Глава шестая. Господство прокураторов и гибель Иудейского государства

Во время владычества потомков Ирода над Иудеею жизнь парфянских иудеев представила нисколько выдающихся моментов. Двое братьев, Асиней и Анилей из города Неарды на Евфрате, – они были иудеями – предпочитали вольную жизнь разбойников сидению дома за ткацким станком. Они воздвигли себе с товарищами крепость и обложили данью окрестные селения, угрожая в случае неповиновения перерезать стада обывателей, и обещая свою защиту против чужеземных нашествий в случае покорности. Сатрап вавилонский должен был со своим войском отступить перед ними. А так как царь парфянский, Артабан III, правивший от 12 до 42 г. по Р. Х., боялся своих сатрапов, то ему настолько понравился подвиг обоих братьев, что он назначил более энергичного из них, Асинея, наместником Вавилонии. Асиней, действительно, вполне удачно занимал свою должность в течение 15 лет. В это время Анилей женился на хорошенькой парфянке, которая, по выходе замуж, не переставала, по парфянскому обычаю, почитать своих домашних богов. Результатом этого было возникшее среди иудейских приверженцев братьев сильное волнение; когда же Асиней стал укорять брата, то за это был отравлен женою последнего. Тогда Анилей сам захватывает в свои руки бразды правления, разоряет владения зятя, парфянского царя Артабана, Митрадата ¹⁷и даже берет его самого в плен и возит его голым на осле по всем окрестностям. Однако, впоследствии, во время похода, предпринятого Митрадатом из мести, Анилей со своими приверженцами был разбит. Он бежал в Неарду, подвергся однажды ночью нападению со стороны вавилонян (вероятно, подчиненных Митрадата) и был убит в числе многих из своих приверженцев. Так как смерть его послужила в Неардe сигналом к большому еврейскому погрому, то, в конце концов, крайне многочисленное иудейское население города выселилось и перебралось в Селевкию на Тигре (против Ктесифона). В Неардe, равно как в Ниабисе, имелось еврейское казначейство, куда собирались для торжественной доставки в Иудею все стекавшиеся в Парфии храмовые деньги (полусиклевый налог) для Иерусалима. Между тем в Селевкии в течение первых пяти лет сирийцы и иудеи, в качестве семитов соединились против индоевропейцев, греков. Однако на шестой год сирийцы в союзе с греками вдруг напали на иудеев и перебили их до 50000 человек. Незначительное количество уцелевших бежало в Ктесифон. Если доискиваться основных причин такой ненависти к евреям, проявившейся теперь здесь, подобно тому, как она раньше прорывалась в Александрии и других местах, то всюду выступают одни и те же мотивы, а именно: странность не признающего никаких изображений и жертвоприношений монотеизма среди богатого статуями и жертвами политеистически мыслящего мира; принуждающие к отчуждению от всего иноземного ритуальные постановления иудеев; наконец, любовь последних к торговым операциям и их ловкость в денежных делах, с чем теснейшим образом связана зависть к их богатству.

Впрочем, при томже парфянском царе Артабанe III иудеи области Адиабены, управлявшейся своим собственным подчиненным парфянскому властителю царем, имели значительный успех. Один из адиабенских царевичей, именем Изат, провел свою юность на чужбине и, благодаря влиянию нескольких прозелиток, познакомился с иудейством и полюбил его. После смерти отца своего, Монобаза, он, вследствие усилий матери своей Елены, которая также приняла иудейство, добился того, что стал царем Адиабены. В качестве такового он, чтобы окончательно перейти в иудейство, пожелал подвергнуться обрезанию. Однако его мать и его наставник – иудей, отсоветовали ему это, дабы не рисковать потерять таким актом свое положение. Не мотря, впрочем, на это, царь все-таки в конце концов исполнил свое желание, благодаря совету некоего галилеянина Елеазара, очень точно соблюдавшего все постановления закона. Вскоре после этого мать его поехала в Иерусалим, где она оказала, вследствие голода, населению щедрую помощь и откуда она побуждала и царственного сына своего к пожертвованиям. Изат выказал практические результаты перемены своей религии уже при вступлении на престол, в том смысле, что освободил своих братьев, которых заключила в темницу его мать из опасения, и обезопасить себя относительно их болee мягкими средствами (он отправил их путешествовать). Вскоре затем он в высокой степени заслужил расположение великого парфянского царя Артабана III. Этот последний, вторично во время своего правления, был свергнут с престола своими же сатрапами и место его занял другой царь, Киннам. Изат, не прибегая к силе путем переговоров сумел добиться того, что Артабан снова был провозглашен царем, причем Киннам добровольно отказался от власти. После смерти Артабана III (в 42 г. по Р. Х.) чуть не дошло до войны между его преемником Варданом и Изатом; но Вардан был убит уже в 45 г. по Р. Х. Нападение арабов Изат также отразил удачно. Положение его, однако, подвергалось сильнейшей опасности, когда впоследствии парфянский царь Вологаз I (51–62 по Р. Х.) пожелал объединить свои владения и окончательно покорить своих могущественных вассалов. Однако Вологаза постигла такая же судьба, как Сеннахериба пред Иерусалимом: ему пришлось внезапно отступить; это спасло Изата. Впрочем, все эти недоразумения с арабами и Вологазом были отчасти вызваны неудовольствием влиятельных адиабенцев иудейской династии. Тем временем братья царя также приняли иудейство. Когда Изат умер, то был похоронен вблизи Иерусалима, равно как вскоре затем и его мать Елена.

Если у иудеев в лице Изата имелся пример царственного прозелита, то тогда не было недостатка также в царственных отщепенцах. Никто собственно давно уже не сомневался в том, что потомки Ирода в глубине души своей были проникнуты языческими понятиями и приноровлялись к иудейским законам, в крайнем случае, лишь из политических расчетов. Теперь, когда они совершенно потеряли всякую надежду на Иудею, внуки гордого идумеянина окончательно стряхнули с себя тягостное иго иудейских постановлений. По крайней мepe, оба сына Александра, внуки Мариамны, ближайшие двоюродные братья Агриппы I, потомки двух иудейских царственных семей, выросли совершенными язычниками при каппадокийском дворе. Также и дочь Агриппы I, Друзилла, впоследствии вышла замуж за язычника, палестинского прокуратора Феликса, после того как ее первый супруг, царь Азис из Емесы, только ради нее принял иудейство. Равным образом мы находим отступников также между главарями александрийских иудеев. Одним из палестинских прокураторов-язычников, поставленных императором Клавдием, является Тиверий Александр, бывший сыном того иудейского алабарха Александра, который томился в Александрии в плену во время преследований при Калигуле, и племянником иудейского философа Филона. Еврейство испытало в то время то же самое, что оно с тех пор постоянно испытывает. А именно, оно сознает, что, хотя благодаря своей вере призвано быть светочем народов, оно все-таки не может свободно вступить в среду прочих народов, не нарушая своей веры. С точки зрения еврейской было, безусловно, неправильно, если царю Изату наставник его первоначально разъяснял, что он и без обрезания может почитать Бога, если только он во всем прочем готов исполнять все основные обычаи иудеев: это же важнее обрезания. К числу основных обычаев иудейских, конечно, обрезание относилось в такой же точно мере, как например, крайне стеснительные предписания о соблюдении ритуальной чистоты. Путы эти должна была разорвать юношеская сила христианства, чтобы сделать доступными язычеству вечные истины, составляющие содержание иудейской религии. Пока, преследуя эту задачу, апостол Павел странствовал по землям с греческим населением в самой Палестине, иудейская государственность исполинскими шагами шла навстречу своей гибели.

При Агриппе народ еще раз достиг некоторой доли самостоятельности и жил в приятном довольстве. Высокое положение правителя при императорском дворе и его строгая законность, которую он ловко умел соединять с неизбежными уступками эллинизму, вызывали в одинаковой мере любовь к нему его народа и ненависть римского гарнизона в стране. Весьма чреватым последствиями обстоятельством явился факт, что император Клавдий не решился, вероятно, вследствие интриг со стороны военных, по своему собственному желанию назначить после смерти Агриппы царем иудейским сына умершего Агриппы II, но подчинил Палестину точно так же, как он раньше поступил с областью Архелая, в виде отдельной части провинции Сирии, юрисдикции римского чиновника, носившего титул прокуратора. В Палестине в этом усмотрели полное падение и переход из сравнительно значительной самостоятельности к тяжкому рабству. Правда, Клавдий постарался смягчить тяжелое впечатление от изменения формы правления тем, что заместил прежнего сирийского легата, Марса, недоброжелательно относившегося к процветанию Палестины при Агриппе I и потому враждовавшего с этим царем, другим лицом, именно Кассием Лонгином. Далее, Агриппа II, сын покойного, был впоследствии более или менее удовлетворительно награжден престолом халкидским, который освободился со смертью его дяди Ирода (Халкида с главным городом того же имени находилась к северо-востоку от Апамеи и к юго-востоку от Антиохии), и сперва ему, затем его преемнику было предоставлено главенство над Иерусалимским храмом, заведывание священными деньгами и утварью и избранием первосвященника. Это, конечно, было значительной уступкой, достигнутой, вероятно, лишь тогда, когда окончательно убедились в ее необходимости. Дело в том, что первый палестинский прокуратор, Куспий Фад, захотел держать драгоценное облачение первосвященника под ключом в замке Антонии и выдавать его лишь для праздников. Правда, во времена Асмонеев с Иоанна Гиркана I в этом месте всегда сохранялось первосвященническое облачение. Но в то время владелец замка был вмecтe с тем в качеств первосвященника и лицом, имевшим право носить это одеяние. Между тем со времени правления первого Ирода первосвященство было вновь отделено от правления. Несмотря на это, Ирод, а за ним Архелай и прокураторы Иудеи держали облачение у себя под ключом в замке, чем символически достигалось признание их начальствования и над первосвященником. И вот сирийский легат Вителлий во время своего пребывания в Иерусалиме (36 г. по Р. Х.) дал уговорить себя выдать это облачение, и оно так и оставалось (у первосвященника) вплоть до смерти Агриппы и после нее. Очевидно, было крайне не тактично со стороны нового управления, когда Куспий Фад вновь пожелал вернуть к себе на сохранение это священное облачение, а новый сирийский легат, Кассий Лонгин, явился с этою целью даже во главе войска. Благодаря настоятельным просьбам иудеев, последним было, наконец разрешено, при условии выдачи заложников, отправить в Рим посольство к императору. К счастью, посольство это вернулось с желанным ответом, в силу которого оставалось в силе распоряжение Вителлия. Агриппа II добился этого решения от императора и кажется правдоподобным, что именно тогда-то было постановлено и проведено в жизнь решение поручить иродианским царям Халкиды заведывание всеми духовными делами иудеев. Путем назначения двух первосвященников Ирод из Халкиды действительно осуществил дарованное ему право. Он умер в 48 году по Р. Х. Вся деятельность Куспия Фада была направлена к всестороннему умиротворенно страны. Когда жители Переи взялись за оружие против язычески эллинского населения Филадельфии (Равват Аммона) и перебили часть ее, прокуратор велел схватить троих зачинщиков бунта и казнить одного из них. Остальных двух он отправил в ссылку. Равным образом распорядился он казнить атамана одной разбойничьей шайки, действовавшей на юге страны. Странною фигурою является пророк Феуда, воодушевивший множество народу к тому, чтобы перейти со всеми пожитками через Иордан, который де должен был пред ним расступиться по его повелению. Однако прокуратор вовсе не допустил до этого, а выслал эскадрон конницы, перебившей часть народа и захватившей в плен остальных. Феуде отрубили голову и послали ее в виде трофея в Иерусалим. Чего собственно Феуда добивался своим переходом чрез Иордан, это не вполне ясно. Быть может, он этим сумасбродным средством желал лишь удостоверить божественность своей миссии, быть может, он имел в виду покинуть с толпою своих приверженцев оскверненную язычниками Палестину, как некогда Моисей совершил исход из Египта. Может быть, Клавдий считал особенно умным мероприятием то, что назначил преемником нужному для других целей Куспию Фаду иудейского вероотступника, именно выше уже упомянутого Тиверия Александра, происходившего из одной из знатнейших александрийских семей. Впрочем, нам мало известно о его управлении Палестиной. Тяжелый голод, удручавший тогда страну, был несколько облегчен благотворительностью адиабенской царицы Елены. Также и юная христианская иерусалимская община получила тогда от единоверцев антиохийский транспорт съестных припасов. Тиверий Александр велел пригвоздить к аресту обоих сыновей галилеянина Иуды, который в 7 г. по Р. Х. основал по поводу народной переписи Квирина партию зелотов. Тиверий Александр, очевидно, рассчитывал удалением обоих главарей ее уничтожить эту партию, в представителях которой фарисейство и национальное чувство соединились в опасный союз против Рима. Последующие события, однако, показали, что Тиверий не достиг своей цели.

