Часть пятая

(писана в ноябре 1861 года)

За 1852 год, по-прежнему, поименую более замечательные факты и сведения, именно:

1) Подчинены епархиальному ведомству три Виленские церкви военного ведомства с их причтами.

2) Преобразовано, по Высочайшему повелению, управление воспитательного в Вильно дома. Консистории от 8 февраля – приложение № 1.

3) Поручено священнику Ковенского собора Петкевичу рассматривать книги на самогитском и литовском языках, поступающие в Виленский цензурный комитет.

4) Приняты в Православие из Латинства иеромонах Ковнацкий и священник Касперович. Первый оказался негодником, подался на Латинские каверзы и сослан на поселение. Второй, престарелый, умер честно через несколько лет.

5) Роздано мною Виленским бедным 425 рублей серебром по случаю возведения в митрополиты.

6) Было дело о восполнении по воссоединённым церквам богослужебных книг, печатанных в Православных типографиях, особенно по церквам, присоединённым недавно к Литовской епархии. Это восполнение впоследствии и сделано. Консистории и Синоду от 25 мая – приложения №№ 2, 3.

7) Было дело о явлении якобы какой-то женщине Божией Матери в зарослях на болоте в Токарском приходе, о поставлении там креста и служении при нём молебнов, при стечении народа. Резолюции мои от 20 августа, 17 сентября и 26 октября – приложения №№ 4, 5, 6.

8) Подобное злоупотребление случилось в Виленской Николаевской церкви, своевольным допущением почитания мощей пресвитера Иоанна. Консистории от 7 декабря – приложение № 7.

9) Борьба продолжалась и в сем году, по весьма многоразличным предметам. Гражданские начальства, хотя были умереннее и осторожнее, однако, всё-таки пристрастны к римляно-польской партии. В сем году 25 ноября я представил Святейшему Синоду об учреждении в Вильно училища для девиц духовного звания, хотя о назначении для них помещения ещё шла упорная переписка. Письмо графу Протасову от 25 ноября в тетради, приложенной под № 8.

10) Стоит также обратить внимание на письмо моё, в той же тетради, к графу Протасову от 25 сентября, и на упоминаемые в нём два рапорта Св. Синоду: от 21 сентября, о своевольной постройке Латинских каплиц и определении ксёндзов туда, где их прежде не бывало, и от 25 сентября, о крещении подкидышей Виленского воспитательного дома, показанных сомнительно крещёнными по Римскому обряду. Приложения №№ 9, 10.

Переписка в сем году была весьма многообразна и утомительна. Будет не лишним указать на некоторые бумаги, а именно:

а) От 22 февраля, графу Протасову, о неуважении к обрядам Православной Церкви гувернантки, находящейся у советника Макарова. Приложение № 11.

б) От 1 сентября правлению семинарии, с правилами о порядке увольнения воспитанников семинарии в город и на прогулку. Приложение № 12.

в) От 15 сентября, графу Протасову, о степенях родства, препятствующих браку в Латинской и в Православной Церкви. Приложение № 13.

г) От 20 сентября два отношения к генерал-губернатору Бибикову и к графу Протасову, о раскольниках по Литовской епархии и о мыслях моих об обращении с ними. Приложения №№ 14, 15.

д) От 24 сентября графу Протасову, с предположениями о квартирных деньгах для церковных причтов. Приложение № 16.

е) От 26 сентября собственноручное графу Протасову, весьма характеристическое письмо. Тетрадь под № 8.

Следует перейти к 1853 году. Он не менее предыдущего был обилен многосложною перепиской и делами распорядительными и образовательными. Вот заметнейшие из них:

1) Пожертвованы мною Евангелия в богатых окладах, с соответственными надписями, в церкви: Павловецкую Киевской губернии Липовецкого уезда, где я в детстве молился, и в Дзикушскую Виленской губернии Лидского уезда, где отец мой скончался, прожив здесь последние пятнадцать лет.

2) Прислан мне от Государя Императора живописный альбом Aiя София в Константинополе.

3) Распространена между духовенством книга: «Слово Кафолического Православия к Римскому Католичеству». Она напечатана по письму моему к митрополиту Московскому от 20 февраля. Приложение в тетради под № 8.

4) Началась турецкая война. Манифест объявлен в 1 день ноября, и притом сказано мною слово, после напечатанное. О сем есть письмо графу Протасову от 5 ноября, в той же тетради под № 8.

5) Бывшие при Супрасльском монастыре уездные духовные училища переведены в губернский город Гродно. Они помещаются доныне в тамошнем архиерейском доме; но для них предназначено быть вместе с Борисоглебским монастырём, для которого отдан в том же году закрытый Латинский монастырь бернардинок.

6) Испрошено, из духовных капиталов без процента, пять тысяч рублей серебром на починку дома, принадлежащего Виленскому св. Духову монастырю, с обязанностью возвратить их в десять лет. Починенный дом вместо шестисот рублей приносит более 1.200, а деньги, употреблённые на починку, без мала уже возвращены.

7) Таким же образом старался я об улучшении всех экономических статей по сказанному монастырю и архиерейскому дому. Вёл долголетнюю упорную переписку о наделе их угодьями. Добился всего и, наконец, поставил оба учреждения в таком положении, что мои преемники должны будут сказать мне спасибо.

8) Была большая переписка о рассылке по церквам недостающих богослужебных книг Московской печати и вытребовании прежних Униатских. По доставке сих последних книг, они предавались сожжению в моём присутствии. Между тем, при всём старании извлечь сии книги из употребления, они удерживались многими, особенно стариками, частью по привычке, частью же по их удобству для богослужения. Я это понимал и не обращался с ними как с важными преступниками – маленькие штрафы, маленькие взыскания – и теперь, кажется, мало подобных книг в обращении, и то больше как древность, а не как святыня.

9) При всяком случае небрежения или отступления по моему ведомству, старался я, словесными или письменными распоряжениями, направить и подвинуть испорченное, и то так, чтобы частный случай был наставлением и предостережением для других. Таково распоряжение правлению семинарии от 4 февраля, о нерадении наставников и надзирателей в проповедовании слова Божия. Приложение № 17.

10) Последовало распоряжение через консисторию от 7 марта, чтобы духовенство бывало на исповеди в четыре важнейшие поста. Прежде это зависело от усмотрения каждого, и замечалась во многих холодность. Приложение № 18.

11) Запрещено священно- и церковнослужителям просить новых мест, прежде выслуги десяти лет на прежних местах. Это оказалось необходимым для избежания шаткости, вредной для службы и для самого духовенства. Предложение консистории от 10 марта – приложение № 19.

12) Воспрещено служить на одном престоле по нескольку литургий в день. Прежде это водилось и не могло быть запрещено вначале, так как у Униатов вывелись было из обыкновения молебны и панихиды – всегда давали на обедни и за живых и за мёртвых. Теперь понятия и обыкновения постепенно изменились, и можно уже было дать о сем предложение консистории от 2 апреля. Приложение № 20.

13) В Вильно завели маскарады ночью с субботы на воскресенье, для удобства якобы чиновникам, занятым по другим дням службою. Вот отношение моё от 7 апреля к Бибикову – приложение № 21.

14) Под числом 24 июня есть предложение консистории, воспрещающее принимать на казённое содержание священнослужительских детей, не приготовленных в уездные училища. Это сделано для побуждения родителей стараться о первоначальном образовании детей их. Приложение № 22.

15) Под тем же числом есть предложение правлению семинарии касательно учреждения причётнических классов при Виленских и Жировицких училищах. Сими только классами восполнен, наконец, по Литовской епархии недостаток в знающих причётниках. Приложение № 23.

16) Ректор семинарии назначен мною благочинным монастырей Гродненской губернии, так что вместе с монастырями мог чаще посещать и находящиеся там три духовные училища. Предложение консистории от 3 декабря – приложение № 24.

17) Сделано через консисторию, от 31 декабря, распоряжение к искоренению между духовенством курения табаку. Меня руководило здесь не предубеждение, но кроме опасности и гадости для духовных этой привычки, я имел в виду их благосостояние. По самому меньшему исчислению, на табак должно выходить в год не менее тридцати рублей, а это четвёртая часть священнического жалованья, и на эти деньги может он улучшить для своей семьи пищу и одежду, обыкновенно бедные. Приложение № 25.

18) Мне попался теперь десяток отношений моих к Латинским епископам по делам епархиальным. Сказано, кажется, уже прежде, что я употреблял с Римлянами всякие средства; сносился с ними непосредственно, где видел возможность успеха, а иначе, передавал дела в консисторию для обыкновенной переписки с Латинскими и гражданскими властями.

Наступают годы, где будет меньше экстренных дел и распоряжений. Наступила война, а потом открылись другие обстоятельства, при которых для иного нелегко бы было сохранить и status quo. Впрочем, как увидят читатели сих Записок, и эти годы не были бесплодны. Были всё-таки действия, выходящие из ряда обыкновенных. Да притом нужно же было дать время, чтобы уже прежде сделанное утвердилось и принесло надёжные плоды. В этом смысле и действовал я неослабно, будучи особенно принуждён охранять свою паству от сильнейшего чуждого влияния.

На 1854 год приходятся следующие факты:

1) Устроено новое прекрасное помещение для консистории в соборном флигеле, прилежащем к архиерейскому дому. Я имел обыкновение копить понемножку экономно от местных средств подчинённых мне заведений и после перестраивать и улучшать их помещения. Таким образом, я улучшил и украсил многое местными средствами, не подвергаясь отказу в испрашивании средств экстренных. Консисторское помещение устроилось экономией от ремонта кафедрального собора.

2) Я много думал об украшении Николаевского кафедрального собора; но это стоило бы огромных издержек, если примениться к огромности и архитектурному великолепию собора. После остановился на иконостасе, которого план составлен по моим указаниям, но и самый иконостас стоил бы не менее двенадцати тысяч рублей серебром. Думал попросить Государя, но он предупредил меня, похвалив собор и таким, как он есть. Затем, сдал я в марте месяце план иконостаса в кафедральный собор – авось кто-нибудь осуществит моё предположение, если я не успею.

3) В сем году отданы нам, наконец, академические и августианские здания с миссионерским домом и мызою Бурбишки, к искреннему моему удовольствию, так как я получил в Православное ведомство здания, в которых некогда воспитывался четыре года при Виленском университете. Но и тут ещё не конец затруднениям. После закрытия августианского монастыря, признали нужным продержать здания некоторое время в ведении полиции, а после уже сдать Православным. Когда дошло до сдачи, оказалось, что полиция и костёл и здания передала другим ксёндзам. Новые затруднения, новые хлопоты. Кто бы хотел иметь точное понятие о тех затруднениях, с которыми производились все дела Православные в здешней стране, хорошо бы сделал, проследив одну многолетнюю переписку о миссионерском монастыре.

4) В сем году, 8 августа, совершилось двадцать пять лет с посвящения моего в епископы. Этот день праздновал я (как и каждый год впоследствии) только уединённою раннею обеднею в пещерной церкви, ввиду приготовленного для себя гроба. На этот раз утешил, однако же, Виленских бедных, без различия вероисповеданий, раздачею им пятисот рублей серебром. Впрочем, при случае сем, сестра моя Елена с мужем, кафедральным протоиереем Гомолицким, поднесли мне отличную, сделанную в Париже литографию моего портрета, которой дозволил я им и позволил себе раздать небольшое только число экземпляров близким знакомым; остальные спрятаны в моей библиотеке – по моей смерти это будет драгоценный подарок для тех, которые помянут меня добром.

5) В сем же году пожертвовал я на военные издержки и производил в течение всей войны половину своего штатного архиерейского жалованья, то есть по две тысячи рублей серебром в год. Письма мои о том Государю Императору и графу Протасову от 8 августа можно видеть в тетради под № 8.

6) В сем же году, в самое 25 декабря, произнёс я слово сердечного сочувствия, по прочтении Высочайшего манифеста от 14 декабря – оно напечатано.

7) Может быть, полюбопытствуют взглянуть:

а) на отношение моё от 2 ноября, о служении моем для преображенского полка, и

б) письмо в Географическое Общество от 22 ноября, с опровержением сведений, от него напечатанных, о населении города Вильно. Приложения №№ 26, 27.

К более замечательным происшествиям сего года следует отнести секретно-конфиденциальное отношение моё к графу Протасову от 10 января, за № 40. Прилож. в тетради под № 8.

При тогдашней опасной войне и при могущих произойти от неё случайностях, элементы, составляющие Литовские губернии, должно было принять во внимание – и я оные представил во всей истине и рельефности, как мне велел долг верноподданного. Я беспокоился о сей бумаге, получив вскоре сведение о смерти гр. Протасова. Но отношение Карасевского от 9 февраля меня успокоило. В нём сказано: «что письмо моё получено уже по кончине гр. Протасова, что оно доложено было на Высочайшее усмотрение, и что Его Величество, удостоив прочтения это письмо, изволил отозваться, что сведения, в нём сообщённые, будут иметься в виду». Прилож. № 28.

Между тем, последовала и кончина Государя, и письмо это осталось без последствий. Теперь оно сделалось довольно гласным и многие отдают мне справедливость. Впрочем, я возвращусь к этому письму, когда буду говорить о записке, посланной Государю Императору от 26 февраля 1859. Эти две бумаги одна другую пополняют. Вероятно, я буду о них говорить, когда при конце этой части Записок постараюсь дать общую связь фактам, отдельно изложенным в течение сих Записок.

Не менее означенного письма любопытен рапорт мой Св. Синоду от 21 апреля, за № 895, о книге, изданной в Париже в 1858 году, под заглавием Рим, наполненный клеветою по делу воссоединения Униатов. Прилож. № 29.

