Слово в день столетнего юбилея покойного графа М. М. Сперанского. (31 декабря 1871 года)

Премудрость сыны своя вознесе, и заступает ищущих ея. Держайся ея наследит славу... Слушаяй ея, судити имать языки... И помучит его в наказании своем, дóндеже веру имет души его, и искусит его во оправданиих своих: и паки возвратится прямо к нему, и возвеселит его: и открыет ему тайны своя. (Сир. 4:12, 14, 16, 18, 19, 20, 21).

Так священный мудрец рассуждает о мудрости. У ней, значит, есть свои любимцы и своего рода избранники. Призвание их велико и светло. Их имя переходит в историю. Их деятельность дает себя чувствовать в судьбах народных. Но не легкое дело попасть к ней в любимцы. Этих избранников своих она, по выражению священного мудреца, сначала помучит долго, так что боязнь и страх наводит на них, т. е. подвергает их тяжелым и суровым испытаниям, как бы пробуя, что за люди ищут украситься ее именем, серьезны ли и бескорыстны их стремления к истине, достаточно ли в них мужества и стойкости, чтобы слушать ее возвышенные уроки, не сверяя их с личными вкусами. И лишь после подобного продолжительного искуса, сообщающего им своего рода закал, премудрость обращает наконец сияющее лице свое к своим достойным избранникам, идет к ним прямо навстречу, возвеселяет их и возвеличивает и открывает тайны свои.

Эта притча священного мудреца, так верно и метко изображающая внутреннюю историю умственно-нравственного развития и человеческого духа, пришла нам на мысль при воспоминании о муже, столетнюю память которого собрались мы ныне почтить в сем св. храме Божием. Кому из образованных русских людей не знакомо громкое имя графа Сперанского, этого просвещеннейшего и благороднейшего деятеля двух предыдущих царствований? Гениальный ум и обширная образованность этого человека вознесли его на самые верхние ступени человеческого величия и славы. Самая теплая и искренняя любовь к отечеству, ради которой он не хотел знать покоя в своих великих замыслах о славе и благоденствии России, сделала его некогда другом царевым и ближайшим советником престо ла. А плодами его колоссальных трудов продолжают доселе пользоваться пережившие его русские поколения. Но не нам и не здесь исследовать незабвенные заслуги великого русского деятеля; с своей стороны мы можем только порадоваться, и особенно в день памяти покойного графа, что заслуги его уже находят себе достойных историографов в среде ученых русских людей. Отрадное – говорим – явление! Ибо не всегда-то и бывает так, чтобы труды великих деятелей помнились и ценились по достоинству в потомстве. Но в жизни вспоминаемого ныне великого русского мужа есть некоторые особенно назидательные для нашего времени черты, о которых подал нам мысль ветхозаветный священный мудрец вышеприведенным своим изречением о мудрости, и которые мы намерены и предложить теперь с церковной кафедры. Пусть это будет в память родного и незабвенного нашего мудреца.

Нынешний век, и преимущественно – время, которое мы переживаем, замечательно по усилившейся жажде к исследованиям и изучению различных сторон человеческой жизни – гражданской, политической и научной. Это стремление отразилось уже многочисленными благодетельными реформами в нашем обществе. Впереди предчувствуются еще другие, может быть не менее важные и благодетельные реформы. Отрадная черта нашего времени. Но, как всегда бывает с людскими обществами, хорошее у нас, как и везде, идет рядом с дурным. Вышеозначенное направление расплодило великое множество людей, которые захотели быть учеными так сказать на скорую руку. Явилась наклонность к дешевому всезнайству, страсть обо всем судить и рядить, до всего коснуться, все переставить с своих мест, надо всем делать опыты и пробы, отрицательно и порицательно относиться ко всему, что отзывается стариной, и гоняться за новым – предполагая в нем несомненно лучшее. Ближайший источник этого недуга таится именно в том, что появилось у нас великое множество людей, знающих кое-что обо всем, но не имеющих солидных и глубоких сведений ни о чем в особенности. Наша молодость, конечно, причастна всего более этому недугу. Нашим молодым любителям и представителям науки до сих пор именно недоставало того трезвого отношения к науке, того скромного и терпеливого трудолюбия в известных, отведенных каждому пределах, которое всегда отличало и отличает ученых. Явление это могло бы породить из себя, и отчасти уже породило, весьма много грустных последствий. Одна из дальнейших причин этого явления справедливо чувствуется лучшими нынешними людьми в том обстоятельстве, что до сих пор учебная система нашего воспитания направлена была именно к скорейшему многознанию, а не к развитию и укреплению молодых умов работою над чем-нибудь одним и определенным. Нашему юношеству приходилось больше схватывать налету разнообразные познания, и торопливо глотать их памятью; для сознательного же и зрелого усвоения их оставалось весьма немного времени.

