоположен в епископа Элевферополиса, дал клятву, что без их согласия другого епископства не примет. Софрония за то, что он был любостяжателен, вздумал продавать в свою пользу посвященные церкви приношения и, призываемый несколько раз, едва явился, да и то не хотел оправдываться в обвинениях пред ними, а избрал судей посторонних. Неону за то, что он хлопотал в своей Церкви о рукоположении епископа антиохийского Анниана и некоторых неопытных в священном Писании и церковных законах людей, бывших прежде в гражданской службе, неосмотрительно сделал епископами, а они потом священному сану предпочли имущества и письменно объявили, что согласны лучше оставаться в (гражданской) службе, владея имуществом, нежели быть епископами и лишиться его. А Элпидия за то, что он содействовал Василию в смутах и был виновником бесчиния, и что, вопреки определению мелитинского Собора, восстановил в прежний сан низложенного с пресвитерства Евсевия, а некоторую женщину Нектарию, лишенную общения за нарушение договоров и клятв, удостоил звания диакониссы, тогда как, по законам Церкви, не следовало воздавать ей никакой чести.

Вместе с другими акакиане низложили и Кирилла иерусалимского – за то, что он имел общение с Евстафием и Элпидием, противниками собора мелитинского, на котором сам присутствовал, и что, быв низложен в Палестине, имел общение с Василием и лаодикийским епископом Георгием. Кирилл, еще вскоре по вступлении на иерусалимское епископство, как предстоятель апостольского престола, спорил с Акакием кесарийским о правах митрополита. С тех пор уже питали они вражду и обвиняли друг друга в неправых понятиях о Боге; ибо тот и другой были подозреваемы – Акакий в последовании учению Ария, а Кирилл в согласии с теми, которые признавали сына подобносущным Отцу. Имея такое расположение к Кириллу, Акакий, вместе с единомышленными епископами своей области, еще прежде низложил его под следующим предлогом: когда в иерусалимской стране был голод и множество бедных, не имевших насущного хлеба, обращали взоры к епископу, а у него не было денег, чтобы помочь им; тогда он распродал драгоценные сосуды и священные завесы. Рассказывают, что потом кто-то увидел собственную, пожертвованную им в церковь вещь на одной театральной женщине и, спросив: откуда она получила ее, – узнал, что ей продал эту вещь купец, а купцу – епископ. Вот предлог, под которым Акакий низложил Кирилла. Всех вышеупомянутых и, как сказано, низложенных епископов акакиане изгнали из Константинополя, а некоторых, заседавших с собою, но не соглашавшихся подписать низложение и бывших в числе десяти, отделили от своего общества и запретили им священнодействовать и управлять Церквами до тех пор, пока они не подпишутся: если же не переменят своих мыслей в течение шести месяцев и не изъявят согласия на все определения и деяния этого Собора; то угрожали и их низложить и написать к областным епископам, чтобы они собрались и на место этих рукоположили других. Постановив такие определения и приведши их в исполнение, акакиане предписали всем епископам и клирикам хранить эти предписания и действовать по ним. Вследствие сего, чрез несколько времени сообщники Евдоксия поставляют одного на место другого: место Македония занимает сам Евдоксий, Василия замещает Афанасий, Элевсия сменяет Евномий, который после был главою ереси, называемой его именем, а вместо Евстафия предстоятелем Церкви севастийской делается Мелетий.

Низложенный с епископского престола константинопольской Церкви, Македоний жил в усадьбе близ городских ворот и там скончался, а Церковию начал управлять Евдоксий. Это произошло в десятое консульство Констанция и третье – кесаря Юлиана. Совершая в первый раз богослужение при освящении великой церкви, называемой Софиею, он взошел, говорят, на иерейскую кафедру и, как бы намереваясь учить народ, в самом начале поучения произнес: Отец не чтителен, а Сын чтителен. Когда же в народе произошел шум, то он сказал: успокойтесь; Отец не чтителен потому, что не чтит никого, а Сын, чтителен потому, что чтит Отца. После таких слов его, слушателями овладел смех. Но больше всего он и Акакий старались у всех привести в забвение никейские определения и, читанный в Аримине символ с своими дополнениями, в виде поправок, разослав по всей империи, требовали, чтобы не подписывающие его, по повелению царя, наказываемы были ссылкою. Таким образом надеялись они, говорят, без труда достигнуть своей цели. Но это было началом величайших бедствий: во всей империи произошли такие же смятения, о каких говорено выше; во всех Церквах начались почти такие же гонения, какие бывали при царях-язычниках. Хотя телесные мучения казались умереннее, но людей благомыслящих они без сомнения более тяготили стыдом; ибо те и другие, гонящие и гонимые, принадлежали к Церкви, – и это зло было тем постыднее, что священными законами запрещаются враждебные поступки в отношении не только к единоплеменникам, но и к людям чуждого племени.

