Глава XV. Западная церковь во времена св. Амвросия

Св. Иларий и его сочинения. – Св. Мартин Турский. – Собор в Валенсии. – Прискиллиан и его аскетизм. – Испанские распри: собор в Сарагоссе. – Отношения к нему Дамаса, Амвросия и Грациана. – Максим в Галлии: трирское судилище. – Итациане, – Реакция при Валентиниане II: раскол по поводу Феликса; ритор Иакат. – Прискиллианизм в Галисии. – Собор в Толедо: разногласия среди испанских епископов. – Учение прискиллианистов. – Св. Амвросий и двор Юстины. – Амвросий и Феодосий. – Папа Сириций, Иовиниан и бл. Иероним.

Иларий, епископ пуатьеский, умер в 366 г.⁷⁷³, оставив по себе почтенную память. Из всех западных епископов он играл наибольшую роль в недавнюю бурную эпоху церковной жизни и притом не только в Галлии, но и на Востоке, и в Италии. Положение его кафедры не давало ему никакого особенного авторитета, но он от природы был одарен организаторскими талантами: в критические минуты борцы инстинктивно сплачивались вокруг него. Полный достоинства и твердости, способный верно и быстро оценивать положение дел, он умел оказывать сопротивление, и тогда был непреклонен; но он умел также находить там, где можно, и примирительные пути. Впечатление, произведенное его деятельностью, для последующих поколений углублялось его сочинениями. Приняв христианство уже в зрелом возрасте, он принес в его распоряжение свою уже тогда широкую образованность. Сосланный в Азию, он использовал свой вынужденный досуг для научных занятий: в это-то время он и освоился с греческим языком и познакомился с восточными писателями, особенно с Оригеном, аллегорические толкования которого, всегда направленные к тому, чтобы отыскать следы Нового Завета в Ветхом, совпадали с тем приемом экзегезиса, которому уже раньше научился и который применял сам Иларий. Но особенно много Иларий почерпнул у Восточных в области богословия. Покинув Галлию с довольно смутными представлениями о современных разногласиях⁷⁷⁴, он вернулся туда, написав не только свое послание «О соборах», где подверг обсуждению очень тонкие вопросы, но также большое сочинение, в 12 книгах, «О Троице». Эти сочинения обнаруживают очень заметный шаг вперед по сравнению с его Толкованием на Евангелие от Матфея, написанным ранее 356 г. В этом последнем произведении Иларий еще держится взглядов Тертуллиана и Новациана: Слово вечно, как Слово, но не как Сын Божий⁷⁷⁵. Более глубокое исследование догмата о Троице убедило его в непригодности этих устарелых выражений; они более не встречаются в его книгах, написанных в изгнании.

Иларий занимался и поэзией. Он составил сборник гимнов. По крайней мере один из них дошел до нас: это алфавитный (abecedarius) гимн⁷⁷⁶, написанный размером горациева Sic te diva potens Cypri. Я уже упоминал выше об его петициях к императору Констанцию и об ужасном памфлете, который он написал по его адресу в минуту отчаяния в 360 г. Тогда же возымел он намерение поведать миру в трактате, подкрепленном документами, о происхождении и современном положении распрей между епископами. От этого сочинения, сходного по форме и цели с Апологией Афанасия против ариан, до нас дошли только отрывки⁷⁷⁷ и вступление, представляющее собой очевидное подражание Анналам Тацита⁷⁷⁸. Да и эти сохранившиеся фрагменты являются отрывками уже из переработанного его текста, ибо там встречаются документы эпохи не только позднее 360 года, но даже позднее смерти Илария.

Странное дело! Этот великий поборник никейского православия, столько боровшийся и страдавший за Афанасия, по-видимому, остался ему неизвестен. Его имя ни разу не встречается в трудах александрийского епископа. Другие восточные писатели знали его не больше. Феодорит не упоминает о нем; если Сократ, а за ним Созомен сообщают кое-что о нем, то только благодаря Руфину, бессвязная История которого была переведена на греческий язык. На Западе дело обстояло совсем иначе. Память о борьбе с арианами, происходившей при имп. Констанции, хотя скоро стала здесь бледнеть, но книги Илария не покрылись забвением. Его всегда считали учителем в богословии, даже тогда, когда на свет явились творения Амвросия, Иеронима и Августина.

Среди окружавших Илария лиц долгое время видели странного аскета, по имени Мартин, который сперва служил в войске, а потом выполнял в Пуатье обязанности экзорциста. Мартин родился в языческой семье: отец его, служивший военачальником, зачислил его в армию, а сам вышел в отставку и поселился в Сабарии в Паннонии, на своей родине. Мартин уже 12 лет отроду вступил в число оглашенных в Павии, где жили в то время его родители. Позднее мы встречаем его в Амьене⁷⁷⁹, затем в Вормсе; здесь он вышел в отставку, чувствуя призвание к отречению от мира и к аскетической жизни. Вскоре после своего поселения в Пуатье, он отправился в Паннонию с целью обратить в христианство своих родителей. С матерью ему удалось это сделать, но старый трибун остался верен своим богам. В это время Иларий отправлялся в ссылку. Мартин протестовал, насколько мог, открыто защищая своего учителя, прочих опальных и никейский символ. Эта защита причинила ему немало неприятностей, потому что все паннонские епископы в большей или меньшей степени принадлежали к противной партии. В Милане, где он думал поселиться, Авксентий так преследовал его, что он укрылся на маленьком островке Галлинарии у лигугийского берега. Когда Иларий вернулся, он опять примкнул к нему в Пуатье, где ему предоставили жить по собственному усмотрению. Он выбрал себе уединенное место под городом, где скоро стали группироваться и другие аскеты. Так возник Лигугийский монастырь, первый не только в Галлии, но и на всем Западе. Эти благочестивые люди, и в особенности их наставник, скоро привлекли к себе общее внимание. Через семь лет после смерти Илария (373 года), когда турская епархия лишилась епископа, голос народа указал на пуатьеского святого. Дело не обошлось без противодействия, в особенности со стороны епископов, которым было не по сердцу признать своим сотоварищем немытого и растрепанного монаха. Здесь уже чувствуется разлад между народным одушевлением, для которого добродетель дороже внешнего приличия, и стремлением к светскости, которое с течением времени все больше и больше стало овладевать духовенством. Мартин был посвящен, несмотря на это противодействие, равно как и вопреки его собственным отказам; он, однако, нашел средство совместить монашескую жизнь с обязанностями своего нового звания. Он устроил другой монастырь около Тура на утесах, возвышающихся с севера над Луарой⁷⁸⁰, поселился там со своими учениками и проводил здесь все время, свободное от пастырского служения. В его житии, написанном одним из его восторженных друзей и поклонников, Сульпицием Севером, знатным аристократом, обратившимся в аскета, можно отметить среди множества чудес одну характерную черту – борьбу с деревенским язычеством. Мартину пришлось потратить много усилий, чтобы привести к христианству галльских поселян, крепко привязанных к своим древним языческим обычаям, к культу деревенских капищ и священным деревьям.

Эта борьба с угасавшим язычеством была в то время главной заботой епископов. Впрочем, не заметно, чтобы в этих странах дальнего Запада в течение двадцати лет, последовавших за Риминийским собором, происходили какие-нибудь выдающиеся события. Об островной Британии не слышно ничего раньше V века. В Галлии Мартин был уже епископом, когда в Валенсии (в 374 г.) собрался собор для разрешения неизвестно какого вопроса. От него до нас дошло несколько постановлений дисциплинарного характера, сообщенных в форме послания епископам обоих административных диэцезов⁷⁸¹, на которые делились тогда галльские провинции. Первый подписался под ним епископ агенский Фегадий или Фебадий, о котором была речь при имп. Констанции. В числе подписавшихся находились также епископы – трирский, вьеннский, арльский и лионский.

В Испании небольшой кружок схизматиков, который поддерживался в Иллиберии (Гренада)⁷⁸² епископом Григорием, но, не получив распространения, исчез вместе с ним⁷⁸³. Существование нескольких новациан давало пищу для литературных упражнений еп. барселонского Пациана⁷⁸⁴. Все это были мелочи, но приближалось время, когда Испания вызвала много толков и взволновала весь Запад.

В начале царствования Грациана много говорили об особого рода аскетическом течении, которым руководил наставник по имени Прискиллиан⁷⁸⁵. Это был богатый, знатный, образованный человек, очень сведущий в христианской и иной литературе, даже в астрологии и тайных науках, одаренный тонким умом и увлекательным красноречием, и все эти свои дарования Прискиллиан с горячим рвением посвятил на пропаганду своих идей. Последние имели преимущественно нравственно-практическое содержание: Прискиллиан был проповедником аскетизма.

Аскетизм не был новостью для Испании. Эльвирский собор много говорит о воздержниках (confessores) и девах, посвятивших себя Богу, подразумевая под этими наименованиями людей, которые предавались обузданию плоти и воздержанию, следуя уже старинным обычаям церкви, и не выходя из рамок её организации. Ученики Прискиллиана отличались большим своеобразием. Во-первых, они были учениками отдельной личности и притом такой, которая не имела учительских полномочий от церкви, – которая до известной степени действовала в силу собственного вдохновения и основывалась в своем учении не только на принятом в церкви Писании, но и на апокрифах, именно на актах апостолов Петра, Иоанна, Андрея, Фомы, столь сильно пропитанных энкратитским духом, враждебным браку, употреблению вина и всяких питательных яств. Кроме того, в среде этих учеников господствовала наклонность пренебрежительно относиться к прочим христианам. Они отделялись от них в известные моменты года, во время великого поста и перед праздником богоявления⁷⁸⁶; тогда их не было видно, они держались в своих домах или в горах; известно было, что они собирались тайно в отдаленных виллах; замечали также их склонность ходить босиком. Они постились по воскресеньям. Когда они появлялись в церкви, они брали свою часть Евхаристии, но незаметно было, чтобы они ею приобщались. Наконец, и это было еще важнее, женщины, которым всегда нравятся новинки, особенно по части религии, толпились вокруг знаменитого наставника. Происходили женские собрания, на которых председательствовал или он сам, или его сотрудники.

Все это давало основания для тревожных опасений. Проповедь аскетизма всегда вызывала неудовольствие у рядовых христиан. В то время, до которого мы дошли, духовенство не поддерживало, а скорее противилось ей или из дурных побуждений – из привязанности к известному легкому образу жизни, или из хороших, как, например, из заботы о поддержании единства церковной общины и из боязни, как бы особый образ жизни не послужил прикрытием для предосудительных учений. Что касается последнего, то опасения были небезосновательны; с самого начала ходили неблагоприятные слухи о новой секте. Однако ничего не было известно с точностью: критически можно было относиться лишь к внешней её стороне: порицать её обособление от прочей паствы, учительство без церковной миссии, сборища женщин, пользование апокрифами.

Первый протест поднялся со стороны епископа кордубского Игина, который настроил против секты эмеритского еп. Идация. Этот немедленно выступил на борьбу. Среди последователей нового движения указывали на довольно высокопоставленную женщину, Агапу, которую считали вместе с ритором Элпидием передатчицей Прискиллиану учения гностика Марка мемфисского, переехавшего из Египта в Испанию. У них была поддержка среди епископов. Двое из их друзей, Инстанций и Сальвиан, стали епископами и открыто поддерживали их партию; к ним приеоединился Симпозий, епископ асторгский в Галисии, и вскоре кружок еще усилился присоединением епископа кордубского, который переменил взгляд и пришел к убеждению, что новые аскеты нисколько не опасны. Движение было сильнее всего, кажется, в западных областях, Лузитании и Галисии. Митрополит лузитанский Идаций счел нужным уведомить папу Дамаса. Тот ответил ему письмом, которое до нас не дошло и в котором он, предвидя, что испанские епископы съедутся на собор, чтобы разобраться в этом вопросе, советовал им никого не осуждать заочно, не выслушавши оправданий⁷⁸⁷. Действительно, в 380 году произошел собор в Сарагоссе; мы имеем протокол его, разделенный на дисциплинарные каноны, в которых упоминаются пункты обвинения против прискиллианистов. Два галльских епископа, Фегадий агенский и Дельфин бордоский, принимали участие в заседаниях собора и первые подписались под его протоколом. С ними было десять испанских епископов, в том числе Симпозий, сочувствовавший новаторам.

Эти последние, не подвергшись прямому осуждению⁷⁸⁸, не обращали внимания на противников и продолжали свою пропаганду. Они даже перешли в наступление. Когда освободилась кафедра в г. Авиле, в провинции Идация, они добились избрания там Прискиллиана и старались в других местах также провести людей своего образа мыслей. Против Идация были выдвинуты обвинения, вызвавшие большой соблазн в эмеритской церкви. Прискиллиан и его два друга приняли их к сведению, обличили Идация перед испанскими епископами и отправились даже в Эмериту возбудить против него общественную оппозицию. Уже шли толки о новом соборе. Идаций упредил их и, опираясь на поддержку Амвросия, которого он сумел привлечь на свою сторону, добился императорского эдикта против «ложных епископов и манихеев», изложенного в общих выражениях. Он собирался пустить его в ход против своих врагов, хотя они и не были лично упомянуты в указе. Обеспокоенный таким оборотом дела, Прискиллиан и оба его товарища лично отправились в Милан, снабженные официальными полномочиями духовных и светских членов своей паствы, с целью доказать, что они не самозванцы, а настоящие епископы; что же касается обвинения в манихействе, то они рассчитывали опровергнуть его своими объяснениями. Императорский квестор выслушал и сочувственно ответил им, но Амвросий был настроен против них; дело не ладилось. Они добрались до Рима и представили папе Дамасу в свое оправдание памятную записку, дошедшую до нас. Дамас не хотел принять их. Один из них, Сальвиан, умер в Риме. Инстанций и Прискиллиан вернулись в Милан, где, несмотря на сопротивление Амвросия, им удалось получить через начальника канцелярии, Македония, декрет, с которым они вернулись в Испанию и вновь вступили в управление своими епархиями.

Эмеритскому епископу было тогда много хлопот. Он взял себе в сотрудники по борьбе против прискиллианистов оссонобского епископа Итация, который утверждал, будто получил от сарагосского собора поручение следить за этим делом. Итаций был одним из очень малопочтенных епископов, человеком светским, тщеславным, бесстыдным, чревоугодником, вполне достойным осуждения со стороны благочестивых людей. Прискиллиан возбудил против него проконсула Вольвенция, который готов был привлечь его к ответственности по обвинению в нарушении общественного спокойствия, но тот спасся бегством в Галлию. Там он нашел хороший прием у префекта претории. Этот сановник, по имени Григорий, хотел потребовать передачи дела к себе на суд, но из Милана пришел новый эдикт, изданный, как и прежний, по благожелательному вмешательству Македония. На этот раз было решено, что суд будет происходить в Испании; его производство было поручено викарию этого диэцеза; был отдан приказ отправить Итация за Пиринеи. Оссонобский епископ очутился в весьма критическом положении; он скрылся.

И хорошо сделал. Как раз в это время Максим объявил себя императором на Британском острове; вскоре он высадился в Галлии; Грациан, покинутый своими войсками, был убит в Лионе (25 августа 383 г.). «Тиран» вступил в Трир, и его власть была признана на всем пространстве от океана до Альп.

Для прискиллианистов это было бедствием. При новом дворе в Трире их миланские друзья были бессильны⁷⁸⁹. Местный епископ Бриттоний помогал раньше Итацию; он и теперь оказал ему поддержку у нового императора. Максиму, конечно, нужно было заслужить добрую славу, особенно у епископов, влияние которых на народ ему было известно. Какими только ласкательствами он старался привлечь на свою сторону св. Мартина! Итаций воспользовался этим настроением и выставил ему своих противников самыми опасными злодеями. Вожди испанского движения были вызваны на собор в Бордо. Итадий выступил их обвинителем; его доклад против них сохранялся долгое время⁷⁹⁰. Обвиненные действовали тем же оружием: Тибериан, Азарб и некоторые другие прочли защитительные речи; до нас дошли речи Прискиллиана и Инстанция⁷⁹¹. Суд оказался неблагосклонным для обвиняемых: Инстанций был низложен. Такая судьба предстояла и Прискиллиану, когда ему пришла несчастная мысль потребовать над собой императорского суда⁷⁹². Епископы преклонились перед этим требованием, и дело было перенесено в Трир.

Галльские епископы вовсе не обнаруживали в это время ревности об аскетической жизни; аскетизм прискиллианистов, уже скомпрометированный распрями, возбужденными им в Испании, имел против себя кроме более или менее проверенных подозрений недоверие двух крупных церковных авторитетов на Западе, папы Дамаса и епископа Амвросия. На проповедь этого аскетизма смотрели, как на опасность; она уже произвела опустошения в Аквитании. В области Бордо знатная дама Евхроция и её дочь Прокула⁷⁹³ деятельно покровительствовали ему. Раздавались жалобы, что в Озе произошло массовое отпадение христиан в прискиллианство. Из всего этого сложилось в обществе мнение, неспособное снискать этим новшествам благоволение нового правительства.

Опираясь на своего митрополита Идация, оссонобский епископ взялся вновь в Трире перед уголовным судом за свою роль обвинителя. Теперь, чувствуя поддержку, он выступил очень решительно; он обрушивался не только на прискиллианистов; всякий аскетизм был ему ненавистен. Он принялся даже за св. Мартина и старался обвинить его в ереси. Со своей стороны Мартин умолял Итация бросить эту постыдную роль и протестовал перед императором против вмешательства уголовного суда в вопросы веры. «Не проливайте крови! говорил он: достаточно церковных наказаний, низложения». Максим наконец обещал ему не доводить дело до крайностей. Мартин после этого обещания уехал. Освободившись от его присутствия, епископы вновь принялись за свое нечестивое дело: двум из них, Магну и Руфу, удалось переубедить императора. Было решено приступить к следствию; оно было поручено префекту претория Еводию⁷⁹⁴, жестокому и строгому человеку, которому удалось уличить Прискиллиана в волшебстве. В этом смысле он сделал доклад императору. Максим признал обвиняемых достойными смерти.

Судебный процесс развивался по всем правилам. Не без труда удалось ссадить Итация с его кресла обвинителя. Прискиллиан был приговорен к смерти и казнен вместе с шестью другими лицами: диаконами Азаривом и Аврелием, затем были казнены Фелициссим и Армений, только что присоединившиеся к секте, наконец – Латрониан, выдающийся поэт⁷⁹⁵, и матрона Евхроция. Епископ Инстанций отделался ссылкой, равно как и ритор Тибериан⁷⁹⁶; их отправили на Сциллийские (Sylinaucis) острова.

Дело этим не кончилось. В Испанию была отправлена военная комиссия для розыска и упрощенного суда на месте над сообщниками Прискиллиана. Эти жестокости возмутили всех порядочных людей. Наперекор мнению большинства епископов, один из них, Феогний, решился отлучить Итация. Мартин опять направился в Трир. Епископ Бриттоний только что умер; его сотоварищи собрались, чтобы поставить ему преемника. Выбор их пал на некоего Феликса, который сам лично был почтенным человеком. Прибыв в императорскую резиденцию, Мартин отказался войти в общение с епископами, среди которых видел запятнанного кровью Итация. Последний старался запутать и его вместе с осужденными, но ему не удалось повлиять в этом смысле на императора. Мартин не переставал протестовать против пролития крови, требовать, чтобы этому был положен конец, и чтобы трибунов не посылали в Испанию. Он и слышать не хотел об общении с теми, которых уже прозвали итацианами, однако уступил, когда ему предложили на выбор: или присутствовать при посвящении Феликса, или комиссары немедленно отправятся в Испанию. Но всю жизнь он сожалел о том, что был вынужден прервать на время свой протест против пролития крови.

Не он один протестовал. Новый папа Сириций, кажется, тоже потребовал объяснений, ибо мы знаем, что Максим поспешно представил их, делая вид, будто он отождествляет прискиллианистов с манихеями, принадлежность к которым навлекала на них действие весьма строгих законов. Впрочем, он передал папе все материалы по этому делу, с целью убедить его, что здесь не было осуждения невинных⁷⁹⁷. Несмотря на эти объяснения, папа Сириций поступил, как св. Мартин, и отказался от общения со сторонниками Итация. Амвросий стал на ту же точку зрения⁷⁹⁸. Это ясно обнаружилось, когда он прибыл в Трир в 387 г. в качестве посланника Валентиниана II. Он явился ко двору Максима, а не в церковь Феликса, не желая иметь ничего общего с епископами, «которые требовали смерти еретиков».

Но Амвросий, представитель государя, против которого уже шли в Галлии военные приготовления, не располагал влиянием, чтобы прекратить преследования, предписанные из Трира.

Охота на прнскиллианистов продолжалась. Возвращаясь домой, миланский епископ встретился со старцем, которого везли в ссылку; это был его кордубский сотоварищ по епископству, Игин, тот самый, который, возбудив обвинение против прискиллианистов, кончил тем, что стал покровительствовать им. Тщетно Амвросий просил о снисхождении хотя бы к его старости, убеждал дать ему одежду и другие необходимейшие вещи. Его ходатайство было отвергнуто. Пока царствовал Максим, т. е. до лета 388 года, прискиллианистов продолжали преследовать, а всех аскетов вообще держать под подозрением. В то время было небезопасно показываться с лицом, истощенным постом, или посвящать свои ночи благочестивому чтению. Светские по духу епископы, с Итацием во главе, зорко следили за проявлениями набожности и подавляли их. Все переменилось, когда власть Валентиниана II была восстановлена (388 года). Произошла даже реакция: возбуждено было преследование против Итация. Тщетно ссылался он на то, что не он один обвинял Прискиллиана; недавние сообщники тотчас же покинули его и допустили его низложение. Идаций эмеритский, его митрополит, упредил своих противников и сам подал в отставку. К несчастью для него, он потом переменил это намерение и хотел вернуться к своей церкви, что вызвало беспорядки. Правительство сослало обоих епископов в Неаполь⁷⁹⁹.

Между тем друзья казненных получили разрешение похоронить их с честью. Останки вождей прискиллианистов были перенесены в Испанию и погребены с величайшей пышностью при ликовании их приверженцев.

В Галлии прискиллианство сохранило себе приверженцев в некоторых частях Аквитании; но самым важным следствием этого движения была рознь среди епископов. Феликс трирский, поставленный партией Итация, пользовался симпатиями епископов, враждебных аскетизму. Остальные, не упрекая его лично ни в чем, сторонились его, как зачумленного. Для него было бы лучше, если бы его сослали, как эмеритского и оссонобского епископов. На родине партийный раздор сделал его козлом отпущения. В глазах многих кровь Евхроции и Прискиллиана запятнала его епископскую мантию и не могла быть вытравлена. Сириций и Амвросий⁸⁰⁰ не признавали его; в своих нарочитых письмах они предложили епископам выбор, – или общение с Феликсом или с ними⁸⁰¹.

Раскол длился еще в 396 г., так как преимущественно для его ликвидация собирался в этом году большой собор в Ниме⁸⁰², и позднее, в 401 г., – в то время, когда кончал свою Хронику Сульпиций Север, который очень сокрушается об этом расколе. Италийский собор, заседавший в Турине несколько лет спустя, оставил в силе свое осуждение. Раскол прекратился лишь со смертью несчастного Феликса.

Конечно, политика сыграла свою роль в этом деле, и партия Итация поплатилась за покровительство, которым пользовалась у Максима. В 389 году ритор Пакат Дрепаний, представитель Галлии при Феодосии, произнес перед этим государем и римским сенатом панегирик, в котором в числе преступлений узурпатора указывал на казнь прискиллианистов, в особенности матроны Евхроции. Что им было поставлено в вину? То, что они были слишком благочестивы: nimis religio et diligentius culta divinitas. Из-за этого-то они подверглись преследованию и притом со стороны доносчиков, которые не имели ничего общего со священным саном, кроме титула, которых с ужасом видели приходившими прямо из тюремного застенка к церковному богослужению⁸⁰³.

В Испании реакция против Максима имела более важные последствия. Прискиллиан сделался полубогом; его сторонники во всем ссылались только на него. Энтузиазм его сторонников был сильнее всего в Галисии, где очевидно находилась его могила. Ежегодно праздновали день смерти новых мучеников, жадно читали их книги, открыто проповедовали их учение. Несколько епископов присоединились к движению, одни по убеждению, другие вынужденно, чтобы не навлечь на себя преследования со стороны своей возбужденной паствы.

Самым почтенным из них был Симпозий в Асторге, бывший член сарагосского собора; на его стороне были Вегетин, Терена и другие. Как только умирал кто-нибудь из епископов, народ подавал голос за прискиллианского кандидата; Симпозий, очевидно бывший старшим по возрасту или митрополитом этой области, содействовал их посвящению. Таким образом он поставил Патерна в значительный город Бракару Августу (Брага в сев. Португалии). Из других епископов им были рукоположены Изоний, Донат, Акурий, Эмилий и его собственный сын Диктиний; они составляли почти весь галисийский епископат⁸⁰⁴; эта область казалась потерянной для православия.

Такой соблазн не мог быть продолжительным. Он, очевидно, привлек внимание Феодосия, который, будучи сам уроженцем Галисии, не мог не интересоваться тем, что делалось на его родине. Епископы других областей собрались в Сарагоссе⁸⁰⁵, затем в Толедо и потребовали на суд к себе своих сотоварищей-прискиллианистов. Те отказались. В промежуток между этими двумя соборами Симпозий и Диктиний, который получил еще только рукоположение в пресвитеры, отправились в Милан, надеясь, что Амвросий, столь сурово отнесшийся к итацианам, окажет им хоть какую-нибудь поддержку. Они обманулись в своих ожиданиях. Амвросий потребовал, чтобы они отреклись от Прискиллиана и его учения; лишь при этом условии можно было бы иметь общение с ними; а Диктиний, кроме того, должен отказаться от мысли стать епископом. Они обещали подчиниться; тогда Амвросий и папа Сириций предложили испанским епископам принять их в общение на сказанных условиях. Но эти условия легче было принять в Милане, чем выполнить в Галисии. Вернувшись домой, Симпозий попытался вычеркнуть Прискиллиана из списка мучеников, а Диктиний заявил было, что отказывается от епископства. Но народ поднял протест; дело опять пошло по-прежнему, и скоро даже появились в обращении письма Диктиния, в которых более или менее защищались осужденные церковью правила жизни.

Амвросий умер в 397 г., а через два года (399 г.) последовал за ним в могилу и папа Сириций. В следующем году православные епископы Испании собрались опять в Толедо. На этот раз галисийские епископы предстали пред собором; без сомнения, в дело вмешалась светская власть. Положение было очень запутано. Среди обвиняемых одни подавали признаки раскаяния, осуждали Прискиллиана, его книги, его учение, подписывались под всеми отречениями, какие им только предлагали, ссылались на то, что они погрешили только по неведению, что их убеждения оставались православными, что им пришлось уступить насилию толпы. Другие объявляли, что Прискиллиан – мученик, жертва зависти епископов и что они никогда не отрекутся от него. Вегетин и Симпозий стояли во главе первой партии, другая сплотилась под предводительством Герены. Что касается православных, то и они были в сильном разладе: епископы Ветики и Карфагенской области и слышат не хотели об уступках, требовали низложения всех галисийских епископов без исключения, или настаивали по крайней мере на полном разрыве сношений с ними. Лузитанцы и тарраконцы, менее непримиримые, все же не очень были склонны к милосердию. Обсудив дело, начали с низложения упорствующих во главе с Гереной. Из остальных один был допущен к общению – Вегетин, который казался наименее скомпрометированным. Епископу бракарскому Патерну позволили войти с ним в общение, таким образом Патерн был принят в общение с церковью через его посредство. Прочие, – Симпозий, Диктиний, Изоний и все, кто состоял в общении с Симпозием, – получили приглашение подписать известную формулу, при каковом условии им было позволено сохранить свои епархии. Но так как не могли договориться насчет условий общения с ними, то решили представить этот вопрос на усмотрение нового папы, Анастасия, и нового миланского епископа, Симплициана. До их решения восстановленные епископы должны были воздерживаться от посвящения клириков⁸⁰⁶.

Ответ обоих италийских примасов не заставил себя ждать⁸⁰⁷; он был благоприятен для умеренной православной партии и для раскаявшихся епископов. Таким образом общение между ними и кафоликами было восстановлено. Однако в Галисии все же оставалось гнездо непримиримых прискиллианистов; они удержались там, даже вопреки правительственным законам, которые вскоре против них были изданы⁸⁰⁸; впрочем, нашествие свевов скоро вернуло им полную свободу. Долго еще было слышно о них. Мало-помалу культ Прискиллиана сосредоточился на оконечности провинции, в диэцезе Ирии Флавии, где он продолжал существовать еще в конце VI столетия. Как раз в этих местах, в последнем убежище прискиллианства, испанцы времен остурийских королей «обрели» гроб ап. Иакова, сына Заведеева и положили начало знаменитому культу этого святого.

Для православных епископов воcсоединение прискиллианистов было камнем преткновения. Епископы карфагеникские и бетикские, раздраженные итальянской снисходительностью, отказались от всяких сношений с теми епископами, которые приняли в общение реабилитированных сектантов. В них сказался дух Григория иллиберийского. Тщетно папа Иннокентий хотел⁸⁰⁹ своим порицанием повлиять на ригористов. Они не послушались его; их схизма продолжалась до нашествия варваров (406 г.).

Такова история прискиллианистского движения. Какие же точные данные можно установить относительно учения Прискиллиана? Сульпиций Север очень сурово отзывается о нем, но не излагает оснований своего отзыва. Он, по-видимому, представлял его известной формой безнравственного гносиса. С тех пор, как были найдены некоторые сочинения Прискиллиана, вошло в моду противополагать их отзыву Сульпиция и представлять Прискиллиана просто проповедником аскетической жизни, которому можно поставить в упрек разве только его приверженность к апокрифическим сочинениям; с этой точки зрения все его дело – лишь эпизод борьбы между приобретшими светский лоск епископами и аскетической партией⁸¹⁰. Я не могу согласиться с такой реабилитацией. У Прискиллиана, правда, в тех его сочинениях, которые дошли до нас, нет ни одного еретического тезиса. Но нужно припомнить, что это литературное наследие состоит из трех оправдательных записок, составленных Прискиллианом для представления церковным властям, и из нескольких проповедей, сказанных им авильским христианам в то время, когда его учение стало уже вызывать подозрения и почти не могло быть излагаемо публично⁸¹¹. В таких произведениях, конечно, трудно рассчитывать на открытие явных ересей. Правда, автор несколько раз повторяет, что он осуждает все ереси, – офитов, николаитов, патрипассиан, манихеев; но его анафемы против них всегда бьют мимо цели. Он видит, напр., в манихействе лишь культ Солнца и Луны, а патрипассианам ставит в упрек неумение найти в Евангелии упоминание о Сыне Божием. Надо быть совершенным новичком в критике документов, чтобы дать ввести себя в заблуждение такими анафемами. Амвросий, Дамас, Мартин, которых никто не причислит к противникам аскетизма, держались по отношению к прискиллианистам недоверчиво. Их отношение к испанским мистикам является очень знаменательным для нашего вопроса, хотя нам и не ясно, что именно они ставили им в упрек. Конечно, им нелегко было получить точные сведения. Секта держалась в большой скрытности; она была тайным обществом не со времени гонений, а с самого своего зарождения. Очевидно, что на собраниях, состоявших из посвященных, говорились вещи, которые не считали нужным поверять остальным христианам, даже представителям традиционного аскетизма. Больше того: прискиллианисты допускали даже ложь для сокрытия учения секты. До своего обращения Диктиний написал трактат под заглавием: Libra, где излагалась теория полезной лжи⁸¹². Такие предосторожности принимают только те, кому есть что скрывать.

Впрочем несомненно, что посвященные прискиллианисты, как и «пневматики» у валентиниан или «избранные» у манихеев, составляли, по представлению сектантов, высшую сравнительно с прочими христианами группу. Они одни только обладали полным знанием учения и вели совершенную жизнь, которая осуществлялась в аскетизме, обоснованном на дуалистическом принципе. В человеке есть элемент божественный, в точном смысле этого слова; благодаря этому элементу, Бог и человек – одной и той же природы⁸¹³. Мир – произведение другого начала. Как бы Прискиллиан ни осуждал патрипассиан, но учение о Filius innascibilis (Нерожденном Сыне), признанное его учениками⁸¹⁴, предполагает лишь номинальную Троицу; впрочем, и сочинения самого Прискиллиана дают основание утверждать, что его учение о Троице находится под влиянием крайних воззрений древних модалистов.

Первые писатели, характеризовавшие прискиллианство, не без основания изображали его аскетическим учением, проникнутым гностическими идеями. Так говорит о нем Филастрий Брешианский⁸¹⁵ вскоре после событий в Трире. Бл. Иероним в 392 г. еще не изучал вопроса сам⁸¹⁶, но знал только, что после Прискиллиана осталось несколько сочинений; что одни представляли его гностиком, а другие защищали его от этого ошибочного обвинения⁸¹⁷. Тогда еще очень мало знали о соборах в Бордо и Сарагоссе, на которых должно было обсуждаться богословское учение прискиллианистов. Сектанты же продолжали хранить свои книги в тайне.

Это им не вполне удаюсь. Орозий и бл. Августин⁸¹⁸ познакомились с ними; приводимые ими выдержки и сведения, какие они оттуда извлекают, совершенно подтверждают гностический характер их аскетизма. Понемногу мнение об этой секте установилось. Прямое изучение её подтвердило тот её характер, какой усвояют ей протоколы толедского собора и отречения нескольких вождей прискиллианства. Напрасна была бы оговорка, что эта секта после смерти своего основателя имела развитие в доктринальном отношении. Епископы Симпозий и Диктиний, отрекшиеся в 400 году, не были новичками в ней; нет никаких доказательств того, что их прискиллианство в чем бы то ни было отличалось от взглядов самого Прискиллиана.

В общем, как бы ни были ужасны казни в Трире, какое бы осуждение ни вызвали они в церкви, последняя не имела возможности признать религиозное мировоззрение этих жертв соответствующим её преданию.

Амвросий миланский был для всего Запада чем-то вроде оракула; с ним считались даже на Востоке. Это был действительно «первосвященник» в библейском смысле, «gran prete» поэтов. Римлянин по происхождению, традициям и воспитанию, он был призван управлять людьми. Он бесстрашно управлял церковью, как в случае нужды управлял бы государством. Будучи епископом в столице латинской половины империи, он мог постоянно оказывать непосредственное влияние на государя. Все шло гладко в этом отношении, пока был жив Грациан. Мягкий государь был его послушным сыном. Война, охота, государственные дела не мешали ему интересоваться всем, что касалось веры. Он осаждал Амвросия вопросами, и епископ, тоже обремененный заботами, не имеющими отношения к чистому умозрению, должен был находить время писать для своего августейшего ученика целые богословские трактаты⁸¹⁹.

Страшный удар поразил его, когда он узнал, что Грациан, покинутый своим галльским войском, был предательски умерщвлен. К скорби о молодом и благорасположенном государе присоединились основательные опасения за судьбу как империи, так и православной веры. Теперь Амвросию приходилось иметь дело с Валентинианом II или, скорее, с его матерью Юстиной, другом и покровительницей ариан. Однако у неё на первых порах были заботы поважнее риминийского символа. Она явилась к Амвросию со своим 12-летним сыном и передала его ему на руки. Епископ согласился на путешествие за Альпы, чтобы вступить в переговоры с Максимом и спасти то, что еще можно было спасти. В это время Максим держался еще очень гордо; переговоры были довольно бурны. Однако дело уладилось; уполномоченные Валентиниана II согласились признать узурпатора, а тот обещал не переходить за альпийский хребет.

Вернувшись в Милан, Амвросий сперва был в большом почете при дворе. Его энергично поддержали в его борьбе с Симмахом (384 г.), по поводу дела об алтаре богини Победы. Но уже на следующий год (385) вновь всплыл арианский вопрос, и отношения между ним и двором испортились. Со времен Авксентия в Милане оставалось несколько человек, державшихся риминийского исповедания, даже среди духовенства, хотя новый епископ мудро поступил, приняв к себе весь состав клира своего предшественника.

Претендент на римскую кафедру, Урсин, прибег к помощи этих людей, чтобы сделать вылазку против Амвросия⁸²⁰; один паннонский епископ, находившийся не у дел, Юлиан Валент, интриговал в тех же арианских кругах как в Милане, так и соседних городах; он был возведен в епископы в Петто (Poetovio) арианской партией в противовес кафолическому епископу того же города, Марку. Когда на верхнем течении Дравы появились готы, Валент принял их сторону и помог им овладеть своим епархиальным городом. Он сделался наполовину готом и носил по обычаю варваров ожерелье и браслеты. Город был разграблен, но жители Петто по-прежнему отказывались принять Валента, который вынужден был удалиться из родного города⁸²¹. С готами был заключен мир (382); многие из них получили доступ ко двору, армия все более и более пополнялась варварами; их вожди достигали самых высоких степеней. Все они образовали около императрицы арианский кружок, доставлявший немало беспокойств Амвросию. Этот кружок стал внушать ему еще более опасений, когда обстоятельства дали ему духовного руководителя в лице второго Авксентия. Этот последний, по моему мнению, – не кто иной, как арианский епископ Авксентий из Доростора на нижнем Дунае⁸²². Он был учеником Ульфилы и даже составил жизнеописание этого знаменитого деятеля. Если он оказался при миланском дворе, то очевидно потому, что решительная политика Феодосия не позволяла заведомо арианскому епископу оставаться на своей должности в восточной половине империи⁸²³. Авксентий хотел иметь свою церковь; двор потребовал у Амвросия Порцианскую базилику (св. Виктора ad corpus), находившуюся за городскими стенами. Амвросий отказал. Двор настаивал; одно время поднимался даже вопрос о том, чтобы отнять у него новую базилику, то есть одно из зданий его кафедральной церкви⁸²⁴.

Приближался праздник пасхи (385 г.). Император отдал приказ отобрать Порцианскую базилику, но затем, в виду возбуждения народа и епископа, отказался от этого намерения⁸²⁵. Такая неудача страшно раздражила двор. Авксентий воспользовался этим обстоятельством, чтобы добиться издания закона, разрешающего собрания христианам риминийского исповедания; противники, т. е. кафолики, подвергались в этом законе жестокому порицанию⁸²⁶. В дело, напротив, вмешался Максим, тот самый Максим, который захватил Галлию и был виновником умерщвления Грациана. Миланский двор получил от него очень настоятельное послание, в котором он выступал на защиту угнетенных кафоликов⁸²⁷. Такое вмешательство могло лишь обострить раздор. Когда вновь наступила пасха (386 г.), от Амвросия опять потребовали, чтобы он освободил базилику; затем ему официально было приказано удалиться из Милана. Он отказался покинуть свою паству, которая впрочем и не думала его отпускать, а сторожила его день и ночь в церкви. Он также отказался от состязания с Авксентием⁸²⁸. Пришлось оставить его в покое. Впрочем, казалось, само небо пришло к нему на помощь. 17-го июня 386 г. он открыл останки двух миланских мучеников, Гервасия и Протасия; как только их извлекли из земли, они стали творить столь поразительные чудеса, что не только город Милан, но весь христианский мир наполнился рассказами о них⁸²⁹. Амвросий обладал чрезвычайным даром в этом отношении. До него в Милане были известны три мученика – Виктор, Набор и Феликс; после Гервасия и Протасия он открыл в Болонье в 393 году могилы св. Виталия и Агриколы, а в 395 г. опять в Милане св. Назария и Цельза⁸³⁰.

Тем временем Максим, не бескорыстный покровитель италийских кафоликов, причинял все более и более беспокойства миланскому двору. Весной 387 года⁸³¹ Амвросий, примирившийся с Валентинианом и его матерью, вновь отправился в Галлию с официальным поручением просить выдачи останков Грациана, но очевидно с намерением уладить отношения с Максимом, если это было еще возможно. Несколько месяцев спустя, Максим был уже в Италии; Валентиниан, Юстина и весь двор бежали морем и нашли убежище в Фессалонике.

Феодосий принял их и счел своим долгом восстановить трон своего юного соправителя. Это ему удалось уже следующим летом: разбитый на Саве и на Драве Максим искал убежища в Аквилее; войска восточного императора настигли его там и взяли в плен. Его тотчас казнили (28 июля 388 г.), и Валентиниан II был признан императором на всем Западе. Около этого времени, лишившись матери, бывшей последней надеждой арианской партии, он перешел под нравственную опеку Феодосия и под религиозное влияние Амвросия.

