Иеродиакон невского монастыря Макарий

Источник

(Эпизод из русской церковной истории XVIII в)

Параграф 1 2 3 4 5 6 7

 

§ I

4-го июля 1726 года на ижорской заставе в С.-Петербурге остановлен был неизвестный монах, который сообщил о себе, что он иеродиакон невского монастыря, по имени Макарий, возвращающийся в тот монастырь после долгого отсутствия. Так как Макарий не имел при себе паспорта, то его под конвоем отослали в тиунскую контору св. синода. Здесь на допросе Макарий рассказал свою биографию. Родом он был малороссиянин, сын посадского человека города Миргорода Леонтия Тимофеева, в мире назывался Михаилом. Отец его умер лет двадцать тому назад, затем умерли его мать и братья. После смерти матери, он ушел для прокормления себя в Киев и поселился в николаевском пустынном монастыре, при кельях, для ученья; через четыре года, по прошению игумена монастыря, Амвросия Билкевича, митрополитом киевским Иоасафом Кроковским посвящен в иеродиакона, с именем Марка. Когда в Киеве, волею Божией, наступил мор, он переселился в Чернигов и года три жил в тамошнем Троицком монастыре, где посвящен в мантию с именем Макария. Из Чернигова он переселился в Москву, в Богоявленский, что за иконным рядом, монастырь, где прожил с год; митрополит Стефан Яворский, узнав его, взял к себе в дом, где он прожил с полгода, а потом опять поступил в Богоявленский монастырь. В 1712 году по указу царевны Наталии Алексеевны Макарий взят был в ее дом, где служил год и два месяца, после чего снова возвратился в Богоявленский монастырь. В 1717 году по указу его императорского величества, он, в числе девяти человек монахов Богоявленского монастыря, был перемещен в александроневский монастырь в С.-Петербург. Но архиепископ Феодосий Яновский, архимандрит монастыря, скоро невзлюбил его и через девять месяцев изгнал его, за то будто бы, что в доме царевны Наталии Алексеевны он служил без его архипастырского благословения. Макарий решился покинуть Петербург и, не взяв паспорта, прибыл в Киев. Здесь, в 1718 году, он однажды имел во вратах Печерского монастыря продолжительное препирательство с неизвестными раскольниками о перстосложении для крестного знамения и благословения, о хождении посолонь, о «его же царствию не будет конца», о «верую в Духа Святого истинного и животворящего», и прочих пунктах раскольнического учения. Затем он отправился на Афон для моления и дабы видеть, «в какой силе там состоит церковь»; паспорта при этом не брал, а путешествовал в обществе афонских монахов, приходивших в то время из Бар-града в Киев, из которых один – всего их было трое – остался в Киеве для поиска себе там места; с его паспортом и под его именем, с двумя остальными, Гервасием и Галактионом, возвращавшимися на постоянное жительство в свой монастырь, он и прибыл благополучно на Афон. Пробыв здесь месяцев восемь, и убедившись в безусловной чистоте учения церкви великороссийской и тождественности его учению церкви греческой, Макарий возвратился в Россию и отправился в С.-Петербург. Архиепископ Феодосий, к которому он явился, отложил свои прежний гнев на него и простил ему вину его самовольной отлучки. В 1719 году, когда ходили во дворец Христа славить (вероятно, с архиепископом Феодосием), Макарий за свой побег из невского монастыря просил прощения у самого блаженной и вечной славы достойной памяти его императорского величества, какового и удостоился. Через два года пребывания в невском монастыре Макарий снова оказался неугоден Феодосию, и снова ушел из монастыря, опять без паспорта и опять на свою родину, в Малороссию, жил в бертацком и других монастырях, в Киеве подавал прошение митрополиту Варлааму об определении его в один из киевских монастырей, но безуспешно; с полгода жил у переяславского архиерея Кирилла Шумлянского; снова подавал прошение о поступлении в один из киевских монастырей, именно в николаевский пустынный, и опять безуспешно. Прожив несколько времени в Киеве, причем Макарий занимался препирательством с тамошними отцами-консистористами о замеченных им несогласиях малороссийской, черниговской и киевской церкви с великороссийскою, он решился, наконец, покинуть свое отечество и отправился сначала (в 1725 г.) в Москву, где, опять в Богоявленском монастыре, прожил десять месяцев, а затем – в С.-Петербург.

§ II

Таковы обстоятельства жизни Макария до ареста его на ижорской заставе, рассказанные им на допросе в синодальной тиунской конторе. В одном месте своей записки, предназначавшейся к подаче в св. синод (о которой речь будет ниже), он рассказывает более подробно о своем пребывании в Киеве. Во время неоднократных его приездов в этот город, во время странствования его по другим городам и монастырям Малороссии его поражали отличия в богослужебном чине и во всем строе церковно-религиозной жизни между Малороссией и Великороссией. Он неоднократно подавал киевским духовным властям письма с изложением своих наблюдений и замечаний, еще чаще вступал с киевскими отцами-консистористами в устные препирательства то в самой консистории, то в церквах, то по домам. Отцы-консистористы встречали его всегда крайне неприязненно и грубо; когда он представлял письменное изложение своих недоумений, ему отвечали: «от Киева вера исходит и исправление, а се антихристово исправление, – ты во аде с чертями то исправление писал». 21 мая 1725 года он подал изложение своих недоумений самому митрополиту Варлааму, но тот, не прочитав свитка, отдал его своему секретарю Ольховскому1, тот собрал киевских старцев, которые тот свиток читали, а потом «посадили его на чепь». Через двенадцать дней консистористы собрались и потребовали к себе узника, который и был приведен в цепях. Стали задавать ему вопросы по содержанию его свитка, а он на каждый вопрос дал письменное объяснение, прося решить его недоумение. Но ответов ему не давали, а спрашивали: кто послал тебя в киевскую церковь исследовать ее учение? Покажи указ! Макарий отвечал, что такой указ содержится в духовном регламенте, да и на воротах в Киеве прибит печатный указ, чтобы отслеживать неисправления в киевских книгах. Писарь принес указ и прочитал в нем, что велено держать под контролем неисправления в книгах великороссийских и сообщать о них коллегам. Затем с Макария сняли клобук и осудили его бить, и говорили: дабы и прочие не дерзали исследовать киевской церкви. Повели его бить. Макарий говорил: посылайте меня в синод, а писарь отвечал: не быть тебе в синоде. И били его много консистористы в киевской Софии – «больше двухсот ударов... вложили». Ольховский пытал Макария: кто с тобою в совете? Макарий отвечал: никого нет. Тогда его снова стали бить, причем Ольховский приговаривал: до тех пор будем тебя бить, пока не скажешь, кто с тобой в совете. Макарий вопил: ежели кто есть со мною в совете, а я его утаиваю, то да разверзнется подо мною земля и да пожрет меня так же как Дафана и Авирона, и часть моя со Иудою да будет. Но его продолжали бить и «били много – плетьми суровыми, в три перста толстыми, крепко накрепко крутыми, токмо по ряске и рубашке, донележе плоти и с кровию отпасти». «Всячески тщахуся мене уморити, дабы не возмогох в св. восточней церкви о них доносити», продолжает свой рассказ Макарий. «И подняли меня полумертва, отнесли в хлебную, и вринули под лавку». Никольский игумен и писарь являлись к нему, закованному в кандалы тесно, и говорили «отрадные речи»: «такового проклятого сына достоит в землю живого вкопати, чтобы не мог больше о киевской церкви, яко собака, брехати». «Чи ты архиерей? Чи ты архимандрит? Чи ты философ, что дерзаешь киевскую церковь изследовати? Ты... хощешь киевския книги и таинства на иншия перевершати. Наперед ты сам, як пес смердячий, в земли будеши гнити, нежели киевскую веру на иную пременити. Ты, погибельный сын, горше разбойника и всякого злодея; что тебе делает в вере нашей наша надея?». По двух неделях биения Макария привели в кандалах к писарю, который ему сказал: хвалился ты на Москву утекати, и мы тебя поймаем, и там тебе погибать, – за тем отдали его под крепкое хранение Никольскому игумену, и приблизили его к Днепру реке. По трех неделях, разбивши Божьею помощию кандалы, Макарий убежал из Киева в Москву. Но Богоявленский монастырь, который прежде принимал его столь радушно, теперь оказался негостеприимным. Здесь жил стряпчий киево-софийский с печерскими старцами, которые были извещены из Киева о Макарии и предупредили игумена Богоявленского монастыря о качествах Макария. Уведав, что Макарий пишет свою нужду и хочет ехать в Петербург, богоявленские монахи сговорились между собою: удержим и придавим его здесь, чтобы не возмог дойти к главному синоду, – многим наговаривали, чтоб его побить, наконец, подговорили двух пьяных дьяконов напасть на его келью ночью, что и было исполнено: те напали на Макария в его келье ночью и прибили до полусмерти. Макарий жаловался архимандриту, но тот суда ему не дал. Во вторник светлой недели славили монахи Христа: дьякон Каллист у дворецкого за столом говорил: «уне нам, да един человек умрет, да не нанесет всем нам бесчестие и укоризну». В тот самый день, как Макарий собрался выехать в С.-Петербург, архимандрит и киево-софийский стряпчий напали на него и стали требовать, чтобы он подал в Москве доношение, в котором бы повинился в своей лжи; велели не допускать его до его «чулана»: «бо там есть у него написанное еретичество»; Макарий вырвался и убежал в С.-Петербург в чем был. Все пожитки его и письма остались во власти богоявленских монахов.

§ III

Переходы или «бродня» монахов из одного монастыря в другой еще при предшественниках Петра I практиковались на Руси в широких размерах. Царь Феодор Алексеевич жаловался на это на соборе 1681 г., который постановил по этому предмету специальные узаконения2. Не менее широко практиковались эти переходы и при Петре I. Для монахов с богословским образованием или искавших такового, к числу которых по всей справедливости следует отнести и иеродиакона Макария, эти переходы были своего рода peregrinatio academicä путем наблюдений над религиозною жизнью разных местностей, посредством собеседований с ученой братией монастырей, занятий в монастырских библиотеках, расширялся их религиозный кругозор, увеличивалась сумма их богословских знаний. Такие знаменитости русской церкви как Палладий Роговский, первый ректор и организатор московской славяно-греко-латинской академии и первый русский «доктор», Стефан Яворский, Феофан Прокопович, Гедеон Вишневский, и многие другие, ничтоже сумняся, ради своего образования странствовали даже в католические монастыри, изменяли на время православию, чтобы иметь доступ в католические академии и коллегии. Даже простая «бродня» неученых монахов, не смотря на строгие узаконения гражданской власти, не навлекала особенно строгой кары со стороны власти церковной. Не позднее как в том же 1726 году в св. синоде производилось несколько дел о бродячих монахах, кончившихся вполне благополучно для последних. Некто Спиридон Бельский, бежавший из спасского училищного монастыря в Новгород, был замечен там в непорядочных поступках и представлен преосв. Феофаном в синод, где рассказал о себе следующее. Уроженец польской нации, города Бельска, сын купецкого человека Василия Арташевича, в тринадцать лет ушел из дома родителей без их ведома; в городе Замостье в тамошней школе изучал греческий язык с год; два года жил в доме одного шляхтича; потом переселился в Ярославль, года два учился здесь латинскому языку; затем отправился в Киев на поклонение мощам; оставшись здесь, полтора года учился в васильевской школе, посещая при этом училища латинские; перед взятием Шлиссельбурга переселился в Москву, где митрополит Стефан определил его в спасский училищный монастырь для изучения латинского диалекта; пробыв здесь семь лет, он переселился к вдове Постевой, обучая латинскому языку ее сына Николая; затем жил в Шлиссельбурге у провиантмейстера Колтовского, обучая латыни его сына Илью; далее взял его к себе хутынский архимандрит Феодосий (впоследствии известный новгородский архиепископ, по фамилии Яновский), от которого он перешел к новгородскому вице-губернатору Корсакову, в качестве учителя его сына Воина, потом четыре месяца жил у новгородского митрополита Иова, от которого снова ушел в спасский монастырь, а отсюда поступил к князю Масальскому учителем его сына; от Масальского опять возвратился в спасский монастырь, где обучался философии; из спасского монастыря поехал в С.-Петербург к Феодосию, уже александро-невскому архимандриту, просить священства; но не получив такового, поехал в Смоленск к архиепископу Варлааму, от него в Киев, оттуда в Чернигов, где наконец в елецком монастыре пострижен был в монахи. Отсюда преосв. Иродионом взят был в черниговский архиерейский дом, сначала расходчиком печеного хлеба на школьников, потом учителем в латинской школе. Прожив здесь, однако, не более полгода, поехал снова в Москву, в спасский монастырь, где сделан ризничим. После продолжительной болезни, сдав ризницу, он с позволения архимандрита собрался в елецкий монастырь «на обещание». Но прежде чем он успел отправиться, у него произошла ссора с иером. Иоакимом, за которую он был сослан в покровский монастырь под начал. Вызванный оттуда для допроса в спасский монастырь, он с дороги бежал и прибыл в Новгород, где его приютил судья архиерейского дома Маркелл Родышевский. Затем он поселился в юрьевом монастыре, намереваясь остаться в нем навсегда. Св. синод определил отпустить его в черниговскую епархию «на обещание»3. Такова же была история некоего иеродиакона Нектария Данилова4. Уроженец тульской провинции, он, вместе с братом своим Феодором и другими шляхетскими детьми, мальчиком отдан был, по смотру князя Меньшикова, в математическую и навигацкую школу, но не вытерпев здесь, написал сам себе проезжее письмо и бежал из С.-Петербурга. На пути в Литву, в Рославле оставался на полгода, был в Киеве, затем прошел в Польшу, в Витебске в монастыре полгода работал на поварне, потом постригся в монахи и епископом могилевским Сильвестром-Святополком посвящен в иеродиакона. Из Витебска ушел снова в Киев, но не ужился здесь, и пошел было в Москву, чтобы повиниться в побеге, но на пути был принят радушно в новопечерском Свинском монастыре и жил там, пока наместник Варсонофий Ростоцкий, за что-то разгневавшись на него, не донес о нем в преображенскую канцелярию, которая препроводила его в адмиралтейств-коллегию, а эта в синод. Св. синод и Данилову, которому от роду было в это время всего девятнадцать лет, оказал то же снисхождение, что и Бельскому: он определил Нектарию быть иеродиаконом неотменно в одном из монастырей ростовской епархии.

§ IV

Не таковою оказалась участь Макария. Человек, удостоившийся чести служить в доме царевича Алексея Петровича и царевны Натальи Алексеевны, лично известный царю Петру I, пользовавшийся близостью к местоблюстителю патриаршего престола, вызванный в числе избранных в первоначальный состав братства александро-невского монастыря, конечно в «надежду архиерейства»5, то покровительствуемый, то преследуемый некоторое время весьма могущественным архиепископом Феодосием, имевший во всякое время готовый для себя приют в монастыре богоявленском, Макарий был, как говорится, на виду и на счету у высшего духовного и светского начальства. По-видимому это могло бы дать ему некоторые шансы на снисхождение к нему, когда он после многотрудных странствований в интересах правоверия, хотя и добровольных, не вызывавшихся распоряжением начальства, явился в свой монастырь, в котором в то время уже не было Феодосия. Но вышло иначе. Под видом взыскания за неимение паспорта и за «ханжинскую бродню» его постиг ряд истязаний, подобных которым немного можно указать даже в тот суровый и жестокий век. Дело в том, что у Макария не оказалось паспорта, но зато оказался целый тюк писем его руки о несогласии малороссийской, черниговской и киевской церквей с греческой и великороссийской. Это «несогласие» было не совсем зажившим еще больным местом русского богословия и русской церковной жизни, раной, растравленной недавними спорами двух главных иерархов русской церкви Стефана Яворского и Феофана Прокоповича... Уже, судя a priori, можно предположить, что сообщения Макария имели большую или меньшую степень вероятности. Независимо от тех различий в вероучении, церковных обрядах и религиозном быту, какие могли иметь место в южной Руси сравнительно с Великороссией, вследствие естественного и неизбежного влияния на Киев со стороны католичества, унии и самой отчасти латинствовавшей академии киевской, св. синоду не раз приходилось самому замечать догматические неправильности даже в церковно-богослужебных книгах, печатавшихся в Киеве, в тамошней типографии, состоявшей под надзором самого св. синода. На подобные неправильности не раз указывал св. синоду ученый директор московской типографии, Поликарпов, когда синод поручал ему сличать киевские издания церковно-богослужебных книг с московскими и петербургскими. Так, между прочим, Поликарпов в 1726 г. доносил, что в изложении веры св. Максима Исповедника в дестевой Псалтири 1718 г. напечатано: «не естества бо сия суть, но ипостаси», а в четвертой: «естества бо сия суть, не ипостаси». На вопрос синода, каким образом произошла эта разность, Поликарпов отвечал, что книгоправитель Кнафеевич в 1671 г. своеручно переправил это место, и из «не естества бо суть, но ипостаси», сделал: «естества бо сия суть, не ипостаси», – и таким образом впал в ересь феопасхитов. «Знатно, что сей острозрительный справщик книг не читал, или и читая, не знал, я же читал, паче же св. Дамаскина кн. IV, гл. 7. И сия многоглавая гидра от того лета вкрадеся в книги российския и гнездилася до 1708 года». В том же доношении Поликарпов упоминает и о другой важной неправильности, допущенной в одном из киевских изданий: «пострада Христос во двою естеству сий, странным естеством распятся. Вместо «странным» следовало напечатать по мнению Поликарпова «страдателъным» или «страдальным» или, по переводу Епифания Славинецкого – «страстным (τή παθιτική ϕΰσει), якоже то и Дамасков светильник в греческом подтверждает».

Заявления Макария относительно южно-русской церковной жизни, как увидим, были гораздо важнее подобных книжных опечаток и недосмотров, содержа в себе полную и всестороннюю критику всего богослужения южно-русской церкви, всего церковно-религиозного быта. Это был серьезный и добросовестный труд, сделанный самым тщательным образом. Таким образом, Макарий и его письма заслуживали бы не гонения и преследования, а внимания и благодарности. Но, как уже сказано, вышло иначе. «Письма» его, для соблюдения формы, поручено было рассмотреть Афанасию, епископу вологодскому, который дал о них краткий отзыв (мы его приведем ниже), самого же Макария велено «посадить на чепь» в железных кандалах при канцелярии синода впредь до постановления о том, как поступить с ним за неимение им паспорта и за его «ханжинскую бродню». 15 октября синодальный капрал донес св. синоду, что ночью, в 7-м часу, содержавшийся под караулом при синоде иеродиакон Макарий бежал. Подвергнутые допросу караульные показали, что узник сначала держался скованным, а потом его расковали по приказу секретаря тиунской конторы Семена Дьякова, и был он в таком положении два месяца. По объяснению самого Макария (данному позже), его расковали потому, что сидя в темном, сыром, каменном подвале, где ему и пищи не полагалось, – питался лишь случайными подаяниями, – он до того ослабел, что не мог ни ходить, ни говорить. Сначала содержания ему не было положено никакого; после того, как его расковали, ему назначили по грошу в день, из каковой суммы три деньги шли на покупку ему пищи, а одна деньга взималась солдатами за труд покупки пищи. Подъячий Алексей Баженов говорил, по словам Макария, что его сначала велено было уморить. Перед побегом Макарий говорил караульным, что его велено сослать в Каменный монастырь. По справке с соборным уложением (10 гл. ст. 271), и с указом синода от 6 апреля 1722 г., св. синод 17 октября 1726 года определил: «для поимки онаго утеклеца всякого чина людем чрез полицмейстерскую канцелярию распубликовать в самой скорости в С.-Петербурге в пристойных местах». Но не успели исполнить этого распоряжения, как синодальные солдаты привели Макария обратно в синодальную канцелярию; беглец был найден в канцелярии сената. На допросе Макарий объяснил, что бежал не для того, чтобы скрыться вовсе, а потому, что за неимуществом помирал с голоду, а еще больше потому, что узнал о намерении синода послать его в ссылку, хотел подать прошение светлейшему князю Меньшикову о защите перед синодом и об исследовании его писем. По побеге он скитался по разным дворам, где его принимали, не зная, что он беглец. Прося прощения у св. синода, Макарий умолял о скорейшем решении его дела. Посаженный снова под караул в чепи и железах, Макарий 30 ноября снова бежал, но был пойман снова на московской стороне, у Сытного дворца, против конюшен, на речке Мойке, под мостом. Ведомый в синод, близ почтового двора, у рогаток против аптеки, Макарий закричал «караул», и просил караульного не давать вести его в синод, а содержать у рогаток или отвести в полицию, что караульный и исполнил, отведя его в съезжий двор, откуда он был препровожден в полицмейстерскую канцелярию. Здесь он объявил, что бежал из синода для подачи челобитья в кабинет ее величества об отдаче ему спорных его с киевскими консистористами писем, взятых у него секретарем Дьяковым, и о том, чтобы его, вместе с письмами, представить в кабинет ее величества. По требованию св. синода он, однако был возвращен в синодальную канцелярию. 8-го января 1727 года св. синод определил: Макария, за прежния и нынешния его продерзости – за побег из невского монастыря и из синодальной канцелярии и за его ханжинскую бродню (за что по прежним синодальным определениям и телесное наказание в светском суде чинить повелено) сослать под арестом вологодской епархии в николаевский Каменный монастырь, где содержать в крепком присмотре, и в монастырских трудах по усмотрению настоятеля до кончины жизни его неисходна. А против его писем, если по рассмотрению преосв. Афанасия несходство в церковных последованиях явится, к преосв. киевскому Варлааму и черниговскому Иродиону отправить указы, чтобы они в своих епархиях смотрели накрепко, дабы никакого несогласия в догматах церкви православной отнюдь не происходило, но во всем по преданиям св. апостолов и богоносных отец исполняемо было непременно, а буде что сумнительно, о том бы прислали свои доношения обстоятельно с ясными показаниями немедленно. В дополнение к этому, св. синод, принимая во внимание, что Макарий к дорожному пути не токмо шубы, но и обуви не имеет, а между тем настает время зимнее, 1-го февраля определил, дабы ему на пути от великих морозов и хлада не озябнуть, из наличной синодальной казны дать ему шубу и обувь, какую пристойно. 2-го февраля Макарий объявил за собою государево слово и дело, причем, вынув из-за пазухи незнамо какое письмо, говорил, что «в том письме есть великая важность». Письмо в пакете с печатью Макария доставлено было преосв. Феофилакту и Георгию, а те передали его кабинет-секретарю Макарову. Когда письмо в присутствии преосв. Георгия было распечатано Макаровым, в нем оказалась просьба Макария о том, чтобы его представили в верховный тайный совет. По докладе о том преосв. Георгия, синод обратился в верховный совет с запросом: доложена ли эта просьба Макария совету и по ней состоялось ли в нем какое определение? Не дожидаясь однако, резолюции на свою просьбу, Макарий бежал в третий раз, но был догнан и схвачен синодальными караульными солдатами. Св. синод 28 февраля 1727 года определил: наказать караульных солдат за их слабость плетьми, и повторил Макариеву просьбу об ускорении резолюции по письму Макария. 20 марта св. синод слушал отзыв преосв. Афанасия (Кондоиди), епископа вологодского, которому, как греческому уроженцу, поручал рассмотрение доношения Макария о несогласии малороссийской, киевской и черниговской церквей, с греческою и великороссийскою, и определил: послать указы преосв. Варлааму и Иродиону, согласно преждесостоявшемуся определению от 8 января 1727 года. 23 марта преображенская канцелярия потребовала у синода сведений о Макарие и присылки всех его писем. Экстракт из дела о Макарие, его письма и отзыв о них Афанасия были немедленно же отосланы в преображ. канцелярию. Рассмотрев все это, верховный тайный совет несколько изменил резолюцию синода, определив сослать Макария не в вологодский Каменный, а в корельский Никольский монастырь, что на Двине, и держать его в монастыре без караула. Таким образом, Макарий был отправлен и прибыл по назначению; но 6 сентября 1728 г. в синоде получено доношение преосв. Варнавы, архиепископа холмогорского, о том, что Макарий дважды бежал из оного монастыря, в первый раз был пойман и возвращен, а после второго – 8 июля – побега не найден. Прежде побега Макарий подавал на имя архимандрита монастыря просьбу, в которой объяснял, что имеет у себя письма, содержащие в себе важности, которые ведать надлежит только императорскому величеству, и чтобы он, архимандрит с братией, отправил его в город к г. губернатору для отдачи тех писем. 13 июня св. синод определил было послать в Москву, в дикастерию и во все епархии указы о розыске Макария, как беглец был схвачен в Москве и снова доставлен в синод. Здесь на допросе Макарий объяснил, что бежал он из монастыря, боясь напрасно погибнуть, так как от архимандрита монастыря видел в пище и прочих потребностях не малую тесноту, и так как оный архимандрит, не позволив ему жаловаться губернатору, объявил, что его велено здесь вершить. Пробыв в Москве четыре дня, он пришел в волнянский монастырь харьковской епархии, а оттуда в ахтырский, а отсюда в харьковский, а из этого – в харьковскую академию, что близ дома генерал-фельдмаршала князя М. М. Голицына, который знал его в бытность его в богоявленском монастыре. Фельдмаршал дал ему деньги на дорогу и подорожную до Москвы за своею рукою; в Москве он прибыл в богоявленский монастырь, архимандрит которого и отослал его под караулом в дикастерию. Отданный снова под стражу в синодальной канцелярии, Макарий объявил, что имеет при себе письма государственной важности, которые принадлежат до рассуждения императорского величества, которые поэтому он объявит только если не самому императорскому величеству, то господам министрам, присутствующим в верховном тайном совете, или Игнатию, митрополиту коломенскому. Св. синод 20 июня 1729 г. определил: «учиня экстракт из прежнего и выписку из нынешнего дела о Макарие, с приложением всех его писем в копии, подать в верховный тайный совет с требованием, что с таким неспокойным чернцом его имп. величество учинить повелит». Замечательно, что это доношение в верховный тайный совет отослано было за подписью одного митрополита Игнатия, на которого больше всех полагался Макарий. 21 июня обер-прокурор Басканов словесно объявил от имени верховного тайного совета требование, чтобы о Макарие представлен был краткий экстракт, а сам он держался под строжайшим караулом. Сначала колодника содержали в хлебодарне при синоде, но затем, вследствие прошения синодального сушиленного и чашника Сергия Бурлакова, жаловавшегося на стеснение его в его деле из-за помещения в хлебодарне колодника, его перевели по определению синода от 9-го октября 1729 года в петровский, что в Москве, высокий монастырь. Когда солдаты вели его по Москве на новое место его заключения, Макарий у воскресенских ворот закричал караул, вследствие чего вместе с конвойными был взят на гауптвахту, где он подал запечатанное черною печатью письмо. По донесении о том св. синоду, оный определил: допросить всех караульных солдат – какое то письмо, и откуда у него взялись материалы для написания его, чьим попущеньем. 5 декабря 1730 получена в синоде резолюция сената о старце Макарие, который из-под караула бегал трижды и сказывал за собою дело государево неоднократно ложно: за его продерзости послать его в дальний монастырь по усмотрению синода, чернил и бумаги ему не давать, никаким письменным и устным показаниям его не верить, и для оной ссылки отослать его в съискной приказ, а что он доносил о несогласии малороссийской церкви с великороссийскою, о том рассмотрение и решение учинить в св. синоде. На вопрос съискного приказа – в какой именно монастырь сослать Макария, св. синод назначил (7 декабря 1730 г.) якутский спасский монастырь тобольской епархии. Так решена была судьба этого энергичного ревнителя чистоты церковного учения и порядков.

Не ранее, как через тринадцать лет, однако ж, вспомнили о нем, когда Феофана, главного врага Макария, уже не было в живых, и весь состав синода был новый. Это был год вступления на престол императрицы Елизаветы Петровны. 19 декабря 1743 года, неизвестно по чьему именно почину, состоялось определение св. синода: «по содержанию всемилостивейших ее и. в. указов сосланному в якутский монастырь иеродиакону Макарию вину его отпустить, и буде пожелает он быть в иркутской епархии, то в том оставить быть на волю его, и ежели он, будучи в якутском монастыре, находился в житии воздержном, монашескому чину подобающем, то и иеродиаконская действовать ему позволить; буде же в иркутской епархии быть не пожелает, дать ему паспорт до Москвы, где синодальная контора определит его в монастырь, какой заблагорассудит, в братство; а в каком он, Макарий, состоянии в Якутске находился, и ныне находится, и не чинил ли там, будучи званию монашескому неприличных поступков, о том преосв. Иннокентию прислать известие. Что касается доношения Макария о несогласии малороссийской церкви с великороссийскою (рассмотрения по коему еще не учинено), из дела выписав обстоятельно, предложить впредь к рассуждению в полном собрании св. синода незабвенно. (Протокол этот подписан Симоном, епископом суздальским, архимандритами: троицким – Кириллом, рождественским – Платоном, ипатским – Симоном, Петром, протопопом благовещенским, обер-секретарем Леванидовым и секретарем Словцовым). Но милость св. синода опоздала: святитель иркутский Иннокентий, в доношении от 15 июня 1744 г. сообщил св. синоду, что иеродиакон Макарий, в июле 1738 года был потребован им в Иркутск «для объявления» себя, куда и отправился, но «будучи в пути, заскорбел, 29 октября волею Божиею умер, и погребен в Орленской слободе при церкви, с отпеванием».

§ V

Такова вторая половина истории Макария, со времени прибытия его в Петербург, как она рассказывается в синодальных протоколах. В прошении, заготовленном Макарием на имя императора Петра II, отнятом у него 9 октября, содержатся весьма любопытные детали к этой плачевной истории. Так оказывается, что Макарий служил не только при дворе царевны Наталии, но и в доме самого царевича Алексея Петровича; в показании, данном в тиунской конторе в 1726 году, он об этом умолчал, но перед сыном своего благодетеля не утаил. Затем, когда из верховного тайного совета последовало требование от синода списка содержащихся при нем колодников, с показанием их вин, то о Макарие в этом списке было сказано, что он содержится «за несогласие с церковью и за похуление веры», причем не было прибавлено: веры малороссийской и киевской6: список этот показывал ему, Макарию, и Максиму Пархомову, белгородскому секретарю, копиист Федор Попов, переписывавший список. «Я ли виноват, пишет между прочим Макарий, что киевская церковь несогласна церкви восточной, не поляки ли, издавна правительствующие киевскою церковью и печатью, нарочно не допускающие придти церкви киевской в первоначальное согласие с великороссийскою? А не допускают они для того, что знают древнее пророчество польское о Киеве: ежели в Киев возвратится первое исправление церкви, которое ныне содержит Греция и Великороссия, то уже никогда не будет Киев польским, и ради этого поляки до сих пор пишутся митрополитами и воеводами киевскими». Далее Макарий рассказывает, что когда по поводу письма, которое он составил для верховного тайного совета (и которое, быв арестован, он положил пред канцеляристом, – тот отдал его Феофану, Феофан – Меншикову, Меншиков – Ушакову), он допрашивался Ушаковым, то на допросе он заявил: киево-софийский хлебенный начальник Гордий прислал к нему в хлебню с такими словами: ты написал, что церковь киевская во многих вещах согласна с униатами, а не ведаешь, что делается в синоде: Феофан, теолог латино-римский, списуется письмами с польским отступническим митрополитом Леоном, чтобы благочестие в Русии вовсе опровергнуть и сделать соединение. Макарий спрашивал Гордия бельца: кто тебя прислал с такими речами? Гордий отвечал: кто бы ни прислал, да только все конечно так и есть. После такого заявления Ушаков хотел было потребовать письма Макария к расследованию в верховный тайный совет, но секретарь Степан Иванович сказал: не надобно тех писем из синода брать, и так через Меньшикова взять те письма в верховный совет не допустили, а Макария тайно посадили под караул, чтобы никто его не видал; и даже караульным говорить с ним запретили. Приходил затем к нему под караул александро-невский архимандрит Петр (асессор синода) от лица Феофана, и говорил: ты стоишь сам не знаешь за что. Что врата царские отворяют пред литургией – то церемония, кто хочет отворяет, кто не хочет – не отворяет. И твое ли дело за веру стоять? Макарий отвечал: всякому благочестивому христианину следует за веру стоять, яко же мученики и исповедники, и я готов за веру в застенок идти. Петр отвечал: а мы не пойдем! После этого визита Макария переместили в маленький чулан при судейской палате, забив в нем окно, и стали морить его смрадом. В пасху велено было караульному сержанту никаких подаяний для Макария не принимать. Но и того мало: напоив пьяным солдата, велели ему бить Макария палицею ночью, что и было. Наконец снова перевели его в колодничью при синоде. Приведя его сюда, положили пред ним топор заплечного мастера, весь в руде, и подрядили Максимку, заплечного мастера, чтобы он каждый день являлся к Макарию и перед ним свой окровавленный топор воздвизал. Когда взяли его в корельский монастырь, то, согласно указу, сначала сняли с него железа; но потом, отъехав, опять надели. В телегу его для сиденья и соломы не постлали; несколько раз в пути его били, а когда встречные спрашивали, кого везете, то отвечали: хулителя веры, такого же как и Федос, и на тоже место. В указе в тот монастырь было сказано, чтобы его, Макария, держать без караула в обыкновенной монашеской келье и позволить ему свободно ходить в церковь, и пищею пользоваться обыкновенною братскою; но после Феофан прислал указ, чтобы не давать ему ни кельи, ни обыкновенной пищи, ни платья, а посылать в работы тяжкие, бить дубиною. Однажды архимандрит монастыря (по имени Павел) две недели держал его в цепи. Пищу братскую ему давали в полы, платья и кельи ему не дали; держа его то со злодеями, то со сторожами. Архимандрит ему говорил: мы бы рады тебя избить; а в другой раз сказал: тебя здесь велено вершить. С тех слов, убежав из монастыря, «чтобы члены синода – поляки – за хуление еретичества на совершенную радость еретиков напрасно в тюрьме его не уморили», Макарий хотел было немедленно подать свою жалобу государю; но архим. Маркелл Родышевский ему говорил: подожди, что со мною сделается (в это время Маркел Родышевский уже вел свою борьбу с Феофаном).

«Да соберет себе ваша благочестивая благость, заключает свое прошение Макарий, преподобные свои мужи, духовного и мирского чина, рожденных и воспитанных в благочестии, ведущих закон благодати и истины, ревнующих по правде Божьей и святых его, трепещущих суда Божья, не зрящих на лица, да праведным судом судят и исследуют мои писания, яко дело Божие: а именно архиерея коломенского Игнатия, суздальского архиерея Иоакима, нынешнего чудовского архимандрита, протопопа успенского, ключарей архангельского и благовещенского соборов, архимандрита знаменского, болярина Ивана Михайловича Головина, учителя Никифора Кондратовича, да учителя Леонтия Магницкого, да приходского священника Ивана Васильева, что в Кобыльской. А латыно-римских присяжников на суде чтобы не было. А в синод этих писем не отдавать и отнятые письма мои от них взять. И определить меня по-прежнему в богоявленский монастырь».

Мы уже видели, какой исход имели эта и другие просьбы Макария.

