Глава V

В хлопотах за монастырским уставом прошел целый год. Между тем в это время крайзамт успел обменяться с губернией официальными объяснениями по поводу представленного им в июле 1840 года прошения белокриницких иноков об учреждении архиерейской кафедры у липован. В губернии весьма недоверчиво и неблагосклонно взглянули на это дело. Кажется, там уже получены были косвенным путем сведения, объяснявшие действительное значение затеянного белокриницкими иноками предприятия, а также известия и о самих затейщиках, как лицах подозрительных, бежавших из России.

Предписанием от 28-го сентября 1840 года губернское начальство потребовало от крайзамта, как он и опасался, более полных объяснений о Белокриницком монастыре и о том, на каких основаниях крайзамт допустил существование этого духовного института в Белой-Кринице; о привилегии Иосифа II замечено, что она не дает липованам никакого права на устроение монастыря; ведение метрических записей, как ожидаемое последствие учреждения правильной иерархии у липован, признано также недостаточным основанием для просьбы о липованском епископе, так как ведение метрик есть дело гражданское, никакой связи с религией не имеющее; наконец, предписано находящихся в монастыре «тайно пришедших из-за границы липованских колугеров», которым собственно и принадлежит затея об учреждении архиерейской кафедры в Белой-Кринице, выслать из Буковины обратно за границу.

В ответ на это предписание губернского начальства, крайзамт, новыми представлениями, от 5-го и 19-го декабря, старался отстоять свое мнение относительно метрик, доказывал что в липованских селениях действительно придают им значение религиозное и что только с учреждением у липован правильной иерархии можно ожидать в их обществах и правильного ведения метрических записей. Влиянию монастыря на ожидаемый счастливый исход дела о метриках и вообще на смягчение липованских нравов крайзамт придавал также большое значение; а для нужных объяснений о самом монастыре, его истории и учреждениях, обещал представить полный монастырский устав, приготовляемый по его поручению.

Наконец, предписание о высылке за границу пришлых калугеров крайзамт оставил вовсе без ответа, потому что не находил удобным приводить его в исполнение, или делать по поводу его какие-либо распоряжения. О Павле с Геронтием, как сказано было выше, крайзамт имел от самих липован точные сведения, что они действительно «пришли тайно из-за границы» и назвались чужими именами; но, приняв от них прошение, как от туземных жителей, состоящих под австрийским подданством, он должен был бы теперь действовать против самого себя, если бы согласно губернскому предписанию распорядился о высылке их, как беглых иностранцев, из Буковины.

Вообще, своими первоначальными распоряжениями по поводу просьбы белокриницких иноков об учреждении епископской кафедры у липован, крайзамт так тесно связал себя с этим делом, что поставлял уже своим долгом во что бы ни стало защищать его; замечания же губернского начальства, чувствительные для самолюбия черновицких властей, только еще более подстрекали их действовать в принятом направлении.

Живя в Черновцах у пана Тарновецкого, инок Павел имел возможность скоро узнать, как неприязненно отнеслись в губернии к поданной им просьбе об епископе, и какие даже, по поводу этой просьбы, возбуждаются опасные для монастыря и для него лично вопросы. Это было новым огорчением для Павла: его замыслам угрожала серьезная опасность, и с такой стороны, откуда, по-видимому, он совсем не ожидал ее. Зато он вполне убедился теперь, что его не выдаст «благодетельное» черновицкое начальство, что отселе оно будет его верным союзником и покровителем достаточно сильным, чтобы защитить его дело перед губернией: доказательство этого он мог уже и видеть в представлениях крайзамта, посланных в губернию от 5-го и 19-го декабря.

Его личные отношения к крайзамту с этого времени, действительно, становятся так близки, что он получает свободный доступ в его канцелярии и архивы. На составление монастырского устава, которым он тогда занимался, предписание полученное из губернии, также не осталось без внимания: устав получал теперь еще больше значения, так как и сам крайзамт, между прочим, ссылался на него, обещая доставить в губернию объяснение на некоторые из сделанных оттуда замечаний. Нужно было поэтому усугубить тщание, с каким вообще составлялся устав, пересмотреть со вниманием особенно те его статьи, которые должны были служить как бы ответом на сделанные в губернии возражения по поводу белокриницкой просьбы. И мы видели, что эти статьи изложены действительно с особенным тщанием и осторожностью, – таковы именно статьи: об основании монастыря, о принятии иноков, о строгом за ними наблюдении, о странноприимстве, об основаниях, почему липованам необходимо иметь своего епископа, об училище, и другие, в которых составитель заботился не о том, чтобы передать истину, а чтобы только умолчанием, или искажением истины расположить правительство в пользу монастыря и в пользу дела о липованском епископе.

В июне 1841 года устав, подписанный, как мы уже сказали, должностными монастырскими лицами, представлен был в крайзамт. Применительно к его содержанию здесь приготовили новое представление, и 9-го августа вместе с уставом отправили во Львов. В этом новом представлении крайзамт не преминул повторить, что по его убеждению «единственное средство привести в порядок отправление духовных треб у липован и воспитание липованских юношей, вообще сколько-нибудь исправить совершенно потерянную в настоящее время нравственность липован, заключается в том, чтобы оставить у них неприкосновенным духовенство (т. е. иноков Белокриницкого монастыря), существующее с самого их водворения в Буковине, которое и теперь, через совершение Божиих служб, несколько еще поддерживает порядок в липованских громадах, и чтобы дать этому духовенству законные установления, с возложением на него обязанности исполнять предписания правительства относительно провождения метрик и обучения липованских юношей»²⁴³.

Новое представление крайзамта не поколебало прежнего мнения губернских властей по делу о липованском монастыре и епископе; относительно же присланного крайзамтом белокриницкого монастырского устава они нашли необходимым узнать предварительно мнение православного буковинского епископа Евгения, как главного в области начальника по делам православной церкви, к которой липоване считались имеющими более близкое отношение, нежели ко всем другим существующим в империи исповеданиям. Преосвященный Евгений Гакман, русин по происхождению²⁴⁴, человек образованный и глубоко преданный православию, всегда интересовался судьбой липован, как людей славянского племени и бывших некогда православными: он старался поддерживать сношения с ними, бывал даже в монастыре Белокриницком, – и липоване вообще относились к нему с уважением²⁴⁵.

Зная упорство их в, так называемой, старой вере, он, конечно, не рассчитывал в близком будущем возвратить липован к православию, но, тем не менее, считал их не совсем чужими для православной церкви и не терял надежды на возвращение их к православию при благоприятных условиях, к числу которых относил и самое оскудение священства у липован, так как полагал, что рано или поздно оно может расположить их к принятию известных православных священников. Но эту надежду должны были совершенно разрушить замыслы белокриницких келугеров об учреждении у липован самостоятельной архиерейской кафедры, грозившие притом, что было гораздо важнее, и всему православию немалым вредом, замыслы, о которых епископу Евгению, живущему в Черновцах, не трудно было получить точные известия.

К этим замыслам не мог он относиться равнодушно и потому еще, что видел полное сочувствие им со стороны черновицкого гражданского начальства, совершенно чуждого интересам православной церкви, если только не враждебно к ней расположенного. Можно догадываться, что в видах противодействия замышленному в Белой-Кринице неправому делу он первый сообщил в губернию те сведения о «тайно пришедших из-за границы калугерахь» и об их замыслах, которыми, как выше замечено, губернское начальство руководилось, между прочим, в своем предписании крайзамту от 28-го сентября 1840 года. Теперь, получив на рассмотрение монастырю устав, епископ Евгений считал своим долгом войти в подробное обсуждение не только изложенных в нем религиозных мнений и правил иноческого общежития, но и самого вопроса об учреждении особой архиерейской кафедры у липован.

Что касается этого последнего вопроса, то домогательства липован нашел он противными каноническим правилам православной восточной церкви²⁴⁶, и с тем вместе объяснил, что домогательства эти принадлежат собственно нескольким монахам, прибывшим из-за границы, и не находят себе сочувствия даже в большинстве липован, между которыми имеется притом немалое количество и таких, которые совсем не принимают священства и потому учреждение архиерейской кафедры считают совершенно излишним.

Относительно же вероучения липован и правил иноческого общежития отозвался, что они в существенном своем содержании ничем почти не разнятся от принимаемых православною церковью; все различие состоит только в обрядовых действиях, которые не дают липованам никакого основания отделяться от православной церкви, тем паче искать учреждения особой, самостоятельной иерархии, и которым, только по крайнему своему невежеству, придают они чрезвычайную догматическую важность.

Вот что в последствии писал об этом сам инок Павел, как видно, имевший возможность прочесть отзыв Евгения о белокриницком уставе: «Губерния вздумала вопросить мнение о нашем монастыре черновицкого волохской религии епископа, вовсе для нас не доброжелательствующего, который донес губернии весьма для нас вредную аттестацию. Он уверил губернию, что недавно собравшиеся липованские монахи сами о себе затевают такое дело, но что даже и общества их изволения совсем не имеют: поскольку (говорит) в липованских обществах, кои коренные и достаточные люди суть, все какие-то чуждые христианства, вовсе не требующее священства, и святых таин никогда не причащаются²⁴⁷. А, впрочем, (говорит) хотя некоторые и придерживаются священства, и те суть пришедшие из-за границы – из России, из Молдавии – разная сволочь, и они временем принимают бежавших из России распутных попов, или расстриженных, или вовсе неосвященных, а только ложно называющихся. А потому (заключает он в клевете (?) своей) эти липоване, кои придерживаются священства, могут перейти под его пастырство, поскольку и российская религия одного с ним восточного греческого закона и по всему одна другой согласует – в церковных обрядах, в крещении и в самом символе веры. И так вовсе непотребно для липованов не только особого своего епископа, но даже и монастырь с монахами: ибо когда коренные жители не приемлют священства, кольми паче для чего им потребны пустые монахи, разве для одного попрошайничества? Собственного же достатку они вовсе ничего не имеют, кроме подаваемой им милостыни»²⁴⁸.

Получив от епископа Евгения отзыв о белокриницком уставе, губернское начальство удовлетворилось им вполне и вовсе не признало за уставом того значения, какое придавали ему в Черновцах; а на представление крайзамта от 9-го января 1841 г. отвечало новым строгим подтверждением своих прежних распоряжений по делу о липованах. На сношения между губернией и буковинским епископом потребовалось довольно времени, так что этот новый губернский декрет состоялся уже 21-го марта 1842 года²⁴⁹.

Определив со всею точностью, что дело касается главным образом двух вопросов:

1) о правильном ведении метрических книг в липованских селениях, и

2) о дальнейшем существовании монастыря в Белой-Кринице, с предоставлением права на учреждение в оном архиерейской кафедры, губернское начальство относительно того и другого постановило:

1) грамота Иосифа II, предоставляющая липованам свободу религии, не освобождает их от ведения метрик, ничего общего с религией не имеющих, и потому относительно метрик крайзамт непременно должен исполнить состоявшееся 14-го августа 1833 г. определение;

2) та же грамота, хотя и предоставляет липованам свободу в содержании своего собственного духовенства, не дает им права иметь в Белой-Кринице особого рода духовный институт, именуемый у них монастырем, тем более, что «в самопервом начале их поселения здесь они просили уже о дозволении устроить таковый монастырь, но решением надворного военного суда, 9-го июня и 10-го июля 1784 г., им это не дозволено, каковые решения они должны были получить через военную местную администрацию».

Эти постановления свои, в сущности совершенно согласные с изданными прежде, губерния предписывала крайзамту «объявить старшинам липованской веры и старательно наблюдать, чтобы оныя, равно как все прочие общие законы и правила, были ими в точности исполняемы». Наконец, губернское начальство выражает уверенность, что, согласно прежнему его распоряжению, от 28-го сентября 1840 года, крайзамт распорядился уже высылкой за границу пришлых калугеров, замысливших дело о липованском епископе²⁵⁰.

Итак, весь труд и все дипломатическое искусство, потраченные Павлом на составление устава, на первый раз не принесли никакой пользы; надежда, какую возлагал на этот пресловутый устав и в Белой-Кринице, и в Черновцах, не оправдалась. Благодаря указаниям епископа Евгения и той добросовестности, с какою вообще действовало губернское начальство по вопросу о липованах, ему не трудно было усмотреть фальшь и обман, как ни искусно они были прикрыты, в тех самых статьях, на которые всего более рассчитывали и Павел и черновицкие чиновники: губерния осталась при своем прежнем решении по поводу просьбы белокриницких иноков, и только на этот раз выразила его определеннее и тверже.

Для Павла опять наступило тяжелое время, грозившее ниспровержением его смело замышленных планов; но и теперь к нему явились на помощь черновицкие союзники и «благодетели», не менее, как и он сам, недовольные распоряжениями губернского начальства. Хотя распоряжения эти были выражены так твердо, что, по-видимому, не допускали никаких возражений, крайзамт все-таки не намерен был исполнять их и составил план, как достигнуть того, чтобы они были отменены окончательно.

В новом представлении, от 3-го июня 1842 года, крайзамт старался доказать губернскому начальству, что постановленное сим последним, в 21 день марта, решение по делу о липованах «почти невозможно» исполнить, так как имеются к тому опытом познанные «чрезвычайные препятствия», и потому просил объяснения, подлежит ли указанное решение непременному исполнению, или губерния благоволит сделать в оном по требованию обстоятельств какие-либо изменения, и какие именно. В изложении «чрезвычайных препятствий», делающих невозможным исполнение губернского решения, крайзамт не сказал ничего нового против прежних своих представлений в губернию, только постарался описать несчастных линован самыми мрачными красками, чтобы показать таким образом крайнюю необходимость для липованских обществ законно поставляемого духовенства, которое одно будто бы только и может завести в этих обществах порядок и исправить липованские нравы.

«В прежнее время, когда в липованских громадах находились старшие чрезвычайно хорошего поведения и достоинства люди, которые старались склонить жителей, даже угрозами, к ведению метрик, и тогда все эти убеждения оставались без действия, ибо всегда имело силу то препятствие, что, по фанатическому понятию липован, метрики не суть только политическая мера, но противны их религии. В настоящее же время липоване, что касается благочестивой, верной и справедливой жизни, стали гораздо хуже, нежели как были прежде, так что нет у них ни одного человека, который бы мог иметь здравое понятие о распоряжениях правительства; притом же все они впали в слепой религиозный фанатизм: ибо много лет не имеют порядочного духовенства и хорошего воспитания юношей. И потому склонить этих людей убеждениями, или наказаниями к исполнению всех законных требований, указанных в губернском решении, представляется почти невозможным; крайзамт же со своей стороны предлагает к тому верное средство: до тех пор порядок у липован не будет восстановлен, пока не будут они иметь своего законного духовенства, которое бы наблюдало за ними в исполнении религиозных требований, обучения юношей и провождения метрик, подобно тому, как делается в иных религиях.

