163. Слово по освящении храма явления Божией Матери Преподобному Сергию, устроенного над мощами Преподобного Михея в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре

Благодатию всесвятаго и всеосвящающаго Духа совершилось ныне священное обновление сего храма, созданного прежде нас в честь и память явления Пресвятыя Владычицы нашея Богородицы Преподобному и Богоносному Отцу нашему Сергию, чему очевидным свидетелем был и Преподобный Михей, во благоухании святыни здесь почивающий. Праведно было память сего благодатного события почтить освященным храмом, хотя впрочем и вся обитель сия есть памятник сего чудного посещения; потому что вся судьба ее в продолжении веков есть исполнение обетования небесной Посетительницы: «неотступна буду от места сего».

Но если памятнику свойственно возвращать мысль ко временам и предметам, которые ознаменованы памятником: то, прости мне, великая Лавра Сергиева, мысль моя с особенным желанием устремляется в древнюю пустыню Сергиеву. Чту и в красующихся ныне храмах твоих дела Святых, обиталища святыни, свидетелей праотеческого и современнического благочестия; люблю чин твоих Богослужений, и ныне с непосредственным благословением Преподобного Сергия совершаемых; с уважением взираю на твои столпостены, непоколебавшияся и тогда, когда поколебалась-было Россия; знаю, что и Лавра Сергиева и пустыня Сергиева есть одна и таже, и тем же богата сокровищем, то есть, Божиею благодатию, которая обитала в Преподобном Сергии, в его пустыне, и еще обитает в нем и в Его мощах, в Его Лавре: но при всем том желал бы я узреть пустыню, которая обрела и стяжала сокровище, наследованное потом Лаврою. Кто покажет мне малый деревянный храм, на котором в первый раз наречено здесь имя Пресвятыя Троицы? Вошел бы я в него на всенощное бдение, когда в нем с треском и дымом горящая лучина светит чтению и пению, но сердца молящихся горят тише и яснее свещи, и пламень их досягает до неба, и Ангелы их восходят и нисходят в пламени их жертвы духовной. Отворите мне дверь тесной келлии, чтобы я мог вздохнуть ее воздухом, который трепетал от гласа молитв и воздыханий Преподобного Сергия, который орошен дождем слез его, в котором впечатлено столько глаголов духовных, пророчественных, чудодейственных. Дайте мне облобызать праг ее сеней, который истерт ногами Святых, и чрез который однажды переступили стопы Царицы Небесныя. Укажите мне еще другия сени другой келлии, которыя в один день своими руками построил Преподобный Сергий, и в награду за труд дня, и за глад нескольких дней, получил укрух согнивающаго хлеба. Посмотрел бы я, как, позже других насажденный в сей пустыне, Преподобный Никон спешно растет и созревает до готовности быть преемником Преподобного Сергия. Послушал бы молчания Исаакиева, которое без сомнения поучительнее моего слова. Взглянул бы на благоразумного Архимандрита Симона, который довольно рано понял, что полезнее быть послушником у Преподобного Сергия, нежели начальником в другом месте. Ведь это все здесь: только закрыто временем, или заключено в сих величественных зданиях, как высокой цены сокровище в великолепном ковчеге. Откройте мне ковчег; покажите сокровище; оно непохитимо и неистощимо; из него, без ущерба его, можно заимствовать благопотребное, например, безмолвие молитвы, простоту жизни, смирение мудрования.

Или это вам кажется только мечтанием воображения? – О, если бы мы достойны были, более очищенным оком ума созерцать сие в более существенных явлениях света духовного, а не в представлениях только собственного воображения! – Но, мне кажется, лучше хотя мечтать таким образом, нежели любомудрствовать противным сему образом.

Братия сей обители! вы пришли сюда, когда пустыня уже облечена некоторым образом в подобие града обительнаго: но не града же искать пришли вы сюда; следственно пришли вы искать пустыни. Если она несколько закрыта: тем внимательнее надлежит ее искать. Если шум житейской молвы не вдалеке слышен: тем нужнее заграждать от него слух. Если образы суетного мира движутся пред лицем пустыни: тем ревностнее должно нам преднаписывать себе пред очами образ чистаго пустынножительства, и постоянно на него взирать, и с ним сообразовать житие наше.

И для сего хочу я показать вам теперь, не человеческим художеством, но словом Божественным начертанный образ духовного любителя пустыни. Смотрите, как он сам себя изображает: «И рех: кто даст ми криле, яко голубине; и полещу, и почию. Се удалихся бегая, и водворихся в пустыни. Чаях Бога спасающаго мя от малодушия и от бури» (Пс.54:7–9).

Правда, тот, кто говорил сие в псалме, был только временный пришелец пустыни по нужде, а не постоянный житель ее по обету: но сие не препятствует нам усматривать в словах его черты добраго пустынножителя; и даже тем более примечательна любовь его к пустыне, и правильное изображение пустынножительства. Дух Божий, который носился над Давидом от дня помазания его Самуилом, вел его чрез разныя состояния внешния так, и для того, чтобы в них показать нам поучительные образы духовных состояний.

