Письма к архиепископу Евлампию

Преподобнейший отец архимандрит! Нет уже места колебанию. Жребий Ваш исшел от руки Божией. Достойно примечания, что пред самим избранием¹ избиратели² ожидали большего затруднения от избрания, по требованию места³, но когда по молитве приступлено к избранию, оно совершилось скоро, и мысли избирателей особенно на Вас упадали. Примите сие указание и поручите Господу немощи и трудности, которых боитесь: Он силен дать благопоспешество Вашему служению, как дал Вашему избранию. […] Пустынное безмолвие дело хорошее. Но когда Бог велит нам пришельствовать между людьми, будем пришельствовать, примечая, доколе Он велит⁴. […]

12 января 1834 года

Вы говорите: собор за две версты от архиерейского дома. А у меня за четыре. Не прикажете ли Москву перестроить? Если не прикажете, то и местное неудобство Екатеринославля⁵ терпеть можно. Если построите собор ближе к архиерейскому дому, но он далее будет от многолюдства города и менее будет посещаем, будет ли лучше. Думаю, нет. […] Не помню план вашего дома: потому не могу судить о надобности переменить место домовой церкви. Ныне думают, что дом архиерейский должен быть великолепен. Я не очень верю сей мысли.

О святая простота! Возвратись просто, прежде нежели призовут тебя губители разрушением суетного блеска! Но я начинаю мечтать. Потому время умолкнуть. Великолепие принадлежит царям, они по милости дали часть оного монахам, и мы думаем, что так и надобно. На Перерве⁶ у меня цел дом патриарха Адриана, но он уже тесен был для митрополита Платона, и сей построил для себя другой: мне нравится дом патриарший, но и я не уничтожил дома платонова. Видите, что сужу не других, а себя во-первых. Нужно было сие объяснение прежде молчания. Теперь умолкнем с миром и с новым Вам желанием мира⁷.

8 сентября 1834 года

Неуспешность в увещании cвоевольствующего священника, которую с заботою описывали Вы 19 июня, есть то, чего надобно было ожидать от такого человека при таких обстоятельствах. При уменьшении подобных ему, ему выгодно своевольствовать теперь, нежели когда-либо. Светская власть, конечно, могла бы действовать иначе и более помочь тому, что справедливо и полезно: что делать, если и она смотрит на дело, как привыкла прежде, а не как указывает прозорливое правительство ныне? Вы представили истину совести– и исполнили свой долг. Воля слушающего была внять совести или напротив. Кто попирает совесть корыстию и кто помогает в том, то снедят своих трудов плоды⁸.

В слове на Неделю Православия хороша последняя часть, где Вы приглашаете всматриваться в Церковь. Но если Вы намерены распространять оное, то не излишнее будет испытание, как придет оно по уху тем, для которых особенно нужно. Оно довольно велико, чтобы довести внимание до последней нужнейшей части; много в нем не довольно упрощено и приближено к людям; некоторые обвинения очень тяжелы, но не очень достоверны, например, что раскольники восстали на Бога и на Христа. Можно ли сказать, что вера есть осуществление всего нами о Боге смыслимого? Что значит воображиться в образе не токмо человека святого, но Бога Триипостасного? Мне кажется, в Вашем положении особенно часто надобно спрашивать себя, довольно ли просто, что я говорю, и довольно ли неоспоримо против прекословящих. Простите мне откровенность, если так, как думаю, употребляю ее для пользы, а если ошибаюсь, простите мне ошибку. […]

8 августа 1835 года

Прочитал я также беседу в Неделю о самаряныне. Тут многое мне нравится. Хорошо у Вас самаряныня учит раскольнических жен. Мысль показать раскольникам, как они похожи на самарян, давно мне приходила. Если бы мне случилось говорить о сем, я бы сказал, может быть, что самаряне оставили соборную церковь в Иерусалиме и построили часовню на горе Гаризме. Но иные места беседы, кажется, требуют пересмотра. Почему Вы думаете, что изречение: имеяй уши слышати да слышит⁹было у места только в Иудее? Как не требует Господь безусловного верования, когда говорит: веру Ми ими¹⁰? Если бы с идеею о духовности и неограниченности Божества несообразны были известные иконы и пр[очее], то виноваты были бы не одни раскольники, но и православные.

Слово на день Петра и Павла приятно читается по непринужденности слога, в котором часто нуждаются наши поучения. Но во вступлении, довольно продолжительном, остановил меня парафраз слова: плоть и кровь не яви тебе, но Отец, Иже на небесех¹¹, сделанный на лад Розенмюллера¹² и подобных, которые все, что выше естественного, хотят переделать в естественное дело разума. Говорю сие, не приписывая Вам таких мнений, а догадываясь, как могло от чтения случиться, что Вы не дали всей должной знаменательности изречению: Отец яви¹³.  Новых тол- кователей Священного Писания должно читать с большою осторожностью. По прочтении всего слова не ясно представлялось мне направление всех частей оного к одной цели. Догадываешься, для чего хотели Вы говорить об основании Церкви, но в слове приложение сего учения к Вашим слушателям не довольно близко и ясно, как мне кажется.

