Часть 4. Быть епископом – доброе дело

Блаженны миротворцы, ибо они

будут наречены сынами Божиими.

(Мф. 5:9)

И если кто не примет вас и не

будет слушать вас, то, выходя

оттуда, отрясите прах от ног

ваших, во свидетельство на них.

(Мк. 6: 11)

В третий раз отцу Пимену предстояло отправиться в Персию, теперь уже епископом, начальником Урмийской миссии. Он привык к России и от прежней миссионерской нивы внутренне отдалился. Он сознавал и то, что его посылают на заведомо безуспешное служение: в разоренный край, в нищую Миссию, на дело, которое епископ Сергий долгие годы устраивал по своему замыслу, так что Миссия была в полном смысле его детищем.

Газета «Колокол» отмечала, что при совершении чина наречения архимандрита Пимена во епископа в зале заседаний Синода было особенно многолюдно, а речь будущего епископа Салмасского произвела на присутствовавших сильное впечатление своей редкой искренностью. Действительно, отец Пимен был беспощаден к себе при оценке своих прежних миссионерских трудов.

«Петербургский листок» подробно осветил чин наречения¹¹⁹.

К началу обряда в зале заседаний Синода у стола сели два митрополита в мантиях небесно-голубого цвета и прочие члены Синода в мантиях лиловых. За особым столом сидели обер-прокурор Синода А.Н. Волжин, товарищ обер-прокурора Н. Ч. Зайончковский и управляющий канцелярией П. В. Гурьев. В зале присутствовало много чиновников и публики. Архимандрита Пимена пред лицом Синода поставили архимандриты Мелхиседек и Геннадий. После оглашения высочайшего повеления о новом назначении архимандрита Пимена и пения иерархами обычных молитв нарекаемый произнес слово. Сейчас в здании Российского Святейшего Синода – филиал Государственного архива. Поблекло былое великолепие парадной лестницы, бывший зал заседаний под замком: ни заглянуть, ни вдохнуть воздуха былых времен и ни укрепиться в ощущении событий ушедшего времени, чтобы достовернее представить их себе. Однако история сохранила вдохновенные слова нарекаемого во епископа архимандрита Пимена. Его речь содержала в себе несколько слитых воедино моментов: размышление о месте епископа в современной жизни, о своей особой духовной связи с Урмией, уделом предстоящего служения, и рассказ-исповедь о том, что способствовало этой связи, и о всей жизни. Именно в этом слове отец Пимен оставил свидетельства о детстве, семье, годах учения и трудностях миссионерского дела, о пермских уроках.

Речь была настолько глубокой и действительно искренней, что сумела отобразить те сокровенные начала и идеальные побуждения, которыми отец Пимен неизменно руководствовался всю жизнь сам и которые призывал пробуждать в себе других.

«В умах наиболее восприимчивых и деятельных представителей нашего образованного общества теперь продолжается то, что довольно давно названо переоценкой ценностей. Они то вышучивают, то своеобразно поверхностно истолковывают серьезные и высокие по своему смыслу понятия, как патриотизм, свобода, гуманность, воздержание, трезвостъ, честность, законность. Плоды такой идейно-воспитующей деятельности бывают вредны уже в том отношении, что люди не в силах оказываются защитить добро и противостоять злу, утрачивают идеальные стремления душ своих и теряют добрую связь с другими...».

В речи прозвучали пророческие слова о судьбе русского епископата, которые теперь воспринимаются как одно из самых сильных и ярких пророчеств о грядущем, публично высказанных в то время: «Если трудна при таких условиях упорядочивающая и сдерживающая работа властей предержащих, то еще труднее бывает здесь положение епископов Православной Церкви... Не всяким угодна святая ревность, многих она отталкивает от ограды церковной, давая им повод обвинять доброго предстоятеля Церкви в фанатизме, узости и отсталости взглядов и убеждений. Увлеченные поверхностным пониманием христианских истин, они не успевают замечать, как сильно и действенно слово православного епископа, как оно и возвышает людей к небу, и связывает их узами братства и любви взаимной, и располагает их серьезно относится к земной жизни.

Они видят в епископе только противника своему своеволию, и как неприятель желал бы уничтожить офицеров вражеского воинства и для этого направляет на них всю свою разрушительную силу, так и противники Церкви, желая ее подчинить себе, не хотят щадить епископов...».

Перед мысленным взором архимандрита Пимена стоял святитель Пермский Андроник. Что, как не его пример, было путеводной звездой на новом епископском пути? Многолюдье собраний в Стефановской часовне, внушительные крестные ходы по улицам Перми, толпы паломников к святыням Пермского края, вдохновленные выдающимся пермским архипастырем, стояли за текстом речи:

«Но у епископов Русской Православной Церкви есть еще немалое число и горячих приверженцев из простого, но верующего народа. Тесным, но многолюдным кольцом он окружает своих предстоятелей церковных и своею горячею верою и благочестивою жизнью представляет красноречивое оправдание их деятельности...»¹²⁰.

Хиротония во епископа состоялась в Казанском соборе Петрограда 6 августа 1916 года, в праздник Преображения Господня. Ее совершили: митрополиты Киевский и Галицкий Владимир (Богоявленский)¹²¹, Петроградский и Ладожский Питирим (Окнов); архиепископы Казанский и Свияжский Иаков (Пятницкий), Симбирский и Сызранский Вениамин (Муратовский); епископы Рязанский и Зарайский Димитрий (Сперовский), Черниговский и Нежинский, Василии (Богоявленский)¹²², Велетский и Дибарский Варнава (Сербия), Урмийский и Супурганский Мар-Илия (Геворгизов), Великоустюжский Алексий (Бельковский), викарий Вологодский, Гдовский Вениамин (Казанский), бывший епископ Полоцкий и Витебский Иннокентий (Ястребов), председатель Миссионерского совета.

Тринадцать лег назад с этим же праздником совпал монашеский постриг Петра Белоликова, и теперь Преображение Господне прочно становилось днем его преображения и началом восхождения от силы в силу.

По окончании литургии и чина освящения плодов иерархи вышли в мантиях на архиерейский помост для вручения хиротонисанному епископу архиерейского жезла. Митрополит Владимир произнес речь о предстоящем служении нового епископа. Накануне епископ Сергий (Лавров), которого вызвали из Персии, представил в Святейший Синод доклад о положении дел в Урмии и состоянии Миссии, и поэтому митрополит Владимир при напутствии нового епископа Салмасского хорошо представлял существо дела.

«Урмия теперь – это уже не та богатая и цветущая, особенно в христианской ее части, область. Жестокая рука врагов сделала ее совсем неузнаваемой, и вот какую печальную картину представляет она сейчас по донесенным до нас официальным сведениям. Селения христиан в количестве 2/3 разрушены и опустошены. Церковное имущество разграблено. Иконы поломаны или сожжены. Из серебряных сосудов, похищенных из храмов, пьют на своих пирушках мусульманские ханы. Из дорогих облачений сделаны покрывала на седла их лошадей.

Оставшиеся в живых христиане бродят, как овцы распуганного зверями стада. И вот все это предстоит тебе как начальнику Миссии собрать, восстановить, привести в порядок, благонастроить и благоустроить»¹²³.

После хиротонии жизнь епископа Салмасского Пимена стала предметом внимания церковной прессы¹²⁴. Он встречался и долго беседовал с министром иностранных дел Б. В. Штюрмером, дожидался одобрения Государственным советом и Государственной думой закона о выделении из средств государственного казначейства дополнительных 15 тысяч рублей на содержание Урмийской духовной миссии. 30 августа он принимал участие в крестном ходе из Исаакиевского и Казанского соборов в Александро-Невскую Лавру по случаю дня памяти святого благоверного князя Александра Невского и сослужил за литургией митрополиту Петроградскому Питириму, епископам Урмийскому Мар-Илии, Ямбургскому Анастасию и Сербскому Варнаве.

В эти дни в центральной церковной газете «Колокол» в двух номерах была напечатана его статья «Православная миссия в Урмии»¹²⁵.

А вот маленькая заметка в «Новгородских епархиальиых ведомостях»¹²⁶. В ней приводится запись епископа Салмасского Пимена в книге отзывов Новгородского музея древностей, сделанная 11 августа 1946 года: «Весьма утешен тем, что древности земли новгородской так заботливо охраняются. Дай Бог процветания древлехранилищу. Епископ Салмасский Пимен, 1916, 11 августа». Значит, 1916 годом отмечено его последнее пребывание в Новгороде. Может быть, предчувствуя скорую жизненную развязку и связывая ее со служением в Персии, где шла война, епископ Пимен пожелал проститься с тем, что было ему особенно дорого, вызвало когда-то глубокие духовные переживания и предопределило дальнейшую жизнь.

Епископ Пимен покинул Петроград 2 сентября 1916 года. Следом за ним из Кабинета Его Императорского Величества в Урмию было выслано почтой архиерейское облачение – пять ящиков. В небольшой газетной заметке сообщалось, что вместе с новым епископом в Урмию направился повторно назначенный туда иеромонах Виталий (Сергеев). После начала военных действий в Персии и эвакуации Миссии из Урмии иеромонах Виталий некоторое время жил у отца Пимена в Перми и служил в храме Пермской Духовной Семинарии. Теперь он был отозван из города Луги, где последний год служил военным священником.

Дорога из Петрограда до пограничной Джульфы занимала ровно неделю, но, по словам самого Преосвященного Пимена, он прибыл в Урмию 30 сентября. В течение трех недель длилась остановка в Тифлисе. Вместе с Экзархом Грузии архиепископом Платоном (Рождественским) обсуждалась программа предстоящей деятельности Урмийской миссии.

Трудно отказаться от деталей, сопричастных пути епископа Пимена в военное лихолетье 1916 года.

В раннем романе писателя В. Шкловского «Сентиментальное путешествие» путь в Урмию описан по впечатлениям именно той поры...

Станция Шерифхане на берегу Урмийского озера была конечной. «Здесь я увидел нечто невиданное. Пустыня-солончак. Лежит громадное, явно мертвое гладкое озеро-море. В воду тянутся длинные молы на сваях. Несколько больших черных барж грузятся чем-то. Но самое странное: на берегу нет жилых зданий, не видно людей. Одна пустыня. И пустынные скалы. Лежат товары. Лежат мотки колючей проволоки. Видно несколько амбаров. Десяток вагонов стоит на рельсах... Противоположного берега не видно. Ездят через озеро двумя путями: или на барже, которая буксируется катером, или на катере просто, если дело спешно. Всего пароходиков на озере штук 7–10, из них один – «Адмирал» – довольно большой, вроде тех, которые ходят между Кронштадтом и Петербургом, но с двигателем внутреннего сгорания. Пароходы привезены с Каспийского моря и здесь собраны... Ехать верст 60–70. Над озером летают фламинго, розовеющие при взлете. У них розовые подкрылья. Машина стучит и режет еще не мятые волны. Катер подошел к пристани, скалы уже не красные, а серые. Глухо, как у глухого забора. Бродят какие-то дети, почти голые, в лохмотьях, обращенных уже в бесформенные пряди Дорога вырвалась из солончака и пошла полями, обнесенными глиняными стенами. Как фабричные трубы, торчат в поле пирамидальные тополя с ветвями, будто пришлепнутыми к стволу. Ехали довольно долго вдоль глухой глиняной стены, мимо бедных кладбищ с памятниками из осколков камней, поставленных дыбом. Потом повернули в кирпичные ворота и въехали в город Урмия»¹²⁷.

К тому времени, когда отец Пимен прибыл в Урмию в третий раз, уже епископом Салмасским, историческое движение разрушило фундамент, на котором строилось дело Миссии, ее богослужебный образ распался, а он был необходимым условием для созидания церковных устоев, церковной образованности и благочестия православных сирийцев.

Выписка из донесения управляющего вице-консульством в Урмии от 21 декабря 1916 года:

«Вновь назначенный начальником нашей Миссии Его Преосвященство епископ Пимен сумел за короткое время снискать общие симпатии своей энергией, простотой и примирительной политикой. Для устроения церковных дел им был созван в начале отчетного месяца церковный собор, на открытие которого был приглашен и я, причем епископ Пимен весьма любезно отметил в краткой речи мои старания сотрудничать с Миссией в деле устроения христиан. С согласия генерала Чернозубова и в сопровождении его епископ совершил поездку в Соуджбулаг и преподал частям, расположенным там, так и по пути свое архипастырское благословение. Я тоже принял участие в поездке и с удовольствием наблюдал, какое большое и благотворное значение она имела для наших войск»¹²⁸.

Епископ Пимен добросовестно принялся за дела в полном соответствии с тем, чего требовала ситуация, сложившаяся в Миссии. А требовала она политического такта и взаимопонимания с русским консульством, доброго нейтралитета с инославными миссиями союзных государств, и в первую очередь срочного улучшения материального положения сотрудников Миссии и обеспечения помощи урмийским христианам.

Епископ Сергий (Лавров) накануне своего отзыва из Урмии сообщал в Петроград Святейшему Синоду о крайне тяжелом финансовом положении Миссии. Его преемник это почувствовал сполна: он встретился с задолженностью в 38 тысяч рублей. Задолженность вызвала обнищание сотрудников. Положение усугубила дешевизна рубля. В завершение бед – неурожай хлеба и винограда, который угрожал голодом христианскому населению. В предвидении его американские и католические миссионеры деятельно закупали хлеб на огромные суммы. Русская Миссия не могла предпринять ничего подобного даже в очень скромных размерах. По мнению епископа, высказанному тогда в донесении в Петроград, вынужденная безучастность к бедствиям христиан нанесет огромный урон престижу России и Миссии. Он пишет: «благотворительность – щедрость в международных отношениях в нужные моменты как во времена войны и других бедствий – есть всегда самая импонирующая форма представительства, свидетельствующая о духовной мощи народа-благодетеля».

По подсчетам епископа Пимена, семь тысяч православных войдут в число нуждающихся. Помощь для их поддержания епископ Пимен исчислял в количестве 385 тысяч рублей. «Россия работает теперь и на поле брани и в жизни народов, задетых войной, и тратит на них громадные суммы. Так, она помогает и собравшимся в Урмии и Салмасе беженцам – христианам Турции. Местные же сирийцы Урмии и Салмаса доселе никакой помощи не получали. Между тем понесенные ими разорения и постигший их неурожай так их озлобили, что своевременно оказанная им американскими и католическими миссионерами помощь заставит их надолго отшатнуться от России, забыв все ее прежние благодеяния. А к тому неминуемо приведет наша безучастность к их бедственному положению, к их желанию выйти из него...»¹²⁹.

Энергично и настойчиво епископ Пимен начал бороться за увеличение субсидий для Миссии. Он многократно писал в Синод, обер-прокурору, министру иностранных дел, члену Синода епископу Андрею (Ухтомскому), епископу Вениамину (Казанскому), будущему священномученику, архиепископу Платону (Рождественскому), митрополиту Питириму (Окнову), а также в Кирилло-Сергиевское братство. Этих посланий слишком много, чтобы отдать дань каждому из них в отдельности, но все они свидетельствуют о высокой ответственности владыки Пимена за порученное ему дело. Вот некоторые из них.

«На театре войны православному епископу голыми руками невозможно действовать успешно. Все организации... снабжены всем необходимым, только наша Миссия беспомощна. Меня осаждает голодное население. Сами сидим без дров. Невозможно так здесь поддерживать веру в Россию». «Урмийская миссия, служа России вблизи района войны, доселе остается без всяких средств. Положение критическое. Вынуждаюсь требовать немедленной денежной помощи русскому делу в Персии». «Меня осаждают голодные. Умоляю оказать помощь». Наконец в письмах появилась и крайне резкая интонация: «Жаль, очень жаль, что у Святейшего Синода оказывались средства для отделки квартир Волжину и кабинета князю Жевахову, а на живое дело этих средств не отпускают. В конце концов, придется мне по возвращении в Россию требовать полагающуюся мне и моим сослуживцам сумму судом, если мы не будем удовлетворены полагающимся нам содержанием»¹³⁰.

Отчаявшись от невнимания высшей церковной власти, епископ Пимен обратился с письмом в Государственную думу, написал лично ее председателю М. В. Родзянко и министру-председателю князю Г. Е. Львову. Он искал также участия в Пермской епархии у Преосвященного Андроника. Нравственная высота владыки Андроника сказалась и в этом случае: пермский святитель довел до сведения своей паствы обращение епископа Пимена и призвал помочь далекой Урмии и любимому всеми в Перми архипастырю. «Придем с посильною своею помощью на указанные нужды православной, истерзанной врагами Урмии... Лучше жертвовать деньгами, чтобы на все собранное иметь возможность закупить и необходимые предметы церковной утвари, а вместе оказать и помощь голодающим сирийцам... Отрем им слезы и заставим Богу молиться от благодарного и спокойного сердца» [14].

Сбор пожертвований епископ Андроник взял лично на себя.

На страницах Пермского епархиального журнала пермский святитель привел выдержку из письма епископа Пимена, в котором сообщается существенная деталь: епископ Пимен на личные деньги открывал в Урмии детские школы¹³¹.

