Лактанций

Лактанцием заключается ряд западных апологетов. Bcе его сочинения апологетического характера имеют целью не только защищение христианской религии от упреков и нападений врагов, но и возвышение ее в глазах людей, гордившихся философским образованием. Лактанций хотел показать язычникам, что тщательное исследование истины приводит в тому заключению, что истинная мудрость и истинная религия есть только христианская. «Хотя Бог отверз наши духовные очи и даровал нам познание истины, но не многие могли воспользоваться этим благодеянием и даром небесным, истина нередко находится у мудрых в презрении, а у немудрых в ненависти. Я хочу вывести человека из заблуждения; хочу наставить мудрых в истинной премудрости, а немудрых в истинной вере. Для того же чтобы истина могла скорее проникнуть в сердца читателей, я решился украсить ее светлой и витиеватой речью»⁵⁶⁷.

Надобно однакож заметить, что Лактанций был большой мастер опровергать, но не созидать. Перешедши к вере христианской от философии, и сделав для себя задачей противопоставить языческой мудрости мудрость христианскую, он должен был часто обращаться к языческим философским системам, но будучи более расположен к риторике, нежели к философии, редко пускался в ученые исследования, а больше старался пользоваться тем, что казалось ему уже решенным. Что касается христианского богословия, то оно, как видно, было ему хорошо известно вообще, но не в частности. И потому мы можем встретить у Лактанция несколько прекрасных размышлений о христианских истинах, но строгого систематического развития этих истин, как заметил еще Иероним, у него искать нельзя.

Самое первое понятие о философии, которая по словопроизводству есть любовь к мудрости, должно привести нас, по мнению Лактанция, к тому верному заключению, что если кто учится мудрости, то такой человек еще не может назваться мудрым. «Пифагор, давая подобное название наук, понимал, что мудрость не может быть достигнута никаким человеческим учением. Что касается меня, то я не назвал бы философов искателями мудрости; ибо если бы их учение было путем к истине, то они нашли бы ее. Философы старались друг друга опровергнуть и уничтожить; это служит ясным доказательством того, что они не обладали истиной, а философия поражала себя своим собственным оружием».

«Из двух вещей может состоять философия: знания и мнения. Но знание не может быть достигнуто догадками; это было бы тоже, как если бы захотели посредством размышления узнать город, которого мы никогда не видели и о котором ничего не слыхали. Итак, остается признать, что в философии существует только мнение, но мнение может ли привести к желанной цели? О неизвестном городе могут быть разные мнения, и все могут быть не верны. Так поступают и философы, когда рассуждают о высших и сверхопытных предметах».

«Но это не значит, что всякое философствование суетно. Я не осуждаю стремления философов к истине, потому что Бог сотворил человеческую природу жаждущей знания, но обличаю то, что их честное и похвальное желание не увенчалось исполнением, потому что они не знали где истина и как надобно искать оной. Мудрость была между философами, но никто ее не видел. Иные думали, что все можно знать, иные считали, что ничего нельзя знать; те и другие были глупы: всезнание свойственного Богу, а незнание ничего свойственно скоту. Но есть нечто среднее между знанием и незнанием; на этой средине должен стоять человек, имея, таким образом, сродство с Богом и с животными. Мы состоим из двух стихий, из которых одна есть свет, а другая – тьма; между знанием и незнанием есть мост, который мы можем перейти безопасно только тогда, когда не будем уклоняться ни на право, ни на лево».

«Мудрость надобно искать там, где видим невежество, под кровом которого Бог заключил сокровище мудрости и истины. Удивляются, что Пифагор, а потом и Платон, для отыскания истины странствовали по Египту, были у волхвов и персов, дабы изучать обряды и священнодействия разных народов. Эти философы догадывались, что мудрость состоит в вере, но однакож не пришли к иудеям, которые одни тогда обладали мудростью (ибо Богу, кажется, не угодно было, чтобы язычники прежде времени познали истину и правду). Бог определил в последнее время послать великого Вождя с небес, который бы отнял мудрость у вероломного и неблагодарного народа и отдал другим пародам».