Слово на память преподобного Сергия для трудного предмета о богосообщении избрало трудный образ изложения. Усилие представить созерцание в формах умствования, не знаю, есть ли надежный способ наставления вообще, по крайней мере– это не есть народный способ наставления. Что говорите Вы о призывании имени Господня из Добротолюбия, то яснее прочего, но потому что взято из опыта, а не из умствования, но и в Добротолюбии не все для всех. Надобно и народ вести к духовному деланию, но наставлением простым, ясным, деятельным, а не темными путями гадательного умствования. Говорящим к народу часто надобно вспоминать апостольское: не высокая мудрствующе, [но] смиренными ведущеся¹⁴. […]

16, 17, и 18 марта 1834 года

Если в пребывание гостя случится воскресный день и государь наследник у Вас пожелает слушать Божественную литургию, обратите внимание на то, чтобы богослужение продолжалось не слишком долго для путешественника, бережно расчисляющего время. Не помню, сказал ли я Вам слышанное мною, будто вообще служение Ваше слишком продолжительно¹⁵: я не проповедник поспешности, однако надо и снисхождение к немощным, чтобы их внимание и усердие не было короче службы. Может статься, что государь цесаревич спросит между прочим: где Ваше духовное училище? Имейте что показать, как что отвечать¹⁶.

4 мая 1837 года

Место, на котором Вас Бог поставил, Вы произвольно не можете оставить, пока сие Богу будет угодно. Оставаясь на месте, без сомнения Вы хотите быть Ему полезным. Как же?

Достигать сего разбирательством нынешних Ваших затруднений пред Вашим начальством было бы больше неприятно, нежели надежно.

Между тем Вы не можете действовать отдельно от местного архиерея. Следственно, надобно не переставать искать средства сближения. Старайтесь с терпением и смирением показать преосвященному Аркадию¹⁷, что Вас затрудняет и как сие может препятствовать общей пользе; просите Бога, чтобы помог Вам понять друг друга. Что сказать Вам лучше сего, право, не знаю. […]

Не раз уже говорили мне, что священнослужение Ваше слишком продолжительно. Обратите внимание и на немощь человеческую.

12 мая 1838 года

Пора возвратить Вам историю Российской Церкви и сказать что мне думается, хотя это не очень легко, потому что неохотно доверяю своим думам. Скажу что думаю, а Вы не принимайте поспешно моих мыслей, но рассуждайте, есть ли в них что правое.

Если книга пишется для детей, и особенно для детей простого народа, то простота необходима. Мне кажется сомнительным, удовлетворяет ли Ваше сочинение сему требованию.

Кажется, Вы смотрели, как образец, историю преосвященного Иннокентия¹⁸, а мне думается, что она не образец для Вашего дела.

Усилие подводить частности под общий взгляд, и представлять историю в виде рассуждения о событиях – это не детское направление истории. История для детей должна состоять из простых, только правильных и связных рассказов: суждения надобно бросать между ними как соль, с опасением, чтобы не пересолить. Сомневаюсь, не мало ли Вы рассказывали, не много ли соображали и рассуждали для детей мещанских и поселянских.

Что летописи и Степенная книга¹⁹ суть источники нашей церковной истории, то верно. А нужно ли указывать и хвалить детям новые ученые пособия, опять сомневаюсь.

Взгляд на дело, может быть, дает мне мысль, которая не пришла бы при одном рассуждении о предполагаемом деле. Спрашиваю: как писать церковную историю для вразумления раскольников? Если писать прямо полемически, надобно опасаться той же беды, которой подвержены вообще исторические сочинения; будут бегать такого сочинения и не узнают истины и не вразумятся. Итак, надобно, чтобы история, не объявляя себя полемическою, рассказывала события верно и, особенно в тех случаях, которые сомнительны для раскольников, указывала на основания по которым рассказываемое справедливо. Человек будет читать или слушать историю, примечать, что ему рассказывают правду, потому принимать рассказываемое; а из сего должно выйти само собою то, что он примет сведения, служащие к опровержению раскола. В некоторых местах Вашего сочинения не слишком ли открыта полемика?

Скажу и такое мое мнение, о котором я очень не уверен, многие ли разделят оное. Я бы не выставлял так резко дела еретика Мартина: чем большую важность дают сему делу в истории, тем более могут вредить существующие против оного довольно сильные возражения. Из темного начала трудно вывести ясные и убедительные заключения²⁰. […]

2 августа 1838 года

Желал бы я, чтобы и теперь не поздно было Вам изъясниться с преосвященным, чтобы духом единства иерархического победить искушение разъединения. Смирение и терпение победоноснее, нежели перекор, хотя, может быть, и на справедливости основанный.