После тридцатых годов я имел случай читать польские журналы, издаваемые за границей и особенно в Париже. Сначала полюбопытствовал и получал, кажется, пять журналов. Но вскоре охота пропала – и они мне опротивели, как омерзительная гадость: одна ложь, одна клевета, одна площадная брань. Сперва это меня удивило, но тут же я оценил вполне тактику польских выходцев и революционеров – желали вредить России. Не могли иначе, как клеветою и ругательствами, и принялись за это ремесло – авось найдутся легковерные простаки и желающие верить

С подобною, по-видимому, целью издана была и сказанная книга «Рим» в 1858 году, чтобы возбудить против России общественное мнение, при начинавшейся тогда восточной войне. Возобновили вновь старую басню о пострадавшей якобы монахине Макрене Мечиславской. Об этой небывалой монахине говорено было уже в сих Записках, под 1845 годом, и тогда же опровергнуты были все обстоятельства этой небылицы. Теперь нужно их было опровергать в новом виде, в упомянутом выше рапорте от 21 апреля. Прилагаю при сем выписку на французском языке из книги «Рим» и письмо о ней ко мне митрополита Никанора. Приложекния №№ 30, 31.

Тягостная война, её возможные последствия в Литовском крае, кончина Государя, кончина гр. Протасова, которые меня так знали и на которых я мог полагаться, навели на меня тягостную грусть. Под влиянием этой грусти написал я письмо от 30 мая к митрополитам Филарету и Никанору, с приложением означенных выше бумаг, за № 40 и № 895. Письмо это приложено в тетради под № 8.

В той же тетради можно видеть письмо моё к нынешнему Государю, с поздравлением восшествия на престол, да письмо генералу Офросимову, с приложением трёхсот рублей серебром, чтобы попотчевать перед походом четыре гвардейские батальона, бывшие в Вильно на карауле.

Прилагаются при сем, в особой тетради под № 32, встретившиеся мне семь писем от важнейших лиц, в том числе некоторые от имени Государя Императора, с признательностью за участие, принятое в войсках, квартирующих в Вильно.

Больше в сем году нечего, кажется, отметить выходящего из круга текущих дел. Разве упомянуть, что тогда отпущено две тысячи рублей серебром на устройство в Гродно монастыря бернардинок на православный монастырь, да разве приложить распоряжение моё 24 января о священнике Рапацком, подстригшем бороду, и рапорт Св. Синоду от 20 сентября, об окончательном изъятии из употребления богослужебных Униатских книг. Приложения №№ 33, 34.

В нём самым важным делом была коронация Государя Императора в Москве 26 августа. К ней, между прочими архиереями, приглашены были и воссоединённые – я да преосвященный Полоцкий Василий. Случай этот, драгоценный и умилительный в существенном, оказался, впрочем, тягостен. Весьма наскучило праздное, но вместе тревожное, шестинедельное пребывание в Москве. О сем пребывании есть несколько писем в тетради под № 8. Для меня самое приятное впечатление было от слов Государя, сказанных на публичной аудиенции после коронации, произнесённых с видимым участием: «От души благодарю вас за всё ваше служение. Надеюсь, что вы оное таким же образом и впредь продолжать будете. Вы знаете, как ценил заслуги ваши мой родитель – и я им отдаю полную справедливость». Я сказал: «Сохраните же, Ваше Величество, меня в вашем сердце, как Ваш родитель. – Непременно, – ответил Государь».

Из Москвы я вывез драгоценный Царский подарок – архиерейское облачение, в котором присутствовал при коронации и в котором с того времени служу каждый год в 26-ое августа. Вывез Андреевский орден с цепью, которым пожалован в день коронации; но вывез также и сильный ревматизм, схваченный на обратном пути, при постоянной холодной и ветряной слякоти, и с которым я и доныне справиться не могу.

В сем году скончался отец мой, протоиерей Иосиф Семашко, не дожив до восьмидесяти лет только один месяц и три дня. О смерти отца извещён я был в то самое время, когда на дворе стояла карета, готовая к выезду в Москву на коронацию. Я послал в Дзикушки архимандрита с духовенством и родных на похороны, а сам во время оных молился уже в Минске. На возвратном пути из Москвы я сделал круг, чтобы посетить Дзикушки и помолиться на гробе родителя. Он погребён в тамошней церкви, в которой пастырствовал пятнадцать лет и которую дважды обновил. Это был достойнейший человек и истинный христианин. Достойно жил, достойно и скончался. Почти предвидел время кончины. Заблаговременно сделал для себя гроб и сам оный примеривал. Накануне напутствовался святыми таинствами; ввечеру велел приготовить ванну, обмылся и надел чистое белье, чтобы не делать, как говорил, для других хлопот; а к утру отошёл мирно, почти незаметно. Сбережённым достоянием своим распорядился он заблаговременно, а за полгода до своей смерти пожелал, чтобы завещание его было окончательно выполнено. Эта воля родителя совершилась при его жизни – и достойно замечания, что последнее распоряжение к исполнению сей воли последовало накануне его смерти. Покойник сделал вклады в Виленский кафедральный собор и Духов монастырь, на вечное поминовение себя и жены. Мать моя прожила ещё два года и скончалась свыше восьмидесяти лет у сестры моей, при которой избрала жительство. Вечная память достойной матери!

Смерть отца подействовала на меня весьма тягостно. Я был грустен и в Москве и после – и едва ли не с того времени стал я ослабевать в силах. Впрочем, этой грусти способствовала, вероятно, давнишняя надежда или желание не пережить шестидесяти лет, близко уже подходивших.

В сем году можно ещё упомянуть:

1) обновление на мой счёт иконостаса в пещерной церкви, испортившегося от сырости, явившейся по случаю поспешной отделки самой пещеры, и

2) пожертвование для Виленского музеума Литовского статута на русском языке, с целью, чтобы написать письмо от 19 апреля и напомнить Литовцам их родное. Приложение № 35.

Под 1857 годом можно отметить:

1) Учреждение многих новых благочиний, с разделением прежних. Нужно было более начальствующих, для большей деятельности в местной исполнительности и мелочных преобразований – и теперь оказалась уже возможность избрать сих начальствующих из молодых образованных священников, приобрётших достаточную опытность.

2) Отдача Николаевской церкви в Вильно городского дома вместо её собственного, предположенного мною в слом, для открытия фасада церкви от улицы. Это единственное, кажется, дело генерал губернатора Назимова на пользу Православные церкви, и то затруднённое им впоследствии, так что фасад церкви ещё и до сих пор не открыт.

3) Новая мера к отучению духовенства от табакокурения. Консистории от 17 февраля – прилож. № 36.

4) Мнение относительно права монашествующих располагать своим имуществом. Св. Синоду от 6 марта – прилож. № 37.

5) Мнение на счёт преподавания в приходских училищах польского и самогитского языков. Министру Муравьёву от 10 июня – прилож. № 38.

6) Мнение о постройке и починке церквей Литовской епархии. Ему же, министру Муравьёву, от 27 октября – прилож. № 39.

7) Мнение на счёт обеспечения причтов помещением на других основаниях, против положения 1842 года. Св. Синоду от 31 октября – прилож. № 40.

8) Подтверждение об обучении прихожан ежедневным молитвам на славянском языке. Консистории от 30 ноября – прилож. № 41.

9) Отпуск 28.945 рублей серебром на капитальную перестройку Виленского архиерейского дома. Впрочем, сумма отпускалась в течение трёх лет, и три года продолжались работы экономические порядком, так что новоселье отпраздновал я уже в 1860 году.

В сем году случилось для меня отрадное происшествие. Церковь Латинская, в которой я молился четыре года, продолжая науки в Виленском университете, поступила в Православное ведомство, вместе со зданиями, предназначенными для помещения духовных училищ. Сию-то церковь Господь помог мне, в прошлом и настоящем году, перестроить прекрасно в церковь Православную, под покровом св. Андрея Первозванного. Теперь она училищная. Перестройка стоила до девяти тысяч рублей из экономических сумм. Посвятил я её с сердечным умилением в 12-ое октября; но о том лучше сослаться на моё слово, в этот день произнесённое.

В этом же году серьёзно занимались постройкой и починкой церквей, при обременительной переписке; но действительный успех был только по казённым имениям, благодаря добросовестному усердию министра Муравьёва.

В сем же году сделан я почётным членом С.-Петербургской Академии Наук.

В сем же году посетил Вильно Государь Император. Я имел счастье встречать его и в кафедральном соборе и в пещерной церкви у св. мучеников, и сказал два приветствия, известные в печати. Сколь ни радостно было для меня принимать Государя, сколь ни лестно было милостивое со мною обращение, посещение это, однако же, оставило во мне несколько тягостное впечатление. Я мог наглядно удостовериться, что Государя более и более стараются увлекать на пользу польской партии, и не без некоторого успеха. Действия этой партии обнаруживали час от часу более предприимчивости и дерзости, так что решились даже на совращение Православных массами.

Это случилось в местечке Порозове Волковыского уезда, при видимом содействии самих гражданских низших властей. Устранили священника, под видом квартиры, в отдалённую местность; назначили старшин общества из Латинян – и совратили в Латинство более ста Православных прихожан. Это было тяжёлое дело, однако же, хотя и с трудом, уладилось: совращённые возвратились на лоно Православия. Чтобы дать некоторое понятие о деле сем, из многочисленных бумаг прилагаются при сем два отношения мои к Обер-прокурору Св. Синода от 17 июня и 14 сентября – прилож. №№ 42, 43.

Можно ещё под сим годом указать на отношения мои к генерал-губернатору от 17 июля и 20 октября: первое, чтобы палаты государственных имуществ не отдавали духовенству в аренду казённых земель, без предварительного согласия епархиального начальства; второе, о Буховицком костёле, который вследствие того и передан в Православное ведомство. Прилож. №№ 44, 45.

Кто будет читать эти Записки, не может не заметить, что последние в них годы скуднее замечательными фактами, против предшествовавших им лет. Это естественно. Я не мог не сообразоваться с новою политикой правительства или правительственных лиц. Видел, что и Государь желает испытать меры примирения. Долг мой был: умерять ревность, оставлять некоторые дела в усыплении, пускать другие в проволочку, лавировать по возможности. Это едва ли не было утомительнее открытой борьбы. Да и без неё не обходилось, как показывают многие приведённые факты. Особенно я не мог молчать, когда вполне был уверен, что снисхождение правительства есть ложный шаг и что им пользуются для целей, совершенно противных видам оного. Я старался обратить на это внимание сего последнего. Но отношение моё к графу Протасову от 10 января 1855 года не достигло желаемой цели. Тогда я должен был выжидать более зрелого времени. Наконец оно приспело в настоящем 1859 году.

От 26 февраля отправил я письмо к Государю Императору и особую при нём записку. Одно и другая прилагаются при сем в тетради под № 8. В записке изложено в сжатой картине значение Польши, тяготение её на Литву, положение той и другой, средства и направление обеих, наконец, отношения их к России. Записка сделала эффект, и я имею причины думать, что она остановила дальнейшее потворство полонизму. К несчастью, для него уже сделано слишком много. За эту записку я получил благодарность от Государя через князя Долгорукова, шефа жандармов.

По причинам, которые побудили меня подать записку 26 февраля, я принялся за дела с большею бодростью, взялся за многое, что лежало в усыплении, и решился вновь на резкую открытую борьбу. Посему настоящий и следующий год будут заметнее фактами – как окажется из следующего:

1) Мнение о предлагаемых сенатором Щербининым мерах, касательно воссоединённого духовенства и народа. Рапорт Св. Синоду от 20 февраля – прилож. № 46.

2) Ходатайство об отмене существующего порядка в назначении законоучителей, Рапорт Св. Синоду от 22 того же, февраля – прилож. № 47.

3) Представление об отмене состоявшегося в Виленской Римско-католической консистории противозаконного постановления, по случаю доноса Сморгонского ксёндза, будто тамошний Православный священник полицейскими мерами заставляет Римских Католиков к принятию веры Православной. Рапорт Св. Синоду от 24 того же февраля – прилож. № 48.

4) Донесение о делаемых ксёндзом Поцом противозаконных внушениях прихожанам своим, вступающим в браки с Православными. Рапорт Св. Синоду от 25 февраля – прилож. № 49.

5) Отношение к попечителю учебного округа от 27 марта, с требованием распоряжения, чтобы русские буквари печатались по прежнему с необходимыми молитвами и чтобы прежде печатания подвергались рассмотрению Православного духовного цензора. Прилож. № 50.

6) Отношение генерал-губернатору от 5 апреля, о несообразности сделанного по гражданскому ведомству распоряжения, по случаю напечатанной в иностранном журнале статьи о телесных наказаниях, которыми якобы понуждались к возвращению в Православие прихожан Порозовской церкви. Копия с сего отношения послана Св. Синоду и шефу жандармов. Прилож. № 51.

7) Донесение Св. Синоду от 11 августа, о сделанном распоряжении на счёт введения продажи церковных свеч при воссоединённых церквах. Прилож. № 52.

8) Отношение к Обер-прокурору Св. Синода от 17 сентября, с мнением о сумме, потребной на наём вольных людей для монастырей и архиерейских домов, взамен штатных служителей. Прилож. № 53.

9) Была окончательная переписка с министром государственных имуществ, о наделении угодьями Виленского архиерейского дома, и кончилась благополучно.

10) Был в Вильно смешанный комитет, о пересмотре Положения 1842 года, касательно обеспечения содержанием сельского духовенства западных епархий, и кончил своё дело успешно в сем же году, разумеется, не без продолжительного труда.

11) По тому же предмету составлен в сем же году комитет и в Петербурге, в который призваны по одному духовному депутату из западных епархий, в их числе от меня назначен кафедральный протоиерей Гомолицкий. Комитет продолжался почти десять месяцев и весьма мало разъяснил дело, по недостатку распорядительности, а может быть, и доброй воли начальствующих.

12) Прислана мне золотая медаль на открытие памятника Императору Николаю I. Кажется, забыл упомянуть в своё время, что я получил и коронационную большую золотую медаль, а также на смерть покойного Государя, и другие медали.

13) Пожаловано мне Высочайше полное архиерейское облачение в марте месяце.

