Глава 14. 1809

Ибо я уже становлюсь жертвою, и время моего отшествия настало⁸⁵⁴.

Апостол Павел

Закончив «Исповедание веры», исполнив тем самым последний долг по отношению к христианам, для которых он стал отцом и учителем, преподобный Никодим ощутил нужду в упокоении от трудов своих.

Светило устало с великой силой и сиянием обходить просторы духовного мира и освещать тихим светом своим Церковь Христову и возлюбленных братьев во Христе. Вместе с Апостолом преподобный Никодим гово­рил: «Влечет меня то и другое: имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше; а оставаться во плоти нужнее для вас»⁸⁵⁵. И он предпочел, как Павел, жить для назидания православных народов. Но все в жизни имеет свои пределы. И почтенный учитель уже приблизился к пределу деятельно­сти и жизни. Подвижник больше не мог обслуживать себя сам. Сила духа пребывала непоколебимой, но немощь тела, пришедшая как следствие постоянного принуждения есте­ства, не позволяла ему провести остаток жизни на «моченых бобах и воде с медом».

23 апреля 1809 года – последнего года его земного странствия – он пришел в келлию любезных ему Скуртеев, чтобы отпраздновать с ними память святого великомученика Георгия, во имя которого освящен храм келлии. После праздника святой пустынник отправился в Капсалу, в свою каливу и там почувствовал ухудшение здоровья. Он пошел к «своему собрату», иеромонаху Евфимию, тоже сильно поста­ревшему, чтобы по смиренному обыкновению истинных ино­ков принять от него совет. Мудрый собирался советоваться с простецом, святой учитель со смиренным учеником. Вот что такое смирение!

«И поскольку мы все трое уже состарились, – пишет Евфимий, – и не могли ему послужить, то мы рассудили, что хорошо ему будет пойти в киновию на остров Скиатос (ее, заметим, создал колливад Нифонт, которого в юности своей встретил на Наксосе святой. – Примеч. м. Ф.), и сам он решил идти». Затем он отправился к братьям Скуртеям, чтобы возвестить им свое решение, но они ему воспрепят­ствовали, задержав в своей келлии, дабы за ним ухаживать. Он остался там и «тем временем тяжко заболел и очень сильно оглох». Так, прикованный к постели, пролежал он двадцать дней, благодарно принимая почтительный уход своих духовных чад. «По прошествии же двадцати дней он поправился и, завершая Степенны, прославил Бога, говоря: «Возьми меня, Боже мой, ибо этот мир мне в тягость»»⁸⁵⁶. Степенны, о которых сообщает Евфимий, учитель закончил задолго до этого, но кажется, что тогда он переработал их в последний раз – после одобрения их патриархом Григорием и писем своих друзей.

«А пятого июля он захотел прогуляться до Кутлумушского монастыря и, придя туда, был принят отцами с радостью. А после вечерни дали ему мула для подъема в келлию, чтобы он не изнемог». По худости скотины, негодной для подъема, из-за того, что дорога от обители до Скуртеев была труднопрохо­дима, а также по причине развивавшейся болезни, которая безвозвратно повредила его здоровье, прежде же всего – по воле Господа, призывавшего того, кто много потрудился в таинственном вертограде Церкви, «отнялась его правая рука, а на другой день отнялся у него язык, и только смачивая его водой он говорил, и вскоре язык снова отнимался»⁸⁵⁷.

Обеспокоенные братья Скуртеи позвали врача, близкого друга преподобного Никодима. Осмотрев больного, тот ска­зал: «Что я могу сделать, отцы мои? Меня привели сюда мои грехи, чтобы я увидел смерть моего друга»⁸⁵⁸. Преподобный Никодим узнал, что час его «отрешения настал», и пребывал в мистическом созерцании города, которого художник и строи­тель Бог⁸⁵⁹. Насколько это зависело от него, он не хотел препятствовать смерти, которая стала бы для него мостом к Небу, чтобы он мог увидеть, «разрешившимся зерцалом»⁸⁶⁰, лицем к лицу⁸⁶¹ Возлюбленного, Господа нашего Иисуса Христа, – Того, Кого он столь пламенно любил всю свою чистую и святую жизнь. Но люди, рассуждая по-человечески, заботились, чтобы сохранить подольше жизнь учителя для своего утешения, – а он желал разрешиться и быть со Христом. Они позвали двух других врачей для консилиума, но «и они не оставили нам надежды», – пишет Евфимий. И так, колеблясь между жизнью и смертью, смертью и жизнью, как бы между Небом и землей, преподобный достиг 13 июля.