Наряду с многократными попытками улучшить материальную сторону жизни Миссии, епископ-миссионер прилагал усилия к тому, чтобы отметить заслуги всех, кто способствовал ее существованию в критических условиях войны. Он написал ходатайство в Святейший Синод о награждении священника Василия Мамонтова наперсным крестом и саном протоиерея, диакона Феодора Пиденко – серебряной медалью «За усердие», а также о благословении иконами командира Кавказского кавалерийского корпуса генерал-лейтенанта Ф. Г. Чернозубова и бывшего императорского вице-консула в Хое Н. М. Кирсанова. Епископ Пимен пишет: «Генерал Чернозубов помогал нашей Миссии во время бегства ее и провизией, и первоочередными средствами и располагал офицеров и нижних чинов своего отряда приходить на помощь беженцам-сирийцам. По возвращении работников Миссии в Персию он особенно энергично поддерживал их в работе... Наконец, в настоящее время я вижу столько внимания со стороны Его Превосходительства к Миссии, особенно к ее благотворительной деятельности, столько стремления возвысить православного епископа в глазах населения; что осмеливаюсь почтительнейше ходатайствовать... о благословении его иконою Христа Спасителя от Святейшего Синода. Вторым выдающимся доброжелателем нашей Миссии является вице-консул в Соуджбулаге Н. М. Кирсанов. Человек сравнительно молодой, искренне религиозный, чисто православный. Он оказал Салмасскому отделению Миссии следующие важные услуги: изыскивал местные средства для прокормления разоренного христианского населения, помогал нашей Миссии поддерживать веру в Россию и в Православную Церковь; г. Кирсанов настойчиво подчеркивал свое Православие перед местным населением пел в миссийской церкви, читал, подавал кадило, зажигал свечи, отдаваясь этому делу с большим воодушевлением. Осенью он получил воззвание мое о помощи голодающему сирийскому населению Салмаса, он так подействовал на богатое население своего округа, что там было собрано 6000 рублей...»¹³².

Владыка Пимен оправдывает несоблюдение формальностей в своем прошении условиями войны и пока еще не налаженной работой своей канцелярии. И в этом шаге сквозит редкая способность уметь быть благодарным, в данном случае людям, которые стали поддержкой Миссии в период ее агонии. В просьбе чувствуется и глубоко личная, выстраданная признательность человека, которого тяготит моральное одиночество. Это одиночество было связано с тем, что прежний начальник Миссии, епископ Сергий, в интересах дела создал для себя «человеческий задел», поддерживая группу, преданную не столько Православию и России, сколько лично ему. При решении финансовых вопросов он учитывал материальные интересы этой группы. Епископ Сергий не останавливался перед противодействием консульской политике России, что и повлекло за собой непреклонное решение МИДа России удалить его из Персии. Более всего русские дипломатические круги в Персии не устраивала непримиримость епископа Сергия к инославию, миссионерский экстремизм по отношению к инославным миссиям союзнических Англии и Франции [15].

Когда епископ Сергий был отозван, преданность ему паствы послужила моральным оправданием неприятия нового епископа и создания психологически сложных условий для его служения В Урмии. К тому же новым архипастырем стал владыка Пимен, у которого с епископом Сергием были прежде натянутые отношения. Заинтересованная в особом покровительстве упомянутая группа признать владыку Пимена не могла и старалась его дискредитировать. Вот подоплека писем сирийцев в Святейший Синод с просьбой вернуть епископа Сергия.

«Почтительнейше умоляю, – пишет епископ Пимен в очередном рапорте – о скорейшем освобождении меня от обязанностей начальника Урмийской православной миссии. Наследие моего предшественника епископа Сергия таково, что я считаю себя не обязанным нести его тяжесть. Но Миссия должна продолжить свою деятельность, ибо, кроме небольшой кучки нечестных сирийцев_: остальное христианское население Урмии с уважением и упованием взирает на нее»¹³³.

Отчаянно-настойчивая борьба во имя поддержки в Урмии Православия и урмийских христиан, за выживание Миссии и ее завоеваний, честное выполнение своего епископского долга встречали черную неблагодарность. В этом кроется основная причина усиленных просьб епископа Пимена о переводе его в Россию, хотя бы в какой-нибудь северный монастырь, где бы он мог принести пользу. В дерзновенном обилии телеграмм и писем на эту тему есть и много смирения. «Лучше быть псаломщиком в России, чем епископом в Урмии», – телеграфирует владыка Пимен 14 июля 1917 года архиепископу Сергию (Страгородскому) в Петроград¹³⁴. Он просит вернуть в Урмию епископа Сергия (Лаврова) как «сроднившегося с этим краем и сумевшего полюбить его».

После падения в России самодержавия возникла еще одна грозная причина, которая глубоко осложняла урмийское служение епископа Пимена. Это было ожесточенное противодействие Комитетов солдатских депутатов Кавказского корпуса. Предубежденное отношение к Миссии и ее епископу как к корыстным «ловцам сирийских душ» превратило эти Комитеты в слепое орудие против миссионеров. Противостояние доходило до того, что становилось угрозой для жизни владыки Пимена и других миссионеров. Из рапорта епископа Пимена Святейшему Правительствующему Синоду:

«Стремление нынешних свободных русских граждан устроить свою общественную жизнь на демократических началах и подчинить всех без исключения влиянию Советов или Комитетов солдатских и рабочих депутатов наблюдается и здесь, в Урмии... Комитеты настойчиво собирают все жалобы на Миссию со стороны местных сирийцев и высказывают открыто угрозы судить и опозорить нас в глазах местного населения. Я не боюсь открытого и компетентного судопроизводства. Но суд солдатских Комитетов Урмии состоит только в собирании жалоб на нас, в высказывании угроз против нас... Между тем сами члены Комитетов, как недавно живущие в Персии и незнакомые с ее языком и нравами, обычаями, совершенно не могут разобраться в местных судебных делах. Портя авторитет Миссии, они в то же время забывают свое прямое военное дело... Я прошу оказать Миссии... защиту, иначе дело может зайти слишком далеко»¹³⁵.

Начавшийся революционный хаос, при котором каждый переставал заниматься своим прямым делом, в первое время еще получал отпор от таких людей, как владыка: «У вас есть прямое дело сплачивать и отрезвлять солдатскую среду, возвышать ее дух, делать ее храброю и непобедимою, писал в Комитет 7-го Кавказского отдельного армейского корпуса. Как русский гражданин я смею возвышать свой голос и спрашиваю: «Делаете ли Вы, Господа, свое дело, идет ли оно вперед?». И этот вопрос Вам зададут многие и в России, и здесь... Оставьте нас делать свое дело защиты здешних христиан, а сами идите на свое прямое дело. Помогай Вам Бог!»¹³⁶.

Органы «демократической» власти – Комитеты создавались и в сирийских селениях. Там также активизировалась революционизированная сирийская молодежь, в основном та ее часть, которая служила в русской армии. Они действовали против Миссии заодно с солдатскими Комитетами.

12 мая 1917 года в городе Урмия состоялось сирийское национальное собрание, на которое русский епископ не был приглашен. Отбросив амбиции, вооружившись смирением и терпением, епископ Пимен обратился к собранию с посланием на сирийском языке. Оно было принято с воодушевлением, и его решили напечатать в журнале «Кехва».

Русский епископ призывал сирийцев не доверять «юношам из Комитетов», крепить союз народа с духовенством, сохранять сложившиеся устои народной жизни: «Будьте осторожны, братие, с теми, кто говорит против епископов и священников и хочет вместо них работать для народа с помощью Комитетов. Знайте и помните русскую пословицу: старый друг лучше новых двух. Епископы и священники – ваши старые друзья. Они много понесли трудов для блага сирийского народа в течение всей его жизни, во времена покоя и времена неспокойные. Некоторые из них были убиты, некоторые измучены ради вас. Господь да воздаст им за все, что приобрели для вас. Ведь они не ради себя были досаждаемы, но ради сирийского народа. Так зачем же забывать этих тружеников Христовых, желающих блага для сирийского народа»¹³⁷.

В своем послании русский православный епископ встает на защиту всех христианских миссий Урмии и напоминает о благодеяниях, шедших от них, призывает сирийцев сделать их участницами в управлении внутренней жизнью народа. Такое отношение к прочим миссиям в Урмии и являлось той самой примирительной политикой, которую приветствовал МИД и которую не признавал епископ Сергий.