О многих других предметах письма Вашего также надобно сказать: жаль! Но что делают другие и что поправлять мы не имеем ни власти, ни призвания, о том надобно молиться, да управится то во благое.

И если нам менее прежнего доверяют и поручают, исполним то, что еще лежит на нас, и верностью о мале, может быть, возвратим доверие, которого нельзя не исторгнуть, или от Провидения Божия призовем себе лучшее устроение судьбы нашей.

Покойный преосвященный Евгений, митрополит Киевский²¹, почему-то вообще мало доверял и поручал своим викариям: они служили в Михайловском монастыре²², делали немногое, что им поручали, и в свою чреду получали поприще действования более открытое для своей ревности. […]

Цель всего, что говорю теперь, есть стремление к миру, елико возможно. Впрочем, в искушении человеческом унывать не должно: верен Бог сотворить избавление.

Желаю слышать от Вас вести лучше теперешних²³. […]

28 декабря 1838 года

Письмо Ваше от 23 января утешило меня тем, что вы пишете к преосвященному Аркадию. Будем надеяться, что оно принесет плод. Если не ошибаюсь, уже начинает. Уже я имел случай узнать, что преосвященный принял оное с радостию.

От чего бы ни произошлонесогласие, оно, конечно, не есть добро. А побеждать благим злое, право, дело хорошее. Если для сего употребите в пособие терпение и смирение, это все прибыль добра. Надобно пользоваться такими случаями к благоприобретению. […]

Сделайте милость, не станем строго судить чужих дел, за которые нам не отвечать, а осмотримся тщательно на путях наших, да управим наши стопы неуклонно в стезях правды и мира. […]

28 февраля 1839 года

Еще слышал я, что и в Орле замечают продолжительность Вашего священнослужения. Соразмерьте дело святого усердия с немощью многих и изберите середину удовлетворительную для чина и усердствующих и не слишком обременительную для немощных. А меня простите, что говорю сие, не аки уча, на что права не имею, но миру Вашему и Вашего служения, если можно, споспешествовать желая с любовию²⁴. […]

7 августа 1841 года

Присланное Вами мне слово Ваше прочитал я с удовольствием, особенно вторую половину. В первой усилие поставить в точный порядок времени все части сказаний о Воскресении Господнем, признаюсь, не вполне удовлетворило меня, и это не по Вашей вине, а по свойству предмета. Трудно догадкою восстановить цепь обстоятельств, которые дошли до нас в отдельных звеньях. Показать, что разные части сказаний не противоречат одна другой, – это нужно и можно, и с сей целью предпринимается так называемая гармония Евангелий. Но точный свод времени и обстоятельств есть задача, над которою не решился бы я работать в проповеди, где требуется назидание, а не трудное изыскание, более любопытное, нежели нужное. […]

Кстати, позвольте мне продолжить откровенность мою и далее Вашего вызова. Писал я Вам прежде и убеждаюсь повторить, что продолжительное священнодействование Ваше требует осмотрительного рассуждения, соответствует ли оно цели назидания. Мне сказали, что один из членов высших служебных сословий, известный усердием к церкви, охотно выдерживавший довольно продолжительную церковную службу другого архиерея, однажды только мог выслушать литургию Вашего служения, а потом должен был перейти в другой храм. Таких людей надлежит привлекать к общению молитв, а не удалять: и потому не должно ли соразмерять подвиг с немощью. Верный личный слышатель пересказал мне отзыв покойного владыки Новгородского²⁵ о Вашем служении: «Если он подвижник, пусть подвизается в молитве в келлии, сколько желает, а в церкви пусть сообразуется с обычаем и с мерою внимания и силы предстоящих». Соглашаюсь с ним и обращаю на оное Ваше внимание ради пользы Церкви и пользы Вашей.

Некоторые слухи побуждают еще меня сказать Вам, что требуется осторожность от неприметного влияния на наши суждения о делах от людей, находящихся близ нас. Слышите, например, пересказ, по-видимому, происшедший от простодушия или от случайности, представляющий по делу виновного невинным: думаете, что склоняетесь на представление добродушия, а в самом деле, может быть, увлечены будете речами продажными. Блаженныя памяти митрополит Платон попрозорливее нас с Вами был, но и его обманывал очень неумный письмоводитель, которому он оказал неважную, по-видимому, доверенность раскрывать пакеты. Просьба о месте, покровительствуемая письмоводителем, приходила в руки митрополита и без соперничества получила благосклонное решение, между тем как просьба достойнейшего оставалась в кармане письмоводителя и доходила до митрополита поздно, по решении дела. Напомните, владыко святый, об осторожности и Вы мне, как я Вам.

Имейте ко мне терпение: а я имею к Вам истинное почтение и любовь.

15 июля 1844 года