Наступали знаменательнейшие моменты человеческой жизни, моменты, когда мы должны приклонить колени пред Богом, молясь за ту душу, которая, исходя из тела, или уносится к вечному Свету, или ввергается в нескончаемую тьму. Вероятно, именно об этих моментах сказал некий мудрец⁸⁶²: «Есть одна только печаль на свете – что мы не святые». И действительно, это – единственный идеал, достой­ный высокого и вечного нашего предназначения. И те, кто имеют безупречную совесть и потому узрели духовными очами возлюбленного ими Христа, радуются извещению их спасения по благодати, радуются и тому, что узрят Господа «истее в невечернем дни Царствия»⁸⁶³ Его, несмотря на смиренное их рыдание. А другие? Увы и горе! Вот почему память смертная, по Сираху, хранит человека от греха⁸⁶⁴. Вот почему всю свою святую жизнь преподобный Никодим имел спутниками радос­тотворный плач и память смертную, смешанную с радостью общения со своим Господом. Он был неуклонно устремлен к загробной жизни, к вечности. Но что такое вечность?

Недавно мы прочитали, что в Свитьод, близ Скандинавии, возвышается утес в сто миль высотой и в сто миль шириной. Каждую тысячу лет прилетает маленькая птичка и вонзает в него свой клюв. Когда утес будет весь сокрушен птицей, пройдет один день вечности. Вот вечность! Но мы видим всю ложность этого силлогизма: что это будет за день? Вечность не перестанет быть таковой, если уменьшится не только на один, но на тысячу утесов. Как не уменьшается пространство, так не убывает и время, ибо, как говорит Эйнштейн, они непротяжен­ны. Ужасает бездна вечности, в которую устремляются несчас­тные люди, будь то добрые, будь то злые...

Честна пред Господем смерть преподобных Его⁸⁶⁵.

Псалом Давидов

Предчувствуя свою кончину, преподобный Никодим исповедовался за всю жизнь, соборовался и причастился Пречистых Таин, он имел обыкновение во время своей болезни причащаться ежедневно. Преподобный тяготился тем, что по немощи не может удерживать умом молитву. Он говорил собравшимся вокруг него братьям: «Простите меня, отцы мои. Изнемог мой ум и не может творить молитву («Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя». – Примеч. м. Ф.), и поэтому я говорю ее вслух»⁸⁶⁶. Молитва эта была неразлучным спутником всей его жизни, по запове­ди Апостола: «Непрестанно молитесь»⁸⁶⁷ и призыву Григо­рия Богослова: «Поминай Бога чаще, чем дышишь».

Он всегда даже в самом малом был благодарным. И в последние мгновения жизни проявляется благородство его святой души. Непрерывно благодаря братьев Скуртеев за то, что они пекутся о нем, он говорил: «Святой Богда восполнит труд любви вашей, за то, что вы делаете мне, грешному». Ведь и в последние мгновения человеческой жизни диавол борется, чтобы восхитить венец доблестного подвижника, хотя бы одним гордым помыслом, как пишет об этом и сам учитель – преподобный Никодим в прологе к «Невидимой брани».

Ожидая, что он вкупе уснет и почиет⁸⁶⁸, преподобный попросил принести святые мощи своих сподвижников и друзей, святых отцов Макария Нотары, колливада, и Парфения, старца Скуртеев. «Заключив мощи в свои объятия, он целовал их, проливая слезы и говоря: «Зачем вы, святые Отцы, оставили меня сиротой? Вы отошли в иной мир и вкушаете покой ради добродетелей, которые вы стяжали на земле, и уже наслаждаетесь славой Господа нашего, а я страдаю от грехов моих. Посему прошу вас, Отцы мои, молите Господа нашего, да помилует и меня и да удостоит меня быть там же, где и вы»», – пишет Евфимий⁸⁶⁹.