Послание завершается миссионерской молитвой. «Господь да благословит сирийский народ и даст ему благодать и силу для всяких добрых дел. Да здравствует сирийский народ, да возрастает он, да множится, да будет полезными дрожжами для улучшения окружающих народов. Молитвы святых апостолов Фомы, Аддея и Мария, и святых отцов Ефрема, и Иакова, и Исаака, и святых мучеников Сергия и Вакха да будут с Вами, братие. Аминь».

На третьей неделе Великого поста 1917 года епископ Пимен по испрошенному разрешению прибыл в Петроград, чтобы лично доложить о положении дел в Миссии и решить вопрос о своем переводе в Россию. К Святой Пасхе он вернулся в Персию ни с чем. Правда, отречение Императора Николая Второго и поспешное приветствие этого шага со стороны Святейшего Синода – эти решающие для будущего России события – владыка Пимен застал в Петрограде и пережил вместе с двоюродным братом, настоятелем Казанского собора протоиереем Философом Орнатским. Едва ли можно узнать теперь, о чем они говорили тогда на Казанской улице в доме № 3, можно только судить по делам последующих полутора лет жизни обоих первомучеников Русской Церкви... Непоколебимые монархические убеждения протоиерея Философа Николаевича Орнатского были хорошо известны в Петрограде. Это была последняя встреча единомышленников, после которой владыка Пимен еще более укрепился в намерении служить живому церковному делу в России.

Последние рапорты из Урмии подводят тягостные итоги многомесячной борьбы за поддержание Миссии ради помощи православным христианам Урмии и защиты интересов России.

«Я просто не знаю, каким еще языком говорить с Святейшим Синодом о нуждах Миссии. Говорил я и смиренно, говорил и дерзновенно, писал и лично докладывал и просил: и все напрасно. Меня выслушивали с таким видом, как будто я просил о личном своем деле. Между тем Миссия в Урмии не есть мое создание, а создание Преосвященного Сергия. Он дал ей такое направление, при котором сирийцы возомнили о себе чересчур; он же, благотворя им, ввел в громадные долги Миссию. Он не позаботился закрепить за ней какое-либо определенное содержание. Мои протесты против его самоволения способствовали только моему удалению из Урмии, из которой я уезжал два раза. Теперь прошу меня удалить из Урмии в третий и последний раз навсегда, ибо я привык к России и отвык от Персии.

Прошу мою просьбу об увольнении из Урмии исполнить возможно скорее, ибо я не намерен долго страдать за чужие вины. Иначе я не остановлюсь и перед самовольным отъездом из Персии, тем более что и Урмийское вице-консульство бьет набат о печальном положении Миссии...»¹³⁸

Последний рапорт из Урмии датирован 2 сентября 1917 года:

«В дополнение к тому, что мною было доложено раньше о невозможности для меня служить в Урмии, долг имею доложить... нижеследующее.

1. В Урмии есть уже один православный епископ из туземных сирийцев, Преосвященный Мар-Илия. Считая себя епископом православной Урмии, он с неудовольствием выносит здесь пребывание русского епископа и это свое неудовольствие проявляет иногда довольно соблазнительно.

2. Для меня теперь стало ясно, что сирийцы Урмии подали прошение Вашему Святейшеству о нежелании иметь меня здесь и о возвращении к ним епископа Сергия.

3. Я понимаю, чем я не угодил сирийцам. Я не оказывал им такой широкой благотворительной помощи, какую они привыкли встречать со стороны еп[ископа] Сергия. Но у меня на это нет никаких средств, ибо и то, что мы получаем из России, обесценивается здесь крайне низким курсом русских денег. А ближайшей осенью Миссию ожидает такая страшная нужда, что она неминуемо приведет к совершенному прекращению ее деятельности. Поэтому я нахожу свое дальнейшее пребывание здесь совершенно бесполезным, ибо оно послужило бы лучшим доказательством обеднения России...

Смиренно умоляю устроить мне перевод в какую-либо епархию Державы Российской или в один из северных монастырей, чтобы здесь я смог поработать с пользою при новых условиях гражданской и церковной жизни».

Митрополиту Петроградскому Вениамину, которого летом 1916 года в отсутствие епископа Андроника он принимал в Перми, владыка Пимен пишет о том, что не в силах сносить своего нравственного одиночества, не в силах жить только материальными заботами, когда в России в это время идет живое Дело церковного переустройства. 25 июля 1917 года еписком Пимен шлет телеграмму управляющему канцелярией Синода П. Гурьеву: «Сообщите, в каком положении дело моего перевода. Епископ Пимен». Из ответной телеграммы он впервые узнает о месте нового служения «Вы перемещены на кафедру епископа Верненского.

Определением Святейшего Синода от 3 июля 1917 года Преосвященный Пимен был освобожден от должности начальника Миссии и назначен на Семиреченскую и Верненскую кафедру, викарием Туркестанским. Указ о переводе отравился тогда же, но, вследствие непонятной задержки и пути, епископ Пимен получил его только 5 сентября 1917 года. Томительное ожидание закончилось, предстоял путь в Верный.

15 сентября, после праздника Воздвижения Креста Господня владыка Пимен покинул Урмию навсегда. Ему оставался только один год жизни, но мощное восхождение на вершину, которое он совершил в Верном, было подготовлено внешне бесславным годом в Урмии. Этот год хорошо дал почувствовать, каков удел епископа в революционную пору, и показал, что надо готовиться к беспощадном битве с «тайной беззакония», вооружаться терпением и мужеством, а главное, готовиться войти в Обители Господни с чистой совестью.

С отъездом из Урмии закончился миссионерский путь епископа Пимена Опытом своего прежнего служения он не был готов к миссионерству «голыми руками», для этого нужно было сломать в себе глубоко укоренившиеся представления о православной и культурной миссии русского государства частью которого он себя осознавал, перейти к чисто апостольскому идеалу служения – вне государственного и исторического контекста. Это первая и, наверное, главная причина того, что епископ Пимен стал настойчиво просить об отзыве из Урмии. Владыка был не в силах поменять престиж русского епископа на участь гонимого нищего проповедника Христова. Едва ли можно его сурово судить: и другие русские иерархи стали гонимыми проповедниками не по собственному выбору – в рубище их одела Октябрьская революция.

Конечно, епископ Пимен принял бы и рубище за честь, если бы того требовали интересы его православной Родины.

Дальнейшая судьба Урмийской миссии печальна. Тем же указом, которым епископ Пимен был перемещен на Верненскую кафедру, епископ Сергий вновь назначался начальником Миссии в Урмии. В решение резко вмешался МИД России, заявив о нежелательности такого назначения ввиду того, что «прежняя деятельность сего епископа в Урмии нередко вызывала разного рода недоумения, из-за которых он и был отозван в Россию». По новому приказу епископ Сергий увольнялся от назначения до новых распоряжений.

На протяжении нескольких месяцев бурные события в России и перемены в ее церковной жизни – впервые осуществились выборы на ведущие Московскую и Петроградскую кафедры, шла подготовка к Первому Всероссийскому Поместному Собору – не позволили Святейшему Синоду заняться делами Урмийской миссии. Завершилась история Миссии летом 1918 года. Уже при власти Временного правительства русская армия, имевшая в Закавказье прочные завоевания, начала терять свою боеспособность, солдатские Комитеты расшатывали дисциплину, вмешивались в дела командования. После же сепаратного мира, объявленного большевиками, весь Кавказский фронт рухнул, все завоевания русской армии, доставшиеся ей ценой героизма и неисчислимых жертв, принесенных всей Россией, были перечеркнуты. Турки быстро захватили все Закавказье [16]...

На Урмийском озере в начале века водились фламинго. Весной большие розовые птицы появлялись и над самим городом: они летели над красными корпусами Миссии, напоминавшими монастыри в России. Советская Россия без всякого сожаления отдала постройки Ирану и персы их попросту снесли. Сейчас в Урмии тут и там ослепительно белеют древние христианские надгробные камни: они когда-то встретили русских миссионеров и вот теперь так же стоят, как тысячу лет назад. Летними днями солончаки вокруг озера до боли режут глаза, и такой же пустыней представляется теперь тот град Божий, который пытались воздвигнуть русские миссионеры. Почти никто не помянул их добрым словом: ни русские, ни сирийцы, ни тем более персы или курды. Но чистоту и бескорыстность их намерений видит Всевидящее Око. Вспоминается притча о сеятеле, рассказанная Господом Иисусом Христом¹³⁹. Владыка Пимен в одной проповеди говорил о том, что сеять надо полной рукой, независимо от результатов всходов, которыми управит Сам Господь...