14) К сему году можно отнести порадовавшее моё сердце дело переселения духовных Виленских Православных училищ в августианские и академические здания, где четыре года воспитывался я в университете. Сущность этого дела видна из отношения моего к синодальному Обер-прокурору от 27 января; – приложение № 54. На перестройку здания отпущено 6.621 рубль; но я принуждён был выпросить ещё четыре тысячи, да употреблено экономической суммы до пяти тысяч. Издержки увеличились в мою поездку в С.-Петербург, отступлением от моих предначертаний. Всё же давнишняя моя цель достигнута: училища переведены и прекрасно помещены в новых зданиях 8 сентября наступающего года.

15) В сем году последовал, в конце августа, Высочайший вызов меня в Петербург для присутствования в Св. Синоде. Прибытие моё замедлилось тем, что не положили, где меня поместить, и поздненько взялись очистить для меня Благовещенское подворье. В конце тетради, под № 8, есть несколько моих писем по сему предмету к митрополиту С.-Петербургскому и князю Урусову. Наконец, я таки отправился и прибыл в С.-Петербург, несмотря на болезненное моё положение.

Болезнь началась в первых числах июня внезапным сильнейшим ночным пароксизмом лихорадки, соединённым с беспамятством и бредом. Причины, по-видимому, не дано никакой и, вероятно, её до́лжно было искать в прошедшем, а может быть, в нервном раздражении от постоянного беспокойства и умственных трудов. Глубоко ли вкоренившаяся болезнь, желание ли лекаря излечить поспешно, или моя неосторожность, способствовали упорству лихорадки; но она три раза ко мне возвращалась и промучила меня три месяца. Силы мои ослабели, ноги распухли. Вместо того, чтобы укрепиться силами, я исполнил Высочайшую волю и отправился в Петербург. Разумеется, тамошний климат, необычный образ жизни, щекотливые дела и обстоятельства не могли способствовать выздоровлению. Повредило мне и Высочайшее поручение осмотреть Белорусские епархии, соединённое с весьма затруднительными обстоятельствами. Я прибыл в июне в Вильно, совершенно обессиленный, – и ни некоторое спокойствие, ни деревенский воздух, ни лекарства, не могли восстановить здоровья. Я принуждён был, и в прошлом и в настоящем году, просить увольнения от поездки в Петербург. Минувшим летом употреблял я минеральные воды и другие средства; но всё напрасно: бессилие и опухоль ног не уступают. По-видимому, это компликация нервная, геморроидальная и ревматическая. Я сказал, кажется, выше о сильном ревматизме, поразившем меня на возвратном пути из Москвы после коронации. Из пострадавшей правой руки, после разных притираний, ревматизм обратился на другие места, в руке же осталось постоянное невольное дрожание. Слава Богу, что таки рука слушается моей воли – могу писать, хотя не так скоро, как прежде. Присоединился почти постоянный шум и звон в голове. Лекаря советуют ещё Друскеникские воды. Может быть, попробую будущим летом; но иногда подумываю, что всё это не стоит забот в шестидесятитрёхлетнем возрасте.

Но пора возвратиться, и с Петербургом и с болезнью, к 1860 году – последнему настоящих Записок.

В сем последнем году совершилось одно из драгоценнейших, а может быть, и полезнейших моих предначертаний. С самого переселения в Вильно епархиального начальства, у меня лежало на сердце воспитание священнослужительских дочерей в духе русском, Православном, так, как это сделано для сыновей. Ни одному моему начинанию не представлялось столько затруднений, как сему. Прежде долго оспаривали помещение, а после затруднялись в денежных средствах. Переписка продолжалась многие годы; но, наконец, дело уладилось, благодаря, вероятно, присутствию моему в Петербурге. Предложил для помещения здания, оставшиеся без употребления после перевода в другое помещение духовных училищ. Предложил, как средства содержания, миссионерский дом и мызу Бурбишки. Предложил в число штатной суммы штатную сумму излишнего женского первоклассного Мядзиольского монастыря. Осталось добавить только с небольшим три тысячи рублей из общих духовных сумм. Таким образом, учреждено в Вильно училище для девиц духовного звания, по образцу Царскосельского, под покровительством Императрицы, на шестьдесят казённых воспитанниц, да на шестьдесят пенсионерок. Сущность всего дела можно видеть из отношений моих к синодальному Обер-прокурору от 29 января и 20 июля 1859 года – прилож. №№ 55, 56. Я настаивал, чтобы в это училище дана была начальница русская, знакомая с порядком Царскосельского училища – и это замедлило несколько открытие училища. Наконец оно открыто, к сердечному моему удовольствию, в настоящем 1861 году 8 сентября. На радостях я пожертвовал пять тысяч рублей серебром, с тем, чтобы проценты с них обращаемы были в вечные времена на приданое для воспитанниц, оканчивающих учение. Теперь в училище тридцать начинающих девочек, их прекрасно держат, они ходят в мою домовую церковь, я их называю своими маленькими прихожанками и услаждаю себя мыслью: какие огромные последствия произведёт это училище через какие-нибудь четыре пять курсов. Прилагаю при сем два отношения мои к Обер-прокурору, от 8 сентября 1861 года, за № 2415 и № 2417; – прилож. №№ 57, 58. Не могу также не привести целиком письма моего от того же числа к Императрице, с изъявлением благодарности за участие в открытом училище.

«В нынешний день, праздник Рождества Пресвятыя Богородицы и память рождения первенца Вашего, Наследника Цесаревича Николая Александровича, открыто в Вильно училище для девиц духовного звания, под покровительством Вашего Величества. Позвольте принести ещё раз Вам, Всемилостивейшая Государыня, благодарность из глубины души, за принятое участие к воздвижению сего рассадника будущих добрых жён и матерей Православного духовенства здешней страны. Это спасительное дело драгоценно не по одной прямой общественной пользе. Оно отрадно совпадением с настоящими плачевными событиями в здешней стране. Когда в ней мятутся страсти, возбуждённые чуждою народностью, чуждыми интересами, утешительно видеть открытие в Вильно заведения, имеющего целью поддержание русского духа и Православия, свойственного по преимуществу народонаселению бывшего Литовского государства».

Другое утешительное дело, в сем же 1860 году, проявилось учреждением духовенством многочисленных сельских училищ. Дело это началось ещё в прошедшем году, по указу Св. Синода, резолюцией моею на нём от 22 сентября, за № 2752; – прилож. № 59. Духовенство приняло к сердцу этот вызов, и я имел удовольствие к концу 1860 года, резолюцией от 18 декабря, за № 2077, поблагодарить оное за усердие и за добрый успех; – прилож. № 60. Теперь училищ при церквах Литовской епархии 222, а в них учеников и учениц 2.700.

Остальные более заметные факты за 1860 год можно подвести под следующие пункты:

1) Представление Св. Синоду от 5 января, с ходатайством об отпуске в епархиальное ведомство сумм за переданные в казну церковные имения. Прилож. № 61.

2) Ходатайство Св. Синоду от 19 января, о прибавке священникам 259 церквей, в некоторых местностях Литовской епархии, по 150 руб. серебром в год, в виде временной меры, впредь до окончательного обеспечения духовенства западных епархий. Прилож. № 62.

Сии два представления, равно некоторые другие денежные, не имели доныне успеха, по финансовой нынешней несостоятельности.

3) Донесение Св. Синоду от 10 января, о совращённых в Латинство дочерях помещика Брестского уезда Гажица. Прилож. № 63.

4) Донесение Синоду от 12 января, о торжественном перенесении из Варшавы в Янов Латинским духовенством мощей св. Виктора, имевшем вредное влияние на Православный народ. Прилож. № 64.

5) Дополнительное к тому донесение Св. Синоду от 20 января. Прилож. № 65.

Это рассчитанное перенесение мощей наделало много шуму и тревоги; было причиною многих совращений в Латинство на пределах Польши; особенно подействовало на прихожан Клещельских, коих совратилось до трёхсот – и много стоило труда возвратить их на добрый путь, а около десятка из них и доныне ещё упорствуют.

6) В числе последствий того же перенесения мощей было и сопротивление Кленицких прихожан делать крестный ход по чину Восточной Церкви. Распоряжения мои через консисторию от 29 июня, за № 567 и № 568, – прилож. №№ 66, 67.

Это дело вскоре уладилось при благоразумном содействии Православного чиновника.

7) В Петербурге я имел счастье представляться Государю Императору и Государыне, первому в декабре, а последней в феврале. Был доволен милостивым приёмом и таки порядочно ими задержан.

8) Петербургом я таки порядочно тяготился: частью по болезненному положению, частью от того, что многое было там мне не по душе и не по моему образу мыслей. Мне особенно надоедало, что давали ход самым пустым делам и людям и тратили время, весьма недостаточное для дел серьёзных. Для образца прилагаю свою записку, писанную в марте месяце, о записке (Батюшкова), переданной Высочайше на рассмотрение особого комитета. Сия последняя записка наделала много шуму и обсуждалась целые месяцы комитетом; а между тем, она не стоила и чтения – после просмотра первых листов, её можно было бросить в огонь. Прилож. № 68.

9) В Петербурге был я по май месяц и отпущен в епархию с Высочайше возложенною обязанностью осмотреть по пути епархии Полоцкую и Могилёвскую. Это обозрение меня истощило, и я возвратился в Вильно бессилен. Меня особенно огорчало непрямодушие, с которым относились к этим епархиям. Прилагаю отношение к Обер-прокурору от 22 мая – прилож. № 69.

10) Не лишним здесь будет упомянуть о распространившейся по Литовской епархии трезвости. В конце сего года я имел удовольствие поблагодарить духовенство за доброе содействие сему благому делу. Консисторию от 22 августа и 13 декабря – прилож. №№ 70, 71.

11) Стоит привести рапорт Св. Синоду от 9 октября, касательно собрания сведений о средствах содержания иноверного духовенства. Прилож. № 72.

12) Прилагаю также донесение Св. Синоду от 13 декабря, об осмотре церквей Литовской епархии и о состоянии оной, как образец донесения и в предыдущие годы. По составу и новому учреждению епархии, предписанная форма для донесения не могла быть употреблена, и о том объяснено в одном из донесений. Прилож. № 73.

13) В ноябре сего года посвящён мною в епископа Ковенского ректор моей семинарии Александр. Это шестой уже епископ, посвящённый мною в Вильно. Все они удались, слава Богу, хороши.

14) В сентябре сего года, Виленский архиерейский дом, после трёхлетней капитальной перестройки, окончательно отделан отличнейшим образом, и с прекрасною церковью. Праздновал я новоселье большим обедом, а также фриштиком и подарками для рабочих.

15) В первых числах октября сего же 1860 года посетил вновь город Вильно Государь Император. Он, кажется, теперь уже меньше заблуждался на счёт поляков. После выезда из Вильно Государя, я сейчас сделал заметку о происходившем в моём кругу. Вот она:

«1860 года, в первый день октября в 3½ часа пополудни, прибыл в Вильно Государь Император по открытой вновь железной дороге и прямо со станции посетил Николаевский кафедральный собор, где его встретил митрополит Иосиф следующим приветствием: Именем здешней паствы приношу Вашему Величеству поздравление о благополучном прибытии по новому пути, велением Вашим устроенному. Да благословит Господь этот путь и да ниспошлет все благодеяния, ожидаемые через него для государства. Нам же в особенности да будет этот путь надёжным носителем Твоей пресветлой особы, чтобы мы чаще и чаще могли наслаждаться лицезрением Твоим.

2 октября в шесть часов был большой Царский обед, где блистали почти исключительно военные мундиры, в числе коих было пять германских принцев. Перед обедом Государь принимал в своих покоях митрополита Иосифа и оказал ему особенно милостивое внимание, обещав на другой день поклониться мощам святых Виленских мучеников.

3 октября в два часа Государь встречен митрополитом Иосифом в большой Духовской церкви, посетил пещерную церковь и прикладывался благоговейно к мощам св. мучеников, беседовал милостиво с митрополитом и, приняв икону мучеников, простился перед отъездом. В соборе дана была икона Спасителя.

4 октября, после выезда Государя в дальнейший путь, отслужено было митрополитом молебствие в 12½ часов, при собрании гражданских и военных чинов.

Не худо отметить два обстоятельства. Во время частного приёма, Государь спросил Митрополита о здоровье – и получил ответ: не совсем здоров, чувствую как-то ослабевшие силы; да и не удивляйтесь, Ваше Величество, ведь я более тридцати лет стою под выстрелами и чужих и своих. В пещерной же церкви, поднеся икону и испросив милостивого внимания себе и пастве своей, Митрополит сказал: под ракой св. мучеников позволил я себе приготовить гроб, десять уже лет тому назад; позвольте, Ваше Величество, надеяться, что мои кости почиют в этом гробе. – Только бы до этого было ещё долго-долго – отвечал с истинным чувством Государь».

* * *

На этом можно бы и кончить настоящие Записки. Но едва ли не нужно некоторое восполнение. Другое, если бы они продолжались так, как написана первая их часть в 1850 году. Но тогда, по какому-то особому настроению, мне пропала писать их охота – и я почти было решился и историю Униатского дела и память о себе предать в руки Провидения и на добрую волю потомства. Но наконец, мне жаль стало собранных материалов, да и приближающаяся старость напоминала о будущем. Вот я собрался с духом и привёл в порядок материал – почти иначе и не стоит называть настоящие Записки. На этот труд посвятил я два зимние и два осенние месяцы настоящего 1861 года, отклонив на это время по возможности другие занятия. В четыре месяца написать четыре части Записок, каждую более двадцати листов, хорошо – невозможно. Как материал, труд этот, однако же, будет иметь большую цену и для историка и для биографа, если таковые найдутся в будущем – дал бы Бог, только добросовестные. Для обыкновенных читателей, которые полюбопытствуют просмотреть эти Записки, нужно некоторое восполнение. Восполнение это, если позволит время, сделаю я следующим образом. Набросаю здесь общий очерк хода Униатского дела и моей в нём деятельности, что свяжет в одно целое материалы, постепенно в Записках развитые. Пополню этот очерк отдельными чертами моего характера и образа жизни, – и часто дело объяснится делателем, и взаимно. Наконец, восполню ещё и некоторые материалы, которые, как теперь оказывается, не все ещё собраны. От всего этого, настоящая пятая часть Записок не только достигнет объёма своих предшественниц, но, может быть, их и превзойдёт.