Феодосий прожил на Западе около трех лет. Он был тогда в частом общении с Амвросием. Взаимное уважение не исключало иногда столкновений между ними. Население Каллиники на Евфрате ограбило синагогу, кажется, по наущению своего епископа⁸³². В той же стране при встрече процессии монахов с кучкой валентиниан произошла свалка, после которой монахи, одолев еретиков, бросились на их храм и обратили его в пепел. Феодосий распорядился строго наказать виновных и, в частности, хотел, чтобы каллиникский епископ выстроил заново синагогу на свой счет. Амвросий вмешался в дело и добился прекращения всякого следствия. В этом случае Феодосий уступил ему, но выразил неудовольствие и жалобу на монахов⁸³³. Амвросий ссылался, что евреи и язычники и не такие еще дела проделывали при Юлиане без всяких неприятностей для себя. Надо признаться, что это был слабый аргумент.

Напротив, правда была на его стороне, когда он протестовал против избиения фессалоникского населения, виновного в мятеже, и наложил на императора епитимию⁸³⁴. Феодосий повиновался; он, впрочем, сам же первый пожалел о своей вспыльчивости и оплакивал её ужасные последствия. Перед возвращением Феодосия на Восток (391 г.) Амвросий настоял перед ним, чтобы окончательно был решен антиохийский вопрос, который не переставал интересовать его. Результатом его хлопот было созвание большого собора в Капуе в 391 году. Папа Сириций вероятно имел на нем своего представителя, а епископ миланский был душой собора, но мы имеем мало сведений об этом соборе как относительно главного предмета его занятий, так и о некоторых, местных делах, о которых речь впереди.

На следующий год юный император Валентиниан II был убит в Галлии, а его место захвачено новым узурпатором, Евгением, под властью которого намечалась новая языческая реакция, по крайней мере в Риме⁸³⁵. Тогда Феодосий вновь явился сюда (394 года). Удрученный смертью Валентиниана, Амвросий держался на стороже по отношению к новому правительству. Он недолго имел удовольствие находиться в личном общения с Феодосием, ибо этот государь скончался 17-го января 395 года. Его останки были перенесены из Милана в Константинополь.

Великий иерарх скоро последовал за ним, 4 апреля 397 года, накануне пасхи. За десять лет перед тем в ту же торжественную пасхальную службу он крестил Августина. В момент смерти Амвросия, крещеный им Августин был уже епископом иппонским: один светоч угас, на смену ему явился другой. Впрочем, Амвросий не исчез бесследно. Кроме светлой памяти, он оставил после себя много сочинений, соответствующих его сану: проповедей на библейские темы, обращенных при их опубликовании в экзегетические трактаты; надгробных слов; гимнов и литургических комментариев; богословских рассуждений – против арианства, о божестве Св. Духа, о воплощении; нравственных поучений, – об обязанностях клириков, об обете девства; писем по вопросам, которые ежедневно ставились ему его пастырским опытом. Все это писалось спешно, посреди забот сложной должности; Амвросий не колебался пользоваться трудами предшественников. Он очень хорошо знал греческий язык и широко черпал у Оригена, Дидима и Василия. В своем сочинении «об обязанностях» он старался следовать Цицерону. Он вовсе не заботился о литературной обработке своих сочинений. В своих книгах он преследовал лишь практическую пользу, совсем не думая о блеске, какой они могли доставить его имени. Будь они более или менее оригинальны, это ему было не важно, лишь бы они служили той цели, ради которой он выпускал их в свет. Кто поставит такому человеку в упрек, что он берег свое время для практической деятельности?

Несколько стушевываясь перед внушительным миланским епископом, папа Сириций достойно правил апостольской церковью. Как большинство пап того далекого времени, он, по-видимому, был личностью посредственной и преимущественно практического склада. В Риме было в обычае избирать епископа из среды местного духовенства; папа должен был пройти уже проторенную дорогу. Избрание, подобное тому, какое выдвинуло Амвросия, было невозможно в Риме. При этой системе церковь лишалась возможности иметь выдающихся вождей, но была почти полная уверенность, что вожди её всегда будут людьми рассудительными и опытными. Раскол Урсина кончился. Собравшиеся для избрания преемника Дамасу римские христиане высказались против притязаний Урсина⁸³⁶. Римская церковь при Сириции жила почти в полном мире, все более и более пополняясь на счет язычников, умножая и расширяя свои храмы. Тогда-то была перестроена и увеличена до нынешних размеров базилика апост. Павла⁸³⁷. Что касается внутренних распрей, то в это время слышно только о спорах между монахами и их противниками. Сириций, сторонник прежде всего порядка, поддерживал общие принципы христианского аскетизма, но сурово относился к смутьянам. Иероним с первых же дней первосвященства Сириция почувствовал, что воздух Рима становится ему вреден. Но не один Иероним внушал беспокойство. Он, по крайней мере, был честным человеком; его аскетизм не был притворным, жизнь его была чиста и наполнена добрыми делами. Но легко себе представить, какие эксцентричности и даже беспорядки должна была предотвращать духовная власть в те времена, когда в Риме еще не было ни одного монастыря, когда монахи были предоставлены самим себе и шатались целый день по улицам. Были такие, якобы «воздержники», которые соперничали с самыми льстивыми клириками в ухаживаниях за знатными дамами и в умении приобретать наследство по завещаниям⁸³⁸. Пришлось пресекать эти злоупотребления особым законом⁸³⁹, выставленным во всех церквах Рима; и этот суровый закон, запрещавший составлять завещания в пользу христианских пресвитеров и монахов, тогда как языческие жрецы не были ограничены в праве наследования, был признан справедливым и необходимым самими духовными властями того времени.

Однако эти злоупотребления не влекли за собой пренебрежительного взгляда на монашество. Наоборот. Никогда еще епископы, очевидно находившие опору в общественном мнении, не старались так усердно возвысить его значение. Постоянно повторяли, что при прочих равных условиях девственная жизнь выше брака, составляет более высокое состояние, достойнее награды в будущем веке. Я сказал: «при прочих равных условиях», ибо никто не думал ставить дурного монаха или легкомысленную девственницу выше верного своему долгу отца или матери семейства. Но за этой оговоркой не было похвалы, которую бы не расточали целомудренной и воздержной жизни; и как это было неизбежно, увлечение аскетизмом иногда переходило должные границы. Отсюда у иных проистекало стремление бороться против него, и они тоже иногда в своих выступлениях не знали меры.