Около 48 года по Р. Х. за Тиверием Александром последовал в качестве прокуратора некий Куман. При нем озлобление против Рима и беспокойство в Палестине достигли крайне высокой степени. Прокуратор, по обыкновению, распорядился поместить во время празднования Пасхи отряд солдат для порядка в портиках перед храмом. На четвертый день праздника один из воинов позволил себе пред лицом всего народа крайне неприличную выходку. Возбужденная толпа немедленно закричала, что не кто иной, как сам прокуратор, виноват в этом осквернении богослужения. Возбуждение достигло таких размеров, что прокуратор счел необходимым отдать приказ всему войску выступить в полном вооружении в замок Антонию, находившийся в северо-западном углу храмовой горы. Но это распоряжение привело не к восстановлению порядка, а, напротив, вызвало панический ужас. Тут подумали о кровавой Пасхе, учиненной Архелаем после смерти Ирода Великого. Все поспешили к узким выходам и, если Иосиф Флавий не преувеличивает, тогда в сумятице погибло 20000 человек. Вскоре после этого было совершено нападение и ограбление императорского раба на большой дороге. Тогда Куман распорядился произвести обыски в окрестных селениях. При этом один солдат нашел в каком-то доме священную книгу законов, выбежал с нею на улицу и с глумлением и насмешками разодрал ее на глазах перепуганных евреев. Вскоре затем озлобление вырвалось наружу страшным образом. Как то случалось и раньше, народ толпами повалил к дворцу прокуратора в Цезарее. Куман понял бесполезность сопротивления и велел обезглавить солдата. Но новый конфликт стал для прокуратора решающим. Во время праздничного путешествия в Иерусалим несколько галилеян было убито самаритянами. Куман был извещен об этом галилейской знатью, но не стал разбирать дело либо вследствие подкупа, либо по какой иной причине. Но тогда галилеяне и с ними иудеи взялись за оружие, чтобы свергнуть с себя позорное иго римского владычества. Также нашлись два предводителя, Елеазар, сын Динея, и Александр, которые уже давно шатались в горах в качестве разбойников. Таким образом, они напали на незащищенные места самарян и разграбили их. Куман не мог спокойно взирать на это. Он выступил с четырьмя легионами, эскадроном конницы и вооруженными им самаритянами; дело дошло даже до стычек, в которых было убито несколько иудеев, а еще больше взято в плен. Уже возникала опасность, что вся Палестина будет вовлечена в бунт; тогда рассудительность иерусалимской знати еще раз умиротворила разгоряченные умы. Это было ее заслугою, что толпы мятежников разбегались при виде подавляющей римской силы или если они, чтобы не попасть впоследствии в руки римского правосудия, удалялись в виде разбойничьих шаек в горы и леса, откуда они, правда, не переставали беспокоить окрестные области и нарушать безопасность проезжих дорог. Но таким мирным исходом дела вовсе не были довольны особенно самаряне. Они обратились к тогда находившемуся в Тире сирийскому наместнику Уммидию Квадрату с представлением, что следовало бы наказать иудеев за разграбление мирных местностей. Но и евреи, предводительствуемые бывшим первосвященником Ионафаном, сыном Анана (его поставил Вителлий и он первосвященствовал в продолжение одного лишь года, именно 36–37 по Р. Х.), обратились с жалобою к Квадрату на то, что самаритяне первые начали с убийств, а затем уже Куман пассивно отнесся к этому. Квадрату заблагорассудилось самому посетить местности, где был бунт, и потому он поехал сперва в Самарию, где велел пригвоздить к кресту взятых Куманом военнопленных, а затем в Лидду, где приговорил к смертной казни некоего Дорта и четырех других лиц за подстрекательство к отпадению от Рима. Кроме того, он отправил значительное количество людей на императорское судилище в Рим, а именно самого прокуратора Кумана, трибуна Целера, который навлек на себя ненависть в особенно значительной степени благодаря своей жестокости, правящего первосвященника Ананию и его сына Анана, равно как уже упомянутого бывшего первосвященника Ионафана и наконец, предводителей (главарей) самаритян. Покончив, таким образом, со всеми палестинскими делами, Квадрат лично удостоверился в мирном отпраздновании какого то празднества в Иерусалиме, чтобы затем вернуться в свою столицу Антиохию. В Риме иудеи нашли в лице Агриппы II, как и раньше при других случаях в лице его отца, верного ходатая. По-видимому, молодой царь более сжился с Римом, чем с Халкидою, и страна его, вероятно, не особенно чувствовала отсутствие своего властелина. Агриппа II на первом плане обратился с ходатайством за иудеев к императрице Агриппине, а последняя добилась от императора Клавдия их освобождения. Таким образом, Куман был отправлен в ссылку, некоторая часть самаритян подверглась смертной казни и, в конце концов, иерусалимцам было устроено совершенно исключительное удовольствие. Военный трибун Целер был отправлен обратно в Иерусалим и тут, по повелению императора, протащен по всем улицам, пока не умер. Этот приговор был бы вполне достоин изобретательности матери Нерона.

В наместничество, оказавшееся, таким образом, вакантным, Клавдий послал брата своего вольноотпущенника Палласа, Феликса. Вмecтe с императрицею и несколькими другими вольноотпущенниками этот Паллас держал в своих руках почти все государственные дела. Это случилось в 52 году по Р. Х. Вскоре затем, впрочем, Клавдий изменил также положение Агриппы II. По-видимому, последний проявил желание оказывать больше влияния на Палестину; теперь Клавдий отдал ему бывшую тетрархию Филиппа с несколькими пограничными с севера областями, но в обмен за это отнял у него его Халкидское царство. Впоследствии Нерон присоединил к этому еще Тивериаду, Тарихею и Юлиаду с 14 принадлежавшими к ним местностями. Новый прокуратор Феликс счел за благо стать в родственные отношения к палестинскому княжескому роду потомков Ирода. Особенно нравилась ему сестра Агриппы II, Друзилла, которая была замужем за маленьким Азизом, царем эмесским, принявшим из-за нее иудейство. При посредстве мага Симона Кипрского Феликс предложил этой женщине выйти за него замуж, и она была достаточно легкомысленна, чтобы покинуть мужа и соединиться брачными узами с Феликсом. Впрочем, обе сестры ее были не лучше ее самой. Старшая из них, Вереника, оставалась в продолжение значительного времени после смерти своего дяди и мужа, Ирода Халкидского, вдовою; она большую часть этого времени провела у своего брата, Агриппы II,и это отнюдь не повлияло на улучшение ее репутации. Чтобы оградить себя от сплетен, она решилась вступить еще раз в брак, именно с царем киликийским Полемоном, который ради нее принял иудейство; впрочем, неверность жены разубедила его в высоком значении иудейской религии, и он единовременно отказался от своего брака и от веры. Также и младшая сестра (Друзиллы), Мариамна, покинула своего первого мужа, чтобы в качестве супруги алабарха Димитрия играть видную роль в Александрии.

Став прокуратором, Феликс повел непрерывную борьбу с разбойниками и мечтателями; Елеазару, сыну Динея, руководившему еще при Куманe повстанцами, пришлось покориться Феликсу. К тому же сам Феликс ввел убийство в число средств управления. Так, например, он боялся первосвященника Ионафана, заступившегося за свой народ пред Квадратом и императором, и видел в нем опасного шпиона. Но, не будучи в состоянии открыто предпринять против него что-либо, он сумел путем денег и уговаривания привлечь на свою сторону одного из друзей Ионафана. Этот друг дал затем наемным убийцам нужные указания. Под видом благочестивых паломников явились они с кинжалами, под одеждою в город и, улучив минуту, убили своего противника. Этот ужасный прием прокуратора не остался без подражания: в храме и на улицах города днем открыто производились убийства. Ловкость убийцы, с которою он с невиннейшим выражением лица оплакивал только что зарезанную жертву свою, большею частью спасала его от преследователей, и в общественную жизнь проникло всюду недовepиe. Убийство стало явлением настолько заурядным, что латинское название наемного убийцы (sicarius) получило тогда в Палестине всеобщее распространение. К тому же являлись мечтатели, желавшие совершать чудеса и вызывать знамения и возвещавшие при этом всеобщем упадке наступление новой эры. Один из них вывел множество народу в пустыню, где собирался показать им непреложные признаки освобождения, но где они в действительности были перебиты тяжеловооруженными воинами и конницею Феликса. Некий египтянин обещал с Елеонской горы низвергнуть силою своего слова стены иерусалимские, но и толпа его приверженцев мечтателей, состоявшая из 600 человек, отчасти была перебита солдатами Феликса, отчасти захвачена в плен; лишь сам египетский пророк ловко сумел скрыться. Наконец, недовольные повсюду стали собираться в банды и было постановлено, что следует насильно принуждать к свободе тех, кто без принуждения предпочитал подчиняться римскому игу. Для осуществления этого решения стали разгромлять и разграблять дома людей зажиточных и незащищенные селения, так что каждый день приносил с собою новые ужасы; Особенно тяжела была жизнь в столице прокуратора, Цезарее. Здесь происходила борьба о равноправности обеих живших в городе народностей. Иудеи желали единолично иметь в своих руках городское управление, потому что они были самым богатым классом населения, и город был вновь отстроен иудейским же царем Иродом I. С другой стороны греческо-языческая часть жителей, несомненно, вполне по праву могла ссылаться на то, что город до его возобновления Иродом носил всецело языческий характер, и что сам Ирод украсил его, в качестве именно языческого города, храмами и статуями богов. Сторону языческого населения держало также все находившееся в Цезарее войско. Первые вспышки взаимной ненависти обеих частей населения постарались подавить путем соответственных арестов, но вскоре дело дошло до открытой борьбы на улицах, причем были с обеих сторон пущены в ход камни и текла кровь. Сначала Феликс пытался словами принудить к спокойствию победоносных иудеев; но это ему не удавалось; тогда он выпустил солдат; многие были перебиты, многие захвачены в плен; дома богатейших подверглись разграблению. Наконец он склонился к тому, чтобы приостановить разгром.

Не лучше чем в Цезарее обстояли дела и в Иерусалиме. Агриппа II воспользовался своим правом и опять назначил нового первосвященника. То был 22-ой первосвященник со времени кончины последнего царя-первосвященника асмонейского, Антигона. Но все эти лица принадлежали к числу членов сравнительно немногих высокопоставленных семей. Было поэтому вполне понятно, что семьи эти желали пользоваться обстановкою, вполне приличествовавшею первосвященническому сану. Но так как законом не была предусмотрена выдача содержания смещенным первосвященникам, то стали прибегать к насильственному образу действий для снискания себе доходов. Среди иерусалимских священников возник даже ожесточенный спор по вопросу о насущном хлебе. Во главе разбойничьего сброда стали и боролись те мужи, которым принадлежал наиболее священный сан иудейства. Они не стеснялись чрез своих слуг вымогать у поселян в свою личную пользу ту десятину, на которую имели право обыкновенные священнослужители. Таким образом, и в Иерусалиме дело дошло до открытой уличной борьбы и драк. Наконец Феликс (державший в Цезарее в течение двух лет в заточении также св. апостола Павла, либо потому, что рассчитывал выжать из него деньги, или же оттого, что не умел решить совершенно непонятное ему дело), в достаточной мере доказавший в течение целых восьми лет свою неспособность был в 60 г. по Р. Х. смещен императором Нероном и замещен Порцием Фестом. И на этот раз, подобно тому, как они поступили при Клавдии по отношению к Куману, иудеи попытались выступить пред Нероном с жалобою на прежнего наместника. Но всемогущий брат Феликса, Паллас, сумел предотвратить опасность. Равным образом и языческое население Цезареи добилось при посредстве императорского секретаря Бурра издания благоприятного для них императорского эдикта. Это, конечно, отнюдь не способствовало умиротворению возбужденного еврейства. По своем прибытии Фест нашел большинство деревень сожженными и разграбленными, всю страну наполненною разбойниками, города изобилующими наемными убийцами. Для восстановления спокойствия в Иерусалиме Агриппа II поселился в местном дворце. Очевидно, при этом был расчет успокоить народ такою видимою самостоятельностью. Теперь здесь вновь поселившийся царь захотел окончательно поправить все дела и надстроил над дворцом еще один этаж так, что мог сверху смотреть во внутрь храма. Однако установление такого надзора противоречило всем обычаям. Поэтому иудеи, не долго думая, со своей стороны воздвигли у западной части святилища высокую стену, которая не только заграждала вид с царского дворца, но и с крыши западного портика, так что выстраивавшиеся здесь по праздникам воины были лишены возможности смотреть внутрь священного здания. Агриппа и Фест потребовали срытия новой стены; иудеи объявили, что от здания храма ничего отнять нельзя; они потребовали разрешения отправить посольство к Нерону; в этом им нельзя было отказать. Первосвященник и храмовой казначей, стоявшие во главе посольства, так понравились знаменитой, столь же порочной, как и сентиментально благочестивой императрице Поппее Сабине, что она, не взирая на старания Феста и Агриппы, добилась от Нерона сохранения стены Иерусалимского храма. С этим решением прочие десять членов иудейского посольства были милостиво отпущены домой, первосвященника же и храмового казначея Поппея Сабина удержала при себе. Агриппа II, вероятно, не особенно сердился за это на нее; он назначил нового первосвященника. Наместник Фест же умер уже в 62 г. по Р. Х. и был заменен Альбином. Последний также начал свое правление с целого рядя подвигов, совершенных относительно сикариев. Но эти наемные убийцы вскоре сумели положить предел мероприятиям прокуратора. Они захватили секретаря богатого бывшего первосвященника Анании (собственно его сына) и объявили, что лишь при том условии выдадут его, если Альбин отдаст им десять попавшихся ему сикариев. Итак, Анании представилась задача побудить прокуратора к выдаче наемных убийц и путем нужных подарков он достиг этого у Альбина. Деньги для таких подарков он, впрочем, умел добывать вышеуказанным образом, т. е. тем, что насильно собирал при помощи своих клевретов вовсе не причитавшуюся ему десятину священников. Раньше, чем сдать свою должность, которую Альбин занимал недолго, он серьезно позаботился также о том, чтобы очистить переполненные темницы. Он распорядился либо казнить всех арестантов, либо возвращал им свободу за выкуп. Особливо второе из этих средств могло оказаться крайне полезным для страны.

Наряду с Альбином правил также Агриппа II. В короткий срок правления Альбина (62–64) этот царь назначил не менее трех первосвященников. Хотя на это нет точных указаний в источниках, однако нельзя отказаться от мысли, что первосвященническое облачение в то время покупалось за деньги. Впрочем, однажды возник крупный бунт, когда некий первосвященник распорядился в отсутствие прокуратора побить камнями нескольких врагов своих по простому решению синедриона. К распоряжавшимся в Иерусалиме бандам из приверженцев первосвященических семей присоединились теперь еще клевреты двух принцев, Костобара и Саула. Агриппа II разрешил им хозяйничать, как своим родственникам. С другой стороны он вторгся в ритуал храмового богослужения. Вследствие просьб Левитских певчих он добился решения синедриона, в силу которого эти певчие могли носить льняное облачение священников. Вскоре затем все левиты возымели желание изучать песнопения, и Агриппа разрешил им это. Во всяком случае, он рассчитывал таким путем успокоить умы, т. е. путем удовлетворения легко исполнимых желаний такого значительного количества населения, каким являлись левиты. Но именно тем самым он глубоко оскорбил весь народ, который в это тяжелое время с особенною настойчивостью цепляется за свои старинные обычаи. Вскоре возникла новая грозная опасность. До сих пор все еще происходила отстройка храма, и тут было занято более 18000 рабочих. Теперь же святилище было совершенно окончено. Если отпустить рабочих, то они оставались без куска хлеба. Тогда было сделано предложение сломать портик, находившийся на восточной стороне храма, воздвигнутый из громадных мраморных глыб, но лежавший в глубокой ложбине долины Кедрона, и соответственною постройкою поднять его на нужную высоту. Агриппа II однако, и слышать об этом не хотел, потому что исполнение этого предложения было, по его мнению, и трудно и крайне дорого; зато он распорядился вымостить все улицы белым камнем. Впрочем, в других случаях Агриппа не пугался дорого стоящих сооружений: особенно Цезарея Филиппа, которую он переименовал в честь правящего императора в Нерониану, и удостоившийся богатых подарков еще со стороны его отца сирийский город Берит имели повод говорить о щедрости последнего иудейского царя. В народе этою своею расточительностью он, однако, не стяжал себе популярности.

