О происхождении многобожия¹

Вопрос о происхождении многобожия – крайне трудный вопрос при настоящем состоянии научных данных, которые едва начинают знакомить нас с внешними сторонами первобытной жизни человека и почти не проникают во внутренне святилище религиозной истории первобытного человечества. Главная трудность этого вопроса зависит от недостаточной ясности для нас внутреннего смысла многих, преимущественно низших, видов идолопоклонства, доходивших до непонятных теперь для нас крайностей – до обожания камней, растений, животных и т. под. Сроднившись от дней своего детства с верою во единого Бога, восприняв, так сказать, в свою плоть и кровь идею единства Божества, мы естественно недоумеваем, как могло возникнуть многобожие с его многообразными формами, много не можем понять в нем, не находя параллельных или сходных явлений в своей собственной внутренней жизни. Недоумение наше еще более увеличивается и усложняется, когда мы задаемся вопросом: каким образом различные силы и явления природы стали предметами поклонения для человека после того, как он сначала поклонялся единому истинному Богу? «Трудно и неестественно представить, говорит Юм, чтобы человек сначала жил в роскошных дворцах, а потом начал строить для своего жилища бедные хижины, или он знал геометрию прежде, чем научился земледелию: точно так же невозможно предположить, чтобы человек сначала имевший высшее правильное понятие о Боге, как едином, чистом, бесконечном Духе, потом стал представлять его под чувственными формами тех или других явлений природы или человеческой жизни. Если бы люди от самого начала пришли к вере в высочайшее Существо, то невозможно, чтобы они ее оставили и променяли на политеизм; потому что те разумные принципы, которые с самого начала произвели столь высокое убеждение, как вера в единого Бога, тем легче в состоянии были бы поддержать и сохранить в чистоте это убеждение.» ² В этом замечании Юма справедливо то положение, что если бы высокая вера в единого Бога с самого начала явилась как плод собственного убеждения человеческого духа и вошла в его плоть и кровь, в силу собственного глубокого сознания ее разумности и несравненного превосходства пред всякую другою верою, тогда, конечно, трудно было бы политеизму смутить ее. Но в замечании Юма совершенно ложно то положение, что первые люди сами пришли к вере в высочайшее Существо и обосновали ее на разумных принципах. Вера эта представляется в св. Писании не как собственное создание человека, но как дар Божий. Ложно затем в замечании Юма и то преувеличение, какое дается в нем интеллектуальным способностям человека пред нравственными в деле сохранения чистой религии. Самая лучшая и чистейшая религиозная вера может придти в упадок и подвергнуться глубоким искажениям вследствие нравственной апатии и чрезмерного развития чувственных наклонностей. Многие примеры из истории религии показывают, что религии часто ниспадали с высших ступеней на низшие. В древнейшей индийской Ригведе исследователи не находят никаких следов фетишизма, между тем как в позднейших памятниках индийской религии встречаются совершенно ясные следы его. «Индусы, говорит Макс Мюллер, которые за многие тысячелетия до настоящего времени достигли самых крайних вершин философии, теперь во многих местах ниспали до унизительного почитания коров и обезьян» ³ Что представляет нам современный буддизм сравнительно с выспреннею метафизикой, лежащею в основе его первоначального учения? – Не более как уродливую карикатуру. Защитники эволюционизма стараются объяснить эти факты в пользу своей гипотезы. Они говорят, что именно эти факты – факты упадка и вырождения исторически известных религий в грубые формы суеверия, – и доказывают, что религия начиналась повсюду и у всех народов с самых низших и грубейших форм. Всякое вырождение, по их объяснению, есть ни что иное, как возвращение к своему прежнему состоянию, к своему, так сказать, первоначальному типу, – оживление старого (атавизм), которое снова является на сцену.⁴ Но это объяснение не имеет доказательной силы; гораздо правдоподобнее то, которое в вырождении и искажении религий видит возобладание чувственности над более духовными инстинктами и этой причиной объясняет возможность ниспадения более чистых и духовных религий до грубого фетишизма. Не подлежит сомнению трудность, даже невозможность, удовлетворительного объяснения перехода древнего человечества от монотеизма к политеизму, если в появлении и развитии последнего мы будем видеть один естественный процесс и притом главным образом процесс умственного развития человека и оставим без внимания другие факторы, способствовавшие подготовлению этого перехода. Это доказывают все те гипотезы о происхождении многобожия вообще, которые выводят политеизм преимущественно или даже исключительно из умственного состояния и из своеобразных интеллектуальных воззрений первобытного человека. Таковы гипотезы мифологистов, анимистов и др.

