Цена святости

Содержание

Когда перед нами вырастает образ святого человека, то из-за присущей ему неотмирности, и невероятности происходящих в его жизни событий этот образ удаляется от нас, восходя как бы на постамент памятника – нереального и недоступного, а самое главное – никогда, кажется, недостижимого. Но этот человек подобострастен нам, только жизнь свою передавший целиком Богу, сораспявшийся с Ним. И нам необходимо чувство связи, близости к таким людям и ощущение возможности следовать за ними. Откровения живых соучастников и свидетелей жизни святых дают нам эту ниточку, возможность схватиться за эту цепь святоотечества, и, видя перед собой живого человека подобного нам, прикоснуться к его неотмирной стороне, как бы проступающей сквозь рассказ о событиях земной жизни. Вот и пред нами живое свидетельство о святости в наши апостасийные дни, написанное очень красиво и живо, передающее то вдохновение, которое способно и нас возжечь пламенем любви к Богу, так не упустим же свой шанс. (Журнал Русский Паломник)

Еще при жизни Святого Владыки Иоанна праведный Епископ Савва Эдмонтонский собирал сведения о великом подвижнике столь удивительном для нашего времени, отошедшего от древнего подлинного христианства до неузнаваемости. Владыка Иоанн поэтому, Св. Иоанн, стремившийся подражать древним подвижникам, казался странным. Но странным и чуждым стала наша почти новоязыческая действительность модного мира, а не Владыка Иоанн. Эту параллель стремился запечатлеть Епископ Савва, но увы, не успел. Его доконала церковная междоусобная вражда завистников, считавших Св. Иоанна отсталым, не подходящим для нашего времени. Стояние Еп. Саввы стоило ему, по нашему наблюдению, даже жизни. Сердце его не выдержало, и он скончался, передав свой архив Братству Прп. Германа, которое со временем опубликовало его в виде двух томов «Летописи Почитания Блаженного Иоанна». В последствие уже в освободившейся от коммунизма России издало все вместе в одном томе в 900 с лишним страниц – «Блаженный Святитель Иоанн Чудотворец», претерпевшее уже несколько изданий как в России, так и в разных странах, на разных языках. Конечно все во славу Божию и добрую память святого человека. Но, к сожалению, не все выходящее в свет о нем равноценно. Есть и то, что, хотя и не умышленно, искажает его подлинный облик из-за «ревности не по разуму». Словом печатается не точность, так называемый «благочестивый вымысел». Если со всем этим согласиться, то искажается подлинник, и будут правы те, кто обвиняют верующих, тогда как главный девиз святого агиографа Димитрия Ростовского таков: «Да не буду лгать на святого».

Во избежание этого мне хотелось бы описать мой личный непосредственный контакт со святым, имевший место в последние годы его жизни в Сан-Франциско. Нельзя сказать, что мы с отцом Серафимом были его ученики или даже, что Св. Иоанн был наш духовник. Но он для нас был не только главный авторитет, наивысший образ архипастыря, недоступный идеал святителя вселенского значения, как бы явившийся из святой древности православия, но и наглядно гонимый маленькими, близорукими, зазнавшимися людьми, не видевшими, что перед ними стоял живой представитель ушедшей Святой Руси. При том не молчащий как призрак, или как лишь двумерная икона, на фоне пестрой картины исторической византийской эпопеи, а живой, движимый пастырской энергией деятель, претворяющий в жизнь то, о чем мы привыкли только читать в книгах, но не ожидали, что этот непрестанный делатель молитвы может говорить властно, на разных языках, быть в разных странах, как у себя дома, и как родной требовать, вразумлять, утешать, смеяться, плакать и сострадательно любить. Живой, вдохновляющий церковной стариной и всегда и всем доступный, таков он был. Я перед ним робел и наполнялся страхом благоговения. О. Серафим восхищался и радовался, что такой чудо-человек оказался на его родной американской земле, и что он задает тон молодым его современникам как понимать православие, и жить им, будучи объединенным и со святым прошлым святоотеческой мудростью, и с вечностью.

Внешне он не был похож на других, но при общении вмиг становился доступнее, понятнее, своим. И это радовало нас, т.к. мы ощущали поддерживающее понимание, единодушие, хотя и понимали, что мы только вылупившиеся птенцы и еле стоим на ногах, и что он нас духом подталкивает в его изумительно интересный мир святых, богослужений и оживающей истории преемственной Св. Церкви.

Предлагая вниманию читателей сей скромный томик, как ничтожную каплю сведений о святом человеке нашего времени, мы просим читателей св. молитв за подрастающие молодые поколения православных носителей нашего святого достояния, нашего наследия – «страждущего Православия», по выражению Святителя Григория Богослова, на которого наш Св. Владыка был, по замечанию историка Н.Д. Тальберга, похож. Но с той разницей, что у Владыки Иоанна не было и минутки того покоя внешнего, как у Святителя Григория, когда он мог уединиться и гулять на лоне прекрасной природы, и, погрузясь в тишину, отдаленную от шума мирского, вести «беседу с собственным сердцем».

Но такую беседу Богомыслия вел наш Богослов по ночам, уединясь в тиши своей убогой кельи. Там молясь за свою паству и своих сирот, он размышлял о Боге и Его путях, особенно в связи с русским народом. Как оградить его от вязких путей соблазнов мирских. Эта сторона его трудов хорошо выражена в его писаниях, которые еще по-настоящему не собраны и не исследованы, что представим молодому ученому миру будущей Руси.

А пока припомним прошлое… Да простит нас читатель за неуклюжесть изложения давно минувших дней моей юности и покроет своей благостной снисходительностью, помня, что все события, описываемые на этих страницах, переживались как бы на одном дыхании. С момента появления маленького пришельца с другого конца света, и на глазах выросшего в великого представителя древней византийской Руси, полного силы и славы, мощи и восторженного благоговения, поставившего застенчивого неуверенного в себе автора на смелый путь, принесший обильный плод на ниве Христовой среди инославной и безбожной Америки.

До моего поступления в семинарию «Иоанн Максимович» был мне известен лишь как «Иоанн Шанхайский». Я не входил в круг тех, кто был знаком с ним, и тогда еще даже не был в курсе того, что он больше не живет в Шанхае. В нашу семью в то время пришло горе, связанное с болезнью; я знал, что этот самый Иоанн из Шанхая помогает и исцеляет, но не представлял себе, как найти или хотя бы связаться с ним. Я тогда не знал даже ни что такое епископ, ни что он таковым является. Получив, наконец, его адрес, я писал ему, прося, чтобы он помолился за нас, но не получил ответа ни на одно из двух писем. Только когда я уже учился в семинарии, мне посчастливилось встретиться с ним лично. Это событие произошло благодаря содействию моего истинного благодетеля, отца Владимира, при следующих обстоятельствах.

Случилось это в ноябре 1959 года. Мы – семинаристы, готовились к именинам и дню рождения о. Иоанна Кронштадтского. Канонизация этого праведника была отложена, хотя все приготовления к ней были готовы еще в 1952 г., и все находились в ожидании того, что в любой момент – к всеобщей радости – свершится его торжественное прославление.

Я в то время имел обыкновение каждое утро заходить к отцу Владимиру за благословением на предстоящий день. Было прохладное утро, и прямо перед завтраком я побежал к нему в канцелярию. Я энергично постучал в дверь, и ее тут же быстро открыл отец Владимир, прижав палец к губам, и сообщил, что прошлой ночью из Европы прибыл Архиепископ Иоанн Шанхайский. Закрыл дверь за моей спиной, глубоко вздохнул и рассказал мне то, что повергло меня в состояние благоговения.

Прошлой ночью – уже было совсем поздно – из окна своей кельи, находящейся на четвертом этаже прямо напротив церкви, отец Владимир увидел, как подъехал автомобиль, из которого появился знакомый, невысокий, чуть сгорбленный силуэт Архиепископа Иоанна, державшего на груди икону Курско-Коренной Богоматери. Сначала он в сопровождении нескольких наших отцов зашел в церковь. Улица была покрыта тонким слоем снега, но отец Владимир отчетливо видел, что Архиепископ Иоанн был обут лишь в сандалии; а при сильных порывах ветра (в северных областях штата Нью-Йорк погода в ноябре стоит холодная) видны были его обнаженные ноги. Он со дня своего монашеского пострига не одевал брюк и носок, несмотря на холодную погоду.

Так как было поздно, отец Владимир предположил, что все уже спят и приветствовать дорогого гостя будут уже утром. С чувством благодарности, обращенной к Богу, он повернулся к иконе в углу своей кельи и продолжил молиться. Он не мог заснуть от волнения, когда вдруг в безмолвии ночи услышал чьи-то неторопливые шаги на нижнем этаже, останавливающиеся через каждые пять шагов, а затем продолжавшиеся. Он слышал, как движение переходило на лестницу, благо, что ее цементные ступени отзывались эхом довольно громко.

И вот шаги донеслись уже с четвертого этажа и начали приближаться к его двери. Он знал, что это были шаги Архиепископа Иоанна, который останавливался напротив каждой монашеской кельи, чтобы помолиться и благословить, осенить святой иконой ее обитателя. Все давно уже спали. Но сердце отца Владимира забилось, когда тяжелые шаги святого иерарха медленно приблизились к его кельи и остановились перед дверью. Отец Владимир, затаив дыхание, стоял рядом у закрытой двери и явно чувствовал заботу и любовь иерарха к каждому отдельному члену монастыря и семинарии. В тот момент, когда шаги замерли в каком-то футе от его двери, отец Владимир помолился за всех тех, кто нуждался в молитве. Затем шаги возобновились, замирая около каждой монашеской кельи и постепенно удаляясь, пока, наконец, не спустились на нижние этажи и затихли.

Прильнув к окну, отец Владимир мог видеть, как святой Владыка обходит все постройки монастыря, в которых живет монашеская братия; коровник, дальний сарай, здание семинарии, расположенное через дорогу, иконописную, библиотеку и другие… А потом, к своему удивлению, он вновь услышал шаги на лестнице; и снова Архиепископ Иоанн медленно обходил длинные коридоры главного корпуса, и так продолжалось всю ночь. Утром Архиепископ присутствовал за Литургией и благословлял каждого, кто подходил за его благословением.

Едва закончив свой рассказ о том, что он пережил прошлой ночью, отец Владимир сказал, что слышит знакомые шаги и это уже мой шанс. Если Владыка Иоанн посетит нашу канцелярию и сейчас, то мне следует попросить его молиться за мою больную сестру. Он сказал мне, что при встрече с Архиепископом я должен сделать земной поклон ему, попросить его благословения, отдать ему листок бумажки с именем больной и передать небольшое денежное пожертвование для его сиротского приюта. Когда я ответил, что у меня нет денег, отец Владимир извлек пару долларов из своего стола. Внезапно дверь за моей спиной распахнулась, и отец Владимир радостно воскликнул: «Святый Владыко, благословите нас!».

Я обернулся. Передо мной стоял сгорбившейся монах невероятно маленького роста с растрепанными седыми волосами, в черном набок одетом клобуке и с довольно суровым выражением лица. Собственно говоря, весь его вид был настолько суров, даже лют, что когда он стоял прямо передо мной, все еще источая холодный зимний воздух, меня охватила дрожь. Я знал, что передо мной стоит святой, пришедший из другого мира, живой мученик из страдальческой России. И хотя мне было известно очень немного о его жизни, о чудесах и аскетических его подвигах, я чувствовал, что что-то экстраординарное было сосредоточено в этом хрупком, согбенном, но энергичном таинственном старце.

Помня наставления отца Владимира о том, каким образом мне надлежит обращаться к святому иерарху, я пал на колени перед ним, прося благословение, и, преодолевая страх и смятение, попросил помолиться за мою сестру. С ним рядом никого не было, и от этого мой трепет был не так силен, когда в его первых словах отозвалось раздраженное недовольство тем, что я пал ниц перед ним, то есть как пред смертным человеком. Не глядя на меня, он три раза повторил, что я должен встать и написать имя моей сестры на листке бумаги, и отказался от тех двух долларов, что я совал ему в руки. Что было затем, я не помню, ибо я был очень напуган и даже начал заикаться. Видя мое смятение и ощутив пот на моих ладонях, он посмотрел на меня и улыбнулся, чтобы уверить меня в том, что все в порядке.

Я понял, что совет отца Владимира сделать земной поклон пришелся ему не по вкусу. Меня переполняло счастье от трижды услышанного из его уст имени моей сестры. Он вытащил из своего кармана несколько записок с молитвенными прошениями и присовокупил к ним записку, которую отец Владимир успел быстро набросать и вложить в мою руку. После этого он задал несколько вопросов мне и поинтересовался, присоединюсь ли я к остальным семинаристам на завтрашней службе в церкви в городе Ютике, посвященной Святому Иоанну Кронштадтскому. Перебросившись парой слов с отцом Владимиром, который вручил ему наши новые издания – и после небольшого спора, вызванного попыткой заплатить за них, и заверения отца Владимира, что это безвозмездный дар – Архиепископ с шарканьем скрылся за дверью.

С ощущением радостного ликования в душе от мысли о том, что говорил со святым, я повернулся к отцу Владимиру и попросил его рассказать мне что-нибудь еще об Архиепископе Иоанне. Но я не слышал ничего из того, что мой дорогой благодетель, отец Владимир, рассказывал тогда, ведь я был под сильным впечатлением от встречи с человеком не из этого мира.

О. Иосиф, наш регент, взял меня с другими певцами и мы прибыли в Ютику достаточно рано и пропели всю Литургию прекрасно, без каких-либо погрешностей. Мое внимание, тем временем, было приковано к странного вида фигуре Владыки Иоанна, который выглядел даже еще более маленьким, чем когда я увидел его в канцелярии. Когда его облачали, я увидел, что он чрезвычайно худ и костляв, а то, что выглядело как большой живот, в действительности оказалось сумкой, набитой мощами святых, которую он всегда носил на себе. В ней находилась икона, завернутая в пурпурного цвета бархат, с мощами его дальнего родственника Святого Иоанна Максимовича Тобольского (1785).

Его подрясник был ярко голубого цвета, сделанный из тонкой, дешевой китайской «ткани для бедняков». Наружное его облачение, саккос, также выглядел своеобразно. Хотя это и было епископское облачение, сделано оно было из белой парусины, на которой были вышиты маленькие крестики пурпурного и оранжевого цветов руками детей из его шанхайского приюта. Его митра, вместо того чтобы быть блестящим, шарообразным, пышным украшением, демонстрирующим епископальное величие и роскошь (хотя по сути должна быть образом тернового венца), представляла собой помятый, слегка болтающийся колпачок, который скорее походил на большую скуфью странной формы, со всех четырех сторон на ней были нашиты маленькие дешевые бумажные иконки. Все его облачение было больше его собственного роста, и казалось, будто он подвешен на нем. Волосы его были растрепаны, выражение лица – весьма сердитое, нижняя губа свисала, а маленькие черные глаза часто закрывались. Но хуже всего была его речь. Воистину, я не мог разобрать даже и одной фразы из его проповеди. Но на молебне, когда он кропил св. водой, весь его образ преобразился – глаза загорались каким-то внутренним светом, и, казалось мне, что его душа ликовала с детьми, которых он обильно поливал только что освященной агиасмой.

Мы вернулись в семинарию в состоянии глубокого удовлетворения, словно получив своего рода новый толчок в своей жизни. Архиепископ Иоанн уехал обратно во Францию. Я полагал, что, по всей вероятности, больше никогда его не увижу. Но сразу после окончания семинарии я был как бы таинственным образом призван послужить Церкви, когда Святой Иоанн специально вызвал меня в Калифорнию…

Два года спустя, летом 1961 года, на следующий день после окончания семинарии, я пустился в паломничество на Аляску на остров Преподобного Германа к святым его мощам, предварительно получив благословение от Митрополита Анастасия, который сказал мне: «Благослови вас Бог. Поезжайте с Богом и поклонитесь от нас перед праведным апостолом Германом, ибо наш престарелый возраст уже не позволяет нам куда-либо отправиться в столь неблизкий путь. Помолитесь за нас и передайте нашему Архимандриту Герасиму». Это достопамятное паломничество открыло мне более ясную картину подлинной духовности и на всю остальную жизнь наставило меня на путь, освященный Старцем Германом. Прежде чем отправиться в свое странствие, я получил от отца Владимира благословение в путь иконой Святых Сергия и Германа Валаамских, данной ему в качестве благословения от его старца отца Филимона с Валаама. Он даже благословил меня своими четками. И икона, и четки были возложены на гробницу мощей Старца Германа.

По пути я остановился в Сиэтле, в доме приходского священника о. Андрея Наконечного при Никольском соборе в комнате для гостей на втором этаже (вторая дверь слева). Я поехал в Канаду, чтобы посетить скиты Архиепископа Иоасафа (1955). Странствуя по канадской прерии и посещая скиты, я горевал по поводу потери четок и не мог утешиться, так как благословения Валаама и Старца Германа были на них. Оставив надежду отыскать их, я вернулся через Сиэтл в Сан-Франциско, где должен был показать деопозитивы о моей поездке на Аляску Архиепископу Тихону, о. Нектарию, а затем – Игуменьи Ариадне с сестрами. Матушка игуменья поместила объявление о моей лекции в газете. Я должен был устроить показ в ее женском монастыре, так как она намеревалась собрать всех учащихся приходской школы и всю местную молодежь.

За день до этого события я начал нервничать. Вдруг Матушка «выразила надежду» на то, что я не откажусь «разделить» свою лекцию с Архиепископом Иоанном, только что прибывшим из Франции. Она также сообщила мне, что по случаю моей лекции будет организован специальный прием. Я был одновременно польщен и боялся, что мне предстоит выступать в присутствии такого важного человека, как Архиепископ Иоанн. Но она заверила меня, что Владыка очень добр, чуток и в нем бьется сердце ребенка, и поэтому, если я сделаю выступление по-детски непосредственным, я буду иметь успех.

Я прибыл чуть раньше назначенного времени и едва переступил порог монастыря, как мне позвонили из Сиэтла – это был мой друг Георгий Кальфов. Он был прислужником у Архиепископа Иоанна в Шанхае; когда ему было четырнадцать лет, Архиепископ Иоанн исцелил его. Он уже много рассказывал мне об Архиепископе Иоанне, который был, по его словам, постоянно гоним – что мне всегда было трудно осмыслить, пока сам не испытал то же на себе.

Поднимаясь по ступенькам в церковь, я услышал, как Матушка Игуменья окликнула меня, поторапливая к междугороднему телефону, который находился в ее келье под церковным балконом. Когда я вошел в комнату, я увидел Архиепископа Иоанна, сидящего за телефоном и подзывающего меня подойти поближе. Он передал мне телефонную трубку прежде, чем я успел получить его благословение. В это время как Архиепископ держал трубку, первым, что сказал мне Георгий, было: «Где твои четки?» Я признался, что потерял их, и что эта потеря невосполнима. В этот момент Архиепископ Иоанн, все еще держа телефонную трубку в своей руке рядом с моим ухом, вытащил из своего кармана мои четки. Георгий объяснил, что Архиепископ останавливался в моей комнате в Сиэтле и нашел четки там, а теперь возвращает их мне. Увидев свои четки в руках Владыки Иоанна, я инстинктивно потянулся к ним, но он, позволив мне ухватиться за них, потянул находку на себя, будто не желая расставаться с ними, и притянув таким образом к себе и меня. И при этом он произнес следующее: «Вы приедете в Сан-Франциско, чтобы мы могли работать вместе?». Я кивнул и потянул на себя четки, но он, глядя мне прямо в глаза и улыбаясь, вновь притянул их к себе. Георгий, услышав, что происходит, серьезным тоном сказал мне в трубку, что этим жестом Владыка Иоанн зовет меня к себе. Я тут же понял, что это Божье Провидение притягивает меня, недостойного этой чести, придти и быть там, где Архиепископ Иоанн! Игуменья Ариадна, наблюдая за всем этим, подтвердила, что на то есть воля Божия, что мои четки вернулись ко мне через Архиепископа Иоанна. И она не ошиблась, ведь всю мою последующую жизнь его благословение меня сопровождало.

Моя лекция удалась. После того как я закончил, Владыка Иоанн завершил ее своим словом и уехал. Монахини – духовные дочери Владыки Иоанна по Шанхаю, – поведали мне множество историй о нем, а я слушал их и лакомился сладкими пирогами.

Перед уходом Архиепископ настоял на том, чтобы я выступил перед его бывшими сиротами в Приюте Святого Тихона на улице Балбоа и связался с начальницей этого приюта Марией Александровной Шахматовой по поводу даты моего выступления. Не откладывая дело в долгий ящик, я отправился туда уже на следующий же день, и тот мой первый визит и знакомство с этой праведницей оставили во мне неизгладимое впечатление на всю жизнь. Она стала матерью для сотен подростков. Она умела найти нужный психологический подход к каждому – своего рода теплую связь с юными душами. Она сразу мне понравилась своим хорошим чувством юмора и глубокой проницательностью в отношении юношеского внутреннего мира.

Во время путешествия одной из моих задач был поиск новых кандидатов для нашей семинарии. Во время всех остановок я, не колеблясь, сводил все разговоры в этом направлении. Но именно Мария Александровна первая затронула эту тему; она говорила, а я слушал и отвечал на ее вопросы. Она была натурой динамичной. Она сетовала на то, что ее дети утрачивали Бога в бездушной мирской обстановке Америки. Я хотел узнать от нее побольше об Архиепископе Иоанне, который представлялся мне в моем воображении моим героем.

Но прежде чем углубляться в рассказы об Архиепископе, она взяла с меня слово, что я сделаю все возможное для того, чтобы убедить одного из ее воспитанников поступить в семинарию. Она хотела, чтобы я встретился с ним на следующий же день, что я и сделал.

Истории, рассказанные мне Марией Александровной, открыли мне праведность высшего порядка, которую олицетворял Архиепископ Иоанн. Фактически, именно ее ведение явилось для меня отправной точкой понимания жизни Архиепископа Иоанна. Она была свидетельницей его аскетических деяний в Шанхае, почти с самого первого момента его пребывания там с 1934 года. Она стояла почти у самых истоков сиротского приюта Архиепископа Иоанна в Шанхае. Ее собственная дочь жила в этом же приюте. Она видела, как Архиепископ доводил себя до изнурения, основывая этот приют, который он посвятил своему любимому святому – Святителю Тихону Задонскому; от него он и почерпнул первое вдохновение к его созданию. Условия жизни были тяжелые, и нужды детей, чьи родители спасались от коммунистов, удовлетворить было невозможно. Молодой Епископ почти сразу собрал несколько женщин и попросил их основать попечительский комитет, арендовать дом и открыл приют для сирот и для детей, чьи родители нуждались в помощи.

Каким поразительным образом Святой Иоанн сумел собрать и накормить этих детей! Прежде эти дети недоедали, испытывали всякие недостатки, были напуганы, пока не появлялся Владыка Иоанн и часто лично забирал их в свой приют и школу. Каждый из этих детей имел за плечами свой трагический опыт страданий, и он утешал!

Мария Александровна поведала мне некоторые из этих историй. Например, о мальчике по имени Павел, который был свидетелем того, как коммунисты его отца и мать прямо на его глазах убили и разрубили на куски. Из-за этой душевной травмы мальчик потерял дар речи и не мог даже произнести собственного имени. Он был похож на пойманное животное, страшившееся любого человека, доверял только своим кулакам и шипел. Его доставили в приют, который был уже переполнен, и места для еще одного ребенка не было. Из-за того, что мальчик был так напуган, решили, что он ненормальный, и отказались принять его, чтобы он не пугал других детей. Когда Архиепископ Иоанн узнал об этом, он потребовал, чтобы мальчика приняли. Услышав об отказе, он настоял на своей личной встрече с ребенком. Они прежде даже не подозревали, что это был русский мальчик, так как он лишь что-то бормотал и шипел, словно запертое в клетке животное. Приехав, Владыка Иоанн сел напротив все еще трясущегося мальчика и сказал: «Я знаю, что ты потерял своего отца, но сейчас ты обрел его вновь – и это я». И крепко обнял его. В этих словах было столько силы любви, что мальчик тут же взорвался слезами, и заговорил!

В шанхайских трущобах бывали случаи, когда собаки заживо съедали девочек-младенцев, выброшенных в мусорные баки. Когда об этом стали писать в газетах, Архиепископ Иоанн попросил Марию Александровну купить две бутылки китайской водки, что заставило ее съежиться в ужасе. Но ее страх только усилился, когда он потребовал сопровождать его в эти трущобы, в которых убийство взрослого человека было обычное дело. Бесстрашный как всегда, молодой Епископ настоял на этом путешествии по темным узким переулкам самых опасных районов города. Она вспоминала, какой ужас овладевал ею, когда они брели во мраке ночи, встречая на пути лишь пьяниц, сомнительных личностей, рычащих собак и орущих кошек. Она несла бутылки в руках, с трепетом следуя за ним, когда внезапно раздался недовольный рев пьяного человека, сидящего в темном подъезде; одновременно они услыхали слабый писк младенца, доносящийся из близлежащего мусорного бака. Когда Владыка устремился в направлении детского плача, пьяница издал предупреждающее мычание. Тогда Владыка повернулся к Марии Александровне и сказал: «Дайте мне бутылку». Поднимая бутылку в одной руке и указывая на мусорный бак другой, Владыка Иоанн без помощи слов выразил свое предложение. Бутылка перекочевала в руки пьяницы, а Мария Александровна схватила ребенка. Это бесстрашие, тем не менее, было приобретено не без глубокой внутренней борьбы. Говорят, той ночью он вернулся в приют с двумя младенцами на руках. Одной из этих младенцев была первая девочка в приюте Валентина, которая до сих пор живет в Сан-Франциско.

Она продолжала мне рассказывать. Я слушал, затаив дыхание.

Владыка Иоанн никогда не ел в течение дня. Каждый день он служил Божественную Литургию и причащался, после чего проводил час в полной тишине в алтаре, кропотливо омывая священные сосуды. Затем, независимо от обстоятельств, он обходил все городские больницы, навещая в них православных христиан, равно как и неправославных, если они нуждались в нем и жаждали встречи с ним. Он причащал душевнобольных. Иногда он даже служил Божественную Литургию в больницах, причем на разных языках, в зависимости от необходимости: греческом, французском, арабском, китайском, а позже и английском. Обедал он только за полночь и никогда не ложился спать; он не позволял себе даже прислониться к спинке стула. Конечно, он часто впадал в дремоту, так как изнурял себя до крайности. Но, бодрствуя, он всегда молился за всех, кто бы ни попросил его, и его молитвы доходили до Бога! И поэтому он был известен и как чудотворец.

Однажды в полночь Мария Александровна по какой-то причине поднялась на колокольню. Дверь, ведущая туда, находилась на верхнем этаже приходского дома. Дул ветер, было холодно. Открыв дверь, она увидела Святого Иоанна. Он пребывал в глубокой молитве. Его рясу продувал морозный ветер, а он, стоя выше крыш домов, сверху благословлял дома своих прихожан. Она подумала: «Пока мир спит, он продолжает молитвенно сторожить, словно древний пророк Аввакум, охраняющий паству в своем пламенном заступничестве перед Богом, чтобы никакое зло не причинило вреда его овцам». Глубоко потрясенная, она ушла. Так она узнала, чем он занимался долгими зимними ночами, когда все люди отдыхают в своих удобных теплых кроватях.

«Зачем это было нужно?», – задала мне вопрос Мария Александровна, пристально глядя мне в глаза. «Кто просил его делать это? Для чего это самопожертвование, когда его присутствие было так необходимо повсюду?». И сама же ответила на эти вопросы, прервав мое молчание: «В нем жила неиссякаемая любовь к Богу. Он любил Бога как своего Отца, как своего самого близкого Друга. Он испытывал потребность говорить с Ним, и Бог слышал его. Это не было каким-то сознательным самопожертвованием. Он просто любил Бога и не желал существовать отдельно от Него».

«Однажды во время войны», – продолжала Мария Александровна, – «нищета приюта достигла таких пределов, что кормить детей было в прямом смысле нечем, а бывало их в приюте, как минимум, девяносто человек. Наш персонал негодовал, потому что Архиепископ Иоанн продолжал приводить новых детей, некоторые из которых имели родителей, и, следовательно, мы были вынуждены кормить еще и чьих-то детей. Однажды вечером, когда он пришел к нам, изнуренный, обессиленный, замерзший и молчаливый, я не смогла сдержаться и высказала ему все, что было на душе. Я сказала, что мы, женщины, не можем больше мириться с этим, видеть этих маленьких голодных ртов, будучи не в состоянии дать им хоть что-то поесть. Я потеряла контроль над собой и в негодовании повысила голос. Я не только жаловалась, я была полна гнева за то, что он заставлял нас терпеть это. Он грустно посмотрел на меня и спросил: «В чем Вы больше всего нуждаетесь?». Я ответила сразу же: «Во всем, на худой конец в овсянке. Мне нечем кормить детей утром».

Архиепископ Иоанн посмотрел на нее печально и поднялся наверх к себе. Затем она услышала, как он молится и бьет поклоны, причем так усердно и громко, что даже соседи стали жаловаться. Ее мучила совесть, и в ту ночь она так и не смогла заснуть. Задремала только под утро, и разбудил ее звонок в дверь. Открыв ее, она увидела незнакомого господина, на вид англичанина, который сообщал, что представляет какую-то зерновую компанию и у них остались лишние запасы овсяной крупы, поэтому он хотел бы узнать, можно ли найти ей применение, ведь здесь, как он слышал, есть дети. И в приют начали вносить мешки с овсянкой.

Пока это продолжалось, беспокойно хлопали дверьми, Владыка Иоанн начал медленно спускаться по лестнице. Мария Александровна едва могла произнести слово, когда поймала его взгляд. Он не вымолвил ни слова, но лишь глазами, одним кротким взглядом, выразил ей укор за ее неверие. Она хотела упасть и целовать его ноги, но он уже ушел наверх продолжать молитву, но теперь уже благодарственную.

Рассказав эту историю, Мария Александровна заговорила со мной об одном юноше, Володе, которого она хотела, чтобы я убедил поступить в семинарию. Она попросила меня позаботиться о нем. У этого юноши было трудное детство, и он всегда был с детских лет расположен к мистике. Он постоянно был молчаливым, задумчивым и печальным. Пока другие мальчишки бегали вокруг и играли, он сидел, упершись подбородком в ладонь, и всматривался вдаль. Она спрашивала: «О чем ты думаешь, Володя?», и мальчик всегда отвечал одно и то же: «О Боге!». По мнению Марии Александровны, ему самой судьбой было уготовано стать религиозным человеком.

То, как Владыка Иоанн нашел этого мальчика, тоже пример бесстрашия и подвиг любви к страждущему человечеству. Как-то раз Владыка попросил Марию Александровну приготовиться к походу в публичный дом. Она в ужасе отказалась, но он только улыбнулся и сказал, что это должно быть сделано. Оказалось, что там жила одна русская женщина, избравшая эту «профессию», у которой было двое детей, живущих с ней в крайней нужде. Шестилетнюю девочку и девятилетнего мальчика необходимо было вырвать из этой атмосферы. Решительно протестовавшая Мария Александровна, осознав, что она все равно ничего не добьется, наконец, согласилась отправиться с праведным Епископом туда. Прибыв на место, они были препровождены в комнату этой женщины. Мать отсутствовала, и дети сидели одни – они не ходили в школу и были лишены здорового питания. Они стали уговаривать детей пойти с ними, рассказывая им о своем приюте, в котором была и еда, и детская площадка, и собственная школа. Мальчика убедили, но когда вернулась мать, она стала бурно негодовать и осыпать их бранью. Тем не менее, им удалось забрать мальчика. Девочка осталась и позже пошла по стопам матери. Володя пошел с Владыкой и вырос в приюте. Когда мы встретились, ему было 23 года.

Едва увидев меня, Володя сразу попросил пойти с ним навестить его знакомого, выпускника Берклейского университета, который в это время писал философский труд. Мы договорились встретиться в день праздника Введения во храм Пресвятой Богородицы в храме; я хотел причаститься в этот день, поэтому мы условились встретиться в соборе.

Был по обыкновению холодный, но солнечный день, какие так характерны для Сан-Франциско. После святого причастия мы долго шли пешком и подошли к полуподвальному помещению, и там я встретил своего будущего соратника Евгения Роуза, впоследствии отца Серафима.

Подойдя к дому, мы постучались в окно и зашли в полуподвальное помещение. Доносились звуки адажио Пятой симфонии Малера. В полутемной комнате у пылающей лампадки перед иконами стоял высокого роста молодой человек в темном свитере с трубкой в руках. По моему обычаю, я приветствовал словами: «Мир дому сему!». И только тогда переступал порог. На мое приветствие хозяин ответил: «Аминь», то есть уловил евангельское изречение. Не смущаясь, я сразу же задал вопрос, где у него находится розетка. Указав пальцем на стену, он удивился, но я, не смущаясь, вставил мой портативный слайд-проектор и начал показывать на стене тридцать три слайда с моими комментариями, в которых было пояснение к фотографиям живых представителей Святой Руси, находящихся нынче в Америке. Тут была панорама святых монастырей, скитов, островов на Аляске, Преп. Германа, старца пустынника о. Герасима, канадских монахинь, схимниц, Ново-Дивеево, учеников оптинских старцев и, конечно, заканчивалось Архиепископом Иоанном Максимовичем. Я чувствовал, что мои слова принимаются с интересом, потому что все было ново для слушателя. Когда я кончил, мой хозяин промолвил только одно: «Какое откровение!» Для него все это было ново. А меня поразило то, что в углу дома молодого «битника» были иконы, и на важном месте висел портрет Императора Николая Второго, висел как икона! Он оказался большим любителем исторической России, но не знал о ее проявлении в сегодняшней Америке. Его почитание замученного Императора Николая II вызвало интерес к тому, что мой отец, погибший от коммунистов в Воркуте, был тоже мученик, и что я – живой представитель той России, которая недоступна западному миру из-за «железного занавеса». Так мы и подружились.

Я просил моих знакомых представить Евгения Владыке Иоанну, когда он приедет из Франции. И уже к началу Великого поста Евгений принял Православие и ожидал моего приезда, дабы заняться каким-нибудь делом для ознакомления с Православием его сверстников. Он писал книгу «Царство человеческое и Царство Божие», навеянную книгой Блаженного Августина «О Граде Божием». Его интересовала обратная сторона апостасии, т.е. от чего пошла апостасия – отступление, т.е. нигилизм в действии в двадцатом веке. Познакомясь с Владыкой Иоанном, Евгений проникся интересом к тому, чтобы знание неотмирной стороны Архиепископа Иоанна стало доступным для современного движения бунта против цивилизации, то есть «битников».

Когда же Архиепископ Иоанн окончательно прибыл в Сан-Франциско и стал правящим, то приблизил Евгения к себе и к церковным богослужениям. Он вначале пел на хорах, но Владыка сказал, чтобы тот читал внизу на клиросе. После смерти Владыки Евгения просили петь на хорах, тогда Святитель Иоанн явился ему во сне и опять повторил, чтобы он там не пел, а читал на клиросе. В год своей смерти Владыка постриг Евгения в чтецы, и со временем Евгений стал иеромонахом, и через свои церковные писания принес обильный плод на духовной ниве по молитвам Св. Владыки Иоанна, особенно для американцев своего поколения.

Меня всегда интересовало, встретил бы ли я когда-нибудь отца Серафима, и узнал бы мир его труды, если бы Владыка Иоанн испугался запятнать себя позором переступить порог «дома греха» ради спасения потерянных душ, ради спасения молодой души Володи? Безусловно, как истинный слуга Господа, Владыка знал, что делал. Благодаря этой бесстрашной любви святого пастыря, любви к Богу и всему человечеству, всем людям без исключения, отец Серафим получил возможность стать не только православным, но и стать церковным писателем, и даже преподобным отцом, если так можно выразиться.

А дальнейшая история Володи такова. Он положительно отнесся к моему призыву поступить в семинарию. Став семинаристом, полюбил монашество, был наборщиком в типографии и посвятил все свое свободное время набору всех пяти томов «Добротолюбия» Св. Феофана Затворника. Поправки и дополнения были сделаны пресвитером о. Михаилом Помазанским. Это был большой подвиг для молодого человека, тем более, что его притесняли; ему приходилось делать набор в типографии по ночам. В это время появился афонский монах в городе Бостоне, который основал свой монастырь с афонским уставом. Многие молодые люди туда ездили, включая Володю. Любовь к греческому языку и духу афонского монашества увлекла его так, что он покинул свой монастырь и поступил в новый. Вскоре его постригли в малую схиму и игумен его нарек Феодором, в честь прп. Феодора Сикиота. По афонскому обычаю, монахов постригают сразу же в великую схиму, Володю так же сделали схиархимандритом и послали в Грецию служить ежедневную литургию в одном женском монастыре на острове Онусос. Он писал, что там было красиво, и когда выходил из монастыря к себе в келью, то на столе у него была фотография Владыки, и она так благоухала на всю его келью. Володя пробыл там несколько лет, но здоровье его принудило вернуться в Америку, где в родном русском монастыре не признали его схиархимандритство. В другом, Свято-Тихоновском, монастыре он жил уже как простой монах, а с годами вернулся к своим приютянам в Сан-Франциско и, будучи от природы нелюдимым, уединился в свой узкий мир, и недавно скончался как миром не признанный уединенник, но благодетель для нашего Братства. Точно неизвестно, когда он скоропостижно умер, но в этих числах Церковью вспоминается землетрясение в Константинополе в 447 году, когда один мальчик был восхищен на небо и слышал там Трисвятое и, вернувшись на землю, поведал, как восхваляют ангелы на небесах. Володя скончался в 2003 г. Он был еврейского происхождения.

Когда его постригли в монахи, в следующую же ночь в тонком сне Владыка Иоанн явился игумену, постригавшему его, обнял его и поблагодарил за то, что дал монашество его сироте. Игумен свидетельствовал нам своей совестью, что от этого посещения он ощущал невероятную радость и обонял райский аромат, длившийся долго после пробуждения.

Для моего заключительного доклада по «слайдам» («волшебного фонаря») в Доме Святого Тихона, я спустился в главную залу, в которой уже столпилось множество молодых людей. Присутствовали оба Архиепископа – Тихон и Иоанн, равно как и будущий Епископ Нектарий. Говорил я с радостью и долго и видел, как Архиепископ Иоанн искренне смеялся над моими глупыми шутками, которые были адресованы молодежи. В конце беседы почтенный Архиепископ Тихон, который, из-за своей согбенности, производил впечатление человека, восставшего из могилы, сердечно поблагодарил меня. Архиепископ Иоанн улыбнулся и произнес: «Возвращайтесь к нам» и еще что-то, что я не смог разобрать. Я поблагодарил их обоих и с чувством, будто оставляю родной дом, покинул Калифорнию, полный решимости непременно вернуться.

Это и обозначило начало моего переезда в Калифорнию. И хотя я отправился обратно домой в Бостон, уже через год я навсегда переехал в Сан-Франциско, где к тому времени Архиепископ Иоанн был уже назначен временно правящим Епископом Западной Америки, а Архиепископ Тихон вскоре скончался.

Я написал икону Старца Германа и хотел, чтобы Архиепископ Иоанн помолился над ней в своем храме в Приюте Святителя Тихона. К ноябрю 1962 г. я прибыл в Калифорнию, полный идей, касающихся Братства Старца Германа, и за руководством прямиком отправился к Архиепископу Иоанну. Когда приехал в Дом Святого Тихона с иконой о. Германа, Владыка тут же ее забрал и поместил в алтаре на горнем месте. Он сказал, что будет хранить ее там и молиться до тех пор, пока братья не найдут подходящую штаб-квартиру для Братства, и тогда он вернет ее к нам. Я должен был обговорить с ним создание нашего Братства, будущее Евгения Роуза как члена Братства, затронуть тему душевнобольного Александра, его духовного сына и моего друга, и другое. У него было много дел, поэтому я ждал разговора с ним до полуночи. После полуночного обеда он принял меня в своем кабинете, который также был штаб-квартирой его епархии. Он сел в кресло и усадил меня на стул напротив себя; притянул поближе к себе и попросил рассказать все с самого начала. А сказать я хотел многое.

Я был полон надежд и идей. Моя жизнь только раскрывалась. Всем сердцем и душой желал послужить Господу. Вопрос состоял только в том, как. Я начал изливать свою душу, благодаря за предоставленную тут мне возможность… как вдруг заметил, что его глаза закрыты и он слегка храпит. Смутившись, но прекрасно понимая, как он, должно быть, устал, я остановился. В этот момент он открыл глаза и совершенно трезво произнес: «Продолжайте!» Я вновь стал говорить, а он продолжил храпеть. Чувствуя бесполезность своего монолога, я стал молиться; но он немедленно открыл глаза, притянул меня вплотную к себе, так что между нашими носами было не больше фута, и с абсолютной серьезностью потребовал, чтобы я продолжал. Я подчинился и смело высказал все основные вопросы, которые мне необходимо было разрешить. Пока я говорил, он спал и похрапывал. Когда я остановился, он спросил, закончил ли я. После утвердительного ответа он один за другим, пункт за пунктом, ответил на все вопросы, которые я задавал, пока он спал. Я был поражен и понял, что он не спал – лишь его тело от изнеможения выглядело спящим.

На основе этих ответов, мы и создали наше Братство Преп. Германа; были разрешены семейные проблемы, я получил хорошую работу, смог купить дом для своей матери с видом на морской залив, со временем, стал монахом и основал с о. Серафимом мужские и женские монастыри в Калифорнии и на Аляске. И все это благодаря молитвам святого прозорливца, Архиепископа Иоанна, который, слушая меня «по-своему», молился за меня и мои идеи и вымолил.

С благословения на создание Братства, которое я получил у Владыки Иоанна во время вышеописанного разговора с ним, когда он спал, а я говорил, был составлен план Братства. После прочтения нашего плана Владыка благословил нас такими словами:

«Ваше намерение – видно, дело доброе. Надо приложить все усилия к его осуществлению, прося у Бога Его всесильной помощи. Если Богу будет угодно, дело пойдет. Господь да благословит Вас». С любовью Архп. Иоанн. 28 августа 1963 г.

Тогда я выразил желание, чтобы наш магазин являлся главным делом нашего Братства, и выразил надежду, чтобы он был рядом с собором. Владыка сказал, что нужно сговориться с соборным киоском, чтобы не конкурировать друг с другом. Когда это было улажено, я спросил относительно того, можно ли продавать по воскресеньям, т.к. работать в этот день не положено, на что он ответил: «В наше время продавать духовные книги не есть торговля, а миссионерская деятельность». И послал отцов архимандритов Нектария и Спиридона отслужить водосвятный молебен в нашем магазине для открытия его, и назначил их быть нашими руководителями, которые уже после его смерти стали так же нашими монашескими наставниками и «старцами от мантии», по прозорливости Владыки.

Моя икона Старца Германа, написанная с нимбом на случай прославления, осталась в алтаре. Перед ней Владыка Иоанн молился, чтобы нам нашлась подходящая штаб-квартира для Братства. Когда же был найден магазин рядом со строящимся собором, мы пешком, через несколько кварталов, перенесли ее прямо из алтаря в магазин и поставили в угол перед печатной машиной. Каждый год в день памяти Старца Германа, Владыка в сопровождении облаченных иподьяконов сам в малом омофоре являлся в наш магазин, брал икону и торжественно нес ее, держа высоко над собой, в собор, клал ее на аналой, и перед ней совершалась сначала панихида, а потом пелось величание как прославленному святому. Заканчивалось пением тропаря, уже издавна составленного, автором которого по всей очевидности был Святитель Тихон, будущий Патриарх всея Руси. Заключал Владыка Иоанн словом о том, что чудеса Германа Аляскинского предвосхищают его официальную канонизацию и что одно из них наяву в магазине рядом с собором, где проводится миссионерское дело во имя Прп. Германа. Затем несли икону обратно.

Магазин открылся в 1964 году, и к концу этого года уже созрела возможность издавать свой журнал, который Владыка Иоанн назвал «The Orthodox Word».

Я просил его быть нашим цензором, зная, что благодаря тому, что журнал будет на английском языке, у нас будут противники или завистники, и нам хотелось быть вне церковной политики, но стоять на страже за Исконное Православие. Он благословил и сказал: «Печатайте, я потом посмотрю». Я возразил, что тогда будет поздно, если мы напишем что-нибудь неподходящее. Суровый его взгляд, вызвал у меня трепет, и я замолчал.

Отпечатали мы три номера, предлагая ему предварительно прочесть, но он отмахивался, говоря, что все хорошо. В это время в Нью-Йорке в здание ООН приехал Папа Римский Павел IV и произнес слово, в котором экуменистически подчеркнул универсальность всех религий. Образ религиозного лидера среди представителей современного апостасийного человечества вызвал гнев у православных, и Евгений написал краткую, но важную статью, в которой уподобил Папу Римского антихристу. Реакция на эту статью была хоть и не бурная, но с явным недовольством со стороны либералов, которые считали, что так выражаться не корректно и грозились бойкотом журнала. Я побежал к Владыке и потащил с собой Евгения. Пришли мы ночью, и я сказал: «Что же Вы, Владыко, допустили, что мы отпечатали такую резкую статью?» Евгений молчал. Тогда Владыка на меня серьезно посмотрел и сказал: «Вы окончили семинарию? Был ли ваш преподаватель Владыка Аверкий? Знаете ли вы, как он выражался на эту тему?» На что я утвердительно кивнул. Тогда он сказал примерно так: «В наше время каждый православный христианин отвечает за все Православие, и вся Православная Церковь отвечает за православного христианина; вы должны не ожидать указов, а сами знать, что печатать. Вас на то обучали в семинарии. Вы должны действовать, смело стоя за Истину». И добавил, что он сам согласен с Архиепископом Аверкием. Евгений торжествовал (мол, «да, нужно стоять героически за истину»). Я тут понял, что жизнь нашего Братства отныне будет подвигом стояния в одиночестве. Владыка угостил нас своим полуночным обедом и распрощался. Позже другим он скажет, что мы «стоим на правильном пути». Подписчиков мы не потеряли, но даже более того – приобрели много новых единомышленников.

