Азбука веры Православная библиотека профессор Николай Александрович Заозерский Зоологический элемент в среде современной интеллигенции. [Рец. на: Арцыбашев М. Санин. Первая тысяча.]

Зоологический элемент в среде современной интеллигенции

Источник

 

Удивительно быстрые успехи делает наша беллетристика. Еще как недавно М. Горький искал человека в подонках нашего общества и нашел таки его, воспев в заключение счастливой находки гимн „человеку“. Г. Арцыбашеву пришла не менее счастливая мысль поискать в среде нашей интеллигенции, нашей надежды и людей будущего – обезьян, кобыл и т. под. животных и он нашел их, представив публике несколько типов своей находки.

Фабула произведения г. Арцыбашева очень простая. В губернский город летом прибыло несколько молодых людей – студентов, в числе их главный герой Владимир Санин. – Прибывшие в довольно тесном кружке родных и знакомых из местной интеллигенции погуляли, поухаживали за девицами, поговорили, поскандальничали... некоторые померли, другие остались на месте переживать неприятные последствия своих каникулярных похождений, а главный герой бежал, не видя успеха своей миссии. Вот и все.

Но интерес – не в фабуле, а в типах, их фигурах, монологах, дебатах и действиях. Все это – молодые люди обоих полов. Стариков, пожилых, и в особенности детей почти не коснулась рука художника, как будто их не было в губернском городе. Только матери героя и одной из главных героинь – Лиды художник уделил несколько штрихов, напр: „Он (Санин) смотрел на мать и в первый раз сознательно заметил, какое у нее тупое и ничтожное выражение глаз, и как нелепо торчит на голове всхохленная как куриный гребень, наколка“. „Марья Ивановна молчала и смотрела на Санина во все глаза, а куриный гребень еще нелепее хохлился у нее на голове“ (стр. 209).

Да, художника интересуют только молодые люди. Если внимательнее прислушаться к их суждениям, то старики и дети, строго говоря, совсем и не нужны ни для кого. Они или портят счастье молодых своими предрассудками, или представляют прескучный, грязный и никому не нужный балласт.

Жизнь бьет ключом только в молодых интеллигентных и неинтеллигентных людях. Каковы же эти люди?

Всех молодых людей г. Арцыбашева тяготит по-видимому одно непреложное убеждение, что все люди – животные. Что все женщины, включая сюда и интеллигентных героинь, в которых некоторые и влюблены, – самки, это всеобщее убеждение. „Женщина – самка и это – прежде всего – поучает Иванов; – среди мужчин хоть одного на тысячу еще можно найти такого, который заслужил название человека... а женщины... ни одной между ними! Голыя, розовыя, жирныя, безхвостыя обезьяны, вот и все“.

–  Оригинально сказано! – с удовольствием заметил фон-Рейц.

–  И правда! – горько подумал Новиков“ (стр. 131).

По-видимому, следовало бы из этого общего приговора сделать исключение для Лиды – весьма интеллигентной девушки. Г. Арцыбашев между прочим так изображает ее настроение после несчастного ее увлечения Зарудиным: „Ряд прочитанных книг, ряд великих и свободных идей прошли сквозь ея мозг, и она видела, что поступок ея был не только естественен, но даже хорош. Он не причинял никому зла, а ей и другому человеку дал наслаждение. И без этого наслаждения у нея не было бы молодости, и жизнь была бы уныла, как дерево осенью, когда облетят все листья. Мысль о том, что религия не освятила ея союза с мужчиной была ей смешна, и все устои этой мысли были давно источены и разрушены свободной человеческой мыслью. Выходило так, что она должна была бы радоваться, как радуется цветок, в солнечное утро опылившийся новой жизнью, а она страдала и чувствовала себя на дне пропасти, ниже всех людей. И как ни звала она великия идеи и непоколебимыя истины, перед завтрашним днем позора оне таяли, как тает воск от огня. И вместо того, чтобы встать ногою на шею людям, которых она презирала за тупость и ограниченность их, Лида думала только о том, чтобы спастись и обмануть их“ (стр. 175).