Всякий решил бы, что говорящий это – великий греш­ник, взыскующий милости в час страха и отчаяния из-за своих преступлений. Между тем, так говорил великий Никодим, который жил, как ангел, подвизался, как герой, и умирал, как грешник. Все Отцы Церкви умирали, сознавая себя великими грешниками, и последнее их дыхание было воплем о помиловании. Вот величие святости! Она не знает себя. Святой был убежден в своем окаянстве. Есть такое мудрое высказывание философа: «Величие человека велико тем, что он ощущает себя окаянным. Итак, он окаянен, потому что он в действительности окаянен. Но он и велик, потому что сознает, что он окаянен. Кто другой считает себя несчастным, потому что он не царь, как не свергнутый царь?»

Христианство обладает своими критериями оценки дея­ний человеческой жизни, которые никакая мудрость мира сего не в состоянии воспринять, ибо для нее они безумие. Но кто такие, по нашему разумению, святые? Безумные, немудрые, неученые, рабы неключимые, и по этому закону святости преподобный Никодим называет «скверным напо­минанием» и свое «Увещательное руководство». Ибо, на­сколько человек приближается к Богу, настолько уничижа­ет себя, как великий Павел, Исаия, Иов и все наши святые отцы и учители. Они уничижают себя, потому что просве­щаются величайшей из всех тайн, – тайной своего небытия до рождения и тайной полной своей неспособности сделать что-то доброе без Бога.

Со словами, полными сокрушения и смирения, ожидал преподобный Никодим освобождения от ветхой скинии тела, – он, который мог бы сказать вместе с Павлом: «Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил; а теперь готовится мне венец прав­ды...»⁸⁷⁰. Между тем, он говорит нечто иное, весьма отличное: «Я страдаю от грехов моих». Но почему же Павел не сказал этого? Впрочем, кто может утверждать, что в самом деле не сказал бы этого в своей душе тот, кто провозгласил на всю вселенную, что он «первый из грешников», и был уверен, что после всех явился Господь и ему, как некоему извергу⁸⁷¹. Из слов самого Апостола, который говорит: «Ибо хотя я ничего не знаю за собою, но тем не оправдываюсь; судия же мне Господь»⁸⁷², – видно, что даже при исполнении всех до единой наших христианских обязанностей (хотя и это слишком смело, и только в качестве предположения кто-то может сказать такое о себе) сохраняется сомнение и в то же время уверенность, что мы не получаем оправдания от исполнения своего долга. Великие и святые души, выдающи­еся и созерцательные умы, изменяясь от любви Божией, не считали никакое дело и никакую жертву равноценной вели­чию Божьему. Не нам, Господи, не нам, но Имени Твоему даждь славу о милости Твоей и истине Твоей⁸⁷³. Сама идея воздаяния для них была неприемлема, и они желали знать только одно – что благодатию они спасены. У тех, кто чист душою, когда их душа возносится к Богу, тело преклоняет колена в смиренной молитве со словами, полными сокрушения.

Всю ночь с 13-го на 14-е июля преподобный Никодим был окружен множеством молящихся и рыдающих о разлуче­нии с учителем братий, из которых большинство, несомненно, были колливады-святогорцы, выражавшие любовь и почтение к «вождю заблудших»⁸⁷⁴. Эта сцена, умилительная и всеобъемлющая по своему философскому содержанию, напо­минает нам прекрасную и чрезвычайно выразительную ком­позицию «Успение святого Ефрема Сирина» критской шко­лы. На этой иконе мы видим множество монахов, по лицам которых, изможденным подвижничеством, разлита духовная скорбь и радостотворный плач, – все умеренно, все духовно. Как выразительны преподобные старческие образы, как вдохновенны побледневшие от поста лица средних и юнейших, просветленные от всенощных молитв глаза... Все свято, прозрачно, божественно.

