Приложение

Прозаический перевод А. Ю. Чернова и С. Л. Николаева²³³

Не подобает ли нам, братья, сложить песнь о походе Игоря, Игоря Святославича, старинным слогом ратных повестей? Однако эту песнь мы сочиним по событиям нынешнего времени, а не по замыслу Бояна.

Перед тем как сложить кому-то песнь, Вещий Боян мчался белкой по дереву, серым волком по земле, сизым орлом под облаками. Говорил, что так он вспоминает древние битвы. Тогда он напускал десять соколов на стаю лебедей. И которую лебедь сокол настигал, та первой пела древнему Ярославу, храброму Мстиславу, который зарезал Редедю на глазах у касожского войска; прекрасному Роману Святославичу.

А ведь Боян, братья, не десять соколов напускал на лебединую стаю, он свои колдовские пальцы клал на живые струны, и струны сами собой звучали во славу князей. Поведем же наш рассказ от древнего Владимира до нынешнего Игоря, который доблестью укрепил свой ум и мужеством заострил свое сердце. Исполнившись ратного духа, он навел свое храброе войско на Половецкую землю, за Русскую землю.

Тогда поглядел Игорь на светлое солнце и увидел, что оно накрыло тьмою всех его воинов. И сказал он своей дружине: «Братья и дружина! Лучше в поле пасть, чем в полон попасть. Братья, сядем-ка на своих резвых коней и поглядим на синий Дон!» Ум князя сгорел в страсти, и жажда попытать счастья на Великом Дону пересилила дурное предзнаменование. «Хочу, – сказал, – вместе с вами, русичи, испытать свое копье о край поля Половецкого, хочу или голову сложить, или испить шлемом из Дона».

О Боян, соловей старого времени! Как воспел бы ты, соловей, этот поход, прыгая по вымышленному дереву, летая умом под облаками, свивая половинки славы нашего времени? Мчась через поля и горы вслед за Трояном, ты бы пел его потомку Игорю: «То не буря соколов занесла через широкие поля. Галки стаями летят к великому Дону». Или так бы ты воспел, Вещий Боян, потомок Велеса: «Кони ржут за Сулою. Звонят колокола славу в Киеве. Трубят трубы в Новгороде-Северском. Стоят стяги в Путивле».

Игорь ждет милого брата Всеволода. И сказал ему отважный тур Всеволод: «Один ты у меня брат, Игорь, один свет светлый! Мы оба – Святославичи. Брат, седлай своих резвых коней, а мои уже оседланы, ждут нас под Курском. Мои куряне – умелые воины: под звуки труб рождены, под шлемами воспитаны, с конца копья вскормлены. Пути им известны, овраги им знакомы, луки у них натянуты, колчаны открыты, сабли наточены. Они скачут, словно серые волки, ищут в поле себе чести, а князю славы».

Тогда вступил князь Игорь в златое стремя и поехал по чистому полю. Солнце затмением путь ему преграждало, ночь грозила ему громом. Поднялся звериный свист и перебудил птиц. Див взвился на вершину дерева, кричит с него, требует, чтобы враждебная земля – Волга, Поморье, Посулье, Сурож и Корсунь – и ты, тмутороканский идол, покорились. А половцы по бездорожью поспешили к великому Дону. Скрипят в полуночи телеги, словно напуганные лебеди.

Игорь ведет воинов к Дону, а птицы уже пасут беды его в дубравах, волки напасти стерегут по оврагам. Орлы клекотом созывают зверей на трупы, лисицы тявкают на красные щиты. О Русская земля, ты уже за холмом!

Поздняя ночь светлеет. Занялась заря. Туман покрыл поля. Соловьиный щекот заснул, разбудив гомон галок. Русичи широкие поля перегородили красными щитами. Ищут себе чести, а князю славы!

С утра в пятницу потоптали они войско неверных половцев и разметались, словно стрелы, по полю. Умыкнули половецких красоток, а с ними и золото, и шелка, и драгоценный бархат. Ортмами, епанчами, шубами и разными половецкими тканями стали мостить гати по болотам и топким местам. Красный стяг, белая хоругвь, красный бунчук, серебряное древко – храброму Святославичу!

