Иерусалим в настоящую минуту

В нашей светской литературе входит в моду страсть к разного рода выходкам антирелигиозного направления. По-видимому, у пишущих составилось убеждение, что чем чаще вторгаться в область религиозно-нравственных вопросов с пошлыми шутками и дерзкими выходками, тем больше приобретается прав на титул человека свободно-мыслящего, – титул, о приобретении которого так многие заботятся ныне. Идет, например, речь о предмете, кажется, не представляющем решительно никакой возможности вставить задорную фразу антирелигиозного направления, а нет, фраза непременно тут, автор ухитрится ее вставить.

Это поветрие мнимого свободомыслия в нашей литературе имеет замечательную особенность. За дерзкою фразою, раздающеюся то там, то здесь, у нас обыкновенно нет серьезной мысли. Эти вольные фразы – не плод философствующей и сомневающейся мысли, не результат исследования того или другого важного религиозного или нравственного вопроса. Это – фразы, доставшиеся из вторых или третьих рук, фразы, выхваченные из первой попавшейся в руки книжки антирелигиозного направления. Иного значения им нельзя придавать уже по тому одному, что люди, расточающие эти фразы, не редко оказываются не в состоянии сладить с ними, и уставить их в такой связи, чтобы одна фраза не давала видеть нелепость другой. А где этот труд оканчивается и благополучно, там обыкновенно очень резко кидается в глаза другое несчастие авторов – отсутствие следов серьезного изучения тех предметов, о которых они пускают такие смелые фразы. Потому, когда встречаешь изделия этих господ, становится не столько грустно за направление нашей литературы, сколько жалко бесплодной траты времени, которое могло бы быть обращено на изучение чего-нибудь дельного.

Мы говорим так не по чувству озлобления, не потому, что задевают нас так больно, что будто боль становится невыносимою и ищет облегчения в горьких словах укоризны. Мы говорим совершенно спокойно, с полным убеждением в справедливости своих слов, потому что наша светская литература представляет самое полное подтверждение нашим словам на каждом шагу. За доказательствами остановки быть не может.

Возьмем для образчика одну из недавних статей, статью г. Берга, помещенную в С.-Петербургских Ведомостях под заглавием: Иерусалим в настоящую минуту. Кроме имени автора, успевшего составить себе известность в русской литературе статьями совершенно иного рода, это новое произведение его пера обращает на себя наше внимание еще и потому, что представляет собою одно из лучших подтверждений нашему взгляду на мнимое свободомыслие русской пишущей братии.

Самым началом своей статьи г. Берг хочет дать почувствовать, что пишет ее не человек с теплою верою, и даже не человек, уважающий теплую веру других, а человек из свободномыслящих. «Иерусалим! Как произнесешь это имя, – говорит г. Берг, – так кажется и запахнет ладоном, постным маслом и молитвами». Сопоставление запаха постного масла с запахом молитвы, может быть, представляется г. Бергу удачною выходкою остроумия. Совсем иное подумает читатель, когда дочитает статью г. Берга до конца. Он найдет, что г. Берг может хорошо знать запах постного масла, но никак не запах молитвы.

Г. Бергу хочется загрязнить в глазах своих читателей святыни Иерусалима эффектным описанием внешней неопрятности города. Он с особенною любовию останавливается своею мыслию на »невероятно грязном состоянии улиц, гниющих арбузных корках и прении всяких нечистот, которых никуда и никогда не свозят; на невиданном у нас зрелище растянутых по улицам верблюжьих шкур. Загляните, – продолжает он, – подальше, пройдитесь к священным сионским воротам, где живут прокаженные и удивляющие мир своим ветхозаветным терпением евреи, – там весьма немудрено наткнуться и на падаль. Однажды я лично видел там целого гниющего верблюда, и кругом его на пирамидах навоза, современного Ироду Агриппе, кучи дремлющих собак, которые со вкусом и вдосталь наелись дохлой верблюжатины». Очень может быть, что турецкое начальство обращает мало внимания на чистоту и благоустройство города; легко также могло бы случиться, что живая фантазия г. Берга, в кучах нечистот усматривающая пирамиды навоза, да еще современного Ироду Агриппе (почему же именно Агриппе?), – принадлежи эта живая фантазия турецкому чиновнику, принесла бы даже пользу и побудила бы турецкое правительство обратить поболее внимания на опрятность города. Но то несомненно, что не эффектного описания нечистот ждем мы от путешественника-христианина, посетившего священный город. Кто ищет чисто выметенных улиц, чье благовоспитанное чувство не терпит неопрятности, кого эта неопрятность и «неотесанное народонаселение могут выкурить из священного города в туже минуту», как выражается г. Берг, тому нужно поискать других мест для своих прогулок. B Иерусалим путешествуют не для наслаждения удобствами городской жизни, не для наполнения альбомов красивыми видами. Черства та душа, для которой в Иерусалиме самое видное место занимают кучи нечистот, которая забывает из-за них о святынях Иерусалима, которая не ощущает в нем ничего, кроме «тоски до тошноты». Г. Берг как будто даже не хочет знать о тех чувствах, которые влекут и привязывают к Иерусалиму поклонников, привязывают, не смотря на не очень светлую внешнюю обстановку города. «Одна, – по его словам, – неотесанность народонаселения иерусалимского может выкурить вас в туже минуту из священного города, если только вы не решились умышленно разыгрывать из себя жертву, и не дали обета науке». К какому же разряду г. Берг относит поклонников святынь иерусалимских? Конечно, не к разряду лиц, давших обет науке. Итак, поклонники умышленно разыгрывают из себя жертвы, и потому только и остаются в Иерусалиме?

Недовольный улицами и населением Иерусалима, г. Берг недоволен и всею окружающею город природою. «Взгляните, – говорит он, – куда хотите, от любых ворот Иерусалима: прямо, направо, налево – все, преимущественно, желто, серо, сухо». Это чувство недовольства понятно в человеке, приехавшем в Иерусалим не за тем, что́ придает особенную важность путешествию в Иерусалим в глазах других. Но непонятна и даже невероятна та смелость, с какою, по поводу невеселых для г. Берга видов Иерусалима, он решается высказать несколько в высшей степени странных и неосновательных заключений относительно прошедшей истории еврейского народа. «Истинно невероятная страна! – восклицает он. – Трудно понять, каким образом и зачем ломились сюда, в эти горючие, безводные и безотрадные земли, разные колена народа израильского? Из-за чего они бились здесь столько веков? Надо думать, что Моисей, передвигая в пустыне кочевые палатки своего терпеливого и почтенного народа, не очень знал, куда идет, и что́ такое встретит. Его не удовлетворяло окружающее, то, что́ он видел, – те земли, которые проходил, и вот он шел все дальше и дальше, обещая народу целые реки млека и меда». В этой тираде многое поражает читателя.

Г. Бергу не нравится, что все около Иерусалима желто, серо, сухо; и вот его недовольство разрастается до того, что он перестает понимать, зачем народ еврейский поселился в Палестине. В самом деле, около Иерусалима, сделавшегося через несколько столетий по вступлении евреев в Палестину столицею их царства, теперь, в девятнадцатом столетии христианского летоисчисления, худо: зачем же евреи шли в Палестину? Делать такой вопрос, и на таком основании, – более чем странно.