Нововведение, быв поощряемо похвалами увеличивалось более и более и возросло в ересь. Слишком полагаясь на себя и презирая предания отеческие, оно постановило собственные законы и не хотело мыслить о Боге согласно с древними, но, изобретая всегда новые догматы, не преставало прилагать новости к новостям, что случается и ныне. Как скоро Македоний с константинопольской кафедры был низложен, то уже не стал мыслить одинаково с акакианами и евдоксианами, но начал учить, что Сын есть Бог, подобный Отцу и по всему другому, и по существу, а Духа Святого не признавал причастным тех же преимуществ, называя Его служителем, исполнителем и другими именами, приличными святым ангелам. Такое учение разделяли с ним Элевский, Евстафий и другие, низложенные тогда в Константинополе последователями противной ереси. К ним присоединилась не малая часть и народа в Константинополе, Вифинии, Фракии, Геллеспонте и областях соседних; ибо жизнь их, на которую народ больше всего обращает внимание, была безукоризненна, походка – степенна, правила препровождения времени – сходны с монашескими, речь – проста, нрав – привлекателен. Таков именно, говорят, был тогда и Марафоний. В должности государственного счетчика при областных войсках нажив большое богатство, он оставил военную службу и сначала сделался смотрителем общины больных и бедных, а потом, по убеждению севастийского епископа Евстафия, начал вести жизнь подвижническую и основал в Константинополе общину монахов, которая с того времени преемственно сохраняется доныне. Марафоний своими усилиями и деньгами так поддерживал эту ересь, что некоторые македониане называют марафонианами и, я думаю, не несправедливо; ибо, кажется, он один с своею братиею был причиною того, что эта ересь не совсем исчезла в Константинополе. Со времени низложения Македония, последователи его ереси не имели ни церквей, ни епископов до царствования Аркадия: в этом препятствовали им ариане, отбирая церкви и подвергая тяжким мучениям всех мысливших несогласно с собою. Но перечислить епископов, которые в то время были изгнаны из своих городов, весьма трудно: я думаю, во всей римской империи не осталось ни одной области, не испытавшей этого бедствия.