Липованские калугеры берут на свою обязанность исполнение указанных в губернском высочайшем решении требований и просят только, чтобы их монастырские учреждения утвердить законным порядком». Представление свое крайзамт заключил следующими словами: «Теперь дело не в том, как поступить с липованами и их калугерами, а в том, как уничтожить происходящий у них беспорядок и довести их до надлежащего исполнения религиозных требований, воспитания юношей и ведения метрических книг. В уважение этих обстоятельств, крайзамт просит дать ему объяснение, должно ли высочайшие решения 21-го марта 1842 года необходимо исполнить, или позволено будет на все вышеупомянутые обстоятельства иметь уважение, и какого рода уважение»²⁵¹.

Нет сомнения, что никакого «уважения» из губернии крайзамт не ожидал и ожидать не мог; равно как состоявшееся 21 марта губернское решение вовсе не намерен был исполнять и после нового подтверждения, о котором спрашивал и которое непременно должно было последовать. Из всего содержания и по самому тону донесения видно, что оно писано под влиянием уже принятого плана, посредством которого крайзамт надеялся достичь отмены губернских распоряжений по делу о липованах: план состоял в том, чтобы перенести это дело на решение высших инстанций. В исполнении этого плана крайзамт, конечно, не мог принимать непосредственного участия: апеллировать, как недовольные решением губернии, должны были сами просители, уполномоченные на то от Белокриницкого монастыря.

Убедить же Павла и Геронтия перенести дело об епископе в столицу не представляло никакого труда, так как они и сами видели, что в губернии это дело совсем испорчено и что другого средства поправить его не остается, как только искать защиты и суда у верховной власти. Притом же были основания рассчитывать, что в столице примут дело совсем иначе, нежели как оно принято в губернии. Губернское начальство (в этом были уверены и в Белой-Кринице и в Черновцах)²⁵² действовало относительно просьбы старообрядческих иноков под влиянием православного буковинского епископа и, быть может, своего собственного сочувствия интересам православия: в Вене же подобных влияний никак не предполагалось, – напротив, думали, что если разъяснить там, как следует, причину неблагоприятного отношения губернских властей к делу о старообрядческой архиерейской кафедры, и если еще поставить на вид, какой, посредством учреждения этой кафедры может быть причинен значительный ущерб интересам православия, имеющего существенное значение для соседней великой империи, то на успех просьбы у австрийского императорского правительства можно смело рассчитывать.

Павел и Геронтий хорошо понимали основательность этих соображений и тем охотнее готовы были перенести дело об епископе в столицу, что другого выхода из затруднений, причиненных им губернским декретом, не представлялось; в смелости же на такой важный шаг недостатка у них не было. Но чтобы иметь законное основание апеллировать столичным властям, нужно было иметь на руках само решение «губернии», против которого должна быть направлена апелляция, а равно и другие документы по их делу, находившиеся в губернии. Для этого придумано было подать непосредственно губернскому начальству от имени монастыря прошение о милостивом решении их дела, или же, в противном случае, (что именно и ожидалось), – о выдаче документов, необходимых для «рекурсования» высшим властям. И вот, когда из крайзамта, было послано в губернию изложенное выше представление, с которого Павлу дана точная копия, Павел и Геронтий сами отправились во Львов, где и подали, 27 июня 1842 года, «президенту всей Буковины, Галиции и Лодомерии» прошение.

«Будучи извещены от кесаро-королевского крайзамта (писали они в этом прошении), что устав наш представлен губернии на рассмотрение и утверждение, мы прибыли сюда для успешности нашего дела и в случае какой надобности чтобы могли подать наше еще потребное дополнение. А как мы здесь осведомились, что по нашему делу резолюция покончена и что крайзамт сам неоднократно просил губернию нас удовлетворить: от чего мы, соболезнуя, дабы наша религия и вся свободность не уничтожилась, покорнейше просим милостиво и внимательно наше дело рассмотреть и нас беззащитных, согласно 1-го пункта всевысочайшей привилегии, удовлетворить, дабы наш монастырь для вечного существования утвердить и нам здесь на оное милостивую резолюцию выдать.

Для того мы, нижеподписавшиеся, доносим, что черновицкий неуниатский епископ, которому наш устав из губернии на рассмотрение был вручен, нам есть всегдашний недоброжелатель, и не только для нас, но и для здешнего государственного порядка не доброжелательствует; нас же желательно ему под свое заведование подвести, и, в противном случае, настоять тщится совершенно даже из здешнего края за границу выслать. Но покорнейше просим внимательно вникнуть кесаро-королевского крайзамта во вторительное доношение, который ввиду имеет все наши обстоятельства».

Таким образом, цель прошения, поданного Павлом и Геронтием, была, по-видимому, та, чтобы достигнуть отмены состоявшейся по их делу «резолюции», о которой, равно как и о действиях крайзамта в их пользу, они будто бы узнали только по приезде во Львов, куда-де прибыли единственно «ради успешности» своего дела и чтобы «в случае какой надобности» дать потребные объяснения и дополнения. Вообще, нельзя не заметить, что они всячески старались выгородить крайзамт от подозрения в какой-либо солидарности с ними, в сочувствии и покровительстве их затеям.

Зато Павел и Геронтий совсем иначе отнеслись в своем прошении к черновицкому епископу Евгению, не посовестились написать на него чистый донос, обвинить, как православного и русина по происхождению, в недоброжелательстве даже австрийским государственным порядкам, до которых им, казалось бы, не было никакого дела. Но мы говорили уже, что изменение состоявшейся 21-го марта губернской «резолюции» было только благовидным предлогом к подаче прошения, так как Павел и Геронтий были, конечно, вполне уверены, что даже и доносом на черновицкого православного епископа достигнуть этого изменения не могут; действительная цель, какою они в настоящем случае руководились, ясно высказана в заключении их просьбы: «А притом мы просим нам объяснить, с какого повода шестидесятилетнее существование монастыря нашего определено уничтожить. И ежели сие наше прошение губерния не может удовлетворить, то просим со всеми нашими актами и уставом, яко «Рекурс», в высочайший департамент доставить и нам милостивую резолюцию здесь ожидающим вручить»²⁵³.

«Милостивая резолюция» однако же последовала не скоро, – спустя более трех мёсяцев после того, как было подано Павлом и Геронтием прошение, именно 16-го октября 1842 года, одновременно с ответом на последнее представление крайзамта, и только в январе следующего 1843 года доставлена, через посредство крайскомиссара и мандатора, в Белокриницкий монастырь на имя настоятеля (Klostersvorsteher) Геронтия Левонова. Оба эти документа Павел справедливо назвал «последними губернскими резолюциями о неутверждении монастыря»²⁵⁴.

На представление крайзамта, как здесь и ожидали, последовал ответ, что губернское начальство не находит никаких оснований к отмене своего прежнего постановления, от 21-го марта 1849 года, в силу которого липоване обязуются к непременному ведению метрик, а устроенный ими монастырь подлежит уничтожению; аргументов же, которыми крайзамт старался доказать неудобоисполнительность этого определения, губернское начальство не признает уважительными. Разбирая эти аргументы подробно, губерниум сделал несколько замечаний, ясно обличающих недобросовестность черновицких властей в ведении настоящего дела о липованах.

Так, против постоянных уверений крайзамта, что метрикам липоване придают исключительно религиозное значение и обязательство к непременному употреблению оных считают нарушением предоставленной им привилегий Иосифа II религиозной свободы, замечено, что сами иноки Белокриницкого монастыря признали ведение метрик не противным ни религии липован, ни данной им привилегии, как видно из протокола составленного крайскомиссаром Шаловским 30-го апреля 1840 года.

Другое подобного рода замечание сделано против представления крайзамта об утверждении законным порядком издавна существующего в Белой-Кринице монастыря: вина за то, что монастырь, устроенный вопреки распоряжениям высшего правительства, последовавшим в 1784 и 1791 годах, столько времени существовал секретно, падает главным образом на крайзамт, «… который в отношении своем от 29-го июня 1840 года и сам признался, что только в последнее время его приметил»²⁵⁵.

Таким образом из документов, представленных самим крайзамтом, губернское начальство доказало ему неосновательность приводимых им доводов в защиту дела о липованском монастыре и епископе. Но теперь, когда это дело должно было перейти на рассмотрение столичных властей, крайзамт еще меньше прежнего думал тревожиться губернскими предписаниями и замечаниями, несмотря на всю их справедливость, и даже не находил нужным дать на них объяснение.

«Последняя губернская резолюция», полученная самими белокриницкими просителями, оставив без внимания их жалобы и доносы, касалась только того, что, как мы заметили выше, составляло сущность их прошения. Они просили – «… объяснить, с какого повода шестидесятилетнее существование их монастыря определено уничтожить»: губернское начальство теперь и объяснило, что «… существование монастыря в Белой-Кринице признается непозволительным, незаконным и нетерпимым» (unzulässig, geselzwidrig und könne nicht geduldet werden) по следующим причинам:

1) хотя по высочайшей привилегии и предоставлено поселившимся в Буковине липованам беспрепятственное отправление богослужения и духовных треб, также принятие из-за границы попа их нации, но никакого не дано им права на заведение чуждого пастырским обязанностям, посвященного только уединению и созерцанию (contemplation), монастырского института»;

2) по поводу подобного же прошения, учреждение монастыря было уже воспрещено рескриптом придворного военного совета (hofkriegsräthlichen Rescripte), от 1784 года, и декретом высокой губернии (hohen Landstelle) от 9-го августа 1791 года;

3) липоване сами обязаны вести метрические записи, так как они составляют чисто политическую и административную меру, никакой связи с религией и богослужением не имеющую;

4) монастырь состоит из не постриженных бельцов (Laienbruder) и большею частью из иностранцев»²⁵⁶.

Вместе с этой «резолюцией» из губернии прислан, как не нужный более, и монастырский устав (Klosterstatutenbuch).

Итак, с губернией были покончены все сношения по делу о признании Белокриницкого монастыря и об учреждении в оном архиерейской кафедры. Теперь уже Павлу ничего более не оставалось делать, как позаботиться о составлении «Рекурса» против изданного губернией решения и затем ехать в Вену – искать покровительства и защиты угнетенному старообрядчеству перед императорским апостолическим престолом. Но составить «Рекурс» было не легкое дело. За советом и помощью Павел отправился прежде всего в Черновцы, к своим «благодетелям», которые действительно принялись весьма усердно помогать ему советами и разного рода услугами. Всего труднее было опровергнуть второй пункт губернского решения, где приведены указания состоявшихся прежде правительственных распоряжений о воспрещении и закрытии Белокриницкого монастыря.

Чтобы уничтожить силу этого пункта, нужно было, также на основании каких-нибудь документов, доказать, что существование монастыря, напротив, допущено правительством, или, по крайней мере терпелось снисходительно. И вот начались опять розыски в архивах черновицкого крайзамта, – вынуты и пересмотрены все дела о водворении первых липован в Буковине, о приходе липованских калугеров, о заведении монастыря при селении Белая-Криница. Павлу дозволено было сделать точные копии с важнейших документов и нужные ему выписки из всех этих дел²⁵⁷.

Оказалось, что некоторые документы, если умеючи воспользоваться ими, могут быть обращены против сделанного губернией заключения; но оказалось также и то, что роковые для монастыря декреты 1784 и 1791 годов действительно существуют и опровергнуть их фактическую важность не представлялось никакой возможности. Тогда крайзамт решился на поступок, не извинительный даже для мелкого чиновничьего люда. И сам он, в своих донесениях в губернию, постоянно обходил молчанием декреты 1784 и 1791 годов, на которые указывало ему губернское начальство; а Павлу дал теперь согласие, чтобы в «Рекурсе» было сказано, за ручательством крайзамта, будто этих декретов, в архиве не оказалось, и потому-де подлежит сомнению, даже существовали ли они когда-нибудь²⁵⁸. Значительное затруднение, по-видимому, должен был бы представить еще четвертый пункт губернской резолюции, где так справедливо было указано, что Белокриницкий монастырь состоит преимущественно из беглых иностранцев; но издавна принятый у липован способ зачисления беглых раскольников в разряд коренных буковинских жителей давал полную возможность доказать противное, тем боле, что и сам крайзамт, три года тому назад отказавший Павлу и Геронтию в выдаче паспорта, как пришлым из-за границы, давно уже признал за ними все права туземных липован.

Итак, нужен был только опытный юрист, который, искусно воспользовавшись собранными материалами и всеми аргументами, какие только можно было сказать против губернской «резолюции», привел бы их в надлежащий порядок и изложил в форме «Рекурса». В Черновцах нашелся и такой человек. Впрочем, составленный здесь «Рекурс», ради особенной важности этого документа для всей последующей судьбы дела о липованском монастыре и епископе, Павлу посоветовали показать в Вене более опытным юристам, к которым и дали ему рекомендательные письма.

Таким образом все нужное для подачи «Рекурса» было заранее приготовлено еще в Черновцах, по указанию и при содействии здешнего «благодетельного» чиновничества. Эти хлопоты по собиранию материалов для «Рекурса», эти совещания с черновицкими «благодетелями», вообще все эти приготовления к поездке в Вену, перед императорским судом, были однако же весьма нелегким делом для Павла, который не мог притом не чувствовать, что шился на трудный и опасный шаг. В последствии, вспоминая это трудное время, он писал в Москву своим благотворителям: «По причине испорченного нашего дела губернией, с повода буковинского молдаванского епископа, тяжко было нам поправиться во изыскании долговременных справок от самой оседланности здесь наших обществ, и трудное было достижение – стать на высшую позицию и снова сражаться со всеоружными вовсе безоружным, и со славными земли сущим безгласным. Итак, много прошло времени и много трудного дела...»²⁵⁹.

Вопрос кому, отправляться в Вену для подачи «Рекурса», был решен в Белой-Кринице на общебратском совете еще до поездки Павла в Черновцы. Само собою разумеется, что без Павла этого дела не находили возможным сделать; требовалось только выбрать кого-нибудь ему в спутники и помощники. Геронтий, ближайший друг и сотрудник Павла, должен был, как настоятель, остаться дома, тем больше, что занят был делами по устройству монастыря; затем сопутствовать Павлу в странствии по европейским градам не нашли никого способнее инока Алимпия. С этого времени инок Алимпий вступает на то поприще хлопотливой деятельности по общественным и церковно-иерархическим делам старообрядцев, на котором ему суждено было совершить немало смелых, хотя не всегда удачных подвигов.

Чтобы в Вене Павел и Алимпий могли беспрепятственно действовать как уполномоченные от монастыря депутаты, нужно было снабдить их формальной доверенностью от всего монастырского братства: 3-го марта 1843 года такая доверенность «… двум избранным честным инокам Алимпию Милорадову и Павлу Васильеву»²⁶⁰ была подписана всеми монастырскими должностными лицами и за всю прочую братию (не имеющую грамоту) временным монастырским письмоводителем, а также и самими депутатами, которые посредством подписи удостоверяли, что «… по просьбе настоятеля с братией добровольно приемлют на себя поручение сей доверенности».

Изложенное в доверенности поручение касалось двух пунктов:

1) ходатайства об утверждении монастыря и о дозволении учредить в оном архиерейскую кафедру;

2) покупки в вечное владение, за цену, какая от правительства назначена будет, объявленных в аукционную продажу грунтов, на которых стоят селения Белая-Криница и Климоуцы.