За Альбином в качестве прокуратора последовал в 64 г. Гессий Флор, который был обязан своим назначением жене своей, Клеопатре, подруге Поппеи Сабины. Он готов был относиться равнодушно ко всем преступлениям, лишь бы получать за это равнодушие деньги. Все, что еще можно было взять, он взял себе; но он был глубоко убежден в том, что помочь народу иудейскому больше нечем. Поэтому его взгляд был таков, что лучше всем иудеям, выведенным из себя и доведенным до восстания, погибнуть вместе, чем умерщвлять их всех поодиночке. И вот он точно исполнял свою обязанность, сообразно этому взгляду на нее. Тогдашний сирийский легат, Цестий Галл, посетил его однажды в Иерусалиме как раз перед Пасхою; немедленно Цестия обступило 3 миллиона евреев и стало умолять его помочь их беде. Флор стоял тут же и улыбался. Цестий приветливо ответил народу и поехал в Антиохию, причем Флор сопровождал его до Цезареи. Весьма возможно, что Флор подвергся тогда порицанию со стороны Цестия; но когда легат уехал, прокуратор не обратил на него никакого внимания. Как известно, иудеям в Цезарее было со стороны императора отказано в признании их равноправности с тамошним языческим населением. Иудеи потерпели урон, теперь им приходилось переносить еще и насмешки. К несчастью, место, где стояла их, синагога, принадлежала язычнику. Иудеи напрасно пытались купить это место. И вот владелец участка распорядился устроить вокруг синагоги мастерские, которые почти совершенно заградили даже доступ в иудейскую молельню. Когда иудеи обратились к прокуратору с просьбою об устранении этого зла, он охотно принял предложенные ему восемь талантов и употребил их на поездку в Себасту (Самарию). На следующий день была суббота. Пока иудеи были в синагоге, какой-то язычник поставил как раз пред узким выходом из нее перевернутый горшок и стал приносить на нем в жертву птиц. По иудейскому обычаю птицы приносились в жертву именно на глиняном сосуде лишь избавившимися от болезни прокаженными. Таким образом, тут вновь была пущена в оборот басня Манефона о том, что иудеи некогда были изгнаны из Египта как прокаженные. Наверное, чтобы быть понятым в этом именно смысле, язычник, сообразно с местом действия, поступал совершенно по иудейскому закону. Само собою, разумеется, что это по окончании богослужения подало повод к дракам; кончилось тем, что иудеи забрали свои священные книги и покинули это место. Несколько неосторожных людей осмелилось напомнить находившемуся в Себасте прокуратору о тех восьми талантах, которые он принял от иудеев, чтобы помочь им. Они без околичностей были посажены в тюрьму. Не находя к тому лучшего предлога, Флор наказал их якобы за то, что они взяли иудейские священные книги из Цезареи. Но все эти происшествия в Цезарее были лишь слабою прелюдией к тому, что должно было произойти дальше. Как раз в это время Гессий Флор именем императора потребовал из храмовой казны в Иерусалиме сумму в 17 талантов. Страшное возбуждение охватило все население. С глумлением стали собирать в пользу бедняка – Флора. Тогда он во главе войска выступил к Иерусалиму. В страхе жители постарались принять его с почетом, и вышли ему навстречу для приветствования. Здесь на деле выразился весь контраст между непреклонным гордым индогерманцем и мягким, податливым характером семита. „Если вы настоящие мужчины, то глумитесь надо мною также в моем присутствии» – крикнул им Флор и запретил всякую торжественность встречи. На следующий день он пожелал узнать имена тех виновных, которые глумились над ним. Оказалось невозможным с точностью установить их. Тогда прокуратор разрешил своим воинам предаться необузданному убийству и грабежу по всему городу; кто попадался в плен, тот приговаривался к смертной казни чрез пригвождение к кресту. Даже на римских всадников иудейского происхождения распространился этот позор. Говорят, что тогда погибло до 3600 человек. Тщетно умоляла как раз тогда находившаяся в Иерусалиме сестра Агриппы II Вереника, наместника положить предел жестокому кровопролитию. Но Флор оставил себе напоследок особого рода развлечение. На следующий день в Иерусалим имели прибыть еще две римские когорты. И вот он потребовал от евреев, чтобы они, в знак своей покорности, приветствовали этих воинов. С трудом священники достигли исполнения этого желания Флора. Но когда солдаты не ответили на приветствие, раздались ругательства по адресу прокуратора. Немедленно началась общая травля иудеев. Тесно сплоченною кучею поспешили они в город, за ними погнались солдаты. Многие были раздавлены и помяты; бой, начавшийся пред городскими воротами, продолжался на улицах. Население стало кидать камни с крыш на наступавших римлян. Последние тщетно пытались добраться до восточного холма, где были храм и замок Антония. Наконец им пришлось удалиться в казармы вблизи царского дворца на западном холме и быть свидетелями того, как возбужденные евреи сносили портики, служившие в то же самое время соединяющим звеном между замком и храмом. Этот акт собственно и послужил форменным объявлением войны. Флор убедился, что у него недостает сил подавить восстание. Он оставил (в Иерусалиме) одну когорту в виде гарнизона, а сам с остальными воинами двинулся к Цезарее. Отсюда он отправил донесение сирийскому легату. Цестию Галлу; этому же последнему было доставлено также донесение со стороны иерусалимской знати. Цестий решился послать в Иерусалим одного из своих офицеров для производства дознания. Офицер этот встретился в Ямнии с Агриппой II и верховным советом иерусалимским. Агриппа II только что посетил наместника египетского, и верховный совет выехал ему навстречу, чтобы сообщить обо всем происшедшем и пожаловаться на Флора. Таким образом, все поехали в Иерусалим, и посланный Цестия, очевидно, убедился в том, что вина была на стороне прокуратора. Осмотрев весь город, увещевав народ успокоиться и выразив свое почтение к храму (вероятно, он распорядился принести жертву), он отправился в обратный путь. Быть может, Агриппа думал, что инцидент оказался возможным лишь вследствие его отсутствия и надеялся вполне восстановить спокойствие. С этой целью он, по отъезде гостя, созвал народное собрание на так называемом Ксисте, окруженном портиками открытом месте между царским дворцом и храмом, который соединялся с ним помощью моста. Тут появился он со своею сестрою Вереникой и в пространной речи указал на невозможность удачного исхода войны с Римом. При этом он заметил, что римское государство невозможно делать ответственным за глупости его прокуратора. Казалось, что иудеи соглашались с доводами своего царя. Было решено восстановить снесенный портик и стали собирать недоимку по податям в 40 талантов, дабы выразить должное императору уважение и, по возможности, сохранить мир. Но вместе с тем народ настоятельно потребовал от Агриппы, чтобы он пожаловался Нерону на прокуратора. Когда же он не захотел сделать это, к нему был отправлен герольд с требованием покинуть город; дошло даже до того, что в него стали бросать каменья. Тогда он предоставил Иерусалим его судьбе и отправился в свое царство. Иудеи же воспользовались этим моментом и быстрым движением овладели крепостью Масадой на западе Мертвого моря, где некогда Ирод во время бегства поместил свою семью. В то же самое время довольно наглядным образом были прерваны все сношения с римским государством. По совету Елеазара, сына первосвященника, бывшего тогда начальником храмовой стражи, было решено отныне не принимать ни дара, ни жертвы иноземца. Под этим видом упразднялись точно установленные жертвоприношения за здравие императора, который платил за них из собственных средств.¹⁸

Без сомнения, решимость маленького иудейского народа противостать римскому колоссу являлась безрассудно смелым и с самого начала отчаянным предприятием. Тут очевидно не здравое рассуждение, a отчаяние и страх до мозга костей изнурившегося народа являлись решающими факторами. Сами бунтовщики были почти того же мнения, какого держался Гессий Флор. Они также были убеждены, что лучше насильственно положить предел нестерпимому положению, чем исподволь отдавать себя на обирание и умерщвление. Впрочем, за тогдашнее отчаяние нельзя свалить всю ответственность исключительно на ряд определенных лиц. Со времен Маккавейских войн нужда народа лишь с крайне незначительными перерывами и паузами увеличивалась из года в год; с момента смерти Александры народ навряд ли хоть раз мог спокойно пользоваться своею собственностью. До периода Иоанна Гиркана борьба с Сириею разоряла Палестину. При Александр Янае противоположность мировоззрения саддукеев и фарисеев привела к кровопролитной междоусобной войне, которая продолжалась при Александре и ее сыновьях и в результате которой на страну напали сперва сирийцы, затем арабы, далее римляне, и наконец, парфяне. После этого наступило правление Ирода и его сыновей, которые умели выжимать все соки из народа. То, что не попадало в их руки, похищалось более или менее нахальным способом правления римских прокураторов. Но перечислением всех этих фактов далеко еще не исчерпывается объяснение причин гнетущей бедности тогдашней Палестины. Рядом с политической властью тяжелым бременем ложились на народ притязания священников. Является крайне спорным вопросом, всегда ли охотно и щедро приносили в храм сильно обремененные римскими податями иудеи первую и вторую десятину всего того, что у них произрастало в саду и на поле. К тому же приходилось жертвовать Предвечному все перворожденное от скота или платить за это, равно как за всякого перворожденного израильтянина, выкупную сумму. Наконец каждому израильтянину приходило по достижении двадцатилетнего возраста, ежегодно платить, правда, не очень значительный налог в пользу храма. К тому же присоединялось крайне обременительное для земледельческого народа установление субботнего года. Навряд ли мы ошибемся, утверждая, что иудеи в последние века дохристианской эры главным образом потому обращались с такою любовью к торговле, что они тем самым избавлялись от бремени множества законных предписаний, которые были рассчитаны именно на земледельческий народ. К чистой материальной нужде, вызывавшейся войною и систематическим обиранием, присоединялась еще неустойчивость всех форм правления. Не только правители и формы правления сменяли друг друга пестрою вереницею в течение целого столетия до начала войны, но и освященные религиею обычаи народные страдали от постоянных перемен этих. Незаконным было первосвященническое царствование Асмонеев и обусловливавшаяся этим профанация и запущение первосвященических обязанностей; незаконным было назначение первосвященников язычниками-римлянами, и незаконной являлась беспрерывная, со времени правления Ирода и, безусловно, произвольная смена первосвященников. И все эти нарушения закона накоплялись как раз в такое время, когда книжники более настоятельно, чем когда-либо проповедовали народу, что спасения обещанного возможно достигнуть лишь путем точного соблюдения законов. Таким образом, недовольство и огорчение должны были являться неизбежным следствием всего строя тогдашней жизни. К этому вдобавок присоединилась большая шаткость и непрочность владения всякою движимостью вследствие развившегося в широких размерах разбойничества. Оно, по-видимому, возникло вовремя асмонейских междоусобиц. Ирод I впервые ведет значительную борьбу с разбойниками; в период же последних прокураторов участие в таком разбойничаньи принимает не только первосвященническая иерусалимская знать, но и сам прокуратор. Слова Христа, сказанные Им по поводу иудея, попавшего по дороге из Иерусалима в Иерихон во власть разбойников: „они раздели его, побили его, ушли и оставили его полумертвым на дороге» объясняются, следовательно, нередко повторявшимися случаями. Неоднократно рассказывается о том, что целые деревни подвергались разграблению и пожару. Публично признанным являлся разбой во всей системе взимания податей. Этот институт был тогда почти совершенно таким же, каким впоследствии во Франции при короле Людовике XIV. Чиновники вознаграждали себя теми суммами, которые вымогали сверх налогов. Со времени Квирина к последним присоединилась еще подать подушная и рыночная. Следовательно, галилеянин Иуда и его товарищи восстали вовсе не ради одних красивых слов; они боролись с новым институтом, предназначенным к тому, чтобы совершенно разорить их народ.

Наконец, в то время в Палестине самая жизнь и свобода человека являлись крайне шатким достоянием: при всяком случае мы слышим об арестах и казнях, носящих характер полнейшего произвола. Лишь этим объясняется неудовольствие, вызванное в 63 г. по Р. Х. попыткою синедриона снова присвоить себе власть над жизнью и смертью. Достаточным бременем являлось уже то, что чужеземное управление располагало этим правом; при наличности крайне ожесточенных партийных раздоров люди боялись вручить такую власть еще и местному начальству.

Но что довело ужас положения до крайних пределов, так это была бессовестность римских прокураторов. Лишь кратковременное правление Феста видимо протекло без произвольных мероприятий, тогда как другие прокураторы разнились между собою лишь характером своего произвола: при Кумане решающим моментом являлась любовь к личным удобствам, при Феликсе страсть к партийности, при Альбине любостяжание, при Гессии Флоре надменное презрение. Но людьми жестокими были они все, и не знали голоса сердца по отношению к своим подчиненным.