В то время, как Евдоксий управлял константинопольскою Церковию, многим хотелось присвоить себе кафедру антиохийскую. От этого, по обыкновенному ходу дел в подобных случаях, происходили ссоры и различные смятения между клиром и народом; ибо в предстоятеля Церкви каждая сторона старалась избрать того, кого считала согласным с собою во вере. А разногласить касательно учения они еще не перестали в псалмопениях все еще не сходились друг с другом, но пение, как сказано выше, всякий приспособлял к собственному верованию. При таком состоянии антиохийской Церкви, сообщникам Евдоксия казалось благовременным переместить туда из Севастии Мелетия, как человека способного говорить и убеждать, добродетельного по жизни и прежнего их единомышленника. Они, конечно, надеялись, что слово этого мужа привлечет к их ереси жителей антиохии и соседних городов, особенно же так называемых евстафиан, которые мыслили о Боге по преданию никейского Собора. Но вышло не то, чего надеялись. Когда Мелетий прибыл в Антиохию; то собралось, говорят, множество народа из последователей Ариевых и общников Павлиновых, – одни с намерением посмотреть мужа, которого слава долетела к ним еще прежде его прибытия, другие, желая узнать, что он скажет и с кем согласится; ибо была молва, что он держится учения отцов никейского Собора, как доказали и последствия. Сначала Мелетий всенародно говорил так называемые нравственные поучения, а наконец открыто исповедал Сына единосущным Отцу. Говорят, что, когда он еще произносил это, архидиакон тамошнего клира подбежал и заградил ему уста рукою; но он яснее, чем голосом, выразил свою мысль, посредством руки, показав сначала только три пальца, а потом опять сложив их и показав один, – и этим видом руки изобразил народу то, что мыслил и что препятствовали ему высказать. Когда же неловкий архидиакон схватил его руку и чрез то открыл уста; то он, получив свободу языка, еще яснее и громче объявил свою мысль, то есть, увещевал держаться определений никейских и внушал слушателям, что мыслящие иначе отступают от истины. Между тем как Мелетий продолжал то же самое либо говорить, либо опять показывать рукою, смотря потому, что можно было делать при помехе архидиакона, от чего между нами происходила борьба, почти похожая на театральную, – евстафиане громко восклицали, радовались и прыгали, а ариане стояли с поникшими головами. Услышав об этом, сообщники Евдоксия смутились и вознамерились изгнать Мелетия из города. Сначала они убеждали его исправить сказанное и, как бы раскаявшись, принять противное учение; но так как он не оставлял своих мыслей, то царь приказал изгнать его из Церкви и отправить в ссылку. Когда это было исполнено, то на антиохийскую кафедру вступил Евзой, который некогда был низложен вместе с Арием: а преданные Мелетию, отделившись от единомышленников Ария, собирались особо; потому что исповедавшие издревле Сына единосущным Отцу не соглашались иметь с ними общение, так как Мелетий был рукоположен епископами арианскими, да и последователи его крещены такими же священниками. По этой-то причине отделились они одни от других, хотя мыслили и одинаково. Между тем, царь услышал о новых движениях Персов и прибыл в Антиохию.

Сообщника Акакия и теперь не могли оставаться спокойными, но, собравшись в Антиохию, вместе с немногими другими, отвергли прежние свои определения и рассудили – из символов, читанного в Аримине и Константинополе, исключить слово: подобный, и учить, что Сын не подобен Отцу ни почему, – ни по существу, ни по воле, и что Он произошел из несущего, как некогда проповедовал Арий. С ними согласились и единомышленника Аэция, который после Ария первый осмелился явно употреблять эти выражения, отчего и называем был безбожником, а последователи его – аномеями и эксуконтами. Когда держащиеся никейских определений спрашивали их, как они, исповедуя Сына Богом от Бога, осмеливаются, вопреки прежнему своему символу, называть Его неподобным (Богу) и происшедшим из несущего; то они отвечали, что и апостол Павел сказал: вся от Бога суть, а в числе всего заключается и Сын, и что в таком-то смысле, по учению священного Писания, надобно принимать сделанное ими прибавление. Так толковали лжемудрствовали акакиане. Наконец, быв не в состоянии достаточно оправдаться пред теми, которые обвиняли и порицали их за это, они снова прочитали одобренное в Константинополе исповедание веры и, закрыв Собор, удалились в свои города.

В то время, как Афанасий скрывался, Георгий, прибыв в Александрию, начал жестоко оскорблять язычников и мысливших несогласно с ним Христиан. Тех и других принуждал он почитать Бога так, как ему хотелось, а противившихся этому преследовал. К нему питали ненависть и знатные – за то, что он презирал их и хотел повелевать начальниками, – и народ – за то, что он тиранствовал и имел силу больше всех. Особенно же досадовали на него язычники, что он препятствовал им приносить жертвы и совершать древние празднества, и что, приведши с собою в город воинов и египетского военачальника с оружием, лишил их храмы идолов пожертвований и украшений. Впоследствии это служило поводом к его умерщвлению, о чем я расскажу вскоре. По низложении Кирилла, как сказано выше, иерусалимскую Церковь получил Эрений, за ним Ираклий, а потом Иларий. Эти епископы управляли тамошнею Церковию, сколько известно, до царствования Феодосия; а при Феодосие Кирилл снова вступил на прежнюю свою кафедру.

Конец четвертой книги церковной истории.

Примечания: