Источник

Часть третья

(Писана в апреле 1861 года)

В первой части Записок заключается 28 лет начала моей жизни, период, так сказать, приготовительный к будущей деятельности. Вторая часть простирается почти на десять следующих за тем лет. Это самое хлопотливое время Униатского дела, с его неверным и колеблющимся направлением, с его остановками, с его борением против разнородных противодействий. В третьей части это дело будет уже следовать к верной цели, верно определённым путём, совершится благополучно и утвердится окончательно. Если мне достанет сил и досуга, то для четвёртой части Записок отделю период со времени переселения моего в Вильно вместе с епархиальным управлением. Материалов будет довольно, и последний период интересен не менее предыдущих – это настоящее учреждение и устройство Литовско-Виленской Православной епархии.

Настоящий период начинается соединением Униатского ведомства с Православным, в лице синодального Обер-прокурора графа Протасова, и направлением к одной цели обоюдной деятельности, вместо бывшего разъединения и даже противодействия.

Я не без сожаления расставался с Блудовым. Личные отношения наши были очень удовлетворительны. Это был человек благородного характера, обширного и светлого ума; только излишне мягок и подвержен стороннему влиянию. Его положение, а, может быть, и убеждения мешали ему отдаться всею душою Униатскому делу. С моей стороны, убеждённый вполне в великой пользе для Церкви и Государства от достижения цели этого дела, связанный с сим делом всем сердцем, всею душою, я не мог колебаться. Прежде, как видно из предыдущей части Записок, употреблял я возможную настойчивость для успеха дела, а после старался без обиняков о переходе оного в другие руки, может быть, к неудовольствию Дмитрия Николаевича.

Граф Протасов был не менее благородного характера, и ежели не столь обширного ума, как Блудов, то более живого и деятельного. Он принялся с полным рвением за Униатское дело, и заботился о нём всю жизнь свою – его не нужно было подгонять. Отношения мои к Протасову, как прежде к Блудову, были всегда хороши. Да, впрочем, я всегда мало заботился о личностях – была бы ко мне справедливая доверенность, было бы во мне доброе участие, как в общественном деятеле доброго общественного дела. Сначала мне была неприятна в Протасове какая-то хитроватость, но это вскоре кончилось. Кого-то он назвал хитрым – «для нас, кажется, не должно быть хитрых людей» заметил я, – и с того времени был он со мною прямым, откровенным. К хитростям было во мне какое-то врождённое отвращение – не по боязни обмана, – я для сего был слишком проницателен; но по самой безнравственности порока. Мои подчинённые приучились, по большей части, со мною к прямоте и чистосердечию – они знали, что у меня хитростями ничего не выиграют, а, напротив, проиграют. Довольно, кажется, этих Записок и приложений при них, чтобы удостоверить в прямоте и откровенности собственного моего характера. Я не изменял ему при всей затруднительности пройдённого мною поприща. Я был молчалив, где это было нужно; но никогда не хитрил, никогда не обманывал, никогда не был причастен к каким-либо интригам. Но возвратимся к дальнейшему ходу повествования.

Здесь, прежде всего, нужно прочесть прилагаемую при сем, под № 1, записку от 4 января 1837 года, составленную мною для графа Протасова и бывшую у Государя. Из неё видно в общих чертах тогдашнее положение Униатского дела, и способы доведения оного до предположенной цели. Принято продолжать прежнюю систему по Униатскому управлению.

Приложение под № 2 есть всеподданнейшая докладная записка от 18 февраля, составленная мною от имени Протасова, о назначении для Литовского епископа Виленского базилианского св. Троицкого монастыря. Тогда уже было в виду основать в Вильне епархиальное Православное управление для лучшего противодействия Римлянам. Вообще, предположения у меня зарождались благовременно, зрело обдумывались и были не безуспешны.

Приложение под № 3 есть два конфиденциальных письма мои к графу Протасову от 12 и 26 июня, писанные во время моего путешествия. Это живой очерк тогдашнего положения обеих Униатских епархий, очерк, очень хорошо поясняющий официальные донесения.

Приложение под № 4 есть записка, поданная Протасову, от 13 октября, о противодействии Униатскому делу Белорусских помещиков. Это образчик бывшей постоянной борьбы с польско-латинскими помещиками.

Приложение под № 5 есть весьма пространная подробная записка, поданная тоже графу Протасову, от 3 октября, о состоянии обеих Униатских епархий во всех отношениях. Если бы из всех документов по Униатскому делу осталась одна только эта занимательная записка, то и тогда можно бы иметь самое верное понятие о ходе Униатского дела за всё предыдущее время.

Приложение под № 6 есть записка от 13 октября, дополнительная к предыдущей записке. Она относится преимущественно к отставшей Белорусской епархии.

Приложение под № 7 есть собственноручный журнал моих действий во время визитации 1837 года. Этот журнал исполнен занимательных подробностей, и лучше других бумаг рисует и мою деятельность, и своеобразность моих действий.

Одних этих семи приложений достаточно, чтобы иметь понятие о ходе и положении Униатского дела в 1837 году. Не будет однако же излишним восполнить их некоторыми отдельными фактами и сведениями за этот год, замечательный особенной деятельностью моею по случаю Высочайше возложенного на меня осмотра обеих Униатских епархий и духовных училищ.

Задушевною моею мыслью в это путешествие было двинуть дело как можно ближе к воссоединению, указанием на готовность к сему Униатского духовенства. В Белорусской епархии для этого не было у меня достаточных способов, но по Литовской дело пошло успешно. Ещё из Петербурга сделаны мною некоторые распоряжения, между прочим, чтобы к моему приезду в Жировицы вызваны были туда все благочинные и другие начальствующие духовные. Важнейших я сам убеждал и принимал подписки «о готовности их присоединиться к Православной Церкви»; от прочих поручал взять таковые подписки другим доверенным духовным. Таких подписок взято мною во время этого путешествия по Литовской епархии 114, по Белорусской только 21. Эти подписки препровождены мною к графу Протасову вместе с указанным выше приложением под № 5 – и, вместе с доверенностью к давшим подписки начальствующим духовным, утвердилась доверенность правительства и к самому ходу дела. Подобные подписки легко уже брались впоследствии от прочего духовенства моей епархии, посредством благочинных и других начальствующих, и присылались мне в Петербург в течение двух лет. Тоже делал по моему внушению преосвященный Лужинский по Белорусской епархии, хотя и не с таким успехом. Сим образом, ко времени воссоединения положение дела ясно определилось, так что можно уже было действовать наверное.

В этом году обращено мною внимание на священно и церковно-служительских Униатских жён и на самих причётников, принадлежавших во множестве к Римско-католическому исповеданию. О таковых жёнах и причётниках составлены не без затруднения ведомости. Первой мерой моей было воспрещение кандидатам в священство и на причётнические места жениться на Латинянках. После испрошено Высочайшее повеление – на свободу присоединяться таким жёнам и причётникам из Римского обряда в Униатский, прежде некоторым лично по их просьбе, после же всем вообще. Причётники вскоре обратились на лоно своей Церкви; но жены их и священнические оказали более упорства, так что дело о них продолжалось многие годы, а о некоторых и доныне производится.

В этом же году воспрещено крестить Униатских младенцев посредством Римско-католических ксёндзов и записывать их в метрические книги при Латинских костёлах.

В этом же году сделан мною новый шаг сближения с Православной Церковью – шаг довольно смелый; но он прошёл благополучно благодаря приготовленному уже расположению умов по Литовской епархии. Я разрешил служить Православному священнику в особом приделе Кобринской монастырской церкви. В том же году я дал подобное же разрешение служить Православным священникам в церквах Пружанской и Молодечнянской, в сей последней с Высочайшего соизволения.

В том же году испрошено мною производство восемнадцати благочинным моей епархии ежегодного пособия от пятидесяти до ста рублей серебром.

В предыдущей части Записок упомянуто мною о бывшем намерении действовать и на польских Униатов. Теперь нашлись между моими бумагами: записка, представленная о том 3 октября 1837 года, и письмо ко мне двадцати тамошних священников. Прилагаю их при сем под № 8 и № 9. Записка эта была поводом вызова в Петербург епископа Холмского с его ректором семинарии, а также упомянутого выше разговора моего с князем Паскевичем и другой моей записки, прилагаемой при сем под № 10. Это случилось уже после воссоединения Униатов в Империи – и мне было неловко брать на себя это дело. Я только указал в сей последней записке, каким образом по оному можно было бы действовать.

В сем году, как и в наступающем 1838, продолжалось устройство церквей и снабжение их священными облачениями, утварью и церковными книгами. Тогда же начато мною изъятие из употребления служебников Униатских, заменённых уже служебниками Московской печати. К сожалению, эта операция не могла скоро совершиться, по бывшему у Униатов недостатку в Евангелиях и Апостолах; так что вытребование служебников Униатских и предание их сожжению продолжалось несколько лет. В Униатских служебниках печатались наряду на всякий день приходящиеся Евангелия и Апостолы.

Не лишними будут ещё следующие приложения:

Под № 11, предложение моё от 15 апреля, о предании суду Римско-католических ксёндзов, совращающих Униатов.

Под № 12, отношение моё к правителю Белостокской области Гунаропуло, от 7 июля, о внушении шести его совратившимся чиновникам возвратиться к собственному их Униатскому обряду.

Это маленькое указание на бывшую постоянную борьбу с Латинами.

Под № 13, предложение, данное мною Белорусской консистории, от 31 мая, о небрежении тамошнего духовенства в устройстве по церквам иконостасов, и о шестимесячном сроке, назначенном для восполнения сего.

Под № 14, предложение той же консистории от того же числа, на счёт снабжения церквей книгами Евангелия и Апостола.

Под № 15, предложение той же консистории, от 5 июня, о данном мною поручении преосвященному Лужинскому по делам Белорусской епархии.

Эти три распоряжения принадлежат к числу многих мер, которыми старался я двинуть отставшую Белорусскую епархию.

Под № 16, донесение в коллегию от 5 июня, о состоянии Белорусской семинарии и уездного при ней училища.

Под № 17, такое же донесение от 27 июля, о состоянии Литовской семинарии и училища при ней.

Под № 18, такое же донесение от того же числа, о состоянии духовных училищ Вербиловского, Оршанского, Ляденского, Супрасльского и Кобринского.

Кому для обозрения действий за 1837 год недовольно было бы настоящих Записок и приложений к ним, тот должен обратиться к моим протоколам за этот год. Это замечание, впрочем, может относиться и ко всем других годам.

В 1838 году случилось происшествие, долженствовавшее необходимо двинуть Униатское дело к развязке. В начале сего года скончался митрополит Булгак на восьмидесятом году от роду. Я тогда сам был болен и не знаю, кто подал мысль похоронить тело его в Православной церкви Сергиевской пустыни. Погребение совершал преосвященный Лужинский, случившийся тогда в Петербурге. Этим погребением хотели представить покойника Православным, и благоприятно подействовать на умы. Но едва ли не последовало противного. Все знали покойного, как твёрдого Латинянина; и погребение его в Православной церкви равнодушные приняли как фарс, ревнители же Латинства – как верный знак готовящегося воссоединения Униатов. Действительно, с этого времени возникло по Белорусской епархии большее против прежнего противодействие Униатского духовенства всем преобразованиям, а противодействие это, как известно, возбуждалось и поддерживалось Латинскими помещиками и ксёндзами.

В одно почти время с митрополитом Булгаком скончался и викарный епископ, Иосафат Жарский, возведённый в сей сан, как сказано прежде, по уважению сторонних обстоятельств. На столе у него после смерти найдена бумага, в которой он объявляет себя непричастным всем действиям по Униатской Церкви.

Таким образом, само время устранило по Униатской епархии два бывшие препятствия делу воссоединения. Остались одни надёжные деятели, которым суждено совершить это воссоединение, именно – епископы Антоний Зубко и Василий Лужинский и я, недостойный. Эти деятели, изволением Господним, при всех тягостных испытаниях прожили вот уже двадцать два года после воссоединения, видимо, для поддержания и утверждения оного.

Во 2 день марта 1838 года именным Высочайшим указом, по случаю кончины председателя Греко-Униатской духовной коллегии, митрополита Иосафата, повелено мне председательствовать в оной – приложение под № 19. В сем же году удостоен я ордена св. Владимира 2-й степени, а мой викарий Антонии Зубко – ордена св. Анны 1-й степени. Удостоились тогда же наград и многие из моих подчинённых, по прилагаемой при сем записке под № 20, а в особенности по записке под № 21, в которой пояснено, что необходимо ободрить Униатское духовенство к предстоящей развязке Униатского дела и усердному в сем споспешествованию.

В этом году особенных мер не было принимаемо – я даже не выезжал в епархию. Продолжалось по-прежнему устройство церквей, обучение богослужению и удостоверение о личной благонадёжности духовенства. Главной теперь было заботой час от часу более усиливавшееся противодействие с разных сторон Униатскому делу.

Латинское духовенство с помещиками делалось смелее и смелее. Оно вредило наветами и внушениями. Оно совращало Униатов и келейно и даже устраиваемыми для сего миссиями. Оно строило своевольно церкви и часовни, где надеялось повредить Униатам. Оно употребляло в свою пользу, и часто удачно, отпущенных к ним базилиан, происходивших из Латинян. Оно иногда доходило до особенной дерзости. Например, управлявший Виленскою епархиею Микуцкий письменно опубликовал выдуманное им Высочайшее повеление, якобы совращённым Униатам дозволено оставаться в Латинстве. Этот циркуляр велено вымарать из церковных книг; запрещено производить миссии; запрещено строить Латинские часовни без ведома Униатского духовного начальства. Принимаемы были при всяком случае и другие меры; но многое оставалось без действия, а многое ускользало от самого бдительного внимания, так что всё же оставалось от Латинян много вредных последствий. Совершенное их обуздание было невозможно, особенно по нерадению и недоброжелательству местных гражданских чиновников, принадлежащих по большей части к Латинскому исповеданию. Да и на самую переписку не доставало сил.

Наущаемые Латинами и ободряемые потворством гражданских начальств, неблагонамеренные или колеблющиеся ещё духовные из Униатов тоже становились смелее и дерзновеннее, особенно по Белорусской епархии. Здесь многие священники выходили прямо из повиновения преосвященному Василию, так что в ноябре месяце воспоследовало Высочайшее повеление, чтобы строптивых священников отправлять в Великороссийские монастыри.

Православное духовенство, хотя не с прежней деятельностью, но всё же таки пользовалось подготовлением Униатов и обращало их отдельно на Православие. О том были частые дела, тревожившие ход Униатского дела. У меня был подобный случай даже после состоявшегося воссоединения, но прежде объявления оного. Один священник, бывший под судом в консистории, вздумал избавиться от беды переходом к другому начальству; он снёсся с Православным священником Минской епархии, и приступил уже было к обращению Мотольских прихожан; но сношение моё с преосвященным Минским положило конец этому фарсу.

Даже у графа Протасова прорывались иногда вредные несообразности. Для примера прилагаю при сем мою записку от 10 июня, под № 22. Двух простых строптивых иеромонахов вытребовали по Высочайшему повелению для увещания в Петербург. Это значило придать им вес и поощрить других к сопротивлению. Каждому захотелось бы похвастать своим упорством, сделать на чужие издержки приятное путешествие, посмотреть даром столицу. Самое командирование летом сего года, в западные губернии по Высочайшему повелению состоящего за Обер-прокурорским столом камергера Скрипицына было не безвредно. Командировка его имела прекрасную цель, именно, внушить благоразумие гражданским и Православным епархиальным начальствам. Но он сам не слишком был благоразумен, и выболтал слишком многое не только чиновникам, но и Латинским помещикам. Таким образом, направление Униатского дела, бывшее ещё у многих сомнительным, сделалось для всех ясным и угрожающим катастрофою. Сим объясняется возникшее с осени, после путешествия Скрипицына, решительное сопротивление Униатского духовенства по некоторым местностям Белорусской епархии.

Всё прописанное выше не могло меня не тревожить. Я настаивал неоднократно, чтобы положить конец этим волнениям и их неблагоприятным последствиям, решительным общим воссоединением Униатов. Наконец, в 1 день декабря 1838 года, подал я записку, прилагаемую при сем под № 23. В ней изложено живо настоящее положение дела, и способы порушить оное окончательно. При записке приложены: проект просьбы Униатского духовенства к Государю Императору и проект именного Высочайшего указа по сему делу. Прилагается при сем под № 24 и составленный мною в наступающем месяце проект акта, подписанного старшим Униатским духовенством, о присоединении Униатов к Православной Церкви.

Эта записка побудила, наконец, правительство к решительным окончательным мерам по Униатскому делу.

Приступаем к достопамятному 1839 году

Положено отправиться мне в Полоцк. Для сего объявлено мне Высочайшее повеление по случаю поданного Государю Императору прошения от значительного числа духовных, жаловавшихся на Белорусское епархиальное начальство, чтобы разобрать и успокоить это дело.

Между тем, по вышеупомянутым проектам заготовлены на бело акт о воссоединении Униатов и два прошения о сем Государю Императору. Акт отправлен по почте в Жировицы при письме моём к преосвященному Антонию от 24 января для подписи тамошним духовенством; просьбы взял я с собою в Полоцк. Письмо к преосвященному Антонию прилагается под № 25, а под № 26 прилагается письмо моё к графу Протасову от 8 февраля из Полоцка.

В Полоцке я имел много хлопот с тамошним заблудшим духовенством – но об этом после. Главное дело прошло совершенно благополучно. Акт и просьбы подписаны 12 февраля в неделю Православия – первый двадцатью четырьмя начальствующими духовными, последние только епископами. Документы сии, с возвращением моим в Петербург и приведением дела в порядок, препровождены к графу Протасову при отношении моём от 26 февраля. Но это отношение и самые документы следует выписать здесь вполне, как венчающие дело.

Отношение к графу Протасову от 26 февраля 1839 года

Слава в вышних Богу! Благое дело довершается. В 12 день настоящего февраля месяца, в неделю Православия, подписан окончательно всеми Греко-Униатскими епископами и начальствующим духовенством соборный акт о восприсоединении Униатов к Православной Греко-Восточной Кафолической Церкви. В сей день служил я торжественно в Полоцком Софийском кафедральном соборе, и причастил лично как наставников и воспитанников семинарии, так и довольно значительное число прихожан. Во время служения, вместо папы, поминал я всех Православных патриархов, митрополитов, архиепископов и епископов. После литургии отслужен мною, вместе с преосвященными Василием и Антонием, благодарственный молебен о здравии и благоденствии Государя Императора и всей Августейшей Фамилии. Во время обеда, на котором находились важнейшие духовные и гражданские лица, в Полоцке бывшие, после тоста за здравие Всемилостивейшего Государя, был кубок за благоденствие и преуспеяние Православной Церкви. Для сохранения на месте официального следа, о бытности в то время в городе Полоцке всех трёх Греко-Униатских епископов, записано по журналу консистории и правления семинарии о посещении ими сих присутственных мест.

Имею честь препроводить при сем к Вашему Сиятельству для представления на Высочайшее Его Императорского Величества благоусмотрение:

1. Помянутый выше соборный акт о восприсоединении Униатов к Православной Греко-Восточной Кафолической Церкви, подписанный тремя епископами и прочими начальствующими лицами, в числе 24.

2. Всеподданнейшее прошение, подписанное теми же тремя Греко-Униатскими епископами, о том же предмете.

3. Всеподданнейшее прошение, подписанное теми же епископами, об оказании Униатам снисхождения относительно некоторых обыкновений, временем вкоренившихся, но единству Церкви не противных.

4. Именную роспись духовенства Литовской епархии, давшего собственноручные объявления о готовности присоединиться к Православной Греко-Российской Церкви, в числе всего 938; а также самые подлинные объявления. Объявления сии сшиты в 27 тетрадей, и впереди каждой из них находится именная роспись лицам, давшим объявления. Объявления духовных, показанных в начале каждой росписи, прежде уже мною представлены, и находятся у Вашего Сиятельства. В первой тетради помещены объявления духовенства монашествующего, а также наставников духовных училищ и некоторых других лиц, по благочиниям непоказанных; в следующих 25 тетрадях находятся объявления духовенства, по благочиниям при церквах состоящего, а в последней тетради объявления семинаристов, кончивших курс наук в прошлом году.

5. Именную роспись духовенства Белорусской епархии, давшего также собственноручные объявления о готовности присоединиться к Православной Греко-Российской Церкви, в числе всего 367. Объявления сии находятся у Вашего Сиятельства, за исключением четырёх, оказавшихся у меня между подписками духовенства Литовской епархии. Таковые четыре объявления: благочинного Августиновича, вице благочинного Копчинского, а также иеромонахов Войновского и Кофинского, прилагаются при сем.

За сим духовенства, давшего обязательства присоединиться к Православной Церкви состоит: по Литовской епархии – белых священников 834, иеромонахов и монахов 62, секретарь консистории и светских наставников по духовным училищам 7, семинаристов, кончивших курс наук в истекшем году, 35; по Белорусской епархии – белых священников 330, иеромонахов и монахов 17, секретарь консистории и светских наставников духовных училищ 20. А всего по обеим епархиям духовных, давших письменные обязательства присоединиться к Православной Греко-Российской Церкви, состоит: тысяча триста пять № 1305.

Духовных, не обязавшихся ещё присоединиться к Православной Церкви, состоит: по Литовской епархии – 116 белых священников и 95 монашествующей братии, по Белорусской же епархии – 305 белых священников и 77 монахов. Духовных, однако же, сих должно считать по большей части скорее сомнительными, нежели неблагонадёжными. Из них: по Литовской епархии считается 59 безместных священников, а остальные по большей части престарелые, которых, как и безместных, не признано нужным тревожить требованием подписок, так что едва ли остаётся и 20 священников, коих настоит надобность или устранить, или приобрести для Православной Церкви; по Белорусской епархии считается безместных священников 136, от которых, как и от прочих, не обязавшихся присоединиться к Православной Церкви, по большей части не требованы ещё подписки; и, хотя по епархии сей оказалось до полутораста священников, обнаруживших сопротивление в даче помянутых подписок, но, по всей вероятности, после расстройства ныне бывшей здесь интриги и высылки зачинщиков оной, весьма также малое окажется число действительно неблагонадёжных.

Акт воссоединения

Во Имя Отца и Сына и Святого Духа

Мы, благостию Божиею, Епископы и Священный Собор Греко-Униатской Церкви в России, в неоднократных совещаниях приняли в рассуждение нижеследующее:

Церковь наша от начала своего была в единстве Святыя, Апостольския, Православно-Кафолическия Церкви, которая самим Господом Богом и Спасом нашим Иисусом Христом на Востоке насаждена, от Востока воссияла миру, и доселе цело и неизменно соблюла божественные догматы учения Христова, ничего к оному не прилагая от духа человеческого суемудрия. В сем блаженном и превожделенном вселенском союзе Церковь наша составляла нераздельную часть Греко-Российской Церкви, подобно как и предки наши, по языку и происхождению, всегда составляли нераздельную часть русского народа. Но горестное отторжение обитаемых нами областей от матери нашей России отторгло и предков наших от истинного Кафолического единения, и сила чуждого преобладания подчинила их власти Римской Церкви, под названием Униатов. Хотя же для них и обеспечены были от неё формальными актами Восточное богослужение на природном нашем русском языке, все священные обряды и самые постановления Восточной Церкви, и хотя даже воспрещён был для них переход в Римское исповедание (яснейшее доказательство, сколь чистыми и непреложными признаны были наши древние Восточной уставы); но хитрая политика бывшей Польской республики и согласное с нею направление местного Латинского духовенства, не терпевшие духа русской народности и древних обрядов Православного Востока, устремили все силы свои к изглаждению, если бы можно было, и самых следов первобытного происхождения нашего народа и нашей Церкви. От сего сугубого усилия предки наши, по принятии Унии, подверглись самой бедственной доле. Дворяне, стесняемые в своих правах, переходили в Римское исповедание, а мещане и поселяне, не изменяя обычаям предков, ещё сохранившимся в Унии, терпели тяжкое угнетение. Но скоро обычаи и священные церковные обряды, постановления и самое богослужение нашей Церкви стали значительно изменяться, а на место их вводились Латинские, вовсе ей не свойственные. Греко-Униатское приходское духовенство, лишённое средств к просвещению, в бедности и унижении, порабощено Римским, и было в опасности подвергнуться, наконец, совершенному уничтожению или превращению, если бы Всевышний не прекратил сих вековых страданий, возвратив Российской державе обитаемые нами области – древнее достояние Руси. Пользуясь столь счастливым событием, большая часть Униатов воссоединилась тогда же с Восточной Православно-Кафолической Церковью, и уже по-прежнему составляет нераздельную часть Церкви Всероссийской; остальные же нашли по возможности в благодетельном русском правительстве защиту от превозможения Римского духовенства. Но отеческим щедротам и покровительству ныне благополучно царствующего Благочестивейшего Государя нашего Императора Николая Павловича обязаны мы нынешней полной независимостью Церкви нашей, нынешними обильными средствами к приличному образованию нашего духовного юношества, нынешним обновлением и возрастающим благолепием святых храмов наших, где совершается богослужение на языке наших предков, и где священные обряды восстановлены в древней их чистоте. Повсюду вводятся постепенно в прежнее употребление все уставы нашей искони Восточной, искони Русской Церкви. Остаётся желать только, дабы сей древний боголюбезный порядок был упрочен и на грядущие времена для всего Униатского в России населения; дабы, полным восстановлением прежнего единства с Церковью Российской, сии прежние чада её могли на лоне истинной матери своей обрести то спокойствие и духовное преуспеяние, которого лишены были во время своего от оной отчуждения. По благости Господней, мы и прежде отделены были от древней матери нашей Православно-Кафолической Восточной и, в особенности, Российской Церкви, не столько духом, сколько внешней зависимостью и неблагоприятными событиями; ныне же, по милости всещедрого Бога, так снова приблизились к ней, что нужно не столько уже восстановить, сколько выразить наше с нею единство.

Посему в тёплых, сердечных молениях, призвав на помощь благодать Господа, Бога и Спаса нашего Иисуса Христа (который един есть истинная глава единой истинной Церкви) и святого всесовершающаго Духа, мы положили твёрдо и неизменно:

1) Признать вновь единство нашей Церкви с Православно-Кафолической Восточной Церковью, и посему пребывать отныне, купно со вверенными нам паствами, в единомыслии со святейшими восточными Православными патриархами и в послушании Святейшего правительствующего всероссийского Синода.

2) Всеподданнейше просить Благочестивейшего Государя Императора настоящее намерение наше в своё Августейшее покровительство принять, и исполнение оного к миру и спасению душ Высочайшим своим благоусмотрением и державною волею споспешествовать, да и мы под благотворным его скипетром, со всем русским народом, совершенно едиными и не разнствующими устами и единым сердцем славим триединого Бога, по древнему чину апостольскому, по правилам святых вселенских соборов и по преданию великих святителей и учителей Православно-Кафолической Церкви.

В уверение чего мы все, епископы и начальствующее духовенство, сей соборный акт утверждаем собственноручными нашими подписями, и в удостоверение общего на сие согласия прочего Греко-Униатского духовенства прилагаем собственноручные же объявления священников и монашествующей братии – всего тысячи трёхсот пяти.

Дан в Богоспасаемом граде Полоцке, лета от сотворения мира семь тысяч триста сорок седьмого, от воплощения же Бога Слова тысяча восемьсот тридцать девятого, месяца февраля в двенадцатый день, в неделю Православия.

Смиренный Иосиф, епископ Литовский.

Смиренный Василий, епископ Оршанский, управ. Белорусск. епархией.

Смиренный Антоний, епископ Брестский, викарий Литовской епархии.

Заседатель Греко-Униат. духовн. коллегии соб. прот. Игнатий Пильховский.

Заседатель Греко-Униат. духов. коллегии соб. прот. Иоанн Конюшевский

Заседатель Греко-Униат. духов. коллегии соб. прот. Лев Паньковский.

Председатель Литовской консистории соб. прот. Антонии Тупальский.

Председат. Белорусской консистории ректор сем. соб. прот. Михаил Шелепин.

Вице-председат. Литовской консист. соб. прот. Михаил Голубович.

В должн. ректора Литовской семинарии соб. прот. Фердинанд Гомолицкий.

Вице-председатель Белорус. консистории прот. Константин Игнатович. Член Литовской консистории и эконом семин. крест. иг. Иоасаф Вышинский.

Член Белорусской консист. игумен Иосиф Новицкий.

Инспектор Белорус. семин. соб. прот. Фома Малишевский.

Инспектор Литовск. семин. крест. иером. Игнатий Желязовский.

Ключарь Полоцкого Соф. каф. соб. с. прот. Михаил Копецкий.

Эконом Белорусск. семин. соб. прот. Иоанн Щенснович.

Засед. Литов. консист. соб. прот. Плакид Янковский.

Засед. Белорус. консист. протоиерей Иоанн Глыбовский.

Засед. Литов. консист. иерей Григорий Куцевич.

Засед. Белорус. консист. иерей Иоанн Щенснович.

Засед. Белорус. консист. иерей Фома Околович.

В долж. секретаря при Литовск. преосв. крес. иером. Фавст.

В долж. секретаря при преосвящен. Антонии иеромонах Пётр.

Первое всеподданнейшее прошение

Всеавгустейший Монарх, Всемилостивейший Государь.

С отторжением от Руси, в смутные времена, западных её областей Литвой, и последовавшим затем присоединением оных к Польше, Русский Православный народ подвергся в них тяжкому испытанию от постоянных усилий польского правительства и Римского двора отделить их от Церкви Православно-Кафолической Восточной, и присоединить к Западной. Лица высших состояний, стесняемые всеми мерами в их правах, совратились в чуждое для них Римское исповедание и забыли даже собственное происхождение и народность. Мещане и поселяне были отторгнуты от единения с Восточной Церковью посредством Унии, введённой в конце XVI столетия. С того времени сей народ отделился от матери своей – России; постоянные ухищрения политики и фанатизма стремились к тому, чтобы сделать его совершенно чуждым древнего отечества его, и Униаты испытали в полном смысле всю тягость иноплеменного ига.

По возвращении Россией древнего её достояния, большая половина Униатов восприсоединилась к прародительской своей Греко-Российской Церкви, а остальные нашли покровительство и защиту от преобладания Римского духовенства. В благословенное же царствование Вашего Императорского Величества, при благодетельном воззрении Вашем, Всемилостивейший Государь, у них уже по большей части восстановлены в прежней чистоте богослужение и постановления Греко-Восточной Церкви; их духовное юношество получает воспитание, соответственное своему назначению; они могут уже быть и называть себя Русскими.

Но Греко-Униатская Церковь, в отдельном своём виде, среди других исповеданий, не может никогда совершенно достигнуть ни полного благоустройства, ни спокойствия, необходимого для её благоденствия, – и многочисленные принадлежащие к ней жители западных губерний, Русские по языку и происхождению, подвергаются опасности остаться в положении, колеблемом переменчивостью обстоятельств, и несколько чуждыми своих Православных собратий.

Сия причина, наипаче же забота о вечном благе вверенной нам паствы, побуждают нас, твёрдо убеждённых в истине догматов Святой, Апостольской, Православно-Кафолической Восточной Церкви, припасть к стопам Вашего Императорского Величества и всеподданнейше молить Вас, державнейший Монарх, упрочить дальнейшую судьбу Униатов дозволением им присоединиться к их прародительской Православной Всероссийской Церкви. В удостоверение же общего нашего на сие согласия, имеем счастье поднести составленный нами, епископами и начальствующим духовенством Греко-Униатской Церкви в городе Полоцке, сего числа соборный акт и при оном собственноручные объявления тысячи трёхсот пяти лиц остального Греко-Униатского духовенства».

Всемилостивейший Государь,

Вашего Императорского Величества верноподданейшие:

Иосиф, епископ Литовский.

Василий, епископ Оршанский, управляющий Белорусской епархией.

Антоний, епископ Брестский, викарий Литовской епархии.

12 февраля 1839 г.

Второе прошение Государю Императору

(От того же числа и подписанное теми же тремя епископами)

Во всеподданнейшем прошении нашем, с приложением соборного акта о намерении Греко-Униатской Церкви восприсоединиться к Православно-Кафолической Восточной Церкви, мы изложили подробно побудительные к тому причины и главное желание наше – составлять по-прежнему часть нашей прародительской Всероссийской Церкви. Вместе с сим не дерзаем покрывать молчанием, что, за исключением немногих духовных лиц, из числа изъявивших письменно сие желание, почти все прочие в объявлениях своих изложили и просьбу о дозволении им не переменять нынешних, привычкой вкоренённых местных обычаев, непротивных сущности Православия. Мы, будучи убеждены, что нынешнее неслужебное одеяние Греко-Униатского духовенства, бритье бород, употребляемая во время постов пища и некоторые молитвенные обыкновения, не нарушающие догматов святой Восточно-Кафолической веры, от долговременной привычки к ним духовенства и самого народа не могут быть в скором времени изменены без важных неудобств и, между прочим, скорая перемена в наружном виде священников может даже их лишить полезного влияния на паству; осмеливаемся всеподданнейшее испрашивать, дабы по приведённым нами причинам оказано было восприсоединяемому духовенству и народу в отношении к таковым местным обычаям снисхождение, и в сем обстоятельстве полагаем всё наше упование на отеческое сердце Вашего Императорского Величества, Всеавгустейший Монарх, – источник блaгoдeнcтвия вверенных Богом высокому скипетру Вашему народов.

Всё это поднесено Государю Императору, и в 1 день марта последовало Высочайшее повеление Св. Синоду положить сообразное с правилами святой Церкви постановление. Постановление это сделано Синодом в 23 день того же марта, а в 25 день, в праздник Благовещения Господня, последовало Высочайшее оного утверждение словами: Благодарю Бога и принимаю. Вслед за тем приглашён я в присутствие Св. Синода в мантии; объявлено мне означенное Высочайше утверждённое постановление; преподана мне особая синодальная грамота воссоединённым епископам с паствой; дано мне братское лобзание от всех синодальных членов; совершено ими вместе со мной благодарственное молебствие в синодальной церкви; принесена мною там же архиерейская присяга. Всё это лучше усмотреть из прилагаемых при сем, под № 27 и № 28, синодального указа от 14 апреля и синодальной грамоты от 30 марта. Я не участвовал в совещаниях о всех сих распоряжениях: только граф Протасов просил меня написать синодальное постановление, вместо начертанного митрополитом Московским. Я отказывался, не смея коснуться столь важного авторитета; но таки должен был исполнить – постановление преосвященного Филарета было действительно самое приказное.

Известно, что на воссоединение Униатов выбита особая медаль. Прилагаю под № 29 отношение о том ко мне графа Протасова от 28 марта 1841 года. Прилагаю ещё под № 30 отношение ко мне его же, графа Протасова, от 30 апреля 1839 года, о Высочайшем соизволении на облегчение воссоединённым некоторых местных обычаев. Впрочем, таковое же облегчение дано и Святейшим Синодом.

Мне попалось под руку несколько бумаг о представлениях ко Двору – не худо сказать о том несколько слов. Ещё при жизни митрополита Булгака мне назначено в дни выхода при Дворе быть с ним в церковном алтаре, и после богослужения приносить поздравление. В 30 день марта 1838 года велено мне представиться вместе с синодальными членами в праздник Пасхи; а в 12 день следующего апреля это поведение распространено навсегда. Кажется, следующее случилось в самый год воссоединения. Я как то толковал с графом Протасовым о неприличии представляться мне в моём латинском одеянии, но что и не следует мне самому одеваться вдруг в костюм православного духовенства. В страстную субботу, вечером, граф Протасов привозит мне от Государя форменную ряску и клобук, и объявляет Высочайшую волю явиться мне в них для поздравления в церкви. За этот сюрприз Государь же и поплатился – не зная приёмов, я не уклонил клобука при обыкновенном целовании рука в руку, и порядочно таки стукнул его в чело – но он и не поморщился, напротив, благосклонно улыбнулся моей неловкости.

В день воссоединения возведён я в сан архиепископа.

Здесь место сказать, что вместе с просьбами о воссоединении подал я 26 февраля и о себе следующую просьбу Государю Императору.

"По Высочайшей воле Вашего Императорского Величества удостоился я быть одним из орудий спасительного дела, ныне к окончанию благополучно приводящегося. Судя по обстоятельствам, участие моё в сем деле окажется вскоре бесполезным, а, может быть, даже вредным; и затем пребывание моё в западных губерниях будет для меня весьма тягостным. С другой стороны – чуждое воспитание, привычки, из детства вкоренившиеся, слабое знание русского языка – делают меня мало способным занять соответственное моему сану место среди коренного Православного Греко-Российского духовенства; так что служение моё на сем поприще было бы, по всей вероятности, поводом соблазна для многих, а для меня – бесполезных неприятностей.

Отеческому сердцу Вашему, Всемилостивейший Государь, весьма понятно, что одна минута слабости, в которую мог бы я сожалеть об участии в священном деле, бывшем до сих пор единственной целью моих действий и помышлений, отравила бы счастье всей остальной моей жизни.

Для предупреждения сего осмеливаюсь ныне же припасть к стопам и прибегнуть к милости и великодушию Вашего Величества, чтобы, по миновании во мне надобности на нынешнем поприще моего служения, мог я прожить остаток дней моих частно, по моему избранию, но не в монастыре».

Государь будто сказал графу Протасову на эту просьбу: «Не понимаю», – а мне казалась она очень понятной. Двенадцать лет такой удручающей работы, какой я подвергался, – двенадцать лет таких беспокойств и тяжкой ответственности, – утомят хотя бы кого. Я же ничего не добивался. Идеалом счастья, который мне единственно представлялся, было иметь домик с садиком да комнату с книгами. Притом же, испытав до того столько затруднений и недоброжелательства, я не мог не видеть того же и в будущем. Особенно меня пугало предвидимое нерасположение с той стороны, откуда бы мне ожидать благодарности, именно, со стороны Православных. Естественно, что мне хотелось избежать этой будущности, после двух-трёх лет служения, ещё тогда необходимого. Но вот минуло с того времени более двадцати лет, а я не добился ни покоя, ни идеала моего счастья. Кажется, однако же, моя просьба не осталась без последствия. Граф Протасов допытывался у меня, не нужно ли мне ещё чего; и я сказал, наконец, что для меня была бы успокоительна пожизненная пенсия. Он совершенно это одобрил, и предоставил мне самому назначить сумму. Я указал на сумму 6.000 рублей, сказав, что отрешённым Униатским епархиальным епископам назначена была при Екатерине такая сумма. Он присылал ко мне директора Новосильского с запросом: не нужно ли более. Я сказал, что довольно – и 18 апреля вышла мне пенсия в 6.000 рублей ассигнациями.

Отведя душу на радостном событии воссоединения Униатов, событии столь долго ожиданном, столь тяжело добытом, мне приходится вновь обратиться к рассказу о тяжёлых и неприятных обстоятельствах. Предстояло устранить ещё остававшиеся неприязненные воссоединению элементы; утвердить это благое дело, и как бы водворить его повсеместно взамен Унии. Настоящий 1839 год, после 1834, был самый деятельный в моей жизни, а, может быть, даже более сего последнего хлопотливый и тревожный.

Оставшиеся ещё неприязненные воссоединению элементы лучше всего можно оценить из прилагаемого при сем под № 31 отношения моего к графу Протасову от 26 февраля. В нём изложена сущность дела об интриге, породившей всеподданнейшую просьбу, поданную по доверенности ста одиннадцати священников Белорусской епархии, против воссоединения и о мерах, употреблённых мною для расстройства сей интриги. Несколько зачинщиков отправлено в великороссийские губернии, до двадцати священников выслано в мою Литовскую епархию, об остальных приняты меры на месте: и постепенно всё успокоилось – даже задорнейшие, то есть высланные вдаль, по большей части вскоре покорились Православию. Таким же образом поступаемо было и с другими духовными, не принадлежавшими к помянутой интриге, но оказавшими неблагонамеренное сопротивление по Белорусской и Литовской епархии. Около пятнадцати священников выслано в великороссийские епархии; из них бо́льшая половина обратилась вскоре на добрый путь. Для неблагонадёжных иноков учреждена в Курске временная обитель, которая тоже оказалась вскоре излишней, и закрыта после вразумления многих из них. На остальных сомнительных ещё духовных действуемо было неослабно кротким убеждением или другими административными мерами – и всё Господь благословлял добрым успехом. Выше сказано, что к акту воссоединения приложено было более 1.300 подписок от священников и монашествующих. До конца того же 1839 года препровождено мной разновременно ещё до ста таковых подписок от духовных, бывших до того сомнительными, так что к последующему времени мало уже осталось дела в сем отношении. Некоторое число Униатских священников, не пожелавших принять Православия, но оказавшихся смирными, оставлены в покое доживать свой век, а иные и до сих пор живут безвредно среди воссоединённого населения. Уже в записке, данной графу Протасову 26 сентября, приложенной при сем под № 32, я мог дать удовлетворительно-успокоительное сведение о последствиях воссоединения. На одном листе с сей запиской есть другая записка, от 28 того же сентября, о предположении взять в казну церковные имения с крестьянами – вследствие оной оставлены таковые имения пожизненно за приходскими священниками, которые того пожелают.

Кажется, не нужно прибавлять, что это дело приобретения воссоединению остального духовенства было не так-то легко. Нужны были особые соображения и распоряжения почти о каждом священнике и иноке, соответственно местным и личным обстоятельствам каждого. Работа была утомительная. Независимо от приобретения воссоединению духовенства, самое объявление Синодального указа и грамоты о воссоединении не обошлось без забот. Нужно было сообразоваться, где и когда сделать объявление, судя по мере благонадёжности местного духовенства и народа – так что дело это довершилось окончательно едва в течение года. Затем нужно было наблюсти о поминании во время богослужения Святейшего Синода, вместо папы, и об исключении из символа Веры слова: и Сына. Зная, как трудно искореняются привычки всей жизни, я лично сам наблюдал за этим делом и, кроме распоряжений через консисторию, я действовал непосредственно на благочинных и настоятелей монастырей частыми запросами: поминается ли у них уже Святейший Синод, вместо папы, и исключается ли из символа слова: и Сына. Таким образом, прежняя привычка заменилась новой. А что причиной случавшихся иногда в начале отступлений была привычка, а не злонамеренность, я сам неоднократно удостоверялся. В первое моё посещение епархии после воссоединения, во время литургии в Жировицком кафедральном соборе, семинаристы, певшие символ веры, прибавили слова: и Сына. Другой принял бы это Бог знает как; я же из самого замешательства певших видел только ошибку. После литургии вышел к певшим на клирос; сказал, что они обмолвились по привычке языка; велел им пропеть правильно этот член символа несколько раз, – они это исполнили не только охотно, но и с видимой радостью; и никогда уже не было подобных обмолвок. Впоследствии я имел часто случай и потребность предостерегать в сем отношении ревнителей не по разуму.

С Белорусской епархией вообще мне было более заботы, нежели с собственной Литовской. Здесь я сам был строителем, а там должен был поправлять расстроенное уже другими. При распределении Униатов на две епархии, к Белорусской причислены Униаты Киевской губернии, а также Житомирского и Овручского уездов Волынской губернии. Этих отдалённых Униатов начальство Белорусской епархии оставило совершенно без внимания и приготовления, до самого воссоединения. Тут тамошнее духовенство оказало решительное неповиновение, тем более тревожившее, что прихожане оного, принадлежавшие по большей части к шляхте (мелкопоместным дворянам), приняли непосредственное участие в таком сопротивлении. Найдено необходимым всех сих Униатов перечислить к моей Литовской епархии – и Бог помог устроить благополучно это дело. Нескольких священников настращал высылкой в отдалённые места; нескольких ободрил добрым словом и добрыми внушениями; назначил для осмотра тамошних церквей отличного по характеру и образованию архимандрита, Леонтия Скибовского; снабдил его соответственной инструкцией: и всё прекрасно уладилось при добросовестном содействии тогдашнего Киевского генерал-губернатора Бибикова – так что через два года тамошние воссоединённые были уже готовы к перечислению в ведение Киевской и Волынской епархий.

И не здесь ещё кончились мои заботы по тягостному наследству от расстроенной Белорусской епархии. Через несколько лет перечислен от сей епархии к моей, Литовской, Дисненский уезд, столь расстроенный и запущенный, что он и до сих пор не приведён ещё в совершенный порядок, и состоит у меня на худом счёте. Но возвратимся к ходу происшествий 1839 года.

Несмотря на труды, несмотря на заботы, этот год, которого лето провёл я в разъездах по обеим епархиям, был для меня радостным торжеством. У меня нашлись черновые шестнадцати писем к графу Протасову, писанных в это лето, и проект газетной статьи. Прилагаю их здесь в таком виде, как нашлись, на шести особых листах под №№ 33, 34, 35, 36, 37, 38. Эти бумаги исполнены любопытных подробностей, которые лучше представят и время, и дело, нежели мог бы я их здесь описать.

Положено было заявить воссоединение Униатов совокупными, в разных местностях, служениями древлеправославного и воссоединённого духовенства. Первым таким служением было служение проезжавшего в свою епархию митрополита Киевского Филарета с епископами Полоцкими, древлеправославным Исидором и воссоединённым Василием, в городе Витебске в одной из воссоединённых церквей. Всё было мирно, всё было прекрасно: однако же, это служение оставило у меня неприятное воспоминание. Осенью, по возвращению в Петербург, посетил я Киевского митрополита. Было довольно большое общество. Кто-то спросил: зачем вы ездили? «Присоединить Униатов», – отвечал, не запинаясь, митрополит. Вот кто присоединил Униатов, – подумал я не без скорбного чувства. Подобные маленькие несправедливости случалось мне испытывать не раз и впоследствии; но я был на них готов заблаговременно, и потому переносил благодушно.

Моё совокупное служение было в Полоцке с теми же преосвященными Исидором и Василием, а в Минске с тамошним архиепископом Никанором. Всё было прекрасно, всё было мирно, всё было торжественно. Но настоящее торжество готовилось к осени, в совокупном служении древлеправославных с воссоединёнными, в Жировицком кафедральном соборе и в самом центре Латинства – Вильне. По причинам, изложенным в записке, прилагаемой при сем под № 39, положено поставить из воссоединённых викария Литовской епархии Пинского епископа Михаила Голубовича. Наречение происходило в Жировицах, а посвящение в Вильне, мною с преосвященными Исидором Полоцким и Антонием, викарием Литовской епархии. По этому случаю устроили мы в Жировицах и Вильне несколько совместных и отдельных архиерейских богослужений, со смешанным обоюдным духовенством, в церквах обоих ведомств, и придали им возможную торжественность. Желающих знать более отсылаю к помянутым выше шести приложениям. Здесь довольно сказать, что эти совокупные служения вполне достигли предположенной цели: поставили рука об руку древлеправославных с воссоединёнными; сделали воссоединение наглядно гласным для своих и для чужих; главное же – успокоили правительство и всех других на счёт мирного исхода Униатского дела, чего не могли вполне достигнуть все прежние мои уверения – опасались волнения и беспокойств. Эти опасения были столь сильны, что под благовидным предлогом откомандировано пятьсот казаков в места, более тревожившие. Я был невозмутимо покоен совершенной уверенностью в успехе; хотя граф Протасов и сказал мне, что Государь решился на окончательные меры единственно по доверенности к моему мнению. Действительно, моя спокойная уверенность, кажется, всех успокаивала.

Никто меня, думаю, не осудит, что в Записках сих 1839 году дано более места, нежели другим – здесь исход и осуществление всего дела воссоединения Униатов. Нужно ещё восполнить происшествия этого года некоторыми отдельными фактами, сколько-нибудь выдающимися из числа распоряжений столь многообразных в сем году.

Выше было сказано, что назначение Униатского духовенства во все должности и даже на священнические места подлежало согласованию с начальниками губерний. Это отменено в мае месяце по моему представлению.

Между Униатами весьма многие при крещении принимали имена святых, свойственные Латинской Церкви. Это мною воспрещено распоряжением от 3 июня, прилагаемом при сем под № 40. Тогда же попросили меня о перемене их имён ректор семинарии Фердинанд на Ипполита, а рукополагавшийся в священника диакон Генрих на Иоанна. Просьбы их, как и других, иногда внушаемые, были удовлетворяемы. Латинские имена всех семинаристов и учеников духовных училищ заменены Православными за один раз особым постановлением. И чуждый обычай вскоре извёлся.

Под № 41 прилагаю отношение моё к Киевскому митрополиту от 29 апреля, которым поручаю его вниманию и покровительству своё духовенство Киевской губернии, с приложением и ведомости оному. Это отношение сделано известным тому духовенству, и было первым шагом предстоявшего подчинения местным Православным архиереям воссоединённых, находящихся в пределах их епархий. Впоследствии писал я подобным образом и к преосвященным Волынскому и Подольскому.

Под № 42 прилагаю распоряжение от 28 июня, о разрешении священникам древлеправославным и воссоединённым поручать друг другу исправление духовных треб своим прихожанам, по местному удобству.

Вслед за воссоединением назначено было Высочайше воссоединённому духовенству единовременное пособие – во сколько именно, нет у меня показания на глазах – раздавалось же на священника от ста до трёхсот рублей ассигнациями. Это пособие облегчило несколько участь этих воссоединённых священников, стесняемых польско-латинскими помещиками, и доставило им терпение ожидать предстоявшего штатного обеспечения.

В том же году воссоединённое духовенство снабжено безвозмездно Святейшим Синодом: проскомидийными листами, царской и патриаршей грамотами, пространными катехизисами и историей Российской Церкви.

Не излишним ещё будет приложить:

Во-первых. Для точнейшего сведения о временной Курской обители под № 43 отношение моё к графу Протасову от 15 марта.

Во-вторых. Для сведения о порядке объявления актов о воссоединении под № 44 тоже отношение к графу Протасову от 4 мая.

В-третьих. Для сведения о бывшем сопротивлении воссоединению по Овручскому уезду, под № 45, предписание игумену Скибовскому от 22 июля; под № 46, отношение к генерал-губернатору Киевскому Бибикову от 24 августа и, под № 47 отношение к графу Протасову от 10 ноября.

В-четвёртых. Для сведения о числе неблагонадёжного духовенства Литовской епархии, оставшегося после воссоединения, впрочем, вскоре изменившемся, под № 48 – отношение к графу Протасову от 8 июля.

Но всего не рассказать.

Перейдём к 1840 году

В этом году главное занятие по духовному управлению состояло во взаимном перечислении древлеправославных и воссоединённых приходов к епархиям, в пределах коих они действительно состояли. Успешное воссоединение в прошлом году придало силы моим советам, и теперь легко согласились на перечисление.

Прежде всего, Минского архиепископа Никанора переместили на Волынскую епархию, в пределах которой было более ста тысяч воссоединённых, и требовался архипастырь благоразумный. Затем Минским епископом назначен в январе мой викарий, преосвященный Антоний, давно уже отрастивший бороду, и приготовленный для сей цели путешествием в Москву. Вместе с назначением преосвященного Антония, воссоединённые церкви Литовской епархии, в Минской губернии состоявшие, отчислены к Минской епархии, а церкви древлеправославные Минской епархии, расположенные по Гродненской губернии и Белостокской области, перечислены к Литовской епархии. В апреле месяце такое же перечисление церквей состоялось от Белорусской и Полоцкой епархии. Воссоединённые церкви Минской губернии перечислены от Белорусской к Минской епархии, так что в сей епархии оказалось воссоединенных церквей почти вдвое более против древлеправославных – чем и объясняется назначение туда воссоединённого епископа. Древлеправославные церкви, состоящие в Виленской губернии, перечислены от Полоцкой к Литовской епархии; и мне назначено именоваться Литовским и Виленским, иметь кафедру в Вильне и быть священноархимандритом Виленского Свято-Троицкого монастыря. Полоцкая епархия ограничена Витебской губернией и вверена воссоединённому епископу Василию. Преосвященный Исидор перемещён из Полоцка в Могилёв, и с тем вместе перечислены к Могилёвской епархии воссоединённые, состоявшие по Могилёвской губернии. На преосвященного Смарагда, наделавшего столько суматохи в Полоцке, не полагались, и перевели из Могилева, как прежде из Полоцка.

Распоряжения по этим перечислениям церквей поглощали большую часть моей деятельности в сем году. В особенности я старался воспользоваться древлеправославным духовенством, перечисленным ко мне от Минской и Полоцкой епархии. Многих из оного назначил благочинными почти над третью всех воссоединённых церквей Литовской епархии. Однако же не в одном из них обманулся. Иные, вместо ожидаемого скорейшего слияния, отдаляли оное неуместными притязаниями к смирному воссоединённому духовенству, так что нескольких нужно было сменить.

Я ходатайствовал о подчинении в сем же году и воссоединённого моего духовенства Подольской губернии тамошнему епархиальному начальству, но это отложено до будущего. Не не у места, однако же, будет приложить здесь под №№ 49, 50 и 51 относящиеся к сему бумаги, именно: отношения к графу Протасову от 1 мая и 8 августа, а также предложение, данное консистории от сего последнего числа.

Перечисление к разным епархиям, сколь оно ни было хлопотливо, не останавливало, однако же, других распоряжений, утверждавших и скреплявших совершившееся воссоединение. Итак, в сем 1840 году сделано между прочим:

1) Вытребовано в первый раз для Литовской епархии св. миpo из Киева. Оно прежде заготовлялось на месте для каждой Униатской епархии.

2) Испрошены мною от Святейшего Синода для всех церквей общие Православной Церкви антиминсы; посвящены мною в Жировицах; разосланы по всем церквам; прежние же Униатские антиминсы вытребованы и преданы сожжению.

3) Сделано распоряжение, чтобы в западных губерниях поучения и изъяснение катехизиса произносились на простом наречии. Целью было устранить польский язык, употреблявшийся для сего часто по воссоединённым церквам.

4) Сделано гласным право воссоединённого духовенства присоединять Латинян, и начало вдруг приносить порядочные плоды.

5) По прилагаемому при сем, под № 52, представлению моему от 1 апреля, отпущены для Литовской епархии потребные богослужебные книги, и затем прежние Униатские служебники вытребованы, и некоторое время хранились в архиве, а после преданы сожжению, по большей части, в моём присутствии.

6) Независимо от книг, упомянутых в предыдущей статье, пожертвовано Святейшим Синодом 680 требников для Литовской епархии. Они разосланы по церквам, а прежние Униатские требники вытребованы консисторией и преданы сожжению вместе с другими Униатскими богослужебными книгами. Впрочем, все эти книги не могли быть вдруг изъяты из употребления. Многие хранились своевольно, особенно стариками, по привычке, и ещё в течение почти десяти лет остатки их извлекались из употребления, иногда с маленьким понуждением.

7) Святейший Синод положил праздновать в западных епархиях богослужением и крестным ходом воспоминание о воссоединении Униатов в первый четверг Петрова поста, в который чествуется Латинами св. Евхаристия (Boze Cialo). Кроме воспоминания, имелось здесь в виду отвлечь воссоединённый народ от означенного Латинского торжества. Как сия последняя потребность чувствовалась не повсеместно, то и предоставлено усмотрению архиереев, где совершать это богослужение. Я оное сохранил только как воспоминание для некоторых местностей, но сам ни разу не служил. Впрочем, для лучшего о сем усмотрения прилагаются при сем, под № 53 и № 54, два отношения мои от 30 мая к преосвященному Михаилу и к графу Протасову.

8) Назначены, по моему ходатайству, церковные причты во все уездные города Виленской губернии, чем обеспечена участь тамошних Православных, и дана возможность умножать их число. Приложения под № 55 и № 56: рапорт Святейшему Синоду от 10 июня и предложение консистории от 4 августа.

9) Положено прочное основание певчему архиерейскому хору назначением, по моему ходатайству, в августе месяце двенадцати надёжных певчих из великороссийских епархий.

10) Осмотрены почти все церкви Литовской епархии посредством одиннадцати избранных мной надёжных духовных сановников, и тем дано твёрдое направление совершившемуся в прошлом году воссоединению. Приложение под № 57 – предложение консистории от 13 августа.

Я сам посетил Ковно, Вильно и Гродно, и осматривал, не без пользы, лежавшие по пути церкви.

Но замечательнейшим действием моим в сем 1840 году было посвящение в Вильне Николаевского собора и в Пожайске монастырской церкви. Оба великолепнейшие храмы, принадлежавшие прежде Латинянам: первый – иезуитам, а последний – монахам камельдулам, изгнанным за участие в польском мятеже. Обе церкви переделывались ещё при Полоцком епархиальном начальстве; мне же досталось только их посвящение. Самый факт посвящения таких церквей, среди преобладающего римско-католического населения, был ненавистен сему населению; и не удивительно, что хотели отклонить посвящение в Вильне вестью, будто под собором подложено несколько бочонков пороха. Но напали не на труса. Я им сказал ещё при посвящении собора и Пожайской церкви два первые мои слова на русском языке. Первое из них в особенности наделало много шуму. Я его набросал карандашом на досуге, а, следовательно, со зрелым размышлением, в путешествии из Гродно в Вильно. Сказано, что самый факт посвящения таких церквей был для Латинян ненавистен. Я решился при этом случае, за один раз высказать им всю правду. В быстром и метком очерке указал на исторические факты и догматические положения, и доказал, что правы не они, а мы, что хозяева в Вильно не они, а мы – стал твёрдой здесь ногой, и заставил всех воссоединённых смело смотреть в глаза Римлянам. Об этом слове много было толков. Многие осуждали в угодность Римлянам, но другие отдавали ему полную справедливость. Фельдмаршал князь Варшавский метко сказал мне о нём: «Вы одни могли его надписать, вы одни могли его и сказать».

Я мало произнёс слов – начал немножко поздно, и, по непривычке, писать мне было нелегко. Но старался пользоваться самыми эффектными случаями произвести возможно глубокое впечатление. Слов моих было доныне только двенадцать. Они напечатаны в особой книжечке – и если бы о моей деятельности не осталось никаких других документов, то из сей одной книжечки можно бы иметь достаточное понятие и о деле, и о деятеле. Кстати здесь будет анекдотец. Попечитель учебного округа Грубер раз, после возвращения из Петербурга, сознался мне: «я держал вас за дурака. В разговоре с графом Протасовым имел я глупость сказать о ходящей у нас молве, распущенной, вероятно, Латинами: будто для вас проповеди пишут другие». «О, большие же у вас в Вильно дураки, – отвечал Протасов, – когда в три года не умели узнать этого человека».

Прилагаю при сем в особой тетради, под № 58, собственноручные мои письма к графу Протасову, отправленные из летнего объезда епархии, от 2, 5, 7, 8, 10, 17, 23 и 27 июня, 5 июля, 12 августа, 2, 9, 17 и 22 сентября. Эти письма многое восполнят, многое пояснят, а, во всяком случае, представят живую картину моей деятельности в это лето. До 1840 года записки, деловые бумаги и письма составлял я обыкновенно из поспешности на одном листе или лоскутке бумаги, и они в таком виде приложены по большей части черновыми при сих Записках. Я уверен, что многие из подобных бумаг совершенно затерялись. Но с сего года, при спокойном и правильном уже течении дел, черновые бумаги, более важные и конфиденциальные, а также частные письма, вносились и вносятся мною в особые тетради, которые и будут прилагаемы целиком при сих Записках.

Наступает 1841 год

К более выдающимся фактам сего года можно отнести следующие:

1) Окончательная управа с неблагонадёжными священниками, а в особенности иноками. Они были под конец собраны в несколько монастырей. Это были самые буйные; но как они были по большей части и самые развращённые, то с ними немного церемонились. Несколько отправлено в Курскую обитель; несколько подвержено местному взысканию – и всё на будущее успокоилось; лучшие приняли Православие.

2) Борьба постоянная с Латинянами, старавшимися вредить Православию разнородными, прямыми или косвенными способами. Но это было прежде, было всегда и после – ни место, ни время не дозволяют здесь следить за этою борьбой, даже в некоторой части.

3) То же можно сказать о борьбе с чиновничеством, состоящим по большей части из Латинян. Не только трудно было добиться законного содействия самым справедливым требованиям; но часто лучшие духовные из воссоединённых подвергались самым бестолковым придиркам, будто они не исполняют Православных обрядов. Но, повторяю, это было и прежде и после – нечего о том говорить.

4) Курская обитель устроена временно, чтобы устранить туда монахов, могших противодействовать воссоединению. Теперь признано нужным не оставлять и этого Униатского уголка, тем более, что на него указывали, на него полагались неблагонадёжные духовные, показанные в первом пункте. Эта обитель, прежде её закрытия, подчинена Курскому преосвященному в марте месяце.

5) Переведён по моему распоряжению на польский язык пространный Православный катехизис; напечатан по приказанию Святейшего Синода и распространён между духовенством Литовской епархии. Этому дан предлог, что не все воссоединённые знают по-русски; но, в сущности, это сделано для распространения здравых понятий между Латинами.

6) Разослана воссоединённому духовенству медаль, выбитая по случаю воссоединения Униатов.

7) По моему представлению, положено Святейшим Синодом подчинить местным Православным епархиальным начальствам воссоединённых Киевской, Волынской и Подольской губернии. Эта мера, с Высочайшего соизволения, приведена в действие в апреле месяце, и, таким образом, все западные епархии вошли в настоящие их пределы. Белорусско-Литовская коллегия осталась только для заведывания имуществом воссоединённого духовенства, пока не настала очередь и её закрытия. Прилагаю при сем, под № 59, нашедшуюся у меня черновую письма к архимандриту Леонтию Скибовскому; им старался я облегчить подчинение воссоединённых тамошним епархиальным начальствам, против которых были они весьма предубеждены, и не без основания.

8) Разосланы к Православным Начальствам западных епархий ведомости о всех Латинских приходах, с показанием приписных каплиц и числа Латинских прихожан, а также селений, в которых они проживают. Разумеется, это доставило некоторую пользу при наблюдении, но вовсе не положило пределов прозелитизму Латинского духовенства.

9) Избраны по Литовской епархии общие духовники для духовенства, чего прежде здесь не бывало.

10) Избраны также церковные старосты, на общем основании.

11) В сем году перевёл я своих родителей из Киевской губернии в свою Литовскую епархию. Там отец был в беззащитном положении и довольно страдал от Латинян. Здесь дал я ему приход в 180 вёрстах от Вильно, в Дзикушках, который ему понравился и по местности, и по качеству земли. Здесь родители мои дожили до восьмидесяти лет. Здесь праздновал я золотую их свадьбу. Здесь имел я сердечное удовольствие посещать их каждый год по разу или два, в течение пятнадцати лет. А, между тем, не потерял и Дзикушский приход. Отец два раза обновлял, не без моего пособия, церковь, раз изнова, другой после пожара; а прихожан число более нежели удвоил из Латинян своим умением и усердием.

Лето этого года, как два предыдущие, провёл я в епархии, или лучше сказать – в епархиях. Тогдашние мои труды удвоились и усложнились поручением моему управлению и Минской епархии. От этих трудов и здоровье моё несколько пострадало.

Преосвященный Антоний был человек честный и прямодушный. Никто не помогал мне столь добросовестно по Униатскому делу, как он. Но он более способен был действовать под распоряжением другого, нежели самостоятельно. Он был несколько мечтателен и не любил срочной, правильной, особенно письменной работы. Естественно, управление многосложной Минской епархией было ему несколько не по силам. Он утомился, заболел и, не выждав и года, подал просьбу об увольнении. Здесь не лишним будет прилагаемое при сем вчерне, под № 60, письмо моё к нему от 1 февраля. Признано необходимым иметь ещё в Минске воссоединённого архиерея. Затем преосвященный Антоний уволен в отпуск для поправления здоровья; мне же поручено в его отсутствие управлять Минской епархией с 6 апреля. Он пробыл несколько времени на покое в Литовской епархии; попользовался Друскеницкими водами; поправился здоровьем – и к концу августа отвезён мною в Минск, водворён вновь на епархии; но через несколько лет таки уволился совершенно на покой.

Я пробыл в Минске шесть недель. Устроил по возможности тамошние запущенные дела и дал им хорошее направление. Остальное время занимался в Жировицах и Вильне. Для наглядного усмотрения о моей деятельности сего лета отсылаю к письмам моим графу Протасову от 1, 13 и 28 мая, от 1, 12 и 14 июня, от 8, 14 и 28 июля, от 7, 14 и 30 августа, от 10 сентября. Письма эти заключаются в упомянутой выше тетради под № 58.

После возвращения в Петербург, кроме текущих дел, главным, кажется, занятием было участие в составлявшихся тогда штатах по духовному ведомству и проекте о предстоявшем взятии в казну населённых имений Православного и Римско-католического духовенства западных губерний. Прилагаю при сем нашедшиеся у меня вчерне: под № 61, замечания от 4 декабря на проекты штатов архиерейских, кафедральных и монастырских, Православных и Латинских, на трёх листах; под № 62 и 63, две записки на счёт взятия в казну духовных населённых имений. Прилагается также, под № 64, записка на счёт предположенного было оставления в Латинстве совращённых Униатов, остановившая до времени эту меру.

Перейдём к 1842 году

В нём следующие можно отметить факты:

1) Между Униатами не было в употреблении награждать духовенство камилавками и скуфьями. Чтобы удобнее ввести этот обычай между воссоединёнными, я испросил за один раз отличить камилавками одиннадцать высших духовных сановников в чине протоиерейском и имевших ордена. Тогда камилавки и скуфьи сделались для всех лестной наградой.

2) Не так легко было приохотить воссоединённое духовенство к отращиванию бороды и принятию костюма древлеправославного духовенства. Латиняне посеяли весьма сильные предубеждения, так что при воссоединении нужно было Высочайшим повелением и Синодальным постановлением обеспечить духовенству бритье бороды и ношение прежнего Униатского одеяния. Оставалось одно – изменить в сем отношении духовенство, по собственному его желанию. Ещё прежде склонил я, для опыта, преосвященного викария Антония, председателя консистории Тупальского и нескольких почётнейших духовных отрастить бороды и надеть рясы. Сам воздержался, иначе всё бы перепугались. Но, в настоящем году, по поводу предстоявшего посещения русских святых мест, отрастил я бороду, и принял окончательно костюм Православного духовенства. В таком виде показался повсеместно в епархии, и сделал этот костюм почётным. Тогда явилось много желающих, тем более что я воспретил отращивать бороду и надевать ряску без моего дозволения, и объявил, что таковое дозволение может быть дано только священникам достойным и хорошего поведения. Тут постепенно открылось соревнование – чего не имел права требовать, о том заставил просить: посыпались просьбы и поодиночке, и за подписью многих священников, так что в несколько лет воссоединённое духовенство и по наружности сделалось Православным. Впрочем, я не очень настаивал, и даже до последнего времени оставлял некоторых духовных в прежнем костюме, дабы показать здешним Латинам, что у нас Православие состоит не в бороде и рясе.

3) В сем году сделана попытка к обращению Униатов в Царстве Польском, преосвященным Варшавским Антонием. Униаты села Бабич присоединились к Православию, и, по Высочайшему повелению, назначен мною туда священник из Литовской епархии. Ещё прежде назначен мною туда же священник в село Люхово, да после к какому-то другому присоединившемуся приходу; этим и кончились присоединения Униатов в Царстве Польском.

4) Когда из моей епархии требовалось воссоединённое духовенство в Царство Польское, я старался приобрести для сей епархии священно- и церковнослужителей древлеправославных, дабы дать тому духовенству надёжных руководителей. Вызывал их неоднократно перепиской с Православными архиереями, обращался к Святейшему Синоду; но и отношения мои и предписания Синода немного принесли пользы. Удалось приобрести несколько достойных духовных по личному случайному выбору; остальные прибыли, каких и не желал и не ожидал – с трудом мог сбыть с рук. Тут я ещё более удостоверился, сколько вреда принесло бы последование совету иных, чтобы к воссоединённым приходам назначить древлеправославных священников – кроме вреда наделали бы только гадостей. Разумеется, переселяются только такие, которые не могут получить места у себя. Где взять, и то вдруг, полторы тысячи хороших священников? Забавно мне случилось с преосвященным митрополитом Московским. В бытность в Москве просил я его о наделении меня хорошими иноками. «Не поверите, как их мало у меня. Голова трещит, когда приходится искать кандидата на открывающуюся вакансию» – ответил он. Я не довольствовался сим, просил письменно. Ровно через пятнадцать лет получаю ответ, что по смерти письмоводителя нашлось моё отношение нераспечатанным, и нужно ли удовлетворение? Я знал уже тогда, что отсюда немного ожидать хорошего, и отвечал, что поустроился уже от собственных средств. Но когда не мог сделать пользы в сем отношении митрополит Филарет с Москвой, то чего было ожидать от других.

5) В сем году издан вторым изданием известный перевод на польский язык «Разговоров между испытующим и уверенным о Православии Восточной Церкви» – и распространён между духовенством западных епархий.

6) В сем году на испрошенную мною сумму началась перестройка в Вильно Свято-Духова монастыря и отделка великолепной церкви. Как бы предвидел, что буду здесь священноархимандритом, и готовлю для себя. Трудился, как строитель, архимандрит Платон, ныне преосвященный Рижский.

7) Заботился теперь же благовременно и о Виленском Николаевском соборе, будущем кафедральном. Местность сего собора – самая лучшая в Вильно, но фасад его, большей частью, закрыт был от площади частным домом. Я вошёл в сделку с местным начальством об уступке оному не нужного духовному ведомству здания, называемого анатомическим театром, с тем, чтобы означенный дом был куплен и сломан на городской счёт – и таки дождался, что мой кафедральный собор красуется ныне своим фасадом во всем великолепии.

8) Теперь начала меня занимать мысль, продолжавшаяся и в следующие годы, о возобновлении древней Пятницкой церкви в Вильно же. От неё остались только четыре стены. На обновление пожертвовал доход от издания древних документов тогдашний Виленский губернатор, ныне сенатор Семёнов. Сумма эта доходила до трёх тысяч рублей серебром, и соответственно сему сделан скромный план возобновления церкви. Но в комиссии строительной путей сообщения умудрились сделать другой план, ценой в двенадцать тысяч рублей серебром. Что хуже, этот план не мог исполниться без слома соседних зданий, который потребовал бы, вероятно, ста тысяч рублей. Семёнов обратил свою жертву на другое употребление, а развалины Пятницкой церкви остаются доныне в прежнем положении.

9) В сем же году, по распоряжению моему, устроен тёплый придел в Виленском соборе во имя преподобного Сергия. Это первая в Вильно тёплая Православная церковь, за исключением домовой во дворце.

10) На этом месте не лишним будет вспомнить с благодарностью сделанные в этом году, и предыдущих и последующих годах, пожертвования на пользу воссоединённых церквей от духовных и светских лиц, особенно же от Московских граждан, богослужебными книгами, святыми иконами, церковной утварью и священными облачениями. Эта обильная жертва не только удовлетворила первым потребностям сих церквей, но и скрепила узами братской любви самоё воссоединение.

11) Важно для меня, а отчасти и по общему впечатлению, путешествие, совершённое мной в сем году по России, с Высочайшего соизволения Государя Императора. Был в Новгороде, в Москве, в Сергиевской лавре, в Воскресенском монастыре, в Туле, в Задонске, в Воронеже, в Курске (в десятую пятницу), в Киеве, в Житомире, а оттуда через Волынь проехал в свою епархию. Видел многое, для меня новое, занимательное; помолился всюду русской святыне; радовался доброму сочувствию Православных; старался и их порадовать – и жалел только, что спешные тогдашние дела не позволили мне употребить более времени на это путешествие. Если бы кому хотелось знать подробности оного и мои впечатления, можно их видеть из писем моих к графу Протасову от 3, 8, 20 и 25 июня, а также от 9 июля. Письма сии приложены в тетради, под № 65. На пути я виделся в Бресте, для общих дел, с преосвященным Антонием Варшавским, после Петербургским митрополитом. В сей же тетради есть два занимательных письма мои к графу Протасову от 16 июля и 24 сентября, по делам епархиальным.

12) В сем же году, 30 августа, было открытие Брестского кадетского корпуса, при котором присутствовал и я по Высочайшему повелению – освятил кадетскую церковь и произнёс слово, оставшееся не без впечатления. Об открытии корпуса в той же тетради, под № 65, есть письмо моё к графу Протасову от 3 сентября. Здесь не худо отметить, что мне давали понять стороной, будто генерал Ростовцев, присланный для открытия корпуса, желал, чтобы я произнёс речь, им заготовленную. Я показал вид, что не понимаю, и сказал своё слово. Кажется, здесь ничего обидного для Ростовцева, – только указывает на мой характер.

Но главным делом целого настоящего года было начавшееся ещё в прошлом году дело о составлении штатов для духовенства и о взятии в казну населённых имений, тому духовенству принадлежавших. Оно меня истомило до устали. Нужно было заниматься составлением штатов архиерейских, консисторских, монастырских, приходских. Это было тем затруднительнее и щекотливее, что дело производилось в нескольких местах, и надобно было многое ладить, а иногда совершенно себя маскировать. Нужно было эти штаты поверять, а после во многом исправлять и дополнять. Нужно было приводить их в исполнение многообразными распоряжениями и подтверждениями, по новости дела затруднительными. С населёнными имениями было ещё более хлопот. Нужно было привести их в точную известность, указать достоинство, оценить доход, указать пропорции сего дохода к дополнительной сумме, потребной из государственного казначейства; нужно было после сдать в казну эти имения, устранить многообразные недоумения, на всяком шагу встречавшиеся. Нужно было ещё заботиться, чтобы терявшие имения не были обижены, и сверх штата получили личное справедливое вознаграждение. Нужно было всё сообразить с местными и личными обстоятельствами. Повторяю, труд был утомительный до устали, о нём стоило бы написать порядочную книгу, но нет теперь ни сил, ни досуга.

По возвращении в Петербург, объявлено мне в 18 день ноября Высочайшее повеление о присутствовании мне в секретном комитете по делам о раскольниках и отступниках от Православия. Это назначение, имевшее и полезную административную цель, было для меня очень лестно, потому что ставило меня в соприкосновение с высшими государственными сановниками. В комитете присутствовали два митрополита и три министра. Но меня тогда занимало решительное намерение устраниться окончательно от дел.

Выше сказано, что о сем просил я Государя Императора при самом воссоединении Униатов, и остался на месте только на два или на три года, пока это воссоединение утвердится. Теперь я считал назначение моё конченным, и в 18 день декабря отправил к графу Протасову следующее отношение.

Отношение к графу Протасову от 18 декабря 1842 года

Предав себя с 1827 года всей душой благому делу воссоединения Униатов с Православной Церковью, сделав оное целью моей жизни, я вовсе не ослеплялся на счёт будущей моей участи. Я знал, что с этим делом обратится на меня вся ненависть римляно-польской партии, сколько от негодования за прошедшее, столько, и может быть, ещё больше, от опасения за будущее. Я не ожидал поддержки и от Православного духовенства – оно не знало моего участия в ходе дела, не могло понимать моих действий, а, следовательно, и не могло питать ко мне, для него чуждому, особенного расположения. Мне нечего было ожидать и от лиц, участвовавших или считавших себя участвовавшими в деле воссоединения – им, как водится, нужно было закрывать меня, чтобы выставлять лучше на вид самих себя. Я видел, что само правительство, от которого одного мог я ожидать поддержания, по необходимости уронит меня неизбежными правительственными мерами для слияния бывших Униатов с Православной Церковью.

Вот почему, во всё двенадцатилетнее продолжение дела, у меня было только одно личное желание, чтобы с воссоединением Униатов устраниться совершенно от дел, быть забытым от всех, и в мирном уединении провести остаток жизни, услаждаясь воспоминанием, что и я был небесполезным для отечества! Ваше Сиятельство не считали возможным удовлетворить сему моему желанию после совершения дела, и я не мог настаивать, так как для твёрдости сего дела участие моё было ещё не ненужно: потому и ограничился я тогда прилагаемым у сего в списке всеподданнейшим прошением о совершенном увольнении меня от дел, по крайней мере, со временем.

Между тем, проходит уже четвёртый год, а Ваше Сиятельство остаётесь при том же мнении, что меня следует удержать на прежнем поприще служения. Мнение это я не умею и не желаю истолковать иначе, как неизвестностью Вам в точности моего положения. Посему покорнейше прошу извинить меня, если распространяюсь здесь несколько о сем предмете. Я никогда не любил, а может быть, и не умел говорить о себе – потому и наказан ныне необходимостью говорить больше, нежели мне желалось.

Мне нечего уже говорить о Петербурге, но в западных губерниях меня все очень хорошо знают. Там видели меня действующим всюду лично, по обеим Униатским епархиям; там осязали, так сказать, последствия моих распоряжений, устранявших возможность противодействия; там знали, что Греко-Униатская коллегия действовала вполне под моим влиянием – и настоящим виновником воссоединения Униатов признают меня; а действительным Униатским митрополитом считали меня же, а не покойного Иосафата. Разумеется, посему понятно, они заключали и о заслугах моих перед правительством и Православной Церковью – и что же увидели?

Меня назначили председателем Белорусско-Литовской коллегии – и она с того времени существует только для постепенного её уничижения и торжества Римско-католической коллегии. Епархиальное управление, то есть существенная и большая часть её ведомства отошла от неё непосредственно; и подвластные ей прежде архиереи, вместо указов, подписываемых заседателями, начали получать отношения от её председателя. Постепенно отошли от коллегии и другие части её управления, так что она осталась настоящей конторой, заведующей миллионом рублей капитала. Сверх того, у всех был ещё в памяти свежий пример назначения Минского епископа Евгения за один раз экзархом, архиепископом и членом Святейшего Синода, чтобы он мог председательствовать в Грузино-Имеретинской Синодальной конторе: и потому сравнение Белорусско-Литовской коллегии с прочими синодальными конторами показалось как бы насмешкой надо мной. Далее, от управляемой мною непосредственно Литовской епархии перечислено постепенно к другим епархиям триста слишком церквей, в четырёх губерниях состоящих; так что, наконец, личное моё влияние, вместо десяти губерний, ограничено тремя и епархией неустроенной, в самых затруднительных обстоятельствах находящейся. Всё это тем более удивляло, что когда я получал, таким образом, толчок за толчком, снисходил всё ниже и ниже: мои бывшие викарии получили епархии удобные, благоустроенные, даже по тогдашнему положению выше моей, и саном архиепископа сравнены со мною.

После сего неудивительно, что в западных губерниях три уже года считают меня разжалованным, ненавидимым, отвергаемым Православными иерархами и поддерживаемым Вами самими только на некоторое время, для вида, пока нужно. Неудивительно, что римляно-польская партия смотрит на меня, как на свою жертву, и только выжидает, пока её интриги раздавят меня, может быть, руками самого правительства и Православного духовенства. Неудивительно, что сами русские чиновники и гражданские начальства скорее угождают той партии, нежели поддерживают меня в моём шатком положении. Ваше Сиятельство, помните, что в прошлом году необходимо было Высочайшее повеление Государя Императора, дабы охранить от своевольного занятия под арестантов собственный мой монастырь.

Я не думаю, чтобы в подобном положении кто-нибудь мог с честью и пользой занимать какое бы то ни было место, а тем более столь затруднительное, каково ныне Литовского архиерея. Я вижу перед собою одно недоброжелательство, происки, наветы, клевету, уничижение и позорное падение. То, что я уже испытал, что предвижу, – лишает меня часто душевных и телесных сил для полезного служения. К тому же вижу, что участие моё в деле воссоединения по 1837 год давно уже забыто; недолго ждать, чтобы забыто было и последовавшее за сим время – и я вскоре не найду ни одного человека, который бы захотел принять во мне участие, который бы понимал моё положение, и предан буду на произвол каждого, кто захочет услужить моим и Православной Церкви недоброжелателям.

По сим причинам, долгом поставляю обратиться ныне к Вашему Сиятельству и просить покорнейше повергнуть вновь к стопам Всемилостивейшего Государя просьбу мою от 26 февраля 1839 года об увольнении меня, уже ныне ненужного, совершенно от дел, – дозволении жить частно в С.-Петербурге, – и великодушном облагодетельствовании средствами безбедного содержания. Я желал бы иметь при себе одного иеромонаха, по моему избранию, и в одной из комнат моей квартиры походную церковь, собственно для одного меня. Не откажите, Ваше Сиятельство, в ходатайстве Вашем перед Всеавгустейшим Государем об удовлетворении сей моей просьбы; да осчастливленный на всю жизнь буду славить милость его и спокойным сердцем молить Всевышнего о его многолетии и долгоденствии.

Я не обвиняю никого в нынешнем моём положении. Оно есть необходимое последствие подвига, которому я посвятил себя добровольно. Для совершения оного я не избегал никаких затруднений, никаких личных опасностей; я подавил в себе всякое самолюбие и честолюбие; я не отвергал никаких распоряжений, лично для меня вредных, и даже по большей части сам их предлагал – словом, я имел в виду один успех благого дела, а себя только утешал совершением оного и достижением цели настоящей моей просьбы. Горько, горько было бы, если бы меня обманула и эта последняя надежда.

Кто до сих пор читал мои Записки, тот наверно не сочтёт предыдущей бумаги ни пустой жалобой, ни малодушным поступком. Решимость устраниться от дел после воссоединения была всегдашним моим желанием и намерением, основывалась на убеждении в необходимости сего, и проистекала естественно из самого хода дела. В отношении к графу Протасову я многого не сказал бы, если бы это не было нужно для склонения к удовлетворению моей просьбы. Может быть, я воздержался бы ещё на некоторое время подачей этой просьбы, без крайнего утомления, которое тогда чувствовал. Может быть, воздержался бы ещё и без следующего обстоятельства. Разнёсся слух, по некоторым приютам довольно достоверный, якобы после митрополита Серафима хотят меня назначить Петербургским архиепископом. Не спорю, что эта мысль, если она действительно существовала, имела некоторые стороны очень уважительные. Но я её испугался. Не только считал я себя несоответственным этому назначению, по моему образованию и по моему предыдущему; но тяжелее всего была для меня мысль прийти в столкновение с иерархами Православной Церкви, в которую трудами всей моей жизни старался я внести единение, а не разъединение. Слухи о назначении меня Петербургским возобновлялись и после, со смертью каждого тамошнего митрополита. Они всегда меня тревожили, и были поводом поведения моего в этих случаях, которого не могли изъяснить не знавшие моего настроения духа».

Вот что ускорило подачу моей просьбы. Я хотел предупредить кончину митрополита Серафима, которая последовала через два или три месяца. Граф Протасов избегал всяких объяснений со мной по означенному выше моему отношению, избегал, по возможности, и самых свиданий со мною. Потому обратился я к нему по тому же предмету с двумя следующими отношениями от 26 февраля и 4 марта 1843 года.

Отношение к графу Протасову от 26 февраля 1843 года

Причины, изложенные в отношении моем к Вашему Сиятельству от 18 минувшего декабря, кажется, убедят всякого, что дальнейшее служение моё и ненужно, и почти невозможно. Надеюсь, что и Ваше Сиятельство теперь в том убеждены. Я даже считаю, что удаление моё есть ныне моим долгом и будет действительной, хотя и последней, с моей стороны, заслугой. Оно предупредит для правительства и Церкви незавидную необходимость принести меня в жертву примирения с римляно-польской партией или освятить частные с нею сделки о моей участи, а, может быть, устранит и столкновения, которых я был, кажется, поводом безвинно, и даже того не ведая.

Повторяю – я уверен, что Ваше Сиятельство сами убеждены, что мне теперь именно необходимо избавиться, какой бы то ни было ценой, от настоящего безнадёжного положения. Я уверен, что предстоящее мне, со всех сторон и на всю жизнь, истязание не может быть полезно ни в каком смысле ни Церкви, ни правительству. Я уверен также, что отеческому сердцу Всемилостивейшего Государя не может быть противно успокоить, наконец, и обеспечить меня, усерднейшее орудие совершившегося уже невозвратно одного из лучших начинаний его на пользу России.

Посему, с полным упованием, обращаюсь вновь к Вашему Сиятельству и убедительнейше прошу об удовлетворении просьбы моей, изъяснённой в помянутом выше отношении моём от 18 декабря прошлого года.

Отношение к графу Протасову от 4 марта 1843 года

«Сколько я ни думал, сколько ни рассуждал, а всё выходило, что моё поприще должно кончиться ныне, как кончилось уже моё предназначение. Для большего в том себя убеждения я удержал целую неделю посылаемую теперь к Вашему Сиятельству просьбу – и результат остался тот же. Простите мне эту настойчивость – она вовсе не происходит от недостатка самоотвержения и твёрдости. Если бы я видел, что служение моё будет ещё к чему-либо полезно – поверьте, я бы не подорожил собой; меня бы не устрашили ни гонения, ни страдания, ни смерть – я бы их даже считал счастьем. Но я, напротив, вместо пользы, вижу от себя вред в будущем. Судя по всему, падение моё от действия разнородных, даже себе противоположных партий, неизбежно, и тем позорнее, чем позже, – а едва ли это будет ободрительно для усердных слуг Церкви, едва ли ей принесёт честь, едва ли для неё будет полезно.

Уважьте же, Ваше Сиятельство, эти причины и исходатайствуйте мне полную отставку, со сколько можно меньшим для меня посрамлением, со сколько можно меньшим торжеством для врагов моих и Православной Церкви. Теперь ещё, кажется, есть время – хотя самое удобнейшее было в исходе прошлого года. Ваше Сиятельство знаете, что я к Вам только одним могу ныне прибегнуть. Вам одним только могу вверить свою участь – не оставьте же меня своим заступничеством.

* * *

Я начал было уже надеяться на осуществление моих ожиданий. По желанию графа Протасова составлена мной записка от 28 марта – о порядке закрытия Белорусско-Литовской коллегии, находящаяся в тетради, приложенной при сем, под № 65. По сей программе закрыта в сем же 1843 году означенная коллегия. Но мои личные надежды рушились! В 9 день апреля сопричислен я к ордену св. Владимира 1-й степени, и объявлено мне через графа Протасова, что служба моя нужна ещё Государю Императору. Разумеется, и без этого необыкновенного отличия, и без данного при сем случае весьма лестного на моё имя Высочайшего рескрипта, я обязан был исполнить волю Государя. По крайней мере, опасение моё, хотя отчасти, уменьшилось. Митрополитом Петербургским назначен преосвященный Варшавский Антоний. С другой стороны, в последнее время я более и более убеждался, что без меня воссоединённые подверглись бы тягостной участи; а я чувствовал себя обязанным заботиться о них и по долгу, и по сердечной признательности. Без сего последнего побуждения, по всей вероятности, я сделал бы тогда же новую отчаянную попытку освободиться от ожидающей меня тягостной участи.

За сим в конце апреля месяца возложен на меня Высочайшей волей осмотр Полоцкой, Могилёвской и Минской епархий. Лучшим очерком сего обзора, равно как других действий моих в сем 1843 году, могут служить собственноручные письма и записки за сей год, находящиеся в приложенных при сем тетрадях, под № 65 и № 66. Из них более других заслуживают внимания:

1) записка от 9 мая, о недопущении учредить в Киеве Латинскую епископскую кафедру;

2) отношения от 27 и 29 мая к графу Протасову, о положении Полоцкой епархии и о тамошних делах;

3) отношение к нему же, графу Протасову, от 12 июня, о положении Могилёвской и Минской епархий;

4) секретное донесение Святейшему Синоду от 12 июня, о состоянии четырёх осмотренных мною епархий.

Кроме осмотра четырёх епархий можно ещё отметить за 1843 год следующие более замечательные факты.

Первое. Учреждение в Гродно женского монастыря. Найдя невозможным устроить оный из бывших Униатских монахинь, я выписал их всех вместе с игуменьей из Могилёвской епархии. Но мера сия немного принесла пользы – кажется, женские великороссийские монастыри не в духе здешнего населения – и я не торопился учреждением в Литовской епархии другого женского монастыря, а впоследствии средства, для него предназначавшиеся, обратил на учреждение в Вильно училища для девиц духовного звания.

Второе. Преобразование в собор Ковенской Александро-Невской церкви, и открытие Ковенской губернии, при котором я присутствовал и участвовал по Высочайшему повелению. Об открытии сем, в тетради, под № 66, есть два конфиденциальные мои письма к графу Протасову от 26 июня и 5 июля. В них, кроме описания самого происшествия, можно найти объяснение о пущенной якобы в меня стреле во время богослужения, и о бывшем маленьком столкновении между мной и некоторыми гражданскими начальствующими лицами.

Третье. Учреждение в городе Ковно второго викариатства Литовской епархии. Викарию местопребывание назначено в Пожайском монастыре; и первым викарием назначен архимандрит Виленского Свято-Духова монастыря Платон, нынешний Рижский архиепископ. Посвящение совершено мною в Вильно, с подобающим торжеством – как описано в письмах моих к графу Протасову от 1 и 26 августа и 11 сентября, значащихся в той же тетради, под № 66. Вот уже посвящены мною в Вильно шесть моих викариев, мною же избранных из числа моих подчинённых, – и все они оправдали избрание их достойным доныне служением.

Четвёртое. Закрытие Белорусско-Литовской духовной коллегии, так что воссоединённые церкви с их епархиями остались в непосредственном заведывании Святейшего Синода. По случаю закрытия коллегии удостоился я весьма лестного Высочайшего рескрипта от 14 августа.

После посвящения в епископы преосвященного Платона, отправился я из Вильно в Петербург вместе с другим моим викарием, преосвященным Михаилом, которому выпросил я Высочайшее дозволение посетить некоторые русские святые места, по примеру других воссоединённых архиереев. Преосвященный Михаил отправился по назначению, я же остался в Петербурге.

Здесь дошёл я до того положения и до тех обстоятельств, коих сущность и причины до сих пор для меня не ясны. Выше сказано, что я не любил шпионства, не любил разведывать косвенными путями. Неудивительно, что в настоящем случае не имел я верных и положительных сведений. Расскажу об этом положении и обстоятельствах, как я их знал и понимал.

Я застал в Петербурге какое-то таинственное, в отношении меня, молчание. Разумеется, это молчание более всего интересовало меня со стороны митрополита Антония и графа Протасова. Вначале я подумал, что невпопад прибыл в Петербург, после закрытия коллегии, в которой я председательствовал. Но меня о том должны были предуведомить. Напротив, зная о предстоявшем закрытии коллегии, я перед выездом весной из Петербурга спрашивал графа Протасова, приезжать ли мне обратно из епархии, и получил решительный ответ: «Приезжайте». Притом же митрополит, по-видимому, очень во мне заискивал и многим обнадёживал – следовательно, прибытие моё не было лишним. Через некоторое время явился ко мне Скрипицын, директор департамента духовных дел иностранных исповеданий – не знаю, от министра ли внутренних дел, или от кого другого, – мне не следовало расспрашивать. Он меня тоже обнадёживал и, между прочим, обещал: «Мы для вас сделаем митрополию». Выслушав всё до конца, я только сказал: «Я не люблю интриги, и не могу быть слепым орудием, велико слово, даже самого Государя». Скрипицын сконфузился и только пробормотал: «Без интрижки не обойтись». Из сего я мог заключить, что затевают сменить графа Протасова и стараются приобрести во мне дельца для своей партии. Разумеется, это не было бы мне по сердцу. Отклонив годом прежде первое место, как я мог согласиться занять второе, а особенно принять на себя главную за всё ответственность.

После сего водворилось вновь совершенное молчание. Через некоторое время мне передали по секрету, якобы Государь мной недоволен. Первой моей мыслью было: не переданы ли ему прописанные выше слова, что не могу быть орудием даже Государя. Но, после, соображения мои пошли далее. Оставив меня в Петербурге после закрытия коллегии, наверно намеревались посадить меня в Синод. Между тем, это весьма многим было не по сердцу. Не по сердцу было многочисленным недоброжелателям графа Протасова, которые могли считать меня его орудием, хотя я по своему характеру не мог быть ни чьим орудием. Не по сердцу было синодальной и Обер-прокурорской канцеляриям, а, может быть, и самому графу Протасову, для которых мой независимый характер, моя энергия и уменье могли быть стеснительны. Не по сердцу было, в особенности, сильной Латино-польской партии, повсюду разветвлённой (у самого графа Протасова вице-директор был католик); она недоброжелательствовала мне за прошедшее, а ещё более опасалась в будущем. Потому неудивительно, если все эти элементы действовали безмолвно заодно, чтобы не допустить меня к кормилу правления. Если бы я этого хотел сам, мне стоило только объясниться и податься на условия. Но для меня это место было ни по сердцу, ни по характеру, как уже сказано выше. К тому же и здоровье моё тогда ослабело. В двадцатилетнюю жизнь мою в Петербурге я поддерживался сильным моционом, обыкновенно по десяти вёрст в день. С принятием нового костюма эти прогулки сделались невозможны; и во мне развились сильно геморроидальные симптомы, до головокружений и обмороков, так что иногда, проходя по комнате, нужно было схватиться за какую мебель, чтобы не упасть.

Вот почему воспользовался я молчанием других, чтобы хранить и самому молчание. Разумеется, если бы я не получил ещё так недавно отказа в увольнении меня на покой, то решился бы вновь просить о том же. Но это было теперь невозможно. К тому же я боялся обвинения в малодушии. Мне предстояло трудное и небезопасное дело учреждения в Вильно Православной кафедры и устройство Литовской епархии – а я не привык отступать ни перед трудностями, ни перед опасностями. Вот я отправил в епархию всё своё двадцатидвухлетнее Петербургское хозяйство, с намерением уже сюда никогда не возвращаться; а за тем и сам отправился в мае месяце, без всяких объяснений, без всякого официального акта. Моё намерение также было выйти скоро на покой в епархии, если мне не доставят нужных средств для её устройства.

Но я чувствовал себя оскорблённым неискренностью и двусмысленным ко мне поведением митрополита Антония и графа Протасова; считал их даже мне недоброжелательствующими – и вот я счёл нужным, вроде протеста и завещания, написать перед выездом из Петербурга от 7 мая 1844 года следующее конфиденциальное письмо к московскому митрополиту Филарету.

Письмо к московскому митрополиту Филарету от 7 мая 1844 года

Ещё не время, чтобы ход и обстоятельства благополучно совершившегося воссоединения к Православной Церкви бывших в империи Униатов могли быть вполне раскрыты: и я не могу ожидать, чтобы оценено было по всей справедливости участие моё в совершении сего дела. Думаю, однако же, что участие это не столь безызвестно, чтобы я не мог на него указать и призвать Бога в свидетеля чистоты моих намерений и побуждений. В порыве пламенной ревности я считал себя как бы призванным свыше для совершения этого дела; и если иногда мечтал о земной награде – то она представлялась мне лишь в мирном уединении, защищённом высшей властью от предстоявших мне неприятностей.

Этой мечты, или лучше сказать – постоянного желания, не припишите, высокопреосвященнейший владыко, недостатку твёрдости и усердия к дальнейшему служению Церкви – кто прошёл подобное моему пятнадцатилетнее поприще, кажется, должен быть свободен от такового обвинения. Но устранение моё я считал всегда необходимым последствием моего поприща.

Естественно, совершение Униатского дела возбудило ко мне ненависть господствующей в западных губерниях политическо-религиозной партии Поляков и Римлян, ненависть, тем сильнейшую, что она сопровождалась опасением дальнейшего моего влияния на её участь – и я никогда не ожидал иметь от правительства столько покровительства, чтобы оно могло меня обезопасить против этой партии. Напротив, я всегда думал, что, наконец, и ему наскучит меня поддерживать, а его чиновники будут и рады пожертвовать мной и тем заслужить тысячи благодарностей. В Церкви Православной я не ожидал, по крайней мере, вначале, ни столько сочувствия, ни столько доверенности, сколько нужно для полезного служения в недрах её – и это тоже естественно. Я новый пришелец, которого действия на пользу Церкви мало кому и то не вполне известны, а иными даже превратно толкуются; да притом чуждое воспитание и привычки, из детства вкоренившиеся, на всяком шагу будут оправдывать предубеждения против меня слабых, неведущих… Возможно ли в подобном положении дальнейшее полезное моё служение? И не должно ли было поприще моё кончиться необходимо падением, тем более для меня позорным, а для врагов моих и Православной Церкви утешительным, что оно совершилось бы посредством самой сей Церкви и правительства? С другой стороны, я думал, что назначение на моё место достойного древлеправославного архиерея заменит меня с сугубой пользой. Поддерживаемый полной доверенностью Церкви, не имея против себя никаких предубеждений, он не только стал бы твёрдой ногою в лице иноверцев, но и с большим успехом действовал бы на утверждение и устройство воссоединённой паствы.

Убеждённый о сем вполне, я при самом довершении Униатского дела подал прилагаемую при сем всеподданнейшую просьбу от 26 февраля 1839 года, об увольнении меня совершенно от дел, после упрочения последовавшего воссоединения. Четыре, протёкшие от сего, года не только не поколебали прежнего моего убеждения, но, напротив, вполне оное оправдали. Посему, отношением от 18 декабря 1842, а ещё с большей настойчивостью отношением от 26 февраля 1843 года, просил я посредства синодального Обер-прокурора, об окончательном удовлетворении означенной выше всеподданнейшей моей просьбы.

В отношениях этих, прилагаемых у сего в списке, с полной, думаю, для всякого убедительностью изложены причины, по которым дальнейшее моё служение было и не нужно, и едва ли возможно. Однако же, причины сии не были уважены – я даже не получил ответа на мои отношения. Между тем, улучшилось ли положение моё со времени отправления оных? – Может быть, я теперь более прежнего могу полагаться на участие ко мне Православной Церкви? – Напротив, Поляки и Римляне считают приобрётшими теперь для себя покровителя, а для меня недоброжелателя, там именно, куда всякий Православный должен обращаться с полной доверенностью; а обстоятельства, в которых я не только не участвовал, но о которых даже не знал, едва ли не усилили предубеждений против меня между Православным духовенством. Может быть, я более прежнего могу теперь заставляться покровом правительства? – Напротив, увольнение меня от должности председателя Белорусско-Литовской коллегии с её закрытием, а также обстоятельства, сему сопутствовавшие и последовавшие, заставляют думать всех, что меня прогнали.

И после этого, когда всё направлялось к тому, чтобы меня уронить в общем мнении, замарать; когда я не вижу, откуда мне надеяться помощи и покровительства; когда, напротив, всюду ожидает меня недоброжелательство и противодействие: мне предстоит преобразование паствы, исключительно составленной из воссоединённых, – отступившей более других мест от древнего церковного порядка, – перемешанной на пространстве трёх губерний с преобладающим неприязненным Римско-католическим населением, раздражённым новыми резкими преобразованиями и ожидающим ещё дальнейших! Мне предстоит устройство новой епархии, с материальными средствами, гораздо скуднейшими, против других западных епархий! На меня возложено перенесение епархиального управления с кафедральным и училищными штатами в город Вильно, кипящий ненавистным фанатизмом против Православных, лежащий вне круга Православного населения, с крайним отягощением для всех лиц, принадлежащих этому управлению, и для большей части прочего духовенства!

Непростительна ли для меня мысль, час от часу более утвердившаяся, что меня высылают туда, дабы только сбыть с рук, – предать верной погибели, с поруганием перед врагами Православия, – бросить в лужу, дабы пройти по мне сухой ногою?

Я не хочу обвинять никого лично – боюсь приписать одному то, что, может быть, произошло совершенно от кого другого; тем более что действительно я получал неоднократно удары, не зная, откуда они направлены. Я не знаю: кто действовал против меня по личному недоброжелательству, а кто – по заблуждению; кто – как орудие Польско-Католической партии, а кто – по собственным видам или мелочной зависти и самолюбию? – Да судит их Бог и собственная их совесть!

Но, когда я ожидаю одного лишь страдания, одних препятствий, с той именно стороны, откуда должен был ожидать помощи и защиты; когда за приготовленную погибель одарят меня разве гримасой фарисейского сожаления; когда, вероятно, будут чернить самоё имя моё, и станут преследовать его клеветой даже за гробом: извинительно для меня оставить хотя несколько строк в единственное, теперь возможное оправдание.

Вот причина, по которой решился я изложить вашему высокопреосвященству прописанные выше обстоятельства. Если мне суждено запечатлеть кровью настоящее поприще; если сподобит меня Всевышний положить страдальческую голову там, где покоятся мощи трёх первых мучеников Православной Церкви, пострадавших в Литве за веру Христову: помолитесь, Владыко, о грешной душе моей и поручите меня сочувствию Православной Церкви! Если же мне предстоит долголетнее гонение и от своих, и от врагов, то ещё более прошу молитв ваших: да подкрепит меня Всемогущий твёрдостью не допустит предаться унынию в предстоящей тяжкой борьбе, и избавит меня от клеветы человеческой. И вы, Владыко, отдайте мне иногда справедливость перед людьми, – как я ожидаю её, с полным упованием, перед судом праведным Божиим.

Впрочем, личную мою участь я всегда подчинял пользам службы и все страдания, все неприятности постоянно скрывал в глубине моего сердца, так что даже о бумагах, препровождаемых ныне к вашему высокопреосвященству, никто до сих пор не знает, по крайней мере, от меня. Посему прошу и вас, Владыко, сохранить их, как моё завещание, не предавая преждевременному разглашению, дабы жребий, приготовленный одному человеку, не повредил делам общественным Церкви и государства.

Бог видит! Страдать и умереть от врагов Церкви и государства для меня не страшно – я на это всегда быль готов и ожидал. Но видеть себя оставленным, если даже не преданным тем же врагам от правительства, от начальства Православной Церкви – грустно, весьма грустно. Впрочем, облегчив сердце сим душевным признанием перед архипастырем, к личным качествам коего и высоким заслугам Церкви питал я всегда глубочайшее уважение, я иду не трепетно, без малодушия, по пути, предназначенному мне Провидением. Да будет святая воля Его! И да поможет мне Бог быть ещё сколько-нибудь полезным Церкви Православной!

* * *

Мне теперь попались два ко мне письма митрополита Московского. Прилагаю их при сем, под № 67.

Думаю, что последние страницы сих Записок не оставят никого в недоумении насчёт справедливости так часто возобновлявшихся моих опасений, моих скорбей и уныния. Я знал все стороны важного дела, на себя принятого; понимал и чувствовал лежавшую на мне ответственность. Видел, что у меня нигде нет надёжной опоры, а противодействие и вражда – со всех сторон. Не удивительно, что прошлой осенью в Вильно Государю Императору, спрашивавшему меня о здоровье, отвечал я: «Не совсем здоров, чувствую как-то ослабевшие силы; да и не удивляйтесь, Ваше Величество, – ведь я более тридцати лет стою под выстрелами и чужих, и своих».

Этих скорбных мыслей, надеюсь, никто не припишет во мне недостойному малодушию, кто только проследил доныне моё поприще. В этом удостоверят и наступающие шестнадцать лет, в которые с такой твёрдостью основал я в Вильно, среди господствующего латино-польского населения, Православную кафедру, и устроил новую Литовскую епархию. Но я всегда возлагал упование на Господа и надеялся на Государя.

Здесь приходится кончить третью часть Записок. В два месяца написал я их две части. Это слишком поспешно. Спешил, не надеясь ни на здоровье, ни на долгую жизнь. Хотел составить хотя канву для происшествий, связать их между собой, и облегчить труд другому, кто пожелает заняться этим делом. Впрочем, вся сущность в приложениях к сим Запискам. Если Бог даст время и силы, буду продолжать эти Записки до настоящего 1861 года, по собранным и приведённым уже в порядок материалам. Теперь предстоит мне весеннее лечение, – не знаю, к лучшему или к худшему. А впрочем, и другие занятия, может быть, отвлекут меня надолго от Записок.

Опись документов, приложенных при третьей части записок Иосифа, митрополита Литовского

№ 1. Записка, составленная 4 января 1837, о тогдашнем положении Униатского дела и способах доведения оного к предположенной цели.

№ 2. Записка от 18 февраля 1837, об обвинениях, взведённых на монахов Виленского базилианского Свято-Троицкого монастыря, и о назначении сего монастыря для Литовского епископа.

№ 3. Два конфиденциальные письма к Обер-прокурору Св. Синода графу Протасову от 12 же 26 июня 1837, писанные во время путешествия, о тогдашнем положении обоих Униатских епархий.

№ 4. Записка от 13 октября 1837, о противодействии Униатскому делу Белорусских помещиков.

№ 5. Записка подробная от 3 октября 1837, о состоянии обеих Униатских епархий во всех отношениях.

№ 6. Записка от 13 октября 1837, дополнительная к предыдущей записке и относящаяся преимущественно к отставшей Белорусской епархии.

№ 7. Журнал действий во время визитации 1837 года.

№ 8. Записка от 3 октября 1837 по письму двадцати благонадёжных Униатских священников Царства Польского, о притеснениях, испытываемых тамошними Униатами от Римлян.

№ 9. Перевод письма, полученного 24 июля 1837, от двадцати священников, упомянутых в предыдущем № 8.

№ 10. Записка о способах действования на обращение Униатов в Царстве Польском.

№ 11. Список с предложения, данного литовской консистории от 15 апреля 1837 за № 239, о подвержении суду Римско-католических ксёндзов, совращающих Униатов.

№ 12. Список с отношения к правителю Белостокской области Гунаропуло от 7 июля 1837 за № 354, о внушении шести его совратившимся чиновникам, возвратиться к собственному их Униатскому обряду.

№ 13. Список с предложения, данного Белорусской консистории от 31 мая 1837 за № 323, о небрежении тамошнего духовенства в устройстве по церквам иконостасов и о шестимесячном сроке, назначенном для восполнения сего.

№ 14. Список с предложения, данного Белорусской консистории от 31 мая 1837 за № 324, на счёт снабжения церквей книгами Евангелия и Апостола.

№ 15. Список с предложения, данного Белорусской консистории от 5 июня 1837 за № 325, о данном поручении преосвященному Василию Лужинскому по делам Белорусской епархии.

№ 16. Список с донесения в коллегию от 5 июня 1837 за № 320, о состоянии Белорусской семинарии и уездного при ней училища.

№ 17. Список с донесения в коллегию от 27 июля 1837 за № 460, о состоянии Литовской семинарии и училища при ней.

№ 18. Список с донесения в коллегию от 27 июля 1837 за № 461, о состоянии духовных училищ Вербиловского, Оршанского, Ляденского, Супрасльского и Кобринского.

№ 19. Отношение графа Протасова от 3 марта 1838 за № 104, о назначении преосвященного Литовского Иосифа председателем Греко-Униатской духовной коллегии.

№ 20 и № 21. Две записки от 12 и 18 апреля 1838, об удостоении наград заслуженных духовных по Литовской епархии.

№ 22. Записка от 10 июня 1838, с мнением об участи вызванных по Высочайшему повелению в С.-Петербург неблагонадёжных иеромонахов Андрушкевича и Лисовского.

№ 23. Записка от 1 декабря 1838, о способах порешить окончательно воссоединение Униатов с Православною Церковью.

№ 24. Проект акта присоединения Униатов к Греко-Российской Церкви, составленный 30 января 1839.

№ 25. Черновое письмо к епископу Антонию Зубко от 24 января 1839, при котором препровождён был акт воссоединения, для подписи в Жировицах начальствующим духовенством.

№ 26. Черновое письмо к графу Протасову от 8 февраля 1839, из Полоцка, об усмирении бывшего между тамошним Униатским духовенством волнения и о приближающемся воссоединении.

№ 27. Копия указа Святейшего Синода от 14 апреля 1839 за № 3928, о совершившемся присоединении Греко-Униатской в России Церкви к Православно-Кафолической Церкви.

№ 28. Подлинная грамота Святейшего правительствующего всероссийского Синода от 30 марта 1839, о том же.

№ 29. Список с отношения графа Протасова от 28 марта 1841 за № 1969, о выбитой медали в память воссоединения Униатов.

№ 30. Отношение графа Протасова от 30 апреля 1839 за № 566, о Высочайшем соизволении на облегчение воссоединённым некоторых местных обычаев.

№ 31. Черновое отношение к графу Протасову от 26 февраля 1839, об интриге, породившей всеподданнейшую просьбу, поданную по доверенности 111 священников Белорусской епархии против воссоединения.

№ 32. Две записки: от 26 сентября 1839 с удовлетворительно-успокоительным сведением о последствиях воссоединения; и от 28 того же сентября о предположении взять в казну церковные имения с крестьянами.

№№ 33–38. Шесть черновых писем, писанных к графу Протасову из путешествия по обеим епархиям в июне, июле, августе и сентябре 1839 года.

№ 39. Записка о поставлении из воссоединённого духовенства двух викариев для обеих воссоединённых епархий.

№ 40. Список с предложения, данного Литовской консистории от 3 июня 1839 за № 489, о воспрещении давать при крещении имена святых, свойственных Латинской Церкви.

№ 41. Список с отношения к Филарету, митрополиту Киевскому, от 29 апреля 1839 за № 359, с поручением его вниманию и покровительству воссоединённого духовенства Киевской губернии.

№ 42. Список с предложения, данного Литовской консистории от 28 июня 1839 за № 594, о разрешении священникам древлеправославным и воссоединённым поручать друг другу исправление духовных треб своим прихожанам по местному удобству.

№ 43. Список с отношения к графу Протасову от 15 марта 1839 за № 197, об открытии в г. Курске временной Униатской обители.

№ 44. Список с отношения к графу Протасову от 4 мая 1839 за № 382, о порядке объявления актов о воссоединении.

№ 45. Список с предписания игумену Тригурского монастыря Скибовскому от 22 июля 1839 за № 798, о сопротивлении воссоединению, обнаруженном по Овручскому уезду.

№ 46. Список с отношения к Киевскому военному губернатору Бибикову от 24 августа 1839 за № 969, касательно воссоединения Униатских священников Киевской губернии и уездов Овручского и Житомирского Волынской губернии.

№ 47. Список с отношения к графу Протасову от 10 ноября 1839 за № 1167, о последовавшем совершении исповеди и св. причастия по Православному обряду упорствовавшими бывшими Униатскими прихожанами по Овручскому уезду.

№ 48. Список с отношения к графу Протасову от 8 июля 1839 за № 670, о числе неблагонадёжного духовенства Литовской епархии, оставшегося после воссоединения.

№ 49. Список с отношения к графу Протасову от 1 мая 1840 за № 461, с мнением о перечислении от Литовской к Подольской: епархии воссоединённого духовенства с паствами, состоящего в Подольской губернии.

№ 50. Список с отношения к графу Протасову от 8 августа 1840 за № 1041, по предположениям преосвященного Подольского, об устройстве тамошней воссоединённой паствы.

№ 51. Список с предложения, данного Литовской консистории, от 8 августа 1840 за № 1042, о сделании наставления Каменец-Подольскому воссоединённому благочинному Лабейковскому.

№ 52. Список с рапорта Святейшему Синоду от 1 апреля 1840 за № 342, об отпуске для Литовской епархии недостающих богослужебных книг.

№ 53. Список с предложения викарному епископу Михаилу от 30 мая 1840 за № 580, об отслужении им в Жировицком кафедральном соборе торжественного молебствия в память воссоединения Униатов.

№ 54. Список с отношения к графу Протасову от 30 мая 1840 за № 582 касательно введения по церквам предписанного Св. Синодом молебствия в память воссоединения.

№ 55. Список с рапорта Святейшему Синоду от 10 июня 1840 за № 647, с мнением на счёт учреждения Православных причтов по уездным городам Виленской губернии.

№ 56. Список с предложения, данного Литовской консистории, от 4 августа 1840 за № 1001, о приступлении к назначению Православных причтов в уездные города Виленской губернии.

№ 57. Список с предложения, данного Литовской консистории, от 13 августа 1840 за № 1086, о поручении осмотра церквей Литовской епархии избранным духовным сановникам.

№ 58. Тетрадь с черновыми отношениями и письмами: от 2, 5, 7, 8, 10, 17, 23 и 27 июня; 5 июля; 12 августа; 2, 9, 17 и 32 сентября 1840; 1, 13, 28 мая; 1, 12, 13, 14 июня; 8, 14, 28 июля; 7, 14, 30 августа; 6 и 10 сентября 1841 года.

№ 59. Черновое письмо к архимандриту Леонтию Скибовскому, о причислении к Волынской епархии воссоединённых церквей тамошней губернии.

№ 60. Черновое письмо к преосвященному Минскому Антонию от 1 февраля 1841, по случаю поданной им просьбы об увольнении на покой.

№ 61. Замечания от 4 декабря 1841, на проект штатов архиерейских, кафедральных и монастырских, Православных и Латинских.

№ 62 и № 63. Две записки, из которых первая от 15 октября 1841, на счёт взятия в казну духовных населённых имений.

№ 64. Записка от 28 декабря 1841, на счёт предположенного было оставления в Латинстве совращённых Униатов.

№ 65. Тетрадь с черновыми отношениями и письмами: от 3, 8, 20, 22, 25 июня; 9, 16 июля; 27 августа; 3, 24 сентября; 10, 23 октября; 18 декабря 1842; 26 февраля; 4, 28 марта; 9, 22, 27, 29 мая и 12 июня 1843 года.

№ 66. Тетрадь с черновыми отношениями и письмами: от 12, 26 июня; 5, 11, 27 июля; 1, 26, 28 августа; 11 сентября 1843; 7, 10 мая и 11 июня 1844 года.

№ 67. Два письма Филарета, митрополита Московского, от 2 июня 1844 за № 20, и 7 января 1845, по поводу конфиденциального к нему отзыва Иосифа, архиепископа Литовского, от 7 мая 1844 за № 757, о личных своих обстоятельствах.

За исключением 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 27, 28, 29, 30, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 67; все остальные приложения, здесь поименованные, писаны вчерне или набело собственною рукою митрополита Иосифа.


Источник: Записки Иосифа, митрополита литовского / Изданные Академией наук по завещанию автора : Т. 1-3. - Санкт-Петербург : Тип. Акад. наук, 1883. / Т. 1. - VIII, 745 с., 1 л. фронт. (портр.), 1 л. ил.

Комментарии для сайта Cackle