Правда, в большинстве провинций римской империи в то время дела обстояли не лучше. Но ни одна из них не решилась оказать столь отчаянное сопротивление римскому хищению. Все они пожертвовали своею национальною самостоятельностью, своим характером и благосостоянием в пользу идеи о всемирной империи, которая, несмотря на наличность в ней любостяжания и произвола, все-таки являлась выразительницею высшей в сравнении с ними образованности и культуры. Иудейство же обладало в лице своей религии прочным устоем для своего национального самосознания. Именно во время гнета иудеи вновь вспомнили, что Израиль является народом Божьим и что Господь не может покинуть народ свой. Если Иосиф Флавий влагает в уста Агриппы II в упомянутом народном собрании на Ксисте пред началом войны слова: „Господь также стоить на стороне римлян, ибо без Господа невозможно создать такую империю», то здесь мы имеем дело с мыслью, которая для большинства тогдашних евреев сводилась к тому, что Бог теперь помогает римлянам совершенно постольку же, поскольку Он раньше поддерживал ассириян и вавилонян, но что, в конце концов, все окончится к счастью и благополучию еврейства. И эта иудейская гордость лишь росла при сравнении с эллинским и римским мировоззрением. К искусству и военным наукам, т. е. к тем областям, в которых язычники очевидно опередили их, иудеи в силу своей религии не питали никакой склонности. Римское право в их глазах далеко уступало их собственному праву, ведшему свое начало от самого Бога. А в царице всех наук, в философии, они, вследствие своей воистину философской религии (отвергавшей изображения единобожия) очевидно, стояли, выше всех прочих народов; весь народ проводил субботний отдых в философском созерцании. Религиозное упование на Божью помощь, которая не могла не быть оказанною Его народу, и прочная уверенность в духовном превосходстве Израиля над язычеством, в конце концов, придали смелости для отчаянного предприятия иудейско-римской войны, после которой иудейская политическая самостоятельность окончательно погибла. Война в течение первых недель оказалась в том смысле успешною, что из Иерусалима были вытеснены как иудейская партия мира, так и римский гарнизон, но вместе с тем тут уже обнаружились раздоры не только в среде иудейства вообще, но также и в самой иудейской партии, настаивавшей на ведении войны. Чиновничий мир в Иерусалиме и слышать не хотел о войне, которая могла принести ему один лишь убыток, и после тщательных увещеваний по адресу бунтовщиков отправил послов Цезарею к Гессию Флору и к Агриппе II с настоятельною просьбою выслать на помощь войско. Агриппа II немедленно послал 3000 пехотинцев, тогда как прокуратор не предпринял ничего. И вот в городе иудеи пошли на иудеев же; партия мира расположилась на западном, партия же войны на восточном холме; последняя заняла также под предводительством Елеазара, сына Анании, святилище; партия же мира располагала напротив верхним городом с дворцом Ирода. В крепости Антонии тем временем находился еще римский гарнизон. Когда в борьбе протекла неделя, сообразно календарю наступил тот праздник, в который израильтяне обыкновенно носили в храм дрова для поддержания неугасаемого огня на жертвеннике. Бунтовщики, правда, не допустили своих противников в Святилище, но воспользовались случаем, чтобы удержать у себя в храме множество приверженцев своих. Увеличив ими свои силы, они овладели во время вылазки верхним городом, подожгли три дворца и архив, где были сложены их заемные письма, и оттеснили солдат и предводителей противников отчасти в канавы водопровода, отчасти во дворец Ирода.

После этого они постарались освободиться с тыла, тем, что овладели замком Антониею после двухдневного штурма, перебили гарнизон его и подожгли укрепления. Потом они приступили к осаде дворца Ирода. Пока около него происходил бой, бунтовщики получили значительное подкрепление, так как явился Менахем, один из оставшихся в живых сыновей галилеянина Иуды, с большою толпою зелотов, которых он снабдил оружием из цейхгауза Масады. Под его руководством была проведена мина под одну из башен осажденного дворца и, таким образом, башня рухнула, когда были подожжены деревянные подпорки подземного хода. Впрочем, осажденные заметили работы и опять завалили вход новыми стенами. Невзирая на это, их так испугало падение башни, что они просили о разрешении удалиться. Это право было предоставлено туземцам и воинам Агриппы II, но в нем было отказано находившимся среди них римлянам. Было крайне позорно, что осажденные иудеи согласились на эти условия. Таким образом, произошло отступление; немногие римляне поняли, что им невозможно будет удержаться во всем дворце, и замкнулись в трех башнях Гиппика, Фазаеля и Мариамны. Тут они тщетно ожидали подкрепления, тогда как бунтовщики грабили опустевшие помещения и наконец, подожгли их. В те дни были найдены спрятавшимися в канавах водопровода двое приверженцев первосвященнической партии и убиты, потому, что они навлекли на себя всеобщую ненависть своею алчностью. Между тем у самих бунтовщиков было два руководителя, Елеазар, сын Анании, и Менахем, сын Иуды Галилеянина. Вмecтo того, чтобы быть довольным поддержкою Менахема, Елеазар и его приверженцы выходили из себя вследствие надменного и властного обращения пришельцев. В самом святилище дело дошло до схватки; Менахем и его люди были перерезаны; лишь немногим удалось бежать в Масаду. Между тем к запертым в трех башнях римлянам ниоткуда не являлось помощи. Тогда они предложили выдать врагам все свое имущество, прося им оставить только жизнь. Три иудейских посланца торжественно поклялись исполнить этот договор; но не успели римляне выдать оружие, как люди Елеазара бросились на них и стали избивать их. Лишь, предводитель был пощажен, ибо он в смертельном страхе обещал даже принять обрезание. Поразительно то равнодушие, с которым прокуратор Гессий Флор взирал из Цезареи на смертный бой своих солдат.

Правда, теперь Флор имел дело уже с таким народным движением, которое являлось для него непреоборимым. Навряд ли он был в состоянии воспрепятствовать тому, что на его глазах языческое население Цезареи, узнав о происходившей в Иерусалиме борьбе, накинулось на всех евреев (невзирая на последнее выселение, в городе оставалось все еще более 20000 иудеев) и окончательно перерезало их. Тогда борьба между иудеями и язычниками охватила всю страну. Разнузданными толпами бродили по Палестине банды еврейских разбойников, задавшихся целью очистить страну от языческого осквернения. Таким образом, сначала подверглись нападению и отчасти разграблению в восточной части Иордана города Филадельфия, Гезбон, Гераса и Пелла; из Герасы поэтому иудейскому населению пришлось бежать от ненависти язычников, не подвергшись, однако предварительно никакому насилию; напротив, их даже проводили до границы. Когда иудейские банды направились к Скифополису (Вифсеан) на Иордане, тамошние иудеи должны были по необходимости сражаться с наступающими единоверцами. Несмотря на это их, впоследствии заманили в находившуюся вблизи города священную рощу и подвергли там ночью, в количестве более 13000 человек, избиению. Из Тивериады Иуст, сын Писта, который впоследствии стал известным историком, повел толпу на Гадару и Гиппос. Вся область Гауланитская была опустошена, а из городов северо-западной Палестины пострадали Кадес, Птолемаида (Акко), Газа и Цезарея Неронианская. Равным образом была взята приступом Севаста (Самария). Такая же судьба постигла на юге Аскалон, Газу и Анфедон. Из числа всех этих городов, во всяком случае, Гадара и Гиппос, Птолемаида и Аскалон возбудили перед тем гнев бунтовщиков предшествовавшими еврейскими погромами. Срытие же крепости Кипра вблизи Иерихона и вытеснение римского гарнизона из Махера явились мерою предосторожности, связанною с близким началом войны.

Разумеется, происшествия в Палестине не преминули отразиться на положении дел в Египте. В Александрии иудеи осмелились явиться в народное совещание по поводу отправки какого-то посольства к императору Нерону. Немедленно в них усмотрели шпионов, накинулись на них, связали и утащили троих из них, чтобы заживо сжечь; остальные пытались бежать, но были перебиты. Все это подало повод к столь опасному бунту иудеев, что в помощь находившимся в Александрии двум римским легионам было вызвано еще 5000 войска из других местностей. Египетским наместником был тогда тот самый Тиверий Александр, с которым мы уже успели познакомиться, как с преемником Куспия Фада в Палестине и иудейским вероотступником. Значительное численное превосходство римских войск подавило восстание александрийских иудеев.

Тем временем Цестий Галл собрал войско приблизительно в 12000 человек, составившихся из 12000 вспомогательных войск мелких соседних князей и из римских легионеров. Подобно многим другим военачальникам до него, он стал лагерем перед Птолемаидой раньше, чем вторгнуться в собственно иудейскую область. Лишь небольшой городок Завулон подвергся ограблению; он находился на границе Птолемаидской области и был покинуть жителями. Из Птолемаиды Цестий в сопровождении Агриппы II поехал в Цезарею, без сомнения, чтобы там объясниться с Гессием Флором. Его войско тем временем заняло Яффу, убило там 8400 человек и сожгло большую часть города. Цестий позволил предать грабежу также окрестности Цезареи. Своего помощника по командованию войсками, Галла, он послал в Галилею, где тому немедленно открыл ворота город Сепфорис, и где только пришлось перебить толпу повстанцев, что и было исполнено. После этого Цестий двинулся со всем войском по пути из Цезареи чрез Антипатриду и Лидду к Иерусалиму. Как в Антипатриде, так и в Лидде солдаты страшно свирепствовали, все предавая огню и мечу. Вблизи Гибеона Цестий еще раз разбил свой лагерь. Тогда собравшиеся в Иерусалиме иудеи забыли о празднике Кущей и о субботе, напали на римское войско и оттеснили его к Вефорону. Тут перед всеми отличился сын Пора, Симон, с толпою своих людей преследовавший римлян дольше других и наконец вернувшийся в Иерусалим со множеством отбитого у римлян вьючного скота. После этого иудеи быстро заняли горные ущелья вблизи Иерусалима. Но тут вновь обнаружилось разногласие в иудейском войске. Агриппа послал в Иерусалим герольдами двух мужей, которые должны были предложить бунтовщикам мир и прощение, если они сложат оружие. Один из этих посланцев был убит, другой спасся, но был ранен. Одна часть населения видимо, готова была склониться на мирные переговоры, но была отогнана бунтовщиками в город, причем подверглась избиению камнями и дубинами. Тогда Цестий приступил к штурму города. Он настолько оттеснил иудеев, что мог расположиться лагерем в расстоянии несколько более километра от Иерусалима. Затем он прождал еще три дня. На четвертый он внезапно двинулся вперед и быстрым движением занял нижнюю часть города (на севере). Все то, что было занято, истреблялось огнем. Римляне расположились под царским дворцом. Внутри города происходила ожесточенная борьба. Один из предводителей народа, советовавший заключить мир, был сброшен со стены. После ряда попыток взять город с другой, стороны, Цестий, подобно тому, как некогда поступил Помпей, попал на северную сторону храма. Однако внезапно его обуяли сомнения. Если бы город, в конце концов, не погиб или если бы в нем были такие герои веры, как Исайя, можно было бы мысленно перенестись во времена Санхериба. Цестий вдруг отступил; бурно выражая свою радость по поводу этой победы, последовали за ним бунтовщики. Он мог останавливаться лишь на местах своих прежних стоянок. Стесненный преследователями, он распорядился уничтожить всю лишнюю поклажу и перебить всех не нужных вьючных животных. Таким образом, он добрался доВеффорона. потеряв несколько выдающихся офицеров и множество воинов. Будучи замкнут евреями, он ночью удалился, пожертвовав 400 человек, оставленных для вида, будто бы находилось на лицо все римское войско. На следующее утро эти 400 человек были перебиты; но остального войска иудеи уже не смогли догнать. Тогда иудеи вошли в столицу с пением победных гимнов, но из того же Иерусалима тогда удалились все те, кто надеялся на восстановление прежних порядков путем победы Цестия. Последний же отправил к находившемуся как раз в Ахайе императору Нерону посольство из этих (большею частью знатных и богатых) иудеев. Им было поручено взвалить всю вину этой неудачи на Флора.

До сих пор город Дамаск еще не предпринимал настоящего преследования евреев, но держал евреев, при всеобщей травле их в эллинистических городах Сирии, взаперти в здании гимназии. Причиною такого мягкого обращения с иудеями была сильно распространенная пропаганда иудейства. Существуют прямые указания на то, что дамасские женщины тогда почти все, за немногими исключениями, обратились в иудаизм. В этом новое доказательство того, насколько препятствовало распространению иудейского вероучения требование обрезания.

Теперь же, когда восстание иудеев стало очевидным и всем известным фактом, перестали и щадить их. Снова согнали в обширное помещение гимназии 10000 человек, напали на безоружных и перебили их. Bce эти избиения важны особенно тем, что по ним видно, насколько можно было в этом случае опасаться римского правосудия. Вследствие мятежа в Палестине иудеи римской империи стали бесправны и все пожалованные им со времени правления Цезаря грамоты и привилегии утратили всякую силу.

В Иерусалим также отлично понимали положение дел. Страна была разделена на ряд областей, над которыми были поставлены отдельные военачальники. Но и теперь обнаружились взаимное непонимание и разногласие. Главную власть в самом Иерусалиме предоставили двум начальникам, сыну Гориона Иосифу, и бывшему первосвященнику Анану (тому самому, который потребовал дарование синедриону права над жизнью и смертью иудеев). Между тем сыну Симона, Елеазару, не смотря на то, что в его ведении находились святилищные деньги, к которым присоединилась еще отнятая у Цестия добыча, не было предоставлено место военачальника, очевидно оттого, что у него было достаточно энергии, чтобы держать в повиновении и порядке своих подчиненных. Но так как он оставался в Иерусалиме, то ему было не трудно вскоре добиться фактически верховной власти. Весьма характерным является также тот факт, что, помимо Иерусалима, в остальной Иуде было назначено еще три военачальника, равно как столько же для непосредственно примыкавшей к ней Идумеи, тогда как более отдаленные от столицы провинции Перея и Галилея, несмотря на весь их объем и все их значение, получили лишь по одному управителю. Впрочем, это не было бы несчастием, лишь бы тем самым было гарантировано единство ведения войны хотя бы в этих областях. Но в Галилею был отправлен безусловно ученый, но не менее безусловно непригодный человек, знаменитый впоследствии историк Иосиф (Флавий), сын Матфея, которому вскоре противопоставил себя значительно более опытный муж, именно Иоанн из Гисхалы. Занимательно, какие описания дает нам Иосиф о своих военных приготовлениях в Галилеи. Вполне по образцу указаний Моисеевых в законе он назначил семьдесят старейшин в качестве верховного трибунала страны, тогда как в мелких городах судебная власть по менее значительным спорам передана была им семи судьям. Он укрепил не менее 16 галилейских поселений и, кроме того, еще три пункта в ему доверенной области Гауланитской (по ту сторону от Геннесарета); он при этом не задавал себе вопроса, хватить ли у него войска, чтобы на самом деле защитить эти крепости. Кроме города Сепфориса где его присутствие при значительной важности этого пункта было бы, безусловно, необходимо, кроме Гисхалы, где противник его, Иоанн лучше его принялся за дело, он лично следил за всеми работами по укреплению названных мест. Тем самым он, естественно, пропустил время, нужное для того, чтобы посвятить в тонкости военной службы 100000 галилеян, из которых он набрал свое войско. Но этого он и не понимал вовсе и долго еще после гибели Иерусалима довольно презрительным тоном отзывался о различных военных упражнению, которые имели место в окрестностях города до начала войны. Вместо того он старался добиться того, что ему, очевидно, больше всего понравилось в римских войсках, именно деление войска на множество частей и подразделений, тайны пароля, трубных сигналов и, кромѣе того, нескольких способов передвижения. Наконец, он путем бесконечного количества речей прилагал старание приучить пеструю, с разных концов набранную толпу к порядку и соблюдению нравственности, тогда как он не позаботился сносно вооружить ее. В дело было пущено старое оружие, случайно собранное. В Иерусалиме в этом случае поступали иначе. Там по всему городу шла выделка оружия и доспехов. Все-таки Иосиф настолько скромен, что признал окончательно годными из своих 100000 галилеян лишь 60000 человек пехоты и 250 всадников: из этих 60000 он 600 назначил в отряд телохранителей своих. Но нам известно также, куда же девались остальные 40000 человек и не оставались в городах и на них лежала забота о доставлении войску провианта. К сожалению, Иосиф более всего доверял этому составленному им войску и распорядился пополнить его лишь 4500 наемников, которые, разумеется, и были единственно пригодным для войны элементом во всем его войске.

