Исследование о смерти царевича Димитрия

Димитрий Иоаннович, князь Углицкий, сын царя Иоанна IV Грозного, родился в 1583г., октября 19 дня. Мать его, Мария была из рода Нагих. Пред смертию своею царь в завещании назначил Димитрию с матерью в удел город Углич, и вверил его воспитание любимому и умному князю, Богдану Бельскому¹. Едва зашед на престол, брат Димитрия, Феодор, почти находившийся под опекою бояр, Димитрия с матерью (в 1584г.) послал из Москвы в Углич; туда же сослали всех Нагих; для почести и охранения Царевича приставлены были четыре приказа стрельцов, но это удаление Царевича из Москвы не могло не казаться ссылкою, и сам Феодор горько плакал, расставаясь с братом; Бельский, воспитатель, остался в Москве, на свою погибель. В 1591г., мая 15 дня, Димитрий умер от руки убийц. Через 15 лет (в 1606г.) открыты были мощи св. Димитрия, и Царевич прославлен, как страдалец, невинно умерщвленный злодеями. С недавнего времени некоторые начали полагать, что смерть Царевичу приключилась так, как о ней говорится в следственном деле о смерти Царевича, т.е. что он не умерщвлен, а, в припадке падучей болезни, заколол себя². Это новое мнение, не согласное с древним, заставляет предпринимать исследование о смерти Царевича Димитрия, князя Углицкого.

В исследовании о смерти Царевича должны мы обратить внимание: 1) на достоверные древние повести и летописи и 2) на свидетелей смерти Царевича.

1. Древние повести и летописи, в которых говорится о смерти Царевича Димитрия, суть двоякого рода: отечественные и иностранные. Из числа отечественных представляем, во-первых, Сказание об осаде Лавры, келаря Авраамия Палицына. Сей сподвижник Пожарского и Минина представляет в своем лице современника кончины Димитриевой. Смерть Царевича предшествовала времени подвигов Палицына с Пожарским и Мининым только двадцатью годами. Первая последовала 1591, мая 15; подвиги Палицына против Поляков относились к 1612г. Итак, Старец, как называют его летописцы, и слышал, и видел, что происходило при царе Феодоре Иоанновиче, следов., имел удобства достоверно знать, как и отчего случилась смерть Царевича. Авраамий тем удобнее мог знать о смерти Царевича, что Лавра, местопребывание Авраамия, ближе к Угличу, чем Москва, и из многочисленных ее иноков некоторые могли знать Углицкое дело коротким образом. Например, известно, что в ведении Троицкого архимандрита состоял монастырь, которого угодья находились в Углицком и Кашинском уездах, и, след, обязанность заставляла некоторых из Троицких иноков отправляться в Углич, а вместе с тем был случай узнать Углицкое дело³. С другой стороны, не имеем причины подозревать Палицына в ненависти к Годунову. Старец, признательный к благодеяниям, какие Борис сделал для Лавры, щадит еще его; хочет несколько извинить виновного отношением к нему людей, низких душою, хотя не скрывает и правды. Сказав об уме и славе Бориса, Авраамий говорит: «Врази, великим бедам замышленицы, от многия смуты ко греху сего (Бориса) низводят». Авраамий говорит, что сам невинный отрок, когда стал приходить в возраст, был смущаем приближенными, слышал неблагоразумное негодование их на его удаление от двора и брата, и, смущенный враждою других, говорил иногда невыгодное о Борисе. Между тем, сии отзывы о Борисе переносимы были Борису. Об обстоятельствах и роде смерти Царевича Авраамий повествует: «Его же (Царевича), краснейшаго юношу, отсылают в вечный покой и не хотяща в лето 7099 (1591). Егда же заколен бысть той незлобивый агнец, Димитрий Царевич, тогда весь город Углич возмитеся, и емше убийц его, Данилку Битяговскаго и Никитку Качалова, и самаго Михаила Битяговскаго, смерти предаша». О последовавших за тем событиях пишет: «Борис же тем убийц Углечан более двою сот человек погуби: овех в Сибирь посла, а иных в темницах лютыми смертми умори; матерь же его, царицу Марию, неволею постричи повеле, и пятнадесять лет в скорби пребысть, отца же ея, Феодора Нагова, со всем родом его в нужные места разосла даже и до смерти своея». Об известности такой смерти Царевича так говорит: «Слух же сей злый во всю Россию изыде, и многи скорбяще о невинной крови, неции же без страха, начаше извещеватися между собою и о деле сем лукавом, и сия внидоша в уши Бориса. Егда же Борис прослыша про себя в народе ропот о убиении Димитрия, прискорбен бысть»⁴.

Вот какое сведение доставляет наш современный писатель о кончине Димитрия! Он передает нам не то только, что сам знал, а что известно было всей России. Он рассказывает об обстоятельствах смерти кратко, но удовлетворительно, просто и с ясными признаками не негодования, а расположения, благосклонности к Борису.

Сергиева обитель представляет еще и другого писателя о смерти Царевича Димитрия. Чернец обители пр. Сергия, Герман Тулупов, Старичанин (уроженец города Старицы), переписывая жития Святых мая месяца «повелением», – как говорит он сам, – «и благословением тояжде обители господина архимандрита, Дионисия, в 18 лето царя Михаила Феодоровича», помещает и «Убиение св. и благоверного Царевича». После означения времени рождения Царевича и нескольких обстоятельств смерти его отца, Старичанин пишет: «прият же тамо (Димитрий в Угличе) многи скорби и гонения от раба, зовомаго Бориса Годунова … оттуду же помышляти начат лукавый раб, как бы ему исторгнути корень, Богом избранный Царский, сего тезоименитаго, благочестиваго Царевича, не хотя оставити наследника отеческому их престолу, по нем желая царство себе улучити. Скорбь же и тесноту сему благочестивому Царевичу нанося многажды, и смертнаго яда вкушением, злотворным умышлением посылая к нему, восхоте злей смерти предати…Таже некия от единородных себе призва…Един же от них, именем Даниил, прослытием же Битяговский, другий же Никита Качалов, тако зовомый, и ины… Внезапу же исшедшу св. Отроку, по детскому обычаю, на играние, абие же, яко волцы немилостивии, нападше на Святаго. Един же от них извлек нож напрасно (внезапно) удари святаго по выи его, и прореза гортань ему» и проч, После сего Старичанин говорит о побиении убийц Димитрия народом, о прославлении юного мученика, и о том, что главный убийца хотя и получил царство, коего домогался, но не остался без наказания. Здесь новое, чего нет у Авраамия, находим то, что Годунов, по властолюбивым замыслам, употреблял разные меры лишить Царевича жизни. О достоверности известий Германа надобно тоже сказать, что и об Авраамии.

Современник Авраамия, при царе Василии Шуйском, или вскоре после него писавший Вкратце о царех Московских, о образех их, и о возрасте их, и о нравех, самыми лестными чертами описывает достоинства царя Бориса, его мудрость в правлении и заботливость о подданных, но присовокупляет: «едино имея неисправление и от Бога отлучение, ко властолюбию несытное желание и на преждебывших ему царей, ко убиению имея дерзновение; от сего же и возмездие прият»⁵. Объясняя покушение Бориса на смерть Царевича из расположений души Борисовой, писатель имел право отозваться о Борисе, как об убийце царей. Предубеждений же против Бориса здесь нет и следа.

В рукописи, составленной при патр. Филарете, говорится, между прочим, «Целы и невредимы мощи (св. Царевича) обретошася, кроме взятых частей от требующей земли: и земля бо жаждет насладитися от плоти праведных, да сама освятится от скверноубийственных дланей, и не только плоть бысть в целости св. Страдальца, но и ризы. И убиен бысть от безбожных изменник» и пр. Не имеем нужды настаивать на то, что это пишет сам патр. Филарет; довольно, если это говорит современник Филарета, а еще лучше, если несколько современников составляли рукопись, ⁶; ибо тем более будет людей, близких ко времени смерти Царевича, которые говорят о насильственной смерти Царевича.

