Католический догмат о непогрешимости папы

Речь, произнесенная в торжественном собрании Киевской Духовной Академии 28 сентября 1881 года экстраординарным профессором М.Ф. Ястребовым

Ваше Преосвященство и Милостивые Государи!

В своей настоящей речи я желал бы остановить ваше благосклонное внимание на явлении в области церковно-богословской жизни католичества недавнем, выступившем на сцену истории благодаря человеку, память о котором еще, так сказать, не остыла. Разумею католический догмат о папской непогрешимости.

Прерогатива непогрешимости из всех усвояемых себе папой прерогатив не мирится с христианским сознанием бесспорно наиболее. В Евангелии и апостольских посланиях, в истории и практике первенствующей церкви для идеи о папской непогрешимости нет ни малейших логических и исторических прецедентов. В самом католическом мире идея эта является сравнительно в позднейшее время. Несомненно по крайней мере, что до половины XVI столетия папы не считали себя непогрешимыми. Так, папа Урбан V произнес, умирая, следующие слова: «Я твердо верую всему тому, что содержит и чему учит католическая церковь, и, если когда-нибудь высказывал положения, противные учению церкви, отвергаю их и повинуюсь суду ее»¹. Смерть Урбана V последовала в 1370 году. В 1324г. кардинал Яков Фурнье, занявший после папы Иоанна XXII папский престол под именем Бенедикта XII, писал: «Утверждают, будто бы то, что раз решено касательно веры одним папой, не может уже быть отменено другим папой. Я отвечаю, что это ложно: мы имеем пример святого Петра, укоряемого святым Павлом, и несогласие святого Киприана, епископа карфагенского, с папой Стефаном в вопросе о крещении еретиков, пока вселенский собор не сделал постановления по этому вопросу»². Папа Адриан VI писал в 1522г. следующее: «Несомненно, что папа может погрешать даже в предметах, касающихся веры, распространяя своими постановлениями или декретами ересь: пап еретиков было много и еще недавно папа Иоанн XXII публично внушал и приказывал всем держаться заблуждения»³. В 1557г. папа Павел IV говорил, обращаясь к членам консистории: «Не останавливайтесь ни на примерах моих предшественников, ни на том, что ими сделано: я намерен следовать им до тех лишь пор, пока позволяют мне это авторитет Писания и богословские данные. Я не сомневаюсь, что мы подвержены заблуждению»⁴.

Идея о папской непогрешимости является в догматике так называемого новейшего католичества, получающего свое историческое существование со времени тридентского собора (1545–1562) и известного под именем ультрамонтанства. Но и здесь идея эта до последнего времени оставалась простым богословским мнением, для верующего католика необязательным и для его спасения не необходимым. В догмат, т.е. в обязательный для каждого католика член веры, мнение о папской непогрешимости возведено недавно умершим папой Пием IX.

***

Перенесемся мысленно в ту лабораторию, в которой совершился процесс превращения папской непогрешимости в догмат.

Как известно, догмат о папской непогрешимости провозглашен католическому миру 18 июля 1870 г. ватиканским собором. Собор этот был открыт 8 декабря 1869 года. По официальной статистике, в свое время опубликованной в Риме, число прелатов, заседавших на соборе с правом голоса, доходило до 770. Из них круглым числом было 50 кардиналов, 100 апостольских викариев, более 100 епископов Пропаганды, 276 итальянцев, из которых 143 принадлежали к Папской области, 180 епископов, церкви которых сохраняют еще некоторую автономию, именно – французских, немецких, испанских, португальских и проч.

Чтобы оценить все значение эти цифр, нужно принять в соображение:

1) что число апостольских викариев и епископов in partibus, т.е. епископов безместных, паства которых, по выражению насмешников, находилась на луне или на Сириусе, не достигало никогда такой значительной пропорции, как на ватиканском соборе⁵, и что присутствие их, хотя и в меньшем числе, не один раз вызывало сильные возражения на соборах констанцком и тридентском,

2) что Пропаганда, дисциплина которой не уступает дисциплине вооруженной армии, основана папой Григорием XIII в 1585 году и что, следовательно, она позднее тридентского собора, последнего вселенского католического собора. Она обнимает собой епископаты Англии, Голландии, Соединенных Штатов и различных стран других частей света,

3) что многие из епископатов, некогда имевшие правильную организацию и известную независимость, в настоящее время вследствие революций остаются беспомощными, преследуются своими правительствами и всецело зависят от папского двора, служащего для них единственной опорой. Таково положение епископов Южной Америки, итальянских – со времени 1861 года, испанских – со времени 1869 года,

4) что епископы в громадном числе возводились некогда на кафедры светской и духовной властью совместно, что объясняет ту ревнивую заботливость, с которой они защищали на соборах национальную независимость и частные традиции своих церквей. Ко времени же ватиканского собора на 1100 епископов католической церкви едва насчитывалось 200 епископов, в назначении которых на кафедры католические нации сохраняли еще некоторое право участия в лице или своих государей, или капитулов; назначение же 900 епископов находилось абсолютно в распоряжении одного папы,

5) что на 180 миллионов католиков, существующих в мире, Франция, Германия и Португалия насчитывают 83 миллиона, т.е. почти половину всего числа католиков, и что на 770 прелатов, заседавших на соборе, эти сохранившие некоторую независимость три нации имели своими представителями только 156 епископов – число, которое составляет лишь пятую часть всех членов собора. Отсюда видно, что Италия с Папской областью, народонаселение которых не достигает и 25 миллионов католиков, имели на соборе 276 епископов. Одна Папская область, взятая в пределах старинной территории, на 2 миллиона 600 тысяч душ имела 143 епископа, т.е. почти в тридцать раз больше, чем Франция, Германия и Португалия; отношение это получит выражение 100 против 1, если взять во внимание, что большая часть епископов принадлежащих к Папской области провинций живет в Риме, в абсолютной зависимости от папского престола,

6) что большая часть отцов ватиканского собора со своими свитами содержалась на иждивении папы. Многие из них проливали слезы о том, что поставлены в противоречие между требованиями своей совести и долгом гостеприимства.

Наконец, нужно заметить, что многие из отцов собора были людьми без всяких общественных связей, различного воспитания, различных нравов и языков, которые явились на собор без выработанной программы, с тяжкой задачей рассуждать о границах папского авторитета во дворце папы, в его присутствии и на мертвом латинском языке, на котором свободно говорить могли едва пятнадцать епископов и слова которого, искажаемые различным произношением, становились совершенно непонятными для слушателей. К тому же и зала, в которой собор открыл свои заседания, по странной случайности была так худо расположена, что на первых порах буквально нельзя было расслышать ни одного слова; впоследствии, впрочем, сделаны были улучшения, но и после того голос оратора едва достигал четверти слушателей. Один кардинал, сидевший довольно близко от трибуны, признавался спустя три или четыре месяца по открытии собора, что он за все это время расслышал только четыре слова.