Дремлют в поле храбрые потомки Олега, далеко залетели! Они ведь не были рождены для поражения ни от сокола, ни от кречета, ни от тебя, черный ворон, неверный половец! Кзак серым волком бежит, Кончак спешит вслед за ним к Великому Дону.

Наутро кровавые зори возвещают рассвет. Черные тучи с моря идут, вот-вот закроют четыре солнца, а в тучах трепещут синие молнии. Быть великой грозе, идти дождю стрелами с великого Дона. Тут копьям ломаться, тут саблям стучать о половецкие шлемы на реке на Каяле у Дона Великого. О Русская земля, ты уже дальше, чем за холмом!

Это ветра, потомки Стрибога, несут с моря стрелы на Игорево храброе войско. Гудит земля. Реки текут грязью, пыль закрывает поля, стяги предвещают недоброе. Половцы идут от Дона и от моря, и со всех сторон обступили русские полки. Дети бесовы криком перегородили поля, а храбрые русичи преградили им путь своими красными щитами.

Яростный тур Всеволод! Ты стоишь посреди битвы, осыпаешь врагов стрелами, гремишь об их шлемы харалужными мечами. Куда ты, яростный тур Всеволод, ни помчишься, поблескивая своим златым шлемом, – там лежат головы неверных половцев и их аварские шлемы, расколотые твоими калеными саблями. Какая же битва нам столь дорога, братья, чтобы ради нее пренебречь честью, достоянием, отеческим златым престолом в городе Чернигове и любовью и привязанностью своей бедной жены, красавицы Глебовны?

Остались в прошлом века Трояна, миновали годы Ярослава, начались походы Олега, Олега Святославича. Этот Олег мечом ковал раздоры и засеивал землю стрелами. Вот он вступает в златое стремя в городе Тмуторокане. Такой же звон слышал великий древний Ярослав, а Владимир, сын Всеволода, по утрам затыкал уши и запирал на засовы черниговские ворота.

А Бориса Вячеславича, храброго молодого князя, что встал за обиженного Олега, гордыня привела на смертный суд и накрыла его похвальбу зеленым саваном. [И как будто] с той самой Каялы Святополк привез своего отца между угорскими иноходцами к святой Софии в Киев. Тогда при Олеге Гореславиче земля засеивалась и прорастала междоусобицами, гибло достояние потомков Дажбога. В княжьих войнах жизнь людская сократилась.

Тогда по Русской земле редко пахари покрикивали, зато часто вороны каркали, деля меж собою трупы, а галки совет держали, где бы им поживиться. То было в те войны и в те походы, а о такой рати, как нынешняя, еще не слыхивали.

С утра до вечера, с вечера до рассвета летят каленые стрелы, гремят сабли о шлемы, трещат харалужные копья в неведомом поле среди Половецкой земли. Черная земля под копытами полита кровью и костьми засеяна, проросли они бедами Русской земли.

Что за шум, что за звон слышу я на рассвете? Игорь заворачивает полки, ведь жаль ему бедного брата Всеволода. Бились день, бились другой. На третий день к полудню Игоревы стяги пали. Тут-то братья и расстались на берегу быстрой Каялы. Там кровавого вина не хватило – отпировали храбрые русичи, сватов напоили, а сами полегли за Русскую землю. Никнет трава от жалости, а дерево печально склонилось к земле.

Братья, уже невеселая година настала, уже степь поглотила наше войско. Проснулась вражда среди потомков Дажбога, девою вступила на землю Трояна, всплеснула лебедиными крылами на Синем море у Дона, размочила семена алчных времен. Княжеские междоусобицы для нас – разорение от неверных. Ведь брат заявил брату: «Это мое, и то тоже мое». И стали князья ничтожное называть великим. И пока они свои раздоры ковали, неверные со всех сторон приходили с победами на Русскую землю.

Далеко к морю залетел сокол, охотясь на птиц. А Игорево храброе войско уже не воскреснет. Вслед ему закричала Карна, а Желя поскакала по Русской земле, сея пожары из огненного рога. Русские жены запричитали: «Теперь нам своих милых мужей мыслью не смыслить, думой не сдумать, глазами на них не взглянуть, да и золоту-серебру не порадоваться».