§ VI

Такова в общих чертах плачевная история иеродиакона Макария, которая находит себе объяснение, конечно, прежде всего, в нравах и узаконениях эпохи, но в то же время представляется явлением необычайным, исключительным, и заставляет искать для себя других причин, более внутренних и сокровенных. Очевидно, Макарий сам по себе был ни кем иным, как простодушным искателем религиозной истины, в роде инока Евфимия, которыми изобиловала Москва лет за пятьдесят пред тем, в эпоху споров о времени пресуществления св. даров в таинстве евхаристии. Помимо всякого своего желания и воли, он затем сделался игрушкой страстей, центром борьбы, происходившей в его время в высших церковных сферах, борьбы, в которой ему приходилось быть бессознательным орудием интриг с одной стороны, и ничем незаслуженной ненависти с другой. Что касается страсти его к богословским прениям, этого неудержимого желания добиться «в какой силе состоит благочестие» там и здесь, в Киеве и на Афоне, в Малороссии, Москве и Петербурге, то, будучи явлением высоким и отрадным сама по себе, в глазах тогдашнего общества она была анахронизмом, по некоторым причинам не безопасным для Макария. Богословские споры в обществе русском давно уже замолкли; догматическая борьба Феофана со Стефаном Яворским окончилась уже много лет тому назад торжеством Феофана: престарелый местоблюститель патриаршего престола вынужден был смиренно просить извинения у своего противника, который теперь самодержавно царил в области богословия и крайне неблагосклонно смотрел на появление каких бы то ни было религиозных рассуждений, не основывавшихся непосредственно на его творениях. Вся религиозная жизнь сосредоточилась теперь в практических церковных реформах, в осуществлении тех церковно-бытовых преобразований, проекты которых в таком изобилии выходили из-под пера синодального вице-президента. Возбуждать вновь вопрос о чистоте богословского учения, содержимого страной, из которой вышли и где долго профессорствовали и ректорствовали представители высшей церковной власти, значило не только идти против установившегося течения религиозной жизни, но и затрагивать в ней только что заживленное больное место. Эта попытка Макария возбудить вновь богословские споры была тем неприятнее для Феофана, что она не была простым сумасбродством, в роде проповеди Талицкого и Левина, а была делом человека серьезного, глубоко убежденного и довольно компетентного в богословии. Отчасти Киев, но главным образом богоявленский монастырь, давший некогда знаменитого игумена Илию, победившего на состязаниях в книжной палате при патриархе Филарете самого Лаврентия Зизания, снабдили Макария и достаточною логическою зрелостью, и диалектическим умением и эрудициею, а его энтузиазм и горячность делали его небезопасным в состязаниях даже для самого Феофана, если бы он благоволил снизойти до состязания с иеродиаконом. Хотя Стефан Яворский и был побежден, и извинился перед победителем, тем не менее, протестантская окраска богословских воззрений и церковных реформ Феофана замечалась многими. К этому следует прибавить, что и по внешним своим связям Макарий не был настолько незначителен, чтобы его можно было игнорировать, когда он выступал с какими-либо заявлениями. Вызванный в александро-невский монастырь «в надежду архиерейства, он был знаком с несколькими архиереями, имел некоторые связи в придворных сферах, был лично известен Петру I, пользовался покровительством и приязнью вельмож (например, светлейшего Голицына), знался с лицами, открыто агитировавшими против Феофана, каков Родышевский; его знали и в сенате и в синоде, и в верховном тайном совете и в преображенской канцелярии и во дворце (где у него было много земляков). Но вслед за тем оказывалось, что Макарий всем своим прошлым был неразрывно связан с партией, враждебной существовавшему в то время церковному и политическому режиму. Выдвинутый вперед Стефаном Яворским, он был до некоторой степени близким человеком при царевиче Алексее Петровиче, при царевне Наталье Алексеевне. Это был человек старо-русской партии, подавленной, но не истребленной, хотя и не был в ней крупною, выдающеюся личностью. Этим объясняется вражда к нему Феодосия Яновского, который не любил его также за страсть к богословским прениям, за что Макарий со своей стороны называл его еретиком. В этом обстоятельстве враги Макария могли почерпать как мотив для его преследования, так и средства для победы над ним.

Как бы то ни было, неимение при себе Макарием паспорта само по себе не было достаточно для того, чтобы вызвать те истязания, каким подвергался он в синоде. Точно также из синодальных протоколов видно, что его письма не были основанием для этих истязаний, – напротив, они, как мы видели, вызвали указ св. синода преосвященным Варлааму киевскому и Иродиону черниговскому. Его мучили за то, что он был неспокойный чернец, не хотевший, не будучи осужденным и не считая себя в чем-либо виновным, быть в положении преступника и томиться в самой ужасной тюремной обстановке.

Где же источник непомерных злополучий, постигших Макария? Ответ на этот вопрос дает сам Макарий в одном из своих прошений к гражданским властям, которое начинается словами: «Вашему владычеству и великосильному благочестию молюся, дабы престало на мне гонение и мучительство от архиепископа Феофана новоградского и поляков киевских за похуление латино-римской отступнической веры». И так не может быть сомнения в том, что бедствия Макария – дело рук Феофана. Кроме тех общих причин, которые указаны были выше, Феофан имел с 1727 года особые побуждения отнестись враждебно к Макарию. На одном из допросов Макарий показал, как мы видели, что имел свидание с судиею новгородского архиерейского дома Маркеллом Родышевским, которому показывал и свои письма о несогласии малороссийской церкви с великороссийскою. Маркелл одобрял эти письма и советовал Макарию подать их в синод, рекомендуя лишь выждать исхода собственного его, Маркелла, дела с Феофаном, производившегося в это время в синоде и в тайной канцелярии. Маркелл Родышевский, прежде подчиненный и доброжелатель Феофана, в это время был его заклятым врагом и орудием интриги, которую вели против Феофана Георгий Дашков с товарищами. В это именно время происходило страшное для Феофана расследование о расхищении Маркеллом имущества псковского печерского монастыря, совершившемся в бытность Феофана епископом псковским. Затем обвинения, которые предъявлял Макарий в своих письмах на южно-русскую церковь, были отчасти те самые, которые Маркелл взводил на Феофана в своем сочинении «о житии еретика Феофана Прокоповича», рассказывая, как и какие ереси распространял Феофан в бытность свою в Киеве7. Письма Макария до того отвечали интересам врагов Феофана, предводимых Маркеллом, что мы готовы были бы предположить преднамеренную вражду со стороны Макария против Феофана, если бы для такого предположения было бы хоть малейшее основание в данных, содержащихся в деле... Но если Макарий и не был врагом Феофана в начале, и, при написании своих писем о южно-русской церкви, не имел никакой задней мысли, а хотел лишь служить православию, то, во всяком случае, эти письма могли обратиться в руках врагов Феофана в новое оружие против него. Понятно, что Феофан не мог дать хода письмам Макария, а на самого его взглянул как на своего личного врага. Потому-то так ожесточенно отнеслись к Макарию киевские консистористы, между которыми конечно не мало было сторонников Феофана; потому-то Феофил Кролик, чудовский архимандрит, друг Феофана, всеми средствами, и убеждениями и насилием, старался, как заявлял Макарий, не допустить его с его письмами до Петербурга. А когда Макарий все-таки, убежав из под стражи, отправился в С.-Петербург, Кролик, располагая конечно средствами более быстрого сообщения с Петербургом, дал знать о том Феофану (на что есть прямое указание в деле), который, без всякого сомнения, и подготовил Макарию столь неприятную встречу на ижорской заставе. Раз, попавши в руки Феофана, в синодальную тюрьму, Макарий уже не мог выбраться из нее благополучно. Несмотря на совершенную свою невинность и совершенную справедливость, как увидим, своих заявлений относительно малороссийского церковного быта, несмотря на очевидное сочувствие и отчасти покровительство ему и в синоде, и в сенате, и в верховном тайном совете, и в полициймейстерской канцелярии, никто не мог ничего для него сделать, так как он был «неспокойный чернец», который подлежал юрисдикции церковного правительства, «утеклец», который за свою «ханжинскую бродню» должен был быть подвергнут суду синода, т. е. Феофана. Напрасно доказывал Макарий, что в его письмах содержится «государственная важность»: отступления от чинопоследований православной церкви на юге подлежали юрисдикции синода, а не высших государственных учреждений, к которым пробовал апеллировать Макарий. Иногда мелькал для узника слабый луч надежды на помощь со стороны гражданских властей, – это те моменты в борьбе Феофана с его врагами, когда шансы успеха склонялись на сторону последних. Но один ловкий оборот со стороны Феофана, шансы эти опять склонились на его сторону, и опять потеряна надежда: просьбы Макария на имя Петра II, на имя верховного тайного совета о рассмотрении его дела, о защите против Феофана, передаются на рассмотрение самому Феофану, который, понятно, не дает пощады своему малосильному противнику. В прошении на имя императора Петра II Макарий жалуется, что когда он был сослан в корельский монастырь, в котором синодальным указом велено было его содержать без караула и на обычном монастырском коште, то Феофан прислал от себя настоятелю особый указ, которым предписывалось не давать Макарию ни кельи, ни пищи монашеской, ни платья, и посылать его в тяжкие монастырские работы, а за неповиновение сажать на цепь и дубиною бить. В этом нет ничего невероятного, если вспомним, как вообще вел борьбу со своими врагами Феофан8.