Что Иосиф неустанно с удивлением восхвалял в своих доброжелательных и хорошо составленных речах порядок, мужество и силу римлян, это, при всеобщей ненависти к последним, было, по меньшей мере, неразумно. Крайне для него серьезным по своим последствиям фактом было то, что он оставил у себя багаж, который был отнять иудейскими разбойниками у одного из приближенных Агриппы II и его сестры Вереники. Иоанн из Гисхалы и сын Сапфия Иисус (последний сначала предназначался в военачальники над Идумеей, и теперь уже был комендантом Тивериады), восстановили толпу против Иосифа, указывая на то, что он держит сторону Агриппы II и римлян; потому они однажды утром направились к дому Иосифа, чтобы его по крайней мере сместить ,если уже не сжечь живьем. Из отряда телохранителей, состоявшего из 600 человек, при Иосифе осталось лишь четверо; все прочие разбежались. Сам он, еще лежавший в постели и тут извещенный об этом, настолько испугался, что выбежал в разодранной одежде, с посыпанною пеплом головою, с руками, заложенными за спину и с мечем, болтавшимся у него на шее. Выйдя к толпе, которая вполне основательно относилась к такому человеку скорее с сожалением, чем с ненавистью, он объявил, что действительно оставил у себя отнятые у камергера Агриппы сокровища, но с тою исключительно целью, чтобы выстроить на них жителям Тарихеи стену против населения Тивериады. Иосиф сам находился тогда в Тарихее, которая лежала к северу от Генисаретского озера. В числе его противников, окруживших теперь его дом, находились главным образом жители Тарихеи и Тивериады. Своими словами он напомнил тем и другим об их споре и тем самым разъединил их; после этого он обещал соорудить во всех городах хорошие укрепления и тем смягчил их ненависть. Но когда одна часть толпы все еще не хотела уходить, он предложил ей послать к нему делегатов, с которыми можно было бы переговорить, а затем распорядился до крови побить плетьми этих делегатов. С тем все и разошлись. Но Иоанн из Гисхалы, которому Иосиф раньше доверял и которому всецело поручил постройку стен родного его города, равно как предоставил монополию продажи иудейского оливкового масла в Сирию, держал около себя целую толпу наемников, в которую, как особенно подчеркивает Иосиф, он принимал лишь сильных, энергичных и опытных в военном деле людей. Иоанн из Гисхалы при этом случае вполне убедился в неспособности Иосифа и потому взял у него отпуск с тем, будто бы, чтобы воспользоваться теплыми ваннами в Тивериаде, а на самом деле чтобы возбудить этот город против Иосифа. Когда Иосиф поехал вслед за ним в Тивериаду, Иоанн подослал к нему убийц, от кинжалов которых Иосифу удалось спастись лишь быстрым удалением на Генисаретское озеро. Потерпев, таким образом, неудачу, Иоанн поспешил из Тивериады в Гисхалу, и теперь вся Галилея разделилась на две партии, Иоанна и Иосифа. Сторону Иоанна приняли, кроме Тивериады и Гисхалы, еще Сепфорис и лежавшая над озером Гамала, т. е. именно важнейшие города области. И вот Иосиф повествует, что он вернул себе Тивериаду хитростью, а Гисхалу и Сепфорис силою. Впрочем, следует отметить, что в его рассказе много невероятного.

Роль, подобную той, которую играл в Галилее Иоанн из Гисхалы, на юге выпала на долю Симону, сыну Пора, Он тоже собрал вокруг себя отряд приверженцев, которые жили грабежом имущества богачей, некогда преданных римлянам. Будучи стеснен со стороны Иерусалима солдатами Анана, он бежал в Масаду, откуда продолжал предпринимать свои разбойничьи набеги. Таким образом, 66 год подходил к концу; убийство Гессия Флора в Иерусалиме произошли в мае, а поражение Цестия Галла совершилось в октябре этого года. Так как осенью в Палестине не появлялось более римского войска, то трое из военачальников, стоявших на юге Иудеи, решили удовлетворить ненависть своих войск против римлян тем, что совершили нападение на близко отстоявший от них город Аскалон. Там находился римский гарнизон. Из этого видно, что Аскалон уже успел оправиться от нанесенного ему летом удара. Но, невзирая на то, что иудеи выставили значительно большее число войска, чем римляне, они все-таки потерпели поражение в двух битвах. Тут они потеряли 18000 человек и между ними двух военачальников. Тем временем император Нерон нашел вполне подходящее лицо для ведения иудейской войны.

Тит Флавий Веспасиан, человек плебейского происхождения, но уже занимавший должность консула и уже удачно воевавший на западе и на юге империи, был послан в качестве главного военачальника против иудеев. Из Ахайи, где он находился в свите императора, Веспасиан отправил своего сына Тита в Египет, чтобы перевести оттуда в Палестину там квартировавшие два легиона, пятый и десятый, начальником которых был Тит. Сам он поехал чрез Геллеспонт и Малую Азию в сирийскую Антиохию, где стоял его (15-ый) легион и где примкнул к нему Агриппа со всем своим войском. Отец и сын соединились со своими войсками на равнине Птолемаидской. Сюда явилось посольство из Сепфориса с просьбою, чтобы Веспасиан поместил в крепости этого города римский гарнизон. Очевидно жителям этого города вовсе не нравились распоряжения их военачальника Иосифа, и они, не найдя в лице Иоанна из Гисхалы устойчивого и сильного предводителя, отчаялись в возможности победы на стороне иудеев и предпочли сразу же подчиниться римлянам. Веспасиан исполнил желание их и поместил в городе соответственный гарнизон. Начальствовавший над этими войсками Плацид соорудил сперва прочный лагерь на. равнине Изреельской, чтобы быть защищенным от могущих произойти внезапных нападений и затем повел к Сепфорису 6000 человек пехоты; однако в лагере он оставил 1000 кавалеристов, и вот обе эти части наносили путем вылазок из города и путем постоянных рекогносцировок всем окрестностям большой вред, так что население поспешно бежало в укрепленные Иосифом местности. Но когда Плацид попытался быстрым маневром овладеть Иотапатою, наиболее укрепленным из этих городов, то он был оттеснен численным превосходством иудеев. Тем временем Веспасиан двинулся со всем своим войском (в числе 60000 человек; тут было 33000 римлян и 27000 союзников) из Птолемаиды и медленно шел к Галилее. Иосиф тщетно предпринял попытку склонить „силою или убеждением» на свою сторону Сепфорис; ему пришлось на самом себе испытать силу им же сооруженных укреплений. Утомленный борьбою, он расположился лагерем в расстоянии 3,7 километра от Сепфориса в то самое время, как все окрестности подвергались опустошению со стороны врагов. Вдруг в стан иудейский проникло известие о прибытии большого римского войска. Правда, Веспасиан находился со своими силами пока еще у западной границы Галилеи; тем не менее готовое к бою и состоявшее из 60000 человек войско Иосифа, вопреки всем прежним увещеваниям, немедленно обратилось в бегство. А сам Иосиф? Он впоследствии сам довольно сухо сообщает:„Вообще преисполненный опасениями за благополучный исход войны, он в ту минуту решил по возможности избегать опасностей и удалился со своими оставшимися ему верными приверженцами в Тивериаду». Но на этом еще не окончилась его роль полководца. Из Тивериады он обратился в Иерусалим с письмом, в котором не постеснился потребовать, чтобы либо было достигнуто примирение с римлянами, либо послано ему войско, которое смогло бы вступить в бой с врагами. Но в Тивериаде он настолько осилил свой страх, что поспешил в Иотапату (ныне Джефат), куда преимущественно бежали способные носить оружие воины галилейские, где население уже могло похвастаться победою над ратью Плацида, и куда теперь шел Веспасиан, после опустошения Гавары. С ужасом удивлялись иудеи ловкости и умению римлян, которые смогли в течение четырех дней проложить широкое шоссе по ранее совершенно непроходимым местам. Веспасиан немедленно узнал о прибытие Иосифа в город и распорядился сейчас же оцепить последний конницею, еще до начала настоящей осады. Ему, конечно, было важно держать взаперти этого главного военачальника врагов своих, так как тем самым тот утрачивал всякое значение для всей прочей страны.

Осада и взятие Иотапаты продолжались, в сравнении с незначительностью этого городка, очень долгое время, именно с 24 мая до 10 июля 67 года по Р. Х. Затруднительность штурма обусловливалась главным образом расположением города, который был построен на выступе скалы и потому доступен лишь с одной стороны. Тут Веспасиан распорядился соорудить вал и в то же время велел отовсюду стрелять по стенам и ее защитникам. Но иудеи возвышали свою стену, защищаясь при работе спереди поставленными щитами из воловьих шкур, подобно тому, как римские рабочие прикрывались навесами из ивовых прутьев. Эти навесы римских рабочих и деревянные сваи вала иудеи поджигали при своих вылазках. Чтобы предотвратить жажду при недостатке колодцев и все увеличивавшемся зное, вода с самого начала осады была известным образом распределяема; прочие съестные припасы некоторое время доставлялись в город ночью людьми, которые ползли по земле, укутавшись в меха животных, пока, наконец, римляне не заметили этой хитрости и не положили ей предел. При таких обстоятельствах Иосиф вскоре убедился в невозможности продолжительного сопротивления. Он собирался было уже бежать, но был удержан от этого тем жалким положением сотоварищей своих по несчастью. Одно предложение в его повествовании об этом настолько типично, что мы приведем его: „С этого времени Иосиф более не подавал вида, что заботится лишь о своей личной безопасности, но твердил, что желает уйти в виде их собственного блага″. Но, как мы уже сказали, он остался на месте и последующее время совершал ежедневно вылазки, которые были отражаемы легковооруженными римскими союзниками. Понемногу римляне настолько приблизились со своими к стене, что могли пустить в ход таран. Но осажденные свешивали со стен мешки с опилками, чтобы ослаблять удары тарана. Тогда римляне с помощью серпов прикрепленных к большим шестам перерезали канаты, на которых висели мешки. Затем осажденные сделали еще одну вылазку, держа в руках факелы, и им удалось сжечь дотла машины, предохранительные навесы и сваи римлян. Но их оттеснили назад (при этом сам Веспасиан был ранен в пятку). Под вечер вновь направили таран на стену; всю ночь били в нее и бились с вершины ее; под утро она начала поддаваться. Иудеи еще pаз попытались соорудить новый вал за образовавшейся брешью, но Веспасиан уже разместил тех солдат, которые по осадным мостикам должны были проникнуть в город. Но, предупреждая врагов своих, иудеи тотчас же выбежали по этим мостикам навстречу плотно сомкнувшимся рядам римлян. Не будучи в силах разорвать их силою оружия, они стали лить с вершины стены кипящее масло на наступавших неприятелей, затем они накидали на планки штурмовых мостиков вываренный тростник, по которому врагам невозможно было идти. Таким образом, при страшных усилиях и значительных потерях с обеих сторон приступ еще раз был отбит. Под вечер римляне прекратили бой. То было 20 июня. Последующие дни Веспасиан употребил на сооружение огнеупорных осадных башен и на поднятие высоты валов. Чтобы не оставлять во время этих работ солдат своих без дела, он послал начальника десятого легиона Траяна, против находившегося вблизи и укрепленного двойною стеною местечка Яффы. Воинственное население этого городка вышло навстречу Траяну, но было отогнано им назад и подверглось погоне вплоть до внутренней стены своей. Тогда остававшееся в Яффе население убоялось открыть пред беглецами ворота города и потому они, втиснутые между преследователями и стеною, погибли. По желанию Траяна явился теперь и сын Веспасиана Тит, для окончательного штурма города. Взятие удалось без труда; но внутри города еще в течение шести часов шла ожесточенная борьба. Город был занят 25 июня. Пять дней спустя, командир пятого легиона, Цереалис, победил толпу самаритян, которые собрались на своей священной горе Гаризим, впрочем, без особенных, признаков каких либо дурных намерений. Будучи замкнуты на вершине горы в течение целого дня и потеряв при страшном зное множество народа от жажды и слабости, они, наконец, без труда были перебиты Цереалисом. По некоторым данным число их доходило до 11600 человек.