Приобретение в монастырскую собственность части этих земель было в последствии постоянной заботой Павла и настоятелей Белокриницкого монастыря; но теперь статья о покупке грунтов внесена в доверенность, как надобно полагать, только для того, чтобы показать, будто монастырь располагает значительными средствами (что нужно было в интересах дела об епископской кафедре); помышлять же серьезно о приобретении грунтов Белокриницкий монастырь в то время еще никак не мог, по скудости своих средств.

Существенное значение имел собственно первый пункт доверенности, изложенный в следующих словах: «… мы, нижеподписавшиеся монастырские члены, настоятель со всею общежительствующей братией, поручаем совершенное полномочие двум избранным нашим чествым инокам Алимпию Милорадову и Павлу Васильеву, противу объявленных нам кесаро-королевским мандаториатом губернских решений, от 21-го марта и 16-го октября 1842 года, которыми прочее существование нашего здесь в Белой-Кринице до шестидесяти лет состоящего монастыря запрещается, куда следует к надлежащим местам и даже к самому его всевысочайшему кесаро-королевскому величеству рекурсовать и всеподданнейше просить как существование нашего монастыря, в его преимуществах, так равно и монастырский наш устав на дальнейшее к благочинию руководство наше надлежащим порядком подтвердить; а притом, согласно первого нашего прошения, поданного в 1840 году первоначально в кесаро-королевский крайзамт, ходатайствовать в прежней, имеющейся у нас привилегии, с ясным словом позволение на водворение нашему сословию особого своего святителя, на правилах в монастырском нашем уставе изображенных».

Затем доверители предоставляют своим выборным следующее полномочие: «… имеют они, Милорадов и Васильев, вместо целого монастыря, полное право, какие надлежать будут прошения, по собственному их усмотрению и рассудку сочинять и за подписью их в надлежащим местам подавать пред всякое высокое правительство, и, если надобность укажет, даже и пред самый высокий трон его императорского кесаро-королевского величества челобитно доступать; и что они в предпомянутых делах распорядят и учинят, всегда за благо признавать и никогда не отвергать, но паче подкреплять будем»²⁶¹.

Облеченные таким полномочным доверием от монастырского братства, снабженные советами, письмами и готовыми документами от своих черновицких друзей, Павел и Алимпий, в первых числах июля 1843 года, отправились в «славную столицу» Вену, где должны были решиться вопросы, от которых зависела вся дальнейшая судьба замыслов об учреждении старообрядческой архиерейской кафедры в Белой-Кринице. В этот первый приезд свой в Вену Павел и Алимпий до такой степени поражены были великолепием австрийской столицы, громадностью зданий, многолюдством и всем вообще, совершенно чуждым для Русского строя жизни, кипевшей на венских улицах, что в первое время, как выражается сам Павел, «… ходили по огромным высотою стогнам аки в темном лесу, аки глухие и немые…»²⁶².

В свою очередь и венские жители немало дивились, встречая Павла и Алимпия на стогнах своего града, где они представляли невиданное до тех пор явление. Полномочные посланники Белокриницкого монастыря, строго следуя предписаниям монастырского устава и ничем не стесняясь, ходили по венским улицам «… во всем своем чину», – в клобуках с венчиком, покрытых каптырем, в манатейках и с лестовками.

Это их одеяние, наделавшее Павлу столько неприятностей в Кутайсе и Тифлисе, служило предметом удивления и для жителей Вены: «… в рассуждении нашего странного для них образа столь удивляются, – рассказывал сам Павел, – что даже если по какому-либо случаю где идя на минуту остановишься вопросить кого-либо о чем, или в лавке что-нибудь купить, то со всех сторон толпами соберется народ и, обступив, дивятся, аки на какое чудовище, потому что такого вида человека, как мы, никто здесь и сроду не видал»²⁶³.

При всем этом Павел весьма доволен был вежливостью венских жителей, и в самом любопытстве, с каким они рассматривали невиданных людей, не нашел ничего дерзкого и оскорбительного. Еще больше Павел и Алимпий довольны были вниманием и благосклонностью тех лиц, с которыми приходилось им входить в сношения по своему делу.

Прежде всего они отыскали рекомендованных им черновицкими благоприятелями адвокатов. Один из этих последних, г. Дворачек, хорошо образованный юрист, славянин родом, свободно объяснявшийся по-русски, сношения с которым поэтому были всего удобнее, отнесся к ним с особенным участием, охотно согласился взять на себя главные хлопоты по их делу и оказал им действительно большую помощь²⁶⁴.

Расспросив у Павла все подробности дела и рассмотрев все привезенные им документы, Дворачек нашел, что после состоявшегося в губернии решения, действительно, ничего более не осталось делать, как подать на высочайшее имя «Рекурс». Правда, по зрелом обсуждении всех обстоятельств дела, он не мог не сознаться, что губернское начальство в своем решении опиралось на законных основаниях и что, напротив, притязания белокриницких просителей и действия их черновицких благоприятелей во многом лишены и законности, и правильности; но при всем этом, как человек искусный в адвокатских хитростях, он надеялся и обнадеживал Павла, что дело еще не проиграно: нужно только поискуснее составить «Рекурс» и еще лицам, власть имущим, указать в белокриницком предприятии такие стороны, которые, по его соображениям, всего скорее могли расположить их в пользу этого предприятия.

«Рекурс», составленный в Черновцах, Дворачек нашел нужным подвергнуть тщательному исправлению. Из-под его редакции документ сей вышел наконец достойным своего назначения²⁶⁵.

Прежде всего в нем изложена история переселения задунайских липован в Буковину, изложена, правда очень кратко, но при этом однако же не забыто упомянуть, что «… вскоре по своемь пришествии, липоване построили в Белой-Кринице монастырь», и что с тех пор и по настоящее время, шестьдесят уже лет, «… монастырь сей у них существует, даже приведен теперь в гораздо лучшее против прежнего положение».

Затем в трогательных чертах изображается главное и как бы единственное зло, какое претерпевают в настоящее время и монастырь и все липованские общества в Буковине, – зло, проистекающее от крайнего оскудения священством: «… ибо для посвящения духовных лиц не имеется во всем Австрийском государстве ни одного святителя липованской религии, и по сему только с великим трудом и весьма редко липованские общества имеют возможность достать священника из России и эти, со значительными издержками получаемые из России, священники остаются в Буковине только на малое время, а потом уезжают либо в Россию обратно, либо дальше за границу к староверческим обществам, проживающим в Молдавии и по ту сторону Дуная, где также господствует величайший недостаток в духовенстве липованского обряда».

«Проистекающее отсюда бедственное положение староверческих обществ, их скорбь, доходящая почти до отчаяния (говорится дальше), не позволяют нам – инокам оставаться равнодушными и недеятельными, тем более, что мы давно уже горячее имеем желание посредством исполнения духовных треб, через содействие народному просвещению и распространение религиозного образования не только удовлетворить нуждам общества, но и послужить наилучшим образом государству, так как мы совершенно назначили себя к духовному званию и посвятили все свое время и силы на приобретение ученых знаний (wissenschaftlichen Kentnissen), необходимых для открытой религиозной проповеди, в чем препятствует нам только невозможность получить хиротонию за отсутствием святителя»…

«И вот мы всеподданнейше подписавшиеся, дабы устранить столь бедственное положение липованских обществ и достигнуть наших благих целей, столь полезных для самого правительства, в феврале 1840 года, подали через буковинский крайзамт в высокую кесаро-королевскую галицкую губернию просьбу о дозволении прибыть в Белую-Криницу нашего обряда святителю (Weibbischof), который мог бы совершать у нас хиротонию и оставался бы у нас верховным пастырем (Oberhirt). По приказанию крайзамта, мы послали также в высокую кесаро-королевскую губернию и наш монастырский устав.

Потом известившись, что, по некоторому враждебному для нашего обряд влиянию, поставляется препятствие даже и дальнейшему существованию нашего монастыря, мы, на основании высочайшей привилегии блаженной памяти императора Иосифа II, подали непосредственно высокой кесаро-королевской губернии вторичную просьбу о сохранении состоящего в Белой-Кринице христианского староверческого монастыря неприкосновенным. Однако высокая кесаро-королевская губерния, декретами от 21-го марта 1842 года и от 16-го октября того же года, определила – учреждение монастыря в Белой-Кринице признать делом непозволительным, незаконным и нетерпимым».

Приведя вслед за сим с буквальной точностью те, уже известные читателям, четыре пункта губернской резолюции, в которых изложены основания к такому строгому определению, податели «Рекурса» с глубочайшим страхопочитанием объясняют, что высокое губернское решение приведенными здесь доказательствами, или основаниями ни в каком случае оправдано быть не может, и что эти доказательства они могут легко опровергнуть.

Опровержение губернской «резолюции» по каждому ее пункту и составляет собственно задачу и существенное содержание «Рекурса».

Главным образом внимание остановлено, впрочем, на первом пункте «резолюции». В этом первом пункте, как мы видели, говорилось, что «… привилегией Иосифа II предоставлено липованам только ненарушимое отправление богослужения и духовных треб, также привезение из-за границы попа их нации, но не дано никакого права на заведение чуждого пастырским обязанностям, посвященного только уединению и созерцанию, монастырского института». Все здесь сказанное «Рекурс» признает несправедливым.

1) Губернское начальство несправедливо будто бы объяснило смысл привилегии Иосифа II, утверждая, что буковинским липованам привилегия не давала права на учреждение монастыря. В «Рекурсе» напротив утверждается, что именно привилегией Иосифа II и предоставлено липованам такое право.

В доказательсто этого приведены следующие соображения: переселившимся в Буковину староверческим обществом и их духовенству было дозволено привилегией ненарушимое отправление богослужения, духовных треб и всех вообще религиозных обрядов; но духовенство, «… которое пришло с липованами в Буковину, состояло не из белых только священников, а также и из иноков, которые по правилам религии (nach den Religionsgrundsätzen) непременно должны жить в монастыре и в нем только могут отправлять богослужение; значит им дозволено было всевысочайшею привилегией и открыто устроить монастырь. Это явствует также из того, что в высочайшей привилегии говорится вообще о духовенстве, никакого различия между белым и монашествующим духовенством не полагается и воспрещения относительно пребывания (в Белой-Кринице) иноков не сделано».

Все эти соображения с липованской точки зрения были совершенно правильны; мы говорили уже, что так именно разумели смысл привилегии и первые буковинские липоване, для которых показалось совершенною неожиданностью и непонятно было распоряжение правительства об уничтожении заведенного ими в Тернавицком лесу монастыря. Но в «Рекурсе» доказывалось, что точно также будто бы понимало смысл привилегии и само правительство, ибо-де оно имело точные сведения о переселении в Буковину липованских иноков и однако же нисколько переселению их не препятствовало, чего будто бы никак не могло случиться, если бы правительство имело в виду воспрепятствовать учреждению монастыря у липован, хотя в действительности, как мы видели, было именно так, – не препятствуя липованским инокам переходить в Буковину, правительство однако же требовало, чтобы они жили не в монастыре, а на одинаковых с прочими липованами правах.

2) Неправильно будто бы указано губернским начальством и главное назначение липованского монастыря. «Единственная цель нашего института не есть уединение и созерцание, как сказано в высоком губернском решении, напротив, главная цель нашего института есть исполнение богослужения, религиозного обучения и пастырской должности» (Seelsorgerlichen Berufes). Все знакомые с истинным назначением иноческой жизни, и прежде всего сами старообрядцы, должны согласиться, что «уединение и созерцание», вместе с исполнением церковных служб, составляют существенную ее принадлежность, и что, напротив, отправление пастырской должности, составляющее прямую обязанность белого духовенства, назначению иночества вовсе не соответствует и никак не может быть почитаемо за «главную цель монастырского института».

Значит губернское начальство не отступило от истины, назвав уединение и созерцание главным назначением липованского монастырского института; но составителям «Рекурса» для их цели нужно было доказать, что именно отправление пастырской должности составляет, между прочим, главное назначение липованского монастыря, – и вот сказанному в губернском решении они противопоставляют свидетельство, по их мнению, не подлежащее пререканию и как будто единственное, откуда можно почерпнуть правильное понятие об этом монастыре, – «приложенный к «Рекурсу» монастырский устав», и именно статью об епископе… «А если у нас, – говорится далее, – в настоящее время, по той причине, что все старые священники умерли, существуют лишь простые иноки, не имеющие высшего посвящения, то в этом должно видеть только следствие неблагоприятных обстоятельств, случайное, против нашей воли последовавшее, удобоисправимое затруднение, но никак не отличительное свойство, принадлежащее к самой сущности нашего института». Наконец,

3) неправильно будто бы утверждается в губернской «резолюции», что привилегией Иосифа II разрешено липованам только привезти одного попа из-за границы. «Против сего, – сказано в «Рекурсе», – мы находим себя вынужденными всепокорнейше заметить, что в высочайшей привилегии нельзя найти и следов подобного ее значения, и если бы мы должны были довольствоваться одним только заграничным священником, то это не было бы совершенною свободой, как сказано во всевысочайшей привилегии, а скорее стеснением и даже лишением всякой возможности исправления нашей религии, потому что и за границей (в России и Молдавии) немного священников нашей веры».

Затем, сказав опять какие притеснения чинит русское правительство старообрядческому духовенству, «Рекурс» снова, обращается к главному предмету просьбы белокриницких иноков. «Единственное средство навсегда вывести из печального положения наши староверческие общества заключается именно в том, чтобы вместо частого призывания духовных из-за границы, однажды определить к нам своего святителя на высказанных в нашем белокриницком уставе основаниях. Тогда мы уже не стали бы звать священников из нерасположенной к нам России, а в последствии также не нуждались бы и в святителе из-за границы, потому что, по нашему церковному обряду, в крайне нужных обстоятельствах наш святитель может посвятить себе наместника. Таким образом у наших австрийских староверов явится исправление всех религиозных и духовных треб».

«Мы уверены, – далее говорится в «Рекурсе», – что это наше всепокорнейшее прошение не встретит на пути своем никакого препятствия и через всемилостивейшее снисхождение к сей нашей просьбе устранятся все прежде упомянутые недостатки, чрез что притом для государства не может произойти никакого убытка, потому что монастырь обязывается нашего святителя сам от себя содержать и никогда не просить на сей предмет пособия или вспомоществования от высокого правительства. Все христианские общества в великой Австрийской монархии имеют кроме многочисленного светского духовенства, и своего собственного епископа, а также, смотря по обстоятельствам, и монастырские учреждения для тех, которые желают жить в монастырском уединении: почему же это должно быть воспрещено только для христиан-староверов (Altgläubigen Christen), которым по всевысочайшей привилегии всемилостивейше дозволено полное отправление их религии и которые кроме своих иноков не имеют в Буковине другого духовенства…?»

Здесь признано уместным сделать несколько замечаний против того лица, решению которого ближайшим образом подлежал этот вопрос и которым однажды он был уже решен не в пользу липован:

«Мы с глубочайшею скорбью узнали, что изданию высокою губернией тяжкого для нас решения много содействовало мнение, поданное от его преосвященства, господина буковинского греко-неуниатского (griechisch nichtunirten) епископа, который будто бы неблагосклонно отозвался о наших особенностях, нашем образовании и наших способностях. Но мы полагаем, что это неблагосклонное мнение имеет свое основание только в неприязненности господина епископа, который желает притеснять наш монастырь и воспрепятствовать существованию духовенства нашей нации и нашей религии, с той единственной целью, чтобы принудить нас либо принять греческую неуниатскую религию, либо переселиться отсюда, дабы таким образом избавиться в Буковине от того обряда, которому он не может благоприятствовать.