Весьма важны Углицкие Летописи, числом пять, как по тому, что древностию приближаются ко времени смерти Царевича, так и потому, что писаны на месте самого события. Важна также Ростовская летопись по близости к Угличу, который принадлежал к Ростовской епархии⁷. А все они говорят о убиении Царевича Годуновым.

Хоронограф, оканчивающийся вступлением на престол царя Алексея Михайловича, сообщает краткое, но достаточное замечание о смерти Царевича: «того же, – говорит он, – лета (7099=1591), мая 15, убиен бысть благоверный Царевич Князь Димитрий Иванович Углицкий, повелением Московского болярина Бориса Годунова»⁸.

Повесть о разорении Московского государства, составленная келарем Симоном⁹ при царе Алексее, о кончине царевича говорит так: «Осьмилетну сущу, пребывающу тамо (в Угличе), с матерью своею, Марией Феодоровною, сему благоверному Царевичу Димитрию, Борис Годунов убийц бывает, послав злосоветников к нему, якобы на соблюдение, Михалка, да сына его, Данилка, Битяговских, Никиту Качалова, с товарищи. Таже окаянии, по Борисову приказу, заклаша его ножем безвинно, такова юна и безгрешна суща, в лето 7099. Сами же окаяннии убийцы в то же время мзду своего беззакония восприяша, от народа растерзаны быша». Далее говорится, что Годунов принуждал Нагих свидетельствовать, что будто Димитрий сам закололся, и что Угличане за правое свидетельство преданы различным жестоким наказаниям¹⁰. Заметим, что старец Герман Тулупов, по свидетельству келаря Симона, биографа пр. Дионисия, был не только книгописцем, но и учителем пр. архим. Дионисия, что не только говорит о его современности убиению св. Димитрия, но подает мысль, не свое ли сочинение, – о убиении св. Димитрия, – поместил он между житиями Святых?

Оставляем краткие известия о смерти Царевича, какие находим в повести князя Шаховского на память Царевича¹¹, в Русском Временнике¹² и в Летописце, написанном из старых Летописцев¹³. Эти известия относятся ко времени ц. Алексея Михайловича. Оставляем и полнейшие известия Летописи о мятежах, Летописей: Никоновской, Морозовской, Ростовской, из которых Карамзин заимствовал подробную историю убиения Димитрия. Содержание всех их одинаково: все говорят, что Димитрий умерщвлен по воле Годунова.

Таким образом, русские записки и летописи: а) согласно между собой говорят, что Царевич Димитрий умер насильственною смертью от руки злодеев; б) все они выставляют Годунова участником в смерти Царевича, а некоторые из этих известий писаны людьми, жившими в то самое время, как последовала смерть Царевича; другие – людьми, жившими близко ко времени смерти его, так что могли видеть и слушать современников; некоторые известия составлены людьми, которые могли узнать истину в точном ее виде, как по внешним своим обстоятельствам, так и по способности ума, а по нравственным качествам расположены были узнавать и говорить правду; безукоризненность других защищается, по крайней мере, согласием их с первыми.

Иностранцы Бер¹⁴, Петрей, Маржерет¹⁵, Паереле¹⁶, писатели двух Польских дневников о Самозванце, Жолкевский, бывшие в России при Годунове и Самозванцах; Канцлер Замойский, король Сигизмунд, Шаум, Немец шведской службы, участвовавший в походах шведов в Россию до конца 1613 г. Де-Ту, заимствовавший сведения частию у тех же писателей, частию из других источников, Курляндец Рейтенфельс, живший в Москве при Алексее Михайловиче¹⁷, также пишут об убиении Димитрия. Маржерет прибыл в Россию спустя год после смерти царевича, Бер – в 1600г ., Петрей – в 1608г. Маржерет был капитаном гвардии Лжедимитрия. Гетман Жолкевский, которого записки о войне Московской отличаются и верностью взгляда на предметы, и беспристрастием, представляет историю смерти Царевича согласно с нашими летописями, даже относительно подробностей дела. Правда, некоторые из этих иностранцев говорят об участи Царевича Димитрия не во всем одинаково. Но на это были свои причины, ныне очень известные. Так Маржерет и Паерле утверждают, что хотя по воле Годунова убит в Угличе Димитрий, но то был не истинный сын Грозного Иоанна, а подложный, и что будто истинный Димитрий спасен был. Это говорят приверженцы Самозванца, которых обличает даже Жолкевский¹⁸. Исключая из этих известий выдумку, читаем историю об убиении Царевича. Другие разноречия не составляют противоречий. Например, Бер говорит, что Царевича зарезали на том самом месте, где он играл; Де-Ту слышал от разных лиц, что Димитрия подстерегли, когда он сходил с крыльца. Противоречие ли это? Петрей пишет, что будто Царевич вышел на крыльцо по случаю пожара. Но известно, что как скоро узнали о смерти Царевича, произошла большая тревога, – били в набат, многие думали и говорили о пожаре; особенного ничего нет, если Петрей говорит (слова его повторяет и Шаум), что именно по случаю сего пожара вышел Димитрий на крыльцо. Но если бы и не знали, чем объяснить разноречия трех повествователей: в праве ли мы вовсе не верить им? Если мы знаем, что иностранцы решительно приписывают Годунову замысел на жизнь Царевича; что другие из них прямо говорят и об исполнении замысла о сыне Грозного; что большей частью они согласны и в подробностях, то с чего не доверять главному известию их, что Царевич умер от рук злодеев?

Но чтобы видеть, имели ли эти писатели основания для известия об умерщвлении Царевича, выпишем несколько мест из их сказаний. «Московские бояре, – пишет Паерле, – в 1606г., июня 6, спустя 15 лет после смерти св. Царевича, пред послами Польскими читали бумагу следующего содержания: «За несколько пред сим лет, по смерти нашего в.к. Ивана Васильевича, остались два сына: старший из них Феодор, вступил на престол, а младший, Димитрий Иоаннович, еще юный летами, получил в удел от своего отца три удельных княжества и жил в городе Угличе; но впоследствии, за наши грехи, по воле Всемогущего, Борис Годунов погубил Царевича, а сам овладел престолом Вел Княжества», и проч. Пан Гонсевский, по окончании речи, отвечал боярам: «Всемилостивейший Государь наш, за несколько пред сим лет, получил известие, что по кончине в.к. Ивана Васильевича, остался юный сын, Дмитрий Иванович, коему отец, при жизни своей, пожаловал Княжество Углицкое с двумя другими; потом разнеслась молва, что Царевич тайно умерщвлен Борисом, к великой горести всех Поляков: мы оплакиваем сию кончину из христианского сострадания»¹⁹. Речь бояр Московских напечатана в Дневнике самого же посла Гонсевского, пред которым она была говорена²⁰. В том же Дневнике Гонсевского 1606г, мая 27, Польский посол, пан Велижский, между прочим, говорит боярам нашим: «У нас было известно, что, по смерти Государя вашего, Ивана Васильевича, остался сын Дмитрий; потом пронесся слух, что Борис Годунов велел убить его для своей выгоды». Это было сказано в ответ на речь Нащокина, который, от имени Русских бояр, говорил послам, что после Ивана Васильевича остался сын Дмитрий, и что злые люди лишили его жизни²¹. В Дневнике Марины Мнишек пишется, что 1606г., июня 23, пан Малаховский отвечал нашим боярам: «Известно было у нас, в Польше, что Борис велел умертвить Царевича, о чем мы, Поляки, сердечно сожалели по долгу христианскому»²². Итак, в России знали, что Борис Годунов погубил Царевича; в Польше знали, что Царевич умерщвлен Борисом и оплакивали кончину его. Петрей, обличая самозванство первого Лжедимитрия, пишет: «Знатный Польский вельможа, Ян Сапега, говорил, что на зло Россиянам, Дмитрий, сын Ивана Васильевича, умерщвленный и в Угличе, и в Москве, опять воскрес, и должен покорить их, хотя бы они перебесились от досады». Сапега был начальником Польских войск, опустошавших Россию во время Самозванцев. Кроме того, Петрей и Де-Ту знают о свидетельстве царицы Марфы, которое произнесла она пред смертию Лжедимитрия о убиении сына ее в Угличе²³.