Г. Берг предполагает, что если бы Моисей так же хорошо знал Палестину, как знает ее он, – автор разбираемых нами заметок, – то не повел бы туда народ еврейский. Очевидно, что г. Берг не высокого мнения о Моисее; он не хочет признавать в Моисее просвещаемого Богом вождя народа еврейского. Мало того: он не допускает в Моисее даже простого благоразумия; по его словам, Моисей вел народ все дальше и дальше единственно по той причине, что все, встречавшееся на пути, не нравилось ему; Моисей, по взгляду г. Берга, рассуждал так: авось дальше найду что́-нибудь и получше. Итак, Моисей, забывая всякое благоразумие, шел совершенно на удачу, не справившись нисколько о том, куда же наконец он придет? – Взгляд достойный мнимого свободомыслия нашего времени, и тем более поражающий своею нелепостию, чем легче было г. Бергу увидеть эту нелепость при самом поверхностном знакомстве с Библиею, и при помощи самых естественных, чисто человеческих, соображений! Он узнал бы из Библии, что пустыню аравийскую Моисей знал хорошо; он прожил в ней поболее, чем сколько жил г. Берг в Иерусалиме. Моисей прожил в пустыне аравийской сорок лет прежде, чем привел в нее народ еврейский, и потому заранее мог решить, можно ли остаться в ней народу еврейскому, или нет, а не ждать, окажется ли страна более удобною при дальнейшем путешествии по ней. Г. Берг узнал бы из Библии, что на второй год по выходе евреев из Египта посланы были в Палестину лазутчики, которые прошли ее от северного конца до южного, и дали единогласный отзыв о качествах земли Ханаанской. Г. Берг мог бы рассудить, что, по крайней мере, от них Моисей мог получить понятие об этой стране, и решить, следует или не следует вести туда народ еврейский, а не передвигать кочевые палатки на том только основании, что «не удовлетворяло Моисея окружающее, то, что́ он видел». Из Библии г. Берг мог бы узнать, что еще задолго до вступления евреев в Палестину, в этой стране жили их предки, и жили долго, имели там свои участки, и там сложили свои кости. Г. Берг мог бы сообразить, что предание должно было и привязывать евреев к Палестине, влечь их туда, и поддерживать воспоминания об этой стране, – воспоминания, существование которых не должно бы позволить г. Бергу ни на минуту остановиться на мысли, что евреи случайно попали в Палестину. Из Библии г. Берг узнал бы, что евреи вынесли с собою из Египта кости Иосифа, завещавшего похоронить себя в Палестине, вместе со своими праотцами. Если же евреи вынесли с собою из Египта кости Иосифа с целью похоронить их в Палестине, то следует отсюда, что при самом выходе из Египта евреи имели в виду идти в Палестину, а не шли наобум по желанию вождя, не знавшего, куда вести свой народ, как думает г. Берг.

Или всем этим указаниям Библии г. Берг не верит точно так же, как не верит тому, что Моисей был руководим Богом? Но при неверии в это последнее, то есть, в то, что Моисей был руководим Богом, г. Берг мог бы отозваться хотя тем, что ничего сверхъестественного он, как человек, «свободно мыслящий», не признает. По крайней мере, есть немцы, которые стараются изгонять из Библии все сверхъестественное; г. Бергу, может быть, хочется идти за ними. Но почему же не верит г. Берг тем указаниям Библии, не заключающим в себе ничего сверхъестественного, которые он мог бы встретить, хотя немного ознакомившись с Библиею? И почему, наконец, не веря этим указаниям, он верит тому, что некогда Моисей вел народ еврейский и привел его к Палестине? Или он думает различать текст пятокнижия по языку, и, на основании мнимого различия в языке, разлагать этот текст на несколько составных частей, иное приписывая первоначальному повествователю, другое усвояя позднейшим дополнителям, и потому одно признавая достоверным, другому отказывая в достоверности, как и делали иные немцы? Г. Берг, вероятно, посмеялся бы над этим последним предположением, если бы ему привелось услышать о нем. Судя по обнаруживаемому им незнанию Библии, он, конечно, и не слыхивал о подобном различении текста. Дело гораздо проще. Теперь существует немалый запрос на задорные фразы антирелигиозного направления. Отчего же и г. Бергу не пустить несколько таких фраз? Теперь это принято.