Маршрут, по которому епископ Пимен возвращался на Родину, был вписан в подорожную, выданную русским консульством, и включал Тавриз, Месхед и далее по железной дороге уже в пределах Российской Империи: Асхабад¹⁴⁰, Самарканд, Ташкент, Арысь, Чимкент, Аулие-Ата и затем по почтовому тракту через Пишпек¹⁴¹, Кастек, Узунагач, Каскелен до кафедрального города Верного.

В Ташкенте пришлось задержаться примерно на десять дней, чтобы встретиться с епископом Туркестанским Иннокентием (Пустынским) только что перебравшимся из Верного в Ташкент. .Было не лишним узнать от него о городе и его жителях, а также необходимо представиться своему непосредственному церковному начальнику: как викарный епископ владыка Пимен подчинялся епископу Иннокентию. Но дождаться возвращения Преосвященного Иннокентия с Всероссийского Поместного Собора не удалось: он задерживался, а владыка Пимен спешил к месту назначения. Все же последний в своей жизни праздник Покрова епископ Пимен служил в Ташкенте. В городе в то время было множество прекрасных храмов, но архиерейское служение проходило, скорее всего, в величественном Преображенском соборе. Иконостас собора расписывал знаменитый Микешин – тот самый, который был автором новгородской скульптурной композиции «Тысячелетие России». Эта деталь незримо соединяла среднеазиатский Ташкент с далеким родным Новгородом. В те же дни владыка Пимен освятил маленькую церковь при городской больнице, начальником которой только что стал профессор В.Ф. Войно-Ясенецкий, будущий архиепископ Симферопольский и Крымский Лука.

От Ташкента было несколько часов пути до узловой станции Арысь, откуда шла железнодорожная ветка на Восток – Семиреченская железная дорога. Дорогу начали строить в 1914 году, в октябре 1917 года часть пути в 260 верст была введена в действие. Этот отрезок пути удивительно живописен, он не имеет ничего общего с солончаковым однообразием северного направления. До сих пор сохранились водонапорные башни и вокзальные строения начала века, навевающие грустные воспоминания о последних днях предреволюционной русской культуры. Следы хозяйственной деятельности Российской Империи в Туркестане мелькают за окном поезда: еще стоят полусгнившие опоры прямого телеграфа и телефона, соединявшего Верный с Ташкентом, уходят в землю старые отрезки железнодорожного пути...

Пассажирский поезд ходил один раз в сутки. На станции Абаил близ села Высокое, недалеко от нынешнего Тараза, а тогда – Аулие-Аты, пассажиры переходили на почтовый тракт: оставалось преодолеть расстояние в пятьсот верст – четыре дня езды на лошадях по накатанной дороге с ночлегами на уютных и чистых почтовых станциях.

Эту дорогу описывает верненский священник И. Соколов.

«При самом же въезде на почтовый тракт меня поразили своей красотой и гордой неприступностью снеговые горы, тянущиеся непрерывной цепью с правой стороны до самого г. Верного. С другой стороны – необъятные степи, местами каменистые, со множеством полуразрушенных аулов киргизов, дымящимися юртами их, целыми косяками свободно гуляющих по степи лошадей, тысячами овец, сотнями верблюдов и десятками ослов, напоминали мне что-то из патриархального, библейского быта. Так и думалось мне, что я еду по древней Аравии, Египту или Палестине. Невольно представлялась в голове картина жизни библейских древних патриархов. Но эта картина резко сменялась при въезде в русский поселок. Вновь веяло чем-то далеким, русским, родным. Тут видишь уже и причудливые южные тополи, белые украинские мазанки, окруженные плетнями, журчащие горные ручьи, пробегающие чуть не перед каждым окном, белоголовых ребят, играющих на дороге, а среди селения – небольшой чистенький храмик»¹⁴².

В Пишпеке епископ Пимен был вынужден задержаться на два дня: выехать не позволяла непогода на Курдайском перевале.

В пути о Верном приходилось слышать самые разноречивые отзывы. Особенно много владыка Пимен узнал в Месхеде от офицеров стоявшего там 2-го Семиреченского казачьего кавалерийского полка. Владыка решил проверку слышанного предоставить естественному течению жизни.

Подъезжающим к Верному по Ташкентскому тракту солнечным осенним днем открывался утопавший в садах и парках нарядный малоэтажный город. Его окаймляли горы с вечно белыми шапками снегов, которые смятым тяжелым ковром спускались к подножию. Вершины гор, а вместе с ними многочисленные колокольни, купола и кресты верненских храмов как бы парили в высоком небе. Справедливо писал верненский священник отец Михаил Колобов: «Природа, окружающая город Верный, по своей живописности и разнообразию превосходит самые смелые полеты фантазии. Горные виды по своей красоте не уступают швейцарским».

Находим настольную и дорожную книгу многих путешественников «Россия. Полное географическое описание нашего отечества», изданную в 1913 году. Том 19 – «Туркестанский край». Наверное, в те годы каждый образованный человек, собираясь в Туркестан, брал ее в руки. Мог взять ее с книжной полки обширной миссийской библиотеки и епископ Салмасский Пимен, узнав о новом назначении. Читаем:

«Город Верный расположен на равнине у северной подошвы Заилийского Алатау; огромная снеговая вершина хребта Талгар и остроконечный Алма-атинский пик видны с городских улиц, окаймленных пирамидальными тополями и другими насаждениями. Многоводная речка Алматинка обильно орошает город, который буквально утопает в зелени и садах, скрывающих небольшие дома и постройки. Климат Верного теплый и здоровый; летние жары умеряются близостью хребта; зимою выпадает много снега и бывают сильные морозы. Основание русскому поселку в этом месте было положено в 1854 году устройством на реке Алматинке укрепления, названного Заилийским, но в следующем же году переименованного в Верное...».

В 1917 году Верный перешагнул свое шестидесятилетие как город и как центр Семиреченского казачьего войска, отделившегося от Сибирского. Здесь пребывал военный губернатор, он же наказной атаман. И все же Верный не был большой станицей. Это был центр миллионного Семиречья, город дворянства, духовенства, мещан. Его разнородное население перед революцией составляло пятьдесят тысяч человек. Со дня основания в нем расквартировался большой военный гарнизон.

Ровные прямоугольники городских кварталов соседствовали с широкими площадями и базарами.

В районе Гостинодворской площади группировались банки и конторы торговых домов. Отсутствие железной дороги возмещалось расцветом извоза и кузнечного дела. За длинными кирпичными заборами гремели полуручными приспособлениями верненские заводики – 66 предприятий: суконных, мукомольных, табачных, кожевенных, спиртоочистительных, маслобойных.

На окраинах разрослись дунганская, таранчинская (уйгурская), татарская слободки. Азия здесь причудливо переплеталась с Малороссией: типичные туркестанские домики соседствовали с белыми хатками, окруженными мальвами. В них жили переселенцы из Воронежской губернии, записанные верненскими мещанами. Они вели хозяйство полностью по-крестьянски.

Центр назывался «губернаторским четырехугольником». В нем сосредоточились присутственные места, учебные заведения, Коммерческое, Общественное и Военное собрания кинотеатры, почта, телеграф телефонная станция, дом губернатора и Архиерейское подворье. В мужской и женской гимназиях, училище имени генерала Колпаковского, училище садоводства и лесной школе жители Семиречья получали среднее образование. Была и Учительская семинария, готовившая учителей для церковноприходских школ.

На этой российской окраине давало о себе знать присутствие так называемых «нерегламентированных людей», осевших в крае в поисках лучшей жизни, но не имевших в крови добрых хозяйственных, трудовых навыков и нравственных и религиозных устоев. Они-то и стали в скором времени главной опорой революционных процессов в Семиречье.

Верный был классической провинцией с усиленным элементом обывателя. В день прибытия нового епископа областная газета сообщала о новинках в кинотеатрах: «Миллион долларов», «Поцелуй смерти», мелодрама «Кошки и мышки». После представлений цирка Сосина из-под скамей выгребались горы подсолнечной шелухи... Но даже такому провинциальному городу, каким был Верный, было бы несправедливо давать однозначную оценку. Всеми прославляемый кафедральный собор, по сей день украшающий парк в центре города, не мог вырасти на почве только провинциального прозябания.

