Дом графа Орлова-Денисова, прежде бывший Графа Ростопчина

С историею сего дома, неразлучна история знаменитых его владельцев. Таков дом бывший Графа Ростопчина в Москве на Лубянке. Как самое здание, так и его местность напоминают не только славные, но и важные по своим последствиям события в истории отечественной.

По переселении Псковичей из покоренного В. К. Василием Иоанновичем Пскова, урочище церкви Введения названо в Псковичах, а нынешняя улица Лубянка в тогдашнем посаде, именовалась Стретенкою. Там, где ныне домы Графа Орлова-Денисова, бывший Ростопчина, и Гиппиуса, в XVII столетии славились дворы боярина Князя Дмитрия Пожарского, Князя Ивана Хованского, Княгини Бахтеяровой, боярина Петра Головина. (1) Это же место замечательно памятниками мужества и милосердия Пожарского – острогом, где он отбил Поляков, и богадельнею, где питал нищих и престарелых. Теперь там нет и следа этих памятников; но они живут в воспоминании. У храма Введения Богоматери судьба соединила два дома, указывающие на два исторические имени, громкие в бытописаниях Москвы – Пожарского и Ростопчина. Цель подвигов их была одна: спасение Москвы и Poссии; но как средства к достижению этой цели были различны, то и слава их не одинакова. Одного подвиг блистательный, другого великий; первый, как воин, приносил отечеству в жертву свою жизнь, второй, как дипломат – не щадил своей личности для блага Poссии. Но Москва в начале XVII века не та была, как в начале XIX, и Сигизмунд III не то, что Наполеон. В Истории значение Пожарского уже определено и памятник ему с Мининым на Красной площади возвещает о его подвиге; но Ростопчину суждено ожидать приговора от потомства, которое, без сомнения, оценить беспристрастно его дела и даст ему почетное место в Истории.

В Москве еще живы современники его, свидетели его подвигов в самом затруднительном положении столицы и отечества. Дом его составляет одну из ее достопамятностей, один из прекраснейших произведений зодчества начала XVIII века.

Любопытно было бы знать, кем и когда именно сооружены великолепные сии палаты, по старинному обычаю, стоящие на широком дворe, а не выступающие на улицу. Но в документах мы не отыскали известий об этом. По изустному преданию и даже по стилю, здание это относится к царствованию Петра I, когда в Москве италианские, французские и голландcкие зодчие воздвигали палаты, церкви и башни.

В царствование Анны Ивановны здесь помещался Монетный двор, где чеканили монету, а в царствование Елисаветы Петровны была Камер-Коллегия, заменившая Приказ большой казны, который заведывал казенными сборами и распоряжал доходами всего Государства. В 1793 году, как видно из Указателя Москвы и домов, ч. II, дом этот принадлежал Камер-Юнкеру Ивану Григорьевичу Наумову, (2) от которого потом поступил в собственность Князя Волконского, а от него во владение Князя Прозоровского. Старожилы помнят, как пребывал здесь Турецкий Посол в исходе XVIII столетия. После кончины Кн. Прозоровского, вдовствующая его супруга, кавалерственная Штатс-дама Анна Михайловна в 1811 году, Августа 3 продала этот дом Графу Федору Васильевичу Ростопчину. Напоследок от сына его, по армии Поручика Графа Андрея Федоровича Ростопчина, в 1842 тоду. Апреля 8, перешел он во владение Генерала от Кавалерии Графа Василья Васильевича Орлова-Денисова, одного из героев 1812 года. Теперь принадлежит сыну его, Полковнику Графу Николаю Васильевичу.

Так в течение столетия дом этот переходил из рук в руки, от одной фамилии к другой. По владедьцам своим, он получил значение не только в истории древней столицы, но и всей России. Из них особенно обращает на себя внимание Московский Главнокомандующий Граф Ростопчин, сроднивший свое имя с судьбою Москвы в 1812 году, как мы заметили выше. Если драгоценен для нас над гробный памятник над прахом великого мужа, то тем драгоценнее его дом, представитель его образа жизни и его обихода, свидетель его дел и слов, предсмертных обетов, воздыхания и молитв. Там его немой прах, здесь его дух; там мрачно и таинственно; здесь все еще живо и очевидно. Редко кто посетит его загородную и уединенную могилу, которая только возвещает общий человечеству удел – тление; но всяк, кто пройдет мимо дома его, по большой улице города, невольно вспомнит знаменитого хозяина. Так жители берегов Темзы, Сены н Рейна с некоторым подобострастием останавливаются пред домом Графа Ростопчина в Москве и указывая на него, говорят: «Здесь жил тот, кто сжег Москву, уступленную Наполеону.»