Что такое объяснение верно, это видно из всех дальнейших рассуждений г. Берга, между прочим, и из замечаний его о том же самом предмете, – о качествах страны Ханаанской, – который подал ему повод к таким выходкам относительно взгляда еврейского народа. Делая эти замечания, которые мы сейчас выпишем, г. Берг увлекается одною из новых тем, о которых любят теперь рассуждать люди, желающие выставить себя передовыми мыслителями, именно мыслью о прекрасных качествах еврейского народа. Г. Берг увлекается тут до такой степени, что совершенно забывает свое мрачное суждение о свойствах палестинской почвы. По его словам, «никто на свете, владевший этими странами, не приводил Палестину в то благословенное состояние, в каком она была при евреях... Где ныне эти удивительные сады, этот

Нард, алое, киннамон,

Благовонием богаты?

А ведь все это было, все это не сказки. Возможность подобных садов представляется очень ярко, если вы взглянете на самые новейшие усилия потомка тех же евреев, некоего Мешуллама, поселившагося в Ортасе, в двух часах г. от Иерусалима, именно там, где находились загородные чертоги Соломона. Мешуллам работает в Ортасе всего пятнадцать лет..., но раньше этого сады Соломона могли почесться сказкой, поэтической грезой Песни песней. Да, это были истинные труды; это был настоящий, доблестный народ, с золотыми руками и с железным терпением... Моисей хорошо знал свой народ, когда, ведя его Бог весть куда, на кремни и глину, обещал им реки млека и меда. Эти реки в их терпении, руках и сердце. Все, что́ он предсказывал, совершилось».

Итак, не явись в Палестине английский жид Мешуллам за несколько лет до приезда г. Берга, и этот смелый писатель остался бы при убеждении, что описание садов Соломона есть поэтическая греза Песни песней! С такою наивностию обнаруживать свое невежество – даже странно. Не явись английский жид Мешуллам, г. Берг рассуждал бы таким образом: теперь в Палестине нет великолепных садов, следовательно, их никогда не было и быть не могло, а, следовательно, и описания Песни песней суть поэтические грезы. Не правда ли, что с такими приемами мышления и с таким знанием браться за рассуждения о предметах серьезных весьма легкомысленно?

Другое заключение, вытекающее из тех же выписанных нами слов г. Берга, более утешительно. Оказывается, что г. Берг в настоящем случае уже изменил свой взгляд на Моисея. Прежде, как мы видели, у него Моисей не очень знал, куда идет, и что́ такое встретит, а теперь оказывается, что Моисей хорошо знал свой народ, знал, что народ еврейский своими золотыми руками и железным терпением создаст себе в Палестине реки млека и меда. Очевидно из слов г. Берга, что Моисей хорошо знал, что́ такое встретит в Палестине, – встретит страну, способную источать реки млека и меда. Поневоле задумаешься о ходе мысли у г. Берга.

Под пером автора, увлекшегося сочувствием к евреям, и страна палестинская теперь является совсем не такою жалкою, как можно было подумать прежде, судя по мрачному описанию г. Берга. Прежде г. Берг "не мог даже понять, зачем в такую невероятную страну, в эти горючия, безводныя и безотрадныя земли ломились разныя колена народа израильскаго». А теперь оказывается, что страна, собственно говоря, прекрасная, оказывается, что нескольких лет труда и теперь совершенно достаточно для того, чтобы уверить самого неверующего человека в действительном существовании великолепных садов Соломоновых, оказывается, что английский жид Мешуллам...; впрочем, пора уже оставить этого жида в покое.