Мы не состоим под властью буковинского греко-неуниатского епископа. Правда, пришедшим в 1784 году липованам предписано было со стороны начальства, что они должны находиться в подчинении буковинскому господину епископу, и собственно карловицкому митрополиту; но как это распоряжение началам нашей религии и самой всевысочайшей привилегии было противно, то липоване такого условия принять не могли и хотели даже возвратиться обратно в Молдавию, почему требование это и было тогда же отменено, а липованам дано уверение, что они не будут в подчинении ни у буковинского господина епископа, ни у карловицкого митрополита, как это можно видеть из донесения сучавской кесаро-королевской директории буковинской областной администрации (Landesadministration) от 19-го января 1784 года. Посему буковинского греко-неуниатского епископа Евгения Гакман нельзя почитать имеющим право давать мнение в наших религиозных делах».

Этими искусно составленными, хотя в сущности несправедливыми замечаниями о православном епископе Евгении, в которых наброшена тень на личные его отношения к старообрядческому населению Буковины и отрицается его право на какое бы то ни было участие в решении вопроса о липованской иерархии, – этими замечаниями и окончен разбор первого пункта губернской «резолюции», составляющий бо́льшую половину рекурса.

Во втором пункте резолюции сделано было точное указание на состоявшийся в 1784 и 1791 годах правительственные распоряжения о закрытии липованского монастыря в Белой-Кринице, и мы уже имели случай заметить, что именно опровержение этого пункта представляло особенные трудности. Поэтому составители «Рекурса» ограничились следующим кратким и уклончивым против него возражением: «Что высоким рескриптом придворного военного совета от 1784 года будто бы запрещено было основание нашего монастыря, – это невероятно (es ist nicht glaubwürdig), потому что тогда староверы, имея в руках всевысочайшую привилегию, не имели никакой надобности просить еще другого особого на то разрешения». «И если бы такой рескрипт существовал действительно, то буковинский крайзамт не мог бы дать игумену Симеону, в 1788 году, позволения, чтобы пришли в Буковину еще несколько иноков.

В высоком губернском решении упоминается, кроме того, что якобы дано было такое же запрещение каким-то губернским декретом от 1791 года. Но ни этот декрет, ни тот рескрипт придворного военного совета никогда староверческому духовенству доставляемы не были, и при устроении нашего староверческого монастыря препятствий со стороны правительства никогда не делалось. Сам славный кесаро-королевский буковинский крайзамт, на нашу просьбу – сообщить нам о содержании помянутого высокого губернского декрета от 1791 года и рескрипта придворного военного совета от 1784 года, ответил только, что сих актов отыскать не могут».

Таким образом, благодаря обязательности крайзамтских чиновников, белокриницкие просители не затруднились подвергнуть сомнению даже самое существование упомянутых в губернской резолюции официальных документов, а вместе с этим заподозрить и самих губернских властей как бы в намеренной ссылке на подложные документы, вообще отважились на поступок очень смелый, так как при строгом исследовании дела не трудно было бы доискаться истины. Но, видно, главный редактор «Рекурса» имел основание твердо рассчитывать, что подобного исследования возбуждено не будет, что вообще по этому делу столичные власти поддерживать губернию не станут, почему и не нашел нужным исключить из «Рекурса» сказанное против второго пункта губернской резолюции.

Против выраженного в третьем пункте мнения, что «… метрики никакой связи с религией и богослужением не имеют», в «Рекурсе» не без основания замечено, что, напротив, тогда только метрические книги могут иметь значение правильно составленных свидетельств о родившихся, сочетавшихся браком и умерших, когда их будут вести лица законно призванные и обязанные совершать крещение, венчание и погребение, каковыми могут быть единственно священники, и пока не будет у липован священников, дотоле невозможно установить у них и правильного ведения метрик.

Возложить это дело на думени́ю, или на кого-либо из мирян, значило бы не достигнуть цели: «… ибо за неимением липованского духовенства в Буковине, крещение и вначале у буковинских липован совершается бо́льшею частью в России, или в Молдавии, и такой составитель метрик (Matrikelbuchführer) о многих совершившихся крещениях, или венчаниях либо совсем не знал бы, либо получал бы сведения только по слухам».

На сделанное в четвертом пункте резолюции замечание, что Белокриницкий монастырь «… состоит из непостриженных бельцов», в «Рекурсе» с твердостью отмечено: «… напротив, в монастыре нашем имеются только немногие бельцы, препровождающие время в искусе, остальные же все вообще действительные иноки, получившие от иеромонаха первое освящение, как это можно видеть из прилагаемого устава. У нас, правда, в настоящее время не имеется иеромонаха; но это зависит не от характера нашего института, а от того, что у нас нет архипастыря, или святителя, который один только может в священные степени поставлять.

Это самое обстоятельство должно служить основанием не к закрытию монастыря, а скорее к разрешению иметь нам святителя, который через посвящение ныне находящихся у нас иноков мог бы столь нужный для липованов монастырь сделать и рассадником (Pflanzschule) духовенства». Но в этом же четвертом пункте находилось и то замечание об иностранцах, составляющих большинство монастырских жителей в Белой Кринице, против которого, по-видимому, так трудно было сделать возражение, ибо весь почти Белокриницкий монастырь состоял действительно из беглых русских раскольников.

Вот что однако же отмечено в «Рекурсе» на это щекотливое замечание: «Монастырь наш не состоит из иностранцев, как утверждает высокое губернское решение, ибо ныне уже правительственным порядком (amtlich) расследовано, что почти все иноки Белокриницкого монастыря – либо здешние уроженцы, либо, если и пришли из-за границы, то все-таки рождены от австрийских подданных и потому, согласно § 28 гражданских законов, владеют правами австрийского подданного и гражданина. Если же между ними и нашлись бы некоторые иностранцы, то разве только из Молдавии, а это не может быть препятствием к существованию монастыря, тем более что здесь дело касается самого монастыря, а не лиц»²⁶⁶.

Таким образом, и в этом, весьма осторожно выраженном ответе, ложь прикрыта опять ссылкой на свидетельство местного управления.

Наконец, в заключение «Рекурса», сделано следующее патетическое обращение к императору Фердинанду:

«Бессмертный монарх, блаженной памяти император Иосиф II прибывшему сюда липованскому духовенству даровал совершеннейшую религиозную свободу.

Многолюбезнейший, вечно незабвенный, блаженнейший император Франц I соблюдал вышеупомянутую всевысочайшую привилегию в полной ее силе.

Ужели это доброе дело, которое вашего величества знаменитые предки устроили и защищали, должно теперь разориться? О, конечно, нети Мы пребываем в твердой уверенности, что ваше августейшее величество, как наследник их высоких добродетелей, будете столько же милостивы к беззащитным и не допустите, чтобы им без всякой вины оказывали несправедливость.

Между тем мы, с глубочайшим страхопочитанием подписавшиеся, полагая, что оправдали необходимость того, о чем просим, и достаточно показали несостоятельность и несправедливость возбужденного против нас со стороны высокой кесаро-королевской губернии противодействия, повергаем к престолу вашего величества в оригинале наш устав, со всепокорнейшею просьбой, чтобы ваше величество благоволили всемилостивейше утвердить существование нашего монастыря и наш монастырский устав и разрешить нам приобретение, откуда бы то ни было по нашему желанию, за исключением одной только России, святителя нашего обряда и нашей нации, под тем вышеуказанным условием, что мы содержать его будем сами от себя и никакого вспомоществования просить не станем, и, таким образом, из урожденных местных жителей учредить духовенство, которого преимущественною обязанностью будет – вечно молить Царя царствующих, как это мы и теперь делаем повседневно, да прославит Он вашего величества отеческое царствование миром, тишиной и непрестающим благополучием, и да сохранит австрийский скипетр в блеске и процветании ныне и на всегдашние времена…».

Как ни искусно изложены были в «Рекурсе» разные доводы в опровержение губернской резолюции, однако же не трудно было бы разоблачить всю несостоятельность этих доводов, если бы только высшее правительство пожелало надлежащим образом проверить их. И сам адвокат белокриницких просителей, обещая привести их дело к успешному концу, рассчитывал, конечно, не на доводы изложенные в «Рекурсе», а главным образом на то, что в деле этом были стороны, которые, всего скорее, могли расположить австрийское правительство в его пользу, а, с тем вместе, сделать снисходительным и ко всему сказанному в «Рекурсе».

Выгодные стороны заключались именно в том, что предприятие белокриницких искателей «древлеправославного» архиерейства с полной основательностью можно было выставить, как дело вредное для русских интересов, во всяком случае, грозящее опасными последствиями и крайне неприятное для России, а враждебные этому предприятию распоряжения львовских властей, действовавших под влиянием буковинского православного епископа, – объяснить их сочувствием православно-русским интересам и национальною враждой ко всему, что этим интересам противно.

Намеки на это были уже сделаны и в самом «Рекурсе», – там, где говорилось о неприязненных якобы отношениях епископа Евгения к липованам и о притеснениях, претерпеваемых старообрядцами и их духовенством от русского правительства. Но в «Рекурсе», как официальном документе, неудобно было раскрывать в подробности, почему белокриницкая затея должна быть крайне неприятна для России; для того, чтобы раскрыть в подробности только намеченное в «Рекурсе», чтобы разъяснить, какими опасностями учреждение в Австрии раскольнической архиерейской кафедры угрожает интересам православия, составляющего один из главных элементов силы русского народа и русского государства, как после этого раскол в России должен еще больше усилиться в ущерб православию и сами русские раскольники, имеющие огромное влияние на массы народа, притом уже недовольные русским правительством, естественно должны будут тяготеть к Австрии, где их религия пользуется свободой и покровительством государственной власти, откуда они будут тяготеть к Австрии, где их религия пользуется свободой и покровительством государственной власти, откуда они будут снабжаться священством и где постоянно будет находиться средоточие их церковного управления, тогда как теперь, напротив, и буковинские старообрядцы стоят в некоторой зависимости от России, где они получают, хоть и с большим трудом, священников, – чтобы все это, надлежащим образом, разъяснить лицам, стоящим во главе правительства и особенно известным своим нерасположением к России, для этого нужно было представиться им лично, иметь с ними конфиденциальную беседу.

Особенной трудности к тому не представлялось. Слухи о странных людях, появившихся на улицах Вены и возбудивших здесь такое любопытство, распространились далеко: о них стало известно и при дворе, и в салонах венской знати, и в министерских кабинетах, – лица самого высокого положения интересовались знать, что это за люди и зачем приехали в Вену²⁶⁷. И вот действительно Павел и Алимпий, руководимые своим адвокатом, легко получают аудиенции у самого императора Фердинанда и у высших сановников империи, где, при посредстве того же г. Дворачка, и могли с полной откровенностью объясниться относительно того, о чем неудобно было распространяться в «Рекурсе».

1-го (12-го) июля происходило представление императору Фердинанду. Павел и Алимпий для большей торжественности облеклись в соборные мантии; один взял в руки возвращенную из губернии книгу монастырского устава, другой – тщательно переписанный на больших листах «Рекурс» и при нем точные копии полученной от Иосифа II привилегии и того губернского решения, опровержению которого, главным образом, посвящен «Рекурс». Дворачек сопровождал их в качестве переводчика. Подав «Рекурс» и прочие документы, как пишет сам Павел, – в собственные его, государя императора, руки, они «… и словесно, через толмача, о главных пунктах своего дела ему объяснились».

«Царь принял нас, – продолжает Павел, – очень приветливо и сказал, что по надлежащем рассмотрении, если будет возможно, следует немедленно удовлетворить нашу просьбу»²⁶⁸. После того, соблюдая надлежащую постепенность, белокриницкие депутаты испросили аудиенцию у наследного принца, эрцгерцога Франца-Карла. Для него, равно как и для прочих лиц, которым считалось необходимым представиться, приготовлено было сокращенное изложение рекурса вместе с копиями губернского решения и знаменитой привилегии²⁶⁹.

Представление эрцгерцогу Францу происходило 4-го (16 го) июля. «Подав ему также лично наше прошение, – рассказывает Павел, – и на словах через нашего толмача объяснились и защиты от его высочества просили». «Герцог сей, родной брат царский, – прибавляет Павел – столь желательно нас принял, даже и благодарил, что лично к нему явились»²⁷⁰.

Итак, два раскольнические монаха, бежавшие из России, назвавшись буковинскими липованами, и именно в качестве депутатов от буковинского липованского общества – имели высокую честь представиться самому австрийскому императору и наследнику его императорского апостолического величества: событие дотоле небывалое в летописях расколаи Учредители белокриницкой иерархии имели полное право им гордится, видеть в нем особенную со своей стороны заслугу для всего старообрядческого мира. Впрочем, для существа дела были не столько важны эти их аудиенции у австрийского императора и его наследника, сколько представлен тем лицам из стоявших во главе правительства, от которых всего больше зависела судьба их предприятия.

Большим влиянием на дела при особе императора пользовался тогда его дядя, эрцгерцог Лудвиг: «… за несовершенным здоровьем царя, – замечает Павел – он правил всеми царскими делами». Ему-то особенно, по соображениям адвоката, нужно было разъяснить сущность дела криницкого предприятия с тех сторон, которые всего лучше могли расположить в его пользу австрийское правительство. 8-го (20-го) июля эрцгерцор Лудвиг принимал депутатов вместе с Дворачком. Он вошел в самые подробные расспросы об их деле и так заинтересован был предприятием белокриницких учредителей раскольнического архиерейства, отнесся в нему с таким сочувствием, что был готов немедленно исполнить их просьбу, если бы только не требовалось соблюсти в течение дела формальный порядок, – во всяком случае обещал им свое покровительство и защиту.

Инок Павел, говоря об этом представлении эрцгерцогу Лудвигу, о том как «… внимательно он распрашивал на словах о всем их деле» и как вообще благосклонно принимал их, сделал такое замечание: «… по всему кажется, что не позволять кому-либо нас обидеть и даже вскоре желали бы нас вполне удовлетворить; но как дело воспрепятствовано губернией, то по закону надлежит не прежде приступить к исполнению нашей просьбы, как прежде истребовать противу нашего рекурса от губернии подробное объяснение, на чем она решение свое основала, и когда возвратится дело из губернии, тогда уже приступят к надлежащему рассмотрению и решению».