Братья, Киев стонет в тоске, а Чернигов от напастей. Тоска разлилась по Русской земле, жирная печаль втекла потоком в середину земли Русской. И пока князья сами на себя распри ковали, неверные безнаказанно набегали на Русскую землю и брали дань – по беличьей шкурке от двора.

Это ведь два храбрых Святославлича, Игорь и Всеволод, разбудили распрю, которую однажды уже усыпил их грозный отец Святослав, великий киевский князь. Он навел на них страху, а сам двинул свое мощное войско с харалужными мечами, наступил на Половецкую землю, растоптал холмы и овраги, замутил реки и озера, иссушил ручьи и болота. А неверного Кобяка из Лукоморья, от его железных великих половецких полков, словно смерч выдернул, и рухнул Кобяк в городе Киеве, в гриднице Святослава.

А теперь немцы и венецианцы, греки и моравцы прославляют Святослава, поносят Игоря, который утопил добро в пучинах половецкой реки Каялы, насыпал туда русского золота. А сам князь Игорь пересел из златого седла в седло кочевника. Приуныли городские забрала, и не стало веселья.

А Святославу на Киевских горах приснился тревожный сон. «Накануне вечером обряжают меня, – говорит, – в черный саван на тисовой кровати. Наливают мне синее вино, смешанное с горечью, сыплют мне на живот крупный жемчуг из пустых колчанов неверных толковинов. И оплакивают меня. Уже тесовая кровля без князька у моего златоверхого терема. Всю ночь с вечера на выгоне у Плеснеска каркали вороны Буса. Гробовые змеи из дебрей помчались к Синему морю».

И отвечали бояре князю: «Уже, князь, горе разум полонило. Два сокола слетели со златого отеческого престола, чтобы покорить Тмуторокань или испить шеломом из Дона. Но тем соколам уже подрезали крылышки саблями неверных, а самих опутали путами железными.

Темно было в третий день – два солнца померкли, оба багряных столпа погасли, а с ними и два молодых месяца – Олега и Святослава – заволокло тьмой. Погрузились они в море, и это придало большую смелость степнякам.

На Каяле-реке тьма затмила солнечный свет. По Русской земле разбрелись половцы, словно выводок гепардов. Вместо былой славы – позор. Беда вырвалась на волю. Див ударился оземь. А готские красавицы поют на берегу Синего моря, позванивая русским золотом. Воспевают они время Буса, пестуют месть за Шарукана. А у нас, у дружины, уже нет былого веселья».

Тогда великий Святослав произнес златое слово, смешанное со слезами:

– О мои племянники, Игорь и Всеволод! Рановато вы стали хлестать мечами Половецкую землю, а для себя искать славу. Вы нечестно победили неверных, нечестно пролили их кровь. Ваши храбрые сердца окованы жестким харалугом и закалены в неразумии. Что ж вы учинили серебряной моей седине?

Я уже не вижу могущества сильного, богатого, обладающего многочисленным войском брата моего Ярослава, с его черниговскими былями, с богатырями и татранами, с шельбирами и топчаками, с ревугами и ольберами. Эти без щитов, вооруженные одними лишь засапожными ножами, криком побеждают войска, звоня во славу своих прадедов.

Но вы двое сказали: «Мы сами с усами: былую славу себе приберем, а будущую поделим между собой».

Разве диво, братья, старому помолодеть? Сокол, даже когда в линьке бывает, гонит птиц в вышину и не дает своих птенцов в обиду. Но вот несчастье: князья мне не в помощь. Время вывернулось наизнанку. Вон уже у Римова кричат под половецкими саблями, а [город] Владимир стонет от ран. Тоска и печаль сыну Глеба.

Великий князь Всеволод! Ты уже и в мыслях не летишь издалека защитить златой отеческий престол. А ведь ты можешь Волгу расплескать веслами, а Дон вычерпать шлемами. Если бы ты был здесь, были бы пленница по ногате, а пленник – по резане. Ты ведь можешь и посуху стрелять живыми шереширами – удалыми сыновьями Глеба.

А вы, отважные Рюрик и Давыд? Не ваши ли [бояре] под злачеными шлемами плавали по крови? Не ваши ли храбрые дружинники ревут, словно туры, раненные калеными саблями в неведомом поле? Вступите, господа, в свои златые стремена [и отомстите] за нынешнее поражение, за Русскую землю, за раны Игоря, отважного Святославича!