Владыка часто к нам приходил, чтобы узнать, как продвигается наша работа, а также просил нас участвовать в епархиальном издании «Православный Благовестник». Он требовал, чтобы мы в каждом выпуске помещали маленькие статьи, и Евгений чтобы непременно писал по-английски. Если мы запаздывали, то он по нескольку раз сам лично звонил, с требованием исполнить вовремя. Тогда я думал, что же такого важного в наших статьях, чтобы самому архиерею так беспокоиться? Но потом я понял, что он прозревал, ибо вся будущность наша будет связана именно с печатным словом, а тогда это не было ясно.

В связи с «Православным Благовестником» нужно отметить, что после кончины Владыки новый правящий архиерей не захотел, чтобы в нем печатались статьи о Владыке Иоанне, так как он боялся, что может появиться критика по отношению к гонителям Святого Владыки, тогда занимавшим важные посты, и не хотел вообще, чтобы что-то о Владыке печаталось, пока живы враги его. Знающие ситуацию ему возражали: «Но тогда же умрут и его друзья! Нечего будет печатать?» «Вот тогда и сможете печатать, что хотите» – последовал такой ответ, т.е. и фантазировать, можно и гадать о нем. И после кончины Владыки Иоанна, по благословению Епископа Нектария, я продолжал редактировать и помещал разные безвинные статьи и воспоминания знавших Владыку, хотя и этим настораживал власть имущих.

Св. Владыка Иоанн послал нам ангела-хранителя, в лице Епископа Нектария. Раз приехал Владыка Нектарий к нам в лес очень печальный и доверительно сообщил, что на нас готовится гонение, и по трем причинам: 1) за то, что мы все-таки печатаем о Владыке Иоанне, 2) за наше стояние против «Догмата Искупления» и 3) просто из зависти. Что же нам делать? Епископ Нектарий ответил: «Если вы, получив правдивое сообщение про Владыку Иоанна, не будете печатать, живя в свободной стране, то это будет грех». Я возразил: «Что же делать, ведь нам за это влетит!» Он перекрестился и сказал: «И слава Богу». Так мы печатали и страдали.

Канонизация батюшки Иоанна Кронштадского готовилась еще до революции, и все годы советского периода чудеса за рубежом накапливались, и казалось естественным его прославить если не в России, то за рубежом. При Митрополите Анастасии был назначен уже год канонизации, но из-за того, что о.Иоанн Кронштадский был связан с монархией, все поместные церкви в угоду коммунистам отказывались из-за страха признавать это святое дело.

Когда же Митрополит Анастасий умер, снова поднимался этот вопрос. На место его должен был по старшинству стать митрополитом Владыка Иоанн, но так как у него было много врагов-завистников, то поднялась смута, и архиереи разделились на два равных лагеря. К самому младшему из архиереев, недавно прибывшему из Австралии (а до этого из Китая) Филарету ночью пришел Владыка Иоанн и сказал: «Завтра меня изберут митрополитом, но я откажусь в твою пользу, с тем, чтобы ты первое, что сделал, прославил о. Иоанна Кронштадского». Поутру так и было. Новоизбранный Митрополит Филарет заявил, что он примет крестоношение первоиерарха с условием, что будет прославлен по всему православному миру св. батюшка Иоанн Кронштадский.

Торжество прославления было решено совершать каждому епархиальному архиерею в своих епархиях. В Сан-Франциско была созвана литургическая комиссия; Владыка Иоанн составил кондак, вошедший в текст богослужения. Иконы с нимбом писались многократно и до прославления, и они находились практически в каждой православной семье.

К этому времени в Америке усилилось почитание темных сил в виде отмечания Helloween, которое популяризировалось средствами массовой информации. Приближалась дата прославления в канун 19 октября (старого стиля, 1-го ноября нового стиля) 1964 года. Долгожданное событие было отмечено нашим Братством, выпустившим второй номер журнала, полностью посвященного этой теме.

Мы пришли в собор на всенощную, ожидая к такому событию большое скопление верующих, но, как ни странно, собор был почти пуст. Я диву давался, не мог понять, что случилось. После всенощной, придя домой, мы пили чай, как вдруг прибежал к нам прислужник Павлик Лукьянов и говорит: «Мы только что были с Владыкой на балу!». И, смеясь, рассказал нам следующее. После всенощной Владыка Иоанн сказал ему, как своему шоферу: «Поедем на бал»! Павлик удивился, но по настоянию Владыки повез его в Русский Центр, где в этот субботний вечер были устроены танцы. Они поднялись на второй этаж. С гневом Владыка посохом распахнул дверь, вошел и увидел, что его паства, разряженная во всякие соответствующие костюмы, танцует, справляя Helloween. С гневом, громко стуча посохом о пол, он обошел кругом все помещение. Музыка прекратилась. Некоторые дамы в смущении бросились к нему за благословением, но он гневно их отталкивал посохом и при полном смятении наряженной толпы, не проронив ни одного слова, ушел, сопровожденный всхлипыванием дам. Наутро разразился гром: в полном облачении было им сказано сильное слово с амвона и наложена епитимья всем провинившимся соборянам.

На Евгения это произвело тяжелое впечатление и показало ему, как сильно действует мнение мира сего на нетвердых в православной вере, хотя и внешне принимающим активное участие в церковной жизни. Этот урок остался у отца Серафима до его смерти, ибо он являлся показателем силы нигилизма в современной жизни. Хотя смелость владыки была похожа на нечто подобное из жития Свт. Тихона Задонского.

Однажды, поздно ночью к нам явился Владыка как раз в тот момент, когда мы готовились к изданию статьи об о. Иоанне Кронштадском, и я нарисовал иконку, которая показалась мне очень удачной. Когда Владыка вошел, я воскликнул «Владыка святый, посмотрите, какое удачное сходство». К моему удивлению Владыка сделал очень кислое лицо и фыркнул в мою сторону: «Ничего подобного! Совсем не похож, надо переделать!» Мне было очень обидно и стыдно, и я надеялся, что он улыбнется и меня простит. Но не тут-то было. Я обещал переделать, но он так и ушел недовольный. Это был пример того, как Владыка смирял мою гордыню.

Однажды к нам пришел Владыка, ища какую-то книжечку. Мы ему дали. Он вытащил из кармана маленький кошелечек и начал рыться в мелочи, чтобы заплатить точную сумму, включая налог. Мы совали ему эту книжку, отказываясь от денег, но он зашипел, так что мы отскочили в перепуге, переглянулись, но промолчали. Он аккуратно выложил на прилавок монетки, взял книгу и, благословив нас, довольный ушел. В этом тоже был какой-то смысл.

В другой раз ночью пришел к нам Владыка и принес иконку английского святого Св. Албана (305) и фотографии древнего собора, в котором находится его гробница, и долго рассказывал нам о древних святых Великобритании и Западной Европы. Для нас эта тема была известна, но она не была еще доступна в наших православных церковных кругах. Он даже сообщил нам о списке Западных Православных святых, которые не вошли в святцы Православных Церквей: ни греческой, ни русской. Этот список был дан Собору Епископов, но они нигде не включили в святцы.

Этот визит послужил нашему Братству основанием заняться переводом книги Святителя Григория Турского «Вита Патрум», которая вышла спустя 10 лет после смерти Владыки Иоанна. Явление этого перевода (уже и на русском языке) стало очень ценным вкладом, так как со времени его написания в VI веке этот труд не переводился ни на английский, ни на другие языки.

Благодаря этому ночному визиту мы загорелись изданием «Православного Свято-Германовского Календаря», в котором помещены также и Западные Православные святые, не вошедшие ни в какие другие календари, а также, в нем наиболее полный перечень местных святых разных Православных Церквей: Румынской, Сербской, Греческой и т.д. В этом календаре мы также помещали курсивом имена подвижников или праведников еще не прославленных, но ожидающих своего прославления (многие теперь уже прославлены). Этот календарь печатается нами уже 30 лет.

Будучи архипастырем в Западной Европе, которая еще в древности была просвещена святым Православием, Владыка, естественно, очень почитал древних святых, вселенски признанных до 1054 года. Им было создано целое движение восстановления поместных Западных Церквей – Голландской, Французской и др. Он был инициатором хиротонии архиерея Иакова Голландского и Иоанна-Нектария Галльско-Французской Церкви. При хиротонии последнего мы принимали участие, т.к. это происходило в г. Сан-Франциско. Эта история – целая глава в биографии Владыки Иоанна. Но пока только скажем, что в этом случае Владыка Иоанн снова оказался оставленным своими же братьями-епископами. После кончины Владыки движение почитания древних Западных святых заглохло. Но благодаря Владыке Иоанну святые древних святцев все же вошли в жизнь современных православных людей, интересующихся своим духовным наследием.

В соборе в правом пределе Святителя Николая была приделана маленькая полочка, перед которой во время ежедневных служб стоял Владыка, следя за службой, а на повечериях он читал и заставлял других читать каноны, тропари, кондаки разным дневным неизвестным святым, к которым у него были тексты на разных бумажках. И их он вытаскивал из карманов. Когда он скончался, Мария Александровна Шахматова просила меня прийти в его кабинет и взять из его архива, что мне покажется важным. Все, что я нашел, это пачка маленьких бумажек, коллекция тропарей и кондаков сербским, румынским и другим святым. Когда он читал на повечерие эти каноны, которых иногда бывало 5–6 за вечер, было интересно видеть, как близки были ему эти никому неизвестные святые, он о них знал разные детали; и как обидно, что никому не передал это сокровище.

Относительно этого маленького аналоя, который был прикреплен к иконостасу, он около него также исповедовал. Когда он меня исповедовал, я сначала очень боялся, так как знал, что он прозорлив. Мы все исповедовались, зная, что он знает больше, чем мы знаем про себя. Исповедовал он просто; никаких особых постов перед причастием он не требовал, продвигал частое приобщение Святых Таин, а человек уходил после его исповеди радостным. Раз я стоял в очереди и ждал. Куда-то подевался чтец, и оказался пробел в службе, я не подумал пойти и его заместить, но когда Владыка увидел меня праздным, он сделал очень суровое выражение лица и дал мне выговор. После этого я был более осторожным.

Однажды, принимая полуночную трапезу в обществе Владыки Иоанна по его приглашению, я стал свидетелем сцены, потрясшей мой разум и не вписывавшейся в «нормальные» современные рамки. Мне нужно было повидаться с архиепископом. Владыка Иоанн попросил меня задержаться, так как был занят до полуночи. Мария Александровна приготовила обычный обед, который состоял из капустного борща и какого-то овощного блюда. Во главе кухонного стола сидел Архиепископ Иоанн. Слева от него, около стены, расположился отец Митрофан, рядом с которым сидел я. Напротив отца Митрофана находился Епископ Савва, из Канады. За спиной Епископа Саввы, на кухне – рядом с плитой, стояла еще одна женщина; на губах ее был толстый слой губной помады, и она о чем-то шепотом жаловалась Марии Александровне. Когда мы ели суп, я заметил, что отец Митрофан хихикает и смотрит через плечо Епископа Саввы на эту женщину. Затем, к моему ужасу, я увидел, как Владыка Иоанн наклоняется вперед над своей тарелкой, да так, что его борода обмакнулась в суп. Вместо того чтобы класть ложку в рот, он с помощью ее стал нарочито поливать супом свои усы, на которых вязли ломтики капусты. Я не мог поверить своим глазам, так как никакого разумного объяснения тому, что он, «промахиваясь» мимо рта, поливает супом собственные усы, не было. Епископ Савва, сидевший напротив меня и не имевши возможности видеть эту стоящую за ним женщину, был, мягко говоря, очень смущен. Он вытянул свою салфетку и вежливо предложил ее Владыке Иоанну, который недовольно отбросил ее в сторону. Отец Митрофан просто-таки наслаждался этим зрелищем и, подмигнув, толкнул меня локтем. Я не знал, что делать. Кашлянув, я делал вид, будто ничего не замечаю, но представление было довольно-таки пугающим, так как Владыка продолжал пристально глядеть на женщину с помадой на губах. Тут вдруг женщина ахнула, Мария Александровна что-то прошептала, и представление было закончено. Тогда Владыка Иоанн взял салфетку, обхватил ею свою бороду и пошел в ванную, оставив дверь открытой. Он тщательно вымыл бороду, затем вернулся и доел свое блюдо. Епископ Савва, не ведавший об уроке, который преподал Владыка Иоанн накрашенной женщине, остался в недоумении. В то время как отец Митрофан шепнул мне, что женщина воистину кое-чему научилась.