Бер²⁴ указывает на пленную дворянку Тизенгаузен, служившую у царицы Марфы повивальною бабкою, и жившую с нею в Москве и в Угличе, которая уверяла Бера, что Димитрий Царевич зарезан в Угличе; Беру же в Угличе маститый старик, бывший слуга царицы, перекрестясь, отвечал: «Сын Ивана действительно зарезан здесь, в Угличе; я видел его и живого и мертвого ежедневно; он зарезан подосланными злодеями на том месте, где он всегда играл». Само по себе понятно, что и другие иностранцы, те, которые жили в России, через год, или 10 лет, могли узнавать истину от многих, близких к делу людей²⁵.

Итак, известия иностранцев говорят: а) что Димитрий умерщвлен по воле Годунова; б) известия эти писаны людьми, которые были в России через год, через десять лет после смерти Царевич, и потому имели удобства получить сведения о деле; в) известия эти составлены не одними частными людьми, но и людьми государственными, которые имели нужду и средства узнавать подобные политические происшествия; г) в некоторых из них указывается на показания очевидцев; в других свидетельствуются дипломатическими бумагами, где и Россия и Польша говорят о насильственной смерти Царевича; д) разности между некоторыми иностранными сведениями вовсе не мешают видеть истину, а еще более открывают ее.

А потому, соображая Русские и иностранные известия, видим, что напрасно говорили, будто известия о насильственной смерти Царевича составлены из угождения Романовым. О убиении Димитрия говорят и Русские, и иностранцы, и говорят гораздо прежде воцарения Михаила Феодоровича.

Несправедливо писали, будто те же известия составлены ненавистию к Борису Годунову, потому что о убиении Димитрия знали в Польше тогда, когда еще никто не думал о Лжедимитрии, чтоб в его пользу напрасно обвинять Годунова. В России знали о том же во время самой смерти Царевича, когда еще предшествовавшие дела Бориса заставляли любить его. Да и где эта слепая ненависть к Борису? Народ благословлял Бориса за его благодетельные распоряжения. «И таковых ради строений всенародных всем любезеи бысть», говорит Палицын. Те, которые пишут об участии Бориса в смерти Царевича, ни мало не обнаруживают ненависти к Годунову, а напротив отдают все должное его качествам. Вся Россия обвиняет его в смерти Царевича? Но что же делать, когда вся Россия знала этот грех за Борисом.

Несправедливо и то, что все известия о насильственной смерти Царевича основаны только на молве народной. Если бы и не было указано в некоторых известиях на свидетелей смерти Царевича, и тогда не имели бы права так думать об основании известий относительно смерти Царевича. О убиении Димитрия пишут такие люди, которые не были ни без средств поверять молву, ни без любви к дознанию правды. Палицын пишет: «Слух сей злый (о убиении Димитрия) во всю Россию изыде, и многи скорбяще о неповинной крови, неции же без страха иачаша извещаватися о деле сем лукавом». И тогда же, вслед за первою вестию о смерти Царевича, некоторые стали смело, не взирая на силу Годунова Правителя, дознаваться о деле, т.е. расспрашивали других, отыскивали людей, коротко знавших дело, испытывали, поверяли. Следовательно, не слепо верили молве, не на ней останавливались. Так было вслед за смертию. То же и, без сомнения, с лучшими последствиями, было в последующее время. Правда всегда дорога. Далее: подробности, с которыми говорят о смерти Царевича, сами по себе уже доказывают, что известие о насильственной смерти Димитрия – не плод молвы, а история. Нам показаны лица, участвовавшие в смерти Царевича, место, время, орудие смерти, жертвы, павшие невинно вследствие той же смерти. Сколько собственных имен в истории смерти Царевича! Качаловы, Битяговские, Волоховы, Нагие, Загряжский, Чепчугов. Григорий Васильевич Годунов является противником насильственных мер. Сколько частных обстоятельств, которыми обстановлена смерть Димитрия! Осип Волохов спрашивает на крыльце Димитрия: «У тебя, государь, новое ожерелье», – и Димитрий, с детской простотою, подняв голову, отвечает: «Нет, старое». Волохов, нанеся неудачный удар, оробел при крике кормилицы и бросился бежать, а Битяговский и Качалов доканчивают дело злодеев. Тут говорит не молва. Тут все так обстоятельно, а вместе так естественно и просто, что виден только рассказ верного историка дела. Конечно, если бы такой рассказ составлен был в XIX в., то могли бы признать его за что-то похожее на произведение искусства. Но известно, что ни при царе Шуйском, ни при царе Михаиле Федоровиче не писали у нас трагедий, или романов.

Обратимся от повествователей к содержанию известий их. Прежде всего; была ли нужна смерть Царевича Годунову, или кому бы то ни было из вельмож, когда Димитрий, рожденный от седьмого брака Иоаннова, едва ли имел право на престол? Но Димитрия называли Царевичем, его брат – царь и все Государство, его имя поминали на ектениях, и он окружен был царским двором. Сам Борис указывал в нем сына царского даже старшему брату, Феодору. Когда митр. Дионисий и некоторые вельможи представляли царю, Феодору, что супруга его, сестра Годунова, неплодна, и потому, для спокойствия Государства, Феодору остается вступить в новый брак, Борис говорил м. Дионисию, что хуже для Государства, если у Феодора будут дети, так как тогда начнутся междуусобия между ними и дядею, Димитрием: так Годунов убежден был в правах Димитрия на престол. Показывал ли Годунов желание венца царского? Тот же ответ Годунова митрополиту показывает, что Годунов довольно задолго прежде смерти Димитрия обнаруживал домогательство удержать престол царский, как можно ближе к себе. И как велико было домогательство! Какие страшные жертвы принесло оно своей нечистой цели! Бояре за то, что хотели отнять у Бориса надежду на престол, дорого поплатились Борису. Годунов в 1586г. заставил слугу Шуйских сделать донос на Шуйских в измене царю. Андрей Иванович и Иван Петрович, несмотря на отличные заслуги их Отечеству, схвачены и отправлены были в их отчины; слуги пытали пытками, но ничего не узнали и, однако, Шуйских отправили потом на Белоозеро, где и удавили. Князья: Татев, Урусов, Колычев, Быкасовы, приверженцы Шуйских, разосланы в разные города по темницам. Дионисий митрополит и Варлаам, Крутицкий епископ, свергнуты и заточены в Новгородские монастыри. Пусть Годунов домогался в это время не прямо венца царского, а только хотел удержать при себе ту власть, которою облечен был. Но далеко ли было от одного желания до другого? А в положении бездетного Федора Ивановича, а в положении Бориса, которому и тогда не доставало только имени царя, то и другое – власть и корона – означало почти одно и то же.

Защитники чести Годунова говорят: «Борис, не покушаясь на жизнь Царевича Димитрия, мог достигнуть престола: он располагал духовенством, имел сильную сторону между боярами, привлек к себе народ благодеяниями, так что, по смерти Федоровой, Россия умоляла Бориса принять царский венец». Но последнее было не при жизни Царевича, a no смерти. Русский народ слишком любил род царей своих, чтобы мог променять Димитрия на Бориса. Это ясно видим в истории Димитрия ложного. Едва явился он с именем сына царя Ивана Васильевича, как Борис, рожденный боярином, отвергнут. «За этого Димитрия говорила спасенная невинность». Но против него было самозванство, в котором уверял бояр и народ патр. Иов, предавая Самозванца проклятию. Если же не верили в сем случае патриарху, то еще менее поверили бы ему, когда бы он, в защиту Бориса, указывал на незаконнорожденность сына Иоаннова. И пусть Борис, какими бы то ни было путями, достиг престола при жизни Царевича Димитрия: Борис не мог предполагать, что истинный сын царский позволит ему спокойно сидеть на престол. Борис очень хорошо видел и знал, что против него постоянно была сторона вельмож; потому не мог предполагать, чтобы и в том случае, когда бы сам Димитрий не оказывал расположения оспаривать у Бориса права на престол, не стали восстановлять Димитрия против Бориса бояре.