Наконец, на 45 день осады, рано утром римляне, во главе с Титом, без затруднения взобрались на стену Иотапаты. Лишь когда раздались вопли умирающих, и понемногу стал расходиться густой туман, лежавший над городом, осажденные поняли, что произошло. Без жалости римляне убивали всех мужчин: лишь женщин и детей захватывали они для продажи в рабство. Таков был вообще в продолжение всей войны прием римлян. Поэтому и теперь случилось, что иудеи предпочитали покончить самоубийством, чем идти на заклание к римлянам. Величайшим героем этого дня, как и следовало ожидать; оказался Иосиф Флавий. Он в обществе сорока знатных мужей скрывался в глубокой цистерне; здесь у них был и провиант на несколько дней. Но его убежище выследили и, по всему вероятно, Веспасиан обещал ему даровать жизнь, если он отныне станет помогать римлянам. Иосиф согласился, но его товарищи по несчастию были страшно восстановлены против него и с его стороны была напрасным трудом попытка убедить их в пространной речи в том, что одинаково малодушно не хотеть умирать, когда следует, как хотеть умирать, когда этого не надо. Наконец он предложил кинуть жребий, в какой последовательности им придется убивать друг друга. Видимо, он сам распоряжался этим метанием, ибо после того, как все остальные друг друга перерезали, остались, по счастливой случайности, или предопределению Божию, в живых лишь Иосиф и еще один. И вот Иосиф вовсе не желал быть принужденным убивать дорогого земляка, которому также не следовало брать на душу такой же грех по отношению к Иосифу; поэтому оба, не будучи уже более стеснены своими мертвыми товарищами, перешли на сторону римлян. Иосиф уверяет, что он тогда предсказал Веспасиану предстоящее последнему избрание в императоры. Это вполне вероятно потому, что при бездетности Нерона и дурном режиме последних цезарей всюду в империи возбуждался вопрос о преемнике царствующего главы государства и потому, что Веспасиан уже тогда считался одним из могущественнейших полководцев. Что Иосиф решился, в своем стесненном положении, предсказать последнему исполнение его сокровенных желаний и желания его солдат, в этом нет ничего, удивительного, и если Веспасиану в последствии это предсказание действительно послужило лишним поводом ухватиться за действительно потом представившийся ему случай, то империя римская все таки может питать благодарность к этому пророку. Для него самого расположение его к римлянам, отныне им открыто выказываемое, повело к весьма легкому плену. Он сам впоследствии хвастается тем, что получил от Веспасиана различные, подарки; навряд ли бы он посмел сделать это, если бы оно не соответствовало истине. Особенно расположен был к нему Тит. Быть может, этим людям было особенно лестно, что их героические подвиги впоследствии будут поведаны миру предводителем их врагов.

Из Иотапаты Веспасиан двинулся назад к Птолемаиде, где оставался лишь короткое время; после этого он пошел к приморской Цезарее. Выслав отсюда отряд, он распорядился совершить ночное нападение на Яффу, которая, после разрушения людьми Цестия Галла, вновь была заселена морскими разбойниками. Жители бежали на корабли, но сильный, поднявшийся к утру северный ветер, разбил корабли об утесы. Веспасиан воздвиг здесь крепость, задачей гарнизона которой был контроль за окрестностями. Из этого укрепления впоследствии развился новый город, который обладал еще около 220 г. по Р. Х. монетами собственного чекана и назывался Иоппе Флавия. В Цезарее Веспасиан оставил большую часть своего войска, а с остальным отправился в Цезарею Филиппову с целью посетить Агриппу II, Будучи здесь блестяще принят этим царем из дома Ирода, он отдыхал тут в течение 20 дней, как раз в самое жаркое время года. Затем он сосредоточил войско свое при Скифополисе и двинулся оттуда на вечно беспокойную, Тивериаду. Начальник города, Иисус, сын Сапфия, напал на небольшой конный римский отряд, находившийся на рекогносцировке, и принужден был отступить, бросив лошадей своих. Бунтовщики, ведя собою добычу, вступили в город при победных кликах. Но городской совет, состоявший, как узнаем попутно, из 600 старейшин был другого на этот счет мнения. Он предпочел почтительно выйти навстречу Веспасиану и выпросить у него, равно как у Агриппы II, которому принадлежал город, прошение. В последнем не было отказано. Взбунтовавшийся начальник бежал в Тарихею. Веспасиан тогда велел срыть часть стен, потому де, что „войску приходится круто от тесных ворот». Из Тивериады он направился к Тариxee к северу. Мы уже выше видели, каким странным образом Тарихея, благодаря Иосифу, оказалась укрепленною. И на этот раз начало нападения произошло от иудеев под начальством бежавшего сюда из Тивериады Иисуса, сына Сапфия, но они были оттеснены римскими тяжеловооруженными в лодки, большое число которых стояло на Генисаретском озере. В этих лодках они удалились в озеро настолько, что могли еще оттуда обстреливать врагов. Между тем способное носить оружие население Тарихеи выстроилось на расстилавшейся перед городом равнине, с ними сражались Тит, легат Траян и Антоний Силон с войском в 3000 человек. Из них 2000 под командою Силона заняли находившийся к западу от города холм, чтобы с этой стороны бунтовщикам не могла быть доставлена помощь. Оба других военачальника оттеснили врагов назад в город и, когда за ними затворились ворота, Тит сумел проникнуть в Тарихею со стороны моря. Само собою, разумеется, что в городе последовала, обычная в таких случаях, резня. Тогда подоспел и Веспасиан, велел окружить стены и убивать всякого, кто хотел бежать. Для того чтобы настигнуть бежавших на озеро, он распорядился построить плоты. Он вполне достиг своей цели, ибо зловоние от множества разлагавшихся на солнечном зное трупов на далекое расстояние отравляло воздух. На следующий день Веспасиан распорядился отправить в Тивериаду под сильным конвоем всех явившихся в Тарихею беглецов со всем их имуществом.

Тут их заперли в цирке, 12000 самых старых и слабых были умерщвлены, 6000 сильнейших отправили в Грецию для постройки канала чрез Истм, а остальные в количестве все еще 30400 человек, – проданы в рабство. Все это произошло в сентябре 67 г. по Р. Х. В этом же месяце Веспасиан двинулся из Тивериады на расположенный поту сторону озера город Гамалу. Последняя также принадлежала к области Агриппы II, была по природе расположена на весьма недоступном мecте, кроме того, была укреплена Иосифом и теперь переполнена беглецами. Уже Агриппа в течение семи месяцев тщетно осаждал ее. Первое время римляне занимались уравниванием почвы и сооружением валов. Затруднения были устроены осаждающими тогда лишь, когда были подвезены тараны. Лишь после отбития ожесточенного нападения можно было пустить в ход эти орудия. В трех местах стена подверглась пролому. Но борьба в самом городе представляла крайние затруднения вследствие узких и неровных улиц. В конце концов, римляне были кучами оттеснены на плоские крыши домов. Последние рухнули под тяжестью и похоронили под собою народ, стоявший на крышах; при этом они во время падения увлекали за собою другие дома, которые внизу упирались в них. Веспасиан убедился, что здесь невозможно достигнуть победы и медленно стал отступать. Он лично проник дальше всех в город и с большим трудом избег опасности.

После этой неудачи он хотел точно таким же образом ободрить свое войско, как он это сделал уже при неудачном первом штурме Иотапаты. Именно, он выслал отряд воинов к горе Табору, на вершине которой, как некогда на Гаризале, засело за окопами множество людей. Командовавший отрядом Плацид хитростью заманил врагов в долину и перебил их. Тем временем из Гамалы уходило много неприятелей, так как, благодаря положению города, нельзя было добиться настоящей осады. И от голода поредели ряды осажденных. Тогда бывший дотоле в отсутствии Тит примкнул к войску отца своего. Уже прошел целый месяц со времени прибытия римлян как (в октябре 67 года) три отважных солдата пятнадцатого легиона однажды утром принялись за трудную задачу тихо и незаметно подкопать пять самых крупных основных камня одной башни и разбить их, так что, в конце концов, последняя рухнула со страшным грохотом. Теперь жители поняли, что они погибли. Много беглецов было перебито, в том числе один из начальников; другой умер в тот же день от болезни, которая ухудшилась от пережитого им страха. Тем не менее, когда римляне на следующий день вторглись в город, их ожидало отчаянное сопротивление. Но им помогла буря, которая меняла направление стрел, метаемых на них сверху неприятелем. Упорное сопротивление до крайности озлобило римлян, таким образом, от всего населения уцелели лишь две женщины, которых пощадили потому, что они были племянницами одного из лучших офицеров Агриппы. Пока Веспасиан помещал десятый легион на зиму в Скифополисе, пятый же и пятнадцатый в приморской Цезарее, Тит двинулся с 1000 всадников на Гисхалу, которая раскрыла перед ним свои ворота, после того как Иоанну, известному противнику Иосифа, удалось бежать благодаря хитрости. Затем Тит также направился к Цезареи, откуда Веспасиан быстрым движением покорил себе еще приморские города Ямнию и Азот (Азод) и поместил в них для охраны свои гарнизоны. Тем окончилась война 67 года. В результате ее вся Галилея и прибрежная полоса вновь очутилась во власти римлян.

До сих пор война еще не коснулась Иерусалима. Но зато город явился ареною борьбы иудейских партий. Здесь был сборный пункт всех беспокойных и недовольных людей. В то время, как знатные и богатые семьи все еще были против войны, потому что она могла их только лишить имущества, большая масса пролетариев, которым нечего было терять, предавалась надеждам достигнуть в превратностях войны если не свободы, то нового обоснования материального благополучия. Эта партия, получившая теперь общее название зелотов, начала удовлетворять своей жажде действий тем, что, видя медлительность Веспасиана, не решавшегося идти на Иерусалим, сперва захватила высшую знать города, а затем, по наущению Иоанна бе-Зеви, перебила ее. Теперь зелоты собрались даже назначить нового первосвященника, потому ли, что им не нравился архиерей, поставленный Агриппой II, или потому, что он, так или иначе, был затруднен при отправлении своих служебных обязанностей. Естественно, что такому начинанию толпы воспротивилась вся первосвященническая знать, из среды которой за последнее время почти всегда делались эти назначения. Особенно возмущен был дерзостью зелотов Анан, который за свое кратковременное правление не раз отказал римлянам даже в праве над жизнью и смертью иудеев. Но делать было нечего; так как не было государя, который мог бы назначить первосвященника, то зелоты распорядились, чтобы одно из 24 подразделений священнослужителей кинуло жребий относительно первосвященства. Жребий пал на сельского священника Фанею (Пинхаса), сына Самуила. Отодвинутые таким образом, на задний план знатные семейства, разумеется, немедленно доискались, что этот первосвященник просто не знаком с элементарными обязанностями своего сана. Дело дошло до открытой борьбы между ними и партией зелотов. Последние укрепились в храме и совершали оттуда свои нападения. Толпе, предводительствуемой бывшим первосвященником Ананом, удалось однажды проникнуть в наружный двор. Тогда переход бежавшего в Иерусалим Иоанна из Гисхалы вызвал поворот дела. По его совету, зелоты обратились за помощью к идумянам, которые, действительно, и. явились к Иерусалиму, но были изгнаны из города партией первосвященнической. Но, несмотря на то, что приверженцы Анана занимали передний двор храма, зелотам, благодаря небрежной охране, все-таки удалось пробраться ночью сквозь неприятельские посты и открыть идумянам городские ворота. С помощью их сначала были перебиты неприятельские войска на дворе храма; затем зелоты и идумеяне совместно проникли в город и перебили здесь главным образом неприятельских предводителей, первым делом самого Анана. Многие знатные были взяты в плен и умерщвлены в темнице. Особенный ужас вызывало то обстоятельство, что не заботились даже о предании убитых врагов земле. Некий Захария, сын Баруха, был предан суду (синедриона) из 70 судей; его обвинили в том, что он посылал людей к Веспасиану для переговоров о мире. Несмотря на оправдательный вердикт судей, он был убит в самом храме. Судьи же, осмелившиеся оправдать его, были изгнаны из храма. Но вдруг зелоты поссорились со своими союзниками, идумеянами; последние отворили темницы, выпустили множество противников зелотов и наконец, сами ушли. Зелоты совершили страшную резню между знатью и богатыми классами. Тут был казнен также один из полководцев, отличившихся в борьбе с Цестием; ему тогда удалось бежать после несчастного боя при Аскалоне. Кто только мог, бежал к римлянам. Когда зелоты решили, что довольно поработали среди приверженцев мира, то среди них самих возник раскол. Иоанн из Гисхалы собрал вокруг себя сильную партию, которая поклонялась ему уже как будущему иудейскому царю. Другие же и слышать об этом не хотели, и противники следили за каждым шагом друг друга. Одновременно с этим находившиеся в Масаде сикарии набросились на город Энгедди у Мертвого моря и перерезали несколько сот жителей. Между тем Веспасиан медленно, но последовательно сужал круг обложения Иерусалима. В марте 68 г. он двинулся из Цезареи еще раз чрез Иордан на хорошо укрепленный город Гадару (ныне Мкис). Однако тамошние бунтовщики бежали при приближении римлян, а граждане в знак своего миролюбия сами срыли свои стены и вышли приветствовать Веспасиана. Последний возвратился тогда в Цезарею и поручил преследование беглецов своему помощнику Плациду, который уже зарекомендовал себя в Галилее. Он победил их при деревне Беттенабрисе и оттеснил их по всей области Иордана вплоть до перехода к Иерихону; здесь был брод, чрез который теперь, однако нельзя было перейти вследствие подъема воды. Таким образом, дело дошло до боя поту сторону реки, и битва закончилась поголовным умерщвлением преследуемых. Плацид занял также Авилу (к востоку от Гадары), расположенный вблизи брода чрез Иордан перейский город Ливиаду (прежде он назывался Вефараном) и лежавший к югу от него вблизи устья Иордана Бетесимот. Тем временем Веспасиан поспешил из Цезареи чрез Антипатриду к Лидде и Ямнии, поселил в последних городах передавшихся ему иудеев и двинулся оттуда к Эммаусу, где он оставил пятый легион в сильно укрепленном лагере, чтобы обезопасить себя на случай нападений со стороны Иерусалима. Потом он пошел сперва к югу, укрепил несколько идумейских пунктов, перебил в двух битвах часть восставшего населения и вернулся обратно в Эммаус. Впрочем, часть своих войск он оставил на юге для того, чтобы закончить свои завоевания. Широким кругом обошел он теперь вокруг Иерусалима с севера; миновав Неаполь (древний Сихем) и Корею, крепость, известную со времен Аристобула II, он, не встретив по пути неприятельского войска, достиг Иерихона, где вновь соединился с оставленными в Перее войсками. Занятие Иерихона не представило затруднений, потому что большинство населения удалилось в окрестности Иерусалима. Веспасиан поместил здесь и в поблизости расположенной Адиде римский гарнизон, который с востока следил за Иерусалимом подобно тому, как за ним следили уже оставленные на юге, западе и севере римские войска. Затем он опять поехал в Цезарею, где хотел обождать дальнейшего хода событий. Тут он узнал о совершившемся 9 июня 68 года самоубийстве Нерона. Вполне соответствовало обдуманному образу действий Веспасиана, что он не стал ничего предпринимать в Палестине, пока не были получены приказания нового императора. Рассеянные по всей Иудее солдаты также держали себя относительно населения страны вполне спокойно. По получении известия о восшествии на престол Гальбы (июнь 68 по январь 69 года), сын Веспасиана Тит и Агриппа II отправились в Рим для приветствования нового императора. Однако уже в Греции они узнали о смерти его; после этого Тит опять вернулся в Палестину.