Зачем нужно было устраивать такой спектакль, чтобы научить женщину не следовать веянию моды, что также нелепо, как и украшать свои усы капустой? Все было сделано абсолютно без слов. Быть может, это было и для меня гордеца – как урок самоуничижения? Но это не было юродство.

Однажды, когда собирался прислуживать, я вошел в алтарь, и, увидев меня, Владыка Иоанн пальцем указал на мой галстук. Я не знал, что он имеет в виду. Тогда какой-то мальчик отвел меня в сторону и сказал, чтобы я снял галстук, потому что архиепископ не позволяет прислужникам в алтаре носить галстук. Тут я заметил, что ни у кого из иподиаконов также не было галстуков. Позже выяснилось, что истинная причина того, что он запрещал носить галстуки в алтаре, состояла в том, что галстук представляет собой висячую петлю, что символизирует смерть, тогда как алтарь – небеса жизни. И вновь, в этом был заключен глубокий смысл, и в последующие годы отец Серафим и я сам всегда следовали этим наставлениям, передавая их нашим прислужникам в Платине.

Архиепископ Иоанн никогда не разговаривал в алтаре. Когда что-то было не так, он лишь цокал языком в знак того, что нужно внести поправки. И продолжалось цоканье до тех пор, пока дело было поправлено. Тот же звук издавался в алтаре, чтобы мы не говорили. В алтаре всегда стояла тишина.

Как-то раз, когда уже готовились устанавливать кресты на куполах собора, прибежали к нам в магазин владыкины мальчики-прислужники и сообщили, что открывают вход на купола и потом навсегда закроют и что сейчас можно будет туда забраться, и что Владыка туда тоже пойдет. Мы, конечно, бросили все, закрыли магазин и побежали в собор. У лифта уже стоял Владыка. Гурьбой мы зашли в лифт, но тут по какой-то причине мальчики с Евгением вдруг выбежали и лифт стал подыматься. Я остался один с Владыкой. В недоумении я взглянул на него и замер! Он молился и строго смотрел через меня, прямо в мою душу. В тот момент я знал, что он видит меня насквозь, и мне стало страшно от сознания, что мы как бы возносимся ввысь, а я так грешен пред судом Божиим. Ведь я остался наедине в этот таинственный миг обнаженным перед Богом и этим страшным сверхчеловеком. Я увидел его, застал его в момент молитвенного вихря. Он стоял рядом, но в то же время он физически отрывался от земли… Мне что-то потустороннее открылось. Я был охвачен ужасом и не мог на него смотреть. Мне в тот момент показалось, что он поднимается, я спускаюсь. Как, бывало, видели Прп. Серафима Саровского молящимся, поднимаясь от земли по воздуху, и, как позже я узнал, что Владыку тоже так видели. Лифт остановился. Он вышел. Но я не пошел на крышу смотреть оттуда на вид залива, я видел что-то выше крыш домов. Наоборот, я побежал к себе и, еще все в страхе, залился слезами. То, что я ощущал, оказавшись взаперти лифта наедине с молящимся святым человеком, не описать, но запомнить надо, ибо в минуты нудной житейской прозы надо подкреплять себя пламенной верой в Вездесущего Бога, ставшего для нас земных доступным, благодаря таким неотмирным, каким был Владыка Иоанн.

Время от времени до моих ушей доходила критика по поводу того, что Архиепископ Иоанн ходит босым, что я лично мог лицезреть во время его домашних вечерних, вернее полуночных, трапез. Главным образом, его обвиняли в том, что он босым служил в алтаре. Я никогда не видел, чтобы во время службы на его ногах не было сандалий. Но носок он никогда не носил. Как бы то ни было, однажды во время утренней Литургии мне довелось быть в Сан-Франциско по случаю Дня Поминовения Святителя Иосафа Белгородского – святого, которого я очень любил. Он был небесный покровитель кружка молодежи Архиепископа Иоанна в Шанхае. Я приехал в город, и мне нужно было утром посетить Дом Святого Тихона. Когда я вошел, Литургия уже началась. Нас было только трое: Архиепископ Иоанн служил, отец Леонид (Упшинский) пел, а меня он попросил прислуживать. Владыка молча благословил меня надеть стихарь, и служба продолжалась. Я погрузился в молитву, и в то же время меня не покидал страх, что я сделаю оплошность в алтаре.

Вдруг я заметил, что Архиепископ Иоанн бос; в тот же момент до меня сразу дошло, что это день памяти Пророка Моисея, которому было свыше сказано снять свои сандалии, ибо он стоял на святом месте. А алтарь ведь есть всем Святая Святых, и я нахожусь возле него в обуви! Тогда меня осенило, что именно тот, кто обут, проявляет нечувствительность к святому месту, и никак иначе. Я помню, как мои ноги стали как бы гореть, и я стал в слезах молить Бога о том, чтобы он простил меня за мою грубость по отношению к этому святому месту и непонимание.

Ту Литургию было практически невозможно разобрать. Почти в течение всей службы Архиепископ Иоанн так неразборчиво делал возгласы, точно что бормотал на иностранном языке. Я припомнил апостольские времена и молитвы на особых языках.

Мне подумалось, не было ли это вполне естественным, ибо у Св. Моисея также был дефект речи? А тут еще день его памяти. Служба была короткой и вскоре завершилась, но для меня, по своей глубине, она показалась чем-то вроде заглядывания в вечность. В церкви не было никого, кроме нас троих да наверное ангелов, и порой я жалею о том, что не могу молиться и плакать так, как в то утро. Мои собратья были так же поглощены службой, как и я, ибо мы, как Пророк Моисей, ощущали, что находились на «святой земле». И когда я сейчас слышу, как люди рассуждают о «странности» того, что Архиепископ Иоанн совершал службу босиком, я с ностальгией вспоминаю ту столь дорогую мне Литургию со всеми ее по-человечески «гугнивостями» и то неописуемо умиротворенное прикосновение к иному миру, к вечности.

Не всегда мы видели Владыку Иоанна восторженно радостным, как однажды, когда мы пришли в приют. Там тогда было какое-то празднество, было много приютян, которые веселились и шутили. Между двух окон сидел Владыка Иоанн в лиловом подряснике, он тоже смеялся над какой-то шуткой, когда мы вошли. Увидев нас, он встал, позвал к себе, и сообщил приятную новость, что создается Общество «Икона» в защиту древнего письма икон, и что председатель его будет о. Спиридон. Нужен казначей, а также люди для других должностей. Он указал пальцем на меня, но я вскрикнул: «Ну какой же я счетовод?» – и все засмеялись. Мне было весело видеть Владыку, окруженного своими детьми. Мы радовались тоже. В конце концов, Евгений согласился на эту должность, и до своей смерти продолжал ее занимать.

Кто-то запел. Двое из его сирот были музыкально одаренными: Борис и Николай Масенковы. Первый много лет регентовал в Никольском соборе (у епископа Марка Московской Патриархии), а другой впоследствии создал свой собственный замечательный хор и разъезжал с ним по всему миру. Они пропели что-то из оперетты «Иванов Павел», которая была сочинена и впервые поставлена в начале ХХ-го века моим дедом Александром Михайловичем Фокиным. Заговорили об этом, тут Владыка к слову сказал, что его любимая опера была «Жизнь за Царя» Глинки.

Когда внимание молодежи было отвлечено от Владыки, он приблизил меня к себе и указал на одного из приютян, с резко выраженным китайским лицом и сказал мне, что если я стану его близким другом, то это очень осчастливит Владыку. Хотя я не знал Костю, но хорошо понимал моих сверстников, не имевших корней в новой стране, т.е. психологию тех, кто оказался на чужбине, как и я сам. Потом он подозвал Костю, познакомил меня, и шутливым тоном пожелал нам быть друзьями. Сзади раздался хохот, и молодежь снова окружила улыбающегося Владыку и увела его в другую комнату.

Тут я с Костей начал беседовать, и оказалось, что у него явная проблема комплекса неполноценности. Хотя у него и были друзья в приюте, но из-за своего происхождения он чувствовал себя сконфуженным и печальным, а я, как ни старался, не смог развеять в нем эту тоску и укоренившуюся печаль; это было недовольство собой и стыд за себя перед всеми. Мы договорились с ним очень скоро встретиться. Видя радующегося и смеющегося как ребенок Владыку, я ушел, забыв о Косте и его кислом облаке, которое висело над ним.

Через несколько месяцев я вспомнил о Косте, и мы с ним встретились. Но, несмотря на все мои попытки его развеселить или устранить его тоскливое настроение, я так и не смог этого добиться. После я видел его еще несколько раз, стараясь безуспешно привлечь его к нашей братской деятельности, но больше до смерти Владыки я его не видел. После кончины Владыки мы случайно встретились, но он еще больше был нелюдим, с таким же скучным взором как и раньше. Владыка мне как-то говорил, что дух уныния у подростков не есть беснование, и что нужны православные психиатры.

Мария Александровна просила меня не забывать Костю, но я, не имея никакого общего языка с ним, не мог ничем его заинтересовать, и вскоре, после ее кончины, я услышал печальную весть, что Костя покончил с собой… Какую боль он причинил столь любящему его Владыке!

Какой большой подвиг нес Владыка Иоанн, пытаясь воодушевить почти погасшие души, при всей его загруженности разными неотложными делами! Я всегда скорбел о том, что с Костей не мог наладить хоть какой-то контакт, но память о нем у меня осталась связанной с радующимся архипастырем среди своих птенцов.

Я забыл сказать, что когда мы вошли в тот раз к Владыке, по комнате взад и вперед летал большой голубь рыжеватого цвета. То он садился на плечо Владыки, то его гоняли смеющиеся сироты. Это был символ порхающей души праведника, которая воспитывала любовью отверженных миром детей.

Помню еще про голубя, которого Владыка прозвал «Гулей». С поврежденной лапкой он прилетел к Владыке и жил у кухонного окна. Когда Владыка совершал чин Великого Освящения Воды на праздник Богоявления, то, помню, в определенный момент Владыка выпускал Гулю в воздух, и он вольно порхал и кружился вокруг двора, что между гаражами приюта, как раз под окнами кухни, из которых смотрела на него Мария Александровна. Все это происходило под визг, смех и счастливое хлопанье в ладоши молодежи, бывших сирот Владыки, а теперь уже взрослых, со своими детьми. И Владыка обильно обрызгивал всех святой водой, сам был весел как и дети. После кончины Владыки голубь исчез.

Тут уместно заметить, что Владыка, будучи по убеждению монархистом, всегда молился за Царей, непременно поминая «Благоверных Царей». Например, он всегда требовал, чтобы соборный хор пел так: «Спаси Господи люди Твоя и благослови достояние Твое. Победы Благоверным Царям на сопротивныя даруя, и Твое сохраняя Крестом Твоим жительство».