«В шестой же час ночи на вопрос братьев он ответил: «Умираю, умираю, умираю. Но прошу вас, причастите меня». Итак, подготовившись, он причастился Пречистых Таин. И спустя немного времени они вошли и нашли его со скрещенными руками и вытянутыми ногами и спросили его: «Учитель, что ты делаешь? Успокоился ли ты?» Он же ответил: «Христа принял я в себя, и как мне не быть спокойным?» И побеседовав немного, умолк»⁸⁷⁵.

«Христа принял я в себя...» Что означало это для святого отца? Ответ в его собственных словах из «Невидимой брани»: «О, любовь несозданная! о, любовь сладкая! Чего Ты хочешь от меня? Господь же скажет тебе, что не хочет ничего другого, кроме любви... Ищу сердца твоего, чтобы соединить его с Моим собственным, которое ради этого отверсто было копием на Кресте. И ищу всего тебя, чтобы и Я был весь твоим: ты видишь, что Мне нет цены, ибо она – несравненна, и однако Я снизошел до твоей цены. Итак, купи Меня, о душа моя возлюбленная, с тем чтобы ты была отдана Мне...»⁸⁷⁶.

Ибо если мы веруем, что Иисус умер и воскрес, то и умерших в Иисусе Бог приведет с Ним⁸⁷⁷.

Апостол Павел

Так 14 июля 1809 года в простой келлии Святой Горы и посреди возлюбленных братий и чад по духу, «когда чув­ственное солнце восходило на земле, – пишет Евфимий, – зашло умное солнце Церкви Христовой. Исчез огненный столп, путеводящий новый Израиль ко благочестию. Скры­лось облако, орошающее истаивающих от жара греховного. Восплакали други, и знаемые, и все христиане, из которых один, хотя и неученый, сказал такие слова: «Отцы мои, было бы лучше, чтобы умерла сегодня тысяча христиан, но не Никодим»»⁸⁷⁸.

«Поистине, смерть этого великого мужа опечалила Святую Гору, церковные круги и большую часть греческого народа, питавшегося от вышедших тогда духовных его писа­ний. У всех, кто знал его или лично, или по его сочинениям, родилось убеждение, что Никодим был не только мудрым и глубокомысленным богословом, светлым духовным советником всех, начиная с Патриарха и кончая самым простым верующим, но и поистине святым, жившим во Христе и испускавшим лучи благодати Христовой, – святым, почтив­шим своею личностью Церковь Христову и особенно – Святую Гору»⁸⁷⁹.

«И поистине смерть благочестивейшего, написавшего множество книг подвижника стала тяжелой раной не только для иноческого мира Афона, для которого он был красой и похвалой, но и для всей Православной Церкви, лишившейся лучезарного его сияния зимою горькою и безлунною»⁸⁸⁰.

Святое его тело было погребено под сенью густых каштанов, близ церковки святого Георгия в келлии его любимых колливадов Скуртеев. Простой деревянный крест извещал с великой сдержанностью о почившем в надежде воскресения: «Здесь лежит монах Никодим с Наксоса. Почил о Господе 14 июля 1809 в возрасте 60 лет».

После обретения его священных мощей на его святой главе, этой сокровищнице божественной мудрости, написали, согласно высказанному им самим пожеланию: «Чаю воскре­сения мертвых». Паломники на Святой Горе считали необхо­димым, как это бывает и по сей день⁸⁸¹, посетить келлию Скуртеев, чтобы приложиться к главе святого, источавшей благоухание святости для тех, кто приступал к ней с чистой совестью. А великий патриарх Иоаким 3 стоял пред нею со страхом и удивлением, размышляя о том, сколь велики деяния преподобного Никодима для Церкви. И, преклоняя колена, чтобы приложиться к ней, он говорил: «Какие проклятые уста говорят, что ты не святой, о Никодим?».