Несмотря на перемирие со стороны римлян, иудейскому народу не суждено было пользоваться покоем: он сам неудержимо стремился к собственной своей гибели. Выжидательное положение римлян, победа зелотов в Иерусалиме и смерть уважаемого первосвященника Анана ободрили сына Поры, Симона, бежавшего от Анана в Масаду, и он вновь удалился оттуда, прошел по всему югу страны во главе значительного войска и ввел туда смуту, так что правившая тогда в Иерусалиме партия должна была решиться выслать против него войска. Итак, опять возникла война в войне. Симон отбросил этих врагов к Иерусалиму, опустошил всю Идумею, занял древний город Хеврон, двинулся, когда у него похитили жену, к Иерусалиму и совершал здесь избиения до тех пор, пока ему не возвратили пленницы. После нового разбойничьего похода чрез Идумею он вновь предстал пред Иерусалимом, в стенах которого царила ужасная партия зелотов. Убийство и дикая разнузданность шли рука об руку. Наконец и тут дело дошло до открытого разлада. Иоанн из Гисхалы и окружавшие его галилеяне были оттеснены в участок храма. Население же и бежавшие сюда идумеяне открыли ворота Симону, сыну Поры. Тогда Иоанн пожелал обстреливать город с вершины четырех высоких башен и употребил для постройки этих башен тот священный материал, который незадолго перед началом войны Агриппа велел привезти сюда для построек у храма. Однако башни эти небыли достроены, чему в значительной мере способствовал также раздор в самой партии Иоанна. В пределах самого храма вновь возникла борьба. Со времени начала войны усердно работавший Елеазар, сын Симона, не желал подчиняться проникшему извне Иоанну из Гисхалы, и удалился со своими приверженцами во внутренней двор храма. Таким образом, Иоанну приходилось теперь защищаться с двух сторон: над ним был Елеазар, под и рядом с ним Симон сын Поры. Вовремя войны этих трех партий расположенные вокруг храма части города были еще до прибытия римского войска обращены в пепел.

С июня 68 года по июнь 69 года иудейско-римская война совершенно затихла вследствие смерти императора Нерона. Лишь теперь, когда также и Отон пал 16 апреля 69 года, Веспасиан вновь двинулся из Цезареи для покорения Иудеи и Идумеи, где возмущение отчасти еще не было подавлено, отчасти же вновь возгорелось. С севера чрез Акрабату и Гофну, т. е. по шоссе, ведшему из Сихема, он проник до Иерусалима, обуреваемого внутренними неурядицами. Его полководец Цереалис прошел дальше к югу, до древнейшей столицы Иудеи, Хеврону. Вдруг случилось нечто, что вновь отодвинуло покорение Иерусалима: Веспасиан был в Цезарее провозглашен своими солдатами императором и постарался поскорее овладеть Египтом, житницею столицы мира. Это ему удалось без затруднения. Приняв первоначально выражение верноподданнических чувств от Сирии, он сам отправился в Александрию, в то время как в Италии бились за него с Вителлием сирийские, месийские и паннонские полки. Им удалось проникнуть до Рима и 20 декабря 69 года умер, распущенный Вителлий, после восьмимесячного правления. Тогда Веспасиан был повсюду признан императором и немедленно сам поспешил из Александрии в Рим; иудейскую войну он поручил сыну своему Титу. Форсированным маршем последний двинулся из Александрии, где он был у отца своего, вдоль морского берега в Цезарею. Тут он немедленно принял все нужные мepы для похода на Иерусалим. К сражавшимся дотоле в Палестине трем легионам (пятому, десятому и пятнадцатому) он присоединил еще двенадцатый, который некогда был поведен Цестием на Иерусалим. К тому же были усилены также все вспомогательные войска союзников. Первым помощником Тита являлся нам хорошо уже знакомый иудейский вероотступник Тиверий Александр, который еще со времени своей прокуратуры в Палестине знал в точности все отношения иудеев между собою и успел в Александрии заслужить себе репутацию искусного администратора. Войско Тита стало с трех сторон подступать к Иерусалиму. Сам Тит с главным ядром своей рати (двенадцатым, пятнадцатым легионами и союзниками) двинулся через Самарию в Гофну и в прямом южном направлении подходил к столице. Пятый легион должен был пройти с запада чрез Эммаус и соединиться с войсками Тита. Десятый легион он хотел поджидать пред самым Иерусалимом по пути из Иерихона, т. е. с восточной стороны. При Гавафсаулe, в расстоянии полутора часов пути от Иерусалима, он впервые расположился лагерем. Во время одной предпринятой отсюда рекогносцировки Тит, почти совсем решившийся подойти к воротам города, подвергся большой личной опасности, из которой его спасла лишь его храбрость. При Гавафсаулe с Титом соединился так же и пятый легион, пришедший из Эммауса. Теперь Тит придвинулся еще ближе к Иерусалиму. В расстоянии лишь одного приблизительно километра к северу от городской стены простиралось высоко расположенное обширное мecтo, с которого открывался вид на весь город и на храм и которое поэтому носило имя вышки. Здecь расположились теперь лагерем двенадцатый и пятнадцатый легионы; пятый разбил свой стан на расстоянии полуверсты севернее. Тем временем десятый легион подвигался по пути со стороны Иерихона и расположился лагерем на гope Елеонской как раз против Святилища. Вполне понятно, что иудеи силою препятствовали этим начинаниям врагов своих. Но их беспорядочные нападения были отражаемы Титом, который и здecь также лично командовал своими войсками, тогда как шанцевые работы спокойно подвигались вперед. В самом городе до сих пор три партии все еще воевали друг с другом. Елеазар, сын Симона, все еще властвовал внутри храма, Иоанн из Гисхалы главным образом на храмовой площади, а Симон бар Гіора в городе. Вдруг Иоанн из Гисхалы во время праздника Пасхи хитростью вновь овладел самим Святилищем. Перед стеною с северной стороны города римляне путем срубки деревьев, уравнивания почвы и т. п. проложили себе свободный доступ к самому Иерусалиму.

До начала боя Тит пригласил жителей к сдаче города. Для этого он воспользовался посредничеством Иосифа, который был освобожден от оков еще Веспасианом за свои извращения мессианских предсказаний („с востока придет, сообразно древнему предвещанию, давно ожидаемый правитель мира»). Иосиф лишь мимоходом повествует об этой своей первой попытке на почве посредничества; ясно, что Тит не мог сделать болee неудачного выбора, тем болee, что Иоанн из Гисхалы являлся хозяином одной части города. Во всяком случае предложение Иосифа было отвергнуто. На следующий день римские солдаты дали себя обмануть военною хитростью иудеев, причем дело дошло до кровопролитной схватки, и, в конце концов, до отступления римлян. По окончании работ по уравниванию почвы (они заняли четыре дня), Тит выстроил все свое войско семью частями, именно три ряда пехоты, ряд стрелков из лука и три ряда конницы, в направлении с севера к западу. За таким сильным оплотом надвигался войсковой обоз к тем местам, которые Тит предназначил для разбития болee продолжительной стоянки. Сам он расположился у башни Псефина, а другой лагерь был устроен вблизи укрenлений Гиппика. Башня Псефина обыкновенно усматривается ныне в лежащей в северо-западной части теперешнего Иерусалима, укреплении Голиафа; за башню Гиппика долго принималась помещающаяся южнее башня Давидова. Теперь это мнeниe отвергнуто, и башней Гиппика считается укрепление к западу от Давидовой башни, которая теперь признается старой, башней Фазаеля. Однако этим не обусловливается значительное изменение топографических данных. Во всяком случае, башня Гиппика была крайне важным укреплением, так как она примыкала к тройной городской стене. Причиною этого, несомненно, было то, что плоский отсюда откос холмов к северу, представлял значительную возможность новых поселений. Этот постепенно вновь создавшийся город должен был охраняться двумя позднee выстроенными стенами, которые как раз здecь в северо-западном углу примыкали к старой cтeнe. Когда было окончено сооружение лагерей, Тит распорядился воздвигать осадные валы, постройка которых охранялась тяжелыми метательными орудиями от преждевременных нападений врагов. На всякий случай иудеи также поставили у себя на стенах метательные орудия и причиняли своими снарядами значительный урон. Впрочем, первоначально лишь Симон, сын Поры, занялся защитою; Иоанн из Гисхалы, не доверявший Симону, вышел из храма лишь по настойчивому требованию последнего, когда внешняя стена уже содрогалась от ударов тарана, и только тогда разрешил своим воинам сражаться совместно с людьми Симона. Как при всех подобных осадах, так и теперь были предпринимаемы со стороны осажденных вылазки, имевшие целью на первом плане разрушать осадные орудия римлян. Подобная вылазка, происшедшая вблизи башни Гиппика, стала римлянам крайне опасною вследствие численного превосходства и ярости врагов; лишь приведенные из Александрии войска и личная храбрость Тита, который, как говорят, сам последовательно перебил 12 неприятелей одного за другим, отвратили опасность. Попавший в плен иудей должен был на кресте поплатиться за преступление своих сородичей. На следующую ночь рухнула одна из осадных башен, которая, казалось, была плохо сооружена. 7 мая, после четырнадцатидневной осады, была сделана брешь в первой cтeнe. Осажденные успели вовремя докопаться за второю стеною. До сих пор люди Иоанна занимали еще восточную, а приверженцы Симона, сына Пары, западную часть этой северной стены. Бой продолжался днем и ночью. Но уже чрез пять дней после занятия первой стены, Тит овладел и этою второю. Правда, его нападение было еще раз отбито, потому что он не распорядился немедленно срыть стену и желал пощадить жителей. Но после вторичного трехдневного боя, т. е. 15 мая, он все таки победоносно проник в местность, окруженную второю стеною, и распорядился теперь срыть большую часть стены. Раньше, чем приступать к штурму третьей стены, которою замыкалась наибольшая и самая старая часть города, именно на востоке храм, на западе верхний, на юго-востоке нижний город, Тит попробовал еще раз двояким способом побудить евреев к добровольной сдаче. Большой войсковой смотр, с которым он соединил раздачу жалованья солдатам, должен был показать жителям Иерусалима, смотревшим со стен и башен на это дивное, продолжавшееся четыре дня зрелище, всю силу, мощь и боевую готовность римского войска; когда же и это не повело ни к чему, он приказал Иосифу произнести еще раз очень длинную и очень трогательную, но вместе с тем совершенно бесплодную речь пред своими безумными земляками. Действительность этой речи пострадала уже от осторожности оратора, который разумно выбрал себе для своей смелой попытки наиболee безопасное место перед Иерусалимом. И все-таки в городе нашлось несколько трусов, которые бежали от последнего штурма; при этом некоторые пустили в ход своеобразную хитрость, чтобы сохранить свое имущество: они проглатывали его в форме небольших кусочков золота. Тит освободил перебежчиков.