«Итак, мудрость и вера должны быть соединены между собой неразрывным союзом. По моему мнению, в мудрости находится вера, а в вере мудрость. Господь даровал человеку такую природу, чтобы мы желали двух вещей: веры и мудрости. Tе люди ошибаются, которые или принимают веру, оставляя мудрость, или одной мудрости ищут, оставляя веру. Одно без другого быть не может»⁵⁶⁸.

Такое прекрасное рассуждение об отношении знания к вере, и языческой философии к христианскому богословию, показывает, что Лактанцй душевно желал и отлично умел примирять казавшееся противоположным, и уравнивать путь, по которому язычники должны были идти к христианству. Но апологет должен был и озарить этот путь светом Евангелия, и озарить притом так, чтобы свет христианства своей яркостью не омрачил слабых очей язычников. Преследуя эту цель, Лактанций старался представить христианские истины в самом простом виде, т. е. уже слишком наглядно, или же украшал их цветами поэзии и красноречия. От этого произошла пестрота в сочинениях Лактанция, которая в свое время, может быть, очень нравилась, даже была необходима, но теперь бросает тень на его учение. Но так как дело не в слове, а в мысли; то учение этого апологета, будучи очищено от всех прикрас и излишних распространений, может иметь не малый интерес в истории христианской философии.

«Бог, как существо всесовершенное, может быть только один. Совершенное могущество имеет тот, в ком оно находится все, а не тот, в ком заключается только часть его. Власть нетленного и вечного существа разделена быть не можетi, ибо что может быть разделено, то может и погибнуть. Управление миром и порядок немыслимы при множестве богов, точно также, как если бы в войске было столько главнокомандующих, сколько полков, рот а т. п. или если бы в одном теле было много душ. Если же мы допустим, что между богами, есть один главный, верховный, то прочие не будут уже боги. Идея о едином Боге так, глубоко запечатлена в сердце человеческом, что даже почитатель многих богов во время несчастий всегда обращается к единому Богу; только в счастии человек забывается и прибегает к идолам»⁵⁶⁹.

Прежде нежели Бог, в. котором заключается источник всего доброго, начал творение мира, Он произвел Сына, т. е. Себе подобного, святого и неразрушимого духа, который долженствовал быть снабжен силами (virtutibus) Отца. Потом для Сына произвел еще другого духа, и наконец целый сонм духов, которых мы называем ангелами»⁵⁷⁰.

«Сын произошел из самых божественных уст (vocalis spiritus). Он по справедливости называется Словом Божиим; ибо Бог Отец зачал Его, но в своем разуме, и сделал Его существом самостоятельным и вечным, наставником, открывающим людям тайны Божии. Один только этот перворожденный и крепкий отцовской силой удостоен божественного имени. Его произвел Отец прежде всякого творения, и сделал своим советником и исполнителем своих намерений»⁵⁷¹.

«Но допуская существование Сына, мы этим не то хотим сказать, что призываем двух богов; ибо Отец и Сын суть едино. Если Отец любит Сына и все сообщает Ему, и опять если Сын верно следует Отцу, и ничего не хочет кроме того, что хочет Отец; то мы утверждаем не двойство, но единство. Если мы называем Бога Отцом и Сына Богом, то называем не различных богов и не отделяем одного от другого, ибо ни Отец не может быть без Сына, ни Сын без Отца. У обоих один ум, один дух, одна субстанция, различие только то, что Отец подобен источнику, а Сын потоку, тот есть солнце, а этот луч. Все исходит от Отца и возвращается к нам чрез Сына. Одна честь обоим, как единому Богу»⁵⁷².

«Бог все сотворил из ничего, и есть причина материи и из нее состоящих вещей. Только человек не может ничего сделать, если не будет дан ему материал, потому что он существо смертное и ограниченное, но Бог может производить из ничего, Он ибо вечен и бесконечно могущ. Природа вечного, из которой как из источника истекло все, должна быть едина. Если бы существовало ничто до Бога или без Него, то Он не имел бы могущества, и следовательно, не был бы Богом. Если принять два начала, Бога и материю, то они ограничивали бы себя и противодействовали бы друг другу. Словом, два совечные начала немыслимы. Если же так, то одно из двух: или Бог произошел из материи, или материя произошла из Бога. Первое невозможно: ибо силу для произведения чего-либо может иметь только существо чувствующее, знающее, мыслящее и движимое, но материя есть нечто бесчувственное и бесмысленное. И потому утверждать, что Бог произошел из материи, будет то же самое что сказать: мыслящее произошло из бесчувственного, мудрое из глупого, свободное от страданий из страждущего, бестелесное из телесного. Притом же материя, как тело, определяется действием совне, и потому изменяется и способна к прерождению. Но что преходит, то должно иметь начало и причину своего существования, т. е. должно иметь разумного, предвидящего и способного приводить все в действие виновника, именно Бога. Если же допустить, что материя существовала от вечности, то должны признать, что она была неизменяема, и следовательно неспособна к образованию, ибо рука Художника должна иное изменить, а иное разрушить»⁵⁷³.

Не трудно заметить, что в этом учении безукоризненно только рассуждение о единстве и творчестве Божием. Но рассуждение об отношении лиц св. Троицы имеет немаловажный недостаток. Апологет как будто ничего не слыхал о божестве Духа Святого, ибо говорит только о божестве Сына, и притом так, что это божество представляется не совечным Сыну. Отец, по его словам, снабжает Сына своими силами, делает Его существом самостоятельным и удостаивает божеского имени. Это выражение не аккуратные, и церковь простила их Лактанцию потому только, что почитала их неумышленными, а неумышленными почитала потому, что у Лактанция, как мы видели, есть ясное доказательство веры его в единство природы Сына Божия с Богом Отцом.

«Бог сотворил мир ради человека, а человека создал единственно для Себя, т. е. для того, чтобы мы могли познавать и почитать своего Творца, и своей праведностью заслуживать вечное блаженство. Сообразно с этой целью, мир и человек получили соответствующее устройство, т. е. составлены из противоположных элементов (добрых и злых)⁵⁷⁴.

«Противоположность элементов видна в различии светлых звезд от мрачной земли, дня от ночи, теплоты от холода, жизни, от смерти и т. п. Особенно же она заметна в человеке, который состоит из души и тела, и в котором происходит постоянная борьба добра со злом, жизни со смертью»⁵⁷⁵.

«Человек состоит из души и тела, или, как выражается Лактанций, из духа и плоти. Существо души непостижимо. Одни говорят, что душа есть огонь, что этот огонь или свет питается влагой крови, как лампада маслом. Но огонь бывает и чувствителен и видим и горяч, душа же хотя и чувствительна, но не видима и не может сжигать. Другие почитают душой кровь, потому что по излиянии крови человек умирает. Но это то же самое, как если бы мы сказали, что огонь, горящий в лампаде, есть масло, потому что поддерживается маслом. Третьи утверждают, что душа есть воздух. Но и это несправедливо, потому что душа гораздо прежде зарождается, нежели воздух бывает принят устами. Душа не по рождении входить в тело, как думают некоторые философы, а тотчас по зачатии. Несомненно только то, что она имеет светлую природу, которая столь тонка, что не может быть видима не только телесными, но и душевными глазами, а потому – сравнительно с телом – может назваться бестелесной, есть нечто богоподобное, в некотором смысле божественное. Соединяется она с телом тотчас после зачатия, а развивается вместе с телом в утробе матери. Однако же нельзя сказать, что она заимствует свое существо от души родителей, потому что такая тонкая и простая субстанция, как душа, не может ничего от себя отделить. Бог творит душу и соединяет с телом, хотя образ творения и соединения составляет для нас тайну»⁵⁷⁶.

«То ли самое есть душа, что ум? Или иное есть то, чем мы желаем, а иное то, чем чувствуем и умствуем?