§ VII

Как бы то ни было, что касается доношений Макария относительно отступлений южно-русской церкви от великорусской в чине богослужения и церковных обычаях, то они, без всякого сомнения, заслуживают внимания большего, чем какое было им в свое время оказано. Заявления эти, имеющие весь характер несомненной достоверности, констатируют нередко различия весьма существенные; простодушный и вполне безъискусственный рассказ Макария рисует яркую картину южно-русской церковной жизни в таких частностях и деталях, которых мы напрасно стали бы искать в других, известных до настоящего времени материалах. Доношения Макария имеются в деле в нескольких списках, из которых один представляет копию с доношения, взятого у него при первоначальной поимке его на ижорской заставе, другой – копию же со второго доношения, писанного им в заключении при синоде, представляющего почти точное повторение первого доношения, лишь с некоторыми сокращениями и дополнениями. К сожалению копии эти, списанные в синодальной канцелярии, крайне неисправны: по местам, именно там, где автор говорит то польскою, то малороссийскою речью, переписчик, не знавший ни того, ни другого языка, искажает подлинник до полной невозможности восстановить его смысл. Мы передадим здесь из обеих доношений лишь некоторую часть, что могли разобрать, опуская те доводы, которыми автор опровергает своих противников, равно как аргументы, на которых он основывает свои личные понятия.

Оба доношения начинаются выражением чувства благопокорности св. синоду, как верховному и призванному охранителю чистоты веры православной, и указанием на те основания, по которым он, Макарий, позволяет себе обратиться в синод с выражением своего сомнения относительно чистоты учения и обрядов церквей киевской, черниговской и малороссийской. «В ваши государственнейшии и превосходительнейшии руце вдаю сеи свиток токмо до здравого вашего рассуждения, а не в доношение; аще же что в нем обрящется несогласно восточной церкви, то ведаю, что можете в согласие привести; аще явится вредно, то и да уничтожите. Обаче молю ваше великое и сильное благочестие не облениться рассмотреть и рассудить чин и таинства киевские, черниговские и малороссийские церкви, понеже в нынешнее время корение есте благочестия и хранители ветвий. Того бы ради и дерзнух вашей благости, яко отцем богомудрым, сумнительства моя в разсуждение принести». «На объявление противностей в печатных киевских книгах его, Макария, уполномочивают синодальные указы печатные, – из которых один помещен в регламентах духовных, другой в Малороссии везде по воротам (церковным?) прибит, – велено людям всякого чина подсматривати в киевских книгах погрешения и доносити в синод». «Как священному иерею, так и простому мирянину и всякому православному подобает прилежное тщание имети, дабы ведати, како божественной литургии таинства совершаются». Различия малороссийской церкви от великороссийской Макарий указывает следующие:

1)              В монастырях и приходских церквах Малороссии в воскресенье попы, раздавая антидор, приказывают прихожанам приносить попадьям муки по блюду на просфоры, «какую себе мелете на пироги». Затем берут из квашни кислого ржаного теста, к нему примешивают равную часть пшеничной муки, а когда закиснет, то прибавляют еще такую же часть пшеничной муки, так что в тесте, из которого делаются просфоры, содержится одна третья часть муки ржаной или житной (ячменной) и две – пшеничной. Таким образом, в состав просфорного теста входят дрожжи, в которых содержится хмель, и весь сор, что бывает в дрожжах пивных («не вельми-то чисто вокруг пива ходят») входит и в просфорное тесто. Иногда же у калашников покупают на просфоры тесто из посполитых дворов, «и с чем смешана мука в том тесте, и на чем его заквашивают, и какая в них чистота – кто их ведает»? А просфоре следует быть из одной самой чистой пшеничной муки, ибо просфора, из которой берется агнец, знаменует чистую Деву, из которой родился Господь. Служат на двадцати просфорах и больше. Иногда служат на просфорах оцепенелых, семидневных и пятнадцатидневных, а просфора должна быть всегда свежая, ибо она знаменует здравую Деву, из которой родился Христос. («Бывает такая болезнь на людях, что весь оцепенеет, и лежит недвижим, токмо душа в нем; и беснии оцепеневают. К чему такие люди годятся?»). Необходимо, чтобы просфоры изготавливались не попадьями или просвирнями для каждой церкви отдельно, а одною просвирней в городе, у которой и можно было бы покупать попам просфоры всегда свежие, из чистой пшеничной муки. Затем: не имеют блюдец, на которые бы полагался агнец и богородичная часть; из одной просфоры вынимают части и за здравие и за упокой. Вино на евхаристии употребляют кислое с плесенью; чтобы плесень не попала в потир, пропускают вино чрез плат. Вино следует для таинства употреблять красное, как имеющее вид крови; малороссияне же употребляют вино белое, следуя в этом случае обычаю поляков – католиков. Вино, как и муку, покупают в шинках у жидов; а жид лютейший враг христиан, и пакостит христианам паче самого дьявола, не спакостивши и не осквернивши не продает вина, ибо знает, что оно покупается для таинства. Вино вливают в потир не одновременно с равною частью воды, а делают так: купят вина четвертную или полведра, и скажет поп пономарю: влей же пономарь воды в вино, капли две или три, ибо больше вольешь, скоро скиснет. Какова же то мера вливания воды? Нужно вливать в одно время, во время совершения таинства, по равной части вина и воды, тогда только таинство совершится правильно, как указано церковными канонами.

2)              В черниговских служебниках, максимовичевых, не напечатано: покры небеса добродетель твоя, хвалы твоея исполтся земля. По часах, написано, открывать (и открывают) царские врата и говорить отпуст, говоря: «благословенно царство»; Евангелием антиминса не крестят; на первом ходе, идучи мимо предложения, говорит диакон: благослови владыко предложенная, и поп крестит предложенная, и Евангелие несет тылом к людям, и диакон вход не показывает, а поп не крестит входа, но диаконову главу. Когда поп служит без диакона, то входа крестом не осеняет и царских врат не целует. Господи, спаси благочестивыя – не напечатано и не говорят; по трисвятом к горнему месту идут – дьякон – куда следует попу, а поп – куда дьякону; по апостоле дьякон сам берет Евангелие с престола и велегласно говорит у престола: «благослови владыко», а поп ответствует велегласно: «Бог, молитвами…». Перед Евангелием «мир всем» не говорят. По Евангелии святых врат затворять не напечатано, и не затворяют. На перенесении даров диакон дискос несет не на голове, а перед собою, и говорят: «всех вас православных христиан» прежде чем поминают великодержавных; по херувимской горних дверей затворять не напечатано, и не затворяют, и завесой внутренней не заслоняют; диакон, входя и исходя, престола не целует и стоит всю литургию по левой стороне попа. Поп стоит, опершись на престол, и диакон кладет на престол руки; на престоле кладут служебник, обложенный скотскою кожей; да и Евангелие, находящееся на престоле, иногда бывает обложено скотскою же кожей; на престоле же кладут разные непотребные вещи: книги разные, ладан в ящике, иногда просфоры, подсвечники – пять-шесть, разные бумажные украшения, утиральники, подкапки и шапки, и вообще кладут на престол кто, что хочет невозбранно; облачаясь и разоблачаясь, поп свое шатье кладет на престол же; неосвященные касаются престола и опираются на него. Покрывалом престола никогда не покрывают. Разве они о величестве престола не разумеют, что должной чести ему не воздают? Писарь софийский, Ладинский, консисторист, от лица консистории в ее собрании говорил, что приказывает слуге: «скажи пономарю, чтобы поставил среди престола два кувшина с цветами».

3)              В киевских книгах – Требнике Могилы, Мир с Богом, Ключ разумения, Поученье на крещенье и др., также в книгах виленских, могилевских, львовских – напечатано, что пресуществление хлеба и вина в тело и кровь Христову совершается словами: «приимите, ядите...», после которых уже не хлеб и вино, а тело и кровь Христовы, – тоже значится и в книгах черниговских, барановичевских. Так и митрополит униатский Леон Кишка утверждает, что слова: «сотвори убо хлеб сей» и пр. в литургии Иакова не было и в первый раз эти слова явились в литургии Василия и Златоуста. Бранят просветителя церкви, святейшего Никона: он-де выдумал, что пресуществление совершается после слов: «сотвори убо», а до него и в великой России думали, что пресуществление совершается словами: «приимите, ядите». В служебниках – Могилы, Иосифа Тризны – напечатано как и в униатских, виленских и ливонских книгах: «зри, иерее, да немного влиеши теплоты, токмо каплю едину и за великую нужду – другую». И так делают везде в Малороссии. Но какое же телу и крови от единой капли ощущение, оживление и воскресение? Мало не половина потира – тело и кровь, а в соборах, особенно в великое говение, и полон. А теплоты только капля единая! А кто теплоты не растворяет, тот плоть и кровь Христову мертвую творит. Поп и диакон крови причащаются только по разу. При этом не говорят ни ирмоса, ни стихов, ни «омый, Господи, грехи зде поминавшихся», и в книгах ничего того не напечатано. А в супрасльских служебниках и след теплоты заглажден. Молитва: «Благодаргим тебя, Владыко человеколюбче», в черниговских служебниках не напечатана. Приходил ко мне в узилище Кохановский с иеромонахом Евфимием от лица консистории и говорили: «что ты бредни написал? Бог может и без теплоты тело и кровь оживить, и без стихиры и ирмоса и без стихов, и то (что ты написал) вымыслы непотребные». Если так, то и литургия вся вымысел непотребный. Попу простому поют: «ис полла эти деспота». После амвонной молитве бывают молебны и панихиды; после «буде имя Господне... Слава отцу...» не говорят; по псалме говорят «премудрость».