Жизнь дореволюционного Верного определялась еще одним важным обстоятельством, выдвигавшим город из разряда заурядной русской провинции. Здесь находилась кафедра громадной Туркестанской епархии. Со времени прибытия первого туркестанского епископа Софонии (Сокольского) в 1872 году епископская кафедра просуществовала 45 лет. В Туркестане служили Преосвященные Александр (Кульчицкий), Неофит (Неводчиков), Григорий (Полетаев), Никон (Богоявленский), Аркадий (Карпинский), Паисий (Виноградов), Димитрий (Абашидзе), Иннокентий (Пустынский). Все они в меру своих духовных и физических способностей послужили семиреченской пастве. Преосвященный Пимен (Белоликов) открыл ряд викарных епископов Семиречинских и Верненских (Алма-атинских), и за сохранение Православия в этом крае он не колеблясь, сознательно отдал свою жизнь. После его гибели Семиречье на десять лет лишилось канонического архипастыря и управлялось из Ташкента архиепископом Иннокентием (Пустынским) [17], затем епископом Сергием (Лавровым). В 1923 году духовенство епархии, за малым исключением, перешло в обновленчество. И только в 1927 году Верненскую кафедру, переименованную в том же году в Алма-атинскую, принял не состоявший в обновленческом расколе прямой преемник владыки Пимена епископ Лев (Черепанов) [18].

* * *

В свой кафедральный город епископ Пимен въехал 11 октября 1917 года. После долгих десятилетий полного забвения имени семиреченского священномученика невостребованные до сих пор старые газетные страницы внятно заговорили голосами давно умолкнувших свидетелей и поведали о событиях того дня.

В 5 часов вечера навстречу епископу Пимену к селению Тастак выехали отец благочинный верненских церквей протоиерей В. Антонов и председатель войскового правления С. Щербаков в сопровождении двух сотен казаков с двумя оркестрами духовой музыки. Около женского монастыря, находившегося на Ташкентской аллее при въезде в город, владыку встретили игуменья с сестрами, а на паперти Вознесенского кафедрального собора – городской голова С. И. Петухов и гласные Городской думы с хлебом-солью. «Измученные физически и нравственно от переживаемых нашей Родиной бедствий, мы верим, что ваш приезд и духовное руководство умирят нашу жизнь и дадут ей успокоение», – звучало в приветственном слове¹⁴³.

Настоятель кафедрального собора протоиерей Алексий Шавров возблагодарил Бога за благополучное завершение архипастырем тяжелого и опасного путешествия, диакон провозгласил многолетие Поместному Собору, Святейшему Синоду и Державе Российской, а моление за жителей Верного и всего Семиречья совершил сам владыка Пимен.

Первые слова епископа Пимена в городе с многозначительным названием Верный, обращенные к верненской пастве, были о верности святому Православию и русской истории. В этих словах звучало многократно пережитое убеждение, пронесенное им через всю его жизнь.

«Вижу я, что здесь Православие, охранять которое отныне я призываюсь, не есть только личное дело человека, но и великая благотворная созидательная общественная сила. Она нас объединила всех вместе в настоящем церковном собрании. Она же, надеюсь, будет и во многих других случаях объединять нас для молитвы, для других добрых дел, для устроения общественной жизни, расшатываемой зловредными влияниями современности. К руководству этой силы и зову вас теперь и буду звать впредь...

Та легкость и быстрота, с которыми совершился в России государственный переворот, многим внушил пагубную самоуверенность, веру в свои силы. Но эта самоуверенность... не соединяет, а разлагает и расшатывает Россию, созданную и укрепленную руками наших благочестивых православных предков. Россия терпит ныне небывалый позор, теряет былую славу только потому, что забывает о великой созидательной роли, значении святого Православия.

Призванный здесь напомнить о силе православной веры и своим и чужим, да не осуждаю правого вместо виноватого, да не обличаю того, кого нужно утешать. А более прошу возносить за Святую Церковь и Россию молитвы Скорому Помощнику. Он даст нам разум, даст совесть, способность относиться к делу усердно и серьезно и вновь покажет нас народом великим, народом крепким, народом славным».

В своем слове епископ Пимен просто и искренне рассказал о том, как он ребенком впервые узнал о городе Верном. «Первым впечатлением моей сознательной жизни было знакомство с теми фотографическими снимками «Нивы», на которых отображался Верный, разрушенный землетрясением 1887 года, я тогда почувствовал жалость к Верному как многострадальному городу...».

Невидимо и непреложно замыкался круг жизни. Вот и о детстве вспомнил епископ Пимен в первый час пребывания в городе Верном, находясь в двух шагах от места, где уже давно лежала старая могильная плита, под которую скоро положат и его. Как же будут не похожи эти проводы на происходившую тогда встречу!

К моменту приезда епископа Пимена город был переведен на военное положение, в постановлении Туркестанского комитета Временного правительства по этому поводу говорилось: «B воскресенье 8 октября на улицах толпой был задержан транспорт товаров, направленных в Пишпек... После этого толпа бросилась к склады Восточного Общества из которых ее можно было выгнать лишь силой... На рынках и в магазинах Верного отсутствуют предметы и продукты первой необходимости, к числу которых относятся: мануфактура, кожа, обувь, чай, сахар, а главным образом хлеб, что объясняется общим недостатком их в России, но отчасти это о зависит и от того, что некоторые торговцы и граждане города, забыв страх и совесть, думая, что свобода заключается в праве обирать ближнего, попрятали эти предметы и продукты, ожидая повышения цен»¹⁴⁴.

Народное недовольство целенаправленно подогревалось социал-демократическим подпольем города. Тяжелое положение требовало в ту пору от народа решимости претерпеть трудности, найти силы трудиться и сострадать тем, кому еще тяжелее. И если Церковь звала к состраданию, прощению, помощи ближнему, то революционные агитаторы призывали «бороться за свои интересы и не щадить никого в достижении собственных благ. Ставка в этой борьбе была сделана на разжигание розни между казачеством, с одной стороны, и горожанами и крестьянствующим предместьем – с другой.

В первое же воскресенье по приезде, 15 октября 1917 года, новый епископ служил в кафедральном соборе первую Божественную литургию. Вознесенский собор в тот день был полон. «Туркестанские епархиальные ведомости» отмечали: «К молитве располагало все: искренность и естественность служения архипастыря, самый его облик смиренного инока» и, конечно, произнесенная проповедь. Знаменательно, что в положенном на тот день евангельском чтении была притча о сеятеле. Каждого, кто стоял тогда под высоким сводом собора, епископ Пимен звал увидеть в себе духовную немощь, о которой говорится в притче. Он говорил об известном в Церкви явлении – кратковременном духовном подъеме, за которым нет прочной решимости жить не по стихиям мира сего, а по воле Отца Небесного. Волевое усилие, необходимое в достижении добра, было близко духовному опыту самого проповедника. Ясный, отчетливый голос владыки напоминал всем, что есть богооставленность, каковы ее последствия и насколько благотворно слово Божие в устроении личной и общественной жизни.

«Мы должны всюду сеять полной рукой, благовременно и безвременно возвещать Евангелие... По мере того как забывается слово Божие, дичают люди, расстраиваются семьи, разрушаются государства, разделяясь на партии, руководимые самолюбием и нежеланием общего блага. Человек, забывший слово Божие, делается скотом по своим привычкам, зверем по отношению к другим людям. Да не будет этого с нами! Во всех вас слово Божие да вселится обильно, чтобы не потеряться при грядущих искушениях!»¹⁴⁵.

Между тем по России – и Семиречье не было исключением – набирал силу непримиримый враг ее исторических ценностей и завоеваний – большевизм. В октябре 1917 года в Пушкинском городском саду пылала осень и утопавший в увядающей листве город Верный сиял всеми оттенками желтого и золотого. В огромном соборе, круглый год сиявшем золотом церковным, Преосвященный Пимен служил после литургии молебен о спасении Державы Российской и утолении в ней раздоров и нестроений. До национальной трагедии – Октябрьской революции в Петрограде – оставалось 10 дней, а через две недели она победит и в Ташкенте. Диктатура Казачьего войскового правления отодвинет ее приход в Семиречье лишь на четыре месяца.

Все сказанное владыкой Пименом осенью 1917 года свидетельствует о его очень сдержанном подходе к Февральской революции и ее свободам. В сложившейся ситуации он станет путеводитъ православному народу евангельским светом: учить различать добро и зло, ложь и истину, честь и бесчестье, искренность и лицемерие. Он будет призывать свою паству руководствоваться высшими побуждениями, а не сиюминутными интересами.

С первых дней на новой кафедре епископ Пимен начал сеять действительно «полной рукой». По сообщениям церковной хроники, «за каждой литургией Владыка поучает паству, освящая на основании слова Божия современные события, и по окончании литургии совершает краткое молебное пение о прекращении брани. По воскресным дням в крестовой церкви за вечерним богослужением читает акафист и беседует с молящимися»¹⁴⁶. Но деятельность владыки Пимена не ограничивалась богослужениями и церковной проповедью.