В первой части сих Записок весьма достаточно изложены: моё детство и юношеский возраст, моё воспитание и наклонности. Читатель видел, что, несмотря на учебное образование и среду, в которой мне жить приходилось, или лучше по причине этой именно среды, – был я русским душою, как был им по крови и происхождению. Он также видел, что я всегда питал некоторое нерасположение к Полякам, притеснителям моих предков. Это инстинктивное нерасположение простиралось во мне и к Римскому Католичеству, неразлучному в местных понятиях с полонизмом. Понятно, что это инстинктивное нерасположение молодых лет породило во мне естественно симпатическое влечение к вере Православной, вере моих предков, и было впоследствии поводом убедиться сознательно в истине Православия перед Латинством. Эти понятия, чувства и убеждения видны во всех фазах первоначальной общественной моей деятельности. Это направление было поводом решимости моей присоединиться лично к Церкви Православной гораздо ранее того времени, когда возникло дело общего присоединения Униатов. Как тут не подумать, что Бог готовил во мне заблаговременно орудие этого дела, приспевшего в неисповедимых судьбах его!

Кто прочёл добросовестно первую часть сих Записок, не может заподозрить ни искренность моих убеждений, ни чистоту моих намерений, ни непреклонное моё желание посвятить себя делу воссоединения. Да и можно ли было бы мне без того вынести всю тяжесть этого дела, не пасть под бременем труда и враждебного противодействия с твёрдым убеждением и добрыми намерениями, Бог дал и силы и бодрость, и способность и непоколебимую волю.

После сего читатель не удивится ни пламенному усердию, с которым я принялся за дело воссоединения, ни записке от 5 ноября 1827 года, прописанной в первой части, ни трудам, поднятым мною при практическом развитии мыслей, в той записке изложенных. Труды эти указаны в начале второй части настоящих Записок и продолжались неослабно три года, с редким успехом. Дело несколько остановилось, от польского мятежа 1830 года, от какой-то холодности Д.Н. Блудова и от базилианской интриги, на которую подался Новосильцов. Всё это описано также в Записках. Описано тоже, каким образом двинул я опять вперёд это дело. Будучи уже епископом, получив епархию, я объявил решимость присоединиться лично к Православной Церкви.

Кто-нибудь может меня обвинить в излишнем нетерпении. Напрасно. Я убедился уже совершенно в шаткости Дмитрия Николаевича. Был уверен, что латино-польская партия остановит Униатское дело, как скоро узнает истинную цель его. Ничтожная базилианская интрижка едва оного не поколебала. К тому вышла новая компликация – учредили в Полоцке Православную епархию. Очевидно, до́лжно было ожидать раздоров и соперничества, как и сбылось в действительности. Предстояло бороться не только с Латинами и Поляками, но и с самими русскими Православными.

Я находил необходимым сблизить Православное и Униатское ведомства в правительственном кругу. Настаивал на подчинении Греко-Униатской коллегии Святейшему Синоду вместо Сената, подобно комиссии духовных училищ. Но не согласились. Учреждён только секретный комитет, для обсуждения дел, общих Православным и Униатам. Подчинены также Униатские училища комиссии духовных училищ. Нужно было довольствоваться, на сей раз, и этим. Я сделан членом и комитета, и комиссии.

После откровенных объяснений с Дмитрием Николаевичем, Униатские дела вновь закипели. Отсылаю к дальнейшему ходу Записок. Необходимость обеспечить Униатов пастырями и руководителями в деле воссоединения вызвала потребность посвятить новых епископов. Я представил: Василия Лужинского, Антония Зубко и Иосафата Жарского, взяв от них предварительно подписки, что они во всякое время готовы присоединиться к Православной Церкви. Они все трое посвящены викариями в 1834 году. Тогда же сделано коллегией, вместе с сими епископами, постановление о принятии для Униатских церквей служебника Московской печати. Это постановление было решительною мерою, подготовившею бесспорное присоединение Униатов к Православной Церкви. Для уверения в успешном исходе Униатского дела, я в тот же 1834 год представил такие же, как от епископов, подписки десяти высших духовных, стоявших во главе Униатского управления.

Но всё это не было многими понято, а другими не оценено добросовестно. К несчастью, Православное духовенство пошло другим путём. Оно увлеклось присоединением некоторой части Униатов, более уже подготовленных, не обращая внимания, что этим Униатское управление поставлено было в затруднение и лишалось самой надёжной опоры для своих действий. Что предвидел, то и сбылось. Нужно было бороться не только с Латинами, но и с Православными. Борьба с сими последними была для меня в особенности тягостна и щекотлива. Она продолжалась два года и очерчена в Записках. Наконец, я истомился, устал – и к исходу 1836 года вновь подал просьбу о личном присоединении. Эта просьба и вследствие оной изготовленная мною записка Государю изменили всё к лучшему. Вместо Нечаева, Обер-прокурором Святейшего Синода назначен граф Протасов. К нему перечислены Униатские дела от министерства внутренних дел. Обеспечено совокупное стройное движение Униатских дел с Православными. И я по-прежнему остался деятелем по Униатскому ведомству до близкой уже развязки дела благополучным исходом.

Но делание с графом Протасовым, начинающееся с 1837 годом, служит предметом третьей части Записок. Последние листы второй части посвящены интересному очерку личных моих качеств и способностей, а также исключительным действиям моим по управлению Литовской епархией и быстрым, но удачным в ней преобразовательным мерам.

Как до 1837 года старался я о подчинении Униатов одному начальству с Православными, так с сего времени настаивал на скорейшем присоединении тех же Униатов к Церкви Православной. Я указывал на готовность к нему подписками духовенства, о согласии оного присоединиться. Таких подписок я в самом начале привёз графу Протасову сто семьдесят, а в течение двух лет собрал их тысячу триста. Но спешить вынуждала и другая потребность. В начале 1838 года скончался митрополит Булгак; обстоятельства же, сопровождавшие его кончину и последовавшие за нею, слишком явно обнаружили намерения правительства относительно Униатов. Следствием сего было сильное движение латино-польской партии, оказывавшее уже влияние на Униатское духовенство по некоторым местностям Белоруссии. Если бы не поспешить, то движение это могло усилиться и распространиться, и скомпрометировать, может быть, успех самого дела. Наконец согласились, – и воссоединение Униатов с Православною Церковью совершилось благополучно вначале 1839 года.

Это радостное событие, с сопровождавшими его обстоятельствами и предварительными мерами, описано в третьей части сих Записок. В той же части обозрена деятельность за три последовавшие года, обращённая на утверждение совершившегося уже воссоединения и сближение, или, лучше сказать, смешение воссоединённых с древлеправославными, посредством игр административных. Из Записок видно, как я спешил и в этом отношении, как всё ладилось и как легко прошло самоё распределение воссоединённых к епархиям древлеправославным.

Никто, думаю, не усомнится, что ревность к совершению дела воссоединения была настоящим побуждением к моей по оному настойчивости и поспешности. Медленность я считал препятствием доброму успеху. Но, может быть, в настойчивости этой участвовали несколько и личные мои побуждения. Я устал от постоянной борьбы со своими и чужими, наскучил ею, желал с нею покончить. Кажется, сказано уже выше, что в течение всего дела я имел в виду, с окончанием оного, выйти на покой. Домик с садиком, в нём комната с книгами – был идеал счастью на остальные дни моей жизни. С этою целью, просьбою, в сих Записках прописанною, во время самого воссоединения, просил я Государя Императора об увольнении меня от дел через некоторое время. Я сам видел, что я был нужен два-три года ещё для утверждения воссоединения. Дали пенсион, но о покое ни слова. Несмотря на это, я возобновил просьбы в конце 1842 и в начале 1843 года с настойчивостью, простёртою до резкости. Борьба эта за покой прописана к концу третьей части Записок. Она не имела успеха – сперва молчали, после дали орден Владимира 1 степени, а затем сказали именем Государя, что служба моя ещё нужна.

Таким образом, идеал счастья остальной моей жизни испарился. Напротив, на меня хотели возложить ярмо ещё тяжелее прежнего, которое я нести чувствовал себя вовсе неспособным. Сколько мне известно, было предположение сделать меня архиепископом С.-Петербургским, при жизни старика Серафима, которого оставляли митрополитом Новгородским. Я ужаснулся последствий и сказал это сообщавшим; но как всё было мне сообщено конфиденциально, то я и ограничился совершенною инерцией. Слава Богу, кризис недолго продолжался. После скорой смерти Серафима, на его место поступил Антоний и испытал участь, которой, вероятно, ещё хуже меня ожидала. Не удалось одно, хотели сделать другое, именно – чтобы я был дельцом в Св. Синоде, то есть отвечать за себя и за других. Это было бы ещё хуже. Я думал видеть во всём недостаток искренности и прямодушия ко мне графа Протасова и митрополита Антония, видел кругом себя какие-то интриги – и устранился резко в 1844 году из Петербурга, как описано в конце третьей части сих Записок. Если уже необходимо нести ярмо, думал я, если нужно бороться, то лучше с Поляками и Латинянами, чем с русскими Православными. Хотя немножко и здесь-то я ошибся – на всю жизнь мне предстояла борьба и с чужими и со своими.

Четвёртая часть Записок начинается программой предстоявшего мне устройства Литовской епархии и переведения в Вильно управления оной. Из самых Записок и приложений к ним читатель судить может, верно ли и удовлетворительно исполнена эта программа; победно ли основана Литовская паства на святых Виленских мучениках. Но постоянная борьба меня истомила. Я не раз вздыхал о покое и, наконец, обратился вновь о том с просьбою к Государю в конце 1851 года. Просьба эта значится в конце четвёртой части Записок и была, как прежние, безуспешна. Мне объявлена Высочайшая воля, что моя служба нужна, а вслед за тем пожалован я митрополитом и богатым алмазным крестом на белом клобуке. Не знаю, более ли радостна или тягостна была для меня милость эта. Меня смущала мысль, что в этом сане, в этом положении, мне уже невозможно выйти на покой, без торжества врагов моих и Православной Церкви, без некоторого для меня посрамления. Притом приближалась уже старость и необходимое ослабевание сил, а борьбе не виделось конца – я же не привык слагать ответственность на других, но нёс её всегда на себе. Таким образом, не без грустного чувства взялся я за продолжение службы. Мною овладело некоторое уныние. Я уже имел в виду более вечный, а не временный покой. Утешал себя надеждою, что не переживу шестидесяти лет и упокоюсь навсегда в гробе, приготовленном под ракой св. Виленских мучеников. Вот уже десять лет прошло с того времени, а я не удостоился этого упокоения.

Но и эти десять лет, благодарение Господу, были не бесплодны. Прибавилось ещё несколько фактов, утешительных для сердца каждого Православного. Устроена окончательно скиния св. мучеников. Обновлена Андреевская церковь из Латинской, в которой я некогда молился. Духовные училища переведены в академические здания, где я некогда четыре года учился. Учреждено училище для девиц духовного звания. Прошла тягостная восточная война, с её радостными и скорбными фазами, не без участия моего и моих. Отстоял крепко всё, мне вверенное; а стоя крепко среди враждебных преобладающих элементов, в центре полонизма и Латинского фанатизма в России, был как бы щитом и для других Православных епархий. Между тем, всё по Литовской епархии развивалось, а устроенное утверждалось, так что сия воссоединённая епархия едва ли может в чем уступить древлеправославным, а в некоторых отношениях и превосходит иные из них. Остаётся изменить, что изменяется только временем, а может быть, и должно остаться навсегда, как местность.

Несмотря, однако же, на этот небезуспешный ход дел, я унывал и беспокоился. Я знал, что этот успех происходил от моего благоразумия и крайней осторожности, но что латино-польская партия делается час от часу сильнее и смелее. Сказано уже выше, что эта реакция началась с поездки покойного Государя в Рим и несчастного Блудовского конкордата. Теперь до́лжно сказать, что у покойного же Государя была мысль присоединить Латинян в России к Православию, таким же путём, как Униатов. С выбытием из Петербурга, я не мог иметь участия в сем деле, ни знать положительно о дальнейшем его ходе; известно мне было, однако же, что взявшиеся вести это дело по министерству внутренних дел вздумали употребить средства, которые так успешно повели дело Униатское, не обратив внимания, что Латиняне находились в совершенно другом положении, нежели Униаты. Притом не имели надёжного деятеля из среды Римско-католического духовенства. Естественно, такое подражание не могло иметь доброго успеха – вместо пользы Православию, помогали только Латинству и усиливали оное. Мне не раз приходило на мысль: не участвовала ль косвенным образом польская партия в устранении меня из Петербурга, чтобы быть свободнее и безопаснее.

Бо́льшая часть деятельности моей в последние пятнадцать лет была некоторым образом постоянною борьбой против этой тенденции – усиливать латино-полонизм. Но прямо, открыто восставать, против самой тенденции, для меня было невозможно – от меня был сокрыт ход и положение самого правительственного дела. Наконец, бедственная последняя война и предвидимые последствия оной для здешней страны, полной враждебных элементов для России, меня порешили. В 10 день января 1855 года, описал я вполне графу Протасову положение Литовского края и элементы, в оном волнующиеся. Покойный Государь, как я и ожидал, принял во внимание эту бумагу; но она не имела дальнейших последствий за смертью графа Протасова, а после Государя, может быть, и за окончанием войны. Я в сем, однако же, сомневался ещё до времени коронации. Тут, в Москве, узнал от митрополита, что новый наш генерал-губернатор Назимов отправился к месту с означенною моею бумагою. Между тем, сам Назимов не говорил мне о том ни слова, и я видел, что он пошёл путём, почти противоположным моим замечаниям. Для меня стало ясно, что тут была воля нового Государя, новая его политика – в этом меня убедило и предыдущее Государя и первая бытность его в Вильно. Он хотел испытать меры кротости и примирения, а может быть, попытаться и на что отдельное. Что тут мне было делать? Хотя я был глубоко убеждён в тщете этой новой политики, но не навязать же Государю моего убеждения; нельзя даже было осуждать в принципе его намерение испытать примирительные меры. Мне оставалось молчать да выжидать, тем более что нужно же было щадить и Государя – он поглощён был крестьянским делом, и польский вопрос должен был стоять для него на втором плане.