Другим наиболее сильным лицом, от которого много зависела дальнейшая судьба предприятия и на помощь которого можно было рассчитывать в деле опасном для русских интересов, был министр внутренних дел граф Коловрат. Ему депутация представлялась 11-го (23-го) июля: вручили нужные документы и также‚ на словах через толмача обо всем довольно объяснились». Надежда, что министр с особенным участием отнесется к делу, которое должно было причинить неприятность России и ущерб русским интересам, оправдалась вполне: «… сия столь важная особа, – рассказывает Павел, – кажется больше всех возымел ревность к полному удовлетворению нашей просьбы и, наконец, с пылкостью сказал: «… завтра же буду видеть его высочество эрцгерцога Лудвига и буду о вашем деле говорить, и когда возвратится дело из губернии, я буду оное видетьи Тем окончив аудиенцию, мы, нижайше благодаря его высокопревосходительство, почтенно раскланялись»²⁷¹. Наконец, депутаты не забыли представиться и тем лицам, на ближайшее рассмотрение которых должно было поступить их дело по получении надлежащих справок из губернии²⁷².

Все эти представления лицам власть имущим, их внимание и благосклонность, особенно же милостивые обещания столь высоких и сильных особ, как эрцгерцог Лудвиг и граф Коловрат, преисполнили душу Павла отраднейшими надеждами: дело, испорченное губернией, он считал уже если не вполне выигранным, то по крайней мере исправленным и выведенным на желаемый путь. Тогда же, под свежими приятными впечатлениями всех этих аудиенций у превысоких особ, Павел в дружеском послании к своим благоприятелям писал: «Кто Бог велий, яко Бог наши Воистину, велий Господь и велия крепость Его и разуму Его несть числа, который и малейшее мрание неожиданно окриляет и самых младенцев умудряети

Тако и ныне воистину Он тожде есть и лета Его во благодеяниях не оскудеюти Помог нам испорченное наше дело поправить… Однако, (прибавляет он далее), хотя с помощью Божией для общей пользы наши труды и добре теперь снова засеяны, но не время еще плоды жати и не час спати, а наипаче недремлемо бдети, дабы, между прочим, какой враг не насеял бы каких недобрых плевел. Того ради мы теперь абие спешим ехать в губернию, к соперникам нашим прямо в лицо, в том несомненном уповании: аще Бог дело устроит, то уж человек не разрушит.

Щедрый и всемогущий Господь силен есть укротити и самые свирепые звери, яко не только не вреждати, но и мировати творит льву с тельцом и волку с овцой, кольми паче человекови. Выправив же в губернии свое дело, аще Господь восхощет и живи будем, паки должны будем поспешать сюда же в столицу и здесь ожидать определенной Богом судьбы, решительного конца. Впрочем, воля Господня да будети Наше есть тщатися произволять, а Божие на пользу совершать»²⁷³.

Павел очень справедливо заметил, что для них, искателей «древлеправославного» архиерейства, еще не наступило время жатвы и покоя, что теперь-то, напротив, и надлежит им «… недремлемо бдети.» Высокие персоны, так милостиво их принявшие, не изменили своего расположения к ним, по-прежнему вполне желали и готовы были удовлетворить их просьбу; но оказалось, что губерния в основании своего решения относительно Белокриницкого монастыря имела положительный, еще при Иосифе II состоявшийся (уже упомянутый нами) закон, которым прежде бывшие монастыри, даже господствующей религии, во всей Австрийской империи подвергались уничтожению, а учреждение новых строго воспрещалось, за исключением, однако же тех, которые могли представить в обеспечение прочного на будущее время существования недвижимую собственность, или достаточный капитал, и притом еще имели своим назначением не упражнение только в богомыслии, не провождение только иноческой, так называемой, созерцательной жизни, но приносили какую-нибудь пользу государству, например, воспитанием юношества, призрением бедных, уходом за больными, или иным каким способом.

Называя в своем решении Белокриницкий монастырь «… институтом, посвященным только уединению и созерцанию», губернское начальство именно указывало на этот закон императора Иосифа, сохранявший в империи всю силу действующего закона, который поэтому не мог быть нарушен и столичными властями, при всей их готовности решить дело о Белокриницком монастыре в пользу просителей: ибо, как выразился по сему случаю Павел, «… законы и царей выше». Но была возможность, по крайней мере, обойти закон Иосифа II, подведя Белокриницкий монастырь под допущенные в этом законе исключения: следовало только принять во внимание, что и в «Рекурсе» и в уставе главным назначением Белокриницкого монастыря поставлена общественная польза – снабжение всего липованского населения Буковины законным священством посредством учреждения в монастыре архиерейской кафедры, содействие этим самым правильному ведению у липован метрических записей и, наконец, образование липованского юношества в предположенном к учреждению училище, а на содержание и монастыря, и епископа, и школы указаны собственны монастырские средства, с обязательством никаких вспоможений от правительства не требовать.

На это действительно и обратили внимание высокие покровители белокриницких депутатов, не изменившие своему обещанию сделать все возможное в их пользу: решено было по поводу рекурса ограничиться истребованием от губернии точных и обстоятельных сведений, главным образом о средствах, обеспечивающих существования монастыря, о затруднениях, претерпеваемых липованами в приобретении священников, об их желании иметь своего епископа, – вообще такого рода сведений, на основании которых можно было бы признать Белокриницкий монастырь не подлежащим уничтожению в силу общего закона о монастырях.

В первых числах августа состоялось относительно рекурса высочайшее определение, сущность которого Павел в одном из писем своих излагает следующим образом: «Государь император сам собственноручно на «Рекурс» наш положил сигнатуру для скорейшего учинения от губернии справок и чтобы через крайзамт о нашем монастыре сделать обстоятельное и вернейшее исследование, – действительно ли общества наши так нуждаются священством и просят сего позволения о водворении особого своей религии святителя, и сколь они значительны, и будет ли у них вестись всегдашний порядок, а наипаче исследовать с подробным описанием все состояние монастыря, можеть ли монастырь, согласно своего прошения, соответствовать в содержании при монастыре особого своей религии. епископа к непрерывному навсегда, существованию епископии, и на сей предмет имет ли монастырь в собственных своих руках или наличный капитал, или какие с доходами недвижимые имущества, и какой с оных есть монастырю доход, которого бы достаточно было для монастыря и для епископа без всякого попрошайничества»…

Итак, теперь (продолжал Павел) кажется видно, что по всевысочайшему мнению сии главные пункты нужны для окончательного решения на позволение нам своего епископа:

1) точно ли наши общества крайнюю необходимость в том имеют и монастырь ходатайствовать о водворении епископа просят;

2) если монастырь приемлет всю свою обязанность на свое иждивение, то действительно ли имеет ныне в собственных своих руках такой достаток, который бы ежегодно и навсегда соответствовать мог сему предмету»²⁷⁴.

6-го (18-го) августа 1843 года «Рекурс»препровожден был подлинником из гоф-канцелярии в губернию, с предписанием сделать требуемые состоявшеюся на оном собственноручной императорской «сигнатурою» распоряжений именно собрать, через посредство буковинского крайзамта, сведения о том, действительно ли желают липованские общества в Буковине иметь своего епископа, особенно же о том, есть ли у них достаточные и надежные средства на постоянное содержание епископа: «… хотя (в уставе и рекурсе) показаны незначительные издержки на содержание святителя; но так как со временем могут оне увеличиться, то и нужно знать, могут ли липоване обеспечить его содержание навсегда».

Кроме того гоф-канцелярия предписывала губернии собрать, через посредство же крайзамта, сведения относительно ведения метрик у липован, и еще доставить в канцелярию все акты, касающиеся первоначального поселения липован в Буковиие, документы о числе жителей в липованских селениях, за все время их существования, и о церковных делах у липован, а также все акты и решения по настоящему делу о монастыре и епископе.

Предписывалось, наконец, ускорить производство дела и представить оное в канцелярию не позднее 1-го октября²⁷⁵. Во исполнение этого предписания послано из губернии в крайзамт, 20-го августа (1 сентября), распоряжение, чтобы немедленно сим последним была назначена комиссия для произведения в липованских селениях следствия по всем пунктам, изложенным в предписании императорской гоф-канцелярии.

Назначение новой следственной комиссии и даже сами пункты, которые она должна была расследовать по требованию столичных властей, хотя и действовавших при этом в видах особенной благосклонности к белокриницким просителям, привели Павла в большое затруднение. Вместо того чтобы в губернии смело стать «… прямо в лицо своим соперникам», он поспешил в Белую-Криницу, где присутствие его по случаю ожидаемой комиссии было необходимо и где опять его ожидали трудные и опасные хлопоты.

Из прежних опытов ему хорошо было известно, как липованские общества, да и монастырские жители не любят и боятся всяких комиссий, с которыми уже приходилось им ведаться по милости пришлых искателей архиерейства. А новая комиссия могла показаться тем страшнее, что первоначальное ее назначение шло уже не от крайзамта, даже не от губернии, а из самой императорской гоф-канцелярии. Притом же один из вопросов, которые должна была исследовать комиссия, казался именно липованских громад, – им приходилось теперь дать решительный ответ, действительно ли желают они иметь своего епископа. Нужно было все влияние и все искусство Павла, чтобы убедить липован не отказываться от прежнего на этот счет решения и не бояться вновь назначенной комиссии.

Еще больше затруднений представлял другой вопрос, который должна была исследовать комиссия, – вопрос о наличных средствах Белокриницкого монастыря, достаточны ли они, чтобы навсегда обеспечить существование епископа. Легко было расписать в уставе доходы с разных угодий и садов, небывалых рыбных прудов, хлебных запашек и т. п.; комиссия же не ограничится одними уверениями: нужно будет как-нибудь прикрыть обман, как-нибудь доказать комиссии, что монастырь нисколько не нуждается в средствах. Но как это сделать? – недоумевали все знавшие тогдашнюю крайнюю скудость монастыря; недоумевал и сам Павел.

В одном из своих писем к благотворителям он очень откровенно и живо изобразил, в каком затруднительном положении находился в то время. «Не безызвестно вам, – писал он, – какие наши общества малодушные и без числа мнительные; они еще и от прежних, бывших за нас о роде жизни вопросов большую оскомину имеют. А это дело не маловажноеи Они прямо всегда так говорят, как что-нибудь противное в состоянии повстречается, то иноки все разбегутся, как зайцы, и вся опека ляжет на них. Почему страшатся и помыслить к чему-либо в нашем этом деле подписываться. Что же касается до состояния монастыря нашего, может ли он всегда соответствовать епископскому, вкупе и братскому содержанию своею собственности, то какая всей здешней окрестности вещь удивлению есть достойна, на что мы только надеясь, так дерзаем и кого утруждаем?и Самого императораи

Не только сие удивляет посторонних, но ужасает даже неких и наших монастырских о Христе братий, малодушных сущих, такую принимать на себя ужасную обязанность, мысля в себе так: кто знает, что далее будети Ибо собственные наши доходы соответствовать могут только разве для одного немудрого крестьянина, а не для монастыря и толикого числа народа: а кольми паче для епископии и помыслить страшнои Обязательство же дать самому императору, дело не маловажное, – как говорится, близ царя, близ смертии

Да хотя бы монастырь и дерзнул заверять императора, что имеем два сада с фруктовыми деревами, пожертвованные от христолюбцев собственно монастырю в вечность, с одного же собираются для продовольствия своего, а с другого фрукты отдаются в продажу, с коего ныне получили 195 левов, то-есть по-русски 185 рублей ассигнациями: но что это значит для содержания всего монастыря, а паче епископа? Правительство почтет, по их ценности, только для одного епископа сию статью, аки комар для слонаи Разве будем увеличивать свои статьи и поставлять цену как бы комара за вола?

Но с императором худо шутитьи – Да это и не шутка. Если скажем, что капитал денежный имеем, то комиссия не захочет себя одурачить, а потребует видимого доказательства, или налицо денежную сумму, или на оную какой билет или вексель. А отказаться теперь невозможно: поскольку «Рекурс» подан, лично самому императору, и в том уверили царя, что монастырь собственным своим коштом епископа достать и навсегда содержать может; поверенные же имеют у себя полномочную доверенность, законным порядком засвидетельствованную. Вот, по писанному, яко же древле некогда рече Сусанна: тесно ми есть отовсюдуи Окрестность же вся здесь и языки с удивленным взором смотрят на сие наше предприятие, аки на какой-либо важный театр, и так гласят: «… что тут хощет быти?». Разве сам Бог приидет и сотворит, яко же искони из ничего сотворил всяческаяи Ибо всюду гремит сие наше новое и удивительное дело. Известно наше состояние, какое было доселе, и что хощет быть.

Итак, дело до такой точки дошло, что комиссия, имеющая быть по именному высочайшему повелению, может решить все наше предприятие тем: или быть монастырю и епископу, или изгладить из мыслей и память об епископе, а монастырь вовсе уничтожить, если только не покажем фундусу, т. е. наличный капитал, или каких с достаточными доходами имений»²⁷⁶.

В эту тревожную пору, когда, по словам Павла, должен был решиться вопрос: быть или не быть? – некоторым утешением для него и для его сотрудников могло служить то обстоятельство, что непосредственное назначение комиссии зависело все-таки от благосклонно расположенного к ним крайзамта, что ближайшим образом приходилось ведаться все-таки с крайзамтскими чиновниками, с которыми они уже привыкли обходиться. И, надобно полагать, именно этому благосклонному, расположению к ним крайзамта они обязаны были, во-первых, тем, что, несмотря на предписание высших властей о скорейшем производстве дела, следственная комиссия очень долго не являлась в Белую-Криницу.

По предписанию губернии, от 20-го августа (1-го сентября), крайзамт только 7-го (19-го) сентября сделал распоряжение о назначении крайскомиссара для производства следствия, а этот последний, в свою очередь, промедлил еще более месяца и в Белую-Криницу приехал уже 15-го (27-го) октября. У Павла с братией было, таким образом, достаточно времени, чтобы приготовиться к принятию напугавшей их комиссии, чтобы придумать что-нибудь для поправления дела: в течение двух месяцев, пока ожидали комиссию, они, как пишет сам Павел, «… всяк почти день и всякую ночь с братией советовались, неусыпно Бога на помощь призывая», – и действительно посоветовали что сделать.

Относительно липованских громад употреблено было прежнее, испытанное средство – действовать просьбами, убеждениями и обещаниями только на старших и начальных людей. Опять инок Павел и Геронтий пошли кланяться к белокриницким и климоуцким сельским властям и почетным лицам – к Поляку Ивану Кирилову, дьяку Киприяну Тимофееву и другим, опять уверяли всячески, что на содержание епископа не потребуется от липованских обществ ни одного крейцера, и умоляли только об одном, чтобы на вопрос комиссии ответили за себя и за свои громады, что в епископе крайне нуждаются и иметь его все душевно желают.

Липованские старшины и теперь не отказались исполнить умиленные просьбы сладкоглаголивого Павла. А чтобы дело было вернее, Павел предложил им – заранее, до приезда комиссии, дать Белокриницкому монастырю письменное свидетельство, что предприятие иноков учредить в сем монастыре епископскую кафедру с нуждами и желаниями липованских громад вполне согласно и о даровании им епископа они всеусердно просят правительство. К величайшему удовольствию Павла, старшины исполнили и эту его просьбу, полагая, вероятно, что гораздо удобнее отвечать письменно (в чем, разумеется, помог им сам Павел), нежели лично держать ответ перед комиссией.

Получив желаемый документ от белокриницкого и климоуцкого обществ, скрепленный подписью старшин и сельскими печатями, Павлу уже не трудно было склонить к написанию такого же документа и два другие липованских общества в Буковине – соколинское и мехидрское²⁷⁷.