Архиепископ Тихон Сан-Франциский начал строить большой новый Кафедральный собор в районе города, где поселились большей частью русские из Китая. С большой ревностью сбор средств на постройку быстро увеличивался, и уже воздвигли стены и железный каркас, когда Архиепископ Тихон по болезни ушел на покой, и его заменил Архиепископ Антоний Лос-Анджелеский, человек резкого характера, который по капризу прекратил стройку, требуя от прихожан финансового пересмотра дела построения. Появилось большое смятение, дело дошло до того, что весь народ крестным ходом ушел из собора и пришел в женский монастырь, давать клятву верности построения данного собора. Дабы утихомирить возмущение народа, Синод послал временного заместителя из Франции Архиепископа Иоанна, благо, что в городе Сан-Франциско скопилась вся его бывшая шанхайская паства. Тут на Владыку Иоанна посыпались осуждения со стороны его старых врагов, которые из-за зависти в судебном порядке обвинили Святого Владыку Иоанна в покрывании бюджетной нечестности. Состоялся гражданский суд, в котором против Архиепископа Иоанна выступали его же братья-епископы. Дело усугубилось из-за того, что после смерти Митрополита Анастасия главой Зарубежной Церкви по старшинству должен был быть Архиепископ Иоанн. Но зависть его собратии пошла на руку сан-францисским обвинителям.

Было очевидно, как Владыка молча, но сильно переживал это обрушившееся на него испытание, и приютяне тоже страдали. Один из них, Борис, пришел к Владыке и сказал, что они больше не могут смотреть на такую несправедливость и оставаться с гонителями, и просят благословить их ходить в Свято-Никольский собор к Епископу Марку (Московской Патриархии), на что Владыка их и благословил.

Владыку Иоанна посадили на скамью подсудимых. Близкие ему по духу архиереи сидели рядом с праведником, когда американские судьи должны были решать участь православного праведника. Мы с Евгением принимали все события к сердцу, и хотя, конечно, Владыку оправдали (как свидетельствуют документы, помещенные в «The Orthodox Word» №175–176 за 1994 г., стр. 109–141), однако, пошатнули многих православных в стойкости и справедливости церковных организаций.

После заседания суда, где присутствовал Евгений, он, вернувшись, сказал мне такую продуманную фразу, которая вошла в основу его предсказаний о будущности Церкви: «Церковь есть организм, а не организация. Всякая церковная организация, поскольку она организация, в конце концов поклонится антихристу». А я, когда после суда видел Владыку Иоанна, спросил его, кто же виноват в этой смуте, получил от Владыки Иоанна такой ответ: «Дьявол!». А прочее подверг молчанию.

Тут уместно привести точные слова Владыки Иоанна, определяющие, что есть Церковь: «Церковь есть единение разумных существ (ангелов и человеков), верующих в Господа Иисуса Христа. А религия есть совокупность чувств и мыслей к Высшему Существу и внешнее их выражение».

В 1966 г. в канун Святого Тихона Амафунского (1425) пришел к нам в магазин радостный Владыка Иоанн и с таинственной улыбкой задал нам вопрос: «Будете ли вы в приюте сегодня вечером?», так как это день ангела Святителя Тихона Задонского, небесного покровителя приюта. В это время мы очень спешили с печатанием очередного номера нашего журнала, с которым мы опаздывали. Но Владыка смотрел нам прямо в глаза, и, кивая утвердительно головой, ждал от нас положительного ответа. Я как раз стоял за печатным станком и печатал, когда он пришел. Мы ужасно спешили, и хотя умом понимали, что присутствие в приюте на бдении важно, но дело наше было неотложно. Мы что-то обещали, и он удовлетворенным ушел. Однако, ко Всенощной я не успел отпечатать мою норму, и Евгений пошел один. Там, после окончания службы, Владыка спросил Евгения, буду ли я на другой день на Литургии? Но ни Евгений, ни я не смогли попасть.

Как в магазине, так и после бдения, Владыка, улыбаясь, загадочно глядя на нас, говорил, что он должен «что-то важное» сообщить нам обоим. Мы думали, что это просто его такая добрая «заманка», и не придавали этому большого значения. В этот день после Литургии Владыка Иоанн в сопровождении Епископа Нектария, везя Чудотворный образ Курско-Коренной Богоматери, отбыл в Сиэтл. И по дороге остановился в городе Реддинге, где неоднократно благословлял иконой в сторону запада от города, но ничего ни хозяйке дома, ни Епископу Нектарию при этом не пояснял. Прибыв в Сиэтл, уже после Литургии пошел к себе наверх, в ту же комнату, где я раньше ночевал и потерял четки, и там скоропостижно скончался.

Когда же слух дошел до нас о его внезапной кончине, нам стало ясно, что он заранее знал о ней и хотел нас предупредить и даже что-то важное нам сообщить, но мы по нашему жестокосердию не вняли его зову придти к нему и выслушать. И сожалеем до сегодня, что суетная нечувствительность была препятствием нам получить некое откровение свыше. Мы вскоре догадались, что он нас готовил к своему исходу из мира, и даже благословил место на запад от города Реддинг, где ровно через год появится наше место для будущего монастыря.

Последовали дни удивительно светоносные. Тело его привезли в Сан-Франциско, и, после долгих прощаний, погребли в специально устроенной Усыпальнице в присутствии иерархов, его друзей, которые оплакивали его обильными слезами, вместе с огромным количеством приехавших чад его. У его гроба громко каялись и рыдали те, кто его осуждали и бранили. Я помню одну женщину, которая, как я сам видел собственными глазами, плюнула на него при всем честном народе в соборе, а теперь громко каялась и выла на весь собор. Главный зачинщик его травли, Гирилович, подавший иск на Владыку, тоже долго стоял у гроба на коленях, а потом, придя к нам в магазин, почему-то нам каялся.

Когда закрывали крышку гроба, я держал руку на голове Владыки, и был последний, дотронувшийся до его будущих мощей. Рядом со мной стоял Архиепископ Леонтий; держа меня за плечи, рыдал навзрыд, как дитя, слезы градом текли из его глаз. Но никакой печали в нашем общем плаче не было. Как ни странно, в воздухе стояла некая всеобщая разрядка облегчения. То был радостотворный плач.

Закрыв крышку, люди долго расходились из Усыпальницы, а трое прислужников, получив благословение, притащили матрасы и улеглись спать тут же в Усыпальнице, не желая расстаться с любимым Владыкой. Мы принесли наш братский Псалтырь (подарок из Сербского первого православного храма в Калифорнии), поставили его на аналой, и с благословения Епископа Нектария таким образом я начал сорокадневное чтение Псалтыри.

Спустилась глубокая ночь. Я был один, читал Псалтырь, а мальчики спали. На сердце у меня была неизреченная радость, ибо я ощущал всем своим существом, что Владыка как живой находился в этой Усыпальнице. Недаром Мария Александровна Шахматова вскоре видела сон, в котором Владыка Иоанн явился ей и сказал: «Скажите народу, хотя я и умер, но я жив».

В эту ночь я стал свидетелем того, с какой силой веры почитают Владыку Иоанна как Святого. В усыпальнице были окошки, через которые можно было видеть саркофаг, покрытый архиерейской мантией, и возле митры горела неугасимая лампада. Но меня не было видно. И я отчетливо видел, как появлялись лица, освещенные утренней зарей, людей с пламенной верой в святого человека, уста, шепчущие молитву, и глаза, устремленные к Владыке, источающие надежду и радость. Эти вдохновленные лица глубоко верующих в окнах, как на иконе, остались перед моим мысленным взором навеки.

Еще незадолго до своей кончины Владыка Иоанн пришел к нам в магазин и, благословив, стал о чем-то думать и ходить по магазину, ничего не говоря. Тот, кто его привез, ушел, и мы остались одни. Переглянувшись с Евгением, не зная, что делать, я заговорил, но Владыка не обращал внимания и даже сердито отстранил меня. Через несколько минут он подошел к нашему прилавку. Мы предложили сесть. Он сел, и мы также присели перед ним. Он пристально посмотрел нам в глаза и с улыбкой загадочно сказал: «А что же дальше?». Мы не знали, к чему это относится. Тогда он твердо сказал: «Будете ли вы тут?». Евгений ответил: «Я верю, что в Калифорнии будет миссионерский монастырь», на что Владыка повторил точно те же слова: «Я верю, что в Калифорнии будет миссионерский монастырь». Нам хотелось знать, что он хотел бы сказать дальше, но он встал и ушел. Позже, когда у нас уже был план уехать в лес, эти слова стали для нас пророческими, как благословение на монашество. Значит, когда он ходил по нашему магазину, он молился и таинственно готовил нас к монашеству!

Ровно год спустя, в 1967 году в день его памяти мы нашли участок земли и поехали посмотреть в надежде купить. Денег у нас не было, но желание посмотреть место было очень сильным, потому что Евгений очень уставал в Сан-Франциско. Приехав на гору в Платину, мы обошли это прекрасное место, поднялись на вершину горы. Тут я спросил продавца о цене. Меня не столько волновала предоплата, сколько какой будет ежемесячный платеж. Евгений, любуясь красотой окружающей природы, чуть удалился. Ответ продавца последовал такой: «100 долларов в месяц», сумма для нас была немыслимо большой.

Тут я взглянул на Евгения, стоящего в стороне. Он слышал наш разговор, и я увидел в его лице невероятную тоску, как бы предсмертную агонию, и я понял, что его душа нашла место для «желанного упокоения». И я взмолился, дабы осуществилось желание будущего отца Серафима, т.к. вопрос смерти был для него решающим во всех его начинаниях. Решив, что место лучше не может быть, мы уехали, ничего не сказав продавцу. По дороге мы совершали вечерню, пели стихиры. Заходило солнце, стояла жара. В таком благодатном состоянии мы поздно вернулись в Сан-Франциско в приподнятом настроении.

Поутру я поспешил в усыпальницу. Стал на колени перед владыкиной гробницей, положил голову на его мантию и замер. В этот момент я отчетливо слышу, как по ступенькам спускается отец Митрофан в сопровождении Евгения и громогласно говорит, что недавно состоялось приходское собрание, и они предлагают Евгению быть псаломщиком 6 дней в неделю, а так как он все равно ходит каждый день в церковь, это означало, что только в пятницу будет у него свободный день, и за его труды ему будут платить 100 долларов в месяц! Думая все время о Владыке Иоанне и о земле, я ясно понял, что это было от него!

Когда отец Митрофан увидел меня, он подозвал и повторил мне те же слова, что и Евгению. Очевидно решив, что мы согласны, он ушел. Мы остались вдвоем в усыпальнице. «Что бы это значило?» – робко спросил Евгений. «Дурень» – сказал я, – «неужели ты не видишь, что Владыка Иоанн хочет, чтобы у нас была пустыня!» В ответ он опустил глаза, встал на колени с другой стороны гробницы и замер. Я знал, о чем он думал. Это означало, что он получит желаемое – умереть на этой горе. Так оно и было. И лежит он там на Богом избранном месте до общего всем воскресения.

Когда земля уже была куплена, и нам нужно было строить и одновременно пребывать в Сан-Франциско на клиросе, то мы по очереди приезжали на неделю строить печатню и заканчивать дом, у которого еще не было стен. Первым приехал я. Добрался до нашей горы и вскоре увидел, что хотя мы имели эту землю целый год, но еще не было водворено Креста. Пошел мелкий дождик, и я решил, несмотря ни на что, поставить Крест. Нашел большую балку, прибил поперечину, а когда я хотел поднять, то это оказалось выше моих сил; но я все же, взвалив огромный Крест на спину, понес его вниз. Яма, вырытая мной заранее, была не очень глубокой. Когда я принес этот тяжелый Крест, то оказалось немыслимым вставить его в эту ямку, тем не менее, я решил попробовать. С большим усилием я вставил Крест, и, о чудо, он встал! Я потолкал его, но он не двигался!