Школа мифологистов, основание которой положено Шеллингом, как показывает самое ее название, точкой отправления или исходным пунктом политеизма признает мифическое воззрение первобытного человека на природу. Она производит политеизм из обычая первобытных народов олицетворять силы и явления природы, давать неодушевленным предметам названия, заключающие в себе понятия о жизни, о присутствии в них живой силы. Первобытную персонификацию (олицетворение) явлений природы эта школа объясняет в свою очередь тем, что первые люди отличались естественной наклонностью изъяснять все внешние явления своими внутренними или судить обо всем по себе самим, и что они потому постоянно олицетворяли все, что только можно было олицетворить. Из предметов видимой природы ими олицетворялись преимущественно те, которые отличаясь грандиозностью, в то же время отличаются кажущимся присутствием в них внутренней силы самодвижения и которые потому неотразимо вызывали грубые умы первобытных людей на олицетворение таких предметов. Таковы – особенно солнце, луна, грандиозно движущиеся по небосклону, без видимой причины их движения, звезды, метеоры и т. под. «Мог ли, говорят, неопытный и не привыкший к критике рассудок первобытного человека совладать с иллюзией ума и не олицетворять таких явлений природы, которые для непосредственного наблюдения кажутся самозвучащими, как наприм. треск грома, свист бури, шелест листьев, рев водопада, шум морских волн и проч.? Всем подобным явлениям в первобытные времена давалась мифическая подкладка, и вот на этой-то подкладке, как на своей первичной основе, и развилась пестрая ткань языческого политеизма с его разнообразными видами». Но хотя гипотезой мифологистов прекрасно объясняется все, что относится до психического процесса олицетворения различных сил и явлений природы в первобытные времена, ей однако же очень мало объясняется собственно теологический процесс обоготворения этих олицетворенных явлений. Олицетворить еще не значит обоготворить, и поэзия искони олицетворяла и теперь продолжает олицетворять разнообразные предметы и явления природы, однако же это олицетворение не необходимо соединяется в ней с обоготворением олицетворяемых ею предметов. Почему же в первобытные времена олицетворение явлений природы необходимо повлекло за собой обоготворение их? Если потому одному, что ум первобытного человека находился в младенческом состоянии, был еще слишком неопытен и не сведущ в знании действительной сущности предметов, тогда является другой вопрос: отчего же тогда в таком случае все дети, которые до известного возраста и развития своего ума несомненно олицетворяют свои игрушки, куклы, и проч., не многобожники и не идолопоклонники; почему у них с процессом олицетворения не совпадает необходимо процесс обоготворения? Не доказывает ли это то, что между тем и другим процессом на деле нет такого соотношения, которое существует между причиною и ее необходимым действием? Главный недостаток гипотезы мифологистов по вопросу о происхождении политеизма состоит в том, что эта гипотеза всю сущность многобожия поставляет в мифологическом понимании предметов природы, упуская из виду, что какая бы не была религия в ней все дело не ограничивается одним только пониманием и объяснением явлений в том или другом смысле. Гипотеза эта все свое внимание обращает на умственный мир первобытного человека, на деятельность его фантазии, но оставляет в стороне религиозное чувство его и почти не заглядывает в нравственный мир человека, имеющий громадное влияние на характер и склад религиозных воззрений человека, и потому, объясняя с возможною удовлетворительностью появление разнообразных языческих мифов, т.е. форм, под которыми язычники представляли своих богов, ничего или почти ничего не объясняет касательного того духовного процесса, путем которого люди пришли к религиозному обоготворению и чествованию камней, растений, скотов и т. под. Нет нужды прибавлять к этому, что, если вообще гипотеза эта недостаточно объясняет происхождение многобожия, то тем недостаточнее она для объяснения перехода первобытного человечества от единобожия к многобожию.