На первых порах для прений не было определено никаких правил и никакой нормы, или, лучше сказать, прений и совсем не было. Ораторы записывались заранее, по крайней мере накануне заседания, и каждый из них говорил сообразно со своим иерархическим достоинством, или старшинством, хотя бы его мнение было за или против, об общем или частном специальном пункте. Порядок речей не нарушался; возражений не допускалось. Только через два с половиной месяца по открытии собора, именно 22 февраля, отцы собора получили декрет, составленный легатами от имени папы и в 40 членах указывавший норму соборных совещаний; но порядки, определявшиеся этим декретом, шли вразрез с традиционной соборной практикой. Доселе на соборах было правилом, чтобы речь оратора не прерывалась дотоле, пока он сам не остановится, каждый член собора выражал мнение, давая своей мысли полное, соответствовавшее его вкусам, развитие. Согласно 9 правилу нового декрета легатам предоставлялось право – возвращать оратора к вопросу, если он от него уклонялся, и даже останавливать его. Следующий случай показывает, что́ происходило иногда в соборной зале. В общем собрании 23 марта один из красноречивых немецких прелатов, Штроссмайер, просил смягчить некоторые жесткие выражения проекта соборного определения, обвинявшего протестантов в атеизме, материализме и рационализме. В защиту своего тезиса он указывал между прочим на Лейбница и Гизо, которые были даже полезны для церкви. Эти последние слова вызвали страшное волнение, усилившееся еще более, когда оратор сказал, что были и есть протестанты добросовестные, и достигшее крайней степени напряжения, когда Штроссмайер потребовал, чтобы догматические вопросы считались решенными в том только случае, когда они приняты будут единогласно. Председатель пригласил его к порядку, воспретивши ему продолжать свою речь. Со всех сторон послышались крики: «Descendat ab ambone! descendant! Haereticus! haereticus! Damnamus eum! damnamus!». Штроссмайер принужден был сойти с трибуны, не окончивши своей мысли и повторяя с энергией: «Protestor! protestor! protestor!». Шум распространился во внутренность храма св. Петра; полагая, что вопрос касается непогрешимости папы, одни начали кричать: «Да здравствует непогрешимый папа!», другие: «Да здравствует папа не-непогрешимый!».

Затем, по традиционным обычаям, условиями нормальной правильности соборных совещаний считались всегда нравственное единодушие и гласность. Необходимость единодушного согласия в решениях вытекает из того принципа, что собор не выдумывает новых догматов, а только объявляет, что известная истина содержится во вверенной церкви сокровищнице догматов. В своих догматических определениях собор считал себя всегда обязанным следовать известному правилу Винценция Леринского: «Quod semper, quod ubique, quod ab omnibus». Не раз соборное определение останавливалось перед оппозицией одного епископа. Разногласие допускалось только по отношению к второстепенным пунктам, но отнюдь не по отношению к сущности вопроса. Так было между прочим на тридентском соборе: «Ne definirentur, nisi ea, de quibus inter patres unanimi consensione constaret», – говорил Пий IV отцам тридентского собора. Не менее строго сохранялась и гласность соборных совещаний, основывающаяся на той мысли, что епископ ответствен в своем мнении перед католическим миром и что народ должен знать, что догматические определения предлагаются его вере единогласным соборным решением. На соборе, напр., тридентском рекомендовалось содержать в тайне только проекты тех декретов, которые могли быть приняты протестантами за окончательно формулированные каноны, из опасения, чтобы не повредить тем делу примирения с ними. Но епископы не считали для себя делом запретным рассказывать о том, что происходило на соборе, как показывают это дошедшие до нас мемуары и многочисленные письма.

Гарантия единогласности и публичности, на которые доселе смотрели как на существенные условия соборных совещаний, для отцов ватиканского собора уничтожалась: согласно правилам нового декрета решения принимались по простому большинству голосов и покрывались тайной sub poena gravi. Таинственность эта доходила до того, что ораторам не позволялось печатать своих речей и даже сообщать их своим сотоварищам.

Состав собора и те условия, которыми определялись соборные работы, делали этот собор пассивным орудием папской воли. Влияние папы на соборные решения становилось еще сильнее от того, что проекты декретов не непосредственно вносились в общее собрание, а смотря по своему предмету отсылались в одну из четырех комиссий (de fide, de disciplina, de regularibus, de ritu orientali), составленных каждая из 25 членов и обязанных делать в этих проектах изменения, которые представлялись им необходимыми. Так как прения в общем собрании были невозможны, то почти вся соборная деятельность сосредоточивалась в этих комиссиях. Между тем эти комиссии и составлены были, и функционировали под очевидным влиянием папской курии. Прежде всего, это были комиссии постоянные, т.е. избирались на все время собора. Отсюда из 770 отцов собора только 25 имели действительный авторитет в каждой категории предлагавшихся на соборное обсуждение вопросов, а 745 стояли вне всякого активного влияния на это обсуждение; с другой стороны, если в дальнейшем движении соборных работ выдвигались люди более энергические, талантливые и сведущие, собор не имел права заменять ими прежде выбранных. Затем, в состав комиссий, благодаря махинациям Пропаганды, апостольских викариев и итальянцев, вошли официальные кандидаты. Доказывается это следующими двумя соображениями: с одной стороны, число избирательных голосов, полученных каждым кандидатом, было почти одинаково; с другой – многие выбранные в комиссии европейские прелаты, люди, правда, почтенные, но не имевшие никакой известности за пределами своих епархий, не получили от своих соотечественников ни одного избирательного шара, т.е. избраны были людьми, вовсе их не знавшими. Председатели комиссий назначены были самим папой и, в свою очередь, назначили от себя секретарей.

Высшие чиновники собора были также людьми, совершенно преданными курии. Так, секретарем собора назначен был сент-ипполитский епископ Фесслер, известный своей брошюрой «Последний вселенский собор», в которой проводилась мысль, что ватиканский собор провозглашением догмата о папской непогрешимости заключит собой эру вселенских соборов, сделавши их навсегда невозможными. Легатом-председателем собора избран был сначала кардинал де-Рейзах, на решительный и энергический ум которого римский двор возлагал великие надежды; затем, после его смерти, кардинал де-Лука, приобретший репутацию либерала своими сношениями с лордом Кларендоном и Гладстоном, но он обвинен был впоследствии в излишней благосклонности к оппозиции и заменен кардиналом де-Ангелис, характер которого в этом отношении представлял собой полную безупречность.

Таким образом, по организации и дисциплине собор представлял собой механизм, пружины которого находились в руках папы. Между тем в то время, как на соборе приняты были все меры, чтобы увеличить на него влияние папской воли, вне собора велась деятельная агитация, имевшая своей целью – вызвать в среде духовенства и народа демонстрации, которые бы производили давление на совесть заседавших на соборе отцов.

С открытием собора курия воспретила прессе Папской области обсуждение вопроса о непогрешимости из опасения, как бы апология не вызвала противоречия. Но проповедь была свободна от этого запрещения, и проповедники ультрамонтанской партии пользовались ею как средством – электризовать общественное мнение в самом крайнем направлении⁶. К великому посту проповедники, принадлежавшие к монашеским орденам, получили везде положительные инструкции – развивать и поддерживать доктрину о непогрешимости папы. К проповеди нужно присоединить просительные и благодарственные письма, адресованные ультрамонтанским писателям, и осуждения, направленные против противников непогрешимости. Опубликование всех этих документов рассчитано было на то, чтобы заставить католическое общество думать о значительном числе епископов, благоприятствующих намерениям агитаторов. Сюда же нужно отнести и благодарственные бревы самого папы, адресованные писателям, поддерживавшим доктрину абсолютной непогрешимости⁷. Личное участие папы, действующего вне собора в интересах торжества доктрины, – факт новый в истории соборов. Не было примера, чтобы папа на счет чисто личного, еще подлежащего соборному обсуждению, вопроса обнаруживал вне собора свое желание и свою волю официальными актами, долженствовавшими производить глубокое и определяющее впечатление на совесть отцов собора. Никогда прежде не видно было такой расточительности в выражениях благосклонности к защитникам мнения, угодного курии, и в предоставлении влиятельных постов известным поборникам папской непогрешимости. Одних кардинальских шапок, говорят, оставлено было в запасе на 1870 год восемнадцать для пожалования епископам, которые окажутся на соборе наиболее послушными папе.