На литургии и на вечерни на выходе поп фелони не опускает, поскольку последний подрезан по самые груди, и нечего опускать.

На утрени и на вечерни перед отпустом «утверди Боже благочестивейшего» не говорят никогда; на вечерне говорят лишь «честнейшую», а на утрени: «утверди Боже св. православную веру» лишь по праздникам, в будни же после «сый благословен» – «придите поклонимся». На литию отворяют св. врата и зажигают светильники на престоле; на полунощнице не говорят молитвы: «Всемогущая Троица». «Бог Господь» поют всегда пять раз, а антифоны на утрени – по разу, без «слава и ныне»; «благословен еси Господи» поют прежде «Хвалите имя».

4)              В символе веры напечатано в молитвеннике Могилы, а также в виленских, кизелянских и львовских – «истинного», а в некоторых «нас для человеков» и «несть конца». А устно, когда читают символ, грамотные и неграмотные, то говорят и «истинного», и никто им не возбраняет. Юстиниан царь молился пятому собору, чтобы приложить в символе «и Приснодевы Марии», но отцы собора того не сделали, и даже клятву обновили, чтобы в символ никейский ничего не добавлять и не убирать.

5)              Великороссияне именуют малороссиян обливанцами, и справедливо, ибо тремя ложками воды заменяют купель крещения. А обливание не довольно для крещения... На новокрещаемого креста не возлагают. И когда на страшный суд они без креста предстанут, то и не ведомо будет, чьи они.

6)              По приходским церквам в алтарь пускают двоеженцев и троеженцев, которые стоят около престола и книги свои кладут на престол, сами упираются на престол и в таинства смотрят. По неделям и по праздникам попы призывают двух малых хлопцев в алтарь, и говорят: «служите со мною», и облачают их в стихари дьяконские и препоясуют их орарями крестообразно, дают им свечи, и стоят они опершись на престол всю литургию. И откуда они имеют такое благословение? Они же дают по домам воду, которою попы и дьяконы умывают руки по литургии, будто от трясавицы. На артосах пишут икону воскресения, а в субботу светлую всю ту икону и лик Христа ножом изрежут, – архиерею отдают голову, наместнику ноги... Я им говорил: «зачем режете икону?». Отвечают: «такая у нас вера?». Кохановский говорил: «греки, к… с..., нашли троеручицу и прельстили простой народ». Тот же Кохановский при капитане Телечине говорил: «Да для чего они же, греки, покланяются Афанасию афонскому, как святому, когда он давал дани чертям на год по сто четвериков бобу, и как того бобу у чертей не станет, они кричат: «давай, Афанасий, бобу, а то разорим монастырь!».

7)              По приходским церквам пономарь приносит в алтарь просфор кадь большую, и поставляет на лавку при горнем месте и копьем вынимает части, и на обедне людям раздает. По заупокойным обедням бывают приносимы мясные и молочные пироги и поставляют на литургии среди амвона или перед иконой местной; иные попы те приносы хранят в алтарях, а правила возбраняют пище и питию входить в алтарь, кроме треб жертвенных.

8)              Единому гласу подобает быть в церкви; яко же есть едино тело Христово, так и действо в церкви, еже со страхом стоять и внимать читаемое и глаголемое. Киевляне же и малороссияне, идя на правило церковное, всяк грамотный книгу свою несет и читает на правиле церковном. Таковы обычаи свойственны костелам люторским и польским, и не дивно им, поскольку суть богоборцы, а не богомольцы, не только молитва их им в грех, но и жертва их мерзка и проклята.

9)              Иосиф Волчанский от лица игуменов киевских, за пункт флоренского собора вскочивши, говорил: «о брешешь, жертва их также важна, как и благочестивых». Как отличается человек живой с умом и с душой от человека-трупа, так отличается хлеб квасный с солью от опреснока. Опреснок явился в церкви западной не просто: он содержит в себе ересь Аполлинария, который учил, что Христос был несовершенный человек, и души человеческой не требовал, – вместо души в Нем было Божество.

10)          Варсонофий Гуторович, наместник киево-софийский, поляк, от лица игуменов киевских говорил: «ничего, что римляне и поляки исповедуют от Отца и Сына исходящего Духа». Он же говорил: «папа пишется в своих землях главою церкви, а ваш имеет и всего света главою церкви писаться».

11)          Издревле и ныне во всей Польше народ имеет обыкновение в Киеве исповедоваться и причащаться, особенно с 1-го по 9-го мая, в год тысяч двести бывает в Киеве у исповеди и причастия. Если киевляне, исповедывая еретиков, разрешают им еретичествовать, то могут и киевляне у еретиков исповедаться и причащаться, потребно вслед за общением быть и единению. Елевферий Ладинский, писарь софийский, говорил: «почему ты знаешь, что священник католический неосвященный? Освящение их также важно, как и благочестивых». А зачем же, когда кто из правоверных захочет учиться в школе у римлян, то прежде должен отречься от своего правоверия, проклясть его и обещать везде его разорять?

12)          В Польше по всем епархиям во все лета бывают съезды о утверждении еретичества и на тех скверных соборищах говорят такие слова: «уже то Господь Бог над нами умилосердился! почал нашу землю нам вспять возвращати! Подобает же и Господу Богу за тое каковую жертву принести! А каковой Бог жертвы требует от нас? Таковой, дабы был весь свет соединен с Римом. И вам, господам, приказываем, дабы есте давали помощь посланным, которые будут превращать всех в соединение римское, паче же в новоотданной черкасской земли». И ездят попы еретические по городам и селам (Малороссии) и служат свои еретические обедни по церквам на престолах со псами (?) и трубами, а попов заставляют вне алтаря на столе обедню читанную служить, токмо на едином агнце, и при конце обедни еретические попы поучение говорят – о соединении с римлянами, и при конце поучения говорят такие слова. «Ну, отче попе, и вы, люди! принимаете ли синод флорентийский за синод святой?» Поп и люди отвечают: «принимаем!». «Верите ли, что Дух Святой исходит от Отца и Сына?» Отвечают: «верим». «Верите ли, что так же важна жертва на пресном хлебе и без соли, якоже на квасном с солью?». Поп и народ отвечают: «верим». «Верите ли, что если и еретик приносит ту жертву, то также важна, как и жертва благочестивых?» Отвечают: «верим». «Верите ли, что в словах «примите ядите...» хлеб пресуществуется в тело Христово? Верите ли в огонь очищающий по смерти? Принимаете ли св. отца папу римского за главу церкви всего света? Верите ли, что по смерти праведные и грешные совершенную мзду принимают, святые – в царствии небесном, грешные – муку?». Поп и народ отвечают: «верим, так бо напечатано в киевских книгах «Мессия». «Верите ли, что также важно крещение через обливание тремя ложками воды, яко и совершенное погружение?». Отвечают: «верим, так и в Киеве обливают». «Проклинаете ли схизму?». «Проклинаем». «Говорите ли все: проклинаем схизму, проклинаем, проклинаем?» И все говорят: «проклинаем, проклинаем, проклинаем! Аминь!». Смотри же и суди, новый Израиль, достойно ли в Киеве таковых еретиков со всей Польши тела и крови Христовых причащать! – Иосиф Волчанский, поляк, судья, от лица всех судей говорил: «попы и народ в Польше не своею волею на веру римскую приставают, а благочестивых проклинают; а мы рады, чтобы весь свет к нам привернулся, и как нам в Киеве народу польского не причащать, понеже к нам ревность имеет. Превеликую ревность попы римские имеют, дабы в киевских церквах обедни служить свои еретические, так вы и пустите. А издавна в Польше церкви благочестивые были, а не еретические, да еретики войною ходили и пушками двери церквей отбивали, дабы еретическую свою обедню служить».