Против гипотезы мифологистов выступает гипотеза анимистов, которая утверждает, что многобожие произошло не из обычая первобытных народов олицетворять, а из обычая «одухотворять» неодушевленные предметы. При поклонении видимым предметам, по объяснению этой гипотезы, их поклонник имел в своем уме мысль, что в видимом предмете поклонения есть что-то высшее и более важное, чем то, что видит глаз, – что предмет обладает неким невидимым присутствием чего-то отличного от него, именно присутствием духа. Из предметов религиозного поклонения сначала удостоились этой чести те, которые отличаются неотразимую индивидуальностью, именно живые одушевленные существа. Первую формою язычества был культ умерших предков, первым богом для язычников был племенной вождь «патриарх», – человек которого все встречали с большим почетом, которому оказывали большее повиновение, чем всякому другому. После смерти чувство почтения переносилось на его дух. Первым богослужением был погребальный обряд. Из возникшего таким образом поклонения предкам развились сами собой все другие формы языческого идолопоклонства. Поклонение предкам перешло различными путями в поклонение животным. Иногда вела к нему вера, общая между дикарями, что люди по смерти могут превращаться в животных и что потому их предки, переставая существовать в форме человека, продолжают существовать в виде животных. Иногда к обоготворению животных вело другое суеверное представление, что животные, из которых некоторые любят посещать могилы умерших и вырывать их трупы, суть привидения умерших и тому под. Подобное же развитие совершали и другие формы языческого поклонения. Фетишизм возник их обычая делать высеченные или вырезанные изображения умерших предков и из обращения с этими изображениями, как с живыми существами, в которых соприсутствуют души тех, в честь кого они вырезаны или высечены. Эта теория особенно подробно раскрыта у Спенсера в его «Началах социологии». Но с теми или другими видоизменениями она вообще принимается большинством новейших историков первобытной культуры человека.

Наука давно уже между другими задачами поставила себе и ту, чтобы решить вопрос: с какой именно формы началось развитие многобожия? Относительно современного положения этого вопроса в научной области достаточно заметить, что прежнее воззрение, которое склонно было видеть в фетишизме древнейшую форму языческого многобожия, в настоящее время оставлено почти всеми лучшими исследователями мифологии. Воззрение это, имевшее для себя главную точку опоры в весьма распространенном в прежнее время предзанятом взгляде на фетишизм, как ни исходное начало всех вообще религиозных верований, вместе с большим и большим разоблачением несостоятельности этого последнего взгляда потеряло свой главный опорный пункт. Мнение о фетишизме, как самой начальной форме всех религий (за исключением религии еврейского народа), в первый раз высказано было французским филологом прошлого века Де-Броссом (род. 1709, ум. 1777 г.), которому принадлежит и первое изобретение самого слова «фетишизм»⁵. Затем это мнение неоднократно повторялось многими другими западными учеными, из которых более смелые в обобщениях самоуверенно построили гипотезы о развитии не только всех языческих религий из фетишизма, но и религии вообще (Юм, Гегель, Огюст Конт и др.). Особенно драгоценные замечания против этих гипотез сделаны знаменитым современным английским филологом Максом Мюллером в его сочинении «О происхождении и развитии религий», ближайшим образом в главе «О фетишизме». По одному из более метких его замечаний, фетишизм, состоящий в обожании осязаемых и при том самих в себе совершенно ничтожных и незначительных вещей (каковы напр. чурбан, кость, камень и т. под.), не мог быть первоначальной религию уже потому одному, что человек мог рассматривать, ощупывать подобного рода вещи; сами по себе они не оставляли за собой никакого впечатления загадочности и таинственности и потому никак не могли сразу сделаться предметами религиозного поклонения для первобытных людей. К подобному заключению пришли и многие другие из известных новейших исследователей.