Когда Наполеон, вооружив против Poccии почти всю Западную Европу, двигал войска свои к пределам нашего отечества: тогда Император Александр I приказом из Вильны от 29 Мая, 1812 года назначил в Москву Главнокомандующим Графа Ростопчина, друга Суворова, любимца Императора Павла I, известного Государю по его патриотическим письмам об опасностях, грозящих России от Франции. Тогда Граф жил в Московском своем доме на Лубянке. Еще за несколько времени пред тем, он своими сочинениями вооружался против слепого пристрастия Русских ко всему Французскому и как бы приготовлял их к той године, которая потребовала жертв для спасения отчизны. Июня 12 неприятель переправился чрез Неман, 16 вступил в Вильну. В след за манифестом от 6 Июля и воззванием к Москве, Александр I явился в древнюю столицу. В эту грозную годину Ростопчин занимал важнейший пост в Государстве; Государем ему приказана была Москва – сердце России, где ему должно было охранять дух народный от обольщений завоевателя и внутренних врагов, беречь от упадка нравственных сил. (3) Тогда Московский Главнокомандующий обнаружил всю свою деятельность в изыскании способов к вооружению: им собраны были миллионы рублей и десятки тысяч ополчения, снабженного одеждою и провиантом. Первый округ этого ополчения был вверен его управлению. Пред отъездом из Москвы, Государь пожаловал Ростопчину свой вензель на еполеты, сказав: «Теперь я у тебя на плечах.» (4) В течение месяца собрано и отправлено Ростопчиным в армию 12 полков, так что уже потом числительная сила всего первого округа состояла из 121,537 человек. С самого вступления своего в должность Главнокомандующего, начав действовать на дух народа своим примером и воззваниями, писанными им в его тоне и вкусе, он приготовлял Русских к войне народной. В часы скорби и недоумения народа он пробуждает в нем бодрость, вызывая рогатины и тройчатки Московские и подмосковные на смертный бой с пушечными ядрами, гранатами и с палашами Наполеоновых солдат. Для предупреждения с одной стороны порыва народной ненависти к врагам, с другой для удаления из столицы шпионов, он отправил из нее на барках Французов, пребывавших в Москве. (5)

Между тем как Московский Градоначальник действовал на умы народа своими воззваниями, массы Наполеоновых войск нагрянули на Смоленск; 8 Августа Граф Кутузов, полководец – дипломат, питомец Румянцева в Суворова, назначенный Главнокомандующим 22 Августа, остановился на полях Бородинских в ожидании решительной битвы. Ростопчин спрашивал Кутузова: «что будет с Москвою?» Ceй отвечал: «что с потерею столицы соединена потеря Poccии». Но Ростопчин, чем ближе видел опасность, тем более вооружался мужеством и твердо стоял на страже Москвы, принимая деятельнейшие меры к сохранению в ней благоустройства и тишины, одушевляя жителей ее отрадною надеждой и бодростью. Спокойствие в столице не прерывалось. После Бородинской битвы, Московские улицы наполнились обозами раненых; Ростопчин с обывателями Москвы поспешил к ним с утешением и помощью, как посредник между народом, напрягающим все свои гражданские силы, и между воинами, подвизающимися против врага многочисленого и отчаянного. Между тем отправляются из Москвы Присутственные места и Учебные заведения в Казань, Архив Коллегии иностранных дел и 175 пушек в Нижний Новгород. Оставался один Сенат, не прекращавший своих действий до 29 Августа. «Жители требуют оружия», писал Ростопчин, «и оно готово; но я им вручу его накануне того дни, который должен решить участь Москвы. Если Провидение определило Наполеону в нее войти, он не найдет ничего для удовлетворения своего корыстолюбия. Деньги будут вывезены; вещи зарыты; армия и Москва соединятся во едино для спасения России.»

