Глава VI. Император Констант

Наследники Константина. – Возвращение Афанасия. – Козни евсевиан: соперник Афанасия Пист. – Обращение к папе по александрийскому вопросу. – Вторжение Григория. – Афанасий в Риме. – Восточные епископы и папа Юлий. – Римский собор 340 г. – Отмена постановлений восточных соборов против Афанасия и Маркелла. – Констант – единый повелитель Запада. – Собор «на обновление (храма)» в Антиохии в 341 г. – Смерть Евсевия никомидийского. – Павел константинопольский. – Собор в Сардике; раскол на Востоке. – Переговоры. – Осуждение Фотина. – Возвращение Афанасия в Александрию. – Африканские дела. – Циркумцеллионы. – Миссия Павла и Макария. – Восстановление единства: собор при еп. Грате.

У Константина было три брата, дети Констанция Хлора от Феодоры: Далматий, Юлий Констанций и Ганнибалиан. Несочувственно настроенные по отношению к императрице Елене, как это легко понять, они долго жили в удалении от двора. Сперва они жили в Тулузе, но в конце концов сблизились с императором и после смерти Елены достигли высоких почестей. Дельмаций в 333 г. был назначен консулом и даже облечен особым званием цензора, в силу которого ему пришлось разбирать обвинения, взведенные на Афанасия. Юлий Констанций в свою очередь получил в 335 г. почетное звание консула. О третьем, Гапнибалиане, ничего подобного не известно; можно думать, что он умер в молодости, во всяком случае ранее Константина. У Юлия Констанция было четверо детей – два сына и дочь от первого брака и сын от второго брака с Василиной. Этот последний стал впоследствии императором Юлианом; из других двух один, Галл, был кесарем в царствование Констанция. Эти дети были еще слишком малы в момент смерти Константина, чтобы он мог считаться с ними в своих распоряжениях относительно государственных должностей. Но два сына Далматия были старше. Один, тоже Далматий по имени, был назначен кесарем в 335 г.; другой, Ганнибалиан, был облечен властью вассального владетеля соседних с Арменией провинций под именем царя Понтийского. На место объединенной империи Константина опять выдвигалась тетрархия. На Западе Константину II была поручена Галлия, Британия и Испания; на Востоке Констанций с вассальным владетелем Ганнибалианом должен был управлять Малой Азией, Сирией и Египтом; Италия, Африка и области Верхнего Дуная были назначены Константу, третьему сыну Константина; все прочее до Босфора составило удел кесаря Далматия.

Таковы были распоряжения Константина, но они не были вполне осуществлены. После его похорон в Константинополе произошли события, о которых мы имеем сбивчивые сведения: были придворные интриги, военные заговоры, волнения в войске, смуты и убийства. Констанций, единственный из трех братьев, который находился в то время в Константинополе, отнесся безучастно ко многому, чему мог бы помешать. Братья императора были убиты, равно как кесарь Далматий и царь Ганнибалиан; старший сын Юлия Констанция погиб вместе со своим отцом; прочие два, Галл и Юлиан, спаслись; последний – благодаря заступничеству одного сирийского епископа, Марка арефузского. Убили также префекта претории Авлавия и зятя покойного императора патриция Оптата³²⁷. Предлогом для всех этих ужасов послужило то, что Константину должны наследовать только его сыновья.

Эти сыновья – их было трое – были еще юношами. Самый старший, Константин II, не достиг еще 21 года, второму, Констанцию, было 20 лет, третьему, Константу, только-что пошел 15-й год. Летом они собрались в Виминации, на берегах Дуная, и договорились оставить Константу все области, которые за смертью Далматия остались непристроенными. Таким образом самый юный из наследников был наделен щедрее всех, однако Константин II присвоил себе своего рода опеку над ним. Все трое приняли титул августов (9 сентября 337 г.).

Сыновья Константина были воспитаны в христианской вере. Религиозные вопросы не замедлили привлечь их внимание. Они договорились вернуть всех сосланных епископов. В такой общей форме эта милостивая мера не была лишена неудобств. Многим возвращенным епископам уже были назначены преемники, у всех были друзья и враги; их обратное водворение подало повод к беспорядкам. Так было в Адрианополе, Константинополе, Анкире и Газе³²⁸. Вскоре после смерти своего отца³²⁹ Константин II освободил из ссылки Афанасия и в особом послании возвестил об этом «кафолической» александрийской церкви, объявляя, что этим распоряжением он только выполняет волю покойного императора. Афанасий встретился в Виминации с Констанцием. С ним-то и приходилось ему впредь иметь дело. Несмотря на свою юность, Констанций был напыщенным, кичливым и страшно тщеславным человеком. Ему, вероятно, было не по душе возвращение человека, который в течение десяти лет слыл на Востоке за сеятеля смуты. Может быть, его нерасположением объясняется продолжительность путешествия Афанасия. Они встретились еще раз в Кесарии Каппадокийской. Афанасий воздержался от всяких жалоб на своих врагов: Евсевия никомидинского и других. По дороге он не раз был втянут в те распри, которые вызывало возвращение изгнанников. Впоследствии его обвиняли в том, что он помогал их восстановлению и даже посвящал новых епископов взамен тех, кто занимал их кафедры³³⁰. Он еще не вернулся в Александрию, как там уже вспыхнуло междоусобие, и власти вынуждены были вмешаться³³¹. Наконец, 23 ноября 337 г. он вступил вновь в Александрию³³² после более чем двухлетнего отсутствия.

Там его отнюдь не хотели оставить в покое. Евсевий никомидийский был в большой милости у нового повелителя Востока. Он не мог потерпеть, чтобы ему помешали утолить свою месть, или перекраивали постановления Тирского собора. Правда, так как Афанасий был с радостью встречен паствой, а популярность его в Египте была велика, то было бы благоразумнее не продолжать травли этого энергичного и богато одаренного человека. Но можно ли было отступать?

«Лучше все погубим: таков дух церкви», – думал старый Евсевий наподобие каноника в поэме Буало.

Поход начали сперва очень неловким маневром. Сторонники Ария еще при жизни своего учителя образовали в Александрии тесный кружок, державшийся в стороне от великой церкви в виду их отлучения со стороны Афанасия. Было решено³³³ дать им епископа и постараться, чтобы он был признан законным главой александрийской церкви всюду вне её. Для этой цели избрали одного из первых последователей Ария, Писта, бывшего когда-то пресвитером в Мареоте и низложенного Александром одновременно с самим Арием. Бывший епископ птолемаидский Секунд, осужденный в то же время, сейчас же рукоположил его³³⁴. С ним стали обращаться как с епископом, поддерживали с ним обширную переписку и снеслись с другими епископами, чтобы обеспечить за ним их поддержку³³⁵. Обратились даже к папе Юлию, к которому был послан пресвитер Макарий с двумя диаконами, Исихием и Мартирием. Эти лица привезли в Рим протоколы Тирского собора, чтобы убедить папу, что раз Афанасий был правильно низложен, то уже не может больше считаться александрийским епископом.

На эту вылазку Афанасий ответил соборным посланием от имени всех египетских епископов: в нем история Тирского собора была рассказана с точки зрения Афанасия и подробно разобрана; в то же время в нем поставлялось на вид настоящее положение дел в Александрии, единодушие всех египетских епископов, ничтожность противников, число которых, как и раньше, исчерпывалось кругом мелитианского духовенства и несколькими приверженцами Писта. С этим посланием отправились в Италию пресвитеры из Александрии.

Они везли с собой письма не только к папе, но и к императорам Константину II и Константу, перед которыми враги Афанасия старались оклеветать их епископа, внушая, будто его возвращение было дурно принято в Александрии, будто полиции пришлось сдерживать народное возмущение, будто он продавал в свою пользу хлеб, отпускавшийся императорами александрийскому епископу для раздачи бедным в Египте и Ливии³³⁶. Эти росказни сперва нашептывали самому императору Констанцию, чтобы еще больше вооружить его против Афанасия.