Несмотря, однако ж, на очевидную тенденциозность организации и дисциплины собора, на ту агитацию, которая велась вне собора, на любезности и прещения самого папы, на соборе и вне собора не замедлила выступить сильная оппозиция. В первых числах января каждый из членов собора получил следующее письмо: «Нижеподписавшиеся епископы и другие лица, как показывает прилагаемая при сем петиция, согласились просить вселенский собор о санкции на то католическое учение, в силу которого мы исповедуем, что авторитет римского первосвященника – авторитет верховный и, следовательно, непогрешимый, когда он с апостольской властью учит всех верующих истинам, касающимся веры и нравственности. Между тем весьма важно, чтобы этой санкции, на основании одних и тех же доводов, просило по возможности наибольшее число отцов собора. Поэтому мы просим вас – подписать эту петицию и пригласить к подписи и других отцов, мысль которых оказалась бы согласной с нашей. Затем, эту просьбу, украшенную вашей подписью и, буде возможно, подписью других отцов, благоволите немедленно возвратить одному из нижеподписавшихся епископов». Письмо это покрыто было 43 подписями, между которыми значились имена многих апостольских викариев, епископов in partibus, епископов итальянских, испанских, швейцарских, бельгийских, голландских, одного армянского, одного мексиканского и девяти французских. Архиепископы вестминстерский, Маннинг, и мехельнский, Дешан (De-champs), заправлявшие делом этой петиции, почему-то не подписались. Самая петиция гласила следующее: «Нижеподписавшиеся отцы смиренно и неотступно просят вселенский ватиканский собор, чтобы он декретом, формулированным в категорических и исключающих всякое сомнение выражениях, благоволил утвердить, что авторитет римского первосвященника – авторитет верховный и, следовательно, чуждый заблуждения, когда он говорит о предметах веры и нравственности и когда учит тому, чему должно веровать, чего держаться и что отвергать и осуждать всем верующим во Иисуса Христа»... Затем, подтверждая благовременность и необходимость провозглашения папской непогрешимости догматом из Священного Писания, Священного Предания и постановлений соборов кельнского (1850 г.), утрехтского (1865 г.), балтиморского (1860 г.), вестминстерского (1852 г.) и реймсского (1867 г.), петиция выражает надежду, что «католический народ, всегда оказывавший всецелое, духом и словом, повиновение апостольским декретам римского первосвященника, примет определение ватиканского собора о верховном и непогрешимом авторитете папы с сердечной радостью и преданностью».

Точно не известно, в каком числе отцы собора подписали эту петицию. Ультрамонтанская печать говорила, что этих подписей было 400, затем 500, 600 и 700. Как бы то ни было, только 23 января 137 епископов, принадлежащих к великим католическим нациям, обратились к папе с адресом, в котором просили его «не дозволять, чтобы учение о непогрешимости предложено было на соборное обсуждение».

В Аугсбургской Газете опубликован был адрес немецких епископов, во главе которых находились кардиналы венский и пражский Раушер и Шварценберг, примас венгерский Симор, архиепископы кельнский, мюнхенский, зальцбургский, епископы майнцский, трирский, бреславский, аугсбургский и др., Гайнальд, епископ калочский, и Штроссмайер, епископ боснийский и сирмийский (Sirmium), два лучших оратора собора. Только одиннадцать немецких прелатов воздержались от подписи.

Определивши, под какими условиями внесена была в собор петиция о непогрешимости, и показавши, что удивительно видеть судей веры, которых приглашают, прежде выслушания дела, объявить свое мнение о вопросе, решение по которому еще не сделано, отцы заявляют с благородной твердостью, что по их мнению совершенно неуместно налагать на католиков больше догматов, чем сколько было провозглашено их на тридентском соборе. «Собор тридентский и собор флорентийский, который надлежит соблюдать тем с большей тщательностью, что он представляет собой выражение общего согласия латинской и греческой церквей, определили все, чего верующие должны держаться относительно авторитета римского первосвященника... Тезису, рекомендуемому петицией, противостоят сильные возражения, представляемые словами и действиями отцов Церкви, записанными в подлинных документах истории и даже католической доктрины. Пока не разрешены будут эти возражения, христианским народам нельзя предлагать эту доктрину как доктрину богооткровенную. Но наш ум, – так заканчивается адрес, – отступает перед подобным разрешением, и мы, доверяясь вашей благосклонности, заклинаем вас – не делать для нас обязательным подобного постановления. Притом, исполняя епископские обязанности у самых значительных католических наций, мы знаем по опыту положение вещей, существующее у них. Нам известно, что определение, которого от нас требуют, дает врагам религии новое оружие для возбуждения против католической церкви неудовольствия людей даже заведомо лучших; мы знаем, что обстоятельство это правительствам наших стран даст мотив или предлог – поднять руку и на те права, которые остаются еще у церкви». Многие из епископов выражали свое мнение еще резче в тех суждениях, которыми они сопровождали свои подписи. Вот для примера два таких суждения – суждение кардинала Шварценберга: «погибла в Богемии религия, если состоится это определение», и суждение одного венгерского прелата: «невозможно и представить себе все то зло, которое во всей Венгрии причинит определение непогрешимости».

Подобный, если не тот же самый, адрес подписан был 33 французскими епископами, между которыми указывали на архиепископов парижского, реймсского, дижонского, санского, альбийского и авиньонского, – 27 американцами и, между прочим, архиепископами Сент-Луи, Нью-Йорка, Галифакса и Цинциннати, – 23 восточными не-латинского обряда, всеми португальцами, некоторыми итальянцами и, между прочим, архиепископами миланским и туринским, – двумя ирландцами и двумя англичанами. Многие из епископов, по разным причинам не подписавшиеся под адрес, формально заявили, однако ж, что они будут вотировать против непогрешимости; напр. кардинал Матье, безансонский архиепископ.

Нужно заметить, что большая часть прелатов, подписавшихся под этими адресами, падает на значительные католические населения. Диоцезы парижский, кельнский и венский обнимают собой свыше 2 миллионов душ каждый; диоцез бреславский – 2 миллиона 500 тысяч, т.е. столько же, сколько старинная Папская область, которую на соборе представляли 143 епископа. Обобщая это замечание, можно сказать, что партия прелатов, выступивших с оппозицией против непогрешимости, имела за собой более двух третей всего католического мира, если держаться числа, и громадное большинство, если иметь в виду их нравственное значение. Замечание это нисколько не ослабляется в своей силе тем возражением поборников непогрешимости, что на их стороне стояли на соборе вестминстерский архиепископ, бельгийский примас (архиепископ мехельнский), швейцарский епископат и все апостольские викарии, «имеющие в своем заведывании три четверти будущего христианского мира, который войдет в состав церкви не позже столетия»...⁸.