Если где-нибудь можно найти бо́льшее противоречие в отзывах о свойствах палестинской земли, то разве опять у того же г. Берга. Увлекаясь желанием похвалить золотые руки народа еврейского, г. Берг выражается так: «может быть, без страшных масс именно такого народа, каков был народ еврейский, все эти обожженные скалы, этот несчастный уголь земли, – были бы мертвы даже до сегодня. Были бы, много-много, местами бедных бедуинских кочевьев. Даже и это едва ли». Вот какая печальная будущность предстояла Палестине, если бы не пришли в нее евреи со своими золотыми руками! Можно было бы пожалеть об ней, если бы г. Берг сам не постарался доказать, что его фразы не имеют никакого основания. Сам же он говорит: «власть Моисея перешла к Иисусу Навину. Перебравшись чрез реку (Иордан), евреи скоро встретили препятствие: довольно тесное население хананеян. Пришлось биться на всяком шагу». Спрашивается: как могло случиться, что евреям пришлось биться в Палестине на каждом шагу, когда, по словам г. Берга, без евреев Палестина навсегда осталась бы безлюдною, и в ней едва ли бы могли существовать даже кочевья неприхотливых бедуинов? Если же и при вступлении евреев в Палестину население ее было многочисленно, то г. Берг мог бы вывести отсюда прямое следствие, что в Палестине можно было жить и до появления евреев, – следствие совершенно противоположное его мысли о невозможности жить в Палестине, если бы не пришли в нее евреи. Г. Бергу не следовало бы забывать, что хотя и вошло в моду хвалить евреев, но из-за этого не нужно же нарушать правдоподобия и противоречить себе. Мода модой, но нужна же и мера.

Мы видели, как неудачно для г. Берга кончилась попытка его изложить языком человека «свободно мыслящего» библейское сказание о переселении евреев из Египта в Палестину. Не более счастлив он на поприще свободомыслия и тогда, когда излагает дальнейшие замечания о завоевании земли обетованной. После изменившего г. Бергу выражения: «пришлось биться на всяком шагу», он продолжает: «известно, что препятствие в человеке с настойчивым характером рождает новые силы и желание идти дальше. Евреи обложили Иерихон. Энергии, воспитанной искушениями долгих странствий, было столько, что стены великолепного города пали от звука труб. Как много поэтической правды и грандиозности в этом сказании! Здесь, у ворот обетованной земли, в тех местах, где после учили Елиссей, Иоанн и наш Спаситель, искушаемый диаволом, евреи остановились. Пришло время ведаться с жизнью, как она есть, лицом к лицу. Явилась настоящая история: драки с хананеями, евусеями (бедуинами тогдашнего времени) – то на Иордане, то у Иерихона, или вообще в известной Сидимской долине, где и теперь происходят всякие бедуинские схватки, и нападения разных бродяг на проезжих».

Как видно из этих слов, г. Берг не хочет держаться христианских понятий об особой помощи божественной, оказанной евреям при завоевании Ханаана. За библейским рассказом о падении Иерихона он признает только поэтическую (а не фактическую) правду. Действия евреев при завоевании земли обетованной он хочет объяснить одним раздражением, свойственным людям с характером настойчивым. Но такой нехристианский взгляд на историю завоевания Ханаана едва ли может смутить кого-нибудь, это потому, что г. Берг сам же поспешил доказать живым образом, что он имеет самые смутные понятия о предметах, о которых рассуждает так смело, так что, собственно говоря, в его словах нужно видеть не сознательное суждение, а одни фразы мнимо свободного характера. Доказательств тому в сделанной нами выписке немало.

Г. Берг почему-то вообразил, что евреям пришлось биться на каждом шагу еще до взятия Иерихона. Если бы г. Берг более знал Библию, он этого не сказал бы, потому что до попытки овладеть Гаем, последовавшей за падением Иерихона, евреи еще не имели никаких битв с жителями Ханаана.

Г. Берг почему-то считает нужным назвать Иерихон городом великолепным. Никаких оснований для подобного названия Библия не представляет. Правда, при Ироде великом Иерихон считался городом хорошим и был украшен этим царем, но это было уже очень много спустя по взятии Иерихона евреями.