Казалось бы для такой женщины следовало сделать исключение. Но и герой Санин, ее брат, не сделал для нее исключения: он видел в ней очень красивую, но глуповатую самку, да и сам г. Арцыбашев отметил как главное ее качество, что она переваливалась телом своим как „молодая красивая, кобыла“, и связь ее с офицером Зарудиным осветил, как связь „с молодым горячим жеребцом“.

Итак, все женщины, даже и интеллигентные девушки, или бесхвостые самки, или красивые кобылы

Ну, а каковы мужчины? Мужчины – еще хуже. Вот напр. психика Зарудина: „На первых порах она (Лидия) казалась ему такой умной, такой не похожей на всех тех девушек и женщин, лаская которых он горделиво сознавал свое превосходство, такой гордой, что обнимая ее, он замирал, точно ожидая получить пощечину (!)... Но после сегодняшнего обещания.... он вдруг почувствовал свою силу... И к сладкому томительному чувству сладострастного ожидания тонко и бессознательно стал примешиваться оттенок злорадности, что это гордая, умная, чистая и начитанная девушка будет лежать под ним как и всякая другая и он также будет делать с нею, что захочет, как и со всеми другими. Он вдруг ясно увидел ее на полу, услышал свист хлыста, увидел розовую полосу на голом нежном покорном теле и, вздрогнув, пошатнулся от удара крови в голову... Было далее физически невыносимо думать об этом. Зарудин дрожащими пальцами закурил папиросу, еще раз дрогнул на сильных ногах и пошел в комнаты“.

– И везет же вот таким животным! – подумал Санин. – Черт знает, что такое. Лида и он! (стр. 24–25).“

Другое животное – приезжий из Петербурга миллионер Волошин еще сладострастнее. „Распущенное человеческое тело, как острие обнаженнаго нерва, до боли обточенное почти насильственными наслаждениями, мучительно отзывалось на самое слово „женщина“. Неизменно голая, неизменно возможная, она стояла перед Волошиным во все мгновения его жизни и каждое женское платье обтянутое на гибком, кругло полном теле самки возбуждало его до болезненной дрожи в коленах“ (стр. 200).

Но это отрицательные типы – порождения существующего уклада – офицерской и буржуазной среды.

Фигурирующие в рассказе интеллигенты пытаются между другими огромными вопросами решить и вопрос о борьбе с животными инстинктами. Толстовец фон-Дейц убежден, что единственное спасение в христианстве. Художник – философ Юрий Сварожич решительно заявляет, что христианство оказалось совершенно бессильным в борьбе с животными инстинктами (стр. 183); у христианства нет будущего. Вместо него Юрий пытался измыслить какое то новое миросозерцание, но в бесплодной попытке – застрелился.

Решателем вопроса явился Владимир Санин. Что это за тип?

В качестве главного героя рассказа он обрисован довольно полно, даже и с внешней стороны.

По внешности, это – „высокая светловолосая и плечистая фигура со спокойным и чуть-чуть в одних только уголках губ насмешливым выражением лица, (в котором) не заметно ни усталости, ни утомления. Мускулы у него „как железо“, руки „стальныя“ (стр. 299). Женщины, которых ему приходилось обнимать, не исключая и родной сестры Лиды, смущались и вздрагивали, точно „почувствовав приближение зверя“ (стр. 5). Аппетит и сон – изумительны: Санин ест и пьет пива и вина больше всех и никогда не напивается пьян, напротив – „пьяный становится добрее» (стр. 49). В одежде Санин до нельзя прост, даже и на городском бульваре прогуливается „без шапки в своей широкой но уже позеленевшей на плечах рубахе. Силища у него страшная: одним ударом кулака он так ранил Зарудина, молодого и здорового офицера, как можно ранить разве только здоровенной дубиной (стр. 334, 335). Целая толпа – ничто для нашего богатыря....

