Приложения к тому IV «Владиславлева»: рассказы

В конце I-го тома повести «Владиславлев» мы кратко упомянули о судьбе двух сироток, некогда обласканных и принятых на воспитание Людмилою, главною героинею этой повести. Тогда же, как только вышел в свет этот том, мы получили просьбы многих читательниц описать кратко судьбу этих сироток и напечатать это описание в виде приложения к какому-либо тому. Исполняя их желание, мы решились напечатать два рассказа о судьбе этих сироток, а равно и двух сестер главной героини нашей повести, в виде приложения к настоящему IѴ-му и последнему тому.

Автор

28-го апреля 1892 г.

Было 26 мая 1871 года. Прекрасный вечер, тихий, ясный и теплый всех свободных жителей губернского города М. располагал к гулянью, и повсюду, в общественных садах, в парках, лугах и лесах в этот вечер множество было гуляющих. Вышли и гимназистки-пансионерки погулять в свой гимназический сад и попарно рассыпались по всем дорожкам обширного сада. Это был последний вечер их пребывания в гимназии. На утро отпуск на каникулы. Ученицы младших классов до бесконечности рады этому отпуску, и радость свою выражают в громких задушевных разговорах о скором свидании с своими родителями и родственниками, в шутках и смехе. Ученицы старшего класса, оканчивающие курс, унылы и задумчивы. Как ни скучна была их жизнь в пансионе и как ни трудно было учение, а все же им теперь жаль было расставаться и с своими подругами, и с самою гимназиею, в стенах которой они провели столько лет трудовой жизни. Невольно многие из них теперь обращались к мысли о своем будущем и задавали себе вопрос, что их ожидает в жизни. Особенно невесела была первая ученица Сашенька Красовская. Прелестная собою, высокая, стройная, всегда прежде такая живая и веселая, своими рассказами развлекавшая всех своих сверстниц и никогда не думавшая с печалью о завтрашнем дне, теперь она ходила по саду точно в году опущенная. В первой раз в жизни в этот именно вечер она задала себе вопрос: «что же будет со мною теперь?» И этот вопрос весьма ее смущал и не мог не смущать в настоящие минуты, когда ей предстояло оставить гимназию.

Двух лет от роду Красовская лишилась отца, а с ним и отрадных дней младенчества. Мать ее вскоре сошла с ума, а потом утонула в реке. И она с маленьким своим братом осталась круглою бесприютною сироткою. Отец ее был крепостной человек графа Дикопольского. Чего могла бы ожидать в чужой крестьянской семье, если бы кто-либо из дальних ее родственников приютил ее у себя? Выросла бы она там в загоне, в нужде и грязи и потом вышла бы замуж за какого-нибудь крестьянского парня: больше чего ж бы ей ждать? И грамоте-то ее не выучили бы. Но Господь неожиданно послал ей благодетельницу такую, которая не только приютила ее в детстве, но и дала ей отличное воспитание. То была младшая дочь графа Дикопольского. Только что вышедшая из Смольного института, молодая графиня обратила на сиротку особенное внимание и сама занялась ее первоначальным воспитанием, а потом и в гимназию ее отдала, и в гимназический пансион поместила ее. Вот уже и курс она здесь окончила. Но что же будет потом? Куда теперь она приклонит свою голову? Какой путь предлежит ей впереди? Не в свое же село теперь возвратиться ей. Волей-неволей придется идти куда-нибудь в гувернантки и жить в чужом доме. А какова будет эта жизнь, одному только Богу это известно. Но как бы ей хотелось заранее это знать, чтобы заранее приготовить себя к этой труженической жизни! Невольно она обратила свой взор на ближайшую к гимназии церковь и, смотря на ее крест, дважды с умилением перекрестилась, прося себе у Бога помощи и наставления на истинный путь в жизни. И глубокий вздох вырвался у нее из груди.

– Сашенька Красовская! что ты так грустишь? – сказала ей одна из учениц, Петрова, с которою она жила дружно. – Тебе ли печалиться теперь?.. Ты такая счастливица, что вся гимназия тебе завидует: ты первою кончаешь курс, пользуешься таким покровительством своей благодетельницы и так любима всеми, что все души в тебе не чают... При том же, ты такая красавица, что все от твоей красоты в восторге... ты своей красотой всех сводишь с ума... даже сам наш директор хоть завтра же женится на тебе... Тебе ли печалиться?.. Ах, полно!.. брось ты все свои думы, выкинь их из головы и иди танцевать...

– Милая Катенька! напрасно ты хочешь развлечь меня танцами и отвлекаешь от моих дум. Было время, когда я готова была хоть целый вечер танцевать и рассказывать вам разные анекдоты и занимательные истории, и не думала о своем будущем; но теперь я не могу веселиться и гнать от себя думы о будущем... Я сирота и теперь не имею, где главу свою приклонить...

– А твоя покровительница? – неужели она теперь оставит тебя?.. Поверь, что она давно уже все обдумала и решила, как устроить твою судьбу.

– Знаю. Но не могу же я весь свой век пользоваться ее благодеянием и жить на ее счет. Ныне или завтра, а непременно придется мне поступить куда-нибудь в гувернантки, но этого-то мне и не хотелось бы. Напротив, мне бы весьма хотелось здесь же быть классною дамою и таким образом не расставаться с гимназиею.

– Не быть тебе ни гувернанткою, ни классною дамою с твоим умом и твоею красотою... Поверь, что директор завтра же сделает тебе предложение… Так об этом думают у нас все, кроме тебя самой... И неужели ты настолько будешь глупа и горда, что откажешь ему?

– Ах, Катенька! оставь пожалуйста говорить глупости! Он мне противен, и я никогда за него пойду... Лучше выйду за последнего бедняка, да не за него...

– Глупехонька же ты... Я этого от тебя не ожидала...

– Пожалуйста, Катенька, оставь меня, голубушка, одну. Мне теперь тяжело и слушать тебя, и говорить с тобою против своей воли... Дай мне обдумать свое положение.

– Ну, Господь с тобою... Я уйду. Только ты не грусти...

Катенька ушла, и еще стало грустнее Сашеньке и еще не один раз, а всякий раз, как только ей приходилось одиноко идти по дорожке в ту сторону, где виднелась ближайшая к гимназии церковь, она обращала свой взор на церковный крест, глубоко вздыхала и осеняла себя крестным знамением. Вот, наконец, даже и слезы навернулись у нее, и она тотчас же удалилась в один уголок сада за густые кусты сирени, села там на лавочку и дала волю своим слезам дотоле, пока ей плакалось.

– Господи! прости меня грешную, – сказала она наконец, как бы очнувшись от сна. – Я прогневила Тебя тем, что на время впала в малодушие.

– Возверзи на Господа печаль твою, маленькая грешница, и Той тя препитает, – вдруг позади Сашеньки раздался голос ее подруги, выходившей из-за кустов.

– Благодарю тебя, милая Катенька – ответила ей Сашенька и поцеловала ее: – ты напомнила мне то, о чем нам батюшка, наш законоучитель, так часто говорили, когда мы печалились о чем-либо. И теперь ничего не может быть лучше, как возложить на Господа Бога все свое упование. Ему лучше нас известно, что для нас нужно и что нам полезно в то или другое время нашей жизни. И я верю, что Господь все устроит в моей жизни к лучшему, так, как мне самой и на ум не взойдет; Бог не оставляет сирот.

– И прекрасно. После радости, говорят, бывает печаль, а после печали радость. Попечалилась ты и поплакала, и скоро возрадуешься... А теперь пойдем в залу, тебя все давно уже ищут... Собираются все идти к начальнице, хотят благодарить ее и проститься с нею... Нельзя же тебе от них отстать или им без тебя идти!

– О, конечно!.. Я от них не отстану... Начальница всегда так много заботилась обо мне, что я больше всех должна быть ей благодарна за все ее попечения о нас.

С радостью Сашенька побежала в гимназическую залу и впереди всех, как первая ученица, пошла к начальнице. Экспромтом она сказала начальнице такую прочувствованную благодарственную речь, что та заплакала от избытка чувств, обняла Сашеньку и расцеловала.

– Умница ты моя, – сказала ей начальница: – как бы я желала иметь тебя своею помощницею!.. Но нет пока для тебя свободной вакансии. Я буду иметь тебя в виду и при первом же случае буду хлопотать о тебе. Надеюсь, что ты, душенька, тогда не откажешься послужить гимназии, которая воспитала тебя.

– Сочту за счастье служить здесь же с вами, и ничего бы так не желала, как только этого одного.

– Будем надеяться, что впоследствии, Бог даст, и мое и твое искреннее желание исполнится ко благу нашей гимназии... Только вот директор, я заранее знаю, будет против тебя... Ну, да авось, Бог даст, и его мы уговорим, и все устроим.

– Благодарю вас, – сказала Сашенька и крепко, со слезами на глазах, поцеловала руку у своей начальницы.

– Счастливица... Счастливица ты какая! – говорили Сашеньке все ее сверстницы. Какой Бог талант тебе дал!.. Дай Бог тебе поскорее быть не только классною дамою, но и начальницею гимназии.

Слова начальницы сколько обрадовали нашу счастливицу, которой все завидовали, столько же и встревожили. Они пробудили в ней прежние мысли и думы о своем будущем и тяжелым камнем легли на ее сердце. Всю ночь бедняжка не спала от этих дум, которые неотвязчиво, как бы какие-нибудь призраки, преследовали ее и не давали ей покоя. Не раз она и молиться принималась в эту ночь, не раз и на свою койку ложилась не раздеваясь: ничто не могло успокоить ее. «Возверзи печаль твою на Господа, и Той тя пропитает», припомнились ей слова, которые она столь часто слыхала от своего законоучителя, и вдруг ей стало так легко и так отрадно: точно тяжелый камень вдруг свалился с ее плеч. Сейчас же она взглянула из окна на крест церковный и еще раз с благоговением и полным упованием на Господа она осенила себя крестным знамением. Бот лучи восходящего солнца вдруг озарили этот, заветный дня нее, золотой крест, и засиял он в высоте поднебесной. О, как вдруг приятно ей стало любоваться и этим сиянием креста, и величественными красотами мира Божия при восхождении солнца! И радостно она встретила первое утро своей новой жизни, как зарю будущей счастливой жизни вне школы. Немного она после того спала, но сон ее был крепок и весьма благодетелен для нее. Вместе с прочими она в свое время утром встала, и как будто ничего с нею не было; такая она била румяная, веселая и живая, что никто и подумать не мог о проведении ею ночи без сна в тревогах душевных. И утро и первую половину дня она провела отлично, без всяких тревог и дум о завтрашнем дне. Собрались уже все ученицы в залу, чтобы там отстоять последний благодарственный молебен пред отпуском. Сашенька приготовилась в последний раз с воодушевлением пропеть своим прелестным голосом «Тебе Бога хвалим», как неожиданно она позвана была к начальнице.