Еще в 1908 году епископ Туркестанский Димитрий построил в парке рядом с кафедральным собором Народный дом имени Николая Второго. По примеру петербургского «Общества распространения религиозно-нравственного просвещения в духе православной нравственности» здесь устраивались беседы на религиозные темы. Организацию еженедельных бесед владыка Пимен полностью взял на себя. Будучи братом основателя вышеупомянутого Общества, отца Философа Орнатского, и являясь также горячим поборником того, чтобы «Русь была не только крещена, но и просвещена», имея, наконец, опыт устроения народных чтений в Перми, он стал привлекать к участию в беседах множество людей. Хроника рассказывает.

«Вообще нынешние религиозные чтения настолько усердно посещаются публикой, что зал даже такого здания, как Народный дом, и тот едва вмещает всех желающих присутствовать на них. Такое посещение публикой чтений свидетельствует, что религиозная жажда налицо, и пастырям Церкви не только города Верного, но и других градов и весей епархии необходимо учесть этот момент, ибо в такое время, какое переживаем мы, соображения личного спокойствия, по примеру нашего архипастыря, должны отступить на задний план»¹⁴⁷.

Для горожан это были настоящие еженедельные праздники, маленькие Пасхи, исполненные света Премудрости Божией и радости о Христе. На чтения владыка обязательно приглашал какой-нибудь приходской хор. Пели все вместе церковные и народные духовные песнопения.

Тема одной из бесед, дошедшей до нас, – «Какое чудо нам ныне нужно». Чудом, постепенно осознаваемым русским народом, владыка называет Всероссийский Поместный Собор, который уже явил невиданную силу духовную. Рисуя картину бедствий России, он делает твердые и здравые замечания, обнаруживая со всей очевидностью, что следование революционному духу и революционным призывам изначально несовместимо с духом и словом Евангелия.

«Вы легко можете заработать славу народного благодетеля и вождя, если будете льстить низким страстям народа. Евангелие забывается, Церковь уничтожается, духовенство преследуется, ибо они зовут к труду, к благоразумию, к подвигу. Зато агитаторы, обещающие легкое достижение счастья, встречают самый радушный прием у простого легкомысленного и доверчивого русского народа».

Епископ Пимен провидел длительную гражданскую войну. В словах о том, что перемена в жизни России совершится лишь «путем тяжелой и болезненной борьбы друзей порядка и законности в России с их врагами», что «безобразные подвиги социалистов побуждают сплачиваться, собираться вокруг военных отрядов, сохранивших память об исторических задачах России», он формулирует идею белого движения.

Архипастырь пытался отрезвить замороченное революционной демагогией сознание.

«При обсуждении общественных дел все сбились с толку: все боятся говорить простым, честным языком, называть черное черным, белое белым. Своих убеждений нет ни у кого. Замечательно, что все, на чем покоится благосостояние страны, богатство, слава и сила народа, теперь называется отсталостью, заподозривается как неблагонадежность. А все, что разоряет народ, расстраивает общественные отношения и порядки, что позорит народ, считается проявлением истинной свободы. Потребуйте, что для блага государства и народа нужно сильное, разумное правление согласно с волею народа, его духом, что мир и благополучие России возможны только при уважении к законам при неприкосновенности личности, имущества, капиталов, и вас объявят противником народной свободы... Один из видных вождей русских социалистов, обращаясь к своим единомышленникам, сказал: «Товарищи, мы победили не потому, что нас много, но мы так хорошо рычали, что все подумали, что нас много». Вот секрет победы социалистов. Источник же их энергии, заставлявший их хорошо рычать и этим запугивать большинство людей благоразумных, но безвольных, заключается в их вере в свои идеи. Но своими безобразными подвигами они уже разбудили многих из нас»¹⁴⁸.

До конца своих дней епископ Пимен видел во Всероссийском Поместном Соборе единственную историческую силу, достойную решать судьбы России. Приведенный текст – серьезное свидетельство в цепи тех, которые выстроятся в дальнейшем и не позволят сомневаться, что расправа над владыкой не была ни случайностью, ни уголовщиной, а явилась реакцией богоборческой власти на последовательное служение архипастыря интересам Церкви и евангельским идеалам.

Мало-помалу собрались сведения о разнообразной деятельности верненского епископа в тот период [19]. Владыка не пренебрегал любой возможностью творить добро и служить Богу и России. Так, совершив поездки в окрестные селения, он доложил в Войсковое правление о большом количестве почти безнадзорного спирта на складах в селе Михайловском. С прибытием туда с фронта до 500 солдат «забывших всякую дисциплину и требования нравственного закона», с приближением святок и периода свадеб он опасался мародерства и пьяного разгула в селе, просил принять меры, «чтобы возможные по указанной мною причине беспорядки в с. Михайловском не нашли себе подражания в других местах Семиречья, которое пока, слава Богу, под вашим управлением живет мирной жизнью». Владыка Пимен почтительно обращает внимание на отсутствие должной охраны кладовой Верненского отделения Государственного банка¹⁴⁹, неоднократно благословляет кружечные сборы в пользу увечных воинов – несчастных калек-инвалидов идущей войны. Правление Красного Креста устраивает в Военном собрании благотворительный вечер с американским аукционом. Владыка и здесь не отказывает в своем содействии и из тех немногих личных вещей, которыми располагает, отдает для благотворительного аукциона свое одеяло [20].

Интересен один факт из биографии владыки Пимена, переданный старожилами города Верного. Владыка Пимен написал письмо на имя временного наказного атамана Н.С. Щербакова, в котором просил разрешения, «если найдется возможным, посетить урядника Трофима Ирискина, находящегося в предварительном заключении в Верненской тюрьме, для религиозной беседы с ним как подпавшим под влияние идей толстовства, идущего вразрез с интересами России в данный момент войны с Германией»¹⁵⁰.

Войсковой совет инициативу епископа приветствовал и просил поделиться впечатлениями и результатами этой беседы. Владыка Пимен, видимо, знал, что командующий войсками области генерал Кияшко решительно отказал войсковому совету в переводе урядника в запасную сотню. Епископ Пимен действительно прибыл в тюрьму на беседу. Он столкнулся со случаем наглого симулянтства: будущий оголтелый большевик Ирискин и не думал сочувствовать графу Толстому, он однозначно бежал от фронта. То же предание гласит, что тюрьма «валялась от хохота», когда на высшие рассуждения епископа Пимена товарищ Ирискин отвечал десятиэтажным матом. Известно также, что Ирискин, видимо, с тех пор затаил на владыку Пимена особую тяжелую злобу. Через месяц после расправы над епископом во время отпевания (!) в кафедральном соборе комвойск Емелева – это было в октябре года – бывший казак Ирискин позволил себе такое грубое хулиганское выступление против Церкви, что дело побоялись оставить без последствий, вынесли на товарищеский суд Верненской РСДРП/б/, потом решение пересматривали из-за недопустимой мягкости приговора: в городе на не сколько лет был взят курс на лояльное отношение к Церкви. Епископ сделал попытку объясниться с чисто русским революционным типом Каиафы, у которого главным аргументом была грязная отборная брань.

В этом эпизоде со всей силой вырисовывается неотмирность владыки Пимена, которая для мира есть безумие¹⁵¹. Упомянутая ситуация в тюрьме неизбежна для человека, живущего под водительством высшего начала. Она будет повторяться в сходных ситуациях, пока живо будет «забывшее о самолюбии подвижничество» (мысль, принадлежавшая самому епископу Пимену) и разнузданное, одержимое вероотступничество. Не стоит умозаключать о наивности владыки, хотя в повседневной жизни он был и открытым, и бесхитростным человеком. Существует скрытая согласованность и взаимосвязь мотивов поведения человека, и то, что житейски выглядит как безыскусность и даже простоватость на уровне высшего служения выливается в проявление незаурядности.

3 декабря 1917 года в архиерейских покоях открылся съезд верненского духовенства. Он был посвящен исключительному событию в жизни Русской Церкви – избранию на Поместном Соборе Патриарха. В числе насущных вопросов был и вопрос о помощи голодающим детям. Съезд нашел способы на приходах поддержать обедами детей из неимущих семей [21].

Епископ Иннокентий ревниво наблюдал из Ташкента за действиями своего викария. Решения съезда духовенства он почему-то признал недействительными и в телеграмме предложил владыке Пимену выехать на Всероссийский Поместный Собор. От заманчивого предложения владыка Пимен отказался, потому что слишком отчетливо видел необходимость своего присутствия в Семиречье. 29 декабря он провел повторное пастырское собрание. Об этом находим сообщение в газете «Семиреченские ведомости»: «По распоряжению Преосвященного Пимена, епископа Семиреченского и Верненского, от его имени приглашается все духовенство и церковные старосты городских церквей, а также, по желанию, и церквей ближайших станиц и сел на пастырское собрание, имеющее состояться в покоях Архипастыря 29 декабря с. г. в 10 часов утра, для обсуждения 1) вопросов по делам епархиального свечного завода; 2) вопросов церковно-приходской жизни, порожденных временем».