Патриарх говорил это не от себя, но как бы пророчествуя⁸⁸². Ибо Вселенский престол, который он представлял, превознес любимого его преподобного на высоту всеправославного святого, как говорит каноническое деяние: «Почему и поста­новляем соборно и определяем и повелеваем во Святом Духе, чтобы отныне и во все последующие веки Никодим Святого­рец был причислен к Преподобным и Святым мужам Церкви и почитался ежегодными священнослужениями и празднствами и ублажался похвальными гимнами...».

Святая Гора сохранила ко святому отцу и учителю монашества такое почитание, подобное которому редко виде­ла за тысячелетие своего существования, выражая таким образом глубокую веру и любовь своих иноков к их «вождю заблудших».

В Элладской Церкви состоялись государственные и торжественные празднества по случаю провозглашения Ни­кодима Святогорца святым, и с тех пор в годовщину его памяти совершаются пышные всенощные, выражающие все­общее признание его святости. А вся церковная печать посвящала пространные и вдохновенные комментарии кано­низации великого Отца Православной Церкви, характеризуя это событие как самое значительное за последний век.

Другие Православные Церкви, которые питали великую любовь к преподобному Никодиму, поскольку уже полтора столетия получали духовное наслаждение от его творений и почитали его память, после канонизации Святогорца Вселен­ским Патриархатом внесли день его поминовения в свои месяцесловы для ежегодного празднования, последовав в этом решению Русской Православной Церкви.

В «Журнале Московской Патриархии» за май 1956 г. опубликована посвященная святому обширная статья бого­слова И. Хибарина, в которой он выражает свою радость по случаю решения Русской Церкви праздновать память препо­добного ежегодно. В статье цитируется также соответствую­щее деяние, гласящее: «Священный Синод Русской Право­славной Церкви под председательством Святейшего Патри­арха Алексия, на заседании от 7 февраля с. г., заслушав Энциклику Вселенского Патриарха, возблагодарил Бога и определил, чтобы святому подвижнику Божию Никодиму воздавались все почести в согласии со священными канонами и каноническим чином, ежегодно 1/14 июля⁸⁸³... и святое его имя было внесено в наш Месяцеслов».

Целый том составили бы статьи и похвальные слова, написанные после причисления преподобного Никодима к лику святых Православной Церкви. Ученый историк Софро­ний Евстратиадис, бывший митрополит Леонтопольский, изучив труды преподобного Никодима, заявляет, что он – «самый выдающийся и мудрый из святогорцев новейшего времени. Аскетический и апостольский характер, неистощи­мая сокровищница церковных учений, ревнитель великих Отцов Церкви, он в своем трудолюбии и евангельском самоотречении таял, словно воск, снедаемый огнем, чтобы просветить благочестивых и украсить монашеское житие своими духовными добродетелями и подвигами, равными тем, что понесли великие учители благочестия, по стопам которых он шел. Его ненасытная жажда к просвещению народа, к научению верных, его пламенная вера во Христа и любовь к Святой Церкви влекли его к высоким подвигам, к священному служению, и он, как светильник, горя и светя в темной ночи невежества, возвеселил сердца монахов и про­стых христиан. Исполненный всяческой благодати, он напол­нил сокровищницы Церкви духовными плодами своей мыс­ли...».

«Он трудился до самой смерти над просвещением наро­да. О, если бы в каждом веке являлось по Никодиму! Изумление вызывает плодотворность его писательского тру­да», – пишет Мануил Гедеон. «Вся Православная Церковь благодарит Господа, – говорит Хибарин, – за то, что Он даровал ей нового небесного заступника».

Оставалось еще, чтобы божественный Никодим, который

всегда предлагал нам предметы для слов...