«Борис, так хорошо знавший людей, Борис дальновидный не мог советоваться со многими о способах свесть Димитрия в могилу, как напротив, выставляется он действующим в истории насильственной смерти Царевича». Но Борис – Правитель не мог обойтись без участников и советников в замыслах на жизнь Царевича; ужели сам он мог идти в Углич, чтобы умертвить Димитрия? Самое благоразумие требовало от правителя не выставлять своего имени в кровавой истории и сноситься с убийцами через других. Поверенный Клешнин был необходимый посредник для Бориса. Притом Борис никогда не был отважным в предприятиях своих. Таким он является и в летописях о насильственной смерти Царевича. Потому-то так естественно известие Палицына, что были люди, которые, выставляя опасность, грозившую России со стороны Димитрия, склоняли Бориса ко греху. Притом легко сказать: убить Чепчугова и Загряжского, отказывавшихся от исполнения воли Борисовой, убить Царевича Димитрия. Но не легко было Борису это сделать, ему, который вынужден был, как можно менее, употреблять крутых мер пред народом для целей своих. Борис мог внушить убийцам покончить дело ночью? Но как было попасть ночью во дворец Димитрия, при котором был большой двор, которого берегла мать-царица? Днем злодейство совершено тремя лицами; а для дела ночного надобно было подговаривать сторожей, постельниц и проч. Притом дело было не в том, как совершить убийство, но как объяснить его, без явного вреда себе и другим. Днем мог Димитрий играть, и, в игре неосторожной упасть, наколоться, тысячью других средств потерять жизнь; a ночыо, во время покоя, потеря жизни могла зависеть почти только от злодея.

Так история насильственной смерти Царевича запечатлена и внутренними признаками достоверности.

«Что говорят свидетели кончины Димитрия? Их показания различны в различных памятниках древности. По летописям, на вопрос судей о смерти Царевича, «Угличане вопияху все единогласно – иноки и священники^ мужи и жены, старые и юные, что убиен бысть от рабов своих, Михаила Битяговскаго, по повелению Бориса Годунова с его советники».

Но в следственной бумаге, дошедшей до нас, большая часть свидетелей говорит, что Димитрий, в падучей болезни, закололся сам. По летописям²⁶, кормилица Ирина (Жданова, по мужу Ждану, и Тучкова по тому, что муж ее был Ждан Тучков)²⁷ собственными глазами, видели заклание Царевича, и из ее рук исхитили трепетавшую еще жертву злодеи: в следственной бумаге она говорит о самозаклании его. Кому верить?

Рассмотрим подробно Государственную грамоту. Читая следственное дело, как оно издано в Собрании Государственных грамот²⁸, прежде всего видим, что она неполна: самого начала нет; нет и в средине нескольких строк, частию изгладившихся, частию оторванных, как замечает издатель. Нельзя не приостановиться на сем и не подумать, можно ли вполне доверять бумаге, в которой нет ни начала, ни какой бы то ни было средин, – доверять в таком важном случае, каково дело уголовное? Но посмотрим, что заключается в дошедшей до нас бумаге?

Князь Василий Шуйский, Окольничий Андрей Клешнин и Дьяк Елизар Вылузгин исследывают дело о смерти Царевича. Допрашиваемый ими прежде всех, Михаил Нагой, показывает, что Димитрий зарезан Волоховым, Качаловым и Данилой Битяговским; что посадские люди умертвили убийц его, и что на него, Михаила, напрасно взносят, будто он приказал собрать и покласть разные орудия на тела убитых. Андрей Нагой говорит, что когда он прибежал во дворец, то ему сказывали, что Царевич зарезан, хотя сам он и не видал виновных; он же, Нагой, присовокупляет, что на Царевиче была прежде падучая болезнь. Воскресенский архимандрит, Феодорит, и алексеевский игумен Савватий, свидетельствуют, что Царевич умерщвлен, объясняя притом, что о сем сказали им слуги монастырские, посыланные ими нарочно в город и дознавшие о сем от людей посадских и посошных (рекрутов)²⁹. Игумен присовокупляет, что ему сама царица сказала лично, что Царевича зарезали, именно: Качалов, Битяговский и Волохов. Конюх Данила, между прочим, упомянул, что когда он с отцем своим прибежал в город к Дьячей избе (Приказу), то посадские люди говорили, что в сей избе находятся убийцы Царевича – Битяговскій и Качалов. Вопреки сим показаниям, прикащик, Раков Русин, свидетельствует, что Царевич заклался сам, в падучей болезни, что Михайла Наrofi велел накласть смертоносные орудия на убитых; а на вопрос; для чего это делал, – Михайла Нагой говорил, дабы показать, что сии люди точно убийцы Царевича. Григорий Нагой, подтверждая слова Русина, говорит, что, прибежав во дворец, он увидел – Царевич лежит, закололся сам в падучей; вместе же упоминает и то, что в то время говорили, будто Царевича зарезали. Мамка Волохова, в пространном своем показании, объясняет, что Царевич и прежде подвергался припадкам падучей болезни, и в сем припадке умертвил себя, когда играл ножем с жильцами; что царица, мать Царевича, увидев его мертвым, била ее, называя ее сына и его товарищей убийцами. Жильцы, или дети боярские, игравшие, по словам их, вместе с Царевичем, кормилица Ирина и постельница Марья свидетельствовали также о самозаклании Царевича. Очевидцем такой же смерти выставлял себя стряпчий, Юдин, стоявший, по его словам, в то время у поставца. За сими тоже показывают и многие другие, но которые все говорили по слуху. Таковы показания двух противных сторон! На которой же стороне правда?

Говоря о следственной бумаге, прежде всего, конечно, должны мы спросить, кто производил и записывал следствия? Если судьи, которым даны показания о смерти Царевича, не заслуживают полного доверия к себе, то, разумеется, и дело, столько зависевшее от их распоряжений, не может считаться в числе не подлежащих сомнению. Кто ж эти судьи? Дьяк Вылузгин неизвестен; видим только, что в следующем году он был первым Дьяком думным. Но А. Клешнин мог судить не в пользу правды. Летописи указывают в нем усерднейшего клеврета Борисова и участника в замыслах против Царевича. При восшествии Годунова на престол А. Клешнин является защитником против не желавших видеть небагрянородного царем; это видим мы у Гримавского в его речах. Князь В Шуйский, как фамильный враг Годунова, может, пo-видимому, ручаться за верность следствия; он даже может сказать против Годунова более, нежели сколько было, дабы отмстить давнему неприятелю своей фамилии: но надежда напрасная! Годунов уже помирился с Шуйским, вошел даже в родство с ними. Меньший брат Василия Шуйского, Димитрий, недавно перед тем женат на своячине Годунова и в 1591 г. получил сан Боярина. Князь Василий, более хитрый, нежели отважный, всегда пользовался обстоятельствами; теперь не было для него надежды погубить Бориса, если бы и не утаил он следов убийства; Правитель все мог сделать перед Царем, мог обвинить самого Шуйского: тому доказательством известная участь Шуйских и митрополита Дионисия с епископом Варлаамом. Притом, князь Василий связан товарищем окольничего Клешнина по следствию; а Клешнин уже заранее устроил дело так, как было нужно для Годунова.