И так первая черта духовного пустынножителя есть желание пустыни, или усердие к благочестивому, отшельническому и уединенному жительству. «Кто даст ми криле, яко голубине; и полещу, и почию!»

Желание есть семя или зародыш всякого свободного дела, когда ему должно начаться, и душа его, когда оно продолжается. Как от души зависит жизнь, сила, достоинство тела: так жизнь, сила, достоинство всякого дела зависит от желания. Если желание нечисто: дело недостойно. Если желание слабо: и дело не сильно достигнуть своего совершенства. Если духовного желания нет: дело есть мертвое. Дела, которыя мы делаем без искреннего желания, не утешают нас самих, и не приносят удовольствия другим. Если так судят и чувствуют люди, которые дела только видят, а о желаниях только догадываются: что сказать о суде Бога всевидящаго, испытующаго сердца и утробы? – «Даст ти Господь по сердцу твоему», а не по наружному твоему делу (Пс.19:5).

Посему, кто желает пустынножительствовать, или монашествовать с утешением и пользою для себя, и со благоугождением Богу: тот должен как начать сие дело с искренним, духовным и Божественным желанием, так и продолжать с неослабным усердием. Надобно, чтобы еще в мире сказал он себе: «кто даст ми криле, яко голубине; и полещу, и почию»? И когда чистое и горящее желание действительно, как на крилах голубиных, принесло его в пустыню, или в обитель отшельничествующих: он должен часто вновь возбуждать себя, расширять и приводить в движение сии крила, чтобы оне имели довольно легкости и крепости нести его далее – из пустыни на небо.

Другая черта добраго пустынножителя или отшельника есть решительное и совершенное удаление от мирa. «Се удалихся бегая».

Если бы не было нужды удаляться от мира: то не для чего было бы и водворяться в пустыне, избирать отшельническое одиночество преимущественно пред обыкновенным образом жизни семейственным и гражданским. Не Бог ли, сотворивший пустыню, созидает и хранит грады, и самую пустыню не для того ли сотворил Он, чтобы населить ее? Не живут ли и в городах Его рабы и чада, которых пустыня едва ли достойна иметь, подобно как напротив того другие, которых «недостоин весь мир, в пустынях скитаются, и в горах, и в вертепах, и в пропастях земных» (Евр.11:38)? Не обитал ли сам Господь во граде, так же как и в пустыне, и не дал ли граду Иерусалиму Своего храма, подобно как пустыне дал Свою скинию? He на всяком ли месте можно поставлять Ему обитель в душе, и покланяться Ему духом и истиною? – «На всяком месте владычества Его: благослови душе моя Господа» (Пс.102:22).

Но что делать, если сие благословенное приглашение, всюду и всегда благословлять Господа, не успешно повторяю я к душе моей от того, что мир в то же время, не переставая, оглашает и оглушает ее своими разнообразными гласами требований, прещений, прельщений, смущения, развлечения, нужд, забот, страстей, похотей, и она не находит довольно силы противоборствовать сему, или утомленная противоборством, жаждет приближиться к Богу без препятствий со стороны тварей, служить Ему без развлечения? – В сем случае не остается иного, как расторгнуть всякия узы, привязывающия нас к миру, бежать из него, как Израильтяне из Египта, как Лот из Содома, и учредить для себя в пустыне новое жительство добровольного изгнанничества, в котором бы все внушало нам, что «не имамы зде пребывающаго града, но грядущаго взыскуем» (Евр.13:4).

Таким образом истинное отшельничество и пустынножительство есть также истинное и совершенное отречение и удаление от мирa, по заповеди Апостола: «не любите мира, ни яже в мире» (1Ин.2:15).

Кто приходит в пустынножительство или отшельническое братство, как переселенец, желающий перенести сюда выгоды и удобство прежнего жительства, или заменить их другими, а не как беглец, бросивший все, чтобы только избавиться от того, что было причиною бегства: тот не вполне отшельник, не в совершенстве пустынножитель.

Кто в пустынножительстве ропщет на скудость в чем либо, и, пользуясь необходимым, требует излишнего, под благовидным именем утешения: тот еще не удалился от роскоши мира. Он подобен Израильтанам, которые в пустыне воздыхали о мясных котлах Египетских; и должен вспомнить, что были некоторые, которые спасшись из погибающаго Египта, погибли в спасительной пустыне, в гробах похотения.

Кто в братстве отшельническом более желает поступать по своей воле, или даже повелевать, нежели покоряться: тот еще не удалился от гордости и честолюбия мирa. Заботливо надлежит ему осмотреться, чтобы не приближиться к сонму Корея, котораго конец показал, что чистая пустынная земля не хочет носить на себе властолюбивых и мятежных.

Кто в братстве отшельническом более радеет себе, нежели братству и обители, усвояет, что не благословлено, или более, нежели что благословлено; после обета нищеты думает богатиться для себя, а не для Бога, не для братства, не для нищих: тот не удалился от корыстолюбия мирa. В какой образ образует он себя? Не в образ ли пророческого ученика Гиезия, который, восхотев тайно и неблагословенно усвоить сребро Неемана, явно усвоил себе его проказу?