В таком положении внимание всей Москвы устремлено было на дом Ростопчина; в него съезжались на совещание Преосвященный Августин и сановники столицы, другие стекались сюда с вопросами, на кои получали обоюдные ответы. Казалось, в нем жила тогда судьба Москвы, которая высказывалась народу в гадательных афишках. Близка была развязка этой драмы.

Столица день-ото-дня пустела; но оставшиеся в ней жители не робели и толпились у Арсенала, откуда Ростопчин велел выдавать им оружие. Ожидали сражения под Москвою и даже на улицах ее. Обнадеживаемый Кутузовым, Ростопчин призывал Москвичей именем Божией Матери иа защиту храмов Господних, Москвы, земли Русской. «Вооружитесь», писал он в афишке, «вооружитесь, чем кто может и конные и пешие; возьмите только на три дни хлеба; идите со крестом, возьмите хоругви из церквей и с сим знамением собирайтесь тотчас на Трех Горах. Я буду с вами и вместе истребим злодея.» Между тем Московский Главнокомандующий с Преосвященным Августином отправил на трехстах подводах в Нижний Новгород сокровища государственные и церковные и на Поклонной горе, в виду столицы, он, встретив Фельдмаршала Кутузова, имел с ним совещание и расстался в полной уверенности, что Москва не достанется врагам. Когда остальные жители ее готовились к битве, когда Ростопчин одушевлял их надеждою и мужеством: тогда на Филях в военном совете решено было Кутузовым сдать столицу неприятелям, чтобы тем приготовить им верную гибель. Вечером 1 Сентября прискакал в дом к Ростопчину курьер с письмом от Кутузова, который уведомляет его, что «Москва сдается Наполеону.» – Эта весть поразила Ростопчина; но опасность была близка; вокруг столицы уже пылали села и деревни; неприятельские полчища двигались к заставам Москвы, а Русская войска среда обозов с ранеными тянулись чрез пустившую столицу. Градоначальнику надобно было окончить свое дело. Он дает знать Преосвященному Автустину о скорейшем отъезде его во Владимир с чудотворными иконами Иверскою и Владимирскою, приказывает разбивать бочки с вином на винном дворе и в кабаках, отправляет из Москвы пожарную команду с заливными трубами и до 17 тысяч больных и раненых из гошпиталей, и освобождает из ямы и острога содержавшихся за долги. В тот же день Ростопчин посылает к Государю следующее донесение: «Адьютант Князя Кутузова привез мне письмо, в коем требует от меня полицейских офицеров для сопровождения армии на Рязанскую дорогу. Он говорит, что с сожалением оставляет Москву. Государь! поступок Кутузова решает жребий столицы и Вашей Империи. России содрогнется от уступления города, гдe сосредоточивается величие Poссии, где прах Ваших предков. Я последую за армией. Я все вывез; мне остается плакать об участи моего отечества.» Из сотен тысяч жителей в Москве оставалось не более десятка; между ими тогда должно предполагать шпионов Наполеона, вероломных, буйных и легкомысленных, которые могли воспользоваться отсутствовать властей и караулов. Но Граф Ростопчив так умел распорядиться, что в это смутное время, никто не предавался своеволию и буйству, какого должно было ожидать. Последняя его афишка, 2 Сентября утром в понедельник, раздавалась в его доме Правителем Канцелярии А. П. Руничем. Там на дворе, при стечении народа, собиравшегося в ожидании Графа на Три горы, произнесен в кончен суд над сыном пивовара, переводившим в распространявшим прокламации Наполеова. (6)