Около этого времени Евсевий никомидийский, добившись вторичного изгнания из Константинополя несчастного епископа Павла, перебрался на его место, передав никомидийскую кафедру Амфиону, замещавшему Евсевия во время его собственного изгнания. Евсевий кесарийский, быть может, уже переселился в иной мир; по крайней мере со смерти Константина о нем совсем больше не слышно: по-видимому, он был весь поглощен надгробной речью о великом императоре и почитанием его памяти³³⁷.

Макарий был неприятно удивлен прибытием в Рим посланцев Афанасия. Он сейчас же вернулся на Восток, оставив в Риме своих двух спутников. Эти, видя, что их рассказы опровергаются александрийцами, решились по собственному почину на очень важный шаг: они обратились к папе с просьбой созвать собор и разобрать дело, допустив состязание обеих сторон перед ним. Юлий не решился бы причинить такое беспокойство восточным епископам; но так как созыва собора просили от их имени, он не счел нужным отказывать, и приглашения на собор были отправлены как александрийскому епископу, так и константинопольскому и его единомышленникам.

Во время этих переговоров в Риме положение дела в Египте обострялось. Евсевий со своими споспешниками, собранными в Антиохии в свите императора Констанция, сознали невозможность поддерживать Писта и решили послать в Александрию человека, который, принадлежа к их кружку, все-же не был бы замешан в распрях последних годов. Их выбор пал на некоего уроженца Эдессы Евсевия, учившегося вместе с Евсевием кесарийским и проведшего некоторое время в Александрии, а теперь жившего при дворе антиохийского епископа Флакилла. Евсевий отказался, не желая вступать в борьбу с популярным Афанасием³³⁸. За его отказом выбор остановился на каппадокийце Григории, который был немедленно рукоположен и затем отправлен в Египет.

Нельзя было представить себе чего-нибудь более незаконного. Даже допустив действительность приговора Тирского собора и считая Афанасия лишенным законных прав, нужно было по крайней мере, чтобы его преемник был избран духовенством и мирянами Александрии и затем водворен епископами своей митрополичьей области. Но одной незаконностью больше или меньше, – об этом уж не беспокоились. Египетским префектом вновь был поставлен Филагрий, находившийся под покровительством старого Евсевия, который оценил его усердие во времена Тирского собора; тот объявил указом в середине марта 389 года, что у Александрии есть новый епископ. Христианское население, возмущенное этим, бросилось к церквам; александрийские храмы, вопреки всему, что проделывали против Афанасия, остались в его руках; во время его изгнания верные ему пресвитеры совершали там богослужение. Теперь дело шло о том, чтобы изъять эти церкви из их ведения и передать пришельцу. Церковь Квирина³³⁹ первая подверглась нападению 18 марта; на месте разыгралось прискорбное побоище, сопровождавшееся убийствами и увечьями; наконец, здание загорелось и погибло в огне вместе с прилегающей крестильней. Четыре дня спустя Григорий вступил в город в сопровождении охраны и при приветственных кликах язычников, евреев и ариан. Ему проложили дорогу в епископский дворец, но не без драки. Дело было великим постом и приближалась пасха. Григорий ходил из церкви в церковь с полицией и отбирал их одну за другой. В одной из них в великую пятницу он захватил 34 человека, которых велел бить кнутом и посадить в темницу. Даже в самый день пасхи были произведены аресты. Афанасий еще держался в одной церкви. Ему сообщили, что и на нее произведут нападение, и он добровольно удалился ради избежания беспорядков. Разумеется, официальные донесения приписали ему все ужасы тех дней в Александрии.

Можно себе представить его негодование. Незачем и напрягать свое воображение: до нас дошло его негодующее воззвание, которое он тогда разослал всем христианским епископам. Оно начинается с истории левита в Ефраиме, который изрезал в куски свою обесчещенную жену и этими кровавыми останками возбудил негодование племен израилевых. Его собственная александрийская церковь также подверглась насилию на его глазах; ее вырвали у него по кускам. Далее идет скорбный рассказ о вторжении Григория. Наконец, обращаясь к своим собратьям, Афанасий взывает к ним со страстным красноречием.

«Вот комедия, которую играет Евсевий! Вот козни, которые он ковал давно, и он добился цели при помощи клевет, которыми он осаждает императора. Но этого ему не довольно: он жаждет моей головы, он старается запугать моих друзей угрозами смерти и ссылки. Но это не заставит меня склониться перед неправдой; напротив, я буду защищаться и протестовать против гнусностей, которых я стал жертвой... Если бы в то время, когда вы мирно руководите с высоты своих кафедр собраниями верной вам паствы, вдруг по чьему-то приказу явился к вам заместитель, разве вы его потерпели бы? Разве не призывали бы к мести? Так вот пришло время, когда надо подняться: иначе, если вы промолчите, бедствие распространится на все церкви, наши епископские кафедры станут предметом низкой жадности и бесстыдного торга... Не допускайте таких вещей, не потерпите, чтобы славная александрийская церковь была попрана ногами еретиков».

Выпустив это воззвание, Афанасий сел на корабль и отправился в Рим. Это ему было нелегко сделать, так как порт находился под особым наблюдением; но моряки любили его: ему дали проскользнуть. Почти в одно время с ним высадился в Италии Карпон, один из александрийских пресвитеров, низложенных вместе с Арием: он вез послание от Григория. Такой посланец способен был как-раз подтвердить то, что уже было известно, а именно, что Григорий и те, кто его поставил, были споспешниками арианства. В Риме, где считались только с Никейским собором, эта партия не могла иметь никакого успеха.

Между тем римские легаты Елпидий и Филоксен отправились на Восток. Их там долго задерживали под разными предлогами, так что они могли пуститься в обратный путь лишь в январе 340 г. Та церковная среда, в какой им пришлось обращаться, отнеслась к ним не очень приветливо. Приглашение, которое они привезли с собой, было отклонено: их снабдили весьма высокомерным письмом, в котором заключался протест против мысли пересматривать на Западе решения восточных соборов и намек на то, что папе надо выбирать между обществом людей, подобных Афанасию и Маркеллу, и общением с восточными епископами. Это письмо, которое до нас не дошло³⁴⁰, было помечено Антиохией и составлено от имени епископов Кесарии Каппадокийской (Диания), антиохийского (Флакилла)³⁴¹, константинопольского (Евсевия) и некоторых других. Папа был очень оскорблен им, но отказался от мысли о соборе. Составленный из пяти десятков епископов, он собрался в церкви (titulus) пресвитера Вита, одного из легатов Сильвестра на Никейском соборе, летом или осенью 340 года. Афанасию было нетрудно оправдаться и разоблачить козни, жертвой которых он был.

Его дело было не единственным: при первом слухе о соборе поспешили сюда все низложенные и изгнанные из своих епархий восточные епископы. Изгнанники, – епископы и пресвитеры, – нахлынули в Рим из Фракии, Малой Азии, Сирии, Финикии, Палестины. Маркелл анкирский долго прожил там. На него также поступил к папе донос, и тот пригласил его обвинителей, так же, как и обвинителей Афанасия, предстать пред собором. В их отсутствие Маркелл дал свои объяснения, и они показались удовлетворительными; Вит и Викентий, бывшие римскими легатами на Никейском соборе, припомнили собранию ревность, которую он проявил тогда против ариан. Словом, ему вернули епископское звание и признали его вновь состоящим в общении с церковью.