Случается, что лукавая совесть, вполне занятая тем, чтобы скрыть следы несправедливости чужой и своей, на первом же шагу делает ошибки, которыми уличаются другие ее неправды, на первой же строк пишет самой себе улики. а) Допрос Михайле Нaroму. Этот самый первый допрос в следственной бумаге предложен так: «которым обычаем Царевича не стало? И что его болезнь? И для чего он велел убити Битяговского?» Если уже спросили: каким образом Царевич умер? то вопрос: «и что его болезнь?» или лишний, иди он указывает на особенные намерения судей. Если хот ли вторым вопросом пояснить первый, то надобно было спросить: от болезни ли умер Царевич, или насильственно? Спрашивая же только о болезни судей, заставляют думать, что им хочется, чтобы не говорили о насильственной смерти Царевича, а только подтверждали, будто он заколол себя в припадке болезни, им, судьям, известной. Как хотите, а эти вопросы подозрительны. б) Но вот и еще подозрение в неправде следователей, возбуждаемое самым началом дела их. Следователи начинают, прежде всего, допрашивать Михаила Нагого, и допрашивают не только о смерти Царевича, но и о том, зачем Нагой велел убить Битяговского и других; зачем велел положить на убитых ножи; зачем собирал людей и приводил к присяге Русина Ракова? Для каждого понятно, что существенное дело, дело самой величайшей важности, чем должны были заняться следователи, есть смерть Царевича; а они, в самый первый раз, выставляют вопросы, совсем сторонние для главного дела. Для каждого понятно, что существенное дело, дело самой величайшей важности, чем должны были заняться следователи, есть смерть Царевича; а они, в самый первый раз, выставляют вопросы, совсем сторонние для главного дела. Велел ли, или не велел, Нагой класть ножи на трупы убитых, это не только не имеет связи с смертию Царевича, но и не служит к обвинению, или оправданию, Нагого по отношению к смерти Битяговского и других. Велел ли, или не велел Нагой убить Битяговского и других, – это дело особое, дело по которому должно было дать место разве в конце следствия о смерти Царевича, а не в самом начале. Иначе следователи самым первым допросом своим уже показывают, что хотят не того, чтобы привести главное дело в ясность, но решились запутать его и, если удастся, выставить в другом виде. в) Тем же началом следствия и обстоятельствами дела вполне оправдывается известие летописи, что о происшествиях в Угличе получено было верное донесение в Москву, но, вместо сего донесения, Годунов представил царю другое, заранее приготовленное, о самозаклании Царевича в падучей болезни. С чего следователи начинают допросы свои допросом не только о болезни Царевича, но и о разных обстоятельствах? По смерти Битяговских, Качалова, Третьякова, город остался во власти Нагих, которые, без сомнения, не писали ни о болезни Царевича, ни о том, что Михайла Нагой велел убить Битяговских. Откуда же эти известия в самом первом допросе? Если допустить, что следователи, по прибытии в Углич, прежде всего выслушали городового прикащика, Русина Ракова, и с его показаний взяли свои вопросы М.Нагому, то опять не в порядке дела, зачем донос лиц столько важных, каковы Нагие, родственники Царевича, в самом начале дела приведен в подозрение, и ему предпочтен донос человека столько малозначащего? Каждый согласится, что, предпочитая донос какого-нибудь городничего доносу Нагих, следователи обнаруживают, по крайней мере, какую-то неприязнь к Нагим и к их доносу, – неприязнь, которая сама обличает нечистый ход дела.

В допросах и исследовании дела находим сильное пристрастие к стороне свидетелей самозаклания; к стороне же противной–невнимательность. Как производится следствие? Не открыто, но тайно: судьи призывают одного, двух человек. Между тем наказание за умерщвление мнимооклеветанных убийц Царевича падет на весь Углич, – до 200 человек наказаны будут смертию, прочих пошлют в Сибирь. Можно ли же было обвинять и наказывать виновных, не спрося у них самих, виновны ли они? Следователи на первый раз точно и не хотели отступить. от порядка. Они, как показывает вышеприведенные места летописи, собирали духовенство, граждан. А после? Безопаснее вынуждать тайно у того, или другого, подтверждение выдуманной лжи. Теперь воля призывать тех, кого хотят, и делать все, что было угодно: угрозы, ласки, наказания легко было употребить- Всего же заметнее в сем исследовании пристрастие к лжесвидетелям и холодность к стороне противной. Следователи совсем не стараются разыскивать и расспрашивать тех, которые говорили и могли говорить об умерщвлении Димитрия. Напротив, со всем усердием домогаются усилить противную сторону, по крайней мере, множество свидетелей. Едва услышат, что тот или другой, будто бы видел, или слышал, что-нибудь, касающееся самозаклания, тотчас призывают, допрашивают о подробностях, какие только невредны³⁰. Напротив, как скоро кто говорит об убиении Димитрия, об обстоятельствах сего дела, о последствиях, –молчание. Так, Андрей Нагой говорит: «а сказывают, что сего (Димитрия) зарезали» Григорий Нагой упоминает: «и почали говорить, неведомо кто, что будто зарезал Царевича Димитрия Данила Битяговский с товарищами». Но допытываются ли у того и другого, кто такой говорил, что Царевич зарезан? Нет! Архимандрит Феодорит и игумен Савватий передают слух об умерщвлении Димитрия и говорят, что слух сей доставлен им монастырскими их слугами, а эти услышали о том от посадских людей. Не надлежало ли допросить монастырских слуг: передавали ли они известие о убиении Царевича архимандриту и игумену, и если передана им, то откуда взяли они известие; кто такие посадские, от которых они слышали о убиении Димитрия? Равно надлежало бы отыскать и допросить тех посадских, от которых получен слух, говорили ли они, и на каком основании говорили, что Князь их умерщвлен? Но о всем этом ни мало не заботятся. Игумен Савватий присовокупляет, что ему сама царица поименовала убийц Царевича; мамка Волохова указывает на царицу, что она называла убийцами сына ее, Осипа, Данилу Битяговскаго и Никиту Качалова; но от самой царицы узнают ли, почему она обвиняла поименованных лиц в убиении сына своего? Совсем нет! Между тем у кого же надлежало прежде всего спрашивать об участи Царевича, как не у нежной, бдительной, матери, которая, по показанию самой Волоховоіі и прочих, прежде всех пришла к боровшемуся со смертию сыну своему? Смешно подумать, что царицу не спрашивают, будто из уважения к ней: мы видим, каково было уважение к сей матери Царевича, когда сослали ее в заточение! Пономарь Огурец, бивший в набат, явно путается и лжет: он говорит, что был в доме, когда ударил в набат у Спаса Максим Кузнецов, и что ему вел ль, при Григории Нагом, бить в набат стряпчий Суббота, по приказанию царицы. Григорий Нагой отвечает, что вовсе не слыхал, будто царица велела бить в набат, а Огурец сказывал ему только, что Суббота велел ему бить в набат, и что Михайла Битяговский прибежал было к колокольне, но он, запершись, не пустил его. Следователи не доискиваются правды, – не допрашивают ни а) Огурца: почему узнал он, что бил в набат Кузнецов, и точно ли Битяговский прибегал к колокольне, но он не пустил его? ни б) Кузнецова: точно ли он бил в набат, и если бил, то когда и почему? в) ни Субботы: приказывал ли Огурцу бить в набат? Усилие следователей не открывать правды – ясно, как день; однако, при всем усилии их, остался след правды: весть о насильственной смерти Царевича домогались потушить именно те, которые обвиняются в этой смерти. Летописи открывают нам и всю правду, показывая, что соборный Спасский пономарь сам видел, как убит был Царевич и поспешил, запершись в колокольне, ударить. в набат, а убийцы домогались убить его за то. И так как верность известия летописи в сем случае оправдывается отчасти ясными словами самого следственного дела, то очевидно, какова была совесть следователей. Таким образом, по всему видно, что следователи не того домогаются, чтобы обличить виновных, оправдать невинность, но того, чтобы представить правыми злодеев, запутать все сети жертвы тайной злобы, скрыть подлинный ход дела и дать ему совсем другой вид.

Но, несмотря на то, что следователи, по следственной бумаге, усиливались поддержать сторону мнимых свидетелей самозаклания, показания сих свидетелей частию не имеют надлежащей силы, частию исполнены противоречий и лжи, – все же в совокупности доказывают бесполезное усилие скрыть правду.