Когда чернь устремилась за ввновным, тогда в 10 часов утра достопамятного понедельника Ростопчин выезжает верхом из своего дома; у Яузского моста встречается с Фельдмаршалом Кутузовым, который отвечал на вопросы его молчанием. У Дорогомиловской заставы Наполеон, ожидавший почетной встречи, тщетно спрашивал: «где Начальство? где Начальник Москвы?» Отзывом ему было пламя пожара, которое распространилось по Замоскворечью, потом по Китаю городу. С отступлением Наполеона в Кремль пожар забушевал в других частях города. «Москвы более нет!» воскликнул Наволеон, «войско лишилось обещанной мною награды. Pyccкие сами зажигают! Какая чрезвычайная решимость!» – Войско его, утомленное и походами, и битвами, и голодом, ожидало найти в пространной и богатой Москве покойные квартиры, обильное продовольствие в роскошную поживу, а он мечтал предписать Poссии в Москве выгодный и славный для себя мир. Мог ли Наполеон жечь город, для него необходимый, уничтожить добычу, приобретенную столькими жертвами? Зачем же ему и учреждать следственную Коммисию для открытия и наказания зажигателей? Ростопчина Наполеон и Французы призвала Геростратом Москвы; но Ростопчин, к общему удивлению, отрекся в Париже от этого великого подвига и приписывал его Наполеону, который, только пред выходом своим из Москвы, взорвал часть Кремлевских зданий и тем оправдал предположение Ростопчина, как увидим далее. Столь противоречущие одно другому сведения поставляют в недоумение Историю о том, кто сжег Москву? Наполеон сам признавался, что «Московский пожар уничтожил все его надежды.» Но посмотрим, что писал Ростопчин к Императору Александру от 13 Сентября 1812 года: «Я в отчаянии, что Кутузов скрывал от меня свое намерение; потому что я, не быв в состоянии удерживать города, зажег бы его и лишил бы Бонапарта славы взять Москву, ограбить ее и потом предать пламени. Я отнял бы от Французов и плод их похода и пепел столицы. Я заставил бы их думать, что они лишились великих сокроващ и тем бы доказал им, с каким народом они «имеют дело.» Потом он пишет: «Если б Кутузов сказал мне за два дни прежде, то я зажег бы город, отправивши из него жителей.» Тогда жребий древней столицы был в руках у военачальника н градоначальника. Хотя они скрывали один от другого свои планы; но проникали их. Первый до последнего дня обнадеживал, что будет защищать Москву и в улицах ее сражаться с неприятелем. Иначе как бы мог он провести войска через город, объятый пламенем и не погасить духа в воинах, питавших вражду к вноплеменникам?

Отчаянной решимости своей не скрывал и сам Ростопчин. Еще до Бородинской битвы он писал к Князю Багратиону: «Народ здешний решительно умрет у стен Московских и когда в благом предприятии Бог ему не поможет, то следуя Русскому правилу: не доставайся злодею – обратит город в пепел, и Наполеон получит, вместо добычи, место, где была добыча?»

Первый пожар, 2 Сентября вечером, в Замоскворечьи произведен в виду неприятелей по приказанию Графа Ростопчина, следственным Приставом Вороненковым, который отправился тогда на Винный и Мытный дворы в Koммисариат; на казенные и партикулярные барки у Красного холма и Симонова монастыря, для истребления всего огнем. Такое событие, подтвержденное историком 1812 года, Генералом Михайловским-Данилевским, открывает, что ГраФ Ростопчин первый зажег Москву для спасения России. Его примеру последовали и сами жители Москвы. Так Каретный ряд в Земляном городе зажжен был самими хозяевами лавок, вскоре после того, как Французские генералы, осмотрев экипажи, отметили их для своего употребления. Свидетельство Михайловского-Данилевского подтверждается следующими словами Г. Бутурлина: «более ревностный гражданин, чем воин, Ростопчин, не смогши спасти столицу, вознамерился разорить ее до основания для спасения России. Предприятие его, достойное древнего Римлянина, приведено им в действо с совершенным искусством. Отступление армии воспрепятствовало ему зажечь тогда Москву; но, по его распоряжению, сгараемые вещества были разложены во многих домах, оставленных жителями; толпа наемных зажигателей рассеяна по городу, под надзором переодетых полицейских офицеров; все заливные трубы и пожарные инструменты вывезены.»