Г. Бергу почему-то хочется насчитать не менее трех лиц, которые учили бы в окрестностях Иерихона, и он ставит в число этих лиц пророка Елисея. Г. Берг говорит это единственно потому, что недостаточно изучал Библию. Из Библии он узнал бы, что обычным местопребыванием пророка Елисея (где, конечно, он и учил) была Самария, где у него был собственный дом (4Цар.5:9, 6:32.), – Самария, находившаяся очень далеко от Иерусалима. А относительно Иерихона и пребывания там пророка Елисея г. Берг имел право сказать только то, что иногда Елисей бывал и около Иерихона.

Г. Берг говорит, что «в этих же местах учил Спаситель, искушаемый диаволом». Трудно решить, что г. Берг хотел сказать таким сочетанием выражений; если то, что во время искушения от диавола Спаситель здесь поучал народ, то его опровергает Евангелие. По Евангелию, Спаситель, во время искушения, пребывал в уединении. Или, может быть, и в этом случае г. Берг дал волю самому непозволительному остроумию?

Г. Берг обнаруживает в тех словах, которые мы выписали, и ложное понимание исторической жизни вообще. По его словам, для евреев, когда они были около Иерихона, «пришло время ведаться с жизнью, как она есть, лицем к лицу. Явилась настоящая история: драки с хананеями, евусеями»... Г. Берг настоящую историю полагает в драках (почему-то уничижительно называя войны евреев драками); отсюда видно, что он понимает настоящую историю народов совершенно своеобразно, как никому не приходило в голову понимать ее. Впрочем, эта новая слабая сторона взглядов г. Берга для нас имеет мало значения. Гораздо важнее в наших глазах слабость познаний г. Берга в священной географии, обнаруживающаяся в дальнейших его словах: «драки... то на Иордане, то у Иерихона, или вообще в известной Сидимской долине». Это все равно, что сказать: то в Ярославле, то в Костроме, или вообще в известном Дмитровском уезде. Оказывается, что г. Берг совершенно напрасно назвал Сиддимскую долину известною, положение ее вовсе неизвестно ему. Кажется, Сиддимская долина попала ему под перо единственно потому, что ему можно было прибавить такие слова: «где (то есть в Сиддимской долине) и теперь происходят всякие бедуинские схватки и нападения разных бродяг на проезжих». Г. Берг рад случаю сравнить войны евреев, когда дело шло об очень важном вопросе для израильского народа, именно, успеет ли он приобрести для себя страну, где можно было бы начать оседлую, гражданственную жизнь, – эти важные войны г. Бергу хочется сравнить с разбоями нынешних бедуинов; и выше мы уже видели, что эти войны г. Берг считает не более, как драками. За что́ так неожиданно г. Берг изменяет своим прежним сочувственным отзывам об евреях? Прежде у него евреи были народом почтенным, доблестным, народом с золотыми руками, и вдруг эти золотые руки занимаются драками! Странно, и как будто непонятно такое непостоянство г. Берга, такое внезапное охлаждение его чувств к евреям; и, однако же, открыть причину его очень нетрудно. Г. Бергу хочется великую историю завоевания Ханаана свести на степень обычных бедуинских драк, свести за тем, чтобы в уме его читателей изгладились высокие черты библейского повествования об этих бранях, полных неоднократными примерами особой божественной помощи народу еврейскому. Для этой-то цели г. Берг и изменяет «доблестному, почтенному» народу еврейскому.

К утешению читателей г. Берг не продолжает обозревать историю народа еврейского после завоевания Ханаана, из всей последующей истории евреев он только мимоходом касается подвигов Сампсона. При этом г. Берг высказывает такие странные взгляды, которые еще более роняют его в глазах читателя. Он говорит: «не Палестина и не Иерусалим удивительны в Палестине и Иерусалиме; удивительны в них подвиги и судьба древнего народа еврейского. Недаром его историю (где иногда рассказывается о самых обыкновенных, даже по нашему неприличных вещах) называют священною историею всех народов миpa. Недаром разбойничьи похождения Сампсона возвышены до чего-то героического, что заучивается наизусть всеми ребятишками, и никто не замечает, что это настоящие буйные похождения, как надо быть, и вместо того, чтобы человека, зажигающего соседние поля с житом, назвать варваром, русский поэт, чрез ряд веков, пишет ему эффектное стихотворение».