Так не добывается мудрость и истинная ученость. Припомним притчу ветхозаветного мудреца. Там мудрость стропотно ходит сначала с своими учениками, помучит их в наказании своем, и уже потом открывает им тайны свои. И по нашей старинной национальной пословице корень учения горек. Под этою горечью и первоначальной стропотностию премудрости и разумеется конечно предварительная самостоятельная работа молодых умственных сил, сосредоточенность и, так сказать, уединение душевное с какой-нибудь определенной и ясно сознаваемой целию впереди, скромный и терпеливый труд над тем, что всего ближе и нужнее человеку, без хвастливых и скороспелых порываний вдаль, без развлечений и отвлечений по сторонам за бегущими многосложными явлениями жизни. Не вей себе всяким ветром, и не ходи всяким путем:... Буди утвержден в разуме твоем, и едино буди слово твое, – сказал тот же ветхозаветный мудрец (Сир. 5:11–12). Вот надлежащий путь к мудрости. И этим-то стропотным путем достигали ее наши славные мудрецы и истинно ученые русские люди. В настоящую минуту у нас готовый пример под руками в достославной личности графа Сперанского. Известно, как усердно и неутомимо трудился он над развитием своих сил душевных, прежде чем открылось ему широкое поприще государственного мужа, какою самостоятельностию и энергией проникнуты были эти предварительные труды, и как они были конечно тяжки и болезненны на первых порах. Положим, что не всем дается от природы по десяти талантов, как Сперанскому; но иному пять, иному два, а иному и один, комуждо противу силы его (Мф. 25:15). Но Бог знает, развернулись ли бы так гениально и блестящие способности Сперанского, если бы с юности стали водить их на помочах, и если бы ум его сразу завален был разнообразным материалом, и развлекаем был во все стороны? Но, слава Богу Недостатки современного воспитания стали кажется выясняться в общественном сознании, и нам остается только желать и молить Господа, чтобы благие начинания правительства в деле учебного преобразования увенчались тем успехом, который с нетерпением ожидается всеми истинно русскими людьми. Поможем этому делу своим сочувствием, своим содействием. Мы не считаем своею прямою обязанностию рассуждать с сего священного места о тех мерах, которые приняты теперь для сообщения солидности и зрелости научному образованию нашего юношества, – это дело наших ученых людей. Довольно с нас и того, что понята и почувствована нужда поставить наше общественное образование на более прочных и надежных основаниях.

Но есть другая, гораздо более прискорбная и темная, сторона в нашем общественном воспитании, говорить о которой мы прямо должны – по Апостолу – временне и безвременне. Настоящие минуты напротив нам кажутся весьма благовременными, ибо многое и многое из жизни покойного графа следовало бы принять к сведению нашим ученым педагогам. Поверхностное знание религии, равнодушное к ней отношение, особливо же небрежное и даже горделивое какое-то отношение к постановлениям церкви, и вообще отсутствие божественной искры в людях, – вот горький недуг нашего времени, заражающий наших питомцев весьма и весьма рано. И что особенно грустно в этом явлении, – так это то, что опасность этого недуга не всеми даже сознается. На религию смотрят подчас, как на что-то придаточное и постороннее в воспитании, – как на учебный лишь предмет, хотя не неизбежный в учебной программе, но которому можно-де оставить местечко. Что же, однако из всего этого выходит? Выходит – то, что тратятся огромные суммы на всевозможные учебные пособия, на воспитателей и воспитательниц, пробуются тысячи педагогических мер – и своих и иностранных, по-видимому – одна другой лучше а между тем когда приходит время жатвы и собирания, т. е. когда обществу понадобятся на действительную его службу плодотворные рабочие силы, – вдруг оказывается, что у нас людей нет, или очень мало. А между тем известно, что из многочисленных наших школ выходит далеко не малое число людей, которым нельзя отказать ни в развитости, ни в достаточном запасе различных сведений. Что же еще нужно обществу? Зачем эти постоянные самообличения в нашем бессилии, в нашей отсталости, в нашем неуменье распорядиться собственными богатствами? Откуда эти постоянные толки об отсутствии у нас самобытной энергии, бескорыстия, честности и многого другого, насчет чего пишутся и сочиняются многочисленные и разнообразнейшие сатиры? Тайна в том, что умственное развитие и образованность не есть еще надежная порука за благородство, честность и вообще за порядочность и нравственное достоинство в человеке. Только в теории можно с этим не соглашаться; но общество слишком хорошо чувствует несомненность этой истины, и несмотря на развитие просвещения, все продолжает и продолжает искать истинно достойных людей, и вопиять о недостатке и настоятельной нужде в таких людях. А их может воспитать только одна религия, – этот глубочайший и неисчерпаемый источник всякой нравственной силы в человеческом духе, этот божественный огонь, вдохновляющий людей на все великое, святое и честное.