Долг мой, однако же, недолго позволил мне выжидать. Я увидел вскоре, что обстоятельства принимают опасный оборот. Примирительные меры в руках недальновидного Назимова сделались безотчётным потворством видам латино-польской партии. Она всем завладела, всё подготовляла к своим целям. Тут я, как бы в дополнение к означенному выше письму к графу Протасову, отправил от 26 февраля 1859 года Государю Императору письмо и особую записку, приложенные при сих Записках, с полным и ясным изложением положения Польши и Литвы между собою и в отношении к России. За эту записку, сказано кажется выше, благодарил меня Государь через шефа жандармов; и вероятно, имела она влияние на прекращение дальнейших уступок латино-польской партии. К несчастью, было уже поздно – и слишком скоро оправдались и мои опасения и мои предсказания – мне теперь отдают в том полную справедливость.

Из всего этого легко заключить, каково мне было переносить все эти колебания и испытания. К сему открылось, или лучше сказать, подтвердилось во мне убеждение, что и Православное высшее духовенство не так-то ко мне благоволит. Этому убеждению способствовала особенно последняя моя бытность в Москве и в Петербурге. Я нашёл вообще неискренность, какую-то церемонность и почти недоброжелательство. Я желал убедить себя, что всё это мне только кажется, но, к несчастью, свойственная мне зоркость не позволила мне обмануться. Я приписывал также это тому, что оба раза шло дело о преемнике для Петербургского митрополита, в первый для Никанора, а в последний – для Григория. Но почему бы не сказать кому слова – всё бы разъяснилось.

Я не раз обвинял себя в душе за недовольство, после стольких отличий, наград и внимания правительства. Вся служба моя доказывает, что я был признателен; но, по-видимому, для людей подобного моему склада, за дела, подобные моим, недовольно официального одобрения: нужна душевная признательность, нужно сердечное участие. Вот почему борьба всей моей жизни должна была быть для меня тягостнее. Я в ней видел только исполнение своего долга и кратковременное удовольствие от торжества правого дела. Это не могло уравновесить тягостных последствий борьбы, имевших, вероятно, влияние на преждевременное ослабление сил и недужное моё нынешнее положение. Необходимо к сему пояснить особенное свойство умственной моей работы. При всяком обстоятельстве, при всяком преднамерении, при всяком происшествии, я в тиши кабинета или в бессонные ночи прохожу умом все, могущие с ними случиться самые худшие фазы и последствия. Разумеется, из этого выходила полная обдуманность и обыкновенная удача; но едва ли эта постоянная умственная работа, это напряжённое раздражение нервов не действовало слишком сильно и на моё здоровье, и на постоянное расположение духа.

Благодарение Господу, что эти усиленные труды, соединённые с постоянною борьбой, эта уединённая и безучастная скорбь никогда не родили во мне сожаления о пройдённом мною поприще. Напротив, я всегда бы готов был начать его сызнова – так я высоко ценил и моё призвание и совершённое мною дело. Но грусть моя нашла благодетельный исток в надежде на будущее – после смерти, думал, отдадут мне справедливость и здесь, и там. Вот почему давно я сроднился с мыслью о смерти, и она, вместо страха, приносит мне некоторое удовольствие. Вот почему приготовил я давно для себя и гроб под ракой св. Виленских мучеников. Я не отвергал возможности и насильственной смерти, при бывших прежде и настоящих здешних обстоятельствах. Но я сам удивлялся, что мысль эта ни малейше меня не смущает. Отпрашиваясь от поездки в Петербург, по причине болезни, я прямо написал Обер-прокурору от 17 минувшего сентября:

«Притом, должен я сознаться, что для меня желательно, чтобы в случае смерти тело моё покоилось в стране моего подвижничества, во гробе, давно уже приготовленном под ракой святых Виленских мучеников Антония, Иоанна и Евстафия».

Может быть, кому покажется странным и следующее обстоятельство. Летом настоящего года обнаружились в нашей стране перешедшие из Польши многознаменательные мятежные движения. Я жил тогда в Тринопольском загородном доме, в совершенном уединении. Можно было всего ожидать. Но я не смущался нимало, и пробыл в Тринополе целое лето, по октябрь месяц, без всяких предосторожностей. Только в 1 день июня передал я для хранения в св. Духов монастырь своё завещание и суммы, оным распоряжаемые. В тот же день написал я ниже прописываемое письмо Государю Императору, которое передал для хранения с завещанием, с надписью на верхнем конверте: прибавление к завещанию.

«Десять уже минуло лет, как я уготовал себе гроб, под ракой святых Виленских мучеников, в управляемом мною Виленском св. Духовом монастыре. Смерть для меня не страшна; и бывали не нечастые минуты, в которые принял бы я её, как благодеяние. Она была бы для меня даже счастьем, если бы была последствием и запечатлением святого дела, которого удостоился я быть орудием. Это счастье не невозможно для меня при настоящих волнениях и беспокойствах. Если я сподоблюсь пострадать за доброе дело, то прошу покорнейше Ваше Императорское Величество иметь доброе обо мне памятование и приказать: тело моё похоронить в приготовленном мною гробе, а в единственное возмездие и напоминовение виновным, Остробрамскую (некогда русскую) икону Божией Матери поставить в церкви свято-Духова монастыря над царскими вратами главного алтаря – да обе Виленские святыни украшают и освящают сию святую обитель.

Смею надеяться, что просьба моя не будет отринута. Смею думать, что она имеет на сие некоторое право, и по заслугам моим Церкви и отечеству, и по тому самому, что предвидимый случай произойдёт, вероятно, виною правительства. По долгу моему, я раскрывал здешние обстоятельства даже перед Вашим Величеством. Надеялся, что будут приняты соответственные меры. Вместо того, нескольких уже лет поощряется здесь и укрепляется иноверие и инородие, а ослабляется русский элемент. Если я покорился обстоятельствам и сделался, наконец, безмолвным свидетелем этого направления, это произошло от верноподданнической преданности моему Государю. Я по всему полагал, что направление это дано собственною волею Вашего Величества, в видах испытания, не возможно ли покорить сердца здешних жителей милостью и снисхождением».

Видно, сильное было во мне призвание к служению Церкви Православной. Служил ей всю жизнь – желал быть полезным и своею смертью!

Со словом смерти, стоило бы кончить и настоящие Записки. Но, может быть, найдётся ещё что восполнить. Теперь только несколько слов. Прошу о сих Записках не судить, как о других подобного рода сочинениях. В них могут быть ошибочные мнения, могут быть пропуски фактов, мне неведомых, а кому-либо другому известных; но всё прочее сущая истина, как мне была известна. Да впрочем, доказательством да будут приложения: они скажут за меня больше, нежели самые Записки.

До сих пор написано ноября 10 дня.

***

Предметом сих Записок было Униатское дело и главный по нему деятель – то и другое лучше всех мне известное. Мне часто хотелось посвятить в них более места другим деятелям; но труд был бы слишком огромный, да не мог бы быть верный и полный, за неизвестностью мне многого и за долгим периодом времени, продолжавшимся свыше тридцати лет. Впрочем, в Записках коснулся я этих деятелей и отдал им справедливость; а главные из участвовавших в воссоединении подписались на самом акте. Я должен отдать здесь справедливость всем, мне сослужившим и служившим – от викариев до письмоводителей и келейных. Все они (за малым разве исключением) оправдывали мой выбор, служили усердно и честно, каждый по мере сил своих. Я, кажется, хвалился уже выше своим духовенством – ещё многого недостаёт, но дай Бог другим и такое. Консистория Литовская слывёт невзяточничеством. Может быть, зависит это от моего примера и от того, что сам занимаюсь делами; но всё-таки должно приписать и честности правил членов консистории.

Но когда все избранники мои по духовной части оправдывали своё призвание и облегчали ход Униатского дела – я не могу сказать того же о гражданском чиноначальстве. Это естественно. В Записках или в приложениях указано было, что из всех чиновников, служащих в пределах Литовской епархии, русских Православных была только шестая часть, остальные – иноверцы, не могущие усердствовать делу Православия. Да и русские то немного усердствовали. Одни легко были задабриваемы богатыми Латинами; другие, в качестве древлеправославных, позволяли себе быть равнодушными к воссоединённым, или даже к ним неблагосклонными. Были, однако же, истинные ревнители и по душе и по разуму, но их было весьма немного. К ним справедливо отнести губернаторов: Муравьёва, ныне министра государственных имуществ, и Семёнова, ныне сенатора. Зато нельзя сюда отнести генерал-губернаторов. Они вообще маневрировали и легко склонялись к видам могучей латино-польской партии, так что редко можно было обойтись по делам без борьбы. Эта борьба вызывалась, может быть, не столько личным характером генерал-губернаторов, как происками чиновничества, всегда стоявшего на стороне богатой партии. Оно в самом начале старалось всегда внести разлад между мною и генерал-губернаторами, и более или менее в том успевало, так что я обыкновенно был с сими начальниками края более в вежливых, нежели искренних отношениях. Вообще, я не бывал на хорошем счету у чиновничества, – потому ли, что через них никогда не действовал, но сам собою или через главных начальников, – или потому, что в жизнь свою ни дал, ни взял взятки. К таким людям, – говорят, – эти господа не очень благоволят. Но возвратимся к генерал-губернаторам.

Князь Долгоруков играл удачно роль большого барина и тем, может быть, имел на латино-польскую партию сильное влияние – в нём было что-то, разлагающее эту партию и подавляющее в ней противодействие. Едва ли это, однако же, не было последствием подавленного недавно польского мятежа. При своём влиянии, князь Долгоруков мог бы много сделать для Православия. Но он был индеферентист. Известны его слова, на завтраке у архимандрита, когда заспорили о Латинах и Православных: «не знаю, чья вера лучше, но кухня их лучше вашей». Князь Долгоруков ни на чтобы важное не пошёл. Кажется, он был противен и переселению в Вильно Православного епархиального начальства.

Фёдор Яковлевич Миркович был человек честных правил, трудолюбивый, рассудительный, но довольно боязливый. Он не имел, кажется, сильной поддержки выше и опасался с одной стороны интриги Поляков и Латинян, но с другой боялся не угодить и делу Православия. Ему, кажется, чиновники старались внушить, что я его затемняю. За всем тем, от него многого можно было добиться и без борьбы, хотя и без неё-то не обошлось.

Илья Гаврилович Бибиков был избран покойным Государем, если правду говорили, с целью обуздать Поляков и Латинян. Его энергичная натура была этому соответственна, но он не имел соответственных познаний, ни характера. Он попал в руки людей с видами близорукими или своекорыстными и действовал неровно, с порывами. От этого во всем была разладица, тем более объёмистая, что она простиралась и на часть учебную, которой он был попечителем. У меня тогда меньше уже было предметов для борьбы; но без неё не обходилось – она была резка, не безуспешна, но только на бумаге.

Владимир Иванович Назимов был назначен нынешним уже Государем, с видимою целью примирить Поляков и Латинян, и надеждами и обхождением. Он в сороковых годах был в Вильно на следствии о заговорщиках; кончил, или лучше сказать, подготовил дело Кавелину, пополам с грехом; и как тогда всё перед ним гнулось, всё рассыпалось в обещаниях, то он и вывез отсюда преувеличенные понятия о своём умении и о своём влиянии на латино-польскую партию. Действительно, партия эта приняла его с горячими надеждами на него и на Государя. Пошли уступки за уступками, и хотя они не составляли большой важности, однако, ободрили, оживили и усилили Поляков и Латинян, дали им сильный толчок и довели до требований и ожиданий неисполнимого. Пределы неисполнимого вскоре оказались – и Владимир Иванович несёт уже теперь тяжкое наказание за хитрости и лукавство, за которые расплачивается с ним ненавистью и посмеянием партия, столь горячо им прежде покровительствуемая.

Я с Назимовым не заводил борьбы. Как скоро увидел, что он действует в видах Государя, я принял страдательное положение – да и положение здешних Православных дел могло выжидать и не требовало настоятельной борьбы. Мне только было больно видеть его неблагоразумие, даже в смысле предполагаемой системы Государевой. Ещё больнее было видеть его двуличность, даже что-то вроде коварства. Он давал вид Полякам и Латинам, что стоит за них против меня и Православных, не понимая, что этим не только поднимал враждебную партию, но и подавлял элемент, преданный государству. Он выпустил в печать в Колокол, а после, по-видимому, распустил нарочно в публику помянутое выше письмо моё к графу Протасову от 10 января 1855 года, об элементах, Литовские губернии составляющих, – с видимою целью повредить мне, а самому выслужиться у Поляков. Это, кажется, однако же, не помогло ему ни малейше. Ссоры между нами не происходило. Мне нельзя было употреблять догадки и косвенные сведения; да он и старался не быть со мною наедине – не сказать же мне при всех: ты плут, ты лицемер. Он же всегда был такой почтительный, такой предупредительный, такой комплиментист. Взрыв с ним был бы скандалом, который только доставил бы торжество латино-польской партии. Но каково-то было мне на душе! – Думаю, что и он несёт теперь сугубое возмездие. Я желал бы, чтобы эти черты оказались преувеличенными, от впечатлительности, при сущих ныне печальных обстоятельствах.