Наконец после семнадцатидневной непрерывной работы римлянами были воздвигнуты на всех приступных пунктах, осадные валы, на которые следовало поставить собственно орудия приступа. Но осажденные сумели себя обезопасить относительно их. При башне Антонии, которую отстаивал Иоанн из Ипcхалы, с трудом сооруженные валы с треском рухнули к великому ужасу римлян. Иоанн распорядился подвести под валы подземные подкопы и велел зажечь деревянные подпорки их так, что почва провалилась под римскими сооружениями. Два дня спустя Симон совершил из северо-западной части города с большою толпою дикую, отчаянную вылазку против остальных римских орудий осады. Ему удалось сжечь последние, и оттеснить римлян в их укрепленный лагерь. Тогда Тит велел окружить город укрепленным 13 башнями валом, длина которого была в 39 стадий, т. е. в 7,2 километра, и который делал невозможным какое-то бегство из города. Вследствие этого голод в городе достиг крайних пределов. Уже раньше Тит, правда, щадил всех перебежчиков, но распорядился безжалостно пригвоздить к кресту всякого, кто выходил из города для снискания себе пищи; не смотря на это, ежедневно попадалось в руки римлян несколько сот иудеев, занимавшихся тем делом. Теперь это было уже невозможно, и голод страшно свирепствовал в несчастном Иерусалиме. Как всегда в подобных случаях, так и теперь всеобщее бедствие повело за собою отсутствие гарантии за целость имущества и жизни каждого отдельного лица. По приказанию Симона Поры был казнен вмecтe со своими находившимися еще в Иерусалиме тремя сыновьями некий Матфей, происходивший из первосвященнического рода Боэтуса, и за то лишь, что один из его сыновей бежал к Титу. Родители Иосифа содержались под стражею за свое родство с изменником. В городе было столько покойников, что с 23-го апреля до начала июля 115880 человек было похоронено, т. е. брошено за городом. Впоследствии их запирали в самые большие городские дома. Между тем и переход к римлянам становился опасным. Солдаты заметили хитрую проделку одного перебежчика, который вышеуказанным своеобразным способом унес с собою свое имущество. Следствие этого было то, что позднейшим перебежчикам вспарывали животы, чтобы отыскать там скрытые богатства. К страданиям от голода, к страху пред врагами присоединились, наконец, еще угрызения совести, когда Иоанн из Гисхалы объяснил библейский стих, что слуга святилища имеет право жить священными припасами, в том смысле (который теперь, правда, мог быть признан), что и борец за святилище имеет то же самое право. Народ согласился на такое изложение Священного Писания, но в тайниках души своей все таки сомневался и в конце концов, вероятно, отчасти приписывал печальный исход войны осквернению святыни. Между тем римляне вновь приступили к сооружению между большим валом и стеною нового осадного вала, чтобы иметь возможность бить тараном в стену. Так как чувствовался недостаток в строительном материале, сооружение этого вала представлялось затруднительными. Но в три недели дело счастливо было доведено до конца, после того как все деревья в окрестностях Иерусалима на расстоянии трех часов пути в окружности были совершенно вырублены. Нападение было теперь направлено, главным образом, против занятой Иоанном башни Антонии в северо-западной части вблизи храма. Правда, и теперь еще в июле Иоанн попытался уничтожить огнем осадные приспособления римлян; но его воинам недоставало силы и уверенности в победе; и их вылазка была отражена. Тогда тараны безжалостно продолжали делать свое дело, несмотря на все бросавшиеся сверху на них камни, факелы, копья и стрелы. Когда оказалось, что тараны работают недостаточно успешно, солдаты под прикрытием щитов решились подступить к самой cтeнe и, в конце концов, выломали четыре камня из фундамента постройки. Другими словами, они сделали то же самое, что удалось их товарищам при осаде Гамалы. Но на этот раз их труды были излишни. Сильно поражаемая таранами cтенa, однажды ночью сама собою рухнула в том месте, где Иоанн провел подземные ходы для разрушения прежних валов римлян. Конечно, это еще не означало, что римляне овладели башнею Антония, потому что за рухнувшей стеною тотчас же появлялась новая, наскоро сооруженная осажденными. Потребовалось еще целых три дня раньше, чем римляне проникли в крепость и после того, как им это удалось, они все-таки, несмотря на неимоверные усилия (бой продолжался от трех часов ночи до 1 часа следующего дня, и все это в июле месяце), не смогли утвердиться в самих окрестностях храма. Тем не менee уже то, что крепость Антония осталась в руках римлян, являлось крупным успехом. Тит приказал срыть ее до основания, чтобы легче повести войско; свое к храму. В тот день, когда это произошло, в первый раз были приостановлены жертвоприношения в храме, вероятно следствие недостатка в священнослужителях, а также в жертвенных животных. Тит воспользовался этим случаем, чтоб еще раз вступить в переговоры с Иоанном из Гисхалы, при посредстве Иосифа, Но тот, как иудей, уповая на Бога, отвечал: „Я вовсе не страшусь завоевания: город принадлежит Предвечному». То была та же самая вepa, которая некогда воодушевляла противников Иеремии. Несмотря на это, речь Иосифа дала нескольким знатным иерусалимцам, боявшимся за свою жизнь, уверенность в том, что лучше перейти на сторону римлян. Первоначально Тит отпустил их в Гофну (ныне Джифна, к северу от Иерусалима). Но когда он увидел, что в городе убеждены в том, что он велел их казнить, они должны были вновь вернуться из Гофны и в сопровождении Иосифа обойти вокруг всей городской стены. Это, как говорят, оказало такое влияние на жителей, что многие из них поспешили благополучно бежать еще до завоевания города. К числу их принадлежали, быть может, также члены иерусалимской христианской общины, которые, по, правда, весьма поздней нашли убежище в ГІелле, по ту сторону Иордана. Переработка одного приписываемого Иисусу Христу пророчества гласит: „Если вы увидите Иерусалим окруженным войсками, тогда знайте, что его опустошение близко. Пусть тогда жители Иудеи бегут в горы и находящиеся в средине его выйдут, a живущие в окрестностях пусть не входят в него ¹⁹, ибо то дни мести, дабы свершилось все написанное. Горе беременным и кормящим в те дни, ибо великая нужда настанет в стране и гнев (Божий) обрушится над тем народом, и люди падут от острия меча и будут отведены в плен ко всем народам; Иерусалим же погибнет от язычников до исполнения времен народов». Здecь непосредственно заключается призыв к бегству из Иерусалима и притом в такую минуту, когда его окружат войска врагов; тут мы, очевидно, имеем отголосок описанного нами положения дел.

Первая ожесточенная борьба, длившаяся с 3 часов ночи до 11 часов утра, не принесла римлянам никаких значительных результатов. Но вместе с тем им удалось в течение недели после уничтожения фундамента крепости Антонии проложить широкую дорогу непосредственно к северной стене самого храма. Так как иудеи поместили тут свои большие метательные орудия, то опять пришлось приступить к правильной осаде. Вновь было сооружено четыре вала для постановки таранов. После того, как для них неудачно окончилась вылазка иудеев на лагерь, расположенный на горе Елеонской, иудеи сами, в отчаянии своем, приступили к разрушению Святилища, а именно собственноручно подожгли северо-западный портик, которым соединилась крепость с храмом и который, казалось, представлял врагам опасный путь к Святилищу; когда же огонь оказался недостаточно разрушительным, они сами уничтожили большую часть священных зданий. Римляне последовали их примеру и сожгли северный портик, мешавший штурму. Тем временем бой продолжался на площади пред храмом, особенно в западной части. Здecь непосредственно примыкал портик к cтeнe внутреннего двора. Раз римляне последовали за отступающими до деревянной крыши этого портика, но иудеи подожгли крышу, так что часть врагов погибла в пламени и от дыма. Дивные портики к северу и западу от Святилища были разрушены. Тут, на западной стороне, Тит 3 августа приступил к настоящему штурму при помощи тарана. Но он достиг немногого, и подкоп под мощное здание также не удался. Тогда Тит распорядился подложить огонь к воротам, и пламя вскоре охватило и разрушило покрытые серебром доски. На следующий день, по прекращении пожара, храм был в руках римлян. Говорят, что Тит созвал торжественный военный совет, предавать ли Святилище разрушению или нет; сам он высказался за то, что следует пощадить этот памятник искусства. Действительно ли оно так было, в этом можно сомневаться. Предохранительных мер, однако очевидно не было принято никаких, но и никто не был наказан за печальный исход дела. Впрочем, из рассказа Иосифа, безусловно, вытекает, что Тит впоследствии отрекался от инициативы в деле пожара храма. 4-го августа осажденными в храме была еще раз предпринята вылазка против менee сильно, как они думали, охраняемой восточной части храмовой площади. Но она оказалась тщетною. 5-го августа римляне победоносно проникли вовнутрь Святилища, и один из воинов бросил факел в северную часть храма. Тит немедленно поспешил туда. Он имел еще время осмотреть внутренность Святилища; пока он находился там, тут же (и этот факт является крайне странным относительно его невиновности в пожаре) был совершен поджог. Никто не отвергает, что с этого момента совершенно последовательно стали поджигать все остальные принадлежавшие к храму здания. Нечего упоминать о том, что тогда страшный вопль отчаяния огласил воздух, и что погибло много тысяч народу. Теперь Тит уже не знал пощады. Тем священникам, которые в течение нескольких дней нашли возможным скрываться, a затем были принуждены сдаться, он велел ответить на их просьбу о прощении: священнослужители должны погибать вместе со своим храмом. Затем он распорядился казнить всех их. Иоанн из Гисхалы находился у Симона бар Поры в еще незанятом римлянами верхнем городе. Тит торжественно предложил им сдаться: переговоры велись у моста чрез Тиропеон. Когда же осажденные потребовали права свободно удалиться, он заметил, что пора пощады миновала, и что он не станет болee щадить ни одного перебежчика. Затем он велел поджечь город, поскольку он был в его руках, главным же образом расположенные к югу от храма части его. Голод в городе тем временем достиг таких пределов, что, как говорят, одна женщина съела собственного своего ребенка. 15-го августа Тит распорядился приступить к сооружению осадных валов против верхнего города. С этих пор перебежчиков стали продавать в рабство, если они не заслужили смерти по каким-либо особенным причинам. Когда союзники жителей идумеяне, стали подумывать о том, чтобы сдаться, Симон велел казнить их начальников. Масса драгоценностей из храма была спасена от пожара и досталась в добычу римлянам. 1-го сентября тараны были придвинуты к стенам верхнего города. Тогда предводители иудеев поняли, что сопротивление дольше невозможно, покинули укрепленный замок Ирода, за которым первоначально думали утвердиться и поспешили в юго-восточную долину к Силоамскому источнику. Не найдя здecь, против ожидания, выхода вследствие окружавшей всю линию блокады стены, они бежали в подземные ходы, которых шло множество и в различных направлениях от храма. Иоанн из Гисхалы и Симон бар Гіора должны были впоследствии сдаться римлянам; пока их пощадили, чтобы они могли участвовать в триумфе Тита. Затем римские солдаты быстро заняли верхний город и, по приказанию Тита, весь Иерусалим, за исключением трех примыкавших к дворцу Ирода башен, подвергся разрушению. Одна из этих башен, вероятно Фазаелова, отчасти сохранилась по сей день. Население было согнано в развалины внутреннего храмового двора, где множество народу погибло голодною смертью. Bce те, которые еще не были убиты или не оставались на мecте, были продаваемы в рабство, если возраст их не достигал 17 лет. Из остальных самые красивые были предназначены для участия в торжественном триумфе, большинство же для боев с гладиаторами и дикими зверьми, a многие посланы на общественные работы в Египет. Кажется тенденциозным преувеличением, если Иосиф говорит, что Тит в последние дни помиловал 40000 иерусалимских гражданъ и выпустил их на свободу. В лагере он блестяще отпраздновал свою победу, причем самым выдающимся воинам были розданы призы и знаки отличия. Сам Тит сперва поспешил в приморскую Цезарею, затем в Цезарею Филиппа, наконец, в Берит, где по его распоряжению, всюду устраивались торжественные игры, для которых иудейские пленники поставляли необходимый материал. В виде гарнизона он оставил в Иерусалиме десятый легион. Город был захвачен им 2-го сентября.

Само собою, разумеется, что несчастье, постигшее иудеев в их столице, отразилось также на их единоверцах вне пределов города. Главным образом в столице Сирии, Антиохии, казалось, наступил момент, когда можно было ждать, что скажется старинная ненависть населения к иудеям, т. е. та ненависть, которая здecь, как и повсюду в других местах, обусловливалась завистью к богатству евреев. Сперва распространился слух, будто иудеи собираются поджечь Антиохию, и это дало повод принудить евреев к принесению языческих жертв и помешать им отправлять субботы. При этом было разрешено прибегать к помощи римских солдат. К несчастью, в городе произошел страшный пожар и лишь энергичному заступничеству тогдашнего сирийского легата удалось доказать невинность иудеев в этом деле. Когда Тит прибыл еще зимою 70/71 г.г. в Антиохию, одним из главных желаний, высказанных населением, было изгнание иудеев из города или, по крайней мepe, лишение их равноправности со всеми прочими гражданами города. Тит был настолько благоразумен, что не согласился исполнить это желание. Весною 71 года он поехал из Антиохии чрез Александрию в Рим. 700 выдающихся пленных и обоих предводителей, Симона бар Пора и Иоанна из Гисхалы он захватил с собою для участия в триумфе. Последний был торжественно и блестяще отпразднован. Золотая трапеза и золотой светильник из иерусалимского храма, равно как и свиток с иудейским законом, предшествовали триумфатору. Когда процессия достигла храма Юпитера Капитолийского, она остановилась, пока не было получено известие о совершении казни вражеского предводителя. Жертвою пал на этот раз Симон, сын Поры. Впоследствии привезенная из Иерусалима добыча была доставлена в храм богини Мира, который Веспасиан велел построить в воспоминание о своих победоносных походах и который сгорел при Комоде. До сих пор, однако, сохранилась искусно сооруженная триумфальная арка Тита. Сенат и римский народ построили ее в честь победителя Иудеи, но она была окончена лишь после смерти Тита. Это замечательный по своим рельефам памятник того времени и весь сооружен из пентелийского мрамора. По сей день еще он с высоты, так называемой Велии, служит суровым памятником о разгроме высоко даровитого, но сбившегося с пути народа.

В Иудее дело Тита окончили посланные туда императорские легаты. Без особенных затруднений Люцилий Басс принудил к сдаче сперва Иродиум, a затем укрепленный Махэр по ту сторону Мертвого моря. Ему удалось при лeсe, по имени Ярдес разбить последнее иудейское войско. Император обратил всю страну в провинцию и продавал отдельные участки земли ее. Лишь в Эммаус отправил он колонию старых воинов и дал этому городу часто встречающееся название Никополя. Преемник Люцилия Басса, Флавий Сильва, завоевал еще Масаду, известную со времени Ирода Великого крепость к юго-западу от Мертвого моря. Когда стены Масады разрушались от поджога римлян, находившийся там гарнизон предпочел покончить самоубийством, чем попасть в руки римлян. С воодушевлением прославляет Иосиф великодушное исполнение этого страшного, отчаянного решения; очевидно, он забыл, как сам он также был свидетелем такой же решимости своих единоверцев в Иотапате, но предпочел гнусно бежать от смерти.

Неописуемый ужас обуял иудеев по всей империи: повсюду они старались выказать римлянам свое повиновение и услужливость, и со стороны римлян был учрежден за ними строжайший надзор.

Национальная самостоятельность народа погибла навсегда. Для иудейской веры должна была наступить новая эра. Сосредоточия иудейства, прежнего Иерусалимского храма, болee не существовало. Некоторое время могло казаться, что иудейство теперь всецело обратится к чистому духовному поклонению Господа Бога, так как оно было лишено реального мecтa для жертвоприношений. Таким образом, видимо рассуждал, например, Иосиф, который по поводу разрушения Иерусалимского храма и вскоре затем последовавшего закрытия храма Он и в Египте старается утешиться фразою, что у Господа Бога имеется гораздо большее и неразрушимое святилище в лице мироздания. Но для большинства иудеев казалось несмываемым позором, что священные деньги, которые дотоле ежегодно отправлялись каждым взрослым иудеем в Иерусалим в виде подати в пользу храма, отныне должны были идти в виде подушной иудейской подати в императорскую казну в Риме. В интересах слияния народностей римской империи это постановление было крайне неуместно, потому что оно всегда напоминало иудеям о их обособленности, которая была с тех пор особенно сильна у иудеев и нарочно поддерживалась ими. Теперь было приступлено к точному собранию и определению священных книг, установлена их взаимная ценность и точно определен их текст. Теперь начинается эра повторения закона (Мишна). Дело книжников продолжается теперь с мучительною точностью как по отношению к таким законам, которые были еще исполнимы, так и особливо относительно тех предписаний, которые после разрушения храма являлись прямо неисполнимыми. Этот период был назван временем окостенения иудейства. С правильностью этого названия можно согласиться, но следует также указать на то, что это окостенение придало иудейству силу, без которой оно навряд ли просуществовало в виде жизнеспособной общины по сей день. Личности, подобные Иосифу, могли, правда, сами себе устроить удобно жизнь, могли быть хорошими писателями-историками для будущих времен, но если бы иудейству пришлось рассчитывать исключительно на их поддержку, то оно давно бы погибло безвозвратно.