– Сашенька Красовская! – сказала одна из дам: – вас зовет к себе начальница. Подите к ней скорее...

– Сейчас только приехал директор, – сказала ей тихо одна из окончивших курс: – неужели он хочет тебе сделать сейчас же предложение, чтобы обрадовать тебя?..

– О, будь он проклят, этот глупый немчура, величавший нас все время «рушка швин», если он сделает тебе предложение! – сказала другая сверстница.

Ни жива, ни мертва вдруг сделалась Сашенька. 2Неужели, подумала она, этот глупый немец осмелится такую дерзость сделать, чтобы сейчас же, прежде, чем я получу диплом, сделать мне предложение? О, не бывать тому, чтобы я прельстилась его предложением, как, по-видимому, ни лестно оно!.. Господи! помоги мне избавиться от такой беды». Чем дальше она шла, тем ей становилось тяжелее. Вот вышла она в малую залу. Директор тут один.

– А, m-lle Крашовская! поштравляй ваш ш окончании курш... Ви такой кароший девиц... ви давно мне нравитесь... Прошу ваш пожволение предложить руку.

Так встретил Сашеньку директор, заступая ей дорогу, и привел ее в крайнее смущение и негодование.

– Извините, г. директор, – ответила она дерзкому немцу; – я еще ученица и дитя, зависимое от своей благодетельницы... Нахожу, что здесь не место и не время выслушивать ваши признания и предложения... Я не свободна располагать своею судьбою… Прощайте...

– Нешвободна?.. Вот это так... Это наштояший рушкий швин.

Уш жавел шашни... Я так и знай... Шаль, что корош повидений даль...

Сама не своя Сашенька вошла в квартиру начальницы.

– Что с вами, Сашенька? – спросила ее начальница. – Вы так встревожены, или что случилось?..

– Не скрою от вас... директор сейчас встретил меня в советской и сделал мне признание и предложение...

– И вы? – с испугом спросила начальница.

– Я отказала и ушла.

– Отлично, – сказала начальница и поцеловала Сашеньку. – Вы умно поступили. Люблю за храбрость. Не каждая сделала бы то же самое. Признаться, я давно это подозревала и даже ожидала этого, только отнюдь не теперь же и не здесь же... Ах, бездельник!.. Вот и служите с таким человеком!.. Я всеми силами своей души забочусь о вашей нравственности, а он развращает вас... А ведь он тоже начальник и мой, и ваш... Ну, признаюсь, такой дерзости и такого свинства можно дождаться только от гадкого немца.

Начальница до глубины души возмущена была поступком директора и не скоро пришла в себя.

– Благодарите Господа Бога, милая Сашенька! – сказала наконец начальница. – Судьба ваша устраивается пока совершенно иначе и сверх всякого ожидания.

Сашенька взглянула на икону Спасителя и перекрестилась с благоговением.

– Сядем, милая Сашенька, – сказала снова начальница, – и поговорим с вами о деле, чтобы устроить ваше счастье возможно более прочно и хорошо.

Начальница взяла Сашеньку за руку и посадила рядом с собою на диване.

– Суть дела, – сказала она, – вот в чем; я нашла вам прекрасное место гувернантки. Сейчас только у меня была здесь госпожа Дружинина, известная здешняя миллионерша и благотворительница, и просила меня порекомендовать ей кого-нибудь из окончивших курс в гувернантки. Я прямо указала на вас и обещала ей сегодня же привезти вас к ней. Надеюсь, душенька, вы не откажетесь от такого прекрасного места. Там вам будет хорошо: вы будете там жить, как в своей родной семье, счастливо и спокойно. Сама г-жа Дружинина прелестная женщина, милая, добрая, и муж ее прекрасный человек.

– Я вам чрезвычайно за это благодарна и весьма рада занять это место; но ведь я еще не знаю, что о моей судьбе думает моя благодетельница.

– Ах, на этот счет будьте совершенно спокойны: я уже с нею после Пасхи говорила о вас, и она дала мне слово, что не будет мне противоречить, если я найду вам где-нибудь место гувернантки до времени вашего поступления на службу при гимназии, чего я так желаю.

– О, в таком случае я ничего не могу сказать против вашего желания. Мне остается только вас благодарить. Но странно, почему я от Людмилы Александровны до сего времени не получила письма. Вероятно, она сама сегодня же иди завтра приедет за мною.

– Ах, Боже!.. Я и забыла вам передать письмо от нее. Сегодня я получила от нее два письма, одно на свое имя, а другое на ваше, и за недосугами забыла про них. Вот ваше письмо. Прочтите его.

Сашенька взяла письмо своей благодетельницы и прочла его с полным вниманием.

– Ну, что? – спросила начальница.

– Людмила Александровна поздравляет меня с окончанием курса, извиняется, что не может сейчас же взять меня сама, а пришлет за мною свою экономку на этих же днях; поэтому просит меня дня два-три побыть еще здесь и подождать приезда экономки.

– Все это к лучшему. Мы сегодня же с вами побываем у Дружининой и покончим дело, а потом, если то окажется нужным и возможным, вы поедете погостить к своей благодетельнице на месяц или на два и там отдохнете от своих трудов. А теперь пока до свидания. Вероятно, теперь скоро молебен начнется; нужно пока приготовиться.

Сашенька, веселая и довольная, вышла от начальница и даже забыла о дерзости директора. Сейчас же ее окружили все сверстницы, и она рассказала им все, что с нею случилось в эти немногие минуты. Поступок немца возмутил всех, так что все решились наказать его за такую дерзость презрением и не прощаться с ним; за то устройство судьбы Сашеньки привело всех в большой восторг.

– Счастливица ты какая! – говорили ей все. – Дай Бог тебе еще большего счастья. Ты точно в рай попадаешь.

Кончился молебен. Законоучитель и начальница напутствовали воспитанниц своими речами и советами. Сашенька за всех ответила краткою благодарственною речью начальнице, законоучителю и учителям, а о директоре мужской гимназии, немце, игравшем роль главного начальника, и не упомянула ни единым словом. Речь ее воспитанницы сопровождали своими поклонами начальнице, дамам классным и учителям, а директору ни одна и не кивнула головою. Выдали и дипломы окончившим курс и сведения ученицам других классов, и все начали прощаться друг с другом. Простилась со всеми и Сашенька со слезами на глазах. Еще после того час, и Сашенька вместе с начальницею была уже в доме Дружининых. Там приняли ее отлично, как она никогда того и не ожидала.

– Какая молоденькая и хорошенькая, – сказала о ней m-mе Дружинина. – Это мне дочку Господь послал. Надеюсь, миленькая моя, вы будете у меня жить счастливо: я вам заменю мать, а вы о моей дочери будете заботиться, как о своей маленькой сестре.

– С помощию Божиею буду стараться о воспитании вашей дочки, как своей родной сестры, чтобы она меня полюбила и училась со мною хорошо, – ответила Сашенька.

С час они пробыли у Дружининых и кончилось дело тем, что Сашенька решилась только съездить в гимназию для того, чтобы там еще раз проститься со всеми и взять свои вещи, и в тот же день перед вечером совсем переселилась на новое жительство.

Семейство Дружининых состояло из мужа пожилых уже лет, жены лет 36, сына лет 19, только что окончившего курс местной гимназии с медалью, и дочери лет 9. Все вообще семейство это было прекрасное, доброе и благочестивое. С первого же дня все с такою любовью и такою предупредительностью стали относиться к Сашеньке, как будто она и в самом деле была им родною для одних дочерью, а для других сестрою. Ее прекрасно одели в дорогие платья и для жительства дали ей три комнаты. В первую только ночь ей скучно было здесь одной без привычки, а потом чем дальше, тем все более и более она привыкала к своей новой жизни, и наконец так сроднилась с нею, что ничего лучшего себе и не желала. Ей жилось здесь вполне счастливо; но она не забылась в своем счастии. Постоянно она помнила о Боге и благодарила Его за все Его к ней благодеяния; постоянно она помнила и о своей благодетельнице, давшей ей прекрасное воспитание, и о своей бывшей начальнице, доставившей ей такое прекрасное место. Никогда не забывала она своего прошлого и, вспоминая о нем, переносилась мыслью своею к тем несчастным детям, которые, подобно ей, остаются бесприютными сиротами. Все свое жалованье, которое она здесь получала, она раздавала бедным детям, больным и несчастным, или отсылала в гимназию на содержание бедных учениц. По счастью, и сама г-жа Дружинина была женщиною сердобольною и добродетельною, щедрою рукою помогавшею всем несчастным. Благодаря этому обстоятельству, не одна и по две, а постоянно от десяти до двадцати бедных гимназисток пользовались помощью этой дамы чрез Сашеньку. И имена этих двух добрых душ благословлялись бедными и в гимназии и в городе.

Все родные и знакомые Дружининых любили Сашеньку за ее ум, доброе сердце, благовоспитанность и веселый нрав, и она вместе с г-жою Дружининою, как бы дочь ее, везде бывала в гостях и в собрании. Одна только короткая знакомая их, генеральша, баронесса фон-Штейн, с первого же раза отвернулась от нее и потом всегда свысока, даже с презрением смотрела на нее. Долго Сашенька недоумевала, что бы это такое значило: за что баронесса презирает се, когда она не сделала ей никакого зла. Наконец это объяснилось. Случилось так, что г-жа Дружинина, будучи чем-то занята, не могла сейчас же выйти к баронессе, когда та пришла к ней в гости, и просила Сашеньку встретить ее и принять. Сашенька встретила баронессу и потом, как хозяйка дома, села у стола против баронессы.