* * *

Я испытал в жизни, что положения неопределительные были для меня самыми мучительными. Таковы были и несколько поздних лет. И делать невозможно, и бездействовать совестно. Из моих Записок и из приложений каждый увидит, с какой прямотой, откровенностью и ясностью поступал я в каждом деле. Если было нужно, я молчал – но никогда не прибегал к хитростям. Так и в отношении здешних жителей, я всегда и всякому, и самому Назимову, твердил, что с ними нужно поступать справедливо, но соблюдать строго законами предписанное; что хитрости с ними ни к чему не поведут; что они в сем случае перехитрят каждого. Вместо того, с ними, особенно в последние годы, принята система ласкательства и хитростей, которая скорее могла обнаружить недобросовестность, нежели доброжелательство. Последствия были естественны. Начальство было сочтено боязливым, бессильным – подпало пренебрежению. Латино-польская партия сочла себя вправе платить хитростями за хитрости. Между тем, пятилетняя угодливость Назимова сей партии заместила по большей части места угодным ей чиновничеством. Власть действительно обессилела, лишилась нужных орудий и теперь нашла необходимым опереться на военную силу. Слава Богу, что здесь латино-польская партия менее сильна, нежели другие полагают. Она без пособия извне ничего серьёзного предпринять не может – и если что случится, то по несообразительности начальств.

Писано 14 ноября.

***

Мне приходило иногда на мысль, какие были бы последствия, если бы в 1844 году не устранился я из Петербурга?

Разумеется, многое бы облегчилось личными сношениями и объяснениями с высшими начальствами. Но зато не могло бы быть с моей стороны той энергии, которая возбуждается личным столкновением с местными обстоятельствами, а следовательно, и той деятельности, которая положена мною исключительно на образование Литовской епархии и привитие оной к Вильну.

Бытность моя в Петербурге, может быть, облегчила бы преобразование воссоединённых по другим епархиям. Существенная тут могла быть, однако же, польза в обуздании латино-польской партии. Иногда приходилось мне жалеть, что устранился, когда увидел, до каких размеров простёрлись вредные действия этой партии. Впрочем, я не мог полагать, что партия сия в состоянии так ослепить правительство, да притом думал, что могу из епархии многое парализовать. Оказалось, что мог меньше, чем полагал.

Что касается действования на устройство самой Православной иерархии, к чему меня, кажется, предназначали, – я никогда не жалел, что устранился. Правда, что при моих познаниях и организаторских способностях я мог бы придумать многое, полезное для улучшения основных мероположений по управлению сей Церкви; но другое придумать, а другое привести к исполнению. В сем последнем мой авторитет был бы необходимо оспариваем моим предыдущим: всё казалось бы Униатским или Латинским. Я убедился в том ещё более, когда узнал на опыте, сколь несправедливые чувства питали по большей части к воссоединённым древлеправославные духовные, там, по крайней мере, где они между собою сопредельны. Странные предубеждения, ребяческие осуждения за самые ничтожные мелочи. Часто всё сводилось на неправду или превратные толкования. Для примера укажу на случай, бывший со мною – один из многих. Генерал, которого фамилии теперь не помню, сказал мне, что в моём богослужении есть разницы против Православного. Какие же это, – спросил я. И он начал разглагольствовать. Я долго молчал, но, наконец, сказал: так вы не знаете архиерейского служения. Он в моём служении полагал Униатством всё, что не было сходно с литургией его полкового священника. Вообще, более или менее похожи были на это все обвинения против воссоединённых, возбуждавшие и доныне ещё возбуждающие взаимное нерасположение. Каково же было бы моё положение в Петербурге или в Москве, о чём серьёзно подумывали. Моё убеждение по сему предмету было всегда и есть доныне одно – это была бы большая ошибка и со стороны правительства, а ещё более – с моей. Да притом, я с чистою мог сказать совестью: для одного человека довольно и того, что Бог помог мне сделать для России и Церкви Православной. Довольно и так натерпелся.

* * *

Мне случилось узнать, что иные считали меня ленивым. Кажется, это выдумали те, которые не могли понять уклонения моего от того или другого высшего положения. Действительные причины были выше их понятия, и они приписали это лености, забывая, что каждому неглупому человеку довольно одного благоразумия, чтобы не браться за дело, которое выше сил его. Но обвинение в лености может иметь и другой источник – именно свойственный мне образ труда и управления. Я никогда не ценил хлопотунов, напротив, считал их более способными испортить дело, нежели оное сделать. Сам все распоряжения обдумывал и заготовлял без огласки, в тиши кабинета. Каждое дело совершалось как бы нечаянно, неожиданно; и я не раз имел удовольствие видеть удивление многих: как то или другое произошло? Они считали происшедшее почти случаем, тогда как мне это стоило утомительной, часто продолжительной умственной работы, которой ни знать, ни оценить никто не мог. Все почти мои действия подготовлялись и происходили без шума; и это даже было залогом успеха оных, отклоняя возможность противодействия. Кто прочтёт эти Записки, а особенно приложения к ним, тот не назовёт меня ленивым. О моей постоянной умственной деятельности можно бы иметь некоторое понятие тому, кто наблюдал мою физическую долголетнюю деятельность в Тринополе. Она была неутомима, почти лихорадочна. Я был на работе не по часам, а по целым дням с утра до вечера. Правда, что и тогда, при физических занятиях, голова моя часто работала по делам моего призвания.

Писано 15 ноября.

* * *

Я любил памятовать о смерти. Дела делал как бы навсегда, о себе же думал вперёд не далее полугода – по крайней мере, с переселения в Вильно. От сего – заблаговременное приготовление гроба, от сего и завещание, давно уже сделанное, где большую часть своего достояния обратил я на общественные добрые дела. Завещание это было уже изменяемо, и теперь предстоит перемена.

* * *

От чего не делал я осмотра епархии с 1846 года? – Со времени Блудовского конкордата и последствий оного, Латинские епископы начали посещать свои паствы с особенною торжественностью, благодаря богатству и особенному настроению помещиков. Я не мог иметь подобной обстановки и уронил бы, может быть, и сан митрополита Православного и господствующую веру Православную. Притом же, я знал хорошо епархии из прошедшего; а мои викарии осматривали все церкви в течение трёх или четырёх лет.

* * *

Почему я не писал для печати больше двенадцати слов, напечатанных особыми брошюрами? – К произнесению и изданию этих слов побудила меня важность случаев. Записки эти и приложения к ним указывают, что мне не так-то много было времени заниматься авторством. Да притом я не имел уверенности в хорошем знании языка. Я ему начал учиться поздненько и не мог сыпать заученными из детства и при воспитании фразами. Следовательно, нужна была осторожность. Это сомнение в знании языка, а также привычек и обычаев, отклоняло меня и от переселения на другую епархию.

* * *

Из действий, описанных в сих Записках, кажется, довольно виден способ мой вести дела вообще, а также управлять епархией. Но может быть, недовольно сказано о действиях моих относительно семинарии – а между тем, я это заведение считал главною основою доброго направления новой Литовской епархии и в особенности заботился о его преуспеянии. Эта заботливость состояла в своевременном, не кропотливом, но бдительном надзоре. Старался по возможности не допускать в семинарии из училищ дурных или неспособных учеников и беспощадно исключал оказавшихся таковыми в течение семинарского курса. Бывал нечаянно в семинарии и в классах, держа на стороже и учеников и наставников. Присутствовал на экзаменах, особенно выпускных, и наблюдал строго за справедливостью посвидетельствований. Тут же, во время экзаменов, давал ученикам, по достоинству каждого, открывавшиеся места. Казённокоштные места отдавались также лучшим ученикам, кроме сирот. Эта справедливость была лучшим поощрением; но я при всяком случае не оставлял их поощрять одобрением или неодобрением. Всякое лето угощал в Тринополе всех семинаристов и воспитанников училища. Вышло, что Литовская семинария слывёт если не лучшею, то из самых лучших. При особых потребностях принимались и особые меры. Долго, например, не принималось в семинарии правильное богослужение. Разделил богословов на три части и велел поочерёдно держать левый клирос в моей домовой церкви – всё устроилось прекрасно и восполнилось совершенно. При том ректор обязан был представлять мне предварительно о всех важнейших случаях и делах, а не готовые уже журналы.

Писано 17 ноября.

* * *

Вообще настоящие Записки очерчивают деятеля по общественному делу, но личность этого деятеля и самый образ его действий не довольно в них затронуты. Неудивительно. Я писал по документам о деле; подробности же частные и образ действий, за свыше тридцатилетнее время, не могли сохраниться в памяти с тою свежестью, которая требуется для живых очерков. Притом, я писал сии Записки на скорую руку и не имел времени углубляться в прошедшее. Притом, за недосугом, я не держал дневника. Притом как то совестно писать слишком о себе. Да простят же мне читатели (когда они будут), если найдут в моих Записках какие пробелы или недостатки. Я их старался восполнить, сколько позволяли память и время. Остаётся мне сказать несколько о частном препровождении времени, сколько это требовалось для освежения головы, занятой постоянно умственною работою, и для поддержания физических сил.

В одной из предыдущих частей очертил я свой образ жизни, столь соответственный моему характеру. В Вильно он не мог продолжаться. Жизнь большого города требовала некоторых ограничении и приличий. К тому же, высшее здешнее общество состояло из Поляков и Латинян, а небольшое русское соприкасалось с ним во многих отношениях. Следовательно, искреннего, задушевного общества быть для меня здесь не могло. Для пользы самой службы я должен был себя поставить в положение несколько отдельное – официальное, этикетное. В таком положении освежительного развлечения не найдёшь.

Чтение было всегда и доныне остаётся приятнейшим для меня развлечением. Но какое ни придумывать разнообразие, всё же это – умственная работа: утомляет голову, ослабляет зрение; я же по непривычке не могу пользоваться удобно чужим чтением.

Развлекался я с наслаждением: землеведением, статистическими и политическими соображениями, а также путями сообщений. Часто я целые часы просиживал над планами и географическими картами. Тут-то я чертил каналы, железные и шоссейные дороги, строил города, крепости, порты, делил землю на провинции и государства. Иногда думал, что мог бы сделать многое и по этой части и не в мечтательном мире, но голове не было легче и от этого развлечения.

Меня поглощали часто мечты об отвлечённых предметах; но это оказывалось обыкновенно не развлечением, а утомлением. Особенно часто утомляли меня пространства небесные, когда сижу в звёздный вечер в Тринопольском саду. Какая-то невольная сила тянет меня в бесконечность. Лучом солнечным, пробегающим в восемь минут двадцать миллионов миль, стараюсь измерить пространство к звёздам ближайшим, после к дальнейшим… и наконец, утопаю в изнеможении в беспредельность, в бесконечность!

Гастрономия, вина, не доставляли мне удовольствия. Не было охоты копить и деньги. Я оставлял несколько на чёрный день, пока в 1839 году не получил пенсию. С того времени я не заботился, оставалось ли у меня что в экономии или нет. Весь сбережённый мною и распределённый по завещанию капитал мог бы составиться из годичного моего нынешнего содержания, если бы я его положил в банк вначале своей службы, то есть за сорок лет до сего.

Естественно, при таком настроении, Тринопольские хозяйственные занятия были для меня спасительною находкой. Я им предавался, сколько было возможно. Сам всем распоряжался, устраивал и поддерживал сад, очищал и подрезывал деревья, смотрел за опрятностью и порядком, наслаждался видом каждого деревца, памятуя посадку каждого и уход за ним. Если я дожил бодро до шестидесяти лет, то сим обязан Тринопольским занятиям и Тринопольскому воздуху. Я, кажется, уже говорил, что занимался и принадлежащею Тринополю мызою Новыя-Жировицы.

Мне доставлял некоторое развлечение певческий архиерейский хор, устроенный отлично моим старанием и моею настойчивостью. Почасту позову его к себе, в Вильно ли, или Тринополе, напою чаем, послушаю, похвалю, побраню – и всё к лучшему.

Артистические произведения доставляли мне всегда большое наслаждение, особенно живописные. Я на них издержал, по крайней мере, десять тысяч рублей серебром, и украсил ими все комнаты и в Вильно и в Тринополе. Меня, кажется, обвиняли за этот артистический вкус к картинам; я же не мог понять, как другие могут довольствоваться образами, и то ещё безобразными. Вы, господа, обращаетесь с живым миром, говорил я иным; не удивляйтесь, что я любуюсь им хотя в картинах. Я наслаждался вдвойне, когда присутствовал лично по целым часам при живописании академика Хруцкого, иконостасных ли, или картинных произведений. Как бы разделял его работу и даже участвовал в ней предостережениями, часто небесполезными и удачными. Обыкновенно я сам избирал сюжеты для видов, образов и картин и часто доставлял сам натурщиков. Обыкновенно я отводил Хруцкому у себя и помещение.

Но самое полное, самое отрадное для меня развлечение было в семействе родной сестры моей Елены Гомолицкой, жены кафедрального протоиерея. У них премиленькие детки – известна моя любовь к детям. Я у них бывал обыкновенно раз в неделю; находил там всегда пение, игру на фортепьяно, детские танцы и скромный ужин; возвращался от них в десятом часу, и всегда мне было легче на душе. Обыкновенно и сестра с детьми бывала у меня раз в неделю. Ещё отраднее было в Тринополе. Я их туда брал всегда летом на более или менее продолжительное время и имел для них особое помещение. Ежедневно я тогда с ними всеми пил чай, обедал, ужинал – жил в семейном кругу. Вместе с ними я совершал прогулки; любил ходить, взяв за руки которого-нибудь из детей, чем меньше – тем лучше; любил смотреть, как они резвятся; любил помогать им собирать грибы и плоды в пространном саду; любил послушать, когда они мне читают. Но особенное удовольствие доставляли всем, а преимущественно детям, так называемые Тринопольские балы. В отдалённой части сада, в глубоком овраге, покрытом густым лесом, над прудом, есть совершенно уединённое место. В этом-то месте собирались мы иногда все домашние пить чай. После чаю начиналась стряпня – сестра с детьми сами приготовляли ужин у разложенного тут же огня. Любо было посмотреть на оживлённую детскую картину – и действительно, их беготня могла идти за танцы бала – а в результате выходил там же снедаемый ужин из двух или трёх блюд, которые любил я ещё в доме родителей.