* * *

Стремительно промчались два месяца со дня приезда в Верный. Золотое убранство города сменилось на белоснежное. Глубокие сугробы выросли на обочинах городских улиц, шапки пушистого снега поднялись на деревьях, образуя на улицах сплошные снежные коридоры. В солнечные дни близкие отроги Тянь-Шаньских гор сверкали снегом и льдами. В кафедральном соборе жарко натоплены лукашевские печи и царит приподнятое настроение Рождества и Новогоднего праздника с его надеждами на лучшее. Следующее за ними Крещение Господне продолжает питать надежды. Этот праздник в Верном, как и по всей России, проходил исключительно торжественно. «Иордань» устраивали на реке Алматинке в трех кварталах от кафедрального собора. В самый день Крещения она становилась центром притяжения для всех жителей. От южных дверей собора через парк до Губернаторской улицы путь выстилали ковровой дорожкой, а до Алматинки – соломой. По этому пути шел святить воду соборный крестный ход во главе с владыкой. В него вливались малые шествия из окрестных приходов. Кто был на санях, добирались до «иордани» окрестными улицами. Шествие встречали праздничные шеренги Верненского гарнизона. Артиллерия давала орудийные залпы. В момент освящения воды в небо выпускали белых голубей, горожане заранее сажали их в сундуки, чтобы у «иордани» выпустить одновременно. Голуби взмывали вверх по сигналу, создавая поразительно праздничное великолепие Существовало народное поверье, что тот, кто окунется в крещенскую «иордань», смоет с себя тяжкие грехи. И каждый год в крещенские морозы находились кающиеся души из верненского мужского населения. Раздевшись донага, едва прикрывшись, быстро сбегали они к воде и окунались в ледяной горный поток. Их тут же заворачивали в тулупы, не забыв «дать для сугреву».

Крещенская идиллия 1918 года соседствовала с далеко не идиллическими событиями. Здесь же, в парке кафедрального собора, в Народном доме открылся крестьянский съезд. Организаторам удалось задать ему большевистскую направленность: крестьяне из-за старых земельных распрей не принимали казачество, на которое опиралось в области Временное правительство. «Нам по пути», – сказали большевики Семиречья крестьянству и были услышаны. В надежде на реванш в решении земельного вопроса крестьянский съезд по всем другим вопросам вынес постановления, предложенные большевиками, в том числе и по детскому образованию: состоялся в миниатюре будущий апофеоз практически полезного знания, Закон Божий крестьянскими вожаками как бы был забыт. Владыка Пимен обратился к съезду с воззванием, которое зачитали, но более к нему не возвращались.

На месте Народного дома сейчас стоит камень, увековечивший слет семиреченских хлеборобов. Но в памяти народа о тех ушедших годах стоят совсем другие события и лица: взлетающие крещенские голуби среди вертикально зависших дымовых столбов, погруженное в глубокую и печальную думу лицо молодого епископа. На нем и его окружении, еще живых и деятельных уже лежит тень будущей российской трагедии.

Сразу же после Крещения Господня санным путем через Чуйскую долину, Боамское ущелье, которое называли Военно-Грузинской дорогой Семиречья, владыка Пимен отправился в район Иссык- Куля в Троицкий мужской монастырь и близлежащие приходы. Состоялась первая поездка архиерея в этот край после трагических событий 1916 года – разорения киргизами русских сел, больших человеческих и хозяйственных потерь [22].

Разные источники свидетельствуют о том, что Иссык-Кульский монастырь не соответствовал своему миссионерскому назначению¹⁵² [23]. В школе при монастыре обучалось всего лишь несколько киргизских детей, местного языка никто из монахов, даже живших здесь уже много лет, не знал. С какой горечью должен был отметить это обстоятельство владыка Пимен – миссионер по призванию, выучивший несколько восточных языков, отдавший свои способности, упорство, целеустремленность, свое сердце просвещению персидских ассирийцев в Урмии. Монастырь сильно пострадал от нападений киргизов, были даже жертвы – семь убитых монахов¹⁵³. Не напрасно будет здесь вспомнить слова владыки, которые он произнес по приезде в Верный: «Да не обличаю того, кого нужно утешать». Сейчас от двух храмов монастыря – Одигитриевского и Троицкого – ничего не осталось, сохранилась лишь прекрасная аллея. Когда-то ведшая к монастырю от почтового тракта, она все так же бежит к сельхозтехникуму, расположенному на территории обители. Монастырской святыней была Тихвинская икона Божией Матери, называемая «Слезоточивая» – список с афонской, выполненный на Афоне в монастыре Воздвижения Креста Господня. В 1897 году икона была подарена иссык-кульской братии настоятелем афонского монастыря схиигуменом Пантелеймоном. Памятная икона ныне находится в Троицком храме города Пржевальска (Каракола), в тридцати километрах от бывшею монастыря. На груди Божией Матери можно увидеть следы от мятежных киргизских пуль, которые поцарапали икону, но не пробили ее.

Икона мягко светится голубым и желтым тонами. Большая. Большой лик Матери. Большой Младенец. Она воспринимается миражом, привидевшимся в знойный солнечный день афонскому монаху на берегу Эгейского моря. А может, эту свою особую прозрачность и невесомость икона приобрела уже здесь от иссык-кульского света, воздуха и желтовато-голубой воды? Известно, что образ Тихвинскои иконы «Слезоточивой» сопровождал владыку Пимена в его поездах по приходам епархии.

Что думал и чувствовал Преосвященным Пимен, посещая приходы своей епархии в ту далекую зиму 1918 года? Что волновало его? Об этом мы можем судить по его проповедям. Вот одна из сохранившихся проповедей того времени: «Для чего нам не обходим теперь Всероссийский Патриарх».

«Патриарх необходим для нашей Православной Церкви особенно в настоящее тревожное время. Всякое войско для успешной борьбы с врагом нуждается в главном руководителе как бы в верховном главнокомандующем. И наша Церковь уже вступила на путь мирной борьбы за свои права и за спасение своих чад при новом гражданском строе России. Новое правительство уже проявило некоторые попытки уменьшить, ослабить влияние Церкви на русский народ. Оно, например, отняло церковные школы и хотело, но безуспешно удалить Закон Божий из школьного обучения.

Эти действия нового правительства России – малообдуманные и незаконные, ибо все важнейшее в жизни русского народа, в том числе и воспитание детей, должно окончательно установить Учредительное собрание. Кроме того, Церковь всегда и у всех народов была воспитательницей и руководительницей не только взрослых, но и детей, и не только в храмах или молитвенных домах, но и в школах и семьях. Наконец, это лишение Церкви права воспитывать детей в школах есть явно насильственное дело, проведенное без согласия служителей Церкви, при посредстве людей с нерусскими фамилиями и с нерусским, неправославным духом. Но это только начало борьбы Церкви Православной за свои права и за свою свободу. Эта борьба может скоро разгореться с большей силой. Вот в этой-то борьбе и необходим нашей Церкви представитель, который бы оповещал всех православных чад ее об угрожающих опасностях, призывал бы к единству и согласию в деле защиты церковных истин и порядков и заявлял бы государственной власти о несогласии православных христиан на те мероприятия, которые явно клонились бы к унижению Церкви или ее ослаблению. Патриарх наш будет представителем православного населения России при государственной власти ее. Он же будет и средоточием, вокруг которого могли бы собраться все русские православной веры. И для воспитания народа в этой вере, как русский православный человек. Святейший Патриарх Всероссийский будет стараться охранять в русском народе все, что у него есть самое дорогое и священное, главное в характере его.

Широкое любвеобильное сердце должно быть у нашего Патриарха. Велика и сильна будет его молитва пред невидимым Главою Церкви, Господом нашим Иисусом Христом. Недаром усвояется ему титул «Святейший»: он будет хранителем святости русского народа.

Господи! Обнови жизнь нашу под руководством Святейшего Тихона, Патриарха Всероссийского. Умудри и наставь его проходить успешно его великое Тебе служение»¹⁵⁴.

1 февраля 1918 года Россия перешла на новый календарный стиль, так что день 1 февраля становился днем 14 февраля. Владыка Пимен вернулся из поездки по епархии в Верный к Сретению Господню – по новому стилю уже в середине февраля, за две недели до установления в городе советской власти.