– Фи! какая невежда! – сказала вдруг баронесса: – ты смеешь еще сидеть против меня?.. Твое место у меня за стулом.

Сашенька смутилась, но не растерялась совсем.

– Баронесса! – сказала она: – я давно заметила, что вы презираете меня. Но что я вам сделала? Вот что я желала бы знать, чтобы мне исправить свою ошибку или искупить свою вину перед вами... Скажите, ради Бога: в чем моя вина?..

– А ты знаешь ли, любезная, кто я и кто ты?

– Вы баронесса фон-Штейн, генеральша, а я гувернантка.

– Баронесса?.. А дальше кто?.. Ты не знаешь того, что я урожденная графиня Дикопольская, и твои отец и мать были крепостными людьми моего отца? Поняла теперь?

– Извините. Я этого не знала.

– Не знала, так знай, и не в свои сани не садись... Я тебе не ровня ни по летам, ни по происхождению, ни по званию. Ты не думай, что ты теперь стала великая птица. О, нет, ты для меня та же самая нищая девчонка, которая четырнадцать лет тому назад на зло мне и старшей моей сестре была приведена моею полоумною младшею сестрою в отцовский мой дом и взята на воспитание. Я ведь все та же гордая Феоктиста, урожденная графиня Дикопольская, какою я была пятнадцать-двадцать лет тому назад. Лета и жизнь не изменили моего характера и моей сословной спеси, и не переродили меня. Итак, твое место за стулом у меня.

– Простите, баронесса, если я осмелюсь вам сказать два-три слова... Теперь я хорошо припоминаю, что действительно вы меня презирали в детстве и видеть не могли. Но ведь то было уже давно, и с тех пор многое изменилось: крепостное право рушилось, я получила хорошее воспитание и чрез то приобрела себе право гражданственности, состою теперь гувернанткою и принимаю вас здесь вместо хозяйки дома. Полагаю, что вам, из уважения к вашему роду и званию, следовало бы обращаться со мною деликатно... Я умею помнить благодеяния ваших родителей ко мне и ценить их и из уважения к их памяти готова не только уважать вас, но и служить вам с полным усердием, как их дочери, а своей бывшей госпоже... Доселе я не знала, что вы дочь графа Дикопольскаго и относилась к вам так же, как и к прочим.

– Ты еще осмеливаешься мне читать нотации? Довольно!..

Прискорбно стало Сашеньке, и она заплакала. Как раз в эту самую пору в гостиную вошла хозяйка.

– Что это, милая Сашенька? – спросила она.

– А, это пустяки! – сказала баронесса. – У нас с нею есть старые счеты: она бывшая крепостная моего отца, нищенка, а теперь выскочила в важные люди.

Сашенька сейчас же ушла к себе.

– Баронесса! – сказала хозяйка: – хоть мы с вами и очень дружны, но я не позволю вам в моем же доме оскорблять близких мне людей. Она приняла вас, как хозяйка дома по моей просьбе, а вы оскорбили ее... Ведь это то же самое, что вы меня лично оскорбили... Это не ладно...

– Ах, полноте! У нас с вами свои дела и свои счеты, а это все пустяки: она сама напросилась на неприятность.

– Не думаю, чтобы это было так: это не в ее характере.

– Да стоит ли об этом и толковать!.. А я к вам с пребольшою просьбою... Пожалуйста, не откажите...

– С удовольствием готова сделать для вас все, что могу, только вы, пожалуйста, не обижайте мою бедную сиротку. Я люблю ее, как свою родную дочь... Она такая прекрасная девушка и такая хорошая воспитательница моей дочери, что я дорожу ею, как сокровищем.

– Ну, пусть так. А я к вам с большою нуждою. Дела наши по имениям так запутались, что просто хоть в петлю лезь, нечем заплатить процентов в поземельный банк. Дайте мне на один только год пятьдесят тысяч рублей.

– Но ведь это дело не по моей части: обратитесь с этою просьбою к Петру Петровичу, может быть, он и даст.

– Ах, да ведь вы же можете сами все сделать.... У вас есть деньги шальные... вы так много их тратите на бедных.

– Трачу, по пустяки, тысячи три-четыре в год. А капитала у меня в руках никакого нет...

– Вам стоит только захотеть, и муж наш не откажет дать мне эту сумму под вексель... Ну, ради Бога, попросите его и помогите мне в нужде.

Сейчас же баронесса схватила руку хозяйки и начала ее целовать. Куда и гордость ее девалась!.. Потом даже стала перед нею на колени. «Ну, видите, до чего я дошла? – сказала она. – Умоляю вас: выручите меня из беды».

– Это вас Бог наказывает за гордость, чтобы смирить ее, – сказала хозяйка: – я не помню зла и выручу вас из беды, только опять прошу вас не обижать мою гувернантку.

В тот же день баронесса получила под вексель пятьдесят тысяч рублей от г. Дружинина; но отношения своего к Сашеньке не изменила. И это было единственное для девушки горе, которое встретила она здесь сверх всякого ожидания и которое она не могла переносить равнодушно.

Три года уже Сашенька прожила в доме Дружининых. Она вполне расцвела и возмужала. Многие девицы с завистью смотрели на нее, как на такую красавицу, которая обращала на себя взоры многих завидных в городе женихов. Многие женихи не раз уже покушались предложить ей свою руку и сердце; но она и слышать не хотела о замужестве. Она всем сердцем привязалась к своей обязанности воспитать дочку Дружининых в правилах веры я благочестия и приготовить ее к поступлению в гимназию в один из средних классов, и не хотела расстаться с этою обязанностью дотоле, пока не исполнить ее. С семейством Дружининых на третий год ее жизни у них случилось несчастие: умерла сама мать семейства. Девочка теперь осталась сиротою, и это еще более заставило Сашеньку заботиться о своей воспитаннице и заменить ей мать. В эту страшную пору семейного горя одна только она не растерялась, не пала духом и явилась ангелом-утешителем всей печальной семьи. Естественно теперь и в доме она сделалась блюстительницею семейного порядка, как бы хозяйкою. Так прошло полгода. Но, вот, и воспитанницу ее записывать в гимназию настало время, и в гимназии открылась свободная вакансия классной дамы именно в том самом классе, в который она готовила свою воспитанницу. Очевидно, теперь настало для нее время проститься с доброю семьею Дружининых, и она решилась переговорить об этом с самим отцом семейства, чтобы не поступить вопреки его желанию.

– Петр Петрович! – сказала она, войдя в кабинет Дружинина: – я пришла к вам за советом и наставлением, как мне быть и что делать. Лиденька совершенно готова к поступлению в IV класс гимназии, а в гимназии открылась вакансия классной дамы именно в этом классе. Начальница мне предлагает занять это место... Я давно этого желала, но не хочу поступить без вашего совета и согласия на это...

– Вы можете свободно располагать своею судьбою: хотите, живите у нас дотоле, пока Лиденька окончит курс, и я ее выдам замуж; хотите, поступайте в гимназию. Но я думаю, что Господь Бог устроит вашу судьбу по своему усмотрению так, как вы о том и не думаете. Вы богачка и можете выйти замуж за хорошего человека, если этого пожелаете.

– У меня нет ничего своего: все, что я имею, ваше... и расположения к замужеству я не чувствую, по крайней мере доселе у меня и в голове не было никогда мысли об этом.

– И это именно оттого, что вы доселе были бедны, а теперь вы завидная для всех невеста, богатая и прекрасная собою. Вы удивляетесь этому? Верю. Этому и нельзя не удивляться. Вы редкая счастливица. Некогда патриарх Иаков поселился у Лавана и принес ему счастье и благословение Божие. И вы, поселившись в моем доме, принесли мне счастье. Пред самым вашим поступлением ко мне, дела мои сильно пошатнулись, и я ожидал больших убытков в своих предприятиях; но в самый же день вашего поступления ко мне я имел утешение получить известие, что дела мои могут поправиться. Тогда я дал обет, на ваше счастье, принять участие в одном предприятии, и, вот, в три года я получил пятьсот тысяч пользы от этого предприятия. Десятая часть этой суммы ваша неотъемлемая собственность. Вот вам и билеты на ваше имя.

Сашенька была этим удивлена и поражена и не знала, что ей делать, взять ли эти деньги или отказаться от них. Невольно у ней мелькнула в голове мысль: так ли это? не хочет ли г. Дружинин просто облагодетельствовать ее?

– Право, я не знаю, что мне делать. Я вижу, что вам хочется меня облагодетельствовать...

– И думаете, что я вам дарю эти деньги? Нет. Я говорю сущую правду. Вы сами не верите в свое счастье; но вы обладаете им. Есть люди, которые приносят с собою счастье в дом, и вы именно одна из таковых. Если хотите, я даже вам книгами своими докажу, что эта сумма есть десятая часть моей прибыли за три года. И я думаю, вы не имеете права от этой суммы отказаться: она ваша собственность. И она вам пригодится: пойдете ли вы замуж, вы ею обеспечены на всю жизнь; поступите ли вы в гимназию, вы будете там благодетельницею всех бедных и несчастных учениц.

– О замужестве я не думаю, а что эта сумма пригодится мне в гимназии, это верно: на проценты с нее я могу содержать несколько сирот и помогать нуждающимся.

– Конечно. Но ведь вы не заглядываете в свое будущее, и оттого думаете только о других. А сами разве вы не можете нуждаться в этих деньгах? Мало ли что может случиться с вами?.. Могут измениться ваши мысли относительно замужества; можете вы заболеть или лишиться места по интригам. Не забудьте, что ведь «рушка швин» еще директорствует, он может вам мстить...

– Конечно, все это так; но я надеюсь на Господа Бога… Что Ему угодно, то пусть и будет со мною...

– Это конечно самое лучшее, что можно нам делать в затруднительных обстоятельствах; но Бог не поступает с нами против нашей воли... Нужно нам и самим думать о себе... Подумайте о себе хорошенько и решите, что вам теперь делать. Если хотите, поступайте в классные дамы и возьмите к себе мою Лиденьку... посмотрите, что будет... не понравится, опять ко мне милости просим... понравится, живите себе с Богом там, пока Бог велит...

– Да, я думаю, что нужно будет именно так поступить... И начальницу я не обижу, и свое желание исполню, и вашей Лиденьке буду там вместо матери, и многих несчастных сироток облагодетельствую... Да будет же Его святая воля!.. Еще несколько дней, и я буду там.

– Господь да благословит ваши благия намерения!..

В тот же день Сашенька съездила в гимназию, посоветовалась с начальницею и решилась поступить в классные дамы.

Жаль стало Дружинину отпустить от себя счастливицу Сашеньку в гимназию, и чем ближе было это время, тем грустнее ему становилось: в самом деле, она счастье ему принесла с собою в дом, как же можно было с нею легко расстаться? Не хотелось бы и самой Сашеньке расстаться с доброю семьею, но что же делать? Рано или поздно, а этого не миновать, да и начальницу гимназии ей не хотелось бы обидеть. Но больше всех горевал о ней втайне сын Дружинина. Этот прекрасный молодой человек с первых же дней своей встречи всею душою полюбил Сашеньку, но ни ей самой, ни отцу, ни даже покойной матери своей и вида не подал, что любит ее. Он боялся того, что отец никогда на его брак с нею не согласится, и потому таил свою любовь к Сашеньке в глубине своего сердца. Любила его и Сашенька всем сердцем, но между ними стояла пропасть их происхождения и состояния, и потому она посмела и помыслить о том, чтобы когда-либо могла она сделаться женою милого Володи. В виду этой-то именно пропасти она и теперь решилась уйти в гимназию, чтобы раз навсегда покончить с тем чувством, которое зародилось в ней. Но человек предполагает, а Бог по-своему располагает нашею судьбою. И решение Сашеньки уйти в гимназию было только лишь решительным шагом к окончательному решению ее судьбы.

Настал последний день пребывания Сашеньки в доме Дружининых и грустно, грустно всем стало расстаться друг с другом. Отец семейства прежде всех понял это и решился удержать счастливицу у себя, а для этого предложить своему сыну жениться на ней, а в случае, если бы сын не согласился на ней жениться почему-либо, тогда он решился сам жениться на ней и отдать ей половину своего состояния.

– Володя! – сказал отец: – мне нужно с тобою поговорить о весьма серьезном деле. Ты сам видишь, что со смертью матери все мы остались сиротами в доме. Полгода у нас Сашенька была вместо матери семейства; а теперь и она нас оставляет; завтра мы с нею простимся, и дом наш совсем осиротеет... Нет в доме хозяина, нет головы; нет хозяйки, нет сердца... И то, и другое дурно.

– Охота вам, папенька, отпускать ее в гимназию. Пусть бы она еще у нас пожила хоть с полгода...

– Я не имею права распоряжаться ее свободою. Положение наше теперь затруднительно. Единственный выход из него – это женитьба твоя или моя: хозяйка дома нам нужна.

– Женитесь, папенька, вы, а я еще молод.

– Ты молод, а я почти уже стар. Естественнее тебе жениться, а не мне. Я женюсь лишь в том случае, если ты решительно не захочешь жениться.

– Папенька! Я, пожалуй бы, и согласился на это; но где же невеста такая, которая была бы мне по сердцу?

– Мало ли у нас невест? Вот Соничка Владимирова или, Анюта Истомина: обе и хороши и богаты.

– Богатства нам не нужно искать, когда мы сами богаты... Они мне обе не нравятся.

– Ну, если хочешь, Красноглазова, Пастухова, Струкова…

– И не говорите о них... все они горды и кокетливы...

– Ну, кого же тебе, наконец, предложит, если эти еще не хороши?.. Может быть, ты сам давно уже имеешь кого-нибудь в виду?.. Скажи, и я выскажу тебе свое мнение о ней...

– Папенька! Это такой вопрос, на который я не могу вам ответить: я не хочу выходить из вашей воли...

– Ты любишь Сашеньку!.. А, злодей!.. Почему же ты не скажешь мне этого прямо?..

– Потому что это невозможно: вы будете против меня.

– В том-то и дело, что нет. Я затем тебя и позвал, чтобы предложить тебе жениться на ней... Она умница и красавица, это бесспорно; но не это особенно располагает меня в ее пользу... Она счастливица и необыкновенно честная девушка – вот что важно...

– Ах, папенька! – вскрикнул Володя, бросаясь отцу на шею, – если бы это сбылось, я был бы счастливейший человек.

– Я тебя благословляю жениться на ней.

– Вы благословляете – это я теперь вижу. Но она? Согласится ли она выйти за меня, когда она вовсе не думает о замужестве? Я ее люблю; но любит ли она меня, я этого решительно не знаю и узнать не берусь... Я настолько уважаю ее, что боюсь оскорбить ее даже намеком на любовь...

– Это ты благоразумно делал до сего времени; но теперь это необходимо узнать, и я узнаю сам.

– Папенька милый! узнайте пожалуйста и если можно, то поскорее... Может быть, вы и сегодня же это узнаете.

– Без сомнения это нужно узнать теперь же, чтобы окончательно решить дело... Выйди пока отсюда...

Володя вышел из кабинета. Отец позвонил.

– Попроси ко мне сюда Александру Николаевну, – сказал он вошедшему слуге: – если можно, попроси придти сейчас же.

Минут чрез пять Сашенька вошла в кабинет.

– Александра Николаевна! – сказал ей Дружинин. – Завтра вы оставите нас. Позвольте вас поблагодарить от души за все ваши заботы о моей дочери: в течение трех лет вы были для нее не гувернанткой, а истинною матерью... этого я никогда не забуду и за это вечно буду благодарен вам.

– Очень рада, что я услужила вам. И вас позвольте от души поблагодарить за то, что вы во все это время были не хозяином для меня, а истинным отцом.

– Да, я вас полюбил, как свою дочь, и поэтому теперь, как отец, желал бы очень устоит вашу судьбу... Выходите замуж, пока для вас представляется возможность выйти за хорошего человека... У меня есть много женихов для вас...

– Благодарю вас... Но я об этом никогда не думала.

– Очень верю. Однако же я желал бы знать, нравятся ли вам капитан Копейкин, полковник Судейкин, купцы Поликарпов, Пастухов, Филиппов и Страхов? Ведь они все давно ухаживают за вами... Не правда ли, ведь они все женихи завидные и за кого-нибудь из них можно выйти?

– Ах, нет, я их не люблю и они мне не нравятся.

– А Володя Дружинин вам нравится?

Сашенька покраснела.

– Какой Володя? – спросила она смущенно.

– Ну, еще бы вам его не знать? Не племянник, а сын мой, которого вы уже три года знаете.

Сашенька еще более смутилась, но молчала.

– Ну, что же вы мне скажете на это? – спросил Дружинин.

– Позвольте мне на этот вопрос не отвечать, потому что это такой вопрос, о котором я и говорить не смею.

– Напротив, вы должны отвечать на него: я непременно желаю это знать. Не правда ли, вы любите его?

– Да; но я люблю его искрению, как брата, как друга, без всяких задних мыслей, и никогда ни словом, ни даже взглядом не подала повода кому-либо, даже и ему самому, подозревать, что я люблю его... Я знаю, что между нами лежит непроходимая пропасть, и от нее нужно мне бежать... Я это и сделала...

– Да, вы это сделали: теперь я понимаю, почему вы бежите от нас в гимназию, когда иная девушка на вашем месте теперь-то бы именно и не захотела идти от нас... Благоразумно бежать от пропасти, когда она действительно непроходима; но если чрез нее перекинуть мост, тогда благоразумнее перейти чрез нее...

– Мост в виде пятидесяти тысяч ваших же денег?..

– Нет, в виде моего согласия на ваш брак с Володею и моего искреннего желания видеть вас своею невесткою.

– Конечно, тогда благоразумнее перейти пропасть. Но я этого доселе не знала и не помышляла о том, чтобы это было возможно. Даже, если бы я и уверена была в этом, я не должна бы была стремиться к этому намеренно... это было бы нечестно безнравственно.

– Знаю... знаю, что вы именно такого держитесь убеждения, и это то именно еще большую придает вам прелесть в моих глазах и тем больше достояно моего внимания. Кажется, ведь и Володя, с своей стороны, тоже никогда ничем не подал вам повода думать, что он тоже любит вас не по-братски?

– Да, я решительно не знаю того, любит ли он меня...

– Любит... любить, и любит до безумия. Я это уже знаю, и, если вы не против этого, я очень бы желал иметь вас своею невесткою. Я вижу, что вы девушка редкая, с возвышенною душою и добрым характером. Вы и мне будете хорошею дочерью, и сыну моему доставите истинное счастье. А мне больше ничего и не нужно, кроме этого.

– В таком случае смею ли я противоречить воле Божией и вашему желанию? Мне остается только и день, и ночь благодарить Бога за свою участь и молится за вас. Одного только я буду просить у вас: позвольте мне прежде написать обо всем этом моей благодетельнице и второй матери, и попросить у нее благословения на мое замужество.

– Конечно это необходимо сделать: этого требует от вас долг благодарности и почтения к ней. В таком случае вы все сделаете так: чтобы не обидеть начальницу гимназии, вы завтра же переедете в гимназию, а потом мы прямо оттуда и возьмем вас, как будто нечаянно... Спустя неделю или две, смотря потому, когда вы получите ответ от своей благодетельницы, Володя явится к вам и сделает предложение... вы разумеется, дадите согласие, и делу конец.

– Хорошо. Я все сделаю именно так.

– Володя! поди сюда, – крикнул отец.

Володя вошел в ожидании решения его участи.

– Благодари, сын мой, Бога: все устроилось, как мне и тебе того хотелось. Я вас благословляю на счастливую жизнь только не забудьтесь в своем счастии, и Господь не оставит вас своею великою милостью.

Как было условлено, так все и сделалось. Чрез два месяца, и свадьба была сыграна великолепно. В числе множества приглашенных гостей была на этой свадьбе и благодетельница Сашеньки. Но гордая сестра ее, баронесса фон-Штейн, получив пригласительный билет, только лишь фыркнула: «Этого еще только недоставало, – вскричала она: – никогда нога моя не будет у бывшей крепостной моего отца и нищенки». Напрасно Сашенька думала смягчить ее сердце благодеянием ей, пред самою своею свадьбою сделала на ее векселе надпись об уплате 50000 р. и послала к ней. Баронесса вексель взяла с большим удовольствием, но и спасибо не сказала Сашеньке за такое великое благодеяние и не только не была у нее на свадьбе, но и поздравить ее не прислала. Уж подлинно она осталась тою же гордою Феоктистою, урожденною графинею Дикопольскою, какою была в девушках.

Прошло 17 лет со времени свадьбы Сашеньки, а и доселе она остается такою же доброю и смиренною, какою она была в девушках. Счастье не изменило ее характера, и она не забылась в счастии. Дела ее свекра и мужа, не смотря на все экономические передряги в России за последнее время, идут прекрасно: видимо Господь благословляет успехом все их предприятия. За то и они благословляют Бога и творят много добрых дел. Сотни бедных семейств пользуются их благодеяниями и молят за них Господа Бога. И сама гордая баронесса Штейн, наконец, когда ее дела по имениям так расстроились, что все имения с молотка были проданы за долги, смирилась и обратилась за помощью к той самой бывшей «нищей и крепостной ее отца», которую она так презирала. Скоро уже будет восемь лет, как она тем только и живет с своею семьей, что помощью Сашеньки и своей младшей сестры, благодетельницы Сашеньки в детстве. Теперь уже сознала гордая баронесса, что Господь гордым противится, а смиренным дает свою благодать, и что Он и нищих делает богатыми и богачей нищими но; кроме одного горького раскаяния в прежнем заблуждении, ничего на ее долю не остается.

Утро 17 ноября 1874 года. В небольшом уездном городе С. из дома в дом, из уст в уста, передавалась весть о том, что в ночь приехал новый товарищ прокурора, Петр Николаевич Красовский, такой необыкновенный красавец, какого никто из жителей С. и не видывал от роду. Все городские девицы и женщины необыкновенно были заинтересованы этою новостью, и одна перед другою спешили пройти мимо дома баронессы Скородумовой, где была квартира нового товарища прокурора. Каждой из них хотелось, хоть одним глазком, взглянуть на нового товарища прокурора. Одна только хозяйка дома, баронесса Скородумова, всему городу известная своею гордостью, кокетством и роскошью, ничего еще не знала об этом событии дня в городе. Она еще лежала в своей постели и мечтала о предстоящем бале у предводителя дворянства. Но вот мысль ее невольно перенеслась в прошлое. Припомнились ей все годы ее молодости со всеми прелестями петербургской жизни, и она невольно вздохнула. «Ах, от чего я теперь не в Петербурге?» – сказала она сама себе. «Как бы я там теперь веселилась!.. Может быть, и замуж снова вышла бы... Финансы мои плохи: вот в чем беда... Имения все заложены и уже перезаложены... Поневоле приходится сидеть в этом гадком городишке». И она снова вздохнула. Вот мысль ее перенеслась еще далее в прошлое. Припомнилось ей ее девичество. С удовольствием вспоминала она о своей жизни в отцовском доме до времени возвращения из Смольного института младшей ее сестры, которую она ненавидела за ее ум и доброту сердца: тогда она была царицею всех балов и вечеров и в отцовском доме, и в домах всех знаковых помещиков. За то, когда возвратилась из Смольного ее младшая сестра, тогда, к великому ее горю, кончилось ее счастье: младшей сестре все отдали предпочтение перед нею. Неприятно вспоминались ей все случаи ее столкновения с сестрою, но больше всех неприятно было вспомнить ей о том, как сестра ее однажды привела в их дом двух бесприютных сироток и взяла их на воспитание. «Это она на зло мне тогда сделала, сказала баронесса про себя: ах, гадкая! как же я ее за это ненавижу даже до сего времени!.. Она еще осмелилась тогда пророчить мне плохую участь в будущем»...

Чтобы покончить с неприятными воспоминаниями, баронесса поспешила встать с постели и позвала свою горничную.

– Сударыня! – сказала ей горничная: в ночь приехал новый наш постоялец, новый товарищ прокурора, и уже заходил к нам с визитом... Ну, сударыня, вот, я вам скажу, есть на что посмотреть нашей сестре, есть кем полюбоваться... Молоденький, хорошенький такой, что я от роду и не видывала таких красавцев даже и в журналах на картинках... вот красавец, так красавец... смотришь, не насмотришься на него, любуешься им, не налюбуешься... все бы смотрел и смотрел на него, да любовался красотою его лица...

– Ну, уж у тебя все красота на уме... ведь ты, хамово отродье, и понятия-то не имеешь о настоящей красоте, так сказать, классической; от того у тебя и выходят все красавицами да красавцами... По-твоему и купчиха Воронина тоже красавица ненаглядная, а куда же она передо мною годится, даром что я вдвое старше ее?.. Так и этот твой кумир, я думаю, ни более, ни менее, как краснощекий болван; а ты сейчас уже и вообразила, что он такой красавец, что и меня может заинтересовать своею харею... Ну, нет!.. Я видала людей на свете не мало и имею понятие о красоте... Меня не легко заинтересовать собою кому бы то ни было... Я не здешним дамам чета...

– Знаю, сударыня, что ваш вкус очень капризен и вам понравиться очень трудно... Но этот новый товарищ прокурора непременно вам понравится... Вот попомните тогда мое слово, что это будет так...

– Перестань, дура, болтать! Еще не родился на свет человек, который бы в состоянии был пленить мое сердце. Если я шла за муж за своего покойного барона, то вовсе не потому, чтобы он нравился мне... в сердце моем и искры любви к нему не было... Мне, просто, хотелось поскорее уйти из своего отцовского дома, где мне житья не было от моей полоумной младшей сестры, которую я терпеть не могла... она бесила меня каждую минуту, и я бежала от нее... вышла за барона точно так же, как вышла бы тогда за каждого, кто бы ни посватался за меня, лишь бы он был с титулом и связями при дворе... Подай мне черное шелковое платье: оно мне больше идет к лицу, чем какое-нибудь другое.

Горничная принесла требуемое платье, и баронесса начала одеваться. Едва она успела окончить свой туалет, как уже ей доложили, что приехала с визитом исправница.

– С новым постояльцем вас поздравляю, сказала ей гостья: видели?.. каков красавец?.. Вот уж, истинно, есть что посмотреть, есть на кого полюбоваться...

– И вы мне тоже говорите, что и моя Лиза. Да неужели он в самом деле очень красив?

– А вы еще не видали его? Ах, как же это так? Кому же и следовало сделать ему первый визит, как не вам?.. Экое неуважение к титулам!..

– Говорят, он был; но я еще в ту пору спала: это было так рано, как я не могу принимать никого...

– Ну, так он к вам заедет после... Вот увидите его и тогда поверите мне... Смотрите, баронесса, как бы он не очаровал вас... А впрочем что же? Титул еще неважная вещь... вы можете его сложить с себя...

– Ах, какие вы пустяки говорите! Еще не родился на свет человек, ради которого я решилась бы на это...

– Ну, поверьте, баронесса, что он для вас рожден, а вы для него... И сама судьба вас обоих к этому ведет: недаром же ему пришлось прямо к вам попасть на квартиру... я знаю ваш вкус, и потому предвижу, что он скоро-скоро сделается избранников вашего сердца.

– Никогда. Раз я была замужем за «вороною», как я величала своего мужа, а в другой раз пойти не захочу.

– За «ворону» не пойдете, а за «голубчика» не откажетесь... Поверьте моему слову, что это будет так… Впрочем, вы на меня не обидьтесь... ведь я от души с вами говорю, и истинно буду рада, если слова мои сбудутся.

Едва простилась с баронессою эта гостья, как ей уже доложили, что приехала жена предводителя.

– Проси, – сказала небрежно баронесса, недолюбливавшая жену предводителя дворянства за то, что многие находили ее красивее баронессы, и она держала себя очень просто.

– Ну, что, каков наш новый товарищ прокурора? Не правда ли, какой он красавец? Он уже успел всех дам свести с ума, всех очаровал и красотою, и любезностью.

– И вы тоже говорите, что исправница. Признаюсь, от вас этого я не ожидала: ваш вкус не ее.

– А вы как же его находите?

– Я его еще не видала... полагаю однако, что он не более, как краснощекий болван... он поправился моей Лизе, а ей все краснощекие болваны всегда ужасно нравятся...

– Это несносно. Значит, и мне правятся такие же болваны? Merci, баронесса! Я этого от вас не ожидала.

Предводительша надула свои губки, принявши на свой счет то, что сказано было о Лизе.

– Вот вы, Павла Григорьевна, уже и обиделись на меня. Ведь я вовсе не на ваш счет это сказала. Я ваш вкус знаю... вы умеете ценить все прекрасное... Но мой вкус далеко не то, что ваш... я ужасно разборчива, а вы более снисходительны... Мне поправиться невозможно: еще не родился тот человек, который бы действительно понравился мне.

– О, как бы я желала убедиться в этом спустя недели две-три после вашей первой встречи с этим человеком!..

– И убедитесь... вы увидите, какие я найду в нем несовершенства. Впрочем о вкусах не спорят... притом же, и вкус иногда может подчиняться нашему капризу... Если я и заинтересуюсь им сверх всякого чаяния: то, полагаю, это будет делом моего каприза или интриги против кого-нибудь...

– Например, против меня или против m-me Ворониной?..

– Очень возможно... соперничество между нами известно всем.

– В таком случае я положительно отказываюсь от всякого соперничества с вами, чтобы видеть, что выйдет. А о Ворониной и говорить нечего: ведь это просто кукла, разряженная в бриллианты, и более ничего… по-моему, она даже и некрасива, не только что не красавица... пока молода, ну, еще ничего себе, смазлива; а вот пусть пройдет года три-четыре, и увидите, что из нее выйдет... и следа красоты не будет на ее лице.

Отзывы исправницы и предводительши чрезвычайно заинтересовали баронессу личностью нового товарища прокурора. Ей ужасно хотелось поскорее увидеть его, чтобы отыскать недостатки в его наружности и потом посмеяться над своими соперницами. С минуты на минуту стала она ожидать приезда нового гостя и не раз уже подходила с нетерпением то к одному окну, то к другому, чтобы видеть, не едет ли он. Время шло, а гостя все еще не было видно. Нетерпение ее наконец дошло до крайнего предела и перешло в негодование на товарища прокурора, заставляющего се ожидать его приезда.

– Вот уж сразу видно, что это какой-нибудь хам, незнающий правил приличия, – сказала она, топнув ногою: – заставляет меня ожидать его милость. Он должен бы был раза два-три возвратиться сюда, чтобы узнать, принимаю ли я кого-нибудь. Так я же его и не приму совсем сегодня.

С неудовольствием баронесса хотела было уехать из дома, чтобы сделать небольшую прогулку но городскому саду, так как погода стояла еще теплая и сухая, вовсе непохожая на осеннюю. Даже и карета была уже заложена и подана к подъезду. Оставалось только одеться и выйти; но этого то она и не делала: с четверть часа Лиза уже стояла в передней, готовясь подать ей одежду, а она все еще медлила. Вот у подъезда позвонили, и Лиза увидела Красовского.

– Сударыня! – сказала Лиза: – товарищ прокурора приехал. Прикажете принять?

– Нет... Скажи, что я еду гулять. А, впрочем, пусть взойдет. Скажи, что я сейчас выйду.

Баронесса поспешно ушла в свой будуар, чтобы заставить гостя немного подождать ее, а с другой стороны и для того, чтобы приготовиться к той роли, которую она теперь задумала было разыграть.

– Я встречу его свысока, – говорила она сама себе: – я покажу ему, что он предо мною нуль и размалеванный болван, и больше ничего. Я накажу его полным презрением, чтобы он вперед знал, кто я такова и кто он; а потом и от квартиры прикажу завтра же отказать ему.

В волнении баронесса прошлась несколько раз по своему будуару и потом направилась к гостиной с решительным намерением отнестись к гостю с полным презрением. Но – увы! – едва только она увидела издали своего гостя, сердце ее дрогнуло и, точно по мановению волшебного жезла, план ее рушился. Пред нею стоял действительно такой красавец, какого она еще нигде не встречала. С смущением она подошла к нему, и, после обычного с его стороны представления, с удовольствием пригласила его сесть прямо против нее.

– Прошу меня извинить, – сказала она гостю; – я немного заставила вас ждать моего выхода к вам. Я, знаете ли, собралась было выехать из дому, а когда доложили мне о вашем приезде, раздумала... Ну, естественно, потребовалось минуты три-четыре, чтобы раздеться.

– Ах, я вас задержал!.. Ради Бога извините... Я к вам первым явился было с визитом, но вы еще не принимали... и потом раза два намеревался прямо проехать к вам, но обстоятельства заставили меня изменить порядок визитов... завтра назначен съезд мировых судей... по неволе пришлось непременно сегодня же сделать визит всем живущим здесь участковым и почетным мировым судьям, а ведь вы сами знаете, что они живут в разных концах города ..

– Завтра съезд мировых судей?.. Вероятно, вы будете на нем присутствовать и говорить речи... Я так люблю слушать эти речи... Надеюсь, вы позволите и мне быть в числе ваших слушательниц, которых, конечно, завтра в залу съезда соберется не мало.

– Заседания съезда происходят публично; поэтому туда каждый имеет свободный вход. Мне было бы очень приятно и вас видеть там, если посещение залы съезда дамами здесь в обычае.

– Да, это здесь в обычае. Но завтра дам явится много... Новое лицо всегда каждого интересует, а наши дамы особенно интересуются новыми личностями. Я думаю, вы уже имели случай убедиться в этом во время сегодняшних визитов...

– Да, сегодня я встретил здесь не совсем обычное явление общественной жизни... куда я ни приезжал с визитом, везде у дома сейчас же собиралась целая толпа женщин и девиц смотреть на меня, точно как на какого-нибудь зверя... и что еще более удивительно, некоторых из них я видел раза два или три в разных местах. Значит, они просто бегают из одной части города в другую вслед за мною. Это свидетельствует о распущенности нравов.

– Ах, не нужно быть столь строгим к слабостям человеческим, а в особенности к слабостям прекрасной половины человеческого рода!.. Женщины вообще любопытны и увлекательны... а иногда эта слабость их свидетельствует о развитии в них чувства изящного. Вы здесь новый человек и такой красивый; ну, естественно, за вами и следуют всюду любительницы красоты. Они смотрят на вас с таким же наслаждением, с каким мы часто смотрим на художественные картины Рафаэля...

– Вы, баронесса, говорите мне комплименты...

– Отнюдь нет. Я говорю вам то, что и есть в действительности. Извините меня в том, но я прямо вам скажу, что лице ваше на столько приятно и красиво в истинном значении этого слова, что на него хочется смотреть, как на выражение или осуществление в натуре идеала красоты...

Молодой человек смутился и не нашелся, что ответить баронессе; но это смущение еще больше придало ему прелести в глазах баронессы.

– Не смущайтесь, – сказала она: – я люблю говорить попросту то, что чувствую и мыслю. Надеюсь, вы у меня покушаете, и мы с вами побеседуем... вед мы с вами теперь как бы свои близкие... живем друг с другом под одною кровлею... и пока еще вы ничем не обзавелись здесь, вы мой гость в доме...

– Благодарю вас, баронесса: я уже пил кофе и есть не хочу... притом же, я не смею вас стеснять...

– Ах, нет, пожалуйста, останьтесь и покушайте.

Слова эти хозяйка сказала с таким чувством и таким тоном, что гость невольно остался обедать, и не раскаялся в том: такое он встретил радушие хозяйки за столом, что и подумать о том не мог заранее. Точно близкого родного баронесса видела в нем.

На следующий день в зале заседаний мирового съезда в числе публики было много дам и девиц: не только интеллигентные, но даже простые мещанские женщины явились сюда слушать речь нового товарища прокурора. Была тут же и баронесса. Сидя против самого товарища прокурора, она во все время глаз своих не спускала с него. Вот кончилось обычное чтение дела, а за ним и свидетели окончили свои показания; товарищ прокурора встал и произнес блестящую обвинительную речь. Более часа говорил он, излагая сущность дела и разбирая подробно все улики и показания свидетелей, и хоть бы раз он остановился на минуту: видно было, что он говорить с пониманием дела и с убеждением в правоте своих слов. Речь его произвела на всех большое впечатление и дело решено было именно согласно с его заключением. Баронесса была от этого в восторге и говорила всем, что такой товарищ прокурора пойдет далеко по служебной лестнице.

– Да, – подтвердил ее слова один пожилой господин из отставных военных: – ему место не здесь, а в столичной судебной палате, и он будет там.

Такого же мнения были о молодом человеке и многие члены мирового съезда, и это тем более радовало баронессу, что она первая выразила свое мнение о нем, как о человеке, имеющем идти далеко по службе.

– Не правда ли, баронесса, что вы уже заинтересовались г. Красовским? – сказала жена предводителя дворянства, нарочно в этот день заехавшая к баронессе.

– Это верно, – отвечала баронесса, краснея: – но я нахожу, что красота его далеко не такая классическая, какую вам хочется видеть в ней... бесспорно, он очень красив, но его красота чисто русская, а все русское, знаете, несовершенно... вот если бы у него нос походила немножечко на греческий, ну тогда ведь это бы прелесть как было хорошо...

– Да, да... Толкуйте о греческом носе... хорошо, что нет его этого греческого носа, а то вышло бы хуже. То-то и хорошо, что его красота чисто русская. Она-то именно и пленила ваше доселе недоступное сердце...

– Ах, нет!.. Красота эта не произвела на меня впечатления; за то его ум, его пленительное красноречие и манера говорить действительно очаровали меня...

– Так, так!.. А еще прежде, чем он успел хоть один вопрос предложить свидетелю, вы уже глаз с него не спускали. При чем тут пленительное его красноречие, когда красота его пленила вас прежде всякой речи? Ведь не даром же он вчера же обедал у вас: вы заплатили дань его красоте, а не уму и красноречию.

Баронесса покраснела и смутилась.

– Ну, признайтесь, ведь если бы не титул ваш стоял поперек дороги вам, то вы непременно вышли бы за него замуж?.. Да и что такое титул этот?.. Уж пусть бы это был княжеский, а то баронский... ныне множество евреев добилось этого титула, и он потерял свое значение, если не доблести воинские, а финансовые спекуляции награждаются им. Звание прокурора куда как значительнее этого баронства.

– Ах, пожалуйста, оставьте вы меня в покое!.. Ведь я не девочка шестнадцати лет и незамужняя женщина... как захочу, так и поступлю... это дело мое...

– Надеюсь теперь, что и кумир ваш не краснощекий болван и я умею ценить красоту... вот для меня что важно: мне именно хотелось вам доказать, что я имею понятие о красоте точно так же, как и вы.

Баронесса надула губки и неохотно продолжала потом разговор с предводительшею о разных мелочах, так что та вскоре собралась и уехала. Вскоре после того приехал председатель съезда мировых судей с визитом к новому товарищу прокурора, Он был знаком и с баронессою. Это как нельзя лучше теперь пригодилось баронессе. Сейчас же она села и написала председателю: «победителей награждают, а вы и г. Красовский сегодня одержали блистательную победу в съезде. Приходите сами ко мне обедать и коллегу своего приводите с собою. Я очень рада вас видеть и побеседовать с вами... Приходите-же: я жду». Председатель быль этому рад и с удовольствием согласился обедать у баронессы, но Красовский видел в этом нечто неестественное и отказался под благовидным предлогом, что ему нужно просмотреть в возможно скором времени несколько представленных ему следственных дел и дать по ним свое заключение.

– И вы не могли его уговорить отложить просмотр этих дел часа на два, на три? – сказала баронесса с грустью, когда председатель к ней пришел. – Полноте!.. Ведь все это пустяки. Он просто стесняется и больше ничего...

– Что прикажите делать, баронесса? я старался его уговорить и привести к вам, и не мог ничего сделать...

– Ах, пожалуйста, вернитесь назад и уговорите... ведь мы с вами давнишние знакомые... вы знаете, что я очень люблю общество и мой дома, всегда открыть для всех. Мне так хочется сказать ему спасибо за его нынешние блестящие речи в съезде... Ну, пожалуйста, прошу вас, сделайте для меня такое одолжение...

– Что делать?.. повинуюсь вам... иду и приведу его...

– Пожалуйста... пожалуйста...