Первому мнению следуют на том основании, что нельзя ни жить без чувства, ни чувствовать без жизни, и потому не может быть различным то, что не может быть отделено. Придерживающиеся второго мнения так рассуждают: при существовании души ум может не действовать, что случается у безумных; известно также, что душа бывает усыпляема смертью, а ум сном, и, притом, так что не только не знает того, что делает, но и совершенно превратно представляет вещи». Лактанций не решает этого вопроса положительно. Замечает впрочем, что мысль действует и во время сна, как огонь под пеплом, что душа, будучи удалена во время сна от чувственных предметов, еще яснее может видеть духовные. Итак Бог даровал нам сон не для успокоения только нашего, но и для того чтобы иметь средство научить человека будущему. Хотя есть сновидения ложные; но есть и истинные, посылаемые от Бога⁵⁷⁷.

Какое отношение между телом и душой? По мнению Лактанция, человека составляет собственно душа, а тело есть только безжизненная оболочка и даже бремя души. Душа послана в тело для того, чтобы победить это произведение земное, дьявольское, а потому, того человека, которого дух восторжествует над плотью, ожидает вечная награда, а того, кто раболепствует плоти, вечное наказание. Как душе свойственно добро, так телу зло, а потому эти две части естества человеческого состоят из противоположных элементов, и находятся в постоянной междоусобной брани. Если бы не было этих противоположностей, то не было бы и добродетели, ибо если нет врага и борьбы, то не возможна и победа, а без победы но может быть славы и награды. Даже самая мудрость немыслима без противоположного ей, ибо мудрость состоит в том, чтобы избегать зла и избирать добро⁵⁷⁸.

В этом учении есть много странного, похожего на идеи дуалистичные. Но Лактанций, собственно говоря, не проповедует дуализм, потому что он все творение возводит к одному божественному началу, а противоположность представляет не столько нравственную, сколько физическую, и притом служащую как бы основанием нравственной жизни. Даже первоначальные элементы у него не абсолютно противоположны, ибо иначе они не могли бы соединиться. Если он называет землю и созданное из нее тело дьявольским то это слово имеет у него другой смысл. Именно он хочет сказать, что когда один из духов сделался Дьяволом, то этому падшему духу Господь Бог указал для жительства низшие области бытия, т. е. землю и вообще грубую материю⁵⁷⁹. Если бы он допускал дуализм то, следуя стоикам в учении о душе и теле, он должен был бы разделить мнение философов о том, что надобно умерщвлять и искоренять страсти. Но он далек от этого. Учение стоиков кажется ему неразумным и неисполнимым. Следовать этим философам, по его мнению, значит произвести душевное самоубийство. Человек должен направлять страсти к добру, а не искоренят. Зло неврождено нам, но состоит в превратном употреблении свободы. Словом Лактанций умел и чрез неправильные представления провести идею истинно христианскую.

Высочайшим благом не может быть то, что общее у человека с животными, ибо данное нам для жизни есть естественное добро, но не высочайшее. Высочайшее благо должно быть свойственно одному духу, а не телу, наконец, оно не может быть приобретено без веры и мудрости, плодом которых служит добродетель.

Но добродетель непрестанно терпит гонения, и иначе не может быть достигнута как посредством борьбы с грехом. Следовательно, полного блаженства нет на земле для добродетельных; только в будущей жизни успокоится праведник.

Если же высочайшего блага надобно искать в будущей жизни, то оно состоит в бессмертии или лучше в вечной и блаженной жизни в Боге. Этого блага мы тогда достигнем, когда будем делать то, для чего сотворил нас Бог, а Он сотворил для того, чтобы мы познавали Его, почитали и во всем повиновались Ему. И так как богопознание и богопочтение составляют существо религии, то следовательно, высочайшее благо иначе не может быть достигнуто, как при посредстве религии, которая, если только она истинна, нераздельна с мудростью и служит душей всех добродетелей⁵⁸⁰.