⁶ Вообще на фетишизм в новейшее время начинает все больше и больше устанавливаться в науке взгляд не как на первичную, а как на производную форму, развившуюся притом не очень скоро из особого круга искаженных религиозных идей. Даже последователи новейшей анимистической школы признают, что фетишизм не мог предшествовать развитию в уме человека известных представлений о духах, обитающих тех или других предметах природы. Теория о фетишизме, как древнейшей форме религии, еще не в далеком прошлом казавшаяся многим самой рациональной , теперь уже нередко самими рационалистами трактуется, как «одна из самых произвольных и антипсихологических гипотез, какия когда либо построялись в науке отвлеченно метафизическим способом, без всякого внимания к истории и опыту». ⁷ Совокупными усилиями сравнительной мифологии, психологии, филологии и этнографии в новейшее время ясно доказано, что как в среде древних исторически известных религий, так и существующих в настоящее время, не было найдено ни одной религии состоящей исключительно в фетишизме. Кроме того, доказано, что древнейшими предметами поклонения у всех известных языческих народов были небесные, а не земные явления. Что касается разнообразных земных осязаемых вещей, которые во многих древних религиях служили предметами религиозного почитания, то более точными исследованиями новейшего времени доказано, что сначала эти вещи почитались не как в собственном смысле божества, а как носители разных таинственных сил, и поначалу принадлежали к кругу магических предметов, языческих культов. ⁸ Они имели священное значение не сами по себе, но вследствие предполагавшейся таинственной связи их с небесными существами. Так например некоторые камни, преимущественно обломки аэролитов, спадших с неба, во многих древне-языческих культах почитались за хранилища и орудия высших небесных сил и потому им приписывалась чародейская сила. Подобно тому некоторым деревьям в местных отдельных культах приписывалось священное значение (дриады), во в собственном смысле к божествам по началу они не причислялись. Даже животные, почитавшиеся в Египте, по результатам новейших исследований первоисточников древнеегипетской религии, сначала понимались не так грубо-чувственно, как это представляется в позднейших свидетельствах древнегреческих писателей. Египетский Апис почитался только символом небесного божества, но не самым божеством. Вообще под руководством более замечательных по глубине и основательности исследований новейшего времени относительно истории древних религий (Макса Мюллера, Шпигеля, Лепсиуса, Еберса, Шрадера, Дункера и др.), в новейшей науке начинает получать преобладание та мысль, что фетишизм есть не первая, а скорее последняя самая крайняя степень искажения религии, составляющая следствие самого глубокого помрачения сознания о Боге и крайнего нравственного одичания народов, впавших в идолопоклонство. Преобладанию этой мысли не мало способствует увеличивающаяся все больше и больше наклонность новейших исследователей считать первобытной формой религии не многобожие, а единобожие, по крайней мере нечто более сродное с монотеизмом, чем с политеизмом. Из первоначальной монотеистической формы религии не мог сразу выродиться фетишизм. Явлению последнего должны были предшествовать какие-нибудь посредствующие формы; непосредственный переход от монотеизма к фетишизму, от одного крайнего полюса в другому, был бы неестественным явлением. Фетишизм, как следствие умственного и нравственного одичания, преимущественно развился в среде так называемых диких народов, хотя следы его находятся и в других языческих культах, в сравнительно более поздних и искаженных их формах⁹. По вопросу о том, под какою же именно формою впервые обнаружилось многобожие при его историческом развитии, трудно сказать что-нибудь вполне достоверное, на основании современно-научных результатов по исследованию этого вопроса, вследствие их отрывочности и нередко происходящей от того разноречивости в построенных на основании их гипотезах и мнениях различных новейших ученых. Несомненно, однако же одно, что по мере развития и углубления человеческой исследовательности в отдаленную древность все больше и больше уясняется, что первые шаги в развитии многобожия не представляли еще слишком резких уклонений от единобожия. Мнение, высказанное еще Шеллингом в его «Философии мифологии», что древнейшим видом язычества было обожание неба, подтверждено в последнее время многими важными изысканиями сравнительной филологии и мифологии. К подобному выводу пришел в новейшее время известный ученый исследователь мифологий североазиатских народов – Кастрен на основании того факта, что во всех языках означенных народов Бог и небо обозначаются одним и тем же словом.