Я боялся, что он рухнет, но он стоял твердо, но каким образом я по сей день не знаю. Полил дождь, я пошел под крышу в дом, и уснул. И вижу сон, шествует множество людей быстрым шагом, и между нами Владыка Иоанн, точно такой, какой он был при жизни. Я иду с ним в шаг. Ко мне обращаются люди походатайствовать перед ним. Я что-то ему говорю. В этот момент он поворачивается, смотрит быстро на меня, берет мою руку и целует. Я просыпаюсь и думаю, что бы это значило? Думал я и разгадал! В этот день было воспоминание явления на небе Креста Господня в Иерусалиме в 351 году, и мне явился Владыка Иоанн с благодарностью за то, что в этот день я воздвиг Св. Крест в этом диком глухом месте, где раньше обитали язычники индейцы и, возможно, гнездилась разная нечисть, а теперь это место освятилось Св. Крестом, стало святым православным монастырем!

Через неделю меня заменить приехал Евгений. Ему надлежало поставить фундамент для нашей будущей печатни, из которой должны будут выходить просветительные книги как свет Православия для Америки. Копал он много и поставил четыре каменных блока и сразу раму. От усталости пошел отдохнуть. Когда он проснулся, он взял инструменты и подошел работать к месту, предназначенному для такого святого дела. К своему ужасу увидел, что в центре лежит огромная гремучая ядовитая змея и, наблюдая за ним, начала угрожающе шипеть. Ему мелькнула мысль, что если сейчас она его ужалит, то тогда надежда на создание места печатания Слова Божьего для просвещения Америки, просто погибнет. Недолго думая, он взял лопату с острым краем, призвал на помощь Святого Георгия Победоносца и Владыку Иоанна и, перекрестясь, одним взмахом отрубил голову змию, и воздвиг печатню для Слова Божьего!

От волнения он прилег, и в тонком сне видит, как в нашу кухню входит Владыка Иоанн и смотрит по сторонам. У него мысль: если это действительно реальность, то задам ему вопросы, и громко спросил: «Будете ли Вы, Владыко, продолжать быть с нами?» Последовало утвердительное кивание головой. «Будет ли нам легче, чем было в Сан-Франциско?» – «Нет!» Очнувшись, Евгений почувствовал, что Владыка действительно будет оставаться с нами, хотя и из того света. Так и оказалось на самом деле. Евгений задал 5 вопросов и получил ответы, которые впоследствии подтвердились реальностью.

На нашей земле не было воды, можно было бы бурить скважину, но на это требовалось много денег. Фонд Владыки Иоанна хотел нам помочь, но мы не хотели никого утруждать, хотя и нужно было ездить далеко за водой. Но они настояли на том, чтобы мы хотя бы достали специалиста, который бы сказал, можно ли вообще бурить на такой высоте. Мы пригласили человека, который указал нам место, где можно бурить. Узнав об этом, представители Фонда (Ольга Михайловна Скарятина; о ней см. «Русский Паломник» №36, стр. 194) прислали нам чек в 3.642 долларов и 60 центов. Когда же приехала машина и, пробурив землю, установили помпу, то счет, выставленный нам, оказался в точности суммой на чеке, как от самого Владыки. Так близок был Архиепископ Иоанн.

Похоронив Владыку Иоанна внизу в специальной усыпальнице, верующий народ не оставлял его. Туда постоянно приходили и служили панихиды, литургии, читался Псалтырь, и неиссякаемо творились чудеса. Люди знали, что в рядом находящимся книжном магазине есть почитатели Владыки Иоанна, приходили и рассказывали те чудеса, которые по молитвам Св. Владыки происходили в их жизни. Особенно умилительно было видеть людей, только что испытавших эту помощь от Владыки Иоанна, которой они спешили поделиться с нами. Так как наш магазин был доступен всем мимо проходящим по улице американцам, слышавшим церковное пение и обонявшим афонский ладан, то многие заходили к нам, а потом и переходили в Св. Православие. Некоторые становились священнослужителями и, разъезжая по всей Америке, распространяли славу о нем.

Вот случай, произошедший со мной.

Когда Владыка умер, я сразу же почувствовал потребность молиться ему как святому; часто после богослужений в соборе спускался в усыпальницу и там читал Псалтирь. Было очень умилительно видеть какую-нибудь старушку со свечой в руках пред аналоем, с трудом вычитывающую сложные церковно-славянские слова, иногда совсем непонятные. Но зато Владыка их понимал, слышал и утешался, что живая душа для него трудится. Много бывало людей там, они тихо, смиренно стояли, выжидая своей очереди почитать, слушая торжественные слова, как бы относящиеся больше к потустороннему миру, откуда слышал их дорогой Владыка, чем к нам, земным.

Раз я долго читал, и никого уже больше там не было. Смотрю, я один с Владыкой! И что-то сжалось во мне, и я горько заплакал, упав на его мантию. Думалось мне, что коли он живой и уже с Господом и нас слышит и свысока видит, то пусть поможет найти подходящего молодого человека для моей сестры, которая хотела выйти замуж, но из-за многолетней болезни не могла найти человека по душе.

Вскоре пришли закрывать усыпальницу, и я ушел. Это было в воскресенье вечером. На другой день вечером сестра мне сообщает, что познакомилась с одним молодым человеком и почувствовала, что они друг другу понравились. Так и было. Вскоре была свадьба, потом родился ребенок, и теперь уже много лет они живут счастливо. Но самое замечательное было то, что знакомство их произошло точь-в-точь в тот же час, когда я молился об этом Владыке. Он явно слышал и подобрал хорошего человека.

Под самое Успение Пресвятой Богородицы 1982 года, отец Серафим смертельно заболел. Я привез его в больницу, где немедленно установили заворот кишок и срочно оперировали. Когда кончилось бдение, он был уже при смерти, и спасти его было невозможно. Он лежал привязанным, и во рту у него была трубка, ни есть, ни пить, ни говорить он не мог. Увидев меня, он взволновано взял мою руку и начал что-то важное спешно стараться выговорить. Я не мог понять и просил его благословить ехать на Аляску продолжать там наше дело, Прп. Германа. Он благословил. Но я чувствовал, что он хочет сказать что-то очень важное; из его бормотания я все же разобрал, что ему явился Владыка Иоанн и какую-то тайну открыл. Я навострил все внимание, и понял, что Владыка Иоанн его предупредил о смерти, и что мое дело продолжать, и что будет перемена в нашей жизни, и на мне будет лежать большая ответственность. Остальное было не понятно. У него начинался припадок, боль была нестерпима, он метался, гневился, шипел. На другой день сначала ему было очень плохо, и он был невменяем под действием лекарств, изрыгал ненависть, но через некоторое время угомонился, явно просветился, стал пытаться что-то говорить о Владыке Иоанне, из чего я сделал вывод, что к чему-то мне надо готовиться, и он умер.

Предупреждения стали исполняться. Вскоре сгорел наш храм дотла. Умер Старец Спиридон. Умер Владыка Нектарий, и начались гонения на меня, отчаянность, оставленность.

Но спустя некоторое время ко мне в монастырь хлынула новая волна братий, и вместо того чтобы наша деятельность окончилась, получилось обратное. Отец Серафим привлекал новых людей, которые почитали Владыку Иоанна и отца Серафима, и с их помощью я крестил много народа. Они помогли мне в строительстве в Платине нового храма и скитского храма на Аляске, и деятельность Братства полностью оживилась. На Аляске в самый решительный момент Владыка мне явился и подал дух смелости и мужества. Из этого я сделал заключение, что Владыка Иоанн приготовил отца Серафима к Царствию Небесному, а так же желание отца Серафима и Владыки Иоанна издавать православную литературу и в России наконец-то осуществилось, и теперь они оба широко известны по всей России, благодаря нашим изданиям.

Из всего вышеизложенного мне хотелось показать, какою ценою давалась святость дорогому Владыке Иоанну. И что я из личного с ним жизненного общения видел и приобрел, тем и делюсь, несмотря на худость моего изложения.

Интересно заметить, что когда его всенародно в 1994 году канонизировали, то к тому времени все его друзья-епископы уже отошли в иной мир, и только бывшие враги пережили его и прославляли и в проповедях говорили «от себя». То есть «от мнения», а не от глубокого понимания сверхчеловеческого, можно назвать «кровавого», подвига крестоношения. И получилась снова победа добра! Богу нашему слава.

О.Г.П.

Когда еще службы не совершались в новом Скорбященском соборе, позорно приостановленном в строительстве, наш книжный магазин был открыт и привлекал внимание не только православных, но и инославных, как место, где можно познакомиться с Православием. Владыка Иоанн прибыл из Европы, возобновил постройку Собора, и духовная жизнь закипела. В один прекрасный день прислужники Владыки прибежали к нам в магазин и сказали, что Владыка просит Евгения (будущего о. Серафима (Роуз)) придти к нему и стать крестным отцом одного американца. Я позвал Евгения, и он поспешил. Долго его не было в магазине за прилавком. Когда он вернулся, то рассказал следующее. Валентина, духовная дочь Владыки по Шанхаю, теперь живущая на севере Калифорнии в городе Реддинге, вышла замуж за американца, который по просьбе Владыки решился принять Православие. Крестил его сам Владыка, прося будущего о. Серафима быть его крестным отцом. Конечно, Евгений согласился, и таинство крещения Владыка совершил в старом Соборе в нижнем помещении. Но интересно то, что во время совершения таинства крещения ударил гром и засверкала молния. К стыду Евгения, адрес новокрещенного Ростислава был потерян, хотя он продолжал молиться за своего первого крестника.

Прошло несколько лет. Братство Прп. Германа переехало в глухой лес, и мы ездили по делам в ближайший город, не зная, что в этом городе живет Ростислав со своей супругой, духовной дочерью св. Владыки. И вот случайно в продуктовом магазине жена Ростислава Валентина наткнулась на нас. Они стали нас навещать. Ростислав оказал большую услугу, привез газовый холодильник, устроил цистерну для дождевой воды, а Валя была неизменная паломница и делилась воспоминаниями о Владыке. В ее доме со временем Братство основало храм-приход, как и шанхайский собор, в честь любимой иконы Владыки Иоанна «Споручницы грешных». Другой крестник о. Серафима, юный Василий Андерсон, женился на дочери Вали. А ее старший сын Филипп стал иереем и до смерти своей служил в их домашнем храме. Как сын, так и дочь были крещены св. Владыкой, да и свадьба их проходила в присутствии Владыки.

И вот, как-то раз мы ожидали приезда Валентины Васильевны в связи с памятью Владыки, которую отмечали панихидой. Семья Харви была нашими настоящими благодетелями, нам совестно было принимать их многочисленные дары. В этот раз у меня возникла блестящая идея утешить Валю. Я побежал к о. Серафиму в его «Оптинскую» келью и, несмотря на то что Валентина могла приехать в любой момент, дал о. Серафиму немедленное послушание отложить все и, перекрестясь, написать акафист Владыке, хотя бы половину, а другую я. Он принял это как вдохновение и «ничтоже смущашася» сразу же начал писать. А я помчался к себе в «Валаамскую» келью, но не успел написать и четверти своей доли, как за мной пришли сообщить о приезде желанных гостей. По дороге к о. Серафиму я поздоровался с Валей, привел ее в храм, посадил перед иконами и велел ей помолиться Владыке, чтобы он нам помог, но не объяснил в чем. Побежал к о. Серафиму и вижу, что он радостный, глаза горят. Мы быстро закончили акафист и спустились с горы в храм. Открыв царские врата, мы пропели только что написанный акафист – сюрприз для гостей. А вскоре прибыл Владыка Нектарий и, хотя он не знал английского языка хорошо, с умилением слушал и одобрил наше творение, а позднее акафист перевели на славянский и издали уже в России, где он по сей день расходится по всей широте Руси Святой.