Видите, вкусы то мои были самые простые – хотя, где нужно, представлялся и барином, да ещё и гордым, как иногда осуждали. Благодаря сестре, для меня Вильно сделалось сноснее. Я старался быть добрым для неё и для её детей, и не думаю, чтобы меня кто осудил за это предпочтение. На мои деньги она приобрела довольно ценный дом – от меня имеет для себя и для детей ещё ценнее капиталы. Не зная верно об этом источнике довольства, кажется, вначале обвиняли её мужа во взяточничестве. Напрасно. Виктор Гомолицкий служил честно, усердно и полезно, только не был любим по жёсткости своего характера и настойчивости. Я всегда бы желал иметь его кафедральным протоиереем, только иногда думал, что лучше бы не быть ему моим зятем. Но я, кажется, слишком забираюсь в частности. Пора кончить.

Писано 18 ноября.

* * *

Да позволено мне будет украсить конец Записок несколькими Высочайшими рескриптами. Они лестны для меня, обозначают моё служение и отдают ему полную справедливость. Прочее всё видно из формулярного списка.

С закрытием Белорусско-Литовской духовной коллегии, в коей, после деятельного участия в звании члена, вы с отличною честью и пользою председательствовали более пяти лет, я признаю справедливым за постоянные и неутомимо-ревностные труды ваши по оной, изъявить вам совершенную мою признательность, оставаясь в твёрдой уверенности, что я и впредь буду видеть в вас всегда столь же усердного подвижника на поприще священного служения ко благу Православной Церкви и отечества.

Поручая себя молитвам вашим, пребываю всегда к вам благосклонный: НИКОЛАЙ.

Неуклонно подвизаясь на особенно важном поприще управления вверенною вам епархией и неутомимо действуя к утверждению её благосостояния, вы постоянно, как и прежде, обращаете на себя Монаршее моё внимание доблестным служением своим Православной Церкви и отечеству. Желая почтить оное новым доказательством моей признательности, всемилостивейше жалую вам препровождаемые при сем алмазные знаки ордена святого благоверного князя Александра Невского.

Поручая себя молитвам вашим, пребываю всегда к вам благосклонный: НИКОЛАЙ.

В отличном служении вашем Церкви и отечеству я всегда с удовольствием видел непрерывные доказательства пламенной ревности вашей к Православию и приверженности к престолу. Благоуспешными действиями при восстановлении Православной иерархии в стране древнего достояния Церкви нашей и неутомимыми заботами об утверждении в духовных паствах праотеческой веры, вы оправдали мои ожидания и приобрели право на особенное Монаршее к вам благоволение. Уважая сии заслуги, я признаю за благо возвести вас в сан митрополита.

Препровождая к вам белый клобук, украшенный крестом из драгоценных камней, поручаю себя вашим молитвам и пребываю всегда вам благосклонный: НИКОЛАЙ.

В достойном вашем архипастырском служении вы постоянно являете доказательства неуклонного стремления ко благу отечественной Церкви и пламенного усердия к престолу, неусыпно бодрствуя на страже вверенного вам духовного стада и с непоколебимою твёрдостью действуя к охранению его и вкоренению в нём спасительного учения веры Православной. Желая почтить сии отличные заслуги изъявлением особенного нашего Монаршего благоволения, всемилостивейше сопричисляем вас к ордену святого апостола Андрея Первозванного, предстательством коего да сохранит Всевышний вас в неутомимых подвигах вашего священного призвания.

Препровождая к вам знаки сего ордена и повелевая возложить их на себя и носить по установлению, пребываем орской нашею милостью всегда к вам благосклонны: АЛЕКСАНДР.

* * *

При окончательном разборе моих бумаг, оказалось их множество, имеющих интерес только в прошедшем. Многие, однако же, из них могут обратить внимание, или как факты, или как подтверждение фактов, приведённых в Записках. Почему и прилагаю эти бумаги к Запискам. Он значатся по описи приложений к пятой части Записок с № 74 по № 113.

Прилагаю также печатный экземпляр 1860 года двенадцати слов моих и двух приветствий. Может быть, они одни дали бы о мне достаточное понятие, если бы даже не осталось других сведений.

Не знаю, во сколько достигнут доброй цели настоящие Записки, на скорую руку составленные, под влиянием мысли о скорой кончине. Они, кажется, несколько вялы, но для любознательного они совершенно восполняются приложениями. Там проявляется полная жизнь, в каждый данный момент, при каждом деле, при каждом обстоятельстве. Все живописует и мой образ мыслей, и мой характер, и мою деятельность. Можно вполне вглядеться в немалое поприще, одиноко мною пройдённое; можно видеть жар, с которым принимался я за дело; видеть средства, которые употреблял при колебании оного; видеть настойчивость, с которою оное довершал. Не знаю, даст ли мне Господь ещё пожить и возвратит ли необходимые силы. В сем последнем случае, при нынешних обстоятельствах, мне предстоит ещё необходимая борьба – или...

* * *

№ 1. Список с предложения в Литовскую консисторию от 8 февраля 1852 года за № 472, о преобразовании по Высочайшему повелению управления воспитательного в Вильно дома «Иисус Младенец».

№ 2. Список с предложения в Литовскую консисторию от 25 мая 1852 года за № 1915, о собрании сведений на счёт богослужебных книг прежних Униатских типографий, находящихся ещё при церквах.

№ 3. Список с рапорта Св. Синоду от 25 мая 1852 года за № 1919, с донесением о затребованных сведениях касательно находящихся ещё при церквах богослужебных книг Униатских изданий.

№ 4. Список с предложения в Литовскую консисторию от 20 августа 1852 года за № 3269, насчёт виновности Высоколитовского благочинного, а также священника Токарской церкви Будзиловича по делу о явлении якобы какой-то женщине Божьей Матери в зарослях на болоте в Токарском приходе.

№ 5. Список с предложения в Литовскую консисторию от 17 сентября 1852 года за № 3711, с распоряжениями относительно происходившего якобы в Токарском приходе явления Божией Матери.

№ 6. Список с предложения в Литовскую консисторию от 26 октября 1852 года за № 4179, об отрешении протоиерея Будзиловича от должности Высоколитовского благочинного и касательно перемещения священника Токарской церкви Будзиловича, оказавшихся виновными по делу о чудесном будто бы явлении Божией Матери.

№ 7. Список с предложения в Литовскую консисторию от 7 декабря 1852 года за № 4765, о своевольном открытии для почитания народу хранившегося не на виду в Виленской Никольской церкви тела пресвитера Иоанна.

№ 8. Тетрадь с собственноручного перепиской его высокопреосвященства с 25 сентября 1852 года по 17 ноября 1859 года, на восемнадцати листах.

№ 9. Список с рапорта Св. Синоду от 21 сентября 1852 года за № 3727, о своевольной постройке Латинских каплиц и определении ксёндзов туда, где их прежде не бывало.

№ 10. Список с рапорта Св. Синоду от 25 сентября 1852 года за № 3804, относительно крещения подкидышей Виленского воспитательного дома «Иисус Младенец», показанных сомнительно крещёнными по Римскому обряду.

№ 11. Список с отношения к Обер-прокурору Св. Синода графу Протасову от 22 февраля 1852 года за № 657, о неуважении к обрядам Православный Церкви, оказанном гувернанткой, находящеюся у Гродненского советника Макарова.

№ 12. Список с предложения правлению Литовской семинарии от 1 сентября 1852 года за № 3448, с правилами о порядке увольнения воспитанников семинарии в город и на прогулку.

№ 13. Список с отношения к Обер-прокурору Св. Синода графу Протасову от 15 сентября 1852 года за № 3687, о степенях родства, препятствующих браку в Латинской и Православной Церкви.

№ 14. Список с отношения к Виленскому военному губернатору Бибикову от 20 сентября 1852 года за № 3717, касательно усиления со стороны: духовного наблюдения за всеми раскольническими сектами в Литовской епархии.

№ 15. Список с отношения к Обер-прокурору Св. Синода графу Протасову от 20 сентября 1852 года за № 3718, касательно раскольников, находящихся в Литовской епархии.

№ 16. Список с отношения к Обер-прокурору Св. Синода графу Протасову от 24 сентября 1852 года за № 3772, с предположениями об отнесении на общий земский сбор квартирных и обработочных денег для причтов.

№ 17. Список с предложения правления Литовской семинарии от 4 февраля 1853 года за № 411, о нерадении наставников и надзирателей духовных училищ в проповедовании слова Божия.

№ 18. Список с предложения в Литовскую консисторию от 7 марта 1853 года за № 830, о наблюдении, чтобы духовенство бывало на исповеди ежегодно в четыре важнейшие поста.

№ 19. Список с предложения в Литовскую консисторию от 10 марта 1853 года за № 845, о воспрещении священно и церковнослужителям просить новых мест, прежде выслуги десяти лет на прежних местах.

№ 20. Список с предложения в Литовскую консисторию от 2 апреля 1853 года за № 1150, о воспрещении служить на одном престоле по нескольку литургий в день.

№ 21. Список с отношения к Виленскому военному губернатору Бибикову от 7 апреля 1853 года за № 1216, о воспрещении маскарадов и других публичных увеселений в Вильно накануне и в самые воскресенья и праздники.

№ 22. Список с предложения в Литовскую консисторию от 24 июня 1853 года за № 2065, о воспрещении принимать на казённое содержание священнослужительских детей, неприготовленных в уездные училища.

№ 23. Список с предложения правлению Литовской семинарии от 24 июня 1853 года за № 2067, об учреждении причётнических классов при Виленском и Жировицком училищах.

№ 24. Список с предложения в Литовскую консисторию от 3 декабря 1853 года за № 3948, о назначении ректора семинарии архимандрита Александра благочинным монастырей Гродненской губернии, для удобнейшего осмотра вместе и трёх духовных училищ, в той губернии находящихся.

№ 25. Список с предложения в Литовскую консисторию от 31 декабря 1853 года за № 4277, о распоряжениях к искоренению между духовенством курения табаку.

№ 26. Список с отношения к Обер-прокурору Св. Синода графу Протасову от 2 ноября 1854 за № 2867, о служении литургии и молебствия для Преображенского полка.

№ 27. Список с отношения в Русское Географическое Общество от 22 ноября 1854 за № 3080, с опровержением сведений, от него напечатанных о Православном народонаселении города Вильна.

№ 28. Отношение исправлявшего должность Обер-прокурора Св. Синода Карасевского от 9 февраля 1855 года за № 590, о получении и представлении Государю Императору секретно-конфиденциального отношения от 10 января за № 40, об элементах, составляющих Литовские губернии.

№ 29. Список с рапорта Св. Синоду от 21 апреля 1855 за № 895, о книге, изданной в Париже в 1853 году, под заглавием «Рим», наполненной клеветою по делу воссоединения Униатов.

№ 30. Выписка из книги на французском языке «Рим», о том же.

№ 31. Отношение Никанора, митрополита Новгородского и С.-Петербургского, от 26 августа 1855 года за № 3404, о том же.

№ 32. Семь писем от важнейших лиц, писанные в 1855 и 1856 годах, в том числе некоторые от имени Государя Императора, с признательностью за участие, принятое в войсках, квартирующих в Вильно.

№ 33. Список с предложения в Литовскую консисторию от 24 января 1855 года за № 216, об отрешении от места священника Мытской церкви Рапацкого, подстригшего себе бороду.

№ 34. Список с рапорта Св. Синоду от 20 сентября 1855 года за № 2424, об окончательном изъятии из употребления богослужебных Униатских книг.

№ 35. Список с отношения к попечителю музеума древностей в Вильно, графу Евстафию Тышкевичу, от 19 апреля 1856 за № 986, с препровождением для библиотеки музеума Литовского Статута на русском языке.

№ 36. Список с предложения в Литовскую консисторию от 17 февраля 1857 года за № 592, о священно и церковнослужителях, обязавшихся оставить табакокурение, и о десяти из них, объявивших желание продолжать таковое.

№ 37. Список с рапорта Св. Синоду от 6 марта 1857 года за № 757 с мнением относительно права монашествующих располагать своим имуществом.

№ 38. Список с отношения к министру государственных имуществ Муравьёву от 10 июня 1857 года за № 1658, с мнением насчёт преподавания в приходских училищах Виленского Генерал-губернаторства польского и самогитского языков.

№ 39. Список с отношения к министру государственных имуществ Муравьёву от 27 октября 1857 года за № 3073, с мнением о постройке церквей простых, небольших, но приличных.

№ 40. Список с рапорта Св. Синоду от 31 октября 1857 года за № 3123, с мнением насчёт обеспечения причтов помещением на других основаниях против положения 1842 года, и о невозможности уменьшения числа приходских церквей.

№ 41. Список с предложения в Литовскую консисторию от 30 ноября 1857 года за № 3441, с подтверждением об обучении прихожан ежедневным молитвам на славянском языке.

№ 42. Список с отношения к Обер-прокурору Св. Синода графу Толстому от 17 июня 1858 за № 1839, о ходе дела по совращению в Латинство прихожан Порозовской церкви и о принятых мерах к возвращению их в Православие.

№ 43. Список с отношения к Обер-прокурору Св. Синода графу Толстому от 14 сентября 1858 за № 2749, о возвращении на лоно Православия Порозовских прихожан в числе 96 человек.

№ 44. Список с отношения к Виленскому военному губернатору Назимову, от 17 июля 1858 за № 2185, о предписании палатам государственных имуществ, чтобы они не отдавали духовенству в аренду казённых земель, без предварительного согласия епархиального начальства.

№ 45. Список с отношения к Виленскому военному губернатору Назимову от 20 октября 1858 года за № 3080, о препятствиях к восстановлению Буховицкого костёла в Кобринском уезде среди Православного населения.

№ 46. Список с рапорта Св. Синоду от 20 февраля 1859 года за № 606, с мнением о предлагаемых сенатором Щербининым мерах касательно воссоединённого духовенства и народа.

№ 47. Список с рапорта Св. Синоду от 22 февраля 1859 года за № 622, с ходатайством об отмене существующего порядка в назначении законоучителей.