Итак, что же заставило Ростопчина добровольно отказаться от венца бессмертия? Этот вопрос только отчасти разрешают обстоятельства его жизни в Париже, где он обнародовал свое отречение от славы. Конечно, с его стороны ето была великая жертва, может статься, вызванная ничтожными случаями. В Париже, где он сделался предметом народного любопытства, как передает нам очевидец. (7) Куда он ни показывался, на него указывали, как на зажигателя; в журналах печатались разные пасквили на его личность; в балаганах появлялись вывески, где он изображен был каким-то чудовищем с факелом, зажигающим Москву и с надписью: «Venez voir l’Erostrate Rostoptzin méttant le feu à la grande ville de Moscou.» Представление соответствовало вывеске. Но в тоже время появились там стихи:

Rostopzin aima mieux dans son ardent courage

Brüler Moscou, que de nous recevoir.

Nous sommes plus polis; chacun de nous, je gage,

Brüle dans ce moment de désir de le voir.

Читатели наши найдут подробности об этом, еще вполне не решеном предмете в сочинениях Михайловского-Данилевского, Бутурлина, Бантыш-Каменского н других; но мы обратимся к личности Ростопчина и участи его Московского дома, возобновившего в памяти нашей незабвенные события 1812 года.

Граф Федор Васильевич, действуя на умы соотчичей собственным примером и словом, зажег свои домы, – один в Москве на бывшей Брюсовой даче Катишке, другой в селе Воронове на старой Калужской дороге, сам выехал во Владимир. В изображенном здесь доме его на Лубянке остановился Генерал-Атьютант Наполеонов, Граф Лористон, предлагавшей мир Кутузову от имени своего Императора. Пред выходом своим Французы начинили порохом все трубы в печах; но, к счастию, истопник, заметив это, предупредил истребление палат своего господина.

Как скоро неприятель оставил древнюю столицу, а Иловайский 4-й с казаками, вступил в нее, Граф Ростопчин поспешил на ее дымящееся пепелище, еще застав пожары, произведенные неприятелями в Китае и Кремле, улицы, покрытые трупами человеческими и смердящею падалью. Бродяги расхищали соляные магазины, винные подвалы, кладовые. Прежде всего распорядительный начальник столицы занялся водворением порядка, потом обратил внимание на несчастных жителей, коих нашел только 3000 человек. Бесприютных он разместил по квартирам, лишенным необходимых способов к существованию доставил одежду и продовольствие. На дворе дома его сбирались они толпами для получения вспоможений.

Граф Ростопчин очистил Воспитательный Дом, превращенный Наполеоном в лазарет, и госпитали, наполненные полусогнившими трупами; открыл на площади против дома Генерал-Губернатора на Тверской и на Моисеевской площади ярмарку, куда свозили из окрестностей съестные припасы. В день освящения соборной церкви в Сретенском монастыре он читал там известия о победах Русских над войсками Наполеона и велел стрелять из пушек, отбитых у неприятеля. Тогда Москва начала оживать н обстроиваться. Ростопчин везде являлся утешителем и помощником. Но Кремль до 1 Февраля 1813 года, по распоряжению Главнокомандующего, был еще недоступен для жителей Москвы; они не знали, что с ним сталось в что в нем делалось. Торжественное открытие его началось освящением Архангельского собора н обнесением св. мощей Благоверного Царевича Мученика Димитрия вокруг стен Кремлевских. По освящении Чудовской церкви, Граф Ростопчин в трапезе монастырской представил Преосвященному Августину 243 человека, наиболее потерпевшнх раззорение; им роздано было 15,000 рублей.

Дом Ростопчина, в 1814 году, был свидетелем блистательного торжества о покорении столицы Франции победоносному оружию Русских и о заключении в стенах ее славного мира, которым решена судьба Наполеона. Там на великолепном празднике известные лица Московского Общества разыгрывали пролог, сочиненный А. Пушкиным на это торжество и пели стихи К. Вяземского. В день празднества у себя Граф Ростопчин угощал Генералов и офицеров, бывших в действующей армии, истинных виновников торжества Poccии в спасения Европы. Тогда весь дом его горел в разноцветных огнях; на воротах в дворе его выставлены были щиты и аллегорические картины, писанные Витбергом по мыслям Ростопчина: они изображали в лицах низложение Наполеона: торжество Poccии и мир миру. Толпы народа наполняли двор и улицу; музыка гремела и Pyccкие песельники пели следующую песню, сочиненную, по поручению Графа Ростопчина, Н. В. Сушковым и принятую с восторгом:

Ой вы, детки каменной Москвы! Скорей!