Само по себе понятно, сколько имеют силы: а) показания людей, которые, как видно из их же слов, водили хлеб-соль с Битяговским – участником в убиении Димитрия, а, может быть, и с другими; таково, напр., показание попа Богдана. б) Показание кормилицы Ирины и постельницы Марии Самойловой, бывших, по словам Волоховой, при смерти Царевича, кратки, что самое выставляет их подозрительными. Показание же Ирины в том виде, как оно записано следователями, даже странно до крайней степени. Она говорит у свидетелей: «Ходил Царевич Димитрий в субботу по двору, играл с жильцы ножиком, и она того не уберегла, как пришла на Царевича болезнь черная». К чему это самообвинение: «и она того не уберегла?» Она не одна была у Царевича, и если кто должен беречь Царевича, то особенно мамка Волохова. Почему же нет, почему не вытребовали и не записали, этого сознания не только у Осиповой, но и у Волоховой? Здесь опять видно подтверждение известию летописи, что Ирина показывала не то, что хотела: за это и выставляют ее кающейся виновницею в смерти Царевича. в) Показания малолетних детей³¹, с которыми Царевич играл будто бы пред самою смертию, вовсе не имеет силы: если страх мог принудить возрастных изменить истине, то что сказать о детях? Они повторяли то же, что сказали Ирина и Марья. Следователи спрашивали их: кто еще был при смерти Царевича? И они указали на кормилицу, Ирину, и постельницу, Марыо, а пропустили мамку, Василису Волохову. Следователи не обратили внимания на этот пропуск самого главного лица, тогда как мамка важнее кормилицы и постельницы. Что все это значит? Дети говорили в страхе, не зная, что говорили, наученные не совсем ловким плутовством, домогавшимся скрыть из вида мамку – мать убийцы Осипа Волохова; а следователям не было дела до правды. Затем, чьи были эти дети? Один из них, Тучков, был сын упомянутой кормилицы, Ирины Тучковой-Ждановой; другой, Петр Самойлов Колобов, сын постельницы Самойловой-Колобовой, также подтверждавший ложь; третий, Григорий Аидреев Козлов, сын Андрея Козлова, хотя и не бывшего при смерти Димитрия, но свидетельствовавшего о самозаклании его. Между тем показанием детей всего более думают утвердить сторону свидетелей самозаклания, именно по тому, что сии мальчики говорили, будто в то время как умирал Царевич, никого не было, кроме кормилицы и постельницы, ни Битяговскаго, ни Волохова. г) По следственной бумаге свидетелем очевидцем самозаклания Царевича выставляется еще один, Стряпчий Семен Юдин, который, по его словам, стоял у поставца и сам видел, как Царевич накололся ножем. Не видно, что это за стряпчий Юдин? Но очень сомнительно, чтобы, стоя у поставца, который, конечно, стоял в доме возле стола, за которым обедала Царица, а не на дворе, он мог видеть, что Царевич закололся на дворе. Все прочие свидетели, которые говорят в следственной бумаге, что Царевич закололся во время игры, говорят о том по слуху, со слов других. Вместе с тем показания мнимых свидетелей самозаклания чрезвычайно рознятся между собою, и это несогласие свидетельств оставлено следователями без уяснения. Почти все эти свидетели показывают, что орудием самозаклания был нож, но, однако, н которые доносят в челобитной самому царю, что Димитрий забавлялся со сверстниками сваею, и когда нашла болезнь, он упал и закололся³². Любопытно знать, от чего произошло это разногласие? Кажется, это было так: Волохова объявила в допросе, будто Царевич однажды, в припадке падучей болезни, наколол сваею матерь свою. Эту выдумку ие успели затвердить невежды и перенесли прошедшее на настоящее, дав давней лжи новый вид; не снесясь с прочими сказали, будто Царевич наколол себя сваею и от того умер. Шуйский, конечно, не позволил бы записать этой нелепости при отобрании показания; но это показано в челобитной, которая подана на имя царя. Почти все свидетели самозаклания дозволяют Димитрию лежачему заколоть себя. Но боярский сын, Козлов, говорит, что Царевич «летячи закололся ножем». Эту особенность невежества не считали нужным и исправить. Водивший хлеб-соль с Битяговским, поп Богдаи, говорит, что Михайла Битяговский находился еще дома, за обедом, когда у Спаса вдруг зазвонили, и он, Михайла, послав узнать о причине тревоги, услышал еще в доме о смерти Царевича; после того тотчас отправился на двор к Царевичу, где и убит; сын Михайлы, Данила Битяговский, также находился дома, за обедом, когда получена весть о смерти Царевича. Но Углицкие рассыльщики, хотя и говорят о самозаклании Царевича, но показывают, что Михайла Битяговский, услышав тревогу, пошел, вместе с сыном в Дьячыо избу (след, не прямо и не тотчас во дворец), и здесь Моховиков сказал ему (след., не в доме), что Царевич болен падучею болезнию (еще только о болезни), после чего Битяговский отправился к царице, а сын его остался в Дьячьей избе. Сколько здесь противоречий! Для уяснения надлежало бы спросить сторожа Дьячьей избы, Евдокима Михайлова: был ли Михайло в избе? Когда пришел? Что говорил, или делал? Когда пришел туда сын его? Как очутился там же, вместе с Данилою Битяговским, Качалов? Но об этом не спросили, а спрашивали только о том, как слуга Нагого мазал кровыо курицы оружие, которое Раков положил на трупы Битяговских, будто бы по приказу Михайлы Нагого. Допрошенный Моховиков не сказал, что он извещал Битяговского о смерти Царевича, а говорил только: когда Царевич покололся и начали звонить, то Битяговский прибежал к воротам дворца, которые были заперты, и он, Моховиков, отпер их Михайле. Здесь опять нет уяснения делу об отношении Битяговских к смерти Царевича, но высказана новая нелепость. Как заперты были ворота, когда толпа народа находилась во дворце, созванная набатом? He очевидно ли, что эти свидетели домогаются, во что бы то ни стало, выставить Битяговских невинными в смерти Царевича, а вместе с тем представить смерть следствием болезни Царевича? Но это усилие оттого, что слишком велико, путает само себя. Очевидно, что следователи производят следствие самым недобросовестным образом: они как будто не замечают явных противоречий в показаниях и стараются, спешат собрать как можно более свидетельств о том, что Царевич зарезался сам.

О смерти говорят: «пришла на него падучая немочь, и зашибло ero о землю и учало его бити; да как, де, его било, и в те поры он покололся ножем сам»³³. Стало быть, орудие смерти был нож? Где же он? Куда девался? Для чего не выставляют главной улики дела? Далее: если бы Царевич в самом деле в болезненном припадке сам себя ранил, то рана, нанесенная семилетним младенцем, конечно, не могла быть глубокою; а если только накололся он, то как же он тотчас умер? Волохова говорит: «бросило его о землю, и тут Царевич сам покололся в горло, и било его долго»³⁴. Если Царевича било долго, прежде чем покололся, то странно, что не успела узнать о том мать. Редкий, странный случай, что эпилептик, в судорогах эпилепсии, мог сам себя заколоть. Много времени и труда надобно, чтобы отыскать подобный пример. Шуйский, описывая положение, в каком найдены мощи Царевича во гробе, говорит, что в левой руке Царевича находилось полотенце, a в правой орехи³⁵. В рукописи Филаретовой пишется:³⁶ «егда убиен бысть, тогда прилучися ему держати в шуйце убрус.. в другой же плод, глаголемый орехи». Если же так, то как Димитрий мог вместе играть в тычку ножем, о чем говорят свидетели самозаклания? Как мог держать нож, бросать его в землю, имея и без того занятые орехами руки? Вот обстоятельство, о котором и намека нет в следственной бумаге, и которое ясно указывает на правду!

Итак, и производство дела и решение ознаменованы следами криводушия и неправды. Следов., мнимые свидетели самозаклаиия Царевича говорят ложь (если только говорили они).

По следственному делу видно, что по воле царя суд Московский предоставил наказать, или помиловать, людей, по следствию оказавшихся виновными.