¹⁰ К тому же заключению приводит также и тот факт, что в большей части древних религий между божествами природы встречается небо, которое при том возвышается над всеми этими божествами в качестве их верховного родоначальника и к которому во многих древних мифологиях прилагается название отца-неба. Таковы – древнеарийское название верховного божества «Dyaus-pitar» (небесный отец), греческое «Ζεὺς πατὴρ», римское «Iu-piter» и проч. Подобные названия указывают на первоначальное почитание божества под видом неба вообще, а не тех или других отдельных небесных явлений. В этом своем виде обожание неба не представляло еще резких характеристических признаков политеизма, хотя с другой стороны не совпадало и с чистым монотеизмом, поскольку идея Бога смешивалась при этом с образом видимого неба. Дальнейший шаг в развитии политеизма начинается с появления дуализма в языческих воззрениях на божество. Древнейшая форма языческого дуализма состояла в обожании верховной двоицы: неба, как отца, и земли как матери всего. В индийской мифология эта двоица представляется в образах небесного отца (Dyauspitar) и «широкой земли» (Prithivi); в греческой – под видом Ураноса и Геи, также Зевса и Геры; в римской – под именами Юпитера и матери земли («Terra mater», «Ops Dea»). Из этой дуалистической формы легко развился с течением времени более дробный политеизм, состоящий в обоготворении разных отдельных сил и явлений природы, причем однако же обоготворение небесных светил: солнца, луны и звезд предшествовало обоготворению земных явлений: моря, рек, гор и проч. Это доказывается между прочим тем, что в древнейших исторически известных языческих религиях древнейшими предметами поклонения были небесные светила. Так, например, древнейшим египетским божеством был Ра – бог солнца. Древнейшими божествами вавилонян, финикиян, ассириян были также божества солнца, луны и других небесных планет и звезд (Вал, Астарта, Бел, Адар и др.). Нельзя в заключение не заметить, что преобладающий в современно-научных наименее предвзятых гипотезах взгляд на древнейшую форму языческой религии (обожание неба) ближе подходит к библейскому воззрению на появление и развитие вообще ложных религий, чем прежнее предзанятое мнение относительно этого пункта, распространенное в кругу рационалистов (о фетишизме). Хотя в св. Писании не находится прямых указаний на то, с какой именно формы началось развитие языческой религии, но общий библейский взгляд на первобытные времена человеческого рода вообще и в частности на состояние религии в первобытную эпоху больше дает оснований для того предположения, что искажение первоначальной истинной религии происходило постепенно, чем для того, что такое искажение вдруг дошло до самой низшей и грубой формы фетишизма. В виду того, что предания о первоначальной истинной религии не могли быть вдруг забыты ближайшими потомками первых людей, по должны были в течение более или менее продолжительного времени предохранять и последующие поколения людей первобытной эпохи от впадения в грубое идолопоклонство, нельзя думать, что фетишизм явился сразу, без предварительного подготовления его чрез те или другие менее грубые формы искажения истинной религии.

Наилучшими теориями по объяснению вообще всех научных вопросов и особенно вопросов, касающихся явлений религиозно-исторической жизни человечества, справедливо признаются такие теории, которые принимают во внимание по возможности все факторы, и внутренние и внешние, способствовавшие происхождению того или другого явления. Применяя сказанное к вопросу о происхождении многобожия, нельзя не согласиться, что тем более такое сложное явление, как образование целых систем своеобразных религиозных веровании, которые мы находим в разнообразных видах язычества, нельзя сколько-нибудь удовлетворительно объяснить при упущении из вида какого-нибудь, хотя бы одного, важного фактора, содействовавшего возникновению и развитию этого загадочного явления. Если религия обнимает собою все силы человеческого духа, то нельзя из состояния одной какой-нибудь духовной силы, напр. ума, объяснить происхождение искаженных форм религии. Если далее религиозное развитие человека совершается не-независимо от разнообразных влияний со стороны внешней природы, а также и исторических фактов человеческой жизни, тο и этих внешних факторов никак нельзя игнорировать при объяснении происхождения ложных верований. Единственное учение, которое хотя не принадлежит к так называемым «научным теориям», но в котором тем не менее обращается должное внимание на все важнейшие и внешние и внутренние, и психические и моральные и, что всего важнее, на религиозно-моральные условия, способствовавшие происхождению многобожия, есть учение библейское.

Св. Писание изображает и внутренний и внешний, и психический и исторический ход развития многобожия. С внутренней¹¹ психической стороны постепенный ход уклонения людей от истинной религии к идолопоклонству особенно ярко очерчивается в 1-й главе послания ап. Павла к римлянам в следующих не многих словах: «Зане же разумеете Бога (язычники), не яко Бога прославиша, или благодариша, но осуетишася помышлении своими, и омрачися не разумное их сердце. Глаголющеся быти мудри, объюродеша. И измениша славу нетленного Бога в подобие образа тленна человека и птиц и четвероног и гад» (Рим.1:21–23).