13)          В Киеве в училищах латинских по указу латиноримлян заводят частые споры о Св. Духе на разорение веры, и Божество терзают, равночестье Сына и Духа умаляют, св. апостол и св. отец простыми мужиками называют, все предание и веру в ложь поставляют, и блудословят, яко и Бога нет, небо и землю превращают, и все творение в самобытие приводят, и до тех пор богоборствуют, пока придут в исступление ума и неистовство. Тогда затрубят в трубы и ударят в литавры на четверть часа и премешают им споры, иные же тому как бы противятся, а самою же вещью помогают хулить. «И к чему такое богоборство в благочестивой державе бывает? Чего ради вы Бога злословите, и святых, и закон», – спрашивал Макарий. Отвечали: «то нам в научение и теми спорами мы испытываем и проходим глубины разума и премудрости Божьей».

14)          Архидиаконы и иеродиаконы, также протодиаконы и дьяконы (которые и жен имеют) спят с женами накануне литургии и во всех таинствах священнодействуют, как дьяконам надлежит. Во время же причащения отходят в закоулки и не причащаются. Зачем же тогда священнодействовать?

15)          Малороссияне на Бога возлагают вину, что не по-прежнему хлеб родится. А как будет Бог хлеб родить, когда и в седьмой день работают, как и в другие дни? А вина того в примере монастырей, которые заставляют работать на себя и в праздничные и в воскресные дни, говорят: «на монастырь работать не грех и в воскресенье, якобы на церковное строение». Да и попы в неделю на толоку созывают посполитый народ. Глядя на них, то делает и весь народ.

Малороссия бедная болеет сердцем и страждет душою от погрешительного заграничного исправления веры и желает всем сердцем вселить в себя свет благочестия церкви великороссийской. Почтенные от Бога властью чины церкви великороссийской не запрещают Малороссии содержать латино-римское униатское исправление. Отчего же и не примут сами великороссияне того исправления? А не лучше ли грешное униатское исправление веры возбранить малороссийским церквам и преодолеть раскол церковный?

«Я в том не имею сомнения, – заключает свои рассуждения Макарий, – в чем не содержится таинства, но сомневаюсь о том неисправлении у киевлян и малороссиян, которое относится к таинствам. Греки, видя те неисправления, называют малороссиян прелюбодейниками, а не сынами православной церкви, и говорят: «откуда в ваши книги вошло неисправление?». Знать от псевдоепископов – Рогозы и Терлецкого и других отступников и сумасбродников. Так оно точно и есть. Да и великороссияне, которые ведают то неисправление малороссиян, называют их обливанцами».

Усматривая приближающееся полное торжество в Малороссии и Киеве, если не самого католичества, то унии, которая содержит многие противные православию догматы и обряды католичества, Макарий осуществляет подробный разбор этих догматов и обрядов. Полемика его резка, по местам груба, по обычаю того времени, но, тем не менее, обнаруживает в нем человека, сведущего в догматической и полемической литературе того времени и в церковной истории. Не передаем этой полемики, так как содержание ее не представляет ничего нового в сравнении с известными печатными произведениями православной противоуниатской литературы.

Любопытно негодование автора против жидов и их отношений к православному люду.

«Достоблаженного и приснопамятного государя императора Петра I были указы (яко же 1720 года), Христу угодные и христианам зело потребные и радостные, дабы всескверные и безбожные иудеи от православных российских пределов отлучены и изгнаны были, что и сделалось. В нынешние же года тот указ весьма презрели, и жидодержавство в Малороссии по прежнему обретается; а жидодержавство православному христианину зела лютое препятствие ко спасению, оттого что далеко отгоняет благодать Божью от дома того всескверная их молитва. Жид лютейший враг Христу и христианам, паче самого дьявола, ибо и бесы веру имеют и трепещут, а жид трижды на день клянет Христа и христиан. Если христианин что из рук жида съест или испьет, то уже волю его будет творить. Давая напиток христианам, жиды говорят: пейте христиане свою кровь, и чтобы есте пили во веки, а на нас бы работали и нам бы добро свое пропивали. Жиды держат из христиан доилиц, рабов и рабынь. Когда доилица причастится Христовых тайн и придет из церкви, жид подговорит или подкупит ее, чтобы, зайдя в заход исцедила трижды молоко свое в тайное место. О том писано в книге «Мессия», и на духу велено было доилиц о том допрашивать, и многие винились. По причащении своих рабов, жиды, ставши над сонными ими, клянут Христа и христиан. По пятницам, средам и прочим постам жид особенно стремится всячески осквернить христиан. В талмуде велено жидам, чтобы всякими способами истребляли христиан, лгали на них, клеветали, обманывали, оскверняли... Могли бы архиереи в своих епархиях при тех богоугодных указах стоять и жидодержавство своею властью духовною запрещать. Да повелит ваша благость детей и жен жидовских схватить и злостных жидов, которые не хотят христиантствовать, за рубеж прогонять.

Выше мы упоминали, что письма Макария были отданы на рассмотрение Афанасию, епископу вологодскому. Приводим отзыв этого иерарха, заслуживающий внимания и сам по себе. Преосвященный делит рассуждения малороссиян, которые Макарий считает ересями, на три группы: 1) противные учению церкви восточной, 2) средние и 3) согласные с учением церкви восточной. Противными православному учению он признает: а) напечатанное в Требнике Петра Могилы, в Ключе разумения и в книге «Мир с Богом» мнение, будто пресуществление хлеба и вина в тело и кровь Христовы на евхаристии совершается произнесением слов: «приимите, ядите..., и пийте от нея вси». По словам преосв. Афанасия, это мнение папское, а греческая и великороссийская церковь веруют, что пресуществление хлеба и вина в тело и кровь Христову совершается по призывании Духа Святого, в словах: «сотвори убо хлеб сей» и пр., перед изрядным; б) худо рассуждал Иосиф Волчанский, когда говорил, будто жертва папская так важна, как и благочестивых, но гораздо хуже и весьма безумно говорил Макарий, что жертва их мертва и проклята; в) невероятно, будто у малороссиян в вино на евхаристии кладут одну лишь каплю воды, поскольку одну каплю ни в сосуде принести, ни в потир положить невозможно, а если это правда, то церковному уставу противно; г) противоречит уставу и допущение в алтарь двоеженцев и троеженцев, тем более позволение опираться на престол и призирать в таинства; д) в словах Кохановского об иконе Троеручицы и св. Афанасие афонском содержится хула на святых; е) обычай примешивать в просфорное тесто к двум частям муки пшеничной третью часть муки ржаной противен правилам, поскольку и сам Христос сию великую тайну составил из пшеничного хлеба. Средние пункты в учении малороссиян следующие: а) слово «истинного» в символе «не прибавка, а истолкование, поскольку у греков Кύpιoν имеет два смысла, и «Господа» и «истинного», и может быть, что тамошний переводчик допустил оба смысла за опасность»; б) что у них в символе же сказано «несть конца», о том рассуждаю, что в самом переводе есть погрешность, а по смыслу нет, поскольку перед Богом нет прошедшего и будущего времени, но все настоящее, якоже и Моисею имя Свое явил «Сый». Согласные: а) относительно покупки теста для просфор у калашников и с посполитых дворов преосв. Афанасий замечает, что и в Греции многократно такое бывает, и непротивно св. евхаристии, поскольку сам Христос глаголет, что алтарь освящает дар, а не дар освящает алтарь; б) и в Греции проскомидия совершается нередко на оцепенелых просфорах по нужде; естество хлеба не изменяется в просфорах десятидневных и однодневных. И в Греции, и в России пречистое тело Господа сохраняется в дароносице на протяжении целого года на нужду болящих, и веруем, что в том годовом хлебе есть живое тело и кровь Христовы; в) вынимать частицы за бесплотных не только не противно греческой церкви, но и весьма согласно: в служебнике повелевается первую часть вынимать за бесплотных; г) употребление белого вина в евхаристии не противно греческой церкви, ибо и у них такое бывает; в литургии Василия Великого сказано: и примем от плода лозного; а вино, и красное и белое, от лозы. Об остальных пунктах доношений Макария преосв. Афанасий считает излишним делать отзыв, так как, по его мнению, одни из них маловажны, а другие даже смешны.

* * *

1

В одном из своих прошений Макарий указывает на то, что Ольховский – брат Гавриила, епископа рязанского. Другой брат того же епископа Роман был протопопом полтавским и, как жалуется Макарий, столь же горячо защищал униатские нововведения в южно-русской церкви.

2

См. Акты историч. т. V, стр. 117

3

Дело архива св. синода, 1726 г. № 123

4

Дело архива св. синода, 1726 г. № 279

5

См. Полн. собр. закон. т. V, №3232.

6

Это заявление Макария не подтверждается подлинным делом синода о представлении в верховный тайный совет означенного статейного списка, дело №50, 1726 г., где обозначено, что он взят за неимение паспорта, причем упоминается и о его письмах о несогласии малороссийской церкви с великороссийскою

7

Подробнее смотри об это подлежащие главы в сочинении И. А. Чистовича «Феофан Прокопович и его время».

8

См. Историч. и критич. опыты Н. Барсова, т. И, стр. 117–118.


Источник: Христианское чтение. 1882. № 11-12. С. 648-686.

Комментарии для сайта Cackle