Санин – очень умный человек; во всяких разговорах, диспутах последнее слово остается за ним. Все в сравнении с ним слабы и глупы. Г. Арцыбашев влагает в уста нашего героя целые монологи на возвышенные темы о Боге, о христианств, о женщинах, о миросозерцании. И эти темы разрешаются у него донельзя просто и ясно.

Что такое миросозерцание? „Миросозерцание – поучает наш герой – дает сама жизнь, во всем ея объеме, в котором литература и самая мысль человеческая – только ничтожная частица. Миросозерцание – не теория жизни, а только настроение отдельной человеческой личности и при том до тех пор изменяющееся, пока у человека еще жива душа“ (стр. 195). „Я знаю одно: я вижу и хочу, чтобы жизнь не была для меня мучением... Для этого надо прежде всего удовлетворять свои естественныя желания... Желание – это все: когда в человеке умирают желания, умирает и его жизнь, а когда он убивает желания, убивает себя».

–  Но желания могут быть злыми?

–  Может быть.

–  Тогда как?

–  Также, – ласково ответил Санин и посмотрел в лицо Юрию светлыми немигающими глазами“ (стр. 94–95).

Читателю интересно, конечно, знать, каким путем Санин дошел до такого миросозерцания? Г. Арцыбашев, хотя и кратко, но удовлетворяет это желание. „То самое важное в жизни время – так начинается рассказ – когда под влиянием первых столкновений с людьми и природой, слагается характер, Владимир Санин прожил вне семьи. Никто не следил за ним, ничья рука не гнула его и душа этого человека сложилась свободно и своеобразно, как дерево в поле“ (стр. 1).

На вопрос матери: „ну расскажи, как ты там жил, что делал? – Санин отвечал: Что делал?... что ж?... пил ел, спал, иногда работал, иногда ничего не делал“ (стр. 2).

В чем состояла эта работа – неизвестно. Но несомненно, что Санин был студентом и перечитал „сотни книг от Экклезиаста до Маркса“ (стр. 195), хотя чтение по-видимому не было у него любимым занятием. В рассказе упоминается только однажды, что Санин вздумал на ночь почитать „так говорил Заратустра“ – которую нашел у Лиды, но с первых же страниц ему стало досадно и скучно. Напыщенные образы не трогали его души. Он плюнул и, бросив книгу, моментально заснул“ (стр. 28).

„Так свободно и своеобразно сложилась душа этого человека!“ – Что свободно – это может быть и правда: но что же тут своеобразного, напр. по сравнению с Зарудиным и Волошиным? Ведь и у них желания – все?... А между тем они – животные, а Санин – почему-то человек. Это недоумение особенно бросается в глаза при характеристике отношений Санина к женщинам: он охотился за ними совершенно так же, как и Зарудин например,.. да что Зарудин, даже хуже, – взгляд его на этот предмет упростился до последней крайности. Для него женщина даже менее чем самка, не исключая и родной сестры. Это просто – предмет известного специального наслаждения, как и мужчина для женщины. В этом заключается вся суть решения вопроса о счастье. Сладострастие, если и ведет иногда к беде, то не само по себе, а по людской глупости (стр. 276). „Вот что ты беременна – поучает он сестру – это скверно. Скверно во 1-хъ потому, что рожать младенцев – дело самое прескучное, грязное, мучительное и бессмысленное, а во 2-хъ потому, что люди тебя замучают... Я бы тебе сказал, что надо делать, но ты слишком слаба и глупа для этого... У тебя не хватит ни дерзости, ни смелости... а в том, что ты ставишь его между собою и жизнью, и думаешь, что за ним уже нет ничего... ты боишься и боишься не тех людей, которые тебя не знают, а которые тебя знают и любят и для которых твое „падение“ потому только, что оно произведено не на брачной кровати, а где-нибудь в лесу, на траве что ли, будет ужасным ударом“...