Следствия суда в настоящем случае тем более важны, что они все состояли во власти Бориса Годунова, которому царь Феодор предоставил управление Царством. Они могут нам служить как бы вещественными свидетелями по делу о смерти Царевича. Какие же были следствия, известные по несомненным памятникам?

а) Вслед за окончанием следствия о смерти Царевича, кормилицу, Ирину, привозят в оковах в Москву, а мамку, Василису Волохову, наделяют богатыми поместьями и угодьями. Отчего такая разность? За что столько милостей к Волоховой и столько неудовольствия против первой? Если Жданову хотели наказать за небрежный надзор за Царевичем, следствием которого следствие хочет выставить смерть Царевича, то мы уже сказали, что Василиса Волохова, как мамка, еще более, чем кормилица, обязана была смотреть за Царевичем, и потому, если Жданову считали виновною ъ небрежности к долгу по случаю смерти Царевича, то еще строже надлежало быть в приговоре о Волоховой. Откуда же строгость к Ждановой? Ясно, что опасались, не стала бы она разглашать очень известное для нее, т. е., что Царевич умерщвлен. По летописям, Волохова оказала одну услугу в деле о Димитрии: она более всех хлопотала вместе с убийцами его и бесстыднее других старалась, как показывает и следствие, подтверждать клевету о самозаклании Царевича. За это одно и хотели награждать ее, как говорят летописи. По самому следствию надлежало не награждать, а наказать ее, притом строже, чем кого-либо другого.

б) Григорий Нагой, наравне с Михайлою, ссылается как бунтовщик. Между тем по следствию Григорий Нагой, по приказанию царицы, бил только одну Волохову, а Михаило Нагой убил Битяговских, Качалова и Третьякова. За что же одинаковый приговор о двух виновных, совсем не одинаково виноватых? Тут боялись свидетеля и наказывали за голос, хотя не совсем твердый, поданный в пользу правды Григорием Нагим.

в) Город Углич поражен был страшною опалою после смерти Димитрия: до 200 человек предано смерти, другим отрезали языки, большую часть жителей сослали в Сибирь, населив ими Пелынь. За что такая опала на Углич? Если вина Угличан состояла только в том, что они убили Битяговского и нескольких других, то с такою виною вовсе несоразмерно постигшее их наказание. Значит, самая судьба Угличан дает видеть, что правитель Борис Федорович знал что-то другое за ними, слишком близко касавшееся его самого.

He подтверждены ли показания о самозаклании Димитрия какими-нибудь другими государственными актами? Ни слова нет ни в какой государственной бумаге, ни в одной повести, ни в одной летописи, в подтверждение известия о самозаклании. Странно! Ни слова нет даже и о том, что Царевич страдал когда-нибудь падучею болезнию. Как же считать отзыв современников пустою молвою, а бумагу, наполненную сплетнями недобросовестности и противоречиями невежества, выставлять за несомненную опору?

По самому следствию видно, что еще прежде следствия до Москвы доходил слух о насильственной смерти Царевича. По летописям и бумагам несомненно знаем, что Годунов, будучи царем, знал о слухе, чернившем честь его. Посмотрите же, как он ведет себя, когда Самозванец шел в Москву, объявляя, что он Царевич Димитрий спасенный от замыслов Годунова на жизнь его. Он объявляют своим подданным и Польскому королю, принявшему участие в судьбе Самозванца, что мнимый Димитрий есть расстрига Отрепьев, но ни слова не говорит о том, как умер Царевич. Почему же не обнародовал он следственного дела о смерти Царевича, если оно, пo его сознанию, представляет дело в подлинном виде? Почему не отыскивает свидетелей кончины Царевича и не расспрашивает о ее обстоятельствах? После того, как не стало Димитрия, времени прошло не много – только лет 10: еще жива была мать Царевича, живы были родственники его, Нагие, Григорий и Андрей, и, без сомнения, многие из Угличаи. Почему же Борис Федорович так беззаботен стал к своей чести? Почему ни грамотою к народу, ни грамотою к соседям, Полякам, не восстановляет в памяти современников следственного дела, ни своих расспросов о смерти Царевича? Согласитесь, что это было крайне необходимо не только для чести Бориса Федоровича, но и для спокойствия целой России. Если же и в это время ни одна Государственная грамота ни слова не говорит в оправдание следственного дела Шуйского; ни слова не говорит, что Царевич закололся сам ножем, то надобно быть слишком слепым, чтобы верить следствию Шуйского.

Если мы мало имеем свидетелей мученической кончины Димитрия по следственной бумаге, то имеем их много по другим, столь же важным, государственным документам. Мать Царевича, которую, при следствии дела, совсем оставили без допроса, по убиении Лжедимитрия, пред всеми торжественно объявила, что сын ее убит в Угличе, по воле Годунова. Вот что читаем в делах Польских: «Царицу инокиню Марфу всенародным множеством вопросивше: она же исповеда, яко сын ее на Угличе убиен бысть повелением Бориса... – Исповедати же не смеюще долгое время – женскою иемощию одержима..., и образ лица его из сокровищ своих изнесе… Нагие все то же исповедаша».

Там же: «обличает его вора (Марфа расстригу) пред всеми людьми, что сын ее зарезан на Угличе и умер у нее на руках³⁷ ». Это было 17 мая, 1606 г.

В окружной грамоте «воеводам Сибирских городов, посланной 1606 г., мая 21 числа, сама царица, Марфа Федоровна, пишет: «Сын наш Царевич Димитрий Иванович убит на Угличе перед мною и братьею моею от Бориса Годунова, и ныне он лежит на Угличе ». Далее она упоминает о произнесенном ею пред всеми признании Царевича убитым в Угличе: «А как над ним (Лжедимитрием), по его делам, учинилось, и я с братьями всем людям Московского Государства сказывала, что сын наш Царевич Димитрий убит от Бориса, и погребен на Угличе³⁸».

Другая замечательная для нас грамота, той же инокини, царицы Марфы, была послана к жителям города Ельца с братом царицы, Григорием Нагим. В ней царица извещает о новом, произнесенном ею, при перенесении мощей, торжественном признании св. мученика сыном своим, и о своем раскаянии в том, что дотоле не говорила она ъ обличение Отрепьева о страдальце, сыне своем. Вот подлинные слова, более относящиеся к нашему делу: «А яз на прииесенье его (Царевича) мощей, в церкве у Архангела Михаила, пред митрополиты и архиепископы, перед бояры и перед всеми людьми, царю и великому князю, Василыо Ивановичу, всея Русии, била челом, что я пред ним, государем, виновата, а боле всего виновата перед новым мучеником, перед сыном своим, Царевичем Димитрием, что святые его мощи в забвении учинила;… а деялось то от бедности, потому, как убили сына моего Царевича Димитрия, по его, Борисову, веленью, Годунова, а меня после того держали в великой нуже.... и ныне яз послала к вам брата своего, боярина Григорья Федоровича Нагого. А тому истинно верьте, что истинный государь мой сын Царевич Димитрий Иванович убит на Угличе в 99 (7099) году, а ныне мощи его на Москве....³⁹».

В Дневнике послов Польских князь Мстиславский и другие 1606, июня 6, указав на родного брата царицы, Нагого, сказали: «Спросите его сами и он вам скажет, что истинный Димитрий наш погребен был в Угличе⁴⁰» Это был Михайла Нагой⁴¹.

Таким образом, видно, что:

1. Царица, мать Димитрия, а) два раза торжественно объявляла сына своего убитым, сперва перед целою столицею, потом в храме, перед сонмом архиереев, синклитом бояр, самым царем и народом. б) Писала о сем в Сибирь и Елец. И после сего не хотят верить ее показаниям? Говорят, она называла и Самозванца сыном? He имеем нужды слышать о сем от кого-либо другого: она сама сказывает нам о сей слабости своей; сама, с сердечною тугою, исповедывает вслух Церкви и России, что не имела столько мужества, чтобы обличить Самозванца, мечем и огнем принуждавшего признать себя царем.