Добродетель, как уже замечено, иначе не может проявляться и усовершаться, как только в постоянной борьбе со злом. Бог благоволил заключить человеческие души в слабые и способные к разрушению тела, дабы они, будучи поставлены в средине между добром и злом, заботились о добром и старались заслужить бессмертие. Но первый человек, прельщенный сатаной, согрешил, и через то подверг себя и весь род человеческий проклятью и смерти⁵⁸¹. Когда число людей увеличилось, тогда Бог, не желая погибели роду человеческому, послал для защиты, его от действий сатаны, ангелов, и сделал их наставниками людей. Но эти посланники Божии были обольщены сатаной, который склонил их к плотскому соединению с дщерями человеческими. Таким образом они, вместо того чтобы исполнить волю Божию, начали исполнять волю дьявола и сделались распространителями всякого зла в мире: произвели астрологию, некромантию, магию, оракулов и т. п. Таким образом исчезли на земле и истинное богопознание, и истинная религия, и истинная добродетель. Но, наконец, является в мир Сын Божий, и принимает человеческую природу, дабы своей смертью победить смерть, дабы возвратить людям бессмертие, проповедать всем народам истинную религию и послужить для всех примером добродетели. Он был истинный Бог и истинный человек, и притом в единстве лица, так что Иудеи распяли не простого только человека, но самого Бога. Без веры в этого Христа нельзя достигнуть бессмертия; вне Его церкви, в которой Он присутствует как вечный первосвященник, нет спасения⁵⁸².

Эти мысли показывают, что Лактанций хотел провести христианскую идею об искуплении, но, не обладая глубоким пониманием этой идеи, иногда увлекался мнениями языческими.

Высочайшее благо состоит в бессмертии, для которого мы созданы, к которому стремится человеческая природа, и к которому приводит нас добродетель.

Действия нашей души бесконечно выше действий души животных. Из всех земных существ одни человек может познавать и почитать Бога, один он способен чувствовать, что высочайшего блага надобно искать в небе, что там наша родина, наш Творец. Если сравним действия души с действиями нашего тела, то окажется, что они совершенно противоположны. Наше тело смертно и тленно, и дела его временны, оно не может ничего желать кроме временного, т. е. пищи, питья, одежды, покоя, роскоши. Но дела душевные вечны: она заботится о благочестии, добродетели, терпении, презрении смерти и т. п. Итак, если Бог, будучи предметом познания и любви, вечен, то непременно должна быть вечна и душа наша. Если добродетель по природе своей есть нечто постоянно пребывающее и вечное, то таковой же должна быть и та душа, которая одна способна к добродетели, т. е. человеческая.

Если обратим внимание на плоды наших действий, то придем к тому же заключению. Польза пороков ограничивается настоящим. Когда действие их оканчивается, тогда следует чувственное удовольствие, и только! Но добродетель не имееет в этой жизни достойной для себя награды, следовательно, она должна быть награждена в жизни будущей. Итак если есть Бог, Бог бестелесный, невидимый, вечный, то непременно должна быть бессмертна душа ваша.

Желая остаться верным своему взгляду на душу, как существо огневидное, Лактанций видит доказательство бессмертия ее даже в том, что человеку известно употребление огня. «Прочие животные, говорит он, знают только употребление воды, стихии земной и грубой, но человек знает пользу огня, стихии легкой, возвышенной, небесной. Огонь есть стихия света и жизни, и следовательно, человек, знающий употребление огня, бессмертен»⁵⁸³.

Лактанций почитает телесную смерть явлением естественным и как бы необходимым. «Жалуются, что человек подвержен болезням и безвременной смерти; иначе сказать, негодуют на то, что не рождены богами. Каким образом человек может быть свободен от болезней и смерти, когда его тело состоит из частей скоропреходящих и тленных? Болезни и преждевременная смерть не напрасно допущены Промыслом: смертность с бессмертием соединена быть не может. Кто смертен в старости, тот не может быть бессмертен в юности; и нет такого бессмертия, которому можно было бы положить пределы. Притом, надобно обращать внимание и на следствия. Если бы смерть была определена только известному возрасту, то человек всегда был бы необузданным и бессовестным, потому что все права человеческие, связывающие нас друг с другом, происходят от страха и чувства немощи. Словом, не было бы ничего отвратительнее на земле как бессмертный человек⁵⁸⁴.