Собирайтесь ближе, в тесный круг, дружней!

Добру весточку поведаю я вам:

Добрый Царь ее прислал, родимый к нам,

Чтобы славили удалых мы солдата,

Как взошли они в Париж – далекой град.

Грянем, в голос, в лад ударя по рукам:

Слава Богу, Александру и полкам!

Слава, слава Богу Русскому!

Слава, слава Царю – воину!

Слава, слава верноподданным!

О! ура! ура! ребятушки!

Исполать вам! вы со всех-то мест

Близких, дальних ополчится,

О! хвала и вам отважные

Воеводы и начальники.

Други! слушайте, как Царь в Париж входил!

Он святые храмы Божьи не сквернил.

Он с Угодников оклады не срывал,

Он палаты каменны не выжигал,

И в покое он оставил весь народ.

И никто-то наших Русских не клянет.

Грянем! в голос, в лад ударя по рукам:

Слава батюшке – Царю! хвала полкам!

Слава, слава милосердому!

Слава, слава Царю-Ангелу!

Слава, слава верноподданным!

Православным, храбрым воинам!

О, хвала и вам, бесстрашные

Полководцы и наездники!

Мир и память вам, погибшие

За отчизну, за любезную!

И в Париже, как в Москве теперь у нас

Веселятся, да пируют в добрый час!

Жены, девы, стары, малы, весь народ

Мимо Русских, не боясь себе идет;

Принимает, как друзей, в домах своих,

Угощает, а не прячется от них.

Грянем, грянем! дружно в громки голоса.

Слава! слава! укротились небеса!

Слава, слава Богу Господу!

Слава, слава Царю–Ангелу!

Слава, слава верноподданным,

Православным, храбрым ратникам!

О, хвала и вам, разумные

Воеводы и начальники!

О ура, ура, Святая Русь!

О ура, Москва родимая. (8)

Вскоре после этих празднеств, уволен был Граф Ростопчин от звания Московского Главнокомандующего и отправился в чужие крае для поправления здоровья своего, изнуренного трудами и напряжениями. Он поселился в Париже, а без него Московский его дом опустел.

С возвращением Ростопчина из Парижа в Москву, хотя дом его оживился; но двор его свободен был от постоя блистательных экипажей. Немногие его навещали. Уже склонясь к закату дней своих, он, по собственным его словам, «ждал смерти терпеливо, без страха», и уединялся дома. Потеря дочери, угасшей в цвете лет и красоты, скоро сблизила отца с могилою. Конец свой Ростопчин встретил, как христианин, с живою верою и благочестием. За четыре дни до смерти своей, напутствовав себя к вечности Св. Тайнами Покаяния и Причащения, он, пред кончиною своей, потребовал портрет сына своего, отдаленного от него обстоятельствами, и благословив его, поцеловал; отпеть себя завещевал одному приходскому Священнику и похоронить без малейшей церемонии на Пятницком кладбище за Крестовскою заставой, где погребены были его дети. Января 18, 1826 года не стало Графа Ростопчина на 63 году от рождения. Тело его, отпетое Священником в приходской церкви Введения, проводили до самой могилы признательные граждане и друзья.

На мраморной плите, покрывающей могилу Ростопчина, вырезана следующая надпись, сочиненная им самим незадолго до кончины:

Посреди своих детей

Покоюсь от людей.