Выступившие с оппозицией против сторонников непогрешимости епископы были поддержаны и вне собора представителями свободного мнения Германии, Англии и Франции.

Энергичнее, чем где-либо, оппозиция встретила поддержку в Германии⁹. Лишь только стала известной здесь петиция об определении непогрешимости, против нее выступил известный Деллингер, декан богословского факультета мюнхенского университета, и подверг ее беспощадному контролю своей громадной эрудиции. Он указывал на давно организованную агитацию иезуитов в Германии, Франции, Италии, Англии, и на молчание, до которого всюду систематически были доведены их противники. Доказывал, что провозглашение нового догмата свидетельствует в сущности о том только, что папа сам делает себя непогрешимым. И когда мюнхенский муниципалитет предложил ему в благодарность за благородное мужество звание почетного гражданина, он, отклоняя от себя эту честь, высказал одушевлявшую его мысль в следующих трогательных и многознаменательных выражениях: «Я писал потому, что в качестве общественного профессора и старейшего из профессоров богословия в Германии считал себя обязанным поступить так в настоящее тревожное время и при настоящем, поистине опасном, положении вещей. Я сделал это с успокаивающим меня сознанием, что большинство германских епископов, к которому принадлежит и мой епископ, того же мнения. Движимый желанием открыто высказать то, что узнал я как профессор богословия и чему как такой учил в продолжение 47 лет, я решился сделать это на закате своей жизни, в момент, когда нам угрожают помрачение и извращение».

Многочисленные адресы, полученные Деллингером от университетов, судебных учреждений и дворян брамбергских, бреславских, кельнских, мюнхенских, пражских, боннских и др., доказывали ему, что он был верным выразителем лучшей части немецких католиков. Эти манифестации произвели глубокое впечатление в Риме. Однако, несмотря на все старания курии, ни один немецкий епископ не выступил с обвинением против мюнхенского богослова-ветерана; только регенсбургский епископ, подписавший петицию о непогрешимости, запретил своим молодым клирикам посещать курсы Деллингера.

После Деллингера Михэлис, первый из германских профессоров канонического права, выступил против петиции о непогрешимости с обвинением в том, что она – дело «хитрости», «страсти» и «лжи», «успех, которых будет печальной победой духа иезуитской партии над истинным духом церкви, клеветой на религию и человечество».

В Англии Пюзей, глава движения, известного под именем ритуализма, в своем втором письме к Ньюману под заглавием «Неужели невозможно святое единство?» высказывал между прочим такие мысли: «Я не могу почти представить себе ничего более рокового для единства, как провозглашение папской непогрешимости... Пусть собравшиеся в Риме епископы возьмут в пример умеренность тридентского собора, которая, по словам Боссюэта, „налагает узду на дерзкие умы, желающие ринуться в гибельные нововведения и сделать свои мнения обязательными для другого”... и тогда рушится стена разделения, существующая так давно в том, что мы считаем колыбелью христианства. Теперь же всякий раз, как думаешь о единстве, являются, как привидения, какие-то препятствия и дают нам знак удалиться... Я пишу не во имя какой-нибудь партии. Я пишу с уверенностью, что выражаю чувства тысячи и тысячи английских сердец здесь и в Соединенных Штатах. Я имею одно лишь желание – ускорить, если можно, твердый, спасительный и продолжительный мир».

В свою очередь прерывает свое продолжительное молчание и Ньюман. Обозревши вокруг себя все то, что в продолжение двадцати лет сделано им было для католичества, и обращая взоры к будущему, он говорит: «Благодаря уполномоченным органам римского двора одно уже имя вселенского собора не вызывает ничего более, кроме страха и опасения... Доселе соборы созывались для отвращения от Церкви какой-нибудь важной опасности, а вот заседающий в Ватикане собор сам порождает серьезную опасность»...

Наконец, во Франции оппозиция против поборников непогрешимости встретила сторонника в лице Гратри. Гратри выступил против ультрамонтанской партии, впрочем, раньше появления петиции о непогрешимости и по следующему случаю. Епископ орлеанский, известный Дюпанлу, при своем отъезде в Рим на собор написал пастырское послание к клиру своей епархии, в котором излагаются замечания касательно определения непогрешимости на предстоящем соборе. Это послание вызвало возражения со стороны архиепископов версальского, вестминстерского и мехельнского, самых ярых сторонников непогрешимости. И когда, по приезде в Рим, Дюпанлу готовился отвечать им, курия обязала съехавшихся на собор прелатов не печатать ничего относительно вопросов, подлежавших соборному обсуждению. Вместо Дюпанлу решился дать ответ его противникам Гратри. В своих трех письмах к архиепископу мехельнскому Дешану он поднимает щекотливый вопрос о древних папах, осужденных соборами за ересь, и указывает на те фальсификации, которые встречаются в сочинениях даже таких писателей, как Фома аквинат и Альфонс лигуорийский и которые первичным источником для себя имеют лжеисидоровские декреталии¹⁰.

За свой мужественный протест Гратри получил многочисленные выражения благодарности. Между прочим, престарелый граф Монталамберт прислал «привет самого признательного удивления красноречивому и стремительному священнику», а также «великому и благородному орлеанскому епископу, имевшему мужество выступить против потока ласкательства, обмана и раболепства, в которых рискуешь затопиться»... Последние слова Монталамберта были протестом против «доктрин, крайне обидных для здравого смысла и человеческого достоинства... против этих мирских богословов абсолютизма, которые приносят справедливость, истину, разум и историю в жертву идолу, воздвигнутому ими в Ватикане».

Таким образом, собор разделился на две фракции – на инфеллибилистов, подписавших петицию о провозглашении папской непогрешимости догматом, и на оппозиционистов, просивших папу не дозволять вопрос о непогрешимости вносить на соборное обсуждение¹¹.

При таких обстоятельствах 6 марта, в день, посвященный памяти Фомы аквината, отцы собора получили от секретаря собора следующее сообщение: «Большое число епископов просило св.отца о внесении на соборное обсуждение декрета о непогрешимости папы. Его святейшество благоволил изъявить на эту просьбу свое согласие. Вследствие того членам собора сообщается текст новой главы об этом вопросе»...

Декрет гласил следующее:

«Sancto approbante concilio, мы учим и определяем как догмат веры, что римский первосвященник, которому самим Господом нашим, в лице Петра, сказано: Аз молихся о тебе, да не оскудеет вера твоя, не может заблуждаться, когда в качестве учителя всех христиан он силой собственного своего авторитета определяет то, что должно быть содержимо всей церковью в деле веры и нравственности, и учим, что эта прерогатива незаблуждаемости или непогрешимости римского первосвященника простирается на те же предметы, на которые простирается непогрешимость и церкви. Если (чего не дай Бог!) кто дерзнет противоречить этому определению, тот пусть знает, что он тем самым отлучается от истины католической веры и от единства церкви».

При данном настроении собора трудно было ожидать блестящий результатов от голосования этого декрета. Так оно и оказалось в действительности. Из 770 составлявших собор отцов 163 оставили Рим раньше голосования декрета, чтобы спасти тем свою совесть, не раздражая папы, 61 не явились на голосование, 70 воздержались от подачи своего голоса, 62 изъявили условное согласие, 88 вотировали против непогрешимости и только 326, т.е. абсолютное меньшинство, безусловно приняли декрет. Если принять во внимание, что адресы оппозиционнистов были подписаны почти всеми немецкими, французскими, португальскими, американскими и английскими прелатами, то число 326 прелатов, вотировавших за непогрешимость, нужно будет отнести главнейшим образом на счет итальянских епископов, к которым должны быть присоединены апостольские викарии, т.е. догмат о папской непогрешимости был принять на соборе громадным большинством только итальянских епископов и ничтожным меньшинством епископов остальных католических наций. Отсюда, тезис папской непогрешимости со времени ватиканского собора превращается в догмат, строго говоря, только для одних итальянцев с папой во главе; для остальных католических наций он перестает быть даже и простым богословским мнением, каким был до собора¹². А так как итальянские епископы, да и весь ватиканский собор по своей организации и дисциплине, были пассивными выразителями папской воли, то можно сказать вслед за Деллингером, что папа на этом соборе сам себе предписал обязанность – верить в свою непогрешимость как в догмат, что́ мог, впрочем, сделать он и без собора...

***

Оппозиция, с которой встретилось провозглашение нового догмата, показывает, что с прерогативой папской непогрешимости не мирилась мысль даже и католиков, – мысль, придавленная гнетом тысячелетних традиций папства и от юности привыкшая преклоняться перед авторитетом папы как главы Церкви и наместника Иисуса Христа. Тем более, конечно, не может мириться с этой прерогативой мысль, свободная от предрассудков католической доктрины.

Прерогативе папской непогрешимости противоречат, прежде всего, те примеры вопиющей нравственной лжи, которыми полна история папства. На папском престоле рядом с людьми, заслуживающими полного уважения, являлись часто люди, позорившие не только папство, но и вообще человечество. О папе Стефане VI (†897) рассказывается, напр., что он, приказавши вынуть из гроба полуразложившийся труп своего предшественника Формоза, велел одеть его в папское облачение, посадил на престол и открыл над ним формальный суд, по окончании которого произнесен был приговор, лишавший Формоза папского достоинства; с трупа сорвали папское облачение, отрубили у него три пальца и, протащив по улицам за ноги, бросили его в Тибр¹³. Папе Иоанну XII (†963) Оттон I прислал письмо такого содержания: «Явившись в Рим... я услышал о вас такие вещи, которые недостойны даже и актеров. Все, как духовные, так и миряне обвиняют вас в убийствах, клятвопреступлениях, кровосмешениях с родственницами и двумя сестрами и в том, что в шутку вы призываете имена Юпитера, Венеры и других демонов»¹⁴. По свидетельству Флери и Луитпранда кремонского, этот папа из латеранского дворца сделал вертеп разврата, раздавал любовницам священные украшения и дошел до того, что честные женщины боялись ходить в Рим на богомолье, опасаясь оскорбления; открыто ругался над религией, посвящал пресвитеров в конюшне и умер от разврата, не причастившись св. тайн¹⁵. О папе Бенедикте IX (1033–1038, 1044–1047), возведенном, говорят, на папский престол 12 лет, папа Виктор III (†1087) делает такой отзыв: «Мне страшно и говорить, как постыдна, развращена и омерзительна была жизнь Бенедикта IX. Долго отягощал он римлян своим воровством, своими убийствами и мерзостями; наконец злодейства его сделались так нестерпимы, что он был изгнан народом. На его место за золото и с пренебрежением канонов избран был Иоанн, епископ сабинский, который под именем Сильвестра III занимал папский престол только три месяца, будучи принужден солдатами Бенедикта IX возвратиться в сабинское епископство. Надевши снова тиару, Бенедикт не изменил своих нравов; наконец, устрашившись криков негодования, поднявшихся против его преступлений, он решился продать папство архиепископу Иоанну за значительную сумму денег»¹⁶. О папе Иннокентии IV (†1254) Роберт, епископ линкольнский, говорит таким образом: «Этот папа не стыдится уничтожать постановления своих предшественников, выражая тем презрение к ним и давая пример относиться точно так же и к своим. Хотя уже многие папы обременяли церковь, но этот довел до величайшего рабства, особенно через ростовщиков, которых он завел в Англии и которые хуже евреев. По его приказанию, братья-проповедники и братья-минориты, присутствуя при умирающих, должны располагать их – завещать имущества в пользу святой земли и вступать в крестовый поход, чтобы отнять у наследников надежду на их состояние, останутся ли они живы, или умрут. Мирянам он продает крестоносцев, как некогда продавали в храме быков и баранов, и индульгенции измеряет золотом, которое дают на крестовый поход; прелатам приказывает предоставлять бенефиции всякому, кто захочет купить их, хотя бы то был иностранец, человек отсутствующий, недостойный, неученый и даже не знающий языка страны»¹⁷. Папа Бонифаций VIII (†1303), по свидетельству многих, говорил с насмешкой о таинствах, о тайнах Евангелия и даже о бессмертии души. «Нам, – выражался он, – следует говорить так же, как говорит и народ, но не следует верить так, как верует он»¹⁸. Папа Климент VI (†1352), по свидетельству Флери, «держал свой двор наподобие царского, имел пышно сервированные столы, многочисленную свиту, лошадей. Любил возвышать своих родственников, покупал для них громадные земли во Франции и делал многих из них кардиналами, хотя некоторые из них были слишком молоды и вели соблазнительную жизнь. Будучи архиепископом, он водил компанию с женщинами, отношений с которыми не прерывал и тогда, когда сделался папой. Женщины входили в его кабинет как прелаты. Когда он бывал болен, за ним ухаживали женщины подобно тому, как ухаживают за светскими людьми родственницы»¹⁹. О Клименте VII (†1394) Клеманжис делает такой отзыв: «Отыщется ли более презренный человек, чем наш Климент, за все то время, пока он был жив? Он до такой степени сделался рабом рабов французских королей, что едва ли бы и самый подлый холоп стал сносить те мерзости, которые ежедневно сносил он от придворных. Он приноравливался к обстоятельствам, хитрил, притворялся, делал широкие обещания, подталкивал время плечами, давая одним бенефиции, другим слова. Он сделал свой двор двором льстецов и шутов, чтобы приманивать короля и вельмож. Он раздавал епископства молодым девушкам, общество которых любил; делал им дорогие подарки, чтобы приобрести, удержать и увеличить свой кредит у них, и удовлетворял все претензии, которые они заявляли на духовенство. Он до такой степени подчинил все духовенство светским чиновникам, что каждый из них был столько же папой, сколько и он»²⁰. Из дальнейшего времени можно указать на Иоанна XXIII (†1419), обвиненного констанцким собором во всех смертных грехах и низложенного с папского престола²¹, в молодости бывшего морским разбойником и на папском престоле обращавшегося иногда к своим прежним товарищам²², – на Александра VI Борджиа (†1503), замечательного политического интригана, запятнавшего себя самыми тяжкими злодеяниями кровосмешения, тайных и явных убийств и умершего от яда, приготовленного его сыном Цезарем для отравления богатых кардиналов, имения которых нужно было взять в папскую казну²³, и на других.

И сами защитники папства чувствуют всю позорность подобного поведения пап, но в смягчение ее указывают на то, что таких пап было немного, в сравнении с рядом пап, украшавших кафедру св. Петра своим учением и своими добродетелями²⁴. Для института, претендующего на непогрешимость, нехорошо уже и это. Но на папском престоле мы встречаем целые последовательные ряды исполинов зла. Так, пап, живших от конца IX до начала XI века, Бароний называет чудовищами по жизни и нравам, считает тяжким для себя повествовать об их неслыханных беззакониях, и сознается, что все, что только вытерпел Запад от языческих императоров, от еретиков и от всех гонителей, когда-либо бывших, все это было детской игрой в сравнении с теми бедствиями, которые потерпел он от недостойных своих первосвященников²⁵. Во всю почти первую половину X века папским престолом заправляли не папы, а знатные безнравственные римлянки Феодора и дочери ее Марозия и Феодора младшая; так что весь этот период времени в истории римской церкви называют обыкновенно периодом порнократии. Крайняя безнравственность, господствовавшая в то время на папском престоле, подала повод к тому, что впоследствии образовалась сказка, будто римской церковью когда-то управляла женщина под именем папы Иоанна VIII, которая будто бы умерла родами во время торжественной церковной церемонии²⁶. Такими же были и авиньонские папы (1309–1378). Петрарка, сестра которого, говорят, была обольщена папой Бенедиктом XII, сравнивает двор авиньонских пап с лабиринтом, «где гордый Минос бросает жребии людей в роковую урну, где ревет минотавр-хищник, где царствует бесстыдная Венера. Там нет руководителя, нет Ариадны; чтобы укротить чудовище, задобрить гнусного привратника, там нет другого средства, кроме золота, но за золото там можно купить небо и самого Иисуса Христа. В этом нечестивом Вавилоне будущая жизнь, бессмертие, будущий суд наравне с Елисейскими полями, Ахероном и Стиксом поставлены в разряд басен, предлагаемых грубому суеверию»²⁷. В другом месте своих сочинений Петрарка характеризует авиньонских пап еще более энергическими чертами: «Рим, – говорит он, – есть развращенный Вавилон, гнездо разбойников, в котором высиживается отрава для всей вселенной. Он только пьет и опохмеляется. Он – гнусный блудник, утопающий в роскоши, убежище заблуждений и ересей, темница, в которой умерщвляется всякое добро и воспитывается всякое зло, мятежник против Христа и апостолов, обожатель Венеры и Бахуса»²⁸. Спрашивается теперь, как помирить эти экземпляры глубокого разврата и безнравственности с прерогативой непогрешимости?

Не мирится, затем, прерогатива непогрешимости с теми суждениями и определениями пап, которые или стоят в противоречии с традиционным догматом, или взаимно исключаются одни другими и притом часто у одного и того же папы. Так, папа Николай I (†867), вопреки древнецерковной практике, уверял болгар, что крещение во имя одного Иисуса Христа – крещение совершенно достаточное. Тот же папа не признавал силы за миропомазанием, которое греческие священники совершали среди болгар по древнему преданию Восточной церкви, и приказывал епископам вторично совершать миропомазание над теми, которые уже были миропомазаны²⁹. – По учению Церкви, рукоположение во священника, совершенное епископом, сохраняет свою непреложную и законную силу однажды навсегда, без всякого отношения к личному достоинству или недостоинству рукополагающего; на вторичное рукоположение смотрели всегда как на преступление и на поругание таинства священства. Но в Риме с VIII века начали считать рукоположение некоторых пап недействительным и обязывать рукоположенных священников и епископов принимать новое рукоположение. Первый пример такого порядка вещей относится к 769г., когда папа Константин II, силой захвативший папский престол и занимавший его в продолжение тринадцати месяцев, низложен был собором, который кассировал все совершенные этим папой рукоположения. Около половины XI века поднялась сильная борьба против симонии, которую считали тогда ересью. На рукоположения, совершенные епископом, виновным в симонии, снова стали смотреть как на недействительные. Вследствие того, по словам Петра дамиенского, Лев IX совершил множество вторичных рукоположений. Григорий VII на пяти римских соборах постановил, что рукоположение, совершенное епископом, виновным в симонии, недействительно³⁰. Принцип этот перешел впоследствии в канонический сборник Грациана. – Папа Целестин III (†1198) пытался ослабить силу брачного союза, издавши определение, в силу которого брак считался недействительным, если один из супругов делался еретиком. Иннокентий III отверг это определение, а Адриан VI назвал за него Целестина еретиком³¹. – Николай II (†1061) возобновил отвергнутое церковью так называемое капернаитское заблуждение, состоявшее в том, что в евхаристии тело Иисуса Христа принимается чувственно, руками, раздробляется и размалывается зубами. Ланфранк упрекает Беренгария за то, что ответственным в этом заблуждении он делает кардинала Гумберта, а не папу³². – Николай III (†1280), толкуя устав Франциска, утверждал, что всецелое отречение от личной собственности или от имущества, принадлежащего целым корпорациям, есть дело святое, которое заповедывали и подтверждали своим примером сам Иисус Христос и апостолы. Поэтому францисканцы не должны владеть еще остающимися у них имуществами как собственностью, а только пользоваться доходами с них; право же собственности на них должно перейти к римской церкви. Свое толкование Николай заканчивал замечанием, что толкование, данное им уставу Франциска, должно быть соблюдаемо ненарушимо и что в школах оно должно быть читаемо буквально, как и всякое другое постановление; глоссы, которые бы толковали его вопреки буквальному тексту, воспрещаются под страхом отлучения от церкви. Распоряжение о переходе к церкви права собственности на имущества францисканцев возобновил впоследствии Климент V. Точно так же смотрел на этот предмет сначала и Иоанн XXII. Но скоро произошло у него столкновение с францисканцами, с одной стороны, из-за того, что он хотел ограничить их преувеличенные понятия о евангельской бедности, а с другой, из-за того, что из среды францисканцев исходили сильные обвинения, направленные против распущенности папского двора и требовавшие крупных реформ церкви. Он начал мало-помалу отменять постановление Николая III: сначала уничтожил наказание отлучения от церкви, связанное с небуквальным толкованием устава Франциска; затем назвал различие между простым пользованием известной вещью и правом собственности на нее несостоятельным и бесполезным как для церкви, так и для нравственного совершенства, а наконец объявил мнение своего предшественника о том, что Христос и апостолы были прототипами той бедности, к которой стремятся францисканцы, еретическим и противным католическому учению³³. Таким образом, Иоанн XXII отменил как неправильное то, что вслед за Николаем III и Климентом V сначала называл правильным. Спрашивается опять, как помирить с прерогативой непогрешимости эти противоречия пап традиционному догмату, одних другим и даже самим себе?

Этих противоречий не отрицают в суждениях пап и сами защитники папской непогрешимости, но приписывают их папе как частному богослову. «Как частный учитель, – говорят они, – как частое лицо, папа может ошибаться и ошибается, но он непогрешим, когда говорит как вселенский учитель церкви, ex cathedra»³⁴.

Весьма трудно уловить тот эластический смысл, который скрывается под формулой ex cathedra. По мнению Беллярмина, известный папский декрет может быть назван декретом ex cathedra в том случае, когда папа обращается с ним к целой церкви и провозглашает в нем нравственный закон, обязательный для каждого³⁵. Перроне вместо последнего условия ставит анафематствование тех, которые не будут согласны с учением этого декрета³⁶. Другие богословы иезуитского ордена считают папский декрет декретом ex cathedra и непогрешимым под тем только условием, если при его обнародовании сохраняются известные формальности, – если, напр., вывешивают его в продолжение некоторого времени на дверях храма св.Петра. Многие из богословов не придавали, правда, большой важности этим тонкостям; однако не решались приписать папе абсолютную, безусловную непогрешимость. Так, некоторые полагали, что известный декрет папы представляет собой декрет ex cathedra в том случае, когда он составлен при участии, по крайней мере, тех кардиналов, прелатов и богословов, которые живут в Риме. – Нет, возражали другие, для того, чтобы этот декрет был вполне непогрешимым, необходимо предварительное совещание о нем собора епископов. Но при этом возникало затруднение: нужно ли, спрашивали, для решения ex cathedra одобрение собора или же достаточно и того, чтобы папа выслушал только собор и потом решил так, как ему угодно, потому что ставить согласие собора условием непогрешимости папы значит в сущности разрушать эту прерогативу. – Зачем собор епископов, говорили другие. Их место заступают кардиналы, которые, как принадлежащие курии, имеют гораздо больше значения, чем группа нескольких епископов. Но тут возникало новое затруднение: всю ли коллегию кардиналов должен выслушивать папа, чтобы его определение имело характер декрета ex cathedra, или же достаточно ему избрать только некоторых, согласных с его мнением³⁷. Таким образом, понятие о декрете ex cathedra принадлежит к темным и нерешенным предметам католической догматики. Определение условий, под которыми папский декрет является декретом ex cathedra и, следовательно, непогрешимым, составляет себе каждый сторонник непогрешимости по собственному усмотрению и вкусу.

Но, какой бы смысл ни заключался под формулой ex cathedra, различием в индивидуальном лице папы между частным богословом и общественным учителем церкви создается чрезвычайно странный психологический феномен. В самом деле, если как частный человек папа может быть еретиком или иметь ошибочные догматические представления, а как «вселенский» учитель церкви является органом самого чистого и подлинного православия, в таком случае в одном и том же лице даются, очевидно, два взаимно исключающие одно другое состояния или настроения. Примирение этих двух моментов возможно только под условием предположения, что папа еретик или имеющий ошибочные догматические представления, чем бы ни обусловливались его еретические и ошибочные мнения – заблуждением ли или богословским невежеством, изрекает православную истину под непосредственным озарением Духа Божия, являясь в этом случае не более, как пассивным органом божественных влияний, бессознательным и невольным оракулом чистых учений, словом, валаамовой ослицей... Так, по-видимому, папы и смотрят на акт непогрешимости. Иннокентий X (†1655) признавался, напр., что, занимаясь всю жизнь юридическими делами и процессами, он не имел никакого понятия о богословии. Но Бог, говорил он епископу монтпелльерскому, сообщил ему такую полноту разумения, что смысл Священного Писания оказался для него совершенно ясным и что он моментально постиг все тонкости и изгибы схоластики, – что он ощущает в себе осязательное присутствие Духа Божия. Осуждая пять янсенистских тезисов о благодати, он счел делом излишним совещаться с собором и даже с кардиналами: «все это зависит от вдохновения Духа Божия», – говорил он парижским богословам³⁸. Так смотрят на этот предмет и защитники папской непогрешимости. Известно, по крайней мере, что существовала богословская школа, по мнению которой условиями непогрешимости папы должны быть, с одной стороны, предварительное богословское образование, с другой – совещание с епископами и богословами. Другая школа, состоявшая главным образом из иезуитов, возражала на это, что подобная непогрешимость была бы плохой услугой для церкви. Многие папы удостоены тиары как юристы, как администраторы или как члены высших фамилий. Будучи людьми уже пожилыми, они не могли бы, если бы даже и захотели, посвятить себя богословским наукам; многие из них не сумели бы даже и взяться за это дело. Нет: дар непогрешимости должен быть таким даром, который бы мгновенно просвещал и предохранял от заблуждения даже и несведущего папу. Когда папа дает решение вопросу догматического или нравственного характера, определение его непреложно, выражается ли он сейчас же или после размышления, советуется ли с кем-нибудь или не делает того. Седалище его непогрешимости находится единственно в святилище его духа³⁹.

Наконец, прерогативе непогрешимости противоречат те осуждения, которым папы подвергались на соборах, напр. осуждение Евгения IV на базельском соборе, Иоанна XXIII на констанцком, Бонифация VIII на венском, Гонория на шестом и седьмом вселенских соборах и Вигилия на пятом вселенском. – Последние два факта имеют, конечно, наибольшее значение, как относящиеся к той эпохе, когда церкви восточная и западная жили общей исторической жизнью.

Соборное осуждение на Вигилия произнесено было за его отношение к так называемым трем главам, т.е. к сочинениям Феодора мопсуэтского, Феодорита и Ивы, которых считали несторианами. В 546г. Вигилий признал их православными, в следующем году осудил, а в 553г. снова признал православными, за что́ пятый вселенский собор отлучил его от общения с Церковью⁴⁰. Факт осуждения Гонория относится к истории монофелитской ереси. Спрошенный в самом начале монофелитских споров тремя восточными патриархами, Гонорий в своих догматических письмах высказался в пользу новой ереси и оказал ей тем сильную поддержку. Поэтому на шестом вселенском соборе он подвергнут был торжественному и единодушному осуждению, повторенному затем на седьмом вселенском соборе. Сочинения Гонория были преданы сожжению, как еретические⁴¹.

Факты соборных осуждений Вигилия и Гонория доказывают неопровержимо, что папы не только могут заблуждаться и заблуждались, но и судимы были за свои заблуждения Церковью, – что Церковь, следовательно, не признавала за ними прерогативы непогрешимости. Само собой понятно, что для защитников непогрешимости эти факты являются камнями великого претыкания, и им очень бы хотелось сдвинуть их с места, чтобы открыть себе вход в глубину церковной истории. По их толкованию, Вигилий и Гонорий осуждены не как вселенские учители церкви, а как частные богословы, Вигилий – за простую историческую ошибку, а Гонорий – за письма, которые в сущности не заключают в себе ереси и которых ни в каком случае нельзя признать актами ex cathedra.

Между Вигилием и отцами пятого вселенского собора, говорят они, разногласие касается не догмата, а факта, и то лишь по отношению к письму Ивы. Вигилий ошибочно принял это письмо за документ, одобренный Халкидонским Собором, – впал, следовательно, в ошибку насчет исторического факта, потому что, как бы папы и вселенские соборы ни были непогрешимы, они не свободны от заблуждения относительно фактов, по крайней мере таких, которые не связаны существенным образом с доктриной. В своем Constitutum он не решает никакого догматического вопроса, а только констатирует мысль, что суждения, произнесенные на Халкидонском Соборе, должны иметь полную свою силу, и, убежденный, что Ива найден был на этом соборе невинным, запрещает осуждать письмо его кому бы то ни было. Притом, Constitutum, а равно и Judicatum, явившийся раньше Constitutum и противоположный ему, ни в каком случае не представляют собой характера торжественного определения, касающегося веры⁴².