Галицкий Осмомысл Ярослав! Высоко сидишь на своем златокованном престоле, подперев Угорские горы своими железными полками, загородив дорогу королю, перебрасывая вьюки с товарами через облака, отправляя корабли к Дунаю. Ты наводишь ужас на соседей. Открываешь Киеву врата, стреляешь с отеческого златого престола султанов в дальних странах. Господин, стреляй по Кончаку, неверному кочевнику, за Русскую землю, за раны Игоря, отважного Святославича!

А вы, отважные Роман и Мстислав? Храбрая мысль носит ваш ум на битву. Вы с высоты отважно бросаетесь на врага, словно сокол, парящий в воздухе, когда хочет доблестно одолеть птицу. Ведь у вас железные крылья-наплечники под латинскими шлемами! При виде их дрожит земля, и многие народы – степняки, литва, ятвяги, деремела и половцы – побросали свои копья и склонили свои головы под ваши харалужные мечи. Однако над Игорем уже поблекло солнце, а деревья не по добру сронили листву. [Половцы] поделили между собой города по Роси и Суле, а храброе Игорево войско уже не воскреснет. Князь [Роман], Дон окликает князей [поименно] и зовет их на битву. А храбрые князья Ольговичи сразиться уже успели!

Ингварь, Всеволод и трое Мстиславичей! Не худого рода серафимчики, вы не военными победами приобрели свои наделы. Где же ваши златые шлемы, ляшские копья и щиты? Загородите Полю ворота своими острыми стрелами – за Русскую землю, за раны Игоря, отважного Святославича!

Ведь уже [Трубеж] не течет серебряными струями к городу Переяславлю, а Двина к тем грозным полочанам грязным потоком течет под криками неверных. Один лишь Изяслав, сын Василька, позвонил своими острыми мечами о литовские шлемы, прибавив славы к славе своего деда Всеслава. А сам, изрубленный литовскими мечами, под красными щитами лежит на кровавой траве. Саваном ее он выбрал для себя, сказано ведь: «Князь, твою дружину птицы приодели крыльями, а звери вылизали кровь». Не было тут брата Брячислава, ни второго брата – Всеволода. И в одиночестве изронил ты жемчужную душу из храброго тела через шитый золотом ворот. Унылы голоса, закончилось веселье, трубят городенские трубы.

Внуки Ярослава и Всеслава! Вы опустите свои стяги, спрячете свои оскверненные мечи. Вы уже пренебрегли заветами предков, ради своих усобиц стали приводить неверных на Русскую землю и на владения Всеслава. А из Половецкой земли к нам пришло насилие.

На седьмом веку Трояна Всеслав бросил жребий о приглянувшейся ему девице. Он оперся на хитрость, как на посох, прыгнул к городу Киеву и коснулся древком златого киевского престола. Умчался от киевлян лютым зверем в полночь из Белгорода, повис на синем облаке, а наутро вонзил стрикусы [?], отворил ворота в Новгороде, сокрушил славу Ярослава, помчался волком к Немиге, там гумно расчистил. На Немиге людей стелют словно снопы, молотят их харалужными цепами, на гумно жизни кладут, отвевают души от тел. Кровавые берега Немиги не зерном были засеяны – засеяны костьми русских сынов.

Князь Всеслав людей судил, раздавал князьям города, а сам ночью волком рыскал, до первых петухов дорыскивал из Киева до Тмутороканя, волком перебегал дорогу великому Хорсу. Ему поутру колокола звонили к заутрене у Святой Софии в Полоцке, а он в Киеве слушал их звон. Хоть и была у него колдовская душа во втором теле, но часто он страдал от бед. Про него мудрый Вещий Боян тогда еще сочинил поговорку: «Ни ловкачу, ни искуснику, ни искуснику гадать по птицам не миновать суда Божия».

О, стонать Русской земле, вспомнив начальное время! Ни первых князей, ни самого древнего Владимира нельзя было пригвоздить к Киевским горам. Поэтому и сейчас врозь стоят стяги Рюрика, а отдельно – Давыда. Концы их стягов реют в разные стороны, не в лад поют их копья.