самого себя ныне вам предложил

в величайший предмет подвигов…⁸⁸⁴

Григорий Богослов

И вот мы уже подошли к концу нашего труда. Как мы и признались в самом его начале, нам не удалось сказать ничего подобающего достоинству преподобного отца нашего Никодима. Псалтирь наша требовала перстов царских, чтобы мелодия слова божественно веселила слух боголюбивых и святолюбивых братьев. Утешение, однако, почерпаем в самих недостатках наших, ибо «не множеством даров служат Боже­ственному, но теплотою намерения». Мы же, лишенные и мудрости, и дара слова, подчинились повелению братьев, убоявшись осуждения за глухоту. Но увы мне, ибо даже ангел не может по достоинству восхвалить ангельское жительство и божественное житие преподобного Никодима. «Что имели, то отдали». И, в согласии с законом любви, просим у святого некоего духовного воздаяния – благовременной помощи.

Но о, преподобный отче, приклонись к пламенной любви смиренных твоих чад и исполни снова и снова уста наши радования и язык – веселия, ибо мы уязвлены любовью. Твои дивные аскетические подвиги, сладость твоих безмолвнических созерцаний, мужественнейшие победы, одержан­ные тобою в преподобнической брани, драгоценная вереница дарований, – все это созывает нас к твоему согласному славословию и почтительным воспеваниям, к священным хвалам, к восклицаниям божественно рукоплещущих иночес­ких сонмов.

Святейший отче Никодиме, скажи нам, какими жалами было уязвлено чистое твое сердце, что ты был возведен на толикую высоту любви? Скажи нам, где пас ты в полудни овец твоих чистых помыслов? Какою силою, преодолев мирское тление в нетлении, на орлиных крылах ты достиг самой крайней цели всех желаний? Каким ангелоподража­тельным житием ты почил в высочайших, дарующих мир шатрах Духа? Каким разумом, какою премудростью, или каким таинственным замыслом пройдя по таинственным стезям божественных законов, ты ныне светло ликуешь в земле кротких и праведных и преподобных? Мы знаем, что ты – неусыпный ходатай к Богу, и обогащаемся. Мы познали, что ты – один из святых Отцов, и веруем. Посему вознеси преподобные твои руки, которые ты удерживал воздетыми в ночных безмолвных и умиленных молениях, и благослови, и освяти чад твоих, с великой любовью молящих­ся тебе. Ибо от любви к тебе мы прильнули к тебе, как сыны к отцу своему, подобно младенцам взирая на тебя и духовно обнимая, и мы желали бы таинственно приветствовать и лобызать твои очи, всегда видящие правое, твои уста, освя­щенные молитвами и поучениями и песнопениями, твое чело, которое не имело покоя, пока ты не стал, отче, местом Господу, обиталищем Бога Отцов наших. И дивную громаду твоих подвижнических трудов, и любезные нам раны Госпо­да, которые ты носил на теле твоем, хвалясь, как великий Павел, и потоки твоих священных потов, освятивших землю, на которой стояли прекрасные твои ноги, – каким словом сможем мы все это изобразить? Как войдем, облеченные в одежды из праха, внутрь тончайшего мистического мрака, в который ты проник, в котором воссияло славою, как у Моисея, лицо твое, в котором ты божественно жил и в котором сподобился честного успения? Какими очами узрим, отче, досточтимый Христов сосуд, любезное украшение Пресвятой Богородицы Марии, священную похвалу всечест­ного лика святых Отцов? Какими очами узрим премирные сияния твоих сокровенных величий?

О, хотел бы я, по Павлу, пять слов сказать умом моим, нежели тьму слоена языке⁸⁸⁵. Посему прости, отче, за дерзость. И «если, о отче Никодиме, ничтожный сей труд мой к достоинству твоему близок, твой это дар; ибо на тебя уповая, приступил я к слову о тебе; если же он далек от достоинства и гораздо ниже надежд, мог ли что сделать я, болезнью и любовью к тебе измученный? Впрочем и Богу любезно то, что по силе; ты же на нас призри свыше, о божественная и священная глава, и данное нам от Господа жало в плоть, наше вразумление, или утиши твоими молитва­ми, или научи терпеливо сносить; и всю нашу жизнь направь к полезнейшему. А если и преставимся, приими и там нас в свои обители, дабы жить нам друг с другом и созерцать Святую и Блаженную Троицу чище и совершеннее...»⁸⁸⁶