„Странное чувство было в Лиде: сначала острый стыд, такой стыд, точно ее всю раздели до нага и рылись грубыми пальцами в самых тайниках ея тела. Ей было страшно взглянуть на брата, чтобы они оба не умерли от стыда. Но серые глаза Санина не мигали, смотрели ясно и твердо“ (стр. 151).

Этот упрощенный взгляд на женщину Санин оправдал самым фактом грубого изнасилования Карсавиной. Факт описан детально, стилем полицейского протокола. „Пустите ради Бога!.. Что вы?.. задыхающимся шепотом проговорила Карсавина после мгновеннаго жуткаго молчания, отрывая его стальныя руки. Но Санин с силой, почти раздавливая ея упругую грудь, прижал девушку к себе и ей стало душно“ (стр. 305).

Кончил свои похождения наш герой как-то странно. Внезапно пришло ему желание оставить родной дом и город и ехать куда глаза глядят. Не простясь с матерью и сестрой, в сопровождении своего друга Иванова он сел на первый поезд, отправлявшийся вечером. Ночь в поезде ему что-то не поспалось, перед рассветом он вышел на площадку вагона и на всем ходу бросился с поезда.

„С грохотом и свистом промелькнул мимо поезд: земля выскочила из-под ног, и Санин упал на мокрый песок насыпи. Красный задний фонарь был уже далеко, когда Санин поднялся, смеясь сам себе:

– И то хорошо! Сказал он громко с наслаждением издав свободный, громкий крик“.

„Санин дышал легко и веселыми глазами смотрел в бесконечную даль земли, широкими сильными шагами уходя все дальше и дальше, к светлому и радостному сиянию зари. И когда степь, пробудившись вспыхнула земными и голубыми далями, оделась необъятным куполом неба и, прямо против Санина, искрясь и сверкая, взошло солнце, казалось, что Санин идет ему навстречу“ (стр. 342).

Этими словами и оканчивается произведение г. Арцыбашева. Было бы, конечно, весьма последовательно закончить рассказ не такими художественными претензиями, а более естественно, напр. так, что Санин сломал себе шею, ногу или что-нибудь в этом роде и от боли заорал благим матом на всю степь... Такой конец был бы вполне достоин этого „свободно и своеобразно сложившагося человека“, т. е. выработавшего в себе сильного и наглого животного, вытравившего из себя, и вытравливающего из других вечное моральное и эстетическое чувство и отношение хотя бы только к матери и своей красивой и интеллигентной родной сестре. Рассказ вышел бы по крайней мере выдержанным, хотя и грубо несправедливым памфлетом по адресу нашей русской интеллигенции.

Но беда г. Арцыбашева в том и состоит, что он, по-видимому, вовсе не хотел писать памфлета, а надумал изобразить реальность, подкрашенную идеалом – Саниным. Санин – не наглое животное, каким он в действительности вышел из-под кисти художника, а положительный тип „новаго человека“, призванного обновить человечество. За это говорит эпиграф рассказа: „Только это нашел я, что Бог создал человека правым, а люди пустились во многие помыслы“ (Екклез. VII, 23). За это же говорит и финал рассказа, облекший глупость героя в какой-то поэтический прыжок, приветствованный зарей и солнцем. Санин и есть правый человек, какого создает Бог или природа; проще говоря: „се лев, а не собака“. В намерении художника было создать Аполлона, в действительности вышла обезьяна ....не важной породы.

Рассказ издан отдельной книжкой с пометою: „первая тысяча, 1908“. Автор, очевидно, предполагает, что потребуется и вторая тысяча. Неужели он не ошибется в своих расчетах? Тогда будет стыдно за русскую публику. Нам думается, что по крайней мере наша молодежь должна отозваться самым решительным бойкотом так изобразившему ее художнику.


Источник: Заозерский Н.А. Зоологический элемент в среде современной интеллигенции. [Рец. на: Арцыбашев М. Санин. Первая тысяча] // Богословский вестник. 1908. Т. 1. № 1. С. 183–190.

Комментарии для сайта Cackle