Слова г. Берга, прежде всего, доказывают, что детям, принимающимся за изучение священной истории, нужно объяснить сначала название книги, которую они станут изучать, нужно им объяснить, что́ значит слово священная, и в каком смысле история называется священною; то ли это значит, что все события, в ней заключающиеся, суть святы и вполне нравственны, или то, что повествования об этих событиях заключаются в книгах священных, написанных по внушению Святого Духа. Если бы г. Бергу это было объяснено своевременно, то он не стал бы печатно высказывать недоумение, почему история, в которой иногда рассказывается о самых обыкновенных вещах, называется священною.

Из событий самых обыкновенных, и даже неприличных, по выражению г. Берга, его особенно поражают дела Сампсона. Г. Берг негодует на Сампсона за то, что он зажигал соседние поля с житом. В самом деле, жечь соседние поля, или, выражаясь точнее, жечь поля соседей, да еще с житом, – это жестоко, за это можно, вместе с г. Бергом, назвать зажигателя варваром. Можно предположить, что г. Берг вознегодовал бы на Сампсона еще более, если бы точнее знал библейский рассказ. Там сказано, что Сампсон выжег и копна, и несжатый хлеб, и виноградные сады и масличные (Суд.15:5). Следовательно, Сампсон наделал своим соседям бед еще более, чем предполагает г. Берг. Мало того, Сампсон поступал с этими соседями еще суровее: он убивал их. И все эти жестокости разъяснились бы для г. Берга очень просто, если бы он знал, что соседи, которым мстил Сампсон, были Филистимляне, разорявшие и угнетавшие евреев сорок лет (Суд. 13;1, 14:4). Конечно, г. Берг не отрицает же права евреев восставать против угнетателей – иноземцев и платить им за угнетение ужасами войны и убийства. По крайней мере, в своих прежних статьях г. Берг не обнаруживает такого миролюбивого направления, а судя по его сочувствию к евреям, он должен был бы ревностнее защищать их права на самостоятельную народную жизнь.

Плачевный конец истории евреев подал г. Бергу новый повод обнаружить степень своего понимания исторических событий. «Пал еврейский народ, – так говорит г. Берг, – может быть, надорвался в своих бесконечных усилиях и борьбе с природой и окружающими обстоятельствами». Какое бы понятие не скрывалось у г. Берга под словом надорвался: понятие ли об истощении физических сил народа, или понятие об истощении нравственных его сил – во всяком случае это слово может иметь смысл в настоящем случае только тогда, когда г. Берг откажется от своих слов, что евреи «привели Палестину в благословенное состояние», и что она стала источать для них реки млека и меда. Если евреи не надорвались в предполагаемой г. Бергом борьбе с природой, когда приводили Палестину, как думает он, в благословенное состояние, если, – с чем согласен и г. Берг, – еще при Соломоне, за тысячу лет до падения еврейского народа, Палестина была в цветущем состоянии, то после такого раннего приведения Палестины в благословенное состояние, евреям надорваться было уже не над чем. Да вот и английский жид Мешуллам не надорвался же. Нужно поискать г. Бергу причину падения народа «с золотыми руками и железным терпением» в чем-нибудь поглубже, а не в слове надорвался, это слово более уместно в тех случаях, когда идет речь о рабочем скоте.

После того, что мы уже успели видеть у г. Берга, едва ли есть нужда обращать внимание на его нехристианские выражения вроде следующих: «племя, выработавшее для ветхого завета вождя и законодателя», или «казнь Спасителя», и тому подобные. Вероятно и без того читатели убедятся, что даже на такое легкое дело, как составление либеральных фраз антирелигиозного направления, нужно поболее знания и сообразительности, чем их сколько видно в статье г. Берга.