Кто, вышед из мира в отшельническое жительство, пристрастным оком озирается на оный под предлогом невинной любви к присным, друзьям, знаемым: тому не безполезно взглянуть на жену Лотову, которая озрелась на оставленный ею Содом, и, как говорит Премудрый, «стоит столп слан, неверныя души память» (Прем.10:7).

Третия черта благонадежного пустынножителя есть упование на Бога. «Чаях Бога спасающаго мя от малодушия и от бури».

Образ духовного пустынничества был бы довольно страшен, если бы столь суровая черта его, какою представляется совершенное отречение от мирa, не умягчалась и не покрывалась приятною и светлою чертою совершенного упования на Бога.

Не случается ли даже, что удалившиеся от мира с намерением избежать трудностей и опасностей для души, сверх ожидания встречают для нея новыя трудности, и самыя опасности в отшельническом и пустынном уединении или общежительстве? И не должно сему дивиться. Израильтяне в пустыне сколько перенесли трудностей, сколько видели опасностей! Едва ли не более, нежели в самом Египте. Сам Начальник нашего спасения, и совершеннейший для нас образ оного, где испытал сильнейшую брань против врага душ, как не в пустыне? Где более перенес духовных страданий, как не в уединении вертограда Гефсиманского?

Но если так: то для чего же, скажут, и удаляться от мира в пустыню, от трудностей к трудностям, от опасностей к опасностям? Ответствую: для того же, для чего Израильтяне вышли из Египта в пустыню: ибо в пустыне испытали они трудности и опасности, но очистились, научились и спаслись, вместо того, что в Египте погибли бы в мерзостях язычества; и если бы они не вышли в пустыню, то не пришли бы в землю, текущую медом и млеком. Для того же, говорю, для чего и Спаситель Духом Святым возведен был в пустыню, и для чего удалялся Он в уединение Гефсиманское: ибо в пустыне победил Он, непобежденного дотоле, врага душ наших, а в Гефсимании принес Он за преслушание человеков духовную жертву послушания воле Бога Отца Своего, и крепкую о нашем спасении молитву, в которой и «услышан от благоговеинства» (Евр.5:7). Так и для нас, если и трудна и не безопасна пустыня: то все же полезно и спасительно бежать в нее от мира погибельного.

А дабы и трудности преодолеть, и опасности пройти невредимо, для сего не более требуется, как только не быть нетерпеливу, не унывать, не отчаяваться, но, каково бы ни было наше положение, непрестанно «чаять Бога спасающаго нас от малодушия и от бури». Если произвольным нашим непостоянством, или нетерпеливостию не прервем сего чаяния: «упование не посрамит» (Рим.5:5), и помощь свыше приидет непременно тогда, и в такой мере, как сие нужно для искренно желающих спасения, как прилично славе Спасителя.

Братия святыя обители сия! если пустыня Сергиева, некогда безлюдная, дикая, безплодная, безводная, скудная, беззащитная, безпомощная, населилась, возрасла, процвела, благословилась от тука земли и от росы небесныя и пренебесныя, открыла в себе источники вод и благодати, возмогла защищать иногда грады и помогать народу: что все сие значит? Не то ли, что пoелику ее основатель, и его сподвижники, «чаяли Бога спасающаго»: то чаяние их оправдалось, и еще оправдывается, даже свыше чаяния? Какое подкрепление и для нашего упования на Бога спасающаго?

Внимайте себе и званию вашему, и ходите достойно столь благаго призрения Отца Heбеcнaгo. Воскриляйте себя благочестивым желанием, дабы лететь во внутреннюю пустыню, – то есть, в духовную область «Царствия Божия», которое «внутрь вас есть» (Лк.17:21). Отвращайте очи сердец ваших, еже не видети суеты мира, вами оставленного. Возбуждайте себя к неослабным подвигам для спасения душ ваших, упованием на Бога спасающаго.

Мне же, который недолго беседую с пустынею и о пустыне, и потом долго пребываю в молве и попечениях града и дел человеческих, – «кто даст ми криле, яко голубине; и полещу, и почию!» Могу ли сказать себе, – или когда наконец возмогу сказать: «се удалихся бегая», «и водворихся в пустыни!» Когда облегчуся от бремен чужих, чтобы обратить все попечение к облегчению собственного, «да не како, иным проповедуя, сам неключим буду» (1Кор.9:27)? О, дающий, иному криле, яко голубине, дабы лететь и безвозвратно почить в пустыне, а иному глас «кокоши», чтобы созывать Твоих «птенцов» под Твои криле (Мф.23:37): собирай сам, и храни всех нас под крилами Твоея благости, и, стогнами ли селений, тропинками ли пустыни, приведи наконец всех в тот вечно безопасный град, из котораго не нужно будет убегать ни в какую пустыню. Аминь.