От судьбы владельца перейдем к судьбе самого дома его. В 1842 году он, как выше замечено, поступил от Графа Андрея Федоровича Ростопчина во владение к Генералу от Кавалерии, Графу Василью Васильевичу Орлову-Денисову. Здесь место гражданского героя занял Русский богатырь, которому в 1812 году принадлежит честь первых выстрелов. При переходе Наполеона чрез Неман, он с Лейб-Казачьим полком раэбил три эскадрона Французских гусаров. Кто из Русских забудет, что сметливость и решимость Орлова-Денисова под Тарутиным в Лейпцигом, увенчали наше войско Славными победами! В 4 день Октября, когда мужеством Орлова-Денисова ниспровергнута была верная надежда Наполеона на победу, Император НИКОЛАЙ I, в 1832 году, повелел установить праздник Лейб-Казачьего полка для увековечения сего подвига. Таким образом лучший день славы Орлова-Денисова, как замечает историк достопамятной войны, стал вечным праздником его сподвижников. Провидение предоставило достойному сыну его Графу Николаю Васильевичу, в родительском доме 1847 года, торжествовать этот праздник, напоминающий ему славные подвиги доблестного отца его, которого мужество, преданность Царскому Престолу и гостеприимство он наследовал. В жизни Графа Николая Васильевича и в истории его дома празднество это достопамятно не одним блеском и великолепием, не одним радушием и любезностью хозяина и хозяйки, ни веселостию множества гостей, но знаменито участием в нем Атамана всех Казацких войск, Наследника Престола Цесаревича Великого Князя Александра Николаевича, который присутствием своим украсил этот Казачий праздник.

В 1849 и 1851 годах, здесь на балах, не менее прежнего блистательных и роскошных, первенствующими гостями были Их Императорские Высочества Великие Князья Наследник Престола, Цесаревич Александр Николаевач, Михаил Павлович и Константин Николаевич с супругою, Николай Николаевич и Михаил Николаевич и Великие Княгини Ольга Николаевна и Екатерина Михаиловна с своими супругами, также Принцы Прусский, Гессенский и Веймарский. Пиршества сии, где было до 500 посетителей, отличались всем, что богатство, вкус и радушие хозяина и хозяйки могли изобрести прекрасного и великолепного.

Таким образом этот памятник зодчества, в начале XVIII века, свидетель столь замечательных событий, один из немногих в Москве сохранил еще доныне во внешности своей особенный тип, коим отличается от других зданий новейшей архитектуры в Москве. Видом своим он походит на Царские и боярские палаты. Длина его 23, вышина ширина 3 сажени. Двухъаршинные его стены кладены из 10 вершкового кирпича с связями из брускового железа.

Желая представить его в первобытном виде, мы на рисунке его не поместили позднейших к нему приделок: подъездного крыльца и герба на фронтоне.

При входе па прекрасную чугунную лестницу поставлены на тумбах две медные пушки, пожалованные Императрицею Екатериною II деду Графа Орлова-Денисова. Хотя в первом этаже отчасти сохранилось прежнее расположение комнат; но в некоторых из них, вместо коробовых сводов, сделаны потолки. Не распространяясь здесь о богатом и взящном убранстве, о прекрасных произведениях живописи, не можем не заметить мастерского и любопытного изображения Лейпцигской битвы, где на первом плане виден в пылу сражения Граф Орлов-Денисов решающий с Лейб-казаками его жребий в виду Императора Александра I, стоящего на холме.

Ннжний этаж, прежде составлявший подвалы с коробовыми сводами, недавно обращен в жилые поков, где помещаются библиотека, аптека, кладовая в баня липовая; под ннм находится небольшой подвал.

Фасад его не сходен с стилем задней части, сохранившей еще следы первоначального стиля здания; он древнее фасада, как можно судить по окнам с трехугольными сандриками и по закладенной обширной арке в средине, где, вероятно, был проезд. Такое разнообразие произведено переделкою дома Кн. Михайлом Никитичем Волконским около конца XVIII столетия. Сперва славный скульптор Юст, а потом Кампорези занимались украшением этих палат, где окна первого этажа не соответствуют окнам нижнего, одни с прямыми, другие с дугообразными перемычками. Художники между окнами верхнего н ннжнего этажей разместили полуколонки на базисах, одни ложчатые, обвитые вязью цветов, другие гладкие с капителями. Над ними сделаны клейма, увенчанные коронами с крестом, а сверху переплетенные между собою фестоны.

Согласно c жeлaниeм владельца, художники, стараясь придать старинному его дому все возможное великолепие, положили на нем отпечаток своего отечественного вкуса, какой господствовал в Европе в XVIII столетии.