Председатель отправится и действительно уговорил Красовского еще раз пообедать у баронессы.

– Однако вы очень спесивы, – сказала ему баронесса: – не хотели уважить моей искренней просьбы.

– Извините, баронесса, – ответил ей Красовский: при всем моем великом уважении к вам, я вынужден был это сделать, потому что время для меня теперь дорого, да, к тому же, я не на столько с вами знаком, чтобы вместе с вашими короткими знакомыми разделять с вами трапезу без соблюдения известных правил света...

– И, полно!.. Ну, что за счеты?.. Мы не петербуржцы, а самые обыкновенные провинциалы: у нас все попросту... Для меня ваш отказ тем более был прискорбен, что я непременно хотела сегодня же выразить вам свою великую благодарность за то удовольствие, которое вы доставили и мне, и всем вообще, своими блестящими речами в съезде, и вдруг вы меня вздумали лишить самой возможности сделать это... Речи ваши были блестящи, и я вам предсказываю блестящую будущность...

– Благодарю вас... Мне так приятно слышать ваш отзыв о моих речах... Жалею, что я доставил вам маленькое огорчение своею неделикатностью...

– Жаль, что вы немного запоздали... недавно у нас здесь кончилась сессия окружного суда... вот бы вам было где на первый-то раз показать себя... А ведь вас к этому времени все поджидали...

– Действительно я поспел бы сюда к этой сессии; но обстоятельства задержали меня в М...

– Что же это за обстоятельства?.. вероятно сватовство? это так естественно: вам теперь нужна хозяйка дома...

– Нет, не сватовство, а свадьба...

– Как... вы уже женаты?..

– Нет, и еще не думал об этом. Сестра моя вышла замуж за прекрасного молодого человека, сына миллионера Дружинина, и я пировал у нее на свадьбе...

– Прекрасно... И вы, вероятно, были у нее шафером?

– К сожалению, нет... У нее шафером был молодой князь В., сын вице-губернатора.

Слова: «сын миллионера Дружинина» и «молодой князь В., сын вице-губернатора», сказанные Красовским без особенного даже ударения на них, магически подействовали на гордую баронессу. «Вероятно, подумала она: он имеет большие связи в Петербурге, если сестра его выходит замуж за сына миллионера, а молодой князь В., сын местного вице-губернатора, стоит за нею шафером... Этим, вероятно, можно объяснить себе и то, что он в таких еще молодых летах получил столь видное место, когда другие ждут его не дождутся». Таких соображении для нее совершенно было достаточно, чтобы не считать низким для себя общение с таким человеком. И вот баронесса употребила все свое старание и все свое искусство на то, чтобы заинтересовать собою Красовского, очаровать его и сделать его другом своего сердца. Бедняга и не подозревал ничего подобного, а между тем баронесса, чувствовавшая, что ее сердце не на месте и от роду так не билось, как бьется теперь, уже направила на него все свои вражьи стрелы, незаметно для него самого, шла вперед шаг за шагом и действительно произвела на него впечатление неотразимое. «А ведь она очень хороша, мила, любезна и умна», невольно подумал он: «с нею так приятно проводить время, и почему бы мне чуждаться ее?.. благо, она сама желает быть близкою моею знакомою, познакомлюсь с нею коротко... в случае, если она окажется ни более, ни менее, как кокеткою, я всегда успею во время остановиться и не дать ей закутать меня в свои сети интриги... Влияние на меня доброй женщины может быть для меня благодетельно, а влиянию злой я не подчинюсь». В действительности баронесса двенадцатью годами была старше Красовского; но она настолько еще сохранилась, что могла считаться хорошенькою и казалась гораздо моложе своих лет, и потому, естественно, могла обратить на себя внимание Красовского.

Огнем шутить опасно, неблагоразумно шутить и своими чувствами: любовь есть тот же огонь, поиграешь ею и обожжешься. Заводя любовную интригу, баронесса думала только лишь поиграть своими чувствами, пошутить и приобрести себе нового поклонника с тою целью, чтобы потом помучить его своею недоступностью. А на самом деле вышло вовсе не то: она сама попала в свои же собственные сети и с каждым днем все более и более запутывалась в них. Ежедневно она придумывала то один, то другой предлог к тому, чтобы видеться с молодым человеком, устраивала у себя балы, вечера и обеды то по случаю дня своего рождения, то просто удовольствия ради, то как будто в честь кого-нибудь из видных лиц в городе, тратила безумные деньги и кружилась в вихре удовольствий, показывая вид, будто она вовсе не обращает внимания на красоту Красовского, а в самом деле ищет лишь случая послушать его красноречивые беседы, поспорить с ним и повеселиться. Но сердце ее давно уже было поражено в самое чувствительное место. Ясно поняла она, что в своей игре чувствами она зашла так далеко, как никогда и вообразить этого не могла; но было уже поздно, возвратиться назад невозможно.

Наступили святки, началось общее в городе веселье, балы, вечера, спектакли, маскарады. Баронесса думала себя развлечь в вихре общих в городе удовольствий, даже попробовала не сходиться с Красовским; но это оказалось выше ее сил; вместо того, чтобы удаляться от него, она, напротив, искала его и сама к нему шла. И день, и ночь она стала думать об избраннике своего сердца и никак не могла избавиться от этих дум.

– Сударыня! – сказала ей однажды Лиза: – простите мне, что я осмелюсь вам сказать два, три слова...

– Что такое ты хочешь сказать? – спросила баронесса.

– Вы, сударыня, больны. Мне жаль смотреть на ваши страдания... даже красота ваша стала спадать с лица. Право, ведь это к добру не поведет...

– Да, Лиза, я действительно больна... со мною случилось то, чего я никогда не ожидала и о чем даже и не помышляла. Мне просто захотелось пошалить, пошутить своими чувствами, а вышло совсем не то.

– Этого и нужно было ожидать, потому что ведь за покойного барона вы шли не по любви, а так себе, за кого не выйти, все равно было вам...

– Совершенно верно; но я считала это пустяками. Любить, говорят, можно только лишь один раз в жизни, и вот этот то один раз случился со мною именно теперь. Несомненно, я его люблю до безумия.

– Не хотите ли, сударыня, я вам помогу в этом.

– Это еще что? Как ты мне в этом поможешь?

– Здесь есть одна бабка, которая может сделать все, что вам будет угодно... и его может к вам приворожить и зазнобушку с вас может рукою снять.

– А глупости какие ты городишь! Баба, что ли, я деревенская, чтобы я стала с твоею бабкою знаться?

– Ну, позвольте мне с барином объясниться на счет вас.

– И думать об этом не смей. В этом случае я не нуждаюсь ни в чьих услугах... сама объяснюсь, когда захочу.

– И нужно теперь вам мучить себя? Давно бы объяснились и легче бы вам стало, не мучились бы так.

Баронесса видела, что теперь для нее одно только и остается – объясниться с Красовским. Она давно бы и сделала это, но прежде всего гордость останавливала ее на этом пути: ей не хотелось сознаться пред ним в своей к нему любви; а затем ее баронский титул все еще имел для нее большую прелесть и расстаться с ним ей не хотелось. «Кто он таков по своему происхождению?» – не раз она задавала себе вопрос и не раз даже собиралась его самого спросить об этом, но какая-то роковая сила всякий раз удерживала ее от вопроса: боязнь услышать от него, что он человек незнатного, не древнего дворянского рода, была в ней сильнее любопытства. «Ну, – думала она, – если он происходит из какого-нибудь незнатного рода, что я тогда буду делать? Разлюбить его я не в силах, а выйти за него значит осрамит весь свой знатный род и осрамиться самой пред всем городом. Нет, лучше уж и не узнавать ничего об этом». Так решила она в конце концов и дала волю своим чувствам с намерением, во что бы то ни стало, добиться его взаимности и при первом же удобном к тому случае объясниться с ним прямо без всяких справок и предварительных расспросов о его происхождении. Взаимности то от него она не добилась, за то сама дошла до совершенной невозможности остановиться на том пути, на который она вступила, и до готовности броситься ему на шею при первой же встрече с ним наедине. Так она и сделала.

– Баронесса! что вы так невеселы сегодня? – спросил ее однажды Красовский за чаем. – Вы нездоровы?

– Ах, жестокий человек! – ответила ему баронесса. – Неужели вы еще не понимаете, что я жестоко страдаю, мучусь день и ночь, и причина этого в вас?.. Pierre! я люблю тебя до безумия, до готовности пасть пред тобою на колени и умолять тебя, чтобы ты не оттолкнул меня...

Баронесса действительно дошла до безумия, бросилась молодому человеку на шею и поцеловала его.

– Ну, видишь до чего я дошла? Это ли еще не безумие с моей стороны? – сказала она, краснея.

Красовский таким поступком баронессы был ошеломлен и возмущен, хотел было бежать от нее, как от сумасшедшей, но остановился.

– Баронесса! – сказал он: – будьте благоразумны. Таким поступком вы и себя унижаете, и меня оскорбляете.

– Это верно, но тем не менее я дошла до этого.

– Вижу, что это так... Поговорим же об этом серьезно, чтобы не наделать глупостей и после не раскаиваться в этом. Я давно уже заметил, что вы любите меня, и счел благоразумным держать себя осторожно с вами, чтобы не увлечь вас и дать вам время одуматься, рассудить, оглянуться назад и заглянуть вперед в то ваше будущее, которое может вас ожидать...

– Твое сердце занято?.. Если так, то я покончу все...

– Нет, мое сердце свободно по отношению ко всем другим, кроме вас... Вы действительно произвели на меня неотразимое впечатление...

– Если так, то в чем же дело!

– Обстоятельства в жизни иногда играют такую важную роль, что мы пред ними невольно останавливаемся, как пред непреодолимыми... Есть и у нас с вами одно такое обстоятельство, пред которым я остановился во время. Мы друг другу неровня...

– Я старше вас? Едва ли: меня жизнь состарила прежде времени... Мне всего только двадцать пять лет, хотя я и кажусь иногда тридцатилетнею.

– Вы не так меня поняли: я говорю не о летах ваших, которые выходят равны моим, а о вашем титуле...