Первою ступенью уклонения людей от истинной религии представляется здесь охлаждение религиозного чувства. Разумея Бога, язычники, по словам апостола, «не яко Бога прославиша Его или благодариша» ¹². Прославление и благодарение Бога представляют собою необходимые обнаружения религиозного чувства.

Недостаток благоговения и благодарности к Творцу служит несомненным признаком охлаждения религиозного чувства. А это бывает тогда, когда в сознании человека идея Бога отходит на второй план, получает второстепенное значение. Бог превращается в нечто мысленное, более или менее далекое от человека. Сердце уже не чувствует живой потребности прославлять и благодарить Бога, хотя язык иногда читает славословия и благодарения. Религия таким образом уже перестает быть главною целью жизни. На место этого выступают другие цели и занимают всего человека. Это самое и выразил блаженный Феодорит словами: «не восхотели иметь о Нем достойных Его мыслей, или хранить должных Ему сердечных чувств и расположений».

Вторая ступень уклонения от истинной религии характеризуется у апостола Павла тем, что люди «осуетились помышлениями своими», т. е. предались исключительно заботам о временном и преходящем. Третья ступень ниспадения, по апостолу, есть омрачение сердца: «омрачися их неразумное сердце». Сердце есть внутреннейший человек, омрачение его неизбежно влечет за собою помрачение ума. Один из философов – идеалистов выразился, что «система нашего мышления очень часто представляет историю нашего сердца» ¹³. Один из христианских историков избрал своим девизом выражение: «сердце делает богослово»¹⁴. Один из великих поэтов написал: «каковы наши наклонности, таковы и мнения» ¹⁵. Если поэтому вслед за упоминанием о помрачении сердца апостол указывает на омрачение ума у постепенно падавшего человечества («глаголющеся быти мудри объюродеша»), то в этом указании нельзя не признать глубокого психологического понимания соотношения между сердцем и умом, и влияния первого на последний. Наконец, последняя самая глубокая ступень падения у апостола представляется под видом унижения объюродевшего ума до грубого идолопоклонства: «измениша славу нетленного Бога в подобие образа тленна человека» и проч. Однако же переход к этой ступени не легко объяснить. Отцы церкви признавали трудность объяснить такую глубину падения человека – при том предположении, что сначала люди почитали истинного Бога. В объяснение того, как могли люди дойти до такой степени умственного омрачения, что стали обоготворять гадов, кошек, крокодилов и т. под., отцы и учителя церкви преимущественно выставляли на вид чрезмерное погружение в чувственность древних идолопоклонников. У Оригена в объяснение явления идолопоклонства говорится, что «язычники в суетности своих помышлении, ища чувственных образов для Бога, совсем потеряли, наконец, истинного Бога». Нечто подобное выражается и у других древних церковных писателей, когда они говорят, что язычники заблудились потому, что восхотели «в очертании некоем представить Необъятного и в образах телесных Бестелесного». Св. Афанасий великий в «Слове против язычников» (гл. 3 и дал.) говорит: «Духовный взор человека, сотворенного по образу Божию, потемнился в созерцании чувственных вещей и таким образом сокрылся от него духовный образ Того, по подобию которого он сотворен; он забыл Бога и, падая все ниже и ниже, обоготворил тварь в самых низших ее видах» (сравни Лактанция «Iustitutiones divinae» I, 10 и дал.). Но вместе с этим у отцов церкви, начиная с древних апологетов, высказывается мысль, что без участия темной силы люди все-таки едва ли бы могли быть вовлечены во все крайности языческого многобожия. Св. Златоуст говорит: «Диавол всеми мерами старался низвести людей до подобия гадов и самым несмысленнейшим тварям подчинить тех, которых Бог хотел возвести превыше небес». Что люди стали жить так, как бы не было Бога, это можно еще объяснить развитием прившедшей в природу человека греховности; во как люди начали обоготворять бездушные вещи и истуканы, одними естественными условиями нельзя объяснить, по крайней мере – вполне.