Таким образом одно затруднение можно было считать благополучно устраненным: монастырь имел теперь от обществ липованских письменные удостоверения в действительном их желании приобрести своего епископа, которые можно было представить крайскомиссару и от которых старшины общества не могли уже отказаться, если бы даже и лично позваны были к ответу перед комиссией.

Не так легко было устранить другое и самое главное затруднение – по вопросу о средствах, какими монастырь может обеспечить содержание епископа²⁷⁸. Прежде всего требовалось, очевидно, приготовиться к отчету о показанных в монастырском уставе фундаментальных статьях дохода. Что они существуют в действительности, это еще можно было доказать: на владение некоторыми из грунтов, именно участками Илариона Коровьи-ножки и Евдокии Ефимовой, монастырь имел документы; нашли еще какой-то «… декрет буковинского кесаро-королевского крайзамта на издавна принадлежащий монастырю (якобы) рыбный пруд»; относительно негодной ни к какому употреблению земли в Тернавицком лесу, где прежде стоял монастырь, за отсутствием документов на владение, придумали ограничиться «планом». Но как доказать, что эти «грунты» действительно приносят монастырю те довольно значительные доходы, какие расписаны в монастырском уставе?

Только слепой мог не приметить, что в этом описании, как выразился Павел, «поставляли комара за вола», и что действительных монастырских доходов с разных грунтов, опять по признанию самого Павла, достаточно «… разве только для одного немудрого крестьянина, а не для монастыря и толикого числа народа, кольми паче для епископа». Всю надежду в этом отношении Павел и Геронтий возложили на приобретение известным способом благоснисходительности ожидаемого крайскомиссара…

Однако же они очень хорошо понимали, что крайскомиссар, при всей к ним благосклонности, в таком только случае может пройти молчанием недостаточность приобретаемого от грунтов дохода и явное несоответствие его с указанным в монастырском уставе, если найдутся в монастыре другие, именно денежные средства, вполне достаточные на содержание епископа, и что поэтому крайне нужно приобрести достаточную сумму денег для предъявления комиссии.

Собственно говоря, инок Павел не обманывал ни липованские общества, ни австрийское правительство, утверждая, что Белокриницкий монастырь будет содержать епископа на собственный счет: он имел твердые основания рассчитывать на самые обильные приношения от российских старообрядцев, которыми существование монастыря и епископской кафедры будет вполне обеспечено. Но эти верные расчеты относились к будущему; теперь же средства, какими могли располагать белокриницкие учредители старообрядческого архиерейства, были вообще не велики и что имелось в наличности, необходимо требовалось на текущие расходы и, прежде всего, на приобретение благосклонности самого ожидаемого крайскомиссара. Откуда же теперь взять потребную сумму для предъявления комиссии? Это был главный и самый трудный вопрос, обсуждавшийся на «деннонощных» собраниях белокриницкого братства.

Решено было, наконец, прибегнуть к тем средствам, употребление которых, по иезуитской логике, Павел считал вполне дозволительным для такого, как он, чрезвычайного Божиего избранника и для такого дела, как «восстановление древлеправославного архиерейства», – употребить в дело обман и ложь, назвав их от Бога ниспосланной мудростью: именно придумали просить зажиточных людей из тех же липованских обществ – белокриницкого и климоуцкого, не дадут ли они монастырю, только на время комиссионной ревизии, свои наличные деньги, чтобы настоятель мог их представить комиссии, как собственный монастырский капитал, заверив их Богом и совестью, что немедленно по миновании надобности все оные деньги в совершенной сохранности и с чувстительнейшей благодарностью возращены будут владельцам.

А так как нельзя было ожидать, чтобы сбор наличных липованских капиталов мог быть значителен, то, вместе с этим, Павел и Геронтий придумали еще другую искусную уловку: просить некоторых, особенно зажиточных и более расположенных к ним людей между теми же липованами, чтобы дали монастырю заемные письма, якобы состоят ему должными известные суммы, причем монастырь, со своей стороны, для полного их успокоения и обеспечения от всякой случайности, выдаст им в то же самое время расписки, что должные суммы уже уплачены ими сполна: векселя эти и могли бы быть представлены комиссии в виде принадлежащих монастырю денежных документов.

Все эти недобросовестные уловки инок Павел, со свойственным ему красноречием и даром убеждения, сумел представить липованам как дело богоугодное и душеспасительное, предпринимаемое на пользу «… вдовствующие невесты, древлеправославные Христовы церкви», притом же, (что было всего важнее) нисколько для них неубыточное, – и липованские сердца склонились на его предложение, даже беспоповцы из селения Климоуц не отказались снабдить монастырь своими личными капиталами²⁷⁹. Умиленный такими, почти неожиданными успехами своих замыслов, – обмануть правительство, Павел, верный своему характеру, действительно находил во всем этом какое-то устроение свыше: «… воистину Божиим промыслом сие было (восклицает он, описав как удалось провести комиссию), – Бог умудряет и самые младенцы, умилостивляет и самых чужеверцеви...»²⁸⁰.

Векселей по небывалым займам липоване выдали монастырю на 10 000 левов серебром²⁸¹. Показания большей суммы не просили от них потому, что еще прежде Павел и Алимпий написали лично от себя «завещательные акты» монастырю, якобы они предоставляют в полную монастырскую собственность (будто бы) принадлежащие им наследственные капиталы по 5 000 левов каждый²⁸².

Таким образом, кроме обещанной липованами наличной суммы, монастырь мог представить ревизионной комиссии документов на 20 000 левов серебром. Теперь оставалось только сделать подробную опись (инвентарь) монастырских имуществ и доходов, с приложением всех имеющихся налицо документов, что и было исполнено Павлом, как монастырским письмоводителем, со свойственной ему аккуратностью.

Итак, медлительностью крайзамта и крайскомиссара в монастыре сумели воспользоваться как нельзя лучше, – успели приготовить все, что только можно было, для ответа на главные вопросы, рассмотрением которых должна была заняться комиссия, и довольно спокойно стали ожидать ее прибытия. Правда, это было для всех очень тревожное время, так как и сам Павел, несмотря на свои разглагольствования о промысле, пекущемся даже о малейшем мравии, о Боге, умудрящем младенцы и посрамляющем мудрыя мира, должен был внутренно сознаться, что затеяно нечистое дело и что монастырь может подвергнуться за него тяжкой ответственности по законам; но всех ободряла надежда на приобретение благоснисходительности назначенного крайзамтом начальника комиссии и на то еще, что в случае крайности «… иноки могут и разбежаться как зайцы…»

15-го (27-го) октября прибыл, наконец, давно ожидаемый крайскомиссар, барон Кане. Геронтий и Павел поспешили явиться к нему на поклон. Конфиденциальные объяснения кончились благополучно: благоснисходительность барона-крайскомиссара была приобретена, хотя и дорогой ценой, принимая в соображение тогдашнюю скудость монастыря²⁸³. В тот же день комиссия приступила к своему делу. Прежде всего произведен был осмотр самого монастыря и описание найденного по осмотру внесено в протокол. Из того, как составлено это описание, не трудно уже видеть, что крайскомиссар действительно согласился оказывать белокриницкой братии всевозможную снисходительность.

Вот что говорилось в протоколе о Белокриницком монастыре: «Липованский монастырь имеет положение в среде селения Фонтана-Альба, на грунте от Илариона Петровича монастырю дарованном, в саду, высокою оградой огражденном. Среди этого сада стоит церковь: устроена из дерева в самом лучшем состоянии, так как и прочие греческие церкви устроены, в которой не более как на 200 человек ме́ста имеется. Церковь имеет три верха глав с крестами, из которых в первом – колокольня. По показанию иноков и старших от громады и начальников сельских, первоначально, назад тому лет шестьдесят, устроенный липованскими иноками монастырь находился в лесу; но так как этот монастырь ограблен, (то) и перенесен в само селение с иноками, в котором селении теперешний монастырь их собственным коштом устроен и всегда исправлялся…²⁸⁴

Иноки живут кругом монастыря, в четырех деревянных домах, в кельях, и кроме церковной службы они занимаются разными ремеслами, которые к их существованию нужны. Одежда иноков обыкновенно небогатая, такая как изображена в их книге устава; весь прибор в их зданиях также не богат и все от их трудов сделанный. Они живут, употребляя только рыбу, фрукты и горох, картофель, фасоль, мамалыгу; никогда не едят ни мяса, ни сала и всегда только постную употребляют пищу, а молоко и прочее только изредка позволяется им. Прочее провождение жизни описано подробно в их статутах»²⁸⁵.

Затем, по осмотре монастыря, настоятель инок Геронтий, при собственной объяснительной записке, представил комиссии опись монастырских имений и капиталов, со всеми относящимися сюда документами²⁸⁶. Порядка ради, комиссия сделала осмотр и монастырских грунтов с угодьями. Между тем, пока члены комиссии занимались этими осмотрами, заранее оповещенные липоване, точно исполняя свое обещание, собрались в настоятельских кельях со своими наличными деньгами, и когда комиссия должна была приступить к поверке монастырских сумм, вручили их настоятелю, который, в свою очередь, передал их комиссару: принесенныхь липованами денег оказалось 6 000 левов серебром. Комиссия пересчитала их и возвратила Геронтию; а он, согласно обещанию, вручил их немедленно владельцам, все это время сокровенно сидевших в особой комнате²⁸⁷.

Точно так же комиссия произвела поверку представленных настоятелем векселей и нашла их не подлежащими сомнению; было только замечено, и то в видах благожелания монастырю, что было бы лучше и вернее отданные под векселя суммы поместить в государственный банк, и что правительство, по всей вероятности, того потребует. «Члены комиссии (писал Павел на другой же день после этого в Москву) полагают, что так как заемные векселя от людей из числа торговцев, наших староверов, и не имеют в обеспечение никаких залогов, то сомнительно наперед, дабы сумма не ущербла, или вовсе не погибла (которой вовсе не было)²⁸⁸, в случае какого упадка заемщиков. Уповательно, говорят, что на всякий случай император непременно повелит всю ту ходящую сумму в безусловное обеспечение представить в государственный банк»²⁸⁹.

По осмотре и поверке имений и капиталов, якобы принадлежащих монастырю, комиссия составила следующий протокол: «На имение и весь монастырский прибор вообще Геронтий Леонов, настоятель монастыря, инвентариум комиссии предложил. Сей инвентарь по всем пунктам поверял и нашел истинно так, как в нем значится, с тем, что сумму наличных денег при комиссии сам комиссар пересчитал. Этим занятием день целый изошел и комиссия на другой отложена»²⁹⁰.

Для другого дня комиссии оставалось не много дела. Нужно было спросить монастырское братство и липованские громады, действительно ли желают они иметь епископа, как о том ходатайствуют иноки Павел и Алимпий, и еще, по поручению крайзамта, отобрать от них показания относительно сношения по церковным делам «с прочими русскими громадами» и относительно ведения метрик. По первому вопросу комиссия удовольствовалась уже приготовленными письменными удостоверениями старшин четырех липованских селений, что епископа они действительно желают иметь, ибо терпят крайнюю нужду в священстве; иноки Белокриницкого монастыря на допросе показали также, что Павел и Алимпий подали прошение об епископе по общему желанию монастырского братства, на что и выдана им полномочная доверенность, каковую «… не только теперь, но и впредь в полной силе братство утверждает²⁹¹».

По двум другим вопросам, настоятель монастыря и «старшие громады Белой-Криницы сельские начальники объяснили: что к исполнению религиозных треб липованские громады собственным коштом привозят из России, именно из Бессарабии, священника, однако здесь оставаться долго не может, потому что он обыкновенно через границу без паспорта тайно к ним приходит, ибо Россия на такую отлучку никогда паспорта не дает»; что сии иностранные священники метрических записей не делают, почему в липованских громадах веде́ния метрик не было и нет; что липованам необходимо иметь своих священников, которых поставлял бы им собственный их святитель, дабы учредить согласно предписанию начальства, правильное ведение метрик²⁹².

Записав все эти показания в протокол, комиссия заключила свои занятия, и в тот же день крайскомиссар уехал из Белой-Криницы. Своей снисходительностью и внимательностью к желаниям белокриницких старцев члены этой комиссии оставили в монастыре самое приятное воспоминание: «Все наши желания (писал Павел) члены комиссии приняли с вниманием и обходились с нами так благочинно и почтенно, чего лучше и не бываети. И с надеждой нас оставили ожидать монаршей милости, ибо они заключили в комиссионном протоколе, что монастырь в состоянии соответствовать во всем своему прошению²⁹³.

Вообще Павел и все братство были очень довольны, что так ловко провели комиссию, которая, как видно, и сама сквозь пальцы смотрела на их проделки. Одно только приводило в сомнение Павла и Геронтия – как бы и в самом деле высшие власти не потребовали внесения в государственный банк несуществующих монастырских капиталов. По сему случаю Павел и Алимпий, как монастырские депутаты, нашли нужным даже нарочно съездить в Вену, посоветоваться со своими адвокатами и, в случае надобности, похлопотать, где следует, чтобы такого стеснительного для них распоряжения не делали, в чем однако же надобности не оказалось.

Когда следственная комиссия представила свои протоколы крайзамту, сей последний не нашел в них ничего сомнительного, и со всеми относящимися к оным документами препроводил в губернию, приложив также, согласно предписанию губернского начальства, и прочие документы по делу о липованах. При этом, со своей стороны, крайзамт доносил губернии, что относительно учреждения архиерейской кафедры у липован остается при прежнем своем мнении, находя вопрос о липованском епископе имеющим тесную связь с важным вопросом о введении у липован правильных метрических записей²⁹⁴.

Но в губернии иначе взглянули на действия крайскомиссара барона Кане; не остались довольны и распоряжениями самого крайзамта. Нашли именно, что крайзамт выслал не все нужные документы по делу о липованской архиерейской кафедре: так именно не были доставлены протоколы прежних следственных комиссий, составленные крайскомиссарами Вагнером и Шаловским, тогда как для соображения по настоящему делу протоколы эти представлялись необходимо нужными. А что барон Кане произвел следствие неполно и небрежно, это губернскому начальству легко было усмотреть из самых комиссионных протоколов.

Замечено, во-первых, что крайскомиссар никак не должен был ограничиваться одной только «общей декларацией», подписанной старшинами и депутатами от четырех липованских громад, где они свидетельствуют, что с прошением монастырского братства о даровании епископа липованам согласны, не упоминая даже имеют ли достаточные средства на постоянное содержание и монастыря, и епископа. Найдено потом, что и сами показания о монастырских имениях и капиталах представляют много сомнительного.

Особенно невероятным и удивительным показалось, «… как могли дать монастырю по 5 000 лев. сер., из своего отческого наследства, иноки Павел Васильев и Алимпий Милорадов, о которых есть официальные сведения²⁹⁵, что они дети простых людей белокриницкой громады, и что отец последнего имел пропитание от ручного заработка».