2. Но не одна она, а и родственники ее, Нагие, подтверждали, что Царевич убит злодеями.

3. Самый Григорий Нагой, утверждавший, по следственной бумаге, что Димитрий закололся, двукратно свидетельствовал о его насильственной смерти, быв в первый раз вместе с Андреем Нагим и с прочими в Угличе для свидетельствования мощей Димитрия мученика, а в другой по воле царицы, сестры своей, отправлявшись с письменным уверением о страдальческой кончине его.

Царь Василий Иванович Шуйский, как бы ъ обличение своей прежней несправедливости, оставил нам свое торжественное признание св. Димитрия убитым. В известительной грамоте, писанной в июне 1606 г., в Пермь, к князю Вяземскому⁴², царь Шуйский, объявляя о похищении Лжедимитрием царского престола, об его замыслах против веры и отечества, и об его смерти, продолжает, что он повелел всему духовенств и народу молиться о прощении цареубийства; ибо «за грех», – говорит он. – «всего православного христианства, великого государя, Царевича, Димитрия Ивановича, не стало после убийства Бориса Годунова… и злодеем его, убийцам, Бог милосердый, по своей святой воле, отмщение невинной крови подал, и за его дело смерть ему (Борису) злую дал; и для их злодейского умышления и дела послал на Российское Государство праведный свой гнев, для извещения правды, за терпение и страдание мученика своего, благоверного Царевича, Князя Димитрия». Так Шуйский не скрывает более злодеяния, не скрывает и главного виновника, не называет убийц венценосца невинно убитыми, а дает им собственное название их, название злодеев, понесших достойную казнь. Далее: царь, извещая о перенесении мощей, между прочим говорит: «и мы сами, видя таковое неизреченное милосердие Божие, радостными слезами Всесильному и в Троице славимому Богу и Его мученику, благоверному Царевичу, Князю Димитрию Ивановичу, благодарение воздали, и милости и прощения от него молили». Спрашиваем: у кого испрашивали прощения, и в чем? Что за чувство, неуместное при торжественном событии? Что за скорбь, что за раскаяние, когда надлежало только приветствовать себя и Россию с милостию Неба? Судите, не голос ли это совести, кающейся в тяжком преступлении?

В другой грамоте, писанной в Верхотурье к Степану Годунову (троюродному брату Бориса Федоровича), царь Шуйский, извещая о победе над казаками, говорит, что она «одержана милостию Божиею, и Пречистой Богородицы, и великих чудотворцев Московских, (и нового мученика Христова, благоверного Царевича, Князя Димитрия Ивановича Углицкого, молитвами»⁴³. В грамоте к Пермскому воеводе, князю Вяземскому, Шуйский, убеждая не верить новому Лжедимитрию, говорит: «блаженной памяти царя и великого князя, Ивана Васильевича и всея Руссии, был сын Царевич Димитрий Иванович, и тот убит по повелению Бориса Годунова на Угличе, и ныне св. его мощи на Москве лежат в церкви Архангела Михаила и точат многое исцеление». И далее, извещая об упомянутой победе, опять относит ее к молитвам новоявленного, по его словам, «страстотерпца Христова, благоверного Царевича, Князя Димитрия»⁴⁴. В таком же духе объявляет он в окружной грамоте о взятии города Тулы, и о поймании бунтовщика Илейки: «Нового страстотерпца, благоверного Царевича, Князя Димитрия Ивановича, помощию и заступлением.... Елагина Илейку к нам прислали»⁴⁵ .

В письменном объявлении, данном через послов наших сенаторам Польским, царь Василий Иванович торжественно объявляет о убиении Димитрия: «А о том», – говорит он, – «всем известно, не токмо в Московском Государстве, и в пограничных государствах, что Царевич Димитрий Иванович Углецкий убит на Угличе по Борисову велению Годунова». Вот уже не несколько лиц, а и пограничные государства Шуйский выставляет хорошо знающими о смерти св. Димитрия.

Итак, пять государственных грамот царя Василья Ивановича подтверждают единогласно: а) что главный следователь дела о смерти Димитриевой был уверен, и уверял других, в мученической кончине св. Царевича; б) не только он сам, не только его соотечественники, но и целые державы, из сих даже те, которые имели нужду доказывать противное, верили и говорили, что Царевич убит Борисом Годуновым в Угличе. He довольно ли сего?

Присовокупим одно общее и необходимое замечание о показаниях царицы и Шуйского. Известно, что главною целию и грамот, упомянутых теперь нами, и торжественных объявлений о смерти св. Димитрия, было уверить народ в обмане являвшихся Лжедимтриев. Если это так, то очевидно, что Шуйский без нужды объявляет пред целым царством об умерщвлении Царевича злодеями, и не только без нужды, но и со вредом для своей чести; ибо упоминает о своем как бы заговоре против невинного Димитрия, о своем постыдном неправосудии. Чего требовали от него обстоятельства? Нужно было объявить только, что Димитрий не жив: а объявляют, что Царевич умерщвлен. Как будто у Шуйского не стало ума догадаться, что он этим только усиливает слух о спасении жертвы Годуновой. Не лучше ли спросить Угличан, какие остались в живых, как умер Царевич, или представить на вид прежнюю следственную бумагу об его кончине, и дело решено бы было без обиды для чести не одного, а двух владетельных лиц? Тогда бы видно было, что обманщики дерзают нарушать освидетельствованную законным правосудием правду, и бесстыдно поносят единственного венценосца и мудрого правителя. Для Россиян, преданных скипетродержавию, сей упрек был бы сильнее всех доказательств на обман людей бесчестных. И сама царица совсем без причины остается непреклонною в своем прежнем показании. Прежде она, положим, опасалась строгого законного осуждения в нерадении о сыне своем; теперь она могла и не опасаться сего: строгого блюстителя правды, Бориса Федоровича, уже не было, а царь Шуйский и прочие охотно простили бы ей не слишком значительную вину ее, тем более, что она много пострадала за нее. Между тем, говоря всю (мнимую) правду о самозаклании Царевича, она оправдала бы двух венценосцев в глазах целой России и в глазах соседних держав, и достигла бы главной цели, –успокоила бы умы народа. Таким образом, это замечание дает новую силу показаниям царицы и Шуйского.

Присовокупим, наконец, показание председательствовавших на упомянутом, в следственной бумаге, суде лиц гражданских и духовных. Патриарх Иов, в прощальной грамоте, писанном на пороге могилы, с скорбию объявляет о заклании Димитрия; уважая Бориса за его мудрость и некоторые добрые дела, старец молчит об его имени и говорит только, что Димитрий умер от рук злодеев. Вот слова патриарха: «И великого государя нашего Царевича Димитрия на Угличе не стало 99 (7099–1591) году; прият заклание невинно от рук изменников своих"⁴⁶. Это признание опровергает самую сильную опору верящих показаниям о самозаклании. После сего мы должны сказать, что патриарх, равно как царь Федор Иванович, сперва судили о кончине Царевича так, как донесено было мнимозаконным порядком, и были обмануты. По добросердечию своему не подозревая Бориса в худых замыслах, царь и патриарх и ъ сем случае, если, может быть, и слышали о виновниках смерти, не хотели обижать подозрением усердного слугу царева (Годунов умел казаться таким), особенно в таком ужасном преступлении, каково цареубийство. Последствия открыли смерть Димитрия, и старец, на краю гроба, увидел свое заблуждение; увидели с ним и все прочие, и никто уже более не верил, как видно из летописей, клевете на праведника: все в один говорили, что Димитрий заклан, как агнец, a о доносе Шуйского изредка поверяли: «Князь же Василий, пришед с товарищи к Москве, и (не более как) сказа царю неправедно, что сам себя закла».

Итак, в заключение сего исследования, остается сказать: «князь Шуйский с товарищи сказа царю неправедно, что сам себя закла Димитрий», напротив Царевич умерщвлен и умер, как непорочный страдалец.