Если мы дадим себе труд выяснить библейскую точку зрения на этот вопрос, то увидим, что и по этому вопросу, как и по вопросу о первоначальной религии, библейское воззрение не находится ни в каком противоречии с результатами более беспристрастных научных изысканий, насколько последние достигают наиболее ранних фазисов развития идолопоклонства. По библейскому воззрению многобожие представляет ненормальное явление в развитии религиозного сознания людей, обусловленное фактом падения первых людей и постепенным уклонением их дальнейших потомков от первоначальной истинной веры. Многобожие, понимаемое в смысле идолопоклонства, явилось не вдруг вслед за падением первых людей, но подготовлялось постепенно. Св. Писание, хотя не сообщает точных хронологических данных касательно времени появления идолопоклонства в первобытной истории человеческого рода, однако же оно не дает основания для того предположения, что идолопоклонство явилось тотчас после падения первых людей. В Библии не говорится о существовании идолопоклоннических культов во весь допотопный период. Мнения толкователей св. Писания не одинаковы по вопросу о том, когда, по учению св. Писания, в первый раз обнаружилось идолопоклонство. Одни относят появление идолопоклонства ко временам, совпадающим с избранием Авраама для сохранения истинной веры в роде человеческом, на том основании, что самое избрание Авраама для означенной цели ясно мотивируется в св. Писании появлением многобожия. Другие думают, что начало идолопоклонства скрывается в более ранних временах; – появилось вскоре после рассеяния племен, так как св. Писание предков Авраама укоряет в служении ложным богам (Нав.24:2), а история времен Авраама и последующих за тем патриархов показывает, что многобожие во времена ветхозаветных патриархов было уже сильно распространено, хотя по указаниям св. Писания в Месопотамия (Быт.24:31 и 50; 31:49) и у ханаанских царей (Мельхиседек и Авимелех Быт.20:3 и дал. 21:22) сохранялось еще почитание одного Бога. Как бы то ни было, по явление многобожия представляется в св. Писании более или менее позднейшим явлением. В исторической жизни человечества после падения в Библии указываются весьма важные события, которые имели место в промежуток времени между фактом грехопадения прародителей и фактом распространения идолопоклонства в человеческом роде, – такие события, которым и в научных исследованиях приписывается сильное влияние на развитие многобожия и на его разнообразные виды. Сюда относятся 1) нравственное огрубение первобытного человечества; 2) разделение человеческого рода на отдельные племена; 3) образование различных наречий вследствие смешения языков; 4) рассеяние племен по разным частям света.

В числе фактов, предшествовавших явлению политеизма, на первом плане в св. Писании выставляется нравственное огрубение первобытного человечества и чрезмерное развитие в нем чувственных наклонностей. «Растлеся земля пред Богом; растли всяка плоть путь свой; беху во дни прежде потопа ядуще и пиюще, женящеся и посягающе... Не имам пребывати в человецех сих – зане плоть суть». Подобными чертами характеризуется в св. Писании человечество, жившее чрез семь или восемь веков после потопа, пред временем избрания Авраама для сохранения истинной религии. В последнем случае, вместе с указанием на нравственное ниспадение людей, в св. Писании указывается и на искажение их религиозного сознания, на развитие в них идолопоклоннических наклонностей. Из этого видно, что св. Писание поставляет явление идолопоклонства в человеческом роде в тесную связь и в причинную зависимость от нравственного растления.

В Библии мы находим замечательное, с чисто психологической точки зрения, изображение постепенного ниспадения человека от эгоистического самообожания до идолопоклонства. Неточным началом уклонения людей от истинной религии в ней выставляется эгоизм, прельщение первых людей эгоистическою искусительною мечтою: «будете яко бози». Развитие в этом эгоистическом направлении должно было рано или поздно привести людей к обоготворению своих страстей, а вместе с тем и к идолопоклонству. Возлюбив себя больше Бога, человек должен был постепенно больше и больше прилепляться к тварному, – к тому, в чем он мог находить удовлетворение для своего эгоизма. Чем больше увеличивались и умножались его эгоистические привязанности к тварному, тем больше должны были развиваться в нем чувственные инстинкты на счет высших духовных, так как эгоизм необходимо ведет к предпочтению чувственных удовольствий высшим требованиям долга и совести и служит подкладкой для чувственных влечений. Ниспадая в постоянно расширяющуюся множественность пожеланий, направленных к удовлетворению эгоистических стремлений, человек должен был обоготворить на место Творца свои выгоды, свои удовольствия, свои страсти, а этому настроению больше отвечает политеизм с его поблажающими эгоизму и чувственности правилами, чем монотеизм с его строгими и возвышенными требованиями. Апостол Павел прямо называет идолопоклонством пороки сластолюбия («их бог – чрево») и любостяжания («лихоимание еже есть идолослужение»), указывая тем на крайне тесную связь между искажением нравственного и религиозного сознания. Связь эту признает и наука, приходя путем сравнительного изучения мифологий разных народов к тому неоспоримому результату, что упадок нравственности и особенно чрезмерное развитие чувственности повсюду сопровождались крайним искажением религиозного сознания и выражались в наиболее грубых видах суеверия и идолопоклонства.