На основании таких соображений последовало из губернии, от 29-го декабря 1843 (10 января 1844) года, новое предписание крайзамту, чтобы недостающие документы по делу о липованской архиерейской кафедры были разысканы и высланы в губернию, и чтобы следствие в Белокриницком монастыре и липованских селениях произведено было вновь с бо́льшей полнотой и строгостью, – именно, согласно декрету императорской гоф-канцелярии, чтобы в точности дознано было, «… как велико число липован в каждом селении, как значительны их имущества, доходы с заработков и проч.‚ и в состоянии ли они содержат монастырь и епископа»; также относительно суммы в 10 000 левов серебром чтобы сделано было самое тщательное исследование, имеют ли и откуда могут иметь ее иноки Павел и Алимпий. «Губерния надеется (сказано в заключении предписания), что пан крайсгауптман все предписанное сделает скоро и вполне удовлетворительно»²⁹⁶.

Согласно этому предписанию, крайзамт, 7-го (19-го) января 1884 года, сделал распоряжение, чтобы тот же барон Кане опять ехал в Белую-Криницу для произведения нового комиссионного следствия. 4-го (16-го) февраля новая комиссия составила первый протокол. В нем только определены главные пункты, относительно которых по предписанию губернии надлежало произвести исследование; допросов же липованам в этот день никаких не было, по той причине, что многие из них находились тогда в Радоуцах на ярмарке и «… прежде ночи домой возвратиться не могли». Затем комиссия занималась следствием в течение пяти дней, производя, со строгим соблюдением всех формальностей, допросы депутатам липованских громад и прочим соприкосновенным к делу лицам.

5-го (17-го) февраля допрошена белокриницкая громада (в тот же день взято показание с Павла и Алимпия по вопросу о завещанных ими в пользу монастыря 10 000 левов), 6-го (18-го) – климоуцкая, 8-го (20-го) – соколинская, 10-го (22-го) – мехидрская. Белокриницкие и климоуцкие липоване собраны были в селении Белая-Криница; а в Соколинцы и Мехидру ездили для допросов сами члены комиссии.

Это новое следствие, несмотря на всю формальную строгость делопроизводства, было уже не так страшно для белокриницкого братства, как бывшее перед ним: теперь собственный, личный интерес должен был заставить барона-крайскомиссара, при отобрании показаний от липованских громад и монастырских жителей, всячески им потворствовать, чтобы не впасть в противоречие со своими прежними протоколами.

Однако же и эта комиссия представляла не мало неприятного для учредителей старообрядческого архиерейства: неприятно было и то, что губернское начальство, несмотря на «Рекурс», на императорскую «сигнатуру» и на все успехи Павла и Алимпия в Вене, не хочет, как теперь оказалось, изменить своих прежних неприязненных отношений к делу о липованском епископе, и то, что опять приходилось толковать с липованами которым уже очень прискучили все эти комиссии, и то, наконец, что дело вообще затягивалось, что все прибывали новые и новые хлопоты.

Прибыли хлопоты, главным образом, для Павла: ему предстояло немало труда, и именно над тем, чтобы заготовить для каждого липованского общества письменные ответы по вопросным пунктам, – ответы, которые должны были войти (и действительно вошли) в комиссонные протоколы, как бы собственные, непосредственно данные липованскими депутатами на допросах комиссии. Эту не очень легкую задачу Павел исполнил в совершенстве. Заготовленные им ответы от четырех липованских обществ, правда, походят один на другой, различаются только в мелочах и частностях; но иначе не могло и быть по самому существу дела. Они замечательны собственно тем, что представляют образчик самой беззастенчивой лжи, в какой нередко прибегал теперь инок Павел ad maiorem Dei gloriam, и редкого умения «… выдавать комарей за волов», по его собственному выражению²⁹⁷.

Для примера достаточно привести показания липованского общества Белой-Криницы. Допрос, как сказано выше, происходил 5-го (17-го) февраля. В протоколе говорится, что была собрана вся белокриницкая громада; но ей предложено избрать уполномоченных для ответа перед комиссией за всю громаду, на что и дать сим последним формальную доверенность: «… выбрали в присутствии комиссии двух хозяев – Ивана Кирилова (Поляка) и Киприяна Тимофеева (дьяка); громада по избрании депутатов разошлась, а депутаты спрашиваемы были»²⁹⁸.

Первым вопросным пунктом требовалось дать подробное показание о числе жителей в селениях, об их имуществе и доходах: и в показании, действительно, приводится, составленное по конскрипции 1843 года, исчисление жителей обоего пола, количество принадлежащей им разного качества земли и получаемых от нее доходов, также рогатого скота и лошадей²⁹⁹. Затем вот что говорится о разных других источниках благосостояния белокриницких липован:

«Кроме поля, скота и прочих хозяйственных доходов, имеем в нашем селе 43 сада с разных сортов лучшими фруктами, 14 алейных заводов, 9 ветряных мельниц, 13 рыбных ставов, которые собственно своим промыслом сами устроили. Кроме того, имеем в Белой-Кринице многое число мастеровых плотников, повозочных и санных мастеров и прочих рукоделий. Большая часть жителей занимаются значительной торговлей, а особливо в Молдавии, хозяйственными железными орудиями, как-то: плуги, лопаты, топоры и проч., о чем всем есть известно.

Наши жители имеют в Черновцах 9 складов и 1 склеп, в Радовицах 6 и в Серете 9 складов с разными собственными продуктами: фрукты, мед, воск и проч., и такими же продуктами не только Буковину, но даже Галицию и Молдавию снабжают. А особливо производят наши липоване очень значительное число конопляного олею в своих заводах, которые находятся в нашем селении и в Радовцах, которого много отправляем и за границу. Также наши липоване засевают на своих и на наемных полях очень много льна, которым снабжают Галицию и даже отправляют в Молдавию. Наши же жители здесь первые мастера ветряных мельниц и построили таковых много и по сторонам; то же и по контрактам делают в Галиции и Молдавии значительные ставы, от чего имеют хороший заработок. Незначительная часть жителей занимается разноской мелких товаров и собирают щетину, а также и скота много откармливают в продажу».

Из этого описания само собою явствовало, что белокриницкие липоване живут в полном довольстве и имеют достаточные, хорошо обеспеченные средства, чтобы жертвовать на содержание монастыря и епископа. Но хотят ли они жертвовать, и если хотят, то сколько именно? Таковы были два новые вопросные пункта, на которые следовало ответить депутатам белокриницкой громады. Приготовить ответ на эти, так прямо поставленные вопросы Павлу было нелегко. Он, как мы видели, постоянно уверял липован, что на содержание епископа им не придется жертвовать ни единого крейцера. Но сказать откровенно в показании, что на этот предмет они действительно ничего давать не будут, значило бы повредить делу в глазах правительства; а написать, что они обязуются доставлять известную сумму на содержание монастыря и епископа, было неудобно в том отношении, что такой ответ прямо противоречил бы его прежним уверениям, и подписаться под ним липованские депутаты не согласились бы.

Чтобы выйти из затруднения, Павел дал ответ, в котором не сказано было ни да, ни нет, но вместе говорилось и то, и другое: «На вопрос: хочет ли громада обязаться на содержание монастыря и священства мы отвечаем от имени громады, как депутаты, что в теперешнее время таковая обязанность не есть нужна, потому что иноки нашего монастыря, в прошении поданном его величеству об учреждении святителя, существовании монастыря и утверждении устава, сами обязались содержать святителя и монастырь собственным коштом. А что они в состоянии действительно своим имением выполнить оное (обязательство), о сем явствует из актов, сделанных (прежней) крайзамтской комиссией.

Кроме того, липоване обязаны по нашим церковным законам давать десятую часть ежегодных доходов священству; однако же они того у нас не желают и не есть нужно. Но, дабы удовлетворить правительство, мы приемлем на свою обязанность содержание духовного святителя нашего закона и нашего монастыря, в том случае, если нужно будет, по нашему состоянию и возможности». Затем вот что отвечено на другой вопрос, – о сумме, какую согласны жертвовать белокриницкие липоване на содержание епископа:

«Братство монастыря, как сказано, обязалось содержать собственным коштом святителя, по положению монастырского устава: потому мы полагаем, что теперь не нужно количество суммы действительно обозначать, как монастырь еще в состоянии это выполнить; но правительство тем должно довольно остаться, что мы всегда готовы давать без принуждения что только будет нужно. А что мы действительно в возможности к выполнению нашего обещания, доказывает обстоятельство нашего имения и промысла».

Последний вопрос, предложенный депутатам белокриницкого липованского общества, касался ведения метрик, и ответ на него, как и прошлый раз, сведен был к следующему заключению: «Необходимо нужно, дабы его величество желание наше об учреждении святителя нашего закона удовлетворил: тогда бы к провождению предписанных метрических книг не было никакого препятствия; когда бы имели священников нашего закона, тогда бы для каждого селения установленный священник обязан был, по предписанию правительства, метрические книги вести»³⁰⁰.

Таковы были составленные Павлом и занесенные в протокол комиссии показания уполномоченных белокриницкой громады. Чтобы придать им больше достоверности и вполне соблюсти формальную правильность делопроизводства, в предотвращение новых замечаний из губернии, крайскомиссар отнесся к местному мандаториату за поверкой и удостоверением громадских «показаний касательно имени и хозяйственных обстоятельств». Пан мандатор был свой человек: он засвидетельствовал, что «… показанные обстоятельства имений, доходы и прочее, по конскрипции 1843 года и по грунтовым платежным записям, нашел правильными»³⁰¹.

Показания депутатов трех прочих липованских громад, по тем же вопросным пунктам, как было уже замечено, в сущности не отличались от показаний депутатов белокриницких: после официальных сведений о количестве жителей, земли и скота, следовали так же преувеличенные описания разных хозяйственных заведений, промыслов и т. п., и те же лукавые, двусмысленные ответы по вопросу о содержании будущего епископа³⁰².

Но верх бесстыдства в соплетении всякого рода лжи составляют показания двух пресловутых иноков Павла и Алипия о 10 000 левов, якобы пожертвованных ими Белокриницкому монастырю. Вот какую сказку сочинил о себе инок Павел, биографию которого мы изложили выше: «Я называюсь Павел Васильев, сын Василия Федотова, родился в Молдавии, в Баташанах; около 40 лет, старогреческого закона. По смерти отца моего, 1818 года, пришел в Буковину, поступил в Белокриницкий монастырь иноком, в котором по сие время живу. Отец мой, покойный Василий Федотов (так как по нашему закону из имени отца мое имя происходит), родился в Белой-Кринице и был здешний подданный³⁰³, и уже более 40 лет как отсель перешел в Молдавию, там женился и занимался торговым промыслом, и в 1818 году помер.

Таких, здесь рожденных и в Молдавии значительной торговлей занимающихся липованов и теперь есть очень много. О том, имею ли действительно имение, прошу спросить здешнюю громаду, которая моего покойного отца и его имение совершенно знает, и может подтвердить, что я действительно от оного 5 000 левов серебром в наследство получил, и эту сумму, 13-го сентября 1843 года, здешнему липованскому монастырю подарил, будучи членом сего монастыря».³⁰⁴

Показание Алимпия, согласно его характеру, отличалось еще большей отвагой, – он смело утверждал, что отец его, Савва Милорадов, умерший в 1837 году в Бессарабии, оставил ему в наследтство даже 8 500 левов серебром, на что, впрочем, письменных документов у него – Алимпия Милорадова не имеется; а в подтверждение того, что он действительно получил в наследство деньги, из которых пожертвовал монастырю 5 000 левов, ссылался также на свидетельство местных липован³⁰⁵. Комиссия предложила депутатам белокриницкой громады подтвердить эти показания; депутаты отвечали: «Мы подтверждаем, что истинно объявление иноков Павла Васильева и Алимпия Милорадова касательно их происхождения и наследственных обстоятельств, с тем, что кто знает положение здешних липован, тот не будет сомневаться, что оные, от здешних липованов происходящие иноки такие суммы в наследство получили и в состоянии по 5 000 левов серебром здешнему монастырю подарить: в здешних громадах находятся липованы, кои промыслом и торговлей более 10 000 левов приобрели»³⁰⁶.

Наконец, для соблюдения формальной правильности допроса, крайскомиссар произвел о доставшихся Павлу и Алимпию наследствах официальную справку в делах думении Гадик-Фальва, и на основании этой справки сделал в протокол следующее оригинальное заключение: «Касательно подтверждения объявления о наследственных суммах Павла Васильева и Алимпия Милорадова подписавшийся комиссар делал рассмотрение в наследственных актах по умерших липованах селений Белой-Криницы и Климоуц; но нигде имен родителей их не нашел: потому и их объявление, подтвержденное белокриницкою громадой, что родители их за границей померли, есть достоверно»³⁰⁷.

Для того именно Павел с Алимпием и показали своих вымышленных родителей-липован умершими за границей, в Молдавии и Бессарабии, чтобы сделать безопасными всякие справки; но вывод, к какому пришел крайскомиссар, не отыскав в делах думении никаких сведений о Василии Федотове и Савве Милорадове, все-таки представляется совершенно неожиданным и, очевидно, внушен ему тем же благоснисхождением к Белокриницкой обители, с каким производил он и прежнее, и настоящее следствия.

Продолжая до конца это благоснисхождение, крайскомиссар, в заключение всех протоколов, сделал такой общий отзыв о липованах: «Они ведут жизнь очень религиозно и богобоязно. Громада Белой-Криницы имеет богатую церковь с куполами, устроенную собственным коштом, по подобию, как и прочие старогреческие церкви, с богатым внутренним украшением. И громада Климоуц тоже имеет церковь и каплицу и громада Мехидра тоже имеет свою каплицу. Впрочем, каждый липован в своем порядочном доме имеет образами и прочим прибором украшенную божницу, которая у него в весьма высоком почтении. Каждый липован, входя в дом, делает на себе рукой крест и говорит: «Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй нас». То же самое говорит прежде всякого ядения и пития. И ни один липован ни трубки не курит, ни табаку не нюхает, так что даже и в домах их этого делать не позволено. Содержание поста строжайше наблюдают, и в теперешнем великом посте они теплой стравы не едят, а едят капусту квашенную и огурцы, и то – только один раз в день. В их домах везде особливая чистота: они имеют около постелей и перед иконами занавесы, столы покрывают хорошими скатертями; народ очень старательный и промышленный и всегда встают на работы очень рано»³⁰⁸.

Итак, оба комиссионные следствия произведены бароном Кане как нельзя более благоприятно для учредителей старообрядческого архиерейства в Белой-Кринице. Теперь они ясно видели, что повредить их делу губерния не может, что благодаря покровительству крайзамта и его комиссаров, до это с формальной стороны не представляет уже ничего сомнительного в тех пунктах, относительно которых, и только ради формы, предписано было из Вены навести нужные справки, что поэтому всякое дальнейшее противодействие губернии уже весьма легко будет представить благоснисходительным столичным властям как явное притязание и притеснение со стороны губернского начальства…

И теперь, действительно, белокриницкое братство стало вести себя в отношении к губернии с особенной смелостью и самоуверенностью. Как только следственная комиссия заключила свои занятия, и протоколы ее, вместе с «отыскавшимся протоколом Вагнера»³⁰⁹, были отосланы во Львов, туда же отправились депутаты Белокриницкого монастыря Павел и Алимпий. Они подали «высокославной губернии» просьбу, в которой, между прочим, доказывали, что ее решение – уничтожить Белокриницкий монастырь несправедливо, что из доставленных в настоящее время крайзамтом актов и протоколов она сама должна видеть, что «монастырь изначала с ведома правительства в Буковине основался и уже около шестидесяти лет там существует», и назначением его служит «не одно только упражнение в богомыслии (контемплятиве), а совсем напротив, как обстоятельно объяснено сие в «Рекурсе». Сама же просьба состояла в том, чтобы губерния «… по крайней мере теперь, вошла в надлежащее рассмотрение крайнейших духовных нужд липованских громад и желание их (относительно монастыря и епископа) удовлетворила»³¹⁰.

Тогда же Павел и Алимпий подали особое прошение «президенту губерниума» барону фон-Гохфельду. Объяснив кратко обстоятельства дела, поступившего, после двух комиссионных следствий опять в губернию на рассмотрение, они писали: «… изъявите, ваше превосходительство, со своей стороны отеческое ваше благоволение к беспрепятственному исполнению нашего прошения (о монастыре и епископе), ибо удовлетворением этой покорнейшей нашей просьбы отнюдь не может причиниться никакого вреда или ущерба ни общему благу государства, ниже частным каким лицам, но паче будет сугубая польза – государству благочиние, а самим обществам нашим от толиких настоящих духовных бедствований вожделенное спокойствие, за что все наши общества с незабвенным чувствованием останутся к вам навеки благодарны, а Всевышний Творец возвеличит славу вашего высокопревосходительства в благоцветущем блистании на многая лета»³¹¹.

Но губернское начальство, на основании верных, хотя неофициальных сведений, будучи убеждено в фальшивости всего затеянного в Белой-Кринице дела и хорошо зная о самозванстве самих белокриницких депутатов, не хотело иметь сношений с этими заграничными выходцами, так нагло выдающими себя за природных липован. Никакого ответа на их прошение из губернии не последовало. Однако же, по получении протоколов второй следственной комиссии, здесь не могли не видеть, что дальнейшие усилия воспрепятствовать их затеям будут бесполезны, и что, во всяком случае, по этому неприятному делу необходимо дать отзыв в императорскую гоф-канцелярию.

К большому огорчению людей, защищавших интересы православия и ясно понимавших намерения учредителей старообрядческой иерархии в Буковине, в это именно время скончался один из самых ревностных противников белокриницкой затеи – г. Белявский, заведовавший в губернии делами иностранных религий, каковое событие благочестивое братство Белокриницкой обители приветствовало, напротив, как благое для них предзнаменование³¹².

Между тем, Павел и Алимпий, не получая в губернии ответа на свои прошения, успели однако же узнать, что дело их, со всеми документами, «Рекурсом», уставом и пр. уже отправлено в гоф-канцелярию³¹³. Какое при этом губерния постановила решение, в точности разведать они не могли; но уже тем одним, что поданные ими просьбы оставлены без всякого ответа и относительно всего дела соблюдается таинственность, возбуждалось подозрение, что решение последовало опять не в их пользу. По сему случаю они сами немедленно отправились в Вену. Здесь им также, по-видимому, не удалось собрать точных сведений об ответе присланном из губернии и только на основании указанных выше соображений о неблагоприятном его содержании составлена была, очевидно, с помощью венского адвоката, «промемориа», которую они и подали в императорскую гоф-канцелярию.

«Мы полагаем (говорилось в промемории), что губерния и теперь представляемые духовные нужды староверцев в резон не принимает. Следовательно, она не хочет соблаговолить того, чтобы мы, верноподданные австрийскому скипетру, удовлетворялись своим покоем и устройством благочиния, без заимствования из чужих краев для удовлетворения духовной нужды, но оставляет староверцам то, что доселе было, т. е. завсегда заимствоваться священниками из России, которых они с великим изнурением оттоль доставали посредством своих единоверных обществ…

Теперь же Россия приняла строгие меры не только в охранении границы, но даже и самые те в России единоверные с нами общества, сверх существующих первых священников³¹⁴, вновь более иметь у себя таковых уже позволения не имеют. Потому теперь здесь нашим староверцам настоять в священстве наибольшая нужда, как именно изъяснено в нашем Рекурсе».

Итак, если не позволяется староверцам, на правилах в монастырском уставе изображенных, иметь своего святителя; следовательно не позволяется им иметь и епархиальных священников, и монастыря, и настоятеля и самих даже иноков. Поскольку все сии происходят только от святителя; святитель же, по нашей религии, происходит из чина иноческого. А под сим непозволением епископа разумеется, что староверцы теперь уже или изгоняются из Австрийского государства, или принуждаются перейти в иную религию. Такое принуждение совершенно противно дарованной им всевысочайшей привилегии, в которой позволена им неограниченная вольность религии и духовенства, и не только таковой привилегии, но даже и общему толеранц-патенту».

Почти то же самое, как мы видели, говорилось и в «Рекурсе», но не так смело и решительно, как теперь. А вот и новое возражение против предполагаемых притязаний губернии, уже прямо заимствованное просителями из современных обстоятельств дела и опять высказанное с той твердостью, какую давала им теперь уверенность в несомненном успехе их просьбы: «Не затрудняется ли губерния (говорилось дальше в промемории) на позволение староверцам своего святителя разве тем, что они не имеют в своих обществах много числа народу или опасается недостатка в фундусе на всегдашнее содержание святителя? Но сами правила староверческой религии не позволяют излишней роскоши иметь святителя, что явствует в нашем монастырском уставе (приложенном при «Рекурсе», поданном его величеству), в Предмете о святителе.

Святитель должен быть у нас, по образу древних святых иерархов, подражая начальнику веры Иисусу Христу, в самоумеренном смирении, т. е. во всех житейских потребах так, как ныне есть нашего монастыря настоятель; но только святитель отличен будет саном и светлыми церковными облачениями во время богослужения. На таковое содержание один монастырь наш есть в состоянии, общества же сверх того, во всяком случае, обязались быть готовыми на помощь, что правительство может видеть из комиссионных протоколов.

Уповательно же, что и здравое рассуждение правительства может распознать сущность сего дела, как сама естественность показывает потребу, яко не для святителя есть народ, но для народа святитель необходимо есть нужен. Да и закон христианский никак не судит, якобы только во множественном числе народу потребно иметь благочиние, а в малом не потребно. Ибо в прежние века вселенская церковь не взирала на число народа, но судила предстоящие в них нужды, так что в царство Аврелиана, 5575 (267) года, Григор Неокесарийский был поставлен епископом в Неокесарио, где имелось христиан всего только восемнадцать человек.

Следовательно, лучше быть хотя малому числу народа, но в благочинии, нежели и малому и не в благочинии. А также известно есть из церковной истории, что в древности, даже и кроме нужных случаев, при самом полном господствовании вселенской церкви, права позволяли сверх градских епископов назначать и в селах особых епископов, как явствует из соборных правил: 8 пр. 1-го Никейского вселенского собора и прочих: Антиохийского – пр. 13 и 20, Неокесарийского – пр. 13 же, и Анкирского – пр. 13»³¹⁵.

Промемория подана была в июне месяце. Спустя немного времени из губернии прислан был в гоф-канцелярию новый отзыв по делу о липованском монастыре и епископе. Губерния, наконец, принуждена была сделать уступку, – дала мнение, что просьбу липован о дозволении монастыря в Белой-Кринице можно уважить; но вместо просимого ими епископа полагала достаточным дозволить липованам иметь в монастыре настоятеля и священников. Получив известие об этом губернском определении, Павел и Алимпий, все еще жившие в Вене, в июле месяце подали на имя президента императорской гоф-канцелярии графа Инцаги новую промеморию.

Они объяснили, что настоятелей Белокриницкий монастырь имеет и имел издавна; но поставлять священников липованам, в чем эти последние, как признала и сама губерния, крайне нуждаются, настоятель монастыря не может, ибо право сие принадлежит только одним епископам. «Почему (писали они дальше) мы в обязанность себе поставляем настаивать, чтобы нам для посвящения потребных священников дозволено было на все будущее время иметь если не обергирта, то хотя консекратора», что будет согласно и всевысочайшей привилегии, «… в которой вольное нашей религии содержание нам допущено»; равно как и средствам монастыря будет соответствовать, ибо «… мы своим коштом консекратора содержать в состоянии».

Здесь, наконец, они просили, их будущего епископа, а равно и самый обряд их, не называть «… по-простонародному липованскими, как называет высокая губерния («… против какового названия, ошибочного и фальшивого, они усиленно протестуют»), а именовать староверческим, каковое название употреблено и в высочайшей привилегии»³¹⁶.

Целый год прошел с того времени, как Павел и Алимпий приезжали первый раз в Вену и были так милостиво, так внимательно приняты высшими чинами империи и самим императором Фердинандом. Оказалось, что в течение этого времени расположение к ним высоких персон нисколько не охладело: их промемории и личные просьбы были приняты и теперь с прежней благосклонностью. И так как из присланных губернией документов оказывалось, что относительно тех пунктов, по которым предписано было произвести справки, две следственные комиссии ничего сомнительного не нашли, то императорская гоф-канцелярия постановила, вопреки мнению губернии, решили дело о липованском монастыре и об епископе, согласно прошению белокриницких депутатов³¹⁷.

В то время императора Фердинанда не было в Вене, он осматривал войска в Венгрии: туда на высочайшее утверждение и было послано состоявшееся по липованскому делу определение³¹⁸. Здесь-то, 6-го (18-го) сентября 1844 года, император Фердинанд подписал, наконец, следующего содержания декрет об учреждении в Белокриницком монастыре старообрядческой архиерейской кафедры:

«По прошению липованской громады и староверческих иноков Белой-Криницы,

1) всемилостивейше дозволяется привезти из-за границы одно духовное лицо, именно архипастыря, или епископа, с тем, что он может преподавать находящимся в Белой-Кринице липованским инокам высшее посвящение и имеет еще поставить себе преемника, который также должен будет поставлять священников, равно как избрать и посвятить преемника себе. Однако же имеющее теперь прибыть из-за границы духовное лицо обязуется прежде вступления в должность, через посредство губернии, сообщить гоф-канцелярии о своем имени, чтобы можно было дипломатическим путем собрать о нем. сведения и удостовериться, что никаких сомнений относительно его не существует. А так как, по правилам греко-восточного обряда высшее духовенство может быть производимо только из монахов, то его величество

2) всемилостивейше соизволяет дальнейшее существование издавна находящегося в Белой-Кринице монастыря утвердить³¹⁹.

В первом из этих пунктов, который собственно и составляет законное (в отношении к государственной власти) основание существующей доселе в Белокриницком монастыре старообрядческой архиерейской кафедры, заслуживают особенного внимания два следующие обстоятельства:

1) епископу, которого дозволено привезти из-за границы, императорским декретом предоставлялось право рукополагать в священные степени собственно липованских иноков, находящихся в Белой-Кринице, т. е., по точному смыслу этих слов, не давалось ему права посвящать мирян, хотя бы они были липоване и жили в Белой-Кринице, а также и самых иноков, если они по происхождению не липоване и живут не в Белой-Кринице;

2) о личности епископа, который привезен будет из-за границы, предписывалось собрать дипломатическим путем сведения, не имеется ли относительно его каких-либо сомнений, т. е., в отправление своей должности у липован, по смыслу этой статьи, мог он вступить тогда только, когда по наведении точных справок не окажется никаких относительно его сомнений.

Условия, очевидно, стеснительные для белокриницких учредителей архиерейства. Павел, без сомнения, понимал это очень хорошо; но хлопотать об отмене этих стеснительных условий уже было невозможно, да и крайней надобности, по его мнению, не представлялось, так как, достигнув самого главного, получив дозволение иметь епископа в Белой-Кринице, он надеялся, при своей ловкости в делах подобного рода, с остальными затруднениями справиться легко…

О состоявшемся высочайшем решении по делу о липованском монастыре и епископе императорская гоф-канцелярия, указом от 17-го (29-го) сентября, сообщила для зависящих распоряжений губернии, причем со своей стороны предписывала иметь в виду, «… что иноки и липованское общество обязались:

а) монастырь и епископа содержать на собственные средства, не требуя от правительства никакой помощи; б) собственным коштом устроить в Белой-Кринице и содержать сельскую школу»³²⁰: за исполнением этого последнего обязательства гоф-канцелярия предписывала губернскому начальству иметь особенный надзор. О всех этих решениях и распоряжениях верховной власти губерния, в свою очередь, сообщила буковинскому крайзамту, и, наконец, сей последний имел удовольствие официально уведомить депутатов Белокриницкого монастыря, иноков Павла Васильева и Алимпия Милорадова, присовокупляя, что им поставляется в обязанность, как только найден будет дозволенный епископ, «… донести о нем через посредство крайзамта губернии, с точным обозначением, где епископ сей в последнее время находился (mit genaner Angabe, wo sich derselbe zuletzt aufhielt), дабы можно было приступить к дальнейшим относительно его распоряжениям³²¹.

Тогда же крайзамт препроводил в монастырь и возвращенный из Вены подлинный экземпляр устава, для хранения при монастырских актах и для руководства» (zur Aufbewahrung in den Kloster-Aclen und zur Richtschnur)³²².

«Так совершилось, – говорит ученый наблюдатель, посетивший Буковину вскоре после описанного нами времени, – событие, до сих пор небывалое в мире раскольничьем и такое, о каком раскольники не смели и помышлять в самых дерзких, в самых заносчивых мечтаниях… Благоустроенное, могущественное государство, какова Австрия, торжественно дарует им всеми формами гражданской законности обеспеченную епископскую кафедру, и, следовательно, раскол, досель пресмыкавшийся темной, отверженной сектой, возводит на степень официально признанной церквии Понятно, какой восторг, какое потрясение должно было произвести это во всем мире раскольничьем. У буковинских раскольников, по общему отзыву туземцев, с тех пор обнаружилось чрезвычайное одушевление и движение. Я сам, посещая их, был лично свидетелем, что у них только и мыслей, только и речей, что о будущем архиерее»…³²³

Но, если кто имел тогда все основания торжествовать и ликовать, то именно Павел и его сотрудники. Четырехлетние постоянные, можно сказать, неусыпные хлопоты, сопряженные со столькими трудами, опасностями и страхами, на которые потрачено столько ума и красноречия, столько отваги и смелости, столько лжи и разных обманов, наконец, увенчались вожделенным успехоми Предприятие, к которому Павел считал себя призванным свыше, составившее задачу и интерес всей его жизни наполовину осуществилосьи

Павел и Геронтий с братией, действительно, ликовали; но среди ликований твердо помнили и то, что время полного торжества и покоя все еще не наступило, что в будущем предстоит еще много разного рода трудов. Прежде всего им предстояли заботы о приведении Белокриницкого монастыря в приличный для епископии вид, о материальном обеспечении и на будущее время дозволенного правительством существования Белокриницкой архиерейской кафедры, всего же более об отыскании и приобретении самого лица, которое бы заняло эту кафедру и начало собою ряд белокриницких «древлеправославных» иерархов.