Эти решения были доведены до сведения восточного епископата через посредство послания папы Юлия, адресованного³⁴² на имя тех, кто подписался под посланием, принесенным легатами из Антиохии. Это один из самых замечательных памятников рассказываемых событий. Резкость и высокомерие, с которым восточные епископы обратились к папе, больно задели его, но он остался, как и подобало ему, спокойным, миролюбивым, беспристрастным. Если, – писал он, – он призывал епископов Востока на собор, то – по просьбе их же уполномоченных; впрочем, он и сам бы это сделал, ибо было естественно дать какое-нибудь движение жалобе епископов, которые объявляли себя несправедливо низложенными. Пересматривать решения прежних соборов не есть что-либо неслыханное: разве на Востоке не поступили таким же образом по отношению к Никейскому собору, приняв вновь Ария и его сторонников? Права папы оспаривают, утверждая, что авторитет епископа не зависит от важности города, где он священствует. Странный довод в устах человека, который переезжает из столицы в столицу. Для него, папы, единство церкви имеет большее значение, чем рассказы о разбитых чашах. От него не ускользает, что под видом осуждения проступков Афанасия и заблуждений Маркелла их противники довольно плохо скрывают свое желание оправдать ариан. Однако он хотел все разобрать в подробности. Не его вина, если обвинители, обратившись сперва к его посредничеству, теперь избегают явиться к разбору дела, и если египетский префект мешает епископам этой области отправиться в Рим. Папа вынес суждение на основании данных, которыми располагал, именно протоколов Тирского собора, доставленных ему самими Восточными. Если Восточные могут доказать, что папа введен в заблуждение, то пусть прибудут; обвиненные всегда готовы возражать. Вместо того, чтобы последовать приглашению римского епископа, Восточные наделали чудовищных несправедливостей, как, напр., поставление пришельца Григория.

Если бы захотели сообразоваться с древним обычаем³⁴³ и пожелали, раз шло дело о выдающихся епископах, об александрийской кафедре, обратиться сперва к римской церкви, чтобы она решила правовой вопрос, то дело не зашло бы так далеко. Необходимо покончить с этими скандальными распрями, в которых счеты самолюбия разыгрываются в ущерб братской любви и единению³⁴⁴.

Папа был тысячу раз прав. Однако это послание знаменует начало союза римской церкви и св. Афанасия с Маркеллом анкирским, – союза, имевшего довольно неприятные последствия. Маркелл был, может быть, одушевлен наилучшими намерениями, но его учение, как видно было выше, было уязвимо для критики даже в те времена, когда точность богословского языка оставляла желать еще многого. Перенесший столько бурь Афанасий ни разу еще не подвергся обвинению в неправославии даже со стороны своих злейших врагов. Иное дело – Евстафий и Маркелл. Евстафий вскоре умер, но Маркелл прожил почти так же долго, как Афанасий, и надо заметить, что на него всюду или почти всюду смотрели с недоверием, не говоря уже о лицах, сочувствовавших арианству, для которых он был бельмом на глазу. Через два года после его смерти св. Епифаний поместил его в своем списке еретиков, правда, с некоторой оговоркой. Он предложил на этот счет вопрос самому Афанасию, и старый боец, не защищая и не обличая своего давнего соратника, ограничился улыбкой³⁴⁵, по которой Епифаний понял, что Маркелл был недалек от погибели и должен был оправдываться.

К тому времени, о котором здесь идет речь, он уже был именно в таком положении. Папа Юлий не выпустил его из Рима раньше, чем получил от него письменное исповедание веры³⁴⁶. Ловко составленное, оно затушевывало характерные черты учения, подвергшегося в предыдущие годы таким нападкам со стороны Евсевия кесарийского. Читая его, можно было подумать, что Маркелл допускал вечность Слова не только как Слова, но и как Сына Божия, и что выражению: «царствию Его не будет конца» он придавал то же значение, что и Евангелие³⁴⁷. Эта маленькая хитрость могла помочь на Западе, где мало следили за такими богословскими тонкостями, но Восточные, более сведующие в этом деле, не дали бы себя провести.

Во время этих переговоров на Западе произошел важный политический переворот. Повелители Галлии и Иллирика, Константин II и Констант, поссорились, так как первый был недоволен своим уделом и недостаточным повиновением своего младшего брата, состоявшего под его опекой. Вооруженное столкновение между ними произошло под Аквилеей: Константин II был побежден и убит. Весь Запад от Атлантического океана до Фракии признал императором Константа (в апреле 340 г.), власть которого таким образом удвоилась и стала внушать осторожность его восточному соправителю Констанцию.

В следующем 341 году в Антиохии было освящение главной церкви, основание которой заложил еще Константин. Это торжество послужило поводом для большого съезда епископов, приблизительно до сотни³⁴⁸; торжество состоялось в присутствии императора Констанция. Несмотря на свой высокомерный вид, Евсевий со своими друзьями очень досадовал на все прозошедшее на Западе. Они рассчитывали на поддержку римской церкви, даже взывали к ней, а она-то и становилась на сторону их противников. Их повелитель Констанций разделял их взгляды, но союзники Афанасия – Рим – находился под покровительством гораздо более могущественного государя, чем Констанций. Им приходилось уже защищаться. Не в одном только Риме, и не только при дворе Константа, их считали защитниками арианства и ариан; это обвинение было распространено и на Востоке и притом за пределами Египта. Несмотря на полицейские меры, доходили слухи о том, что происходит в несчастной стране, где пришлец Григорий повсюду преследовал христиан, остававшихся верными Афанасию, брал приступом церкви и сажал в темницу даже исповедников из времен гонения Максимина. Престарелый Евсевий почувствовал потребность в самозащите. От собора «на обновление» (in encaeniis) были разосланы различные послания³⁴⁹, из которых в одном заключались следующие строки:

«Мы не последователи (ἀϰόλουθοι) Ария. Как могли бы мы, епископы, последовать пресвитеру? Мы не имеем иной веры, кроме той, которая преподана нам изначала. Но исследовав и оценив его веру, мы скорей приняли его, чем последовали за ним. Вы это увидите из следующего». Далее следует безобидное исповедание веры³⁵⁰, в котором нет ни технических выражений Никейского собора, ни его заключительной анафемы: зато есть упоминание о вечном царствии Христа, очевидно, направленное против Маркелла анкирского.

Другое соборное послание точнее объясняет божественные свойства Сына Божия; оно даже нагромождает одно на другое слова, способные запечатлеть их в памяти³⁵¹, и некоторым образом отвергает выражения, осужденные Никейским собором. Говорится, что Сын есть образ сущности (οὐσία) Отца, но не говорится, что Он от сущности Отца. Три имени, – Отца, Сына и Святого Духа, – полагаются не как простые наименования без отношения к действительному существованию, но как характерные обозначения ипостаси (ὑπόστασιν), места, достоинства названных Лиц: таким образом по ипостаси они – три, но по своему согласию (συμφωνίᾳ) Они составляют одно³⁵².

Собором принята была третья формула, сочиненная епископом тианским Феофронием. В своей положительной части она совершенно бесцветна, но в конце она прямо отвергает Маркелла анкирского, Савеллия, Павла самосатского «и всех тех, кто находится в общении с ними».

Эти выражения указывают на желание партии Евсевия несколько переменить позицию. Ария уже не было в живых; его стали находить стеснительным для себя и старались отделаться от слишком близкого союза с ним. Действительно, никто уже не придерживался его учения, за исключением нескольких фанатичных учеников. По этому вопросу отступают в полном порядке и без сожаления: партия нашла более удобное поле для борьбы – состязание с Маркеллом. Здесь бой опять закипел. «Вы – ариане!» – беспрестанно раздаются крики из Рима и Александрии. «А вы – савеллиане!» – возражают из Антиохии. Спор – тем более острый, что Маркелл находился в живых, западные епископы имели с ним общение, поддерживали его, признавали епископом.

Афанасий, сообщающий нам формулы Антиохийского собора, не поясняет, как они были доложены и приняты этим собранием. Возможно, что некоторые епископы или целые группы воспользовались случаем заручиться от собора свидетельством о своем православии. Никейский собор, выработав символ веры, не установил никакого правила относительно его употребления и не коснулся вопроса, должен ли этот символ заменить те, какими до того пользовались разные церкви при обряде принятия в христианство. По-видимому, такая замена не приходила даже в голову отцам собора, ибо в противном случае они дополнили бы конец символа упоминанием о кафолической церкви, об отпущении грехов и о воскресении плоти. На самом деле церкви остались при своих символах. В том исповедании веры, какое передал Маркелл анкирский папе Юлию, он поместил слово в слово римский символ веры. В других местах в традиционном тексте произвели изменения, сообразуясь либо с формулой Никейского собора, либо с другими. Уже во времена Константина, столь ревностно дорожившего своим собором, Арий мог повергнуть на рассмотрение императора исповедание веры, которое не воспроизводило Никейского символа буквально. Неудивительно, что появились и другие формулы. Во всяком случае это был опасный путь, и последствия не замедлили дать себя почувствовать.

Собор «на обновление»³⁵³ был последним, в котором принимал участие Евсевий никомидийский. Он умер, вероятно, в конце 341 г. еще в формальном общении с церковью, ибо разрыв между Востоком и Римом еще не был объявлен. Если бы он всегда заботился только о собственных делах и не возымел роковой мысли впутаться в распрю Ария со своим епископом, арианство осталось бы местным александрийским раздором, и его было бы не так трудно умиротворить. Но Евсевий натравил на Афанасия сперва восточных епископов, потом императора и государственную власть. На памяти этого епископа – интригана, в котором нельзя найти ни одной симпатичной черты, лежит тяжелая ответственность.

Константинопольская церковь, которой он управлял в последние годы своей жизни, тоже пережила благодаря ему необычайные потрясения. Здесь после смерти Александра (336) был избран в епископы некий Павел, уроженец Фессалоники. Говорят, что он присутствовал при низложении Афанасия и подписался под ним³⁵⁴. Сам он вскоре затем был обвинен одним из своих пресвитеров, Македонием, низложен тем же собором, что и Маркелл анкирский, и сослан в Понт. Его место оставалось еще свободным, когда скончался Константин. Павел тотчас же после этого вернулся в свою церковь и некоторое время жил в ладу с Македонием. Но константинопольская кафедра соблазняла честолюбивого Евсевия. В удобный момент подняли опять старые обвинения против Павла; он вновь был изгнан, и Евсевий устроился на его месте (в конце 338 или начале 339 г.). После его смерти (341 г.) Павел, перебравшийся тем временем в Трир и радушно принятый там епископом Максимином, получил через его посредничество разрешение вернуться в свой епископский город. Но Евсевий уже имел время составить партию, во главе которой теперь стоял Македоний. Население города разделилось между ним и Павлом, и распря доходила до побоищ. Дело зашло так далеко, что один военачальник, magister militum, Гермоген, был убит мятежниками в свалке, и толпа волочила тело его по улице (342 г.). Однако победа осталась на стороне властей. Префекту претории Филиппу удалось возвести на епископскую кафедру Македония после побоища, в котором пало, говорят, более трех тысяч человек. Что касается Павла, он был арестован, закован в цепи и отправлен в Сингар, в глубь Месопотамии, на персидской границе. Оттуда его перевели в Емису, затем в Кукуз, в каппадокийских горах, где пытались уморить его голодом; наконец, так как он все еще был жив, префект Филипп приказал задушить его³⁵⁵.

Между тем западный императорский двор продолжал интересоваться делами восточной церкви и теми, кто прибег под защиту римской кафедры. Вследствие какого-то обращения имп. Константа в Антиохии было решено послать к молодому государю депутацию епископов, и для этой цели избрали четверых членов партии арианствующих, – Наркисса неронианского, Мария халкидонского, Феодора ираклийского и Марка арефузского; первые двое присутствовали на Никейском соборе. Они повезли с собой формулу исповедания веры³⁵⁶, отличную от тех трех, которые были одобрены собором «на обновление», но составленную приблизительно в том же духе. Этот документ важен потому, что на Востоке его держались несколько лет и выставляли его в особенности перед Западными как исповедание своей веры. Это исповедание туманно говорило о рождении Сына, точно и определенно об Его вечном царствии и отвергало некоторые арианские выражения³⁵⁷.

Епископы были приняты в Трире при дворе, но не в церкви: епископ Максимин был предан Афанасию и не желал видеть его врагов.

Вероятно, вследствие этого посольства Констант по совету некоторых западных епископов договорился со своим братом Констанцием³⁵⁸ о созыве нового собора, где епископы обеих половин империи должны были заседать вместе и уладить разногласия. Местом для этого большого съезда была выбрана Сардика (ныне София)³⁵⁹, столица внутренней Дакии (mediterranea), последний город западной империи со стороны Фракии, которая была подведомственна уже Констанцию³⁶⁰.

Предупрежденный императором, Афанасий отправился на свидание с ним в Милан, затем в Галлию, где он встретил Осия. Последний был уже в очень преклонных годах, но никто лучше его не знал сущности восточных споров и не был более способен вести переговоры с восточным епископатом. Ему было поручено созвать западных епископов в Сардику и председательствовать на соборе, как он в большей или меньшей степени руководил и собором в Никее.

Около восьмидесяти епископов собрались вокруг него осенью 342 (или 343) года. Половина их прибыли из латинского и греческого Иллирика, другие – с Запада в тесном смысле. Уполномоченными папы Юлия были два пресвитера, Архидам и Филоксен, и диакон Лев. Было по крайней мере десять италийских и шесть испанских епископов. Восточные прибыли приблизительно в таком же числе. Они ехали вместе под охраной двух высокопоставленных чиновников, комитов Музуниана и Исихия. Их вождем был новый антиохийский епископ Стефан, преемник Флакилла. Неохотно поехали восточные епископы, но им пришлось повиноваться императору Констанцию, который сам уступал в этом случае настояниям своего брата. Путь из Антиохии в Сардику долог. По вечерам, на ночлегах в Малой Азии и Фракии, спутники договаривались, как держаться с этими несносными соседями на Западе. Многие из епископов были или равнодушны, или даже благосклонно настроены к Афанасию, но, как и всегда, большинство находилось под давлением главарей. Обоих Евсевиев уже не было в живых, но оставались первоначальные евсевиане, прежние покровители Ария и члены Тирского собора. Они убедили прочих не принимать никакого участия в соборе ни в качестве заинтересованной стороны, ни в качестве судей: приходится доехать до Сардики, раз император этого желает, но нужно постараться как можно поскорее оттуда выбраться и избежать общения с Западными³⁶¹.

Эта программа была выполнена в точности. По прибытии в Сардику главари восточных епископов пристроили своих спутников на своих квартирах, так как боялись их отпадения³⁶². Получив приглашение присоединиться к западным сотоварищам, они решительно отказались³⁶³ под тем предлогом, что Осий, Протоген, еп. сардикский, и прочие, обращались с Афанасием, с Маркеллом и Асклипой, низложенными на восточных соборах, как с законными епископами. Это возражение не было лишено видимой основательности. Правда, римский собор отменил восточные приговоры, но так как этот собор не был признан, и теперь предстояло пересмотреть дела, которые он разрешил, то, может быть, было бы благоразумнее не подавать никакого повода к обвинениям в пристрастии, имея в виду враждебное настроение противной партии. Осий пытался уладить дело миролюбиво. Чтобы убедить Восточных приступить к работам, он обещал им, что даже в том случае, если Афанасий будет признан невиновным, то он избавит их от его неудобного соседства и увезет с собою в Испанию³⁶⁴. Восточные не хотели ни о чем слушать: они составили отдельный собор, затем уехали в Филиппополь во Фракии, а оттуда разъехались по домам. Но, прежде чем покинуть Сардику³⁶⁵, они сочинили послание ко всем епископам, духовенству и мирянам, в особенности к Григорию александрийскому, Донату карфагенскому, Максиму салонскому и некоторым италийским епископам, в которых они знали или подозревали сочувствие своим идеям.

Послание начинается с Маркелла, с порицания его еретических учений. Затем с точки зрения авторов рассказывается история Афанасия, его осуждения в Тире, насилий, которыми всюду сопровождалось возвращение из изгнания его, Маркелла, Асклипы, Лукия и других. Послание протестует против идеи о восстановлении их в правах вдали от места их служения и людьми, которые не знают всех обстоятельств; оно протестует также против намерения Западных пересматривать решения Восточных: последние, прибыв в Сардику, с удивлением увидели, что люди, осужденные на Востоке, как ни в чем не бывало, заседают среди западных их сотоварищей, как будто они и некоторые из их теперешних защитников в предшествующие годы не подвергали друг друга осуждению. Авторы послания предложили возобновить расследование событий в Мареоте, – этого не пожелали³⁶⁶. Тогда они отделились от сотоварищей, среди которых находились к тому же малопочтенные люди, и возлагают на них ответственность за раскол, который те готовы произвести в церкви ради защиты нескольких преступников. Восточные епископы подтверждают все прежние свои приговоры о низложениях и сверх того объявляют низложенными и отлученными от церкви Юлия римского, Осия кордубского, Протогена сардикского, Гавденция наисского (нишского), Максимина трирского. В заключение епископы излагают в виде протеста против ереси Маркелла, защищаемой Осием, свое вероопределение. В этом месте послания помещен символ, уже посланный Константу, с прибавлением нескольких анафематизмов³⁶⁷.

Оставшись таким образом одни, Западные продолжали пересмотр прежних процессов против Афанасия, Асклипы и Маркелла. По отношению к Афанасию они не сочли нужным производить новое расследование, – достаточно было тирского: оно явно говорило против следователей и оправдывало александрийского епископа. Асклипа предъявил протоколы по своему делу, составленные в Антиохии в присутствии его обвинителей и Евсевия кесарийского: из них явствовало, что и Асклипа был тоже невиновен. Что касается Маркелла, то прочтена была его пресловутая книга. С излишней снисходительностью признано было, что подвергавшиеся нареканиям места представляли скорее предположения, чем положительные утверждения, и что, по существу, его вероучение было правильно³⁶⁸.

Что касается Восточных, то их поведение подверглось суровому осуждению. Собор пришел к убеждению, что если они уклонились от участия в нем, то потому, что мало верили в правильность своих прежних решений и боялись подвергнуться в свою очередь суду, что и на самом деле случилось бы, потому что на них было принесено много жалоб. Жертвы их явились на собор в очень большом числе, со свидетелями, протоколами и даже вещественными доказательствами, – орудиями перенесенных пыток. Все эти жалобы были рассмотрены, и собор, поскольку от него зависело, принял меры к восстановлению попранных прав.

Он произнес, – заочно, как и Восточные, – несколько приговоров о низложении и отлучении. Они прежде всего касались трех лиц, незаконно поставленных на место оправданных епископов: Григория александрийского, Василия анкирского и Квинтиана газского, и затем, главарей партии в данное время – епископа антиохийского Стефана, Акакия, епископа Кесарии Палестинской, Минофана ефесского, Наркисса неронианского, Феодора праклийского, Урзакия сингидунского, Валента мурсийского; последние трое принимали участие в пресловутом мареотском следствии. Валент к тому же только что отличился тем, что разжег народное волнение, чтобы добиться избрания во епископа аквилейского, причем произошли кровопролитные сцены, и некий епископ Виатор был так избит, что умер через три дня. К списку подвергшихся каре собор прибавил еще Георгия, епископа в Лаодикии сирийской: он хотя не прибыл на собор с другими Восточными, но против него говорило то обстоятельство, что, будучи пресвитером в Александрии, он был лишен сана еп. Александром.

Кроме этих вопросов о личностях собор пожелал, подобно Никейскому и подобно тому, как это только что сделали восточные епископы, дать изложение веры. Для этой цели был изготовлен довольно длинный текст, который в значительной своей части оправдывал или затушевывал некоторые идеи, вызывавшие обвинения по отношению к Маркеллу, и провозглашал единство ипостаси, принимая, конечно, это слово в смысле, равнозначащем латинскому термину substantia³⁶⁹. Осий и Протоген, проводившие этот несколько спутанный символ, приготовили даже письмо к папе Юлию, чтобы добиться его одобрения. Однако проект не удался. Отцам собора разъяснили, – и, кажется, об этом постарался Афанасий, – что уж достаточно труда составляет поддерживать никейский символ, не осложняя его добавлениями, которые могли бы возбудить новое сопротивление, что уж лучше оставаться при тексте, единодушно одобренном почтенным собором, и не подражать противникам, которые каждый год производили на свет по новому символу.

Афанасий был вполне прав, и последствия доказали это. Воодушевленный единственно желанием спасти идею безусловной божественности Христа, Никейский собор принял западный термин: единосущный, который действительно защищал уязвимый пункт, но не выражал идеи о личной особности (ипостасности) Христа до воплощения. Такая формула была сама по себе неполна; ее надо было дополнить формулой о трех лицах Божества. Быть может, западные представители на Никейском соборе подразумевали ее в уме; Тертуллиан и Новациан говорят вскользь о tres personae (о трех лицах). Но ее не ввели в никейский символ, и притом термин persona, а по-гречески πρόσωπον, был недостаточно ясен. Слово persona несомненно имеет значение разумного существа, но оно значит также: роль, маска, действующее лицо на сцене. Наиболее православные из Восточных держались более точного термина. Такой термин они находили в слове ипостась, но и оно было недостаточно, потому что его настоящий смысл – сущность, и когда говорят о трех божественных ипостасях, то может казаться, что говорят о трех божественных сущностях, о трех богах. Не достигнув полного выяснения того, что хотели выразить, – да и как выяснить такие отношения в бесконечном Существе, – в конце концов признали, что существо едино, а ипостасей три, как доказывали на Востоке. Было условлено, что то, что в Троице обще Отцу, Сыну и Святому Духу, будет называться существом (οὐσία), а то, что свойственно каждому из Них в отдельности, будет обозначаться словом ипостась или лице. Но в то время, о котором идет речь, до такого решения было еще далеко. Сардинский собор, несомненно, создал бы затруднение для него, если бы заранее высказался против учения о трех ипостасях. Этому выступлению благоразумно воспрепятствовал Афанасий.

Однако проект символа сохранился, так же, как и проект послания, с которым его должны были представить на усмотрение папы Юлия³⁷⁰: некоторые фанатики впоследствии нашли случай использовать его. Однако окружное послание собора «ко всем епископам кафолической церкви»³⁷¹ не содержит ничего подобного. Оно кончается приглашением скрепить своими подписями определения собора, если кто не мог в нем участвовать лично. Действительно, тот текст, который Афанасий поместил через несколько лет в своей Апологии против ариан, заключает более 200 таким путем присоединенных подписей, не считая членов собора.

Собор не хотел разойтись, не выработав некоторых правил церковной дисциплины. Большей частью эти правила вызваны условиями переживаемого момента. Так, два первые правила очень строго воспрещают перемещения епископов; здесь чувствуется впечатление от дела Валента³⁷². Другие порицают беспрестанные путешествия епископов к императорскому двору³⁷³ или упорядочивают события, произошедшие в Фессалонике³⁷⁴; иные касаются рукоположения епископов, суда над духовными лицами, пребывания епископов вне своих епархий³⁷⁵. Самые замечательные из этих правил те, которые касаются осуждения епископов³⁷⁶. Приговоры могут быть вынесены только поместным собором той провинции, к которой принадлежит обвиняемый. Если последний недоволен решением, то его сотоварищи по провинции должны сообщить об этом римскому епископу, который решает, есть ли повод для пересмотра дела, и если таковой находит, то назначает судей для пересмотра. Обжалование приговора приостанавливает его исполнение, и жалобщик не может быть замещен другим епископом прежде окончательного решения. Судьи для вторичного разбора дела должны назначаться из епископов провинции, соседней с той, где происходил первый суд. Папа может по просьбе обвиняемого послать на этот собор своих уполномоченных (легатов). Очевидно, здесь имелись в виду: случай с александрийским епископом, которого низложили вдали от его провинции по требованию восточных епископов, суд папы Юлия и созыв собора в Сардике.

Эти правила вместе с другими документами собора были препровождены папе Юлию³⁷⁷ при послании³⁷⁸, подписанном большинством членов собора; собственные легаты должны были ознакомить его с подробностями.

В общем, собор в Сардике, созванный со столь благим намерением, не достиг своей главной цели, – умиротворения церкви. Главная вина была в недоброжелательном настроении Восточных, все еще состоявших под командой приспешников арианства, которые не утолили еще своей злобы против Афанасия.

Надо сказать также, что и западное духовенство допустило некоторые ошибки, и прежде всего сам Осий. Этот «отец соборов», как его прозвали, заседавший еще в Эльвире до последнего гонения, а при Константине имевший главное влияние на Никейском соборе, не был, однако, тем человеком, какой требовался для председательства на таких собраниях. Это был настоящий испанец, самовластный, жесткий, непреклонный. В Никее он навязал термин ὁμοούσιος, не считаясь с недовольством, которое могла вызвать на Востоке такая формула, взятая без поправок; в Сардике он дал противникам искомый ими предлог уклониться от собора, позволил им стать в положение защитников правильного судопроизводства и даже православия.

В общем все это было довольно неудачным делом. Папа Юлий велел записать правила Сардикского собора в свои регистры наряду с канонами Никейского собора. Там они остались мертвой буквой³⁷⁹. После, как и ранее этого постановления об обжаловании приговоров, римский престол продолжал получать апелляции, но незаметно, чтобы папа руководился правилами Сардикского собора. Вместо того, чтобы ограничиться отменой приговоров и назначением новых судей, папа продолжал сам разбирать обжалованные дела. Запад и не вспоминал о новых канонах; на Востоке они были приняты лишь двумя–тремя столетиями спустя и притом скорее, как документ, чем как обязательное законодательство.

По возвращении с собора³⁸⁰ Восточные епископы были дурно приняты в Адрианополе, где епископ Лукий уже имел повод жаловаться на них. Их обзывали беглецами, отказывались от общения с ними. Они отомстили епископу, вторично сослав его в ручных кандалах и с цепью на шее³⁸¹. Десять рабочих оружейной фабрики, оказавшие непочтение к ним, были преданы смерти по просьбе друга епископов, Филагрия, произведенного к тому времени в комиты. Несколько лет спустя Афанасий проездом через Адрианополь видел их могилы. Что касается до епископов, восстановленных в правах собором под председательством Осия, то им под страхом смерти было запрещено появляться в своих епархиях. Епископы Арий и Астерий, которые от Восточных перешли на сторону Западных, были арестованы и сосланы в глубь Ливии. Некоторые александрийские пресвитеры и диаконы были сосланы в Армению. На всем Востоке царил террор.

Однако Констант не покинул тех, кого взял под свое покровительство. Несомненно, он, как и его брат, разделял воззрения своих епископов, да к тому же ему на руку было воспользоваться тем поводом воздействия на своего соправителя, какой доставляли ему изгнанники. К пасхе 344 г.³⁸² в Антиохию прибыли два западных епископа, бывший никейский легат Викентий капуанский и Евфрат кельнский, в сопровождении военачальника – magister militum – Салиана и привезли письма от своего императора. Антиохийский епископ Стефан приготовил им возмутительную засаду³⁸³. Дом, в котором они остановились, стоял довольно уединенно. Слуги епископа достали публичную женщину и с соучастием одного из домашних слуг впустили ее ночью в комнату, где спал кельнский епископ. Тот проснулся, стал звать на помощь; женщина, которой говорили про молодого человека, увидев старца со знаками епископского достоинства, тоже испугалась и также закричала. Как раз в эту минуту притаившиеся поблизости люди ворвались в дом. Но епископы не растерялись; свита сбежалась на их крик, наружную дверь заперли и задержали таким путем женщину и нескольких устроителей скандала. На другой день прибыл военачальник Салиан, живший в другом месте, и, не слушая своих епископов, которые уже стали склоняться к милости, отправился во дворец с жалобой и просьбой о формальном следствии. Очень возмущенный император Констанций без затруднения разрешил его. Соучастие епископа Стефана было установлено; наскоро собрали нескольких соседних епископов и низложили Стефана.

Он был заменен фригийцем Леонтием, очень преданным арианской партии. Переменилось лишь лицо, управлявшее церковью, а направление осталось то же. Однако Констанций, поразмыслив о том, что только что произошло, а также считаясь с требованиями своего брата, начал смягчать крутые меры, к которым его склонили. Александрийские клирики были возвращены из своего заточения в Армении, египетские чиновники получили приказ оставить в покое приверженцев Афанасия³⁸⁴.

Но главным вопросом был раскол, ибо между епископами обеих половин империи образовался настоящий раскол. Сукский проход между Сардикой и Филиппополем служил границей между обеими партиями. На той и другой сторонах границы хотя и расходились прежде во мнениях, но не разрывали религиозных отношений друг с другом; а теперь не было уже и этого³⁸⁵. Такое положение было нестерпимо. Вероятно, в ответ на посольство Викентия и Евфрата или какой-нибудь иной вызов с Запада Восточные решили отправить к миланскому двору четырех епископов, – Демофила, Евдоксия³⁸⁶, Македония и Мартирия, – поручив им изъяснить свои верования императору Константу и его епископам и попробовать столковаться с ними. Они везли с собой, кроме символа, уже однажды в 342 г. посланного и повторенного в Сардике, еще длинное вероизложение в десяти параграфах³⁸⁷. В нем не заключалось никакого отклонения от ортодоксии, и если бы оно не умалчивало об ὁμοούσιος, то им можно было бы удовлетвориться. Естественно, что оно долго останавливалось на тех пунктах, которым угрожало учение Маркелла и его ученика Фотина, ради игры слов переименованного в Скотина³⁸⁸. В первый раз здесь появляется имя последнего. Он тоже был галат и исполнял в Анкире под руководством Маркелла обязанности диакона. В данный момент он стоял во главе чрезвычайно важной сирмийской епархии, население которой очень любило его, ценило его ученость, красноречие и иные качества. К несчастью, учение его оставляло желать многого. Его довольно хорошо характеризуют, отождествляя приблизительно с учением Павла самосатского. Впрочем, учение Маркелла о безличном Слове, ставшем Сыном и отдельной ипостасью только чрез воплощение, логически вело к богословским воззрениям обоих Феодотов, осужденным в Риме папой Виктором, а в Антиохии – в эпоху епископа Павла. Восточные имели тысячу оснований отвергать его и даже ставить его в упрек родоначальнику его – бывшему епископу анкирскому. Откровенность выражений его ученика поставила учителя в неловкое положение. Афанасий, который недалеко уехал из Сардики и жил в уединении в Нише, начал яснее разбираться в идеях своего сотоварища и замечать, что они не отличались от фотиновских.

В Милане можно было договориться, и этого чуть не достигли. Западные епископы, объединившиеся вокруг императора с легатами римского папы³⁸⁹, согласились предать осуждению Фотина. В свою очередь они потребовали у восточных посланцев осуждения доктрины Ария. Те отказались и в конце концов уехали раздраженные³⁹⁰. Урзакий и Валент, подданные императора Константа, не заставили себя просить, подчинились и отреклись от арианской ереси.

Несмотря на нерасположение восточных посланцев, Миланский собор счел нужным сообщить их верителям решения собора относительно Фотина. Те расписались в получении, но не преминули заметить, что если Фотин впал в такую прискорбную ересь, то потому, что был воспитанником своего бывшего епископа Маркелла³⁹¹. Опять припоминать в такую минуту щекотливую историю с Маркеллом значило проявлять малоприязненные чувства. Но партии бывают злопамятны.

Около этого времени Афанасий сам пошел навстречу желаниям своих восточных собратий. Он уведомил Маркелла, что не может больше иметь общения с ним; Маркелл, – что особенно замечательно, – принял это к сведению и не пытался возражать. О Фотине Афанасий, без которого дело, конечно, не обошлось в Милане, мог иметь лишь самое невыгодное мнение. Впрочем, сирмийский епископ под защитой своей местной популярности весьма мало беспокоился о том осуждении, какому подверг его Миланский собор, и держался вопреки всему и всем.

Года через два, желая покончить со скандалом, какой производило отношение Фотина к соборному постановлению, и боясь, как бы Восток не счел западных епископов причастными к фотиновой ереси, новый собор собрался в самом Сирмии, чтобы отделаться от Фотина. Но несмотря на все старания, до Фотина оказалось так же трудно добраться, как и до Павла Самосатского. Правительственного вмешательства не хотели и не просили; епископы, оставшиеся при одном духовном оружии принуждены были возвратиться, не достигнув цели.

Между тем произошло крупное событие: Афанасий был возвращен в Александрию. Пришлец Григорий после долгой болезни, наконец, умер 25 июня 346 года³⁹². Констанций воспользовался этим случаем, чтобы исполнить просьбу брата. Он запретил избирать преемника Григорию и призвал Афанасия. Тот заставил себя просить в течение более года. Он не доверял Констанцию и его приближенным. Кто мог поручиться, что в случае перемены настроения не всплывет вновь Тирский собор? Никто не говорил об отмене его решения. Но Констанций настаивал, трижды писал епископу, заставил написать ему некоторых своих приближенных, даже своего брата Константа, клялся, что все прошлое предано забвению. Афанасий, наконец, решился. Из своего местопребывания в Аквилее он отправился в Рим проститься с папой Юлием, который снабдил его прекрасным письмом к духовенству и мирянам александрийским, затем отправился представиться императору Константу, который оказал ему столь существенную поддержку, и, наконец, пустился в путь на Восток. Его друзья всюду встречали его с радостью; иные, покинувшие его без всякой поддержки, почувствовали неловкость. Что касается врагов, то они придумывали предлоги, чтобы избежать встречи с ним. В Антиохии он встретился с императором и просил его воспользоваться случаем, поставить его лицом к лицу с обвинителями и раз навсегда выяснить поводы их недовольства³⁹³. Ему не вняли. Он продолжал свой путь. Чем дальше он подвигался, тем громче выражалось сочувствие ему. В Палестине, несмотря на присутствие одного из главных его противников, митрополита Акакия, преемника Евсевия, иерусалимский епископ Максим созвал шестнадцать епископов, чтобы чествовать изгнанника. Они вручили ему послания к египетским епископам и к александрийским мирянам. Наконец, миновали пустыню, и началось торжественное шествие: даже чиновники выезжали почти за сто миль навстречу опальному епископу. Им были даны точные приказы: император повелел вытравить в официальных документах все, что могло туда попасть против Афанасия и его сторонников. 21 октября 346 года победитель-епископ опять оказался среди своих александрийцев³⁹⁴.

Настроение окончательно переменилось. Урзакий и Валент поняли это, живя на берегах Дуная. Они уже сделали одну попытку к примирению с церковью во время Миланского собора, который, по-видимому, отослал их к папе Юлию. Этот последний потребовал, чтобы они дали серьезное удовлетворение, и, конечно, оба они несколько колебались перед этим требованием, но, наконец, сдались и обратились к папе с просьбой о прощении за проступки и с признанием постановлений Сардикского собора. Читатель помнит, что на этом соборе они были низложены; желая умиротворения церкви, Юлий счел нужным вернуть им управление их епархиями, но вызвал их предварительно к себе и заставил их подписать отречение от всего, что они говорили или делали против Афанасия, присоединиться к осуждению Ария и его учения и дать обещание не вмешиваться больше в эти дела без разрешения папы, если бы даже они получили приглашение от Афанасия или восточных епископов³⁹⁵. Они отправили также послание александрийскому епископу с просьбой о принятии их в общение³⁹⁶.

Казалось, что все устраивалось. Оставалось лишь на Западе покончить с делом Фотина, которого надеялись уломать рано или поздно, не прибегая к крутым мерам. На Востоке слишком чувствовалась победа Афанасия, и потому не мог пройти сразу всякий след вражды к нему, но в конце концов и она могла улечься, лишь бы не изменялись внешние обстоятельства. Тогда император Констант обратил свое внимание на Африку, где уже более 25 лет длился раздор между двумя религиозными партиями, – раздор с оружием в руках, гибельный для общественного порядка.

Мы уже видели, что Константин, испробовав все средства привести донатистов к единению с церковью, в конце концов оставил их в покое, чем они не преминули воспользоваться для возбуждения беспорядков и притеснения своих противников. Предоставленные самим себе, последние защищались как могли и взывали к здравому смыслу общества, разъясняя всем происхождение раздора. Для этой цели был составлен апологетический сборник, где помещены были вместе со следствием над Феликсом аптунгским и процессом Сильвана³⁹⁷ разные документы, относившиеся к римскому, арльскому и миланскому судопроизводствам³⁹⁸. Но донатисты вовсе не желали вступать в полемику. Замкнувшись в своей дикой нетерпимости, они отвечали на доводы только проклятиями и насилиями. К концу своего царствования император, по-видимому, на минуту потерял терпение. Италийский префект претории Григорий (336–337) стал несколько обуздывать их. Донат протестовал в крайне резких выражениях: «Григорий, осквернитель сената, позор префектуры» … так начиналось его послание. Префект ответил сдержанно, в епископском стиле, по выражению Оптата³⁹⁹. Тем не менее донатисты записали его вместе с Леонтием, Урзакием и Зинофилом в число своих палачей и стали еще более дерзкими.

В это именно время образовалось под их покровительством странное сообщество агонистов или циркумцеллионов. Такое имя было усвоено шайкам фанатиков, которые рыскали по стране, в особенности по Нумидии, чтобы помогать правому делу и сражаться с изменниками. Они стремились соблюдать правила воздержания, за что донатисты впоследствии сравнивали их с монахами кафолической церкви. Вооруженные внушительными дубинами, они появлялись всюду, – на дорогах, ярмарках, – бродили около чужих домов, откуда их название циркумцеллионы, зорко следили за хуторами и дачами. Их интересовала не только распря Доната с Цецилианом. Как мстители за угнетения и враги общественного неравенства, они охотно принимали сторону арендаторов (колонов) против землевладельцев, рабов против господ, должников против заимодавцев. По первому зову угнетенных или выдававших себя за таковых, особенно по зову донатистского духовенства, когда его слишком теснила полиция, они являлись дикой толпой, испуская военный крик: «Хвала Богу» (Deo laudes) и потрясая своими знаменитыми палицами. Одним из любимых развлечений их было при встрече с повозкой, сопровождаемой рабами-скороходами, сажать в нее рабов и заставлять господ бежать перед экипажем. Встреча с циркумцеллионами на уединенных дорогах была неприятна даже для тех, кто не принадлежал ни к какой из ненавистных этим странным людям категорий. Дети мучеников часто желали сами стать мучениками, а так как при грубости их понятий все мученичество заключалось в насильственной смерти, то они жадно искали её. Одержимые этой страстью, они обращались к прохожим и заставляли себя убивать, а если те отказывались, то циркумцеллионы сами их приканчивали и отправлялись искать иных, более сговорчивых людей. Иногда они сами подвергали себя мученичеству, сжигали себя живьем, бросались в реки и в особенности в пропасти. Мертвых сотоварищи хоронили с величайшими почестями: нумидийские поля были испещрены их могилами, которым воздавали такое же поклонение, как могилам истинных мучеников.

В Ауресе, где их было очень много, им удалось организоваться. Два главных их вождя, Аксид и Фазир, были могущественными и страшными владыками. В конце концов их не могли выносить не только их жертвы, но и само донатистское духовенство, на ответственность которого общество возлагало это религиозное разбойничество. Епископы для вида осудили их, но, когда это не подействовало, решились объявить их неисправимыми и обратились к содействию военной власти. Комит Таурин послал солдат по ярмаркам и приступил к арестам. В местечке Октаве солдаты встретили довольно сильное сопротивление; на месте осталось много убитых и раненых. Само собой разумеется, что убитые были провозглашены мучениками, но на этот раз донатистские епископы отказались хоронить их⁴⁰⁰.

Это местное и временное подавление движения могло только разжечь фанатизм. Циркумцеллионы опять стали размножаться.

Между тем имп. Констант решил возобновить попытки примирения, не удавшиеся его предшественникам. Двое уполномоченных, Павел и Макарий, были отправлены в Африку, снабженные значительными денежными суммами, чтобы испробовать сперва, нельзя ли умиротворить народ непосредственной раздачей нуждающимся денег от имени императора. В Карфагене они представились Донату, который принял их надменно: «Какое дело императору до церкви»?⁴⁰¹ – спросил он, прибавив, что он предпишет всем отказываться от милостыни.

Несмотря на сопротивление «князя Тирского», как звал Доната Оптат, императорские уполномоченные начали свой объезд, который в Проконсульской провинции совершился мирно и даже во многих местах с успехом; уполномоченные раздали милостыню, призвали население к миру во имя императора, добились примирения враждующих партий, не прибегая к слишком крутым мерам. В Нумидии было не то. Донатистские епископы организовали там ожесточенное сопротивление⁴⁰². Большое число их собралось около епископа багайского, самого решительного из них; он звался Донат, как и карфагенский примас. Кликнули клич ко всем «вождям святых» в области Аурес. Циркумцеллионы собрались в Баган, где церковь была превращена в провиантский магазин. Навстречу обоим уполномоченным, ехавшим из Тевесты, было отправлено десять епископов с целью энергично протестовать против «святотатственного союза». Встретились они в Вегезеле. Донатистские епископы говорили с императорскими посланцами таким языком, что их решили покарать, не ожидая дальнейшего. Привязанные к столбам и подвергнутые бичеванию, они стали выражаться умереннее; однако один из них, некий Маркул, оказался упорнее и был удержан под арестом.

Узнав о том, что делается в Багаи, уполномоченные не отважились явиться туда без охраны. Комит Африки Сильвестр предоставил в их распоряжение свою конницу. Несколько всадников, отправленные в Багаи на разведку, были встречены камнями и вынуждены отступить к отряду, унося раненых. Разумеется, дело на этом не остановилось. Подробностей мы не знаем, но кара последовала немедленная и жестокая.

Донат багайский поплатился при этом жизнью; Маркул⁴⁰³ после некоторых странствий из города в город был свергнут со скалы Новой Петры (Nova Petra). Само собой разумеется, что донатисты сделали из них мучеников; противники их, наоборот, рассказывали, что Маркул бросился в пропасть сам и что Донат тоже бросился в колодец⁴⁰⁴.

С этого времени действия Макария и Павла стали круче. Императорские комиссары ходили из города в город с конницей африканского комита. Донатистское духовенство бежало при их приближении, а паству собирали в церковь, куда народ вступал не без колебания, ибо ему рассказывали, будто Павел и Макарий ставят на алтарь изображения, – очевидно, портреты императоров, – и заставляют приносить христианскую жертву новому идолу⁴⁰⁵. Разумеется, ничего подобного не было. Уполномоченные держали речи и разъясняли доступным языком повод своего посещения. В иных местах они достигли полного успеха и примирили с церковью даже донатистского епископа, с которым его православный товарищ мирно размежевался, путем ли разделения приходов, или иным образом⁴⁰⁶.

Но, по-видимому, такие случаи были редки. Было много фактов сопротивления по местам, и их карали сурово⁴⁰⁷. Имя Макария осталось ненавистным донатистам, и самим кафоликам было неловко вспоминать об этих карательных экспедициях.

Из членов духовенства, обратившихся в бегство, многие умерли от голода и нужды, другие скрылись и даже сумели удержаться там и сям под покровительством агонистов. Те, кого удалось захватить, по крайней мере епископы, были сосланы за пределы Африки. В том числе был и Донат, который умер в изгнании. Как хорошо понятно, преследование еще подогрело ненависть против партии. Некий Вителлий издал красноречиво написанную книгу под заглавием: «Слуги Божии ненавидимы миром». К сожалению, она утрачена, но у нас есть два описания «страстей» донатистов; по ним можно судить о состоянии умов гонимых⁴⁰⁸.

Когда, закончив свой объезд, «деятели единения» (operarii unitatis) сели на корабль, отплывавший в Италию, донатистская церковь была внешне и официально уничтожена: было единое духовенство и один епископ в Карфагене. Занимавший тогда эту высокую должность Грат собрал в 348 г. большой собор, на котором приняли участие несколько донатистских епископов из числа присоединившихся в предшествовавшем году. Собор оставил нам любопытный памятник настроения умов в ближайшее время после примирения. Частные соборы по областям уже бывали, но для этого собора приглашения были разосланы по всей Африке⁴⁰⁹. Председатель начал с благодарения Богу, внушившему императору Константу мысль об этом миротворном деле и руководившему выбором уполномоченных Макария и Павла. Затем, сделали несколько постановлений по текущим делам, в частности воспретили повторять крещение⁴¹⁰ и почитать мучениками людей убитых или наложивших на себя руки, бросившись в пропасть или иным путем. Занялись также вопросами общей церковной дисциплины. Наконец, Грат напомнил и торжественно возобновил давно уже постановленные осуждения передатчиков церковных имуществ и повторяющих крещение. Осуждение передатчиков имуществ было сделано в виде удовлетворения примирившихся донатистов, осуждение перекрещенцев было косвенным осуждением самого донатизма. Старых споров не возобновляли; Цецилиан, Феликс и Маиорин давно уже умерли; о них больше не говорили.

Благоразумная настроенность, какой проникнуты эти примирительные постановления, в конце концов восстановила бы мир, если бы только предоставили времени заглушить взаимную вражду и приучили жить снова вместе людей, проклинавших друг друга в течение около сорока лет, а в то же время зорко следили за сеятелями смуты в самой стране и держали в удалении вождей её. К несчастью для Африки, – это можно сказать совершенно независимо от религиозной точки зрения, – правительство недолго удержалось на этом положении. Огонь еще тлел под пеплом, когда Юлиан, чтобы повредить церкви, вернул изгнанников и дал буре вновь разразиться в африканских областях.