№ 48. Список с рапорта Св. Синоду от 24 февраля 1859 года за № 626, с ходатайством об отмене состоявшегося в Виленской Римско-Каталической консистории противозаконного постановления, по случаю доноса Сморгонского ксёндза, будто тамошний Православный священник полицейскими мерами заставляет Римских Католиков к принятию веры Православной.

№ 49. Список с рапорта Св. Синоду от 25 февраля 1859 года за № 632, о деланных ксёндзом Рудоминского костёла Поцом противозаконных внушениях прихожанам своим, вступающих в браки с Православными.

№ 50. Список с отношения к попечителю Виленского учебного округа Врангелю от 27 марта 1859 года за № 941, с требованием распоряжения, чтобы русские буквари печатались по прежнему с необходимыми молитвами и чтобы прежде печатания подвергались рассмотрению Православного духовного цензора.

№ 51. Список с отношения к Виленскому военному губернатору Назимову от 5 апреля 1859 года за № 1041, о несообразности сделанного по гражданскому ведомству распоряжения, по случаю напечатанной в иностранном журнале статьи о телесных наказаниях, которыми якобы понуждались к возвращению в Православие прихожане Порозовской церкви.

№ 52. Список с рапорта Св. Синоду от 11 августа 1859 года за № 2294, о сделанном распоряжении насчёт введения продажи церковных свеч при воссоединённых церквах.

№ 53. Список с отношения к Обер-прокурору Св. Синода от 17 сентября 1859 года за № 2706, с мнением о сумме, потребной на наём вольных людей для монастырей и архиерейских домов, взамен штатных служителей.

№ 54. Список с отношения к Обер-прокурору Св. Синода графу Толстому от 27 января 1859 года за № 373, с ходатайством об отпуске нужной суммы на переделку августианских в Вильно зданий для переведения в оные Виленского уездного духовного училища из кармелитского монастыря.

№ 55. Список с отношения к Обер-прокурору Св. Синода графу Толстому от 29 января 1859 года за № 389, о ходатайстве учреждения в Вильно училища для девиц духовного звания под покровительством Государыни Императрицы.

№ 56. Список с отношения к Обер-прокурору Св. Синода графу Толстому от 20 июля 1859 года за № 2008, с подробными соображениями об учреждении в Вильно училища для девиц духовного звания и с приложением проекта штата.

№ 57. Список с отношения к Обер-прокурору Св. Синода графу Толстому от 8 сентября 1861 года за № 2415, о пожертвованном от его высокопреосвященства капитале в 5.000 рублей серебром в пользу Виленского девичьего духовного училища.

№ 58. Список с отношения к Обер-прокурору Св. Синода гр. Толстому от 8 сентября 1861 года за № 2417, о последовавшем открытии Виленского девичьего духовного училища.

№ 59. Список с резолюции от 22 сентября 1859 года за № 2752, данной в Литовскую консисторию на указ Св. Синода, о заведении при церквах большего числа училищ для обучения детей поселян.

№ 60. Список с резолюции от 13 декабря 1860 года за № 2077, данной в Литовскую консисторию, с изъявлением признательности священно и церковнослужителям, позаботившимся об открытии при церквах для поселян приходских училищ.

№ 61. Список с рапорта Св. Синоду от 5 января 1860 года за № 9, с возобновлением ходатайства о принятии мер к устранению несвоевременного и неполного отпуска в епархиальное ведомство сумм за переданные в казну церковную имения.

№ 62. Список с рапорта Св. Синоду от 19 января 1860 года за № 40, с ходатайством о прибавке священникам 259 церквей в некоторых местностях Литовской епархии, к штатному жалованью, по 150 рублей в год, в виде временной меры, впредь до окончательного обеспечения духовенства Западных епархий.

№ 63. Список с рапорта Св. Синоду от 10 января 1860 года за № 18, о безуспешности мер, принятых к возвращению в Православие совращённых в Латинство дочерей помещика Брестского уезда Гажица.

№ 64. Список с рапорта Св. Синоду от 12 января 1860 года за № 22, о торжественном перенесении из Варшавы в Янов Латинским духовенством мощей св. Виктора, имевшем вредное влияние на Православный народ, а в особенности жителей города Клещель, совращённых в Янове в Латинство.

№ 65. Список с рапорта Св. Синоду от 20 января 1860 года за № 42, об оказавшемся после разыскания советника Лозовского о совращённых в Латинство мещанах заштатного города Клещель и о принятии особых мер по этому делу.

№ 66. Список с предложения в Литовскую консисторию от 29 июня 1860 года за № 567, о недопущении некоторыми прихожанами совершать в Кленицкой церкви крестные ходы по уставу Восточной Церкви и о происшедшем при том бесчинии.

№ 67. Список с предложения в Литовскую консисторию от 29 июня 1860 года за № 568, о воспрещении совершения в Кленицкой церкви крестных ходов, впредь пока прихожане не пожелают совершать таковых по чину Православной Церкви.

№ 68. Записка, составленная в марте месяце 1860 года, о безымянной записке, переданной Высочайше на обсуждение в учреждённом комитете при Св. Синоде.

№ 69. Список с отношения к Обер-прокурору Св. Синода графу Толстому от 22 мая 1860 года за № 389, из Могилева, об архиепископе Полоцком Василии.

№ 70. Список с предложения в Литовскую консисторию от 22 августа 1860 года за № 1149, с требованием сведений: сколько прихожан отказалось в последнее время от употребления спиртных напитков и кто из духовенства поступил таким же образом.

№ 71. Список с предложения в Литовскую консисторию от 13 декабря 1860 года за № 2078, о преподании благословения священникам за распространение и утверждение между прихожанами трезвости.

№ 72. Список с рапорта Св. Синоду от 9 октября 1860 года за № 1672, касательно собрания сведений о средствах содержания иноверного духовенства, требующихся для комитета по обеспечению содержанием Православного духовенства западных епархий.

№ 73. Список с рапорта Св. Синоду от 13 декабря 1860 года за № 2074, с донесением об осмотре церквей Литовской епархии и о состоянии оной.

№ 74. Копия письма министра Блудова к священнику Иосифу Семашко, родителю преосвященного Иосифа, от 21 апреля 1829 года за № 740, о пожаловании ему пожизненного пенсиона по 600 руб. ассигнациями в год.

№ 75. Копия указа из Греко-Униатской коллегии от 1 марта 1830 года за № 203, о поручении осмотра обеих Греко-Униатских семинарий.

№ 76. Копия указа из Греко-Униатской коллегии от июня 1833 года за № 546, об осмотре Литовской епархии и обеих Греко-Униатских семинарий.

№ 77. Отношение министра Блудова от 14 мая 1834 года за № 1153, об осмотре Литовской епархии, а также обеих Греко-Униатских семинарий и духовных училищ.

№ 78. Отношение министра Блудова от 7 августа 1834 года за № 1849, с объявлением Монаршего благоволения за замечания о состоянии Греко-Униатских семинарий.

№ 79. Копия указа из Святейшего Синода от 17 апреля 1840 года за № 4155, об именовании впредь архиепископа Литовского – Литовским и Виленским, и священно-архимандритом св. Троицкого Виленского монастыря, и о прочем.

№ 80. Список с отношения Обер-прокурора Св. Синода от 29 марта 1841 года за № 2048, о поручении управления Минской епархией на время отпуска тамошнего преосвященного Антония.

№ 81. Отношение Обер-прокурора Св. Синода от 14 мая 1842 года за № 3049, о Высочайшем дозволении отправиться в Литовскую епархию через Москву, Киев и Почаев, для поклонения почивающим там угодникам Божиим.

№ 82. Два отношения Обер-прокурора Св. Синода: от 20 июля и 10 августа 1842 года, за № 4518 и № 4987, с благодарностью за присланные сведения о подробностях посещения важнейших святых мест в России, – и, во втором отношении, с Высочайшим одобрением как тех сведений, так и донесения о состоянии Литовской епархии.

№ 83. Отношение Обер-прокурора Св. Синода от 27 октября 1842 года за № 6742, с Высочайшим одобрением по случаю успехов распространения в воссоединённом духовенстве обычаев древлеправославных.

№ 84. Отношение Обер-прокурора Св. Синода от 18 ноября 1842 года за № 7618, о Высочайшем повелении присутствовать в секретном комитете по делам о раскольниках и отступниках от Православия.

№ 85. Отношение Обер-прокурора Св. Синода от 26 апреля 1843 года за № 2969, о Высочайшем повелении осмотреть Литовскую, Полоцкую, Могилёвскую и Минскую епархии.

№ 86. Диплом, выданный 28 апреля 1843 года, на звание члена Копенгагенского Общества Северных Антиквариев.

№ 87. Отношение Обер-прокурора Св. Синода от 7 июля 1843 года за № 4858, с Высочайшим одобрением по случаю донесения о состоянии воссоединённого духовенства в осмотренных епархиях.

№ 88. Отношение Обер-прокурора Св. Синода от 11 мая 1844 года, за № 4400, с дипломом на звание почётного члена конференции Казанской духовной академии.

№ 89. Копия указа из Св. Синода от 23 октября 1844 года за № 2482, с признательностью за пожертвование 1.500 руб. серебром в пользу Попечительства о бедных духовного звания Литовской епархии.

№ 90. Список с отношения Обер-прокурора Св. Синода от 20 марта 1845 года за № 1952, о бытии Литовскому преосвященному священно-архимандритом Виленского Свято-Духова монастыря, и о прочем.

№ 91. Отношение Обер-прокурора Св. Синода от 19 апреля 1845 года за № 2633, о Высочайшем поручении обозреть Могилёвскую, Минскую и Полоцкую епархии.

№ 92. Четыре письма: Обер-прокурора Св. Синода графа Протасова, от 7 июня 1845 года за № 4001; его же, от 23 апреля 1848 года; князя Варшавского графа Паскевича-Эриванского, от 10 (22) апреля 1848 года за № 2042; и графа Василия Блудова от 12 мая 1848, – с благодарностью за посланные им слова.

№ 93. Указ Св. Синода от 30 ноября 1845 года за № 16880 {ошибка? корр.}, с объявлением совершенной признательности за успешное исполнение поручения об осмотре воссоединённых епархий.

№ 94. Отношение Обер-прокурора Св. Синода от 24 июля 1840 за № 5665, с Высочайшего одобрения по случаю конфиденциального отношения из Жировиц, от 6 того же июля за № 1896.

N9 95. Отношение Виленского военного губернатора от 1840 года за № 7612, о назначении почётным членом Виленского Человеколюбивого Общества.

№ 96. Отношение Обер-прокурора Св. Синода от 4 апреля 1847 за № 2494, о возведении в звание члена Святейшего Синода.

№ 97. Отношение Обер-прокурора Св. Синода от 4 апреля 1847 года за № 2495, которым по случаю возведения в члены Св. Синода объявлено, что Государь Император признаёт необходимо нужным пребывание преосвященного Иосифа во вверенной ему Литовской епархии.

№ 98. Копия указа из Св. Синода от 31 марта 1848 года за № 2999, с объявлением признательности за пожертвование капитала 3.000 рублей серебром в пользу Виленского св. Духова монастыря.

№ 99. Отношение Русского Географического Общества от 27 ноября 1848 года за № 958, с признательностью за доставленные этнографические сведения.

№ 100. Отношение Обер-прокурора Св. Синода от 17 марта 1849 года за № 1664, о Высочайшем поручении осмотреть Могилёвскую, Минскую и Полоцкую епархии.

№ 101. Два отношения Обер-прокурора Св. Синода от 3 июня и 31 октября 1849 года, за № 3371 и 6659, с Высочайшею благодарностью за пожертвование для нижних чинов лейб-гвардии Преображенского и Семёновского полков, а также Екатеринославского гренадерского полка.

№ 102. Отношение Виленского Человеколюбивого Общества от 25 ноября 1850 года за № 335, с благодарностью за пожертвование капитала 1.000 рублей серебром в пользу того общества.

№ 103. Рескрипт председателя орского Русского Географического Общества великого князя Константина Николаевича от 20 мая 1851 года, с дипломом на звание почётного члена сего Общества.

№ 104. Указ Святейшего Синода от 7 августа 1851 года за № 8068, с объявлением особенной признательности за пожертвование в собственность Литовской семинарии 319 сочинений в 1130 томах.

№ 105. Отношение президента Общества Попечительная о тюрьмах графа Орлова от 11 апреля 1852 года за № 158, о Высочайшем утверждении вице-президентом Виленского комитета.

№ 106. Отношение министра императорского двора графа Адлерберга от 5 января 1853 года за № 64, при котором препровождён пожалованный Государем Императором живописный альбом Aiя-София в Константинополе.

№ 107. Отношение Обер-прокурора Св. Синода от 27 августа 1854 за № 4896, с объявлением Высочайшей благодарности за пожертвование на военные потребности, во всё продолжение войны, половины производящегося по штату архиерейского жалованья.

№ 108. Отношение статс-секретаря Танеева от 7 марта 1855 года за № 284, с объявлением благодарности Государя Императора за приветствие со вступлением Его Величества на Всероссийский престол.

№ 109. Отношение Обер-прокурора Св. Синода от 4 октября 1855 года за № 5229, при котором препровождена золотая медаль на кончину в Бозе почивающего Императора Николая Павловича.

№ 110. Рапорт наместника Виленского Свято-Духова монастыря архимандрита Антония от 28 июля 1856 за № 188, о последних часах жизни, кончине и погребении родителя его высокопреосвященства соборного протоиерея Иосифа Семашко.

№ 111. Отношение Филарета, митрополита Московского, от 10 сентября 1856 года за № 526, о всемилостивейшем пожаловании архиерейского облачения, устроенного ко дню коронования Их орских Величеств.

№ 112. Диплом, выданный в 1856 году на звание действительного члена музеума древностей и Виленской археологической комиссии.

№ 113. Два отношения: Филарета, митрополита Киевского, от 10 апреля 1857 года за № 14, и ректора академии от 20 декабря 1857 года за № 67, с дипломом на звание почётного члена конференции Киевской духовной академии.