Кого же больше винить в нашей нерелигиозности, – нашу школу, или нашу семью; ибо это суть две главные области, где воспитываются наши современные поколения? Трудно решить это с надлежащей точностью. Об наших школах нельзя, конечно, сказать, чтобы все оне поставлены были на строго религиозной и православной почве, так чтобы ничего не оставалось и желать в этом отношении. Нельзя сказать и того, чтобы наши общественные педагоги горячо и искренно одушевлены были религиозными идеями при воспитании, и чтобы вообще наука у нас не сторонилась и не чуждалась религии. Но – кажется – еще более нельзя сказать и того, чтобы наша семейная атмосфера была вообще чиста, светла и религиозна, и чтобы семейные начала воспитания у нас в большинстве проникнуты были теплотой и благодатию евангельскою. А между тем именно из семьи и заносится обыкновенно в школу нравственное направление воспитанников – хорошее или дурное, которое трудно потом бывает переделать в желаемом вкусе; потому особенно трудно, что нравственно воспитательное дело в школе усложняется и затрудняется делом учебным и дисциплинарным. Так что, говоря по строгой справедливости, от нашей семьи можно бы требовать гораздо большого, чем от школы, в деле нравственного воспитания. Но, как бы то ни было, до тех пор, пока в нашем обществе не будет понята и искренно сознана та библейская истина, что как начало, так и венец научной премудрости есть страх Божий, – до тех пор у нас будет чувствоваться нужда и недостаток в истинно хороших людях и плодотворных деятелях. Мнози суть высоцы и славни: но кротким и благочестивым открываются тайны... Всяка премудрость – страх Господень, и только в такой премудрости творение закона. И несть премудрость ведение лукавства, и несть разума, идеже совет грешных (Сир. 3:19; 19:18, 19).

Возвращаясь в личности воспоминаемого нами великого русского деятеля, приведем себе на память и в назидание ту светлую сторону его глубоко религиозной души, которая отличала его до последних дней его достославной жизни. Сын священника, взросший в строгоправославной семье, получивший первоначальное научное образование в духовной школе, питая юный ум и сердце свое святыми истинами евангелия, Сперанский соблюл, раскрыл и углубил свое религиозное направление – впоследствии, когда Промыслу угодно было поставить его в иные, лучшие условия жизни, давшие возможность раскрыться его богатым духовным силам во всем блеске и полноте. «Дух его парил высоко, – так пишут его биографы, – и мысли его постоянно возносились к небу, в другой мир, к которому здешний служит приуготовлением»... «Желайте, чтоб тихая рука смерти, – так говорил Сперанский своим друзьям, – с верою, любовию и надеждою закрыла мне глаза, зрелищем ложного света давно уже утомленные... Мысль, когда приду и явлюсь лицу Божию, везде и всегда со мною». Все эти слова и мысли, – продолжает биограф нашего приснопамятного мудреца, – свидетельствующие о нравственной высоте, на которой он стоял, это возношение духа, это сознание собственной немощи, это старание о самоисправлении, мы почитаем великим достоинством в его характере; он, видно, был убежден в святой истине: кая польза человеку, аще мир весь приобрящет, душу же свою отщетит? (Рус. Арх. 1871 года № 7 и 8, стран. 1239). Не эта ли истина, дополним мы с своей стороны, вдохновляла и окрыляла дух великого русского мужа в громадных трудах его на пользу отечества? Не она ли сообщила душе его теплоту и мягкость, и в то же время непоколебимое благородство, силу и достоинство, как в славе и величии, так и в несчастиях и временном унижении, которое постарались было устроить ему враги и завистники? «Во все время, как я пользовался вашим доверием, – писал покойный граф к Государю Александру 1-му (и нельзя, по справедливому замечанию биографа, читать этих строк без умиления), кого и чем я очернил, помрачил, или кому старался повредить в глазах ваших? На кого навел я какую-либо тень подозрения? Напротив, я всегда желал, и при всех случаях старался питать и возвышать в душе вашей ту любовь к человекам, ту кротость и снисхождение, коим Бог и природа в благости своей Вас одарили». (Рус. Арх. 1871 года № 7 и 8 стран. 1243). Не это ли величие благородной религиозной души графа приблизило его снова к престолу, и заставляло повторять покойного Государя Николая Павловича – по смерти графа: «другого Сперанского мне не найти; да и кем я попытаюсь даже заменить его ум, сведения, опытность, усердие, быстроту»? (Там же, стран. 1227).

Боже! да не оскудеют в нашем православном отечестве подобные сему мужи доблестные и сильные премудростью, святою верою и любовию к отечеству! Упокой, Боже, воспоминаемого нами приснопамятного раба твоего, графа Михаила, и учини его в рай, идеже лицы святых и праведницы сияют, яко светила! Аминь.

***