– Ах, какие пустяки!.. Ну что такое для меня этот титул, когда ныне богатых жидов стали награждать титулом барона?.. После этого баронство сделалось таким достоинством, которое стыдно признать за действительное достоинство. Помилуйте! Все жиды ныне лезут в бароны и этих баронов, в особенности за границею, столько расплодилось, что баронство в истинном значении этого слова совершенно уничтожено новым жидовским баронством.

– Если так, мне остается только попросить благословения на вступление с вами в брак.

– Ах, ради Бога, пишите скорее своим родителям и просите дозволения начальства на вступление в брак: я готова для вас всем пожертвовать и пожертвую.

– Сегодня же напишу... только пожалуйста вы будьте осторожны и благоразумны, и не унывайте...

– О, теперь я ожила и снова зацвету здоровьем и красотою. Дай только Бог, чтобы все поскорее кончилось.

Красовский в тот же день написал и послал просьбу начальству о дозволении вступить в брак, а равно и письмо своей второй матери, благодетельнице, которая приютила его в сиротстве, дала ему воспитание и вывела его в люди. В письме этом он подробно описал все обстоятельства дела и смиренно, как у матери, просил у нее благословения. Недели через полторы получено было разрешение на брак, а за ним и благословение благодетельницы Красовского. Немедленно же сыграна была свадьба с необыкновенным шиком. Вся городская и уездная интеллигенция отлично попировала на этой свадьбе. Молодая была очаровательна и счастлива; но приятельницы ее, городские кумушки, смотря на нее, хихикали, радуясь ее унижению, и передавали одна другой по секрету, что баронесса вышла замуж за сына бывшего крепостного человека ее отца.

Всего только полгода молодые прожили вполне счастливо, душа в душу; а затем молодушка вдруг начала хандрить, капризничать и злиться до того, что муж иной раз нарочно убегал из дома, чтобы не видать ее злости и не расстраивать себя самого. Что такое вдруг случилось, он и понять этого не мог, и от нее самой никак не мог добиться объяснения ее странного поведения.

– Валентина Александровна! – обратился он к жене с решительным вопросом, когда она бесилась до невероятности: скажи же наконец: что все это значит? Что за перемена с тобою вдруг случилась? Не для того же ты шла за меня, чтобы денно и нощно мучить и меня и себя после полугода счастливой жизни. Зачем ты разрушаешь наше счастье?

– Зачем ты скрыл от меня свое происхождение?

– А!.. так вот в чем вся суть дела? Но я ли в этом виноват? Я не задумался бы это открыть тебе и даже намерен был это сделать; но ты сама не дала мне возможности к тому. Во-первых, ты сама мне бросилась на шею и тем заставила меня опустить руки, потому что я понял, что ты дошла уже до состояния невменяемости и можешь решиться на что-либо ужасное от отвергнутой любви; а во-вторых, когда я намекнул тебе на наше неравенство, ты не пожелала и слушать меня...

– Да, это правда... я виновата в этом сама; но пусть бы ты навсегда от меня скрыл свое происхождение. А ты как будто нарочно для того, чтобы я это узнала, положил на видном месте в своем столе письмо твоей воспитательницы, которая тебе напоминает о твоем ничтожном происхождении, чтобы ты не забылся в счастии. Отчего ты не уничтожил этого гадкого письма?

– Письмо это для меня священно, как благословение матери, и уничтожить его я не могу. Я положил его на видном месте у себя для того, чтобы оно постоянно напоминало мне о благодеяниях и завещании мне этой доброй женщины христианки, из ничтожества выведшей меня в люди. Не мог же я знать, что ты будешь рыться у меня в столе. Пожалуйста, друг мой, оставь свои капризы: видно Богу так это угодно, чтобы мы полюбили друг друга и повенчались.

– Просись немедленно о переходе в другое место, а здесь я не могу успокоиться. Если это сделается известно в городе, тогда я пропала... я не перенесу тогда своего позора...

– С удовольствием попрошусь и сегодня же пошлю прошение, только ты успокойся и будь счастлива... Прошлого теперь уже не вернешь, а будущего портить не следует; иначе наша жизнь сделается мукою.

В тот же день Красовский написал просьбу о желании его перейти на службу в другую губернию по домашним обстоятельствам; но прежде, чем он отправил на почту свой пакет, председатель съезда мировых судей уже принес ему известие о переводе его на службу в одну из подмосковных губерний. Еще два дня, и назначение было получено. Немедленно же Красовские продала свой дом, собрались и отправились в путь. Валентина Александровна повеселела и сделалась любезною с мужем.

Железная дорога весьма много способствует сближению людей: стоит только сесть в вагон, как уже сейчас же кто-нибудь заговорит с тобою, вот и случай к знакомству. И Валентина Александровна во время переезда своего с мужем на новое место жительства необыкновенно скоро знакомилась со всеми, кому приходилось с нею ехать в одном вагоне. Беседы с пассажирами развлекали ее, радовали и давали ей возможность совершенно забыть про свое горе. До того сделалась она в эту пору весела, что даже и на платформах и в вокзалах она смеялась чуть не до истерики. Но после смеха часто бывает плач. И с нею после чрезмерного веселия случилось горе. Когда на станции М. она вышла с мужем из вагона, чтобы напиться чаю в вокзале, вдруг на встречу им из соседнего вагона вышла благодетельница ее мужа, которая была не кто иная, как ее младшая сестра, чего доселе Красовский еще не знал и о чем он даже подумать не мог, та самая ее сестра, которой она прежде терпеть не могла за ее необыкновенный ум и доброе сердце.

– Здравствуйте, дорогая моя maman! – сказал Красовский своей благодетельнице. Как я рад вас видеть!.. Честь имею представить вам мою жену.

– Ах, батюшки!... мне дурно, дурно... падаю, – вскричала вдруг Валентина Александровна – Pierre! веди меня скорее в вагон, пока я совсем не упала.

– Как! – воскликнула благодетельница Красовского. Вы женились на Валентине Александровне? Отчего же вы мне этого не объяснили прежде в своем письме?.. Ах, Валентиночка!.. Милая моя! Прости меня: я этого не знала, когда давала свое благословение на ваш брак... Вышло так, как будто бы я напророчила тебе такое замужество шестнадцать лет тому назад. Будь мужественна и усматривай в этом волю Божию...

На глазах благодетельницы Красовского навернулись слезы и быстро воскресли в ее воспоминании все те обстоятельства, при каких она взяла себе на воспитание двух бесприютных сироток, Красовского и его сестру, и то, как в ту пору Валентина издевалась над этими сиротами. А сестра ее между тем притворилась, будто она вовсе и не понимает ее слов.

– А, батюшки! – вскричала она. Что это за бесстыдство такое. Что ты, любезная, городишь такую чепуху? С ума, что ли, ты сошла? Ты вероятно обозналась, приняла меня за другую, или пьяна и не узнаешь людей... Ты смеешь мне говорить дерзости?.. Я тебя от роду в первый раз вижу, и не желаю больше видеть.

– Не желаешь? Господь с тобою... Но я не враг тебе. Если ты когда будешь в чем нуждаться, напиши мне... Я не оставлю тебя, явлюсь тебе на помощь и буду твоим другом.

– Ах, какая нестерпимая!.. Веди меня, Pierre, в вагон.

Сцена эта чрезвычайно удивила и поразила Красовского, который доселе не знал, кто была его жена по своему происхождению, и теперь этого не разгадал. Что все это значило, он не мог понять. Сам не свой, он повиновался теперь жене и повел ее в вагон, чтобы там успокоит ее и потом уже повидаться с своею благодетельницею.

– Ах, Pierre! Ну, как тебе не стыдно? – сказала ему жена, когда они вошли в вагон. Каких ты находишь себе приятельниц! Ведь это просто срам. Я ревную тебя к этой «кутейнице». Вперед ты не смей у меня ни видеться с нею, где бы то ни было, ни переписываться. Я тебе это строго приказываю... Слышишь?.. Чтобы ты этого не смел делать.

– Ты не можешь мне приказывать, и то, чего ты желаешь невозможно. Она моя благодетельница: я ей обязан всею своею судьбою.

– Ах, гадкий какой! Не смей ты мне этого говорить. Теперь мне одной ты всем обязан. Воспитание твое ничего не значит. Ты с своим воспитанием был гол, как сокол; а я принесла тебе в приданое пять тысяч десятин земли... Для тебя я пожертвовала и своею свободою и своим титулом.

– Титулом, от которого сама же отреклась и который стыдилась носить?.. Не так ли это было?

– Да, в безумии, под влиянием страсти, я это говорила, утешая себя и мороча тебя своим измышлением.

– Вот как! Теперь выходит, что жиды не помеха баронству.

– Нужно знать, что теперь есть два рода баронов: бароны жиды, или просто бароны, и бароны дворяне столбовые, именитые, или фон-бароны... Первый титул есть символ ничтожества, а второй Символ доблести. Знай, что мой титул был не простой, а с прибавлением частицы фон, следовательно, почетный... фон-Скардау, из которого русское варварство сделало Скардаумов, Скородумов тож.... Понял теперь, в чем дело?

– Пусть так. Но если для тебя дорог титул то для меня еще дороже мое воспитание, которым я обязан моей благодетельнице: оно неоцененное благо для меня, и я не могу не благодарить за него вечно и Господа Бога и свою благодетельницу...

– Для тебя она благодетельница, а для меня злой дух. Она расстроит все наше счастье, если ты хоть однажды увидишься с нею. Я ее давно знаю и терпеть не могу. Если она на твое воспитание употребила тысячу или две, я брошу ей пять тысяч, чтобы ты ей не был этим обязан и не знал ее.

– Странно. Да ты хоть скажи мне то, кто она такая тебе?

– Никто. Мы когда-то вместе с нею росли и даже жили вместе. Я и тогда терпеть ее не могла, и теперь ненавижу.

– Да уж ты не родственница ли ей?

– Ах, какие ты глупости говоришь!.. Говорю тебе: мы с нею росли вместе... учились у одной и той же гувернантки...

Прошло немного более года, после этой сцены, и все пять тысяч десятин земли бывшей баронессы Скородумовой пошли в продажу с молотка за те безумные долги ее, которые она наделала во время своего вдовства, и стала она жить только лишь на одно жалованье мужа, так что случись с нею это несчастие до ее выхода за Красовского, она была бы нищею. Теперь-то только она смирилась.