Кроме нравственного фактора в св. Писании приписывается большое содействующее влияние на развитие политеизма известным историческим фактам в жизни первобытного человечества, особенно смешению языков и отделению и разобщению разных племен друг от друга. Смешение языков представляется в св. Писании как наказание первобытных людей за их горделивое эгоистическое стремление возвыситься до неба с помощью одних своих усилий, поставить себя в независимое отношение к высшей силе и гарантировать себя от опасности со стороны природы. Наказание это имело то существенное значение для людей, что они не только перестали понимать друг друга, но утратили вместе с тем совершенства первобытного языка. Это повреждение первоначального дара слова, – того дара, которым наделен был человек при творении, – не могло не отразиться на способе выражения религиозных идей. Некоторые из новейших филологов, напр. Макс Мюллер, выводят мифологию главным образом из строения языка. Они утверждают, что язык, отправляясь от конкретных образов, по их типу образует и отвлеченные представления, придавая последним названия мужеского и женского рода и приписывая им свойства и действия видимых предметов; впоследствии же истинное значение слов забывается и метафорические рассказы превращаются в рассказы о действительных событиях. Макс Мюллер в своем рассуждении о «мифологической фразеологии» древних пародов с особенною подробностью останавливается на этом предмете. Склоняясь к мнению о какой то как бы наследственной поврежденности или, как он выражается, «болезненности» человеческого языка, он много говорит о бессилии языка и особенно языка древних пародов выразить в слове возвышенные религиозные идеи, без помощи сравнений, подобий, метафор, символов, аллегорий и других, так сказать, мифологических приемов речи. А как много этот несовершенный способ выражения религиозных идей мог способствовать появлению недоразумений в религиозной области, мифологических наростов и искажений в кругу религиозных понятий, это доказывается тем, что символика не только в религиозной, но и во всех областях, к которым она имела применение (в области поэзии, искусства и проч.), всегда служила для позднейших поколений источником многочисленных недоразумений, произвольных, не редко до крайности превратных толкований, неверных объяснений. Символ, в который облекается та или другая идея, для современников может быть очень понятен, как выражение известной, определенной идеи. Но он служит плохим средством для продолжительного охранения идеи в ее первоначальном значении. Всякий символ допускает несколько и притом различных объяснений; первоначальное значение его, путем предания, может постепенно видоизмениться и для позднейших поколений может совсем затеряться, причем чувственный знак легко может заступить место первоначально означаемой им идеи. Что в более отдаленном древнем периоде считалось метафорою или аллегорией, в более поздний начинает считаться действительным фактом, фактическим данным. Так объясняют между прочим происхождение зоолатрии, т. е. обожания животных у древних египтян. Первоначально, как думают, в египетской символике знаками и изображениями животных символически означались только те или иные свойства богов; впоследствии первоначальное значение этих символов мало по малу было забыто и в народной массе начали обоготворяться самые животные, как священные существа. Таким образом в приведенном факте довольно осязательным образом высказывается влияние на развитие идолатрии тех пли других условных и несовершенных способов выражения религиозных идей вследствие несовершенства языков.

Что касается, наконец, влияния разрозненности и разобщенности человеческих племен на постепенное образование у них отдельных национальных культов с особым циклом местных богов, с особыми системами вероучений и религиозных обычаев, а равно также и влияния разнообразных условий окружающей природы на усиление религиозных различий между различными племенами и народностями: то эти влияния в такой степени признаются новейшею наукою, что может быть иногда даже сверх меры преувеличиваются.