В то время, о котором идет речь (ок. 390 г.), это стремление в Риме нашло себе выразителя в некоем Иовиниане⁸⁴⁰. Будучи долгое время монахом, нечесанным и грязно одетым, изнуряя себя постом и бичеваниями, он пришел к убеждению в тщетности этих упражнений и вернулся к обычному образу жизни, хотя в брак все-таки не вступил. Если бы он на том остановился, против него ничего нельзя было бы сказать; но он скоро перешел от практики к теории и занялся пропагандой. По учению Иовиниана и его последователей, которое они проповедовали всем встречным, не было никакой нравственной разницы между жизнью воздержников и женатых; безбрачие и иные аскетические упражнения одинаково бесполезны; на том свете за них не будет никакой особой награды; все это, как они утверждали, – явствовало из библейских повествований о патриархах, пророках и о самих апостолах; что касается до Девы Марии, то она перестала быть девою после рождения своего Сына⁸⁴¹; после Него у неё были другие дети. Все это было довольно последовательно, раз был принят исходный тезис. У Иовиниана было и другое учение, согласно которому истинные христиане не могут грешить; те, кто грешат, не были подлинно крещены; они только внешним образом восприняли обряд крещения, не испытав его внутреннего действия⁸⁴².

Эти мысли распространялись Иовинианом в устных словопрениях и беседах, наконец оне были, к несчастью для Иовиниана, изложены им в книге, ибо его противники получили тогда твердую почву для нападок на него. Среди самых деятельных противников его были друзья Иеронима, особенно сенатор Паммахий, человек очень благочестивый, отрекшийся от мира и посвятивший себя добрым делам. Они написали папе Сирицию донос на Иовиниана. Сириций собрал свой клир, и, когда доказано было, что новое учение непримиримо с «христианским законом», Иовиниан и восемь его приверженцев были отлучены от церкви, как распространители ереси. Об этом определении было тотчас дано уведомление в Милан через посредство трех римских пресвитеров, которым Сириций поручил отвезти нечто вроде окружного послания⁸⁴³. Иовиниан был уже там, надеясь, без сомнения, уладить свое дело при помощи двора. Он ошибся. Амвросия не приходилось возбуждать к борьбе против врагов девственности. Он созвал в Милане нескольких епископов и вынес дополнительное осуждение Иовиниану⁸⁴⁴. Предупрежденный легатами папы, император не принял еретиков; их даже выгнали из Милана⁸⁴⁵. Немного позднее, в 396 г., два монаха из Верчелля, нарушив свой обет, стали тоже проповедовать против аскетизма. Амвросий написал послание к верчелльской церкви в самых суровых выражениях, называя новаторов эпикурейцами⁸⁴⁶. Августину также пришлось писать против учения Иовиниана⁸⁴⁷.

Но эти полемические выступления против Иовиниана относятся к несколько позднейшему времени. В данный же момент Паммахий, который не успокоился после римского и миланского приговоров, задумал прибегнуть к Иерониму. Об этом последнем не было ничего слышно уж несколько лет. Погрузившись в Вифлееме в свои библейские изыскания, он, казалось, навсегда отрекся от италийского Вавилона. Если он и поддерживал еще с ним письменные сношения, то только затем, чтобы звать своих друзей в свою палестинскую колонию, которую он основал с Павлой и Евстохией, и чтобы восхвалять благодатные места святой земли. Однако, воспоминания о Риме не покинули его. Ни ап. Павел, ни пророки, которых он усердно изъяснял, ни Ориген, с увлечением переводимый им, не могли заставить его забыть Цицерона, и как бы громко не восхвалял он прелести св. земли или добродетели палестинских отшельников⁸⁴⁸, Рим все еще жил в глубине его души. Паммахий переслал ему книгу Иовиниана.

Какая благодарная тема представилась ему! Защищать девственность, вообще аскетизм в его целом, и это – перед римскими читателями, да еще от противника, который сам не умел писать!⁸⁴⁹ Иероним дал волю своему красноречию. В несколько недель он уже составил свои две книги против Иовиниана, и скоро молва о них разнеслась по Риму. К несчастью, он перешел границы, и общественное мнение обрушилось не на Иовиниана, уже подвергшегося официальному осуждению, а на неосторожного возражателя, который под предлогом защиты аскетизма ставил женатых людей в самое неприятное положение. Паммахий раскаялся, что обратился за помощью к такому сотруднику; он сделал, что мог, чтобы изъять из обращения несчастную филиппику. Пресвитер Домнион, также друг Иеронима, со своей стороны очистил ее от наиболее резких мест, и оба они уведомили отшельника об этом исправлении. Иероним стал защищаться. Он сперва скромно заметил своим друзьям, что его книги не из числа тех, которые можно по произволу подвергать изъятию или исправлению: читатели так жадно хватались за них, что они становились общим достоянием, как только выходили из-под его пера. Что касается сделанных ему возражений, то он, конечно, нашел их лишенными здравого смысла.

Ветхий человек был еще жив в Иерониме. К началу полемики с Иовинианом относится появление в свет сочинения Иеронима «О знаменитых мужах», где его литературные оценки очень сильно отражают его личные симпатии и антипатии. Так, об Амвросии он довольствуется одним упоминанием, не говоря ни слова об его сочинениях «из опасения, чтобы его не обвинили в лести или чтобы не заподозрили его правдивости». Лести бояться было нечего, ибо, за исключением нескольких общих упоминаний, он говорил об Амвросии только затем, чтобы его бранить. Сам широко черпая у Оригена и Евсевия, он упрекал Амвросия за заимствования у греческих авторов; он даже постарался перевести книгу Дидима о Св. Духе, чтобы латинские читатели могли судить, что заимствовала по этому вопросу у александрийского ученого безобразная сорока (informis cornicula), т. е. св. Амвросий. По такому же благожелательному побуждению он перевел по-латыни гомилии Оригена на Евангелие от Луки. В своей Хронике он неприязненно отнесся к Кириллу иерусалимскому и св. Василию, назвав первого арианином и утверждая, что все достоинства кесарийского епископа сводятся к нулю из-за его гордости. Относительно Иоанна Златоуста он знает только один небольшой трактат его о Священстве, хотя, когда Иероним писал свое De viris, красноречие Златоуста уже привлекало внимание Антиохии и гремело на всем Востоке. Впоследствии он допустил еще больше несправедливости по отношению к этому знаменитому мужу. Но Василий был другом Мелетия; Златоуст был пресвитером Флавиана: отношения Иеронима к малой антиохийской церкви могли бы до известной степени объяснить его недоброжелательство к ним. Труднее понять, почему он был так мало расположен к миланскому епископу, который, как и Иероним, был сторонником Павлина, защитником аскетизма и покровителем девственничества. Были ли какие-нибудь столкновения между благочестивыми кружками Марцеллы и Марцеллины, или Амвросий, бывший раз в Риме (в 382 г.) одновременно с Иеронимом, как-нибудь нечаянно задел его в высшей степени чувствительное самолюбие? Мы ничего об этом не знаем.

Очень скупой на сведения о литературных трудах Амвросия и вообще авторов, которые ему не нравились, Иероним, к счастью, дает больше известий относительно своей литературной деятельности. Его сочинение De viris кончается длинной главой, где он дает полный перечень всего, что он написал с 392 года. Написано им немало. Если Иероним отличался дурным характером, то, по крайней мере, он был трудолюбив и не терял времени.