На Дунае раздается голос Ярославны. Неприметной зегзицей плачет она поутру. «Полечу, – говорит, – зегзицей по Дунаю, омочу шелковый рукав в Каяле-реке, утру князю кровавые раны на его израненном теле». Ярославна утром плачет, причитая на забрале в Путивле: «О Ветер Ветрило! Зачем ты, господин, дуешь наперекор? Зачем ты несешь на своих легких крылышках половецкие стрелочки на воинов моего мужа? Мало тебе просто веять под облаками, подгоняя корабли к Синему морю? Зачем ты, господин, мое счастье развеял по ковылю?» Ярославна утром плачет на забрале в городе Путивле, причитая: «О Днепр Словутич! Ты пробил каменные горы сквозь Половецкую землю. Ты качал на себе ладьи Святослава до стана Кобяка. Принеси, господин, ко мне мужа, чтобы я не посылала ему своих слез на море по утрам!» Ярославна утром плачет, причитая на забрале в Путивле: «О светлое-пресветлое Солнце! Ты всех греешь и всем светишь. Зачем ты направило горячие свои лучи на воинов моего мужа? В безводном поле луки их ты ослабило жаждой, горем заткнуло колчаны!»

В полночь разбушевалось море, дымы идут тучами. Бог показывает Игорю дорогу из Половецкой земли в Русскую землю, к отеческому златому престолу. Вечером погасла заря. Спит ли Игорь, бдит ли – Игорь мысленно измеряет [Половецкое] поле от великого Дона до малого Донца.

В полуночи Овлур свистнул коня за рекой и как бы окликнул Игоря, велит ему смекать. Тут застучала земля, зашумела трава, половецкие кибитки отдалились.

А Игорь горностаем помчался к тростнику, белым гоголем кинулся в воду, вскочил на резвого коня, соскочил с него серым волком. И побежал в пойму Донца, а когда летел соколом под облаками, то бил гусей и лебедей к завтраку, обеду и ужину.

Когда Игорь соколом полетел, тогда Овлур волком побежал, отрясая студеную росу, загнали-таки они своих резвых коней.

Донец сказал: «Князь Игорь! Немало тебе величья, к Кончаку ненависти, а Русской земле радости!» Игорь сказал: «О Донец! Немало тебе величья. Ты покачивал князя на волнах, стелил ему зеленую траву на своих серебряных берегах, окутывал его теплыми туманами под сенью зеленых деревьев. Охранять его ты посылал гоголей на воду, чаек на струи и чернядей на ветра».

Не так ли река Стугна, текущая скудной струей, но поглотившая сторонние ручьи и потоки и расширившаяся к устью, заточила юношу князя Ростислава в пучине под своим темным берегом? Убивается мать Ростислава по юноше князе Ростиславе. Приуныли цветы от жалости, а дерево в печали склонилось к земле.

А сороки не затрещали! Ведь по следу Игоря едут Кзак с Кончаком. Тогда вороны перестали каркать, сороки трещать, галки замолкли, а змеи сползлись. Одни только дятлы стуком показывают дорогу к реке да соловьи веселыми песнями оповещают о рассвете.

Говорит Кзак Кончаку: «Если сокол летит на свое гнездо, мы соколенка расстреляем своими позолоченными стрелами». А Кончак ответил Кзаку: «Если сокол улетит на гнездо, мы соколенка опутаем красной девицей». А Кзак ответил Кончаку: «Если оженим его на красной девице, то останемся и без соколенка, и без красной девицы, и начнут нас эти птицы бить в Половецком поле».

Сказали Боян и Ходына, песнетворцы [двух] Святославов, воспевавшие старое время каганов Ярослава и Олега: «Хоть и тяжко голове без плеч, но худо и телу без головы. Так и Русской земле без Игоря».

Солнце сияет на небе, князь Игорь в Русской земле. Девушки поют на Дунае, голоса их летят через море до Киева. Игорь едет по Боричеву взвозу к святой Богородице Пирогощей. Народы радуются, города веселятся. Спели песни о старых князьях, а теперь воспоем молодых. Слава Игорю Святославичу, отважному туру Всеволоду, Владимиру Игоревичу! Да здравствуют князья и дружина, сражающиеся за христиан с войсками неверных! Князей восславим, а дружину помянем. Аминь.