Но сила Всемогущего может и наше тело сделать бессмертным, и сделает таковым в будущей жизни; ибо слово Божие говорит, что человеческое тело воскреснет, и по воскресении никогда более не умрет.

Излагая учение об этом предмете, Лактанций не только с полной верой принял все мечты хилиазма, бывшие до него, но и прибавил к ним собственные, желая, так сказать, сделаться пророком. Во время страшных несчастий, постигавших тогда род человеческий, ему хотелось утешить себя и других надеждой на счастливую будущность, а потому он проводит ту мысль, что праведники воскреснут гораздо раньше других людей, именно за 1 000 лет до всеобщего суда, и в продолжение этого времени будут царствовать на земле со Христом. (Целая половина VII книги Божественных Постановлений посвящена поэтическому описанию этого золотого века).

Так как душа не имеет в себе ничего твердого и осязаемого, то она не может терпеть насилия от твердых и телесных предметов. Один только Бог, которого существо духовно, может подвергнуть душу страданиям.

Поскольку же беззаконники грешат в теле, то и казнь примут в теле, которое будет неразрушимым и способным переносить муки вечного огня. Природа этого огня будет отлична от огня обыкновенного: божественный огонь сам собой поддерживается, не имеет никакого дыма, не стремится вверх, подобно нашему, а рассеивается на подобие воды; одной и той же силой и сжигать будет беззаконных и возобновлять тела их, имея в себе вечную пищу для горения. Когда Бог будет судить праведных, то и их огнем искусит. Те, кои явятся с большим числом грехов или грехами тяжкими, уязвятся огнем и сожгутся, а те, кои будут иметь полную правду и совершенную добродетель, не почувствуют действия этого огня⁵⁸⁵.

***

Заключим наше обозрение философии древних апологетов христианства следующими словами одного из лучших новейших писателей, Прессансе:

«Христианство ответило на все возражения; победоносно окончило свое дело на суде правительства; геройской смертью своих последователей заслужило удивление царей и проконсулов; обратило внимание синагог и философов своими глубокомысленными и нередко окропленными верой сочинениями; наконец явило миру образец чистой и святой жизни».

«Но борьба христианства с язычеством существует, и теперь, и притом еще в больших размерах. Наша литература часто бывает проникнута такими началами, которые явно или тайно враждебны началам христианским. Древняя языческая идея, натурализм Цельса и Порфирия, смешанный с восточным пантеизмом, снова сделался жив и силен. Те же системы, на которые отвечали древние апологеты, воскресают в новом виде, особенно же древний материализм, который повторяет слова язычника, приводимые Мнуцием: «что мне до того, что выше мира?». И теперь слышатся насмешки скептика, не верящего ничему; и теперь скептицизм ищет своих Гераклита и Демокрита. Словом, нет ничего нового под бледным солнцем XIX-го столетия».

«И однако ж настоящее время так же важно, как и то, образ которого мы вызвали в нашей памяти. И оно подобие смелому и неудобопроходимому мосту, который ведет от прошедшего к будущему; и оно стоит на пороге нового мира; и оно стремится к тому, чтобы возвратить человечество христианству очищенному от всякой примеси, свободному. Пусть же не обольщаются! Человечество, от которого удалено христианство, более чем когда либо нуждается в нем, и несмотря на свое сильное и искусное противление, оно всегда может быть приведено ко кресту; но только под одним условием: если защитники истины не будут компрометировать своего дела дурными средствами и превратными методами. Изучение христианской древности может предохранить нас от опасных заблуждений, и научит нас избегать всего, что походит на гнет, принуждение. Душа может следовать только кроткому зову истины, а не грозным и витиеватым словам. И потому мы должны заботиться о том, чтобы христианство было приводимо в прежнее положение, чтобы оно являлось человечеству только с оружием истины и правды, чтобы оно всегда помнило слова Господа, что тот, кто в области религии берет меч, мечом погибнет».