Трудно в столь немногих словах соединить так много исторических неточностей и недомолвок. Правда, в своем Constitutum Вигилий утверждает, что письмо Ивы объявлено было на Халкидонском Соборе православным: Orthodoxa est Ibae episcopi a patribus pronuntiata dictatio. Но, утверждая, что оно было одобрено собором, он вместе с тем одобрял его и сам. Если даже он и ошибался, утверждая, что письмо это было одобрено собором, – во всяком случае его собственное одобрение остается, и за это одобрение он должен быть ответственным. Притом, Вигилий не только объявляет письмо Ивы православным, но и предает анафеме всех тех, которые не согласились бы признать за ним православия. Таков подлинный характер этого факта. Это факт не исторический только, а факт догматический, потому что, объявляя письмо Ивы православным, Вигилий тем самым констатировал его догматический смысл. С другой стороны, объявляя это письмо православным и ограждая его анафемой в таком документе, который предназначался для вселенского собора, он очевидно произносил суждение торжественное, желал, чтобы суждение это принято было вселенским собором. Собор, однако ж, осудил письмо Ивы как такое, в котором заключаются опасные заблуждения, а Вигилия отлучил от общения с Церковью. Впоследствии, как известно, Вигилий сознал свое заблуждение и осудил и анафематствовал то самое письмо Ивы, которое раньше находил православным. Но факт произнесенного на него соборного осуждения, как исторический факт, как доказательство его заблуждения, остается, конечно, во всей своей силе.

Апология Гонория еще слабее. Защитникам непогрешимости хотелось бы, прежде всего, доказать, что Гонорий не был в сущности еретиком. Правда, говорит один из них, в определении шестого вселенского собора мы находим слова: анафема еретику Гонорию. Но, спрашивается, что́ означает слово еретик? Нужно еще определить смысл этого слова из тех обстоятельств, при которых оно было произнесено, а не заключать от него к характеру преступления Гонория⁴³. В своих письмах к Сергию, говорит другой, Гонорий в сущности излагает православное учение... и шестой вселенский собор осуждает его не как лично виновного в ереси, а единственно как виновного в нерадении...⁴⁴.

Но соборное осуждение на Гонория высказано в слишком ясных и категорических выражениях, чтобы можно было давать ему выгодное для Гонория толкование. "Анафема, – гласит текст соборного осуждения, – еретику Феодору! Анафема еретику Сергию! Анафема еретику Киру! Анафема еретику Гонорию! Анафема еретику Пирру!». Очевидно, что слово еретик, прилагаемое в этом тексте к Феодору, Сергию, Киру, Гонорию и Пирру, имеет один и тот же смысл: если Кир и Пирр еретики, то еретик и Гонорий, имя которого поставлено между ними. «Мы, – говорит дальше определение шестого вселенского собора, – извергаем из святой Церкви и анафематствуем Гонория, который был папой древнего Рима, ибо из его писем к Сергию усмотрели, что он совершенно следует его мнению и подтверждает все нечестивые его догматы». Называя учение Сергия нечестивым и еретическим, собор осуждает и Гонория, следовавшего этому учению и подтверждавшего его, очевидно, как еретика. «Мы, – говорит наконец шестой вселенский собор, – приказали прочитать письмо Гонория к Сергию и нашли его совершенно противным апостольским догматам, определениям соборов и учению отцов... Эти языческие и гибельные для душ письма мы приказали сжечь в своем присутствии, дабы предать их всецелому истреблению». Очевидно, что и на письма Гонория собор отнюдь не смотрел как на письма православные. – В таких же ясных выражениях повторяется осуждение Гонория и седьмым вселенским собором. «Мы, – говорит этот собор, – исповедуем в нашем Господе две воли и два действия и вслед за шестым собором отвергаем Сергия, Гонория, Кира, Пирра, Макария и всех, которые следуют их учению». «Анафематствуем, – говорит еще тот же собор, – безумие Ария, Македония... Сергия, Гонория, Кира, Пирра и всех, которые умствуют как они». Так смотрят на соборное осуждение Гонория следовавшие за ним папы⁴⁵, все римские бревиарии, или служебники⁴⁶, и весьма многие римские богословы⁴⁷.

Но, говорят, если Гонорий осужден был даже и как еретик, то письма, за которые он осужден, не могут быть названы письмами догматическими, актами eх cathedra: следовательно, Гонорий был осужден как частный богослов. Что письма Гонория были письмами догматическими, это несомненно. Они адресованы были Константинопольскому патриарху подобно тому как и известное письмо Льва Великого было адресовано Константинопольскому же патриарху. Затем, письма как Льва Великого, так и Гонория, начинаются совершенно одинаковой формулой, имеют одинаковую величину и определяют одинаково то, чему должно учить и не учить, Если же письмо Льва Великого признается документом ex cathedra, таким же документом должны быть и письма Гонория и, следовательно, Гонорий осужден за ересь не как частный богослов, а как папа⁴⁸.

Итак, прерогатива папской непогрешимости стоит в непримиримом противоречии с фактами нравственных и доктринальных заблуждений пап. Даже и те положительные основания, которые приводятся в защиту этой прерогативы ее апологетами, роковым образом доказывают только беззащитность ее. Гратри, подвергши во втором своем письме к Дешану систему доказательств непогрешимости критическому разбору, делает о ней такой отзыв: «Я доказал вам, что, аргументируя тезис о непогрешимости папы, вы основываетесь на ложных документах... Это вопрос насквозь изъязвленный фальшью. Вы утверждаете, что доктрина о непогрешимости „сияет светом несомненной истины, которую признавали величайшие богословы всех веков”. Ваше утверждение до такой степени удивительно, что было бы ближе к истине утверждать совершенно противоположное, именно: что доктрина эта – доктрина ложная и признавали ее разве те лишь, которые введены были в заблуждение ложью и обманом, в настоящее время совершенно доказанными. Я указал вам на главу из Мельхиора Кано, в которой этот знаменитый богослов приводит 18 ложных текстов, заимствованных частью из подложных декреталий, частью из апокрифических писем св. Афанасия, частью из арабских канонов Никейского Собора. На этом толстом слое подлогов покоится все его богословское здание. Мельхиору Кано следует Беллярмин, который утверждается на том же самом основании, хотя с некоторой осторожностью и некоторой разборчивостью; по-видимому, он уже испытывал сомнение. Но за Беллярмином и Мельхиором Кано идет Альфонс лигуорийский, который, ничего не подозревая, воспроизводит те же самые тексты, ложность которых доказана была полтораста лет назад, и на этой пустоте воздвигает свое здание. На этих ложных документах утверждаетесь и вы сами... Я указал вам на Фому аквината, введенного в обман сборником греческих отцов и соборов, в котором находятся тексты в пользу возвышения папского престола, сфабрикованные каким-то лжецом тринадцатого века. Вот – другое ложное основание, на котором вы утверждаетесь... Есть ли в истории человеческого духа другой еще какой-нибудь богословский, философский, исторический или иной вопрос, который бы до такой степени был извращен ложью, недобросовестностью и обманом? Повторяю, это – вопрос всецело изъязвленный фальшью».

Впрочем, учение о непогрешимости папы свое логическое основание имеет в общем учении католиков о папе как главе церкви. «Авторитет папы – авторитет верховный и, следовательно, непогрешимый»: так в петиции инфеллибилистов кратко, но совершенно верно указан был тот логический генезис, в котором прерогатива непогрешимости стоит к учению о главенстве папы. Поэтому в аргументации инфеллибилистов повторяются все моменты традиционной аргументации учения о главенстве папы. Но вопрос о главенстве папы открывает собой новый уже порядок